Корман Владимир Михайлович : другие произведения.

413 О'Шонесси "Музыка и Лунный Свет"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Переводы стихотворений и поэм из книги Артура О'Шонессм "Музыка и Лунный Свет": "Европа, 1874", песня "Она ушла...", песня "Любовь прошла", "Лазоревые острова", "Обручальная песня", "Зюлейка","Андалузский лунный свет"
  Артур О"Шонесси Европа, 1874
  (Перевод с английского).
  
  Я молод, полон страстного порыва.
  Мне требуется вера - как оплот.
  А чем сегодня юношество живо ?
  С какой идеей движется вперёд ?
  В уме и в сердце давние мотивы:
  Господь незыблем, и в урочный год -
  не миновать - душа к нему придёт.
  
  Я утром с песней просыпаюсь рано.
  Сияния с вершин не превозмочь,
  и юный день сквозь синие туманы
  сгоняет отступающую ночь.
  Так гонят устаревшее преданье,
  но я ищу немеркнущий завет -
  не для мечтанья или воздыханья -
  пусть плачут те, в ком веры больше нет !
  Вон солнцем коронованные горы.
  Я вижу хлынувший оттуда свет -
  мой юный день, день воли и простора,
  несущий обещание побед.
  И вот решил окинуть взглядом страны,
  в какой упадок, а в какой расцвет,
  где слабнет вера, где она, воспрянув,
  вихрит пески и мутит океаны.
  
  Британия - крепка, а мир - обмяк.
  Там надобен работник и мастак.
  Но работяги - будто бьют баклуши.
  Им что построить, что разрушить.
  И я ищу бригаду подельней,
  творящую во славу всех Людей.
  
  Поверженная Франция ! Под светом
  сплошного солнца. Давний идеал.
  Ты пела вдохновенные куплеты.
  От роз твоих я сердцем расцветал.
  Теперь могилы розами одеты
  и под землёй славнейший легион.
  Я видел эти розы, слышал песни.
  Был очарован, думал, что влюблён.
  Набрался, как от знатной куртизанки,
  твоих фантазий - не сыскать чудесней
  и слов, таящих дивные приманки.
  С тех пор мне с ними весь мой путь светлей.
  Храню их в сердце. Ты ж казалась прежде
  цветущим царством в отблесках лучей
  сплошного лета и весёлых дней,
  блистательным в уверенной надежде.
  А весь твой хор поэтов на заре,
  во всём диапазоне квинт и терций,
  казалось, звал всех слышавших в каре,
  казалось, отзывался в каждом сердце
  и к счастью вёл. И что за чудо в том ?
  Чарующая видимость пленяла.
  Людские души вторили хоралу,
  и он, вздымаясь, превращался в гром.
  Внимая вдохновляющему пенью,
  рукоплескал пленённый материк,
  и будто бы уж видел в облаках,
  химеру, сказку, райское явленье -
  то молодой и светлый божий лик,
  то судно на крылатых парусах.
  Сверкнуло диво неземного свойства,
  конечный Рай, куда войдёт народ,
  особое цивильное устройство,
  без страшных окровавленных ворот.
  Республикой зовётся это чудо.
  Она воспета певческой ордой.
  Возвышенная музыка повсюду
  ласкает нас несбыточной мечтой.
  Теперь, уже вдали от дня свершенья, -
  Увы ! - я снова возношу моленья.
  "Лети-ка, голубок, мой ангелочек
  По кличке Мир, лети-ка, милый вновь.
  Сыщи твою напарницу Любовь.
  Мир ждёт её сюда без проволочек".
  
  Но для любви гнездовья в мире нет.
  Да, Франция ! Поэты со стараньем
  духовно возрождали целый свет,
  но ты, пресытясь непристойной бранью
  и лязгом окровавленных мечей,
  ввела, под шум возвышенных речей,
  закон - насмешку, подлую издёвку
  над пылом поэтических программ,
  утробой порождённую обновку.
  Я ж - эху внял и обманулся сам.
  Пахнуло иностранными духами.
  Шальная .музыка вгоняла в раж.
  Затем устроил новшествам экзамен
  и заглянул сквозь грубый макияж..
  Взамен надежд увидел новый страх.
  и низменную скаредность в глазах.
  И режет слух, каким же оголтелым
  нестройным тоном зазвучал Париж,
  и, опозоренная, вся ты в целом,
  о Франция, сегодня говоришь.
  Тебе кричит пустые восхваленья
  осипшая от пьянства шантрапа,
  а толпы пустомель диктуют мненья.
  Ты к горю безотцовщины слепа.
  Ты самых безответных шлёшь на смерть,
  как те ни каются за прегрешенья.
  В стране - борьба, проклятья, круговерть.
  Пусть кто-то путь твой назовёт резонно
  "Путь к Миру". "Нет - к Свободе !" - возразят.
  Потом воздвигнут пошлую колонну -
  поспешно, с нечестивым нетерпеньем
  всё оскверняющих лихих ребят,
  чья родина - бордель.
  А где ж певцы
  с их упоительным и чистым пеньем,
  умильные парнасские жильцы ?
  Им виделось грядущее блаженство,
  их тешила небесная мечта,
  влекло божественное совершенство
  и завершающая вечность красота.
  
