Роман и Юля. Часть 01. Дед Мороз

Глава 01. Юлька

Первый раз, когда я увидел Ее на курсах в Городе Мирного Атома, Она мне не приглянулась. Ничего особенного. Стройненькая - да. Но тихая, серьезная, неулыбчивая. А я люблю, чтоб звенела, трепетала, реяла, как флаг на ветру.

Галка - та трепетала, та реяла. Но Галка тогда уже была в Казани.

С отъездом Галки образовалась не то что пустота, а некое свободное пространство, неуют. Вот взгляд на Той и остановился.

Курсы были по прикладным системам. Не мое это дело. Мое - железо. Но надо было кого-то послать из отдела. А в отделе социальной справедливости, ясное дело, - одни женщины. И, как обычно, у каждой - алиби. Долгожданная беременность. Не на кого оставить мужчину: пьющего мужа, буйного сына-восьмиклассника, старенького дедушку. Упадок сил.
- А ты, Гаврилов, человек свободный. И невесту себе на курсах присмотришь.

Была бы Галка - не отпустила бы:
- Только со мной!
И пошла бы к Людмиле Васильевне, начальнице, и расплакалась бы, и, вытерев слезы и посерьезнев, потянулась бы к ушку Людмилы и шепнула бы ей про темперамент, и была бы то чистая правда: сутки без мужского вмешательства Галка выдерживала, а двое - уже нет. И выбила бы вторую командировку, и, вылетев пулей от начальницы, повисла бы у всех на виду у меня на шее, стараясь, однако, не помять бумагу с печатью... Но Галка тогда уже была в Казани.

А с Той мы случайно оказались рядом на лекции профессора Мухина. Скучно мне, насильно мобилизованному: может, и умные слова говорит профессор, да не мое это дело... Раскрыл я на середине выданную начальницей тетрадку и стал