  Теперь поэты для крикливой своры -
  первосвященники всех свар и смут.
  Их имена в историю вплетут.
  Где ж те певцы, свидетели позора ?
  Ты виделась им чудом красоты,
  а не Республикою тьмы и склоки, -
  нет, родиной прогресса и мечты,
  прекрасной Францией, с её цветами
  и славою ! Великий, одинокий,
  вернулся из изгнания ПОЭТ*,
  но воли для него и дома нет,
  и он живёт лишь гордыми мечтами.
  ДРУГОЙ ПЕВЕЦ** покинул этот свет -
  жрец красоты...
  И не услышать пенья
  сквозь нынешнее подлое хрипенье,
  сквозь резкий отзвук яростной борьбы
  в среде неумной и слепой гурьбы,
  калечащей весь быт в своей отчизне.
  Твой скверный мрак потомкам свет затмил.
  Уныло светятся ряды могил.
  Тебе не петь и не вернуться к жизни.
  Мне будет всё равно, пока я жив,
  хотя бы ты на части раскололась.
  под гром и треск.
  Но вдруг влетит мотив,
  и мне почудится, как будто слышу голос,
  упрямую пророческую мысль,
  большую, вечную, куда бы мог войти
  весь трепет человечьей жизни - мысль
  о воздаянии в конце пути.
  Оно положено лишь бравым людям,
  на финише, когда к нему прибудем
  У солнца - дни, И утром - вновь сиять.
  А время мчит, не возвращаясь вспять.
  Мир движется в ещё незримый век.
  Пропасть во тьме случалось и народам.
  Не повезло - и выпал человек.
  Но род людской, в надежде на ковчег,
  вверяется любым опасным водам,
  и мчится к торжеству.
  С эфирной высоты
  бессмертный дух, без суеты,
  шлифует плоть, лелея, как цветы,
  людские чувства, страсти и мечты
  и всходы мыслей, как те ни просты.
  Но что ни лето - расцветает сердце.
  Из почек прут зелёные листы.
  Распахивают замкнутые дверцы.
  А я - в моей земле. И так, как герцог
  обязан править, мне тут быть певцом.
  Здесь вскоре будет Рай.
  Из сновиденья
  встаёт Германия, светясь лицом,
  Не ласкова, но в розовом цветенье.
  Оно лишь краше станет в пору лета.
  Тепло души из дальних тайников
  потом полней откроется для света,
  во всех оттенках и цветных отливах
  и потечёт под дружный бег смычков
  в симфониях и в оперных мотивах,
  вернув искусству смысл его основ.
  
  Подъём в России. Старую погудку,
  казалось, забывает вольный люд.
  Но нет ! Там царство зла, там мрак и жутко,
  и песни те же, прежние поют.
  Покою сердцу нет ни на минутку.
  Век тосковать и петь у стен Кремля,
  где башни коронованы лучами
  и мёрзлыми цветами - вся земля !
  А юг Европы - в изумрудной раме,
  и виноградники, сбегая вниз,
  потом срываются к морской границе,
  где тёплая волна и ласков бриз.
  Италию, наследницу традиций,
  знобит в лохмотьях от старинных риз.
  А Англия - на острове, подальше,
  за плотной дверью, за сплошной стеной,
  сидит-следит за каждою волной,
  что там за новый свет, и нет ли фальши.
  а впустит, так сверяет день-деньской
  с вчерашним светом.
  Вот и я в дозоре.
  И страны строятся передо мной.
  Везде напорный вал, несущий в море
  веками скопленный негодный хлам.
  Пока смотрю, с рассветною волной
  прошёл взрывной огонь по небесам,
  разлил шафран грядущих панорам.
  И в том сиянье я воспрял душой.
  
  Во мне возникло страстное желанье -
  найти передовой новейший стяг,
  чтоб вывел все народы на большак,
  и я бы с ним связал все упованья.
  
  Сегодня утром ясен небосвод,
  и там, подобную мечте, я вижу -
  не некую, первейшую из скопа,
  страну-вождя, зовущую вперёд, -
  а то, что и славней и сердцу ближе,
  единую грядущую Европу.
  В её букет войдёт весь гордый флёр
  сплочённых новой дружбой стран-сестёр.
  Их прошлое сольётся в общий свод.
  Их озадачит общий круг забот.
  Мне мнится в небе запредельный лик.
  Он, верно, в дальнем будущем возник.
  Виденье поутру - господня милость.
  Должно быть, только-только зародилось
  Видение - для пристальных очей,
  и в нём предвестие грядущих дней,
  
  увиденное мало кем. Вот в Риме -
  спокойное величие с утра,
  и Франция дивит, хотя пестра,
  но я в них чувствую надлом.и гнилость.
  Поникла Франция. В могучем Риме -
  лишь пустота, разруха в ярком гриме,
  он захромал. Европа - мой девиз
  Её свободный взлёт - ещё эскиз.
  Я в поисках зари. Со мной, бок-о бок,
  все те, кто верует и кто не робок.
  МЫ всё обдумали и собрались
  сражаться и дойти до славной цели,
  столь ясной для борцов, глядящих ввысь,
  что ради человечества посмели,
  идти вперёд, как время ни грозись,
  не останавливаясь в полутени
  огарков полного щедрот вчера.
  Из-за таких былых нагромождений
  сюда нейдёт рассветная пора.
  Пусть те, что почивают в сладкой лени,
  проспят, пока их кров не упадёт.
  А я сдрузьями встречу наш восход
  немолчным пеньем маршевых мелодий.
  Взбодрим все наши армии в походе.
  И пусть нигде ничьи законы впредь
  нам не мешают действовать и петь,
  чтоб всё ничтожное снесло потопом,
  где просияет человечная Европа***.
  
  
  Arthur O"Shaughnessy Europe
  
  I am young, and full of the earnestness of love;
  And I seek some great faith wherein I may live, -
  Some faith of youthful men who strive and move
  And faith and win, while out of all they live;
  For well my heart is telling me - above
  God changes not, and death will surely give
  Him to thy soul; therefore, with man now, live.
  
  I go up, yea, all the heart within me singing,
  Too the golden crags, to the giant thrones of light;
  And through blue gloom I see the young day clinging
  To reluctant folds of the slowly vanishing night.
  So a man"s heart clings maybe to an old faith dying:
  But I - I must have some faith that will not die;
  Not of the faiths that end in dreaming and sighing,
  Which a man gives up at the last with a dismal cry.
  Would that from yonder mountain"s height, alone -
  The sun just crowns it - I could see the day, -
  The young, the strong day, the day that shall be my own, -
  Grow and roll over the world with conquering away !
  Would I might see indeed earth"s many lands,
  And nations rising, and nation passing away,
  And which faith fails, and which it is that withstands,
  And then, bounding all, the waste sea and the sands !
  
  For oh ! my hearth is strong, and the world is weak;
  Yet the world is doing the master-work I seek;
  And workers, ay, and hinderers, are but blind,
  Building new or destroying what they find;
  And I would be with the workers in the van;
  For somehow, somewhere, rises god-like Man.
  
  O fallen France ! the sun floods over you:
  I look upon you - I, sometime your lover.
  It was a soft delicious song that drew
  My heart: it was the roses that soon cover
  The heaped-up graves where recently men threw
  Mere fameless earth over most famous men:
  It was the rose I saw, the song I heard,
  That lured me, till I thought I loved you. Then,
  Fair courtesan, I found you; and the learning
  Of many a precious fantasy and word
  Of rare unalterable magic, turning
  The dreary wastes of life to flowering ways,
  Lies treasured in my heart. You seemed awhile
  To reign there rose-crowned, fronting full the rays
  Of coming summers and of dawning days,
  With luminous foreknowledge in your smile;
  And all your poets, singing lofty song,
  Stood gleaming where the clouds of morning part,
  Leading, it seemed, fair lines of men along, -
  Leading each man by something in his heart
  On to radiant future. Then, what wonder
  That, while your fascinating semblance held
  Man"s soul in men like those, your fair lips spelled
  And uttered softly, and it grew to thunder,
  Acclaimed by the believing human race,
  The lofty language of men"s soul - the thing
  He dreams of, and he sees as yon pure vision
  Of shapely cloud, now like a young god"s face,
  Now an ideal bark, now with vast wing
  Chimerical, albeit far, elysian, -
  A thing to be, but not embodied yet
  In element of earth - the golden state,
  The last man"s Eden ,which the gods have set,
  Methinks, beyond too many a bloody gate -
  The thing men call Republic ? Rang once more
  The lifted music of that golden theme
  From those too sanguine singers; from the shore
  Of the world"s far unrealizable dream,
  Yea, from that distant and receding day
  Of godlike consummation, which I pray
  Dawn on the final finished rest of man,
  Floated forth once again the angelic dove
  Whose name is Peace, to seek her fellow, Love;
  On to radiant future. Then, what wonder
  That, while your fascinating semblance held
  Man"s soul in men like those, your fair lips spelled
  And uttered softly, and it grew to thunder,
  Acclaimed by the believing human race,
  The lofty language of men"s soul - the thing
  He dreams of, and he sees as yon pure vision
  Of shapely cloud, now like a young god"s face,
  Now an ideal bark, now with vast wing
  Chimerical, albeit far, elysian, -
  A thing to be, but not embodied yet
  In element of earth - the golden state,
  The last man"s Eden ,which the gods have set,
  Methinks, beyond too many a bloody gate -
  The thing men call Republic ? Rang once more
  The lifted music of that golden theme
  From those too sanguine singers; from the shore
  Of the world"s far unrealizable dream,
  Yea, from that distant and receding day
  Of godlike consummation, which I pray
  Dawn on the final finished rest of man,
  Floated forth once again the angelic dove
  Whose name is Peace, to seek her fellow, Love;
  For whom not yet, nor since the world began,
  On to radiant future. Then, what wonder
  Is one fair spot wherein to make abode.
  Yea, France, your poets nobly thought and song
  A holy and regenerating ode;
  And you, with ribald clamour and harsh clang
  Of common tongues, and brass, and bloody swords,
  Set about founding to those soaring words
  The low, inane, the groveling mockery
  Which you conceived, which was the thing their light
  Begot in your brute bosom. And I, maybe
  Catching the echo, breathing the delight
  Of most exalted music hither blown
  With wafts of perfume from a foreign land,
  Gazed for a little on your face, soon grown
  Aptly transfigured, with some faining bland
  Masking its low-aimed glance and paltry scope,
  And waited for a while "twixt fear and hope.
  Then came upon me the discordant tone
  Of vulgar untuned voices. As I gaze,
  Vile crowds, a populace, your men, your own,
  Polluted France ! burst forth with hideous praise
  Responding to your call, the paltry shout
  Of each besotted individual voices;
  The senseless swaying of the rabble rout;
  Base sheddings of base blood, villainous choice
  Of most defenseless victims to bear death
  For some abjured sin when the sin"s shamed out;
  Then cursing, strivings, hootings - one that saith
  This way is Peace, another, Strike this way
  For Liberty; and all some self to place
  Upon some puny pinnacle for a day !
  What is all this but the unholy seething
  Of fierce defilers of the human race
  Whose country is a brothel ?
  Where the while
  Are those lofty poets whose souls, breathing
  Some upper air, dwelling in some rare smile,
  Forecast of sweet futurity, were holding
  Enraptured converse with man"s godlike dreams,
  That walk indeed as men in godlike moulding,
  Nigh the world"s end, where perfect morning gleams ?
  Them had that clamorous multitude first hailed
  As even the high priests of the coming shame,
  The common scandal called by their great name:
  Where are thy poets now ? They once prevailed,
  O France ! to make thee seem before mankind
  A beauteous vision of a foremost land,
  Leading on towards the dawn. No man shall find
  Their names at all with thine in after time,
  Dull tottering Republic. Lone and grand,
  One*, from a lifelong exile by the sea
  Returning, lives an exile still in thee,
  His soul for ever in his dream sublime !
  And One** is dead - alas ! "tis even He
  Who was the priest of beauty.
  Since no singing
  Hath come across thy stained wave, ever bringing
  Most hideous jarring echoes of the strife
  Of such vile folk as do degrade man"s life,
  With maybe some corrupt imagining,
  Degenerate offspring of the loathsome gloom
  And damp distorted glimmer of thy tomb.
  Lie there, for thou wilt never rise or sing
  Perchance again; and in my life"s own time
  Thou"lt be for nought: I turn from thy harsh noise
  And sullen degradation.
  
  Still, sublime,
  I fill within - as though I heard a voice,
  Unaltered prophesying - all the though,
  The great eternal thought, that makes most great
  This palpitating human life, - the thought
  Of the supreme fruitions that await
  The strong progressive rising soul of man
  In the fair end of time. Since time began,
  Each separate sun makes one short day, and sets;
  But onward time descends not, nor forgets
  The long ascent to high eternity:
  And so, man falls away, and man is lost,
  And nations sink into obscurity;
  But the sure bark that holds humanity
  Rides far ahead, on other waters tost,
  Triumphing forward.
  
  Where the soul undying,
  Ethereally forms or finishes
  Man"s new undying body, culturing
  Each flower of man"s dreaming or man"s sighing,
  Each delicate germ of thoughts that were scarce his,
  But for each warmer summer his heart may bring
  To rear the plant whose every tendril is
  An aspiration - there I seek to sing;
  Yea, that shall be my country, and the king
  Shall be the king, and I a singer there,
  For there "twill soon be heaven.
  
  The great dawn grows
  In glittering Germany, no flower or mere
  Forced loveliness, or transient, but the rose
  Whose rich futurity of summer redden
  In the strong conscious storehouse of the heart.
  And there while somewhat of man"s soul all hidden
  Progresses warily through fertile shade
  To timely day, already some fair part
  Hath preluded in music that hath made
  The world once more rebuild the shrines of art.
  But Russia rises, and the freed folk learn
  The higher freedom of man"s heart from songs
  Ancient but unforgotten, which return
  Across the songless waste of dismal wrongs,
  To find the heart of man can rise and yearn,
  And sing forever. Lo ! The Kremlin"s towers
  Catch the clear icy radiance of the dawn.
  All the North wears a crown of frozen flowers;
  While southward, among lands that with green lawn
  And vine-field slope down seaward where the sea
  Is that blue Mediterranean, whose warm kiss
  Woos them and enervates them; Italy
  Spoiled, nerveless offspring of great centuries,
  Lies fretting in rich rags of luxury.
  While, checking colder waves that own her away,
  Insular England, sitting aye aloof
  Behind closed door, and under jealous roof,
  Resistful of new suns that dawn to day
  Is letting in, well seen, and put to proof,
  The world"s full yesterday.
  So while I look,
  The lands gleam slow forth before my soul,
  And there is gradual growth that will not brook
  The heaping up and clogging of the past;
  And while I look, far doors of morning roll
  Grandly apart, as with some onward blast,
  And saffron thresholds of the future cast
  Their radiance hither, even o"er my soul.
  
  And to me, with love"s earnestness desiring
  To see some foremost banner with the name
  Of mankind"s foremost faith wrought like a flame,
  That I might go up all my life aspiring,
  There seems now in the morning a clear sight,
  A thing scarce dream-like - not again one land
  Crowned and transcendant leading for a space
  A little way the nations into light,
  But a more splendid vision, as of grand
  Unanimous Europe, lifting up a face
  That none hath seen till now - a face whose glory
  Is made indeed of every nation"s story,
  Whose smile is full of all their pasts, whose brow
  Is busy with the problems of their Now,
  But whose transcendant look already glows
  In lofty futures that no man yet knows.
  That vision rises: in this early morn,
  When time is, even as I, a thing new-born,
  That vision rises, from the uncertain gaze,
  A faint foreshadowing of the future days,
  Ethereal, seen of few. Maybe vast Rome
  Stands yet clear grandeur in the eastern fire,
  And France look shapely still in strange attire;
  But my young soul knows, in this faithless morn,
  France is already fallen, and mightier Rome
  There in the glow is but a hollow dome
  Now tottering. So this Europe is my creed,
  Its boundless future shall shape forth and lead
  My soul in search of morning; I and they,
  Whose lives shall run with my life from to-day,
  With all our earnest might of thought and deed
  WE will be joined to strive to that great end,
  Seen clearly, - as the higher than that which is,
  The goal of all in man that still must tend
  Upward, and never halt at such as this,
  Which in half-light, or this some short-lived best,
  The heaping up of ruined yesterdays
  Against to-morrow"s sunrise. They who rest
  Under the most consummate roof they raise
  Shall surely lie beneath its overthrow;
  But I and some in all the lands will go
  Onward for ever singing: every song
  Shall help and urge our armies" feet along;
  And no land"s straitened law shall judge the thing
  We do, for that we do and that we sing
  Shall come to nought for ever, or have might,
  Where human Europe moves from light to light.
  
  From "Music and Moonlight", 1874
  
  Примечания: *Виктор Гюго, **Теофиль Готье. ***В этом произведении автор пророчески вглядывается в весьма отдалённое будущее - выступает как горячий защитник идеи объединённой Европы непосредственно после прогремевшей франко-прусской войны и задолго до первой и второй мировых войн.
  
  Артур О"Шонесси Песня "Она ушла..."
  (Перевод с английского)
  
  Она внезапно странствовать ушла.
  Её рассудок помутила мгла.
  Ах, если б удержать её - в кудрях,
  во всей красе - хотя бы в зеркалах,
  такою же, как прежде ! Там лишь блеск стекла.
  
  Не пара мы теперь. В ней свет любви зачах.
  Она украла Рай и Бога допекла,
  поклявшись, что НАВЕК, - в безумье и в сердцах -
  когда вдруг странствовать ушла.
  
  Не помню ничего. Душа изнемогла.
  Кто б так, как я, просил не помнить зла ?
  Кто б столько тешил с песней на устах !
  О Господи ! Позволь сыскать её в бегах -
  живой ещё - и память вытравить до тла
  о том, как странствовать ушла.
  
  
  Arthur O"Shaughnessy Song: She has gone wandering...
  
  She has gone wandering, wandering away;
  Very sad madness hath taken her to-day.
  Would I might hold her hair"s golden mass,
  By her two feet, her girdle, her whole self in the glass
  Of the years past, that change not, though she change and stray
  
  For twain were we no more, to love and to pass;
  For she hath both our heavens, and God heard her say
  Fair oaths that but curse both for ever, if, alas !
  She hath gone wandering away.
  
  Shall not some memory -nothing I can say -
  Soon or late plead with her more than I pray ?
  Shall not some song, more than my singing hath ?
  Yea, O God ! let me find her, though dying in the grass;
  Ere she die let me hold her, and forget how to-day
  She hath gone wandering away.
  
  From "Music and Moonlight", 1874
  
  Артур О"Шонесси Песня "Любовь прошла"
  (Перевод с английского)
  
  Она мне молвила: "Любовь прошла !"
  Её слова звучали как угроза
  Мне жизнь постыла без её тепла,
  И, что ни ночь, меня слепили слёзы.
  Просил, чтобы себя превозмогла,
  позволила ещё побыть при ней -
  ловить из глаз живительные дозы.
  Была ж любовь, не счесть ночей и дней.
  
  Она сказала, что порвалась нить,
  но сжалилась, и я запасся цепью,
  чтоб крепче нас двоих соединить
  искусственною золотою крепью.
  Она позволила, и я, слепец,
  связал её от пяток и до кос,
  опутал всё её великолепье
  и звенья вплёл ей в золото волос.
  
  Но нет ни радости, ни торжества,
  хотя она опять со мною рядом,
  и тело, руки, ноги, голова -
  Всё-всё моё ! - до смерти под доглядом.
  Но цепи нет, и сыщется едва,
  чтоб сердце тоже взять в тугую власть.
  И губ её не запереть, как надо,
  чтоб не твердила, что угасла страсть.
  
  Arthur O"Shaughnessy Song
  
  I went to her who loveth me no more,
  And prayed her bear with me, if so she might;
  For I had found day after day too sore,
  And tears that would not cease night after night,
  And so I prayed her, weeping, that she bore
  To let me be with her a little; yea,
  To soothe myself a little with her sight,
  Who loved me once, ah! many a night and day.
  
  Then she who loveth me no more, maybe
  She pitied somewhat: and I took a chain
  To bind myself to her, and her to me;
  Yea, so that I might call her mine again.
  Lo ! she forbade me not; but I and she
  Fettered her fair limbs, and her neck more fair,
  Chained the fair wasted white of love"s domain,
  And put gold fetters on her golden hair.
  
  Oh ! the vain joy it is to see her lie
  Beside me once again; beyond release,
  Her hair, her hand, her body, till she die,
  All mine, for me to do with as I please !
  For, after all, I find no chain whereby
  To chain her heart to love me as before,
  Nor fetter for her lips, to make their cease
  From saying still she loveth me no more.
  
  
  Артур О"Шонесси Лазоревые Острова
  (Перевод с английского)
  
  Матросы, шкиперы ! И в вечер,
  и солью утренней дыша,
  в открытом море вам навстречу
  всё время мчит моя душа.
  Она летает, как кораблик,
  сквозь облачные кружева,
  ища настойчиво и храбро
  Лазоревые Острова.
  
  Душа несётся птахой пышной,
  Скользит над гребнями волны.
  Поёт. Неужто вам не слышно ?
  Одна среди голубизны.
  Она взмывает тучкой тонкой
  от океана до небес.
  Блистает радужною плёнкой.
  Несёт предчувствие чудес.
  
  И вот, под плески моря, солнце
  слепит оторопелый взгляд.
  Дорожки бликов, как червонцы,
  по всей поверхности лежат.
  В прозрачной мгле морские феи
  любуются открытым дном,
  где спят подводные Помпейи
  и фыркает притихший гром.
  
  Бежит игривая лавина -
  и вдруг взрывается цветком,
  и, кто бы в беге волн ни сгинул, -
  тотчас как в склепе голубом.
  Потом посмотришь в даль морскую,
  когда волна сойдёт на нет,
  там пальмы, берег коронуя,
  украсят дальний силуэт.
  
  Кораблик, тучка или птица -
  моя задорная душа -
  послушна мне и в небе мчится,
  к заветной области спеша.
  Всё ближе запад Поднебесья.
  Гоньба задорна и резва.
  Ещё рывок - и вот уж здесь я,
  Лазоревые Острова.
  
  И я волной отливной встречен.
  Весь рудный берег обнажён.
  С янтарным блеском хлынул вечер
  и всюду навевает сон.
  Я ж вольной птицей, ветром шквальным,
  с душой, как будто под хмельком,
  влетел, знакомый с каждой пальмой,
  с любым загадочным цветком.
  
  Душа буксует в ароматах,
  в душистой глубине теней,
  в тиши озёрной - как в палатах,
  где ей надёжней и милей.
  Вот в виде вновь преображённом
  мечта - кувшинкой водяной -
  приподнялась над водным лоном
  и всласть любуется собой.
  
  И в дивном таинстве смешенья
  в один магический состав
  и вздох, и пауза, и пенье,
  нюанс и тон рождают сплав.
  Душа горда. Она у цели,
  на заповедных островах,
  и радуется птичьей трели,
  она сама цветёт в цветах.
  
  Прекрасный остров Эруманго !
  В тебе чарующая власть.
  Среди смоковниц, в рощах манго
  я сам - твоя живая часть.
  Я - в полыхании шафрана
  над пиками сапфирных гор,
  я - струйка твоего фонтана,
  и я включён в твой птичий хор.
  
  Я пожил всевозможной жизнью
  среди диковинных цветов.
  Здесь пекло - как нигде в отчизне,
  А в рощах пальм - укромный кров.
  Но жаль, в покое мне не просто.
  Я новой страстью обуян -
  Эмоа, изумрудный остров,
  зовёт вернуться в океан.
  
  Увы ! Одна душа в полёте.
  а сам служу я битый день,
  и рядом скучный люд из плоти
  и деловая дребедень.
  От этой жути, мореходы,
  душа и реет в голубом,
  и мне, как сгонят с небосвода, -
  весь выбор: смерть и жёлтый дом.
  
  Arthur O"Shaughnessy Azure Islands
  
  Shipmen, sailing by night and day,
  High on the azure sea,
  Do you not meet upon your way,
  Joyous and swift and free,
  Sailing, sailing, ever sailing,
  Nigh to western skylands,
  My soul, a bark beyond your hailing,
  Bound for the azure islands ?
  
  My soul is like a shining bird
  Skimmed the crested spray,
  And singing, singing - have you not heard ? -
  Alone the azure way;
  It voyages a cloudlet growing
  Out of the sky and ocean,
  A buoyant rapturous film all glowing,
  And freighted with emotion.
  
  When halcyon spells are on the wave
  And in the enchanted sight,
  A path the dappling sunbeams pave
  Grows to intensest light;
  And down in blue domination vainly
  Now the sea-sprite"s wonder;
  The sunken cities glitter plainly,
  And murmur in hushed thunder:
  
  When every little billow breaks
  Into a liquid bloom,
  And sings for one changed soul that wakes,
  Glad in so sweet a tomb;
  And when in the rich horizon"s dimness,
  Over the ocean revel,
  Some blue land with a palm"s crowned slimness
  Looms at the sea waves" level:
  
  Then my elated bark, my soul,
  Speeds rapturously, and seems
  A cloud body at my control
  To realize my dreams;
  And onward, drawing nearer, nearer,
  To western deepening skylands,
  With ever a higher, yea, and dearer,
  Dream of the azure islands -
  
  I reach them as the wave wanes low,
  Leaving its stranded ores,
  And evening floods of amber glow
  And sleep around their shores;
  Then, with a bird"s will, a wind"s power,
  My soul dwells there ecstatic,
  Knowing each palm-tree and each flower,
  Gorgeous and enigmatic.
  
  It plunges through some perfumed brake,
  Or depth of odorous shade,
  That walls and roofs a dim hushed lake,
  Where endless dreams have stayed;
  And there it takes the incarnation
  Of some amphibious blossom,
  And lies in long-drawn contemplation,
  Buoyed on the water"s bosom;
  
  And mingling in the mysteries
  Of interchanging hues,
  And songs and sighs and silences,
  That in one magic fuse;
  My soul my solitude enriches
  Through that profuse creation,
  With many a bird"s impassioned speeches,
  Or a flower"s emanation.
  
  O gorgeous Erumango ! ISLE
  Or blossom of the sea !
  Often, some long enchanted while,
  Have I been part of thee;
  Part of some saffron hue that lingers
  Above thy sapphire mountains;
  One of thy spice-groves" full-voiced singers;
  One of thy murmuring fountains.
  
  And having lived all lives of thine
  That blend with flower or palm,
  Or soar in light or soft recline
  In depths of shade and calm;
  Once more my soul hath gone forth, flying
  On wings of rich emotion,
  To emerald fair Emoa, lying
  Green on the azure ocean.
  
  But I, whose freed soul voyages far,
  Do pass my working day
  "Mid hardened lives, where no dreams are,
  In straitened speech and way:
  Therefore that bark, O shipmen, stay not,
  But let it sail securely,
  For - ceased THAT voyaging - I, who may not,
  Should die or go mad surely.
  
  From "Music and Moonlight", 1874.
  
  Примечание. Географические названия Erumango (Erumanga), Emoa встречаются в записках путешественников и миссионеров, побывавших на Новых Гебридах в начале и середине девятнадцатого века. На карте современного островного государства Вануату есть остров Erromango и селение Emoa на другом острове (Kakula).
  
  
  Артур О"Шонесси Обручальная песня
  (Перевод с английского)
  
  Любимая, родная !
  Моя - на все века !
  Я в мыслях улетаю
  в твой край - за облака.
  И в небе, открытом сплошь,
  не в ночь, так белым днём
  ты ли мне там мелькнёшь,
  я ли порхну мотыльком?
  .
  Я вслушивался в звуки
  вселенских голосов, -
  Увы ! - не поняв ни словца.
  А, кажется мне, твой зов
  сквозь звон и стуки, -
  Любимая, родная ! -
  разносится без конца,
  прорвав небесный покров.
  
  Любимая, родная !
  Моя - на все века !
  К тебе я улетаю
  как ты ни далека.
  Где-то в дали янтарной
  ветер пахнёт в лицо
  и там голубок светозарный
  шепнёт мне твоё словцо.
  
  Ты чудишься мне под сенью
  пальм с золотой листвой,
  в платье чуднОм, и в руке -
  веер с изящной канвой.
  А я сижу в удивленье,-
  Сестра моя, подруга ! -
  Как в том странном мирке
  ты очутилась со мной ?
  
  Родная, дорогая !
  Та самая наверняка.
  Ушедшая в кущи рая -
  отныне и на века.
  И ноет душа в смятенье,
  печальную память храня.
  А где-то за гранью забвенья
  вспомнишь ли ты меня ?
  
  Давно ли мы пели вместе ?
  Словам до сих пор невтерпёжь
  посыпаться с губ опять,
  и музыка вводит в дрожь,
  напомнив былые песни.
  Любимая, подруга !
  Пытаюсь слова записать,
  и - будто ты впрямь поёшь.
  
  Любимая, родная !
  Утраченная мной !
  Я плачу теперь, не зная,
  где нашла ты покой.
  Прекрасные, как сама ты,
  цветы покрывают твой прах.
  Не мной ли они примяты ?
  Или ты спишь в волнах ?
  
  Где б ни был конец скитанью,
  где б ни легла голова,
  над нею лишь синева,
  под нею влажна трава
  и вечно - мои рыданья.
  Сестра моя и подруга !
  Любовь бесконечно жива.
  Нет в мыслях, что ты мертва.
  
  Мой ангел ! Светлое пламя !
  УзнАю тебя в непроглядь.
  Впервые коснусь устами,
  чтоб вечно любить и лобзать.
  Засветится небосвод,
  все тени пронзив насквозь -
  моя душа к твоей шагнёт,
  и мы не будем врозь.
  
  Ведь есть же край круговерти,
  где канет всё без следа ?
  Исчезнет же темь без огня,
  где правят смерть и беда ?
  Навряд оторвать ей, смерти, -
  Любовь моя, невеста ! -
  меня от тебя, тебя от меня,
  Ты мне суждена навсегда !
  
  
  Arthur O"Shaughnessy Song of Betrothal
  
  O sister-soul and lover,
  Mine to eternity
  Whom dreams and hopes discover
  Where dreamed-of heaven may be !
  Those nights the skies are glass,
  Those days the skies are blue,
  Do you quite near me pass ?
  Do I draw near to you ?
  
  Those days I listen vainly
  To sounds the skies let fall;
  I never catch a word, and yet
  It seems I hear you call
  Those nights I see quite plainly,
  O sister-soul and lover !
  My heaven through many a fair inlet,
  And you, who fill it all.
  
  O sister-soul and lover,
  Mine to eternity,
  Whom heart and thoughts discover
  In climes remote from me!
  The south wind that brings summer,
  The amber-laden sea,
  The bird, the rarest comer,
  Bring these no word from thee ?
  
  I think I see you under
  Strange palms with leaves of gold;
  Your foreign dress, and in your hand
  The quaint bright fan you hold:
  I sit sometimes and wonder,
  O sister mine, and lover,
  What ship shall bring you from your land,
  To me here in the cold ?
  
  O lover mine and sister,
  That lady you must be
  My soul once knew, then missed her
  A whole eternity.
  My soul, still pining, fretting,
  Feels all your memory;
  O mine beyond forgetting,
  Canst thou remember me ?
  
  I think we sang together,
  Bright songs, whose words yet cling
  Divinely to my lips, and quite
  Their music with them bring:
  They tell of fairer Weather,
  O lady mine, and lover;
  I write them down, and as I write,
  I think I hear you sing.
  
  O sister mine and lover,
  Buried and lost to me,
  Whose grave my tears discover,
  Where"er thy grave may be:
  Art buried where the grass is,
  And flowers that were like thee,
  Where my foot sometimes passes ?
  Or is your grave the sea ?
  
  Wherever you are sleeping,
  Indeed though o"er your head
  You see dark waves of dismal blue,
  And wet weed is your bed;
  O you must feel my weeping,
  Yea, sister mine and lover;
  I will not take my love from you,
  Nor think that you are dead. .
  
  O angel bride and sister,
  My heart known thou art she,
  Whom lips that never kissed her
  Shall kiss eternally.
  When heaven is quite a glass
  And love sees through and through,
  How shall sick longing pass,
  And my soul rush to you !
  
  These shall not be for ever,
  Days, nights, and darkness sore,
  Drear time that seems a shoreless sea,
  And death that owns no shore;
  Then what shall stay or sever,
  O angel love and sister,
  Thy soul from mine or me from thee,
  My bride for evermore ?
  
  From "Music and Moonlight", 1874
  
  
  Артур О"Шонесси Зюлейка
  (Перевод с английского)
  
  Зюлейка убежала прочь,
  прошла сквозь ваши загражденья.
  Не в силах сердце превозмочь,
  ушла, куда позвало пенье.
  Завлёк заезжий менестрель.
  Лаская, сладостная трель
  в Зюлейке душу окрыляла.
  Его слова попали в цель.
  
  Как ваш закон ни строг, ни твёрд,
  а менестрель нашёл лазейку,
  Из-за моря приплыл в ваш порт.
  Нет. Не для вас цвела Зюлейка.
  И лесенка была дивна,
  из звонких песен сплетена.
  Из строчек свиты все ступеньки.
  И вот достала до окна.
  
  Красив был юный менестрель,
  жар пения его - чудесен.
  Нет. Не певали вы досель
  таких, как он, любовных песен.
  Он пел о сказочном леске,
  о море, стонущем в тоске,
  о дорогой своей отчизне,
  лежащей в дальнем далеке.
  
  Он пел про роскошь и покой
  зелёных рощ в любимом крае,
  где простодушно день-деньской
  в ветвях воркуют птичьи стаи,
  и птицы там по сотне раз
  споют для вас хоть каждый час
  за каждым менестрелем следом
  набор его волшебных фраз.
  
  И вновь распелся менестрель,
  увлечь свою Зюлейку силясь -
  за сто морей и сто земель.
  Гадай, где нынче очутились !
  Скользят по морю на ладье,
  присевши рядом на скамье.
  Взгляни-ка ! Вот по зову песни,
  плывут в серебрянной струе.
  
  Так пусть же светит им звезда
  и выйти на берег поможет.
  Пусть песни и любовь всегда
  им станут всех щедрот дороже.
  Там ждёт их счастье , без тщеты,
  в союзе юной красоты,
  и ночью, в соловьиных рощах
  для них раскроются цветы.
  
  
  Arthur O"Shaughnessy Zuleika
  
  Zuleika is fled away;
  Through your bolts and your bar were strong;
  A minstrel came to the gate to-day
  And stole her away with a song.
  His song was subtle and sweet,
  It made her young heart beat,
  It gave a thrill to her faint heart"s will,
  And wings to her weary feet.
  
  Zuleika was not for ye,
  Through your laws and your threats were hard;
  The minstrel came from beyond the sea,
  And took her in spite of your guard:
  His ladder of song was slight,
  But it reached to her window height;
  Each verse so frail was the silken rail
  From which her soul took flight.
  
  The minstrel was fair and young;
  His heart was of love and fire;
  His song was such as you ne"er have sung,
  And only love could inspire:
  He sang of the singing trees,
  And the passionate sighing seas,
  And the lovely land of his minstrel band;
  And with many a song like these.
  
  He drew her forth to the distant wood,
  Where bird and flower were gay,
  And in silent joy each green tree stood;
  And with singing along the way,
  He drew her to where each bird
  Repeated his magic word,
  And there seemed a spell she could not tell
  In every sound she heard.
  
  And singing and singing still.
  He lured her away so far,
  Past so many a wood and valley and hill,
  That now, would you know where they are ?
  In a bark on a silver stream,
  As fair as you see in a dream;
  Lo ! the bark glides along to the minstrel"s song
  While the smooth waves ripple and gleam.
  
  And soon they will reach the shore
  Of that land whereof he sings,
  And love and song will be evermore
  The precious, the only things;
  They will live and have long delight
  They two in each other"s sight,
  In the violet vale of the nightingale,
  And the flower that blooms by night.
  
  From "Music and Moonlight", 1874
  
  Артур О"Шонесси
  Андалузский лунный свет
  (Перевод с английского)
  
  Дворец - вверху. Я там без никого.
  То тень, то проблеск - вереницей.
  Мечтаю, слушаясь лишь сердца своего.
  Вся жизнь под музыку творится.
  Я в сумрак погружён,
  и в стройности колонн
  все грёзы дивны и прекрасны.
  Фонтан среди цветов,
  журчит под ход часов,
  с наивной музыкой согласно.
  
  А полночь обращает всё кругом
  в тревожный и волшебный морок,
  и под луной благоухает окоём.
  Заросший лаврами пригорок
  и весь откос
  в букетах алых роз.
  Блестит листва на померанце.
  А я крою, что память сберегла, -
  мои и страсти, и дела.
  И как всё славно в лунном глянце !
  
  
  Arthur O"Shaughnessy Andalusian Moonlight
  
  In a lifted palace I dwell apart,
  Changeless in glimmer and shade;
  Alone with my dream, and alone with my heart,
  And the music my life hath made.
  There, deep in the dimness,
  Some white pillar"s slimness
  Figures my dreamlike thought;
  And fainting in flowers,
  Some fountain for hours
  Murmurs over my music untaught.
  
  When midnight renders the place more fair
  With shadowy magic and thrill,
  And the moonlight flood all the odorous air,
  Beneath on the rustling hill;
  I see red rose
  In the laurel closes,
  And the glossy citron-trees;
  And thought re-fashions
  Past life and passions,
  As the moonlight glorifies these.
  
  From "Music and Moonlight", 1874
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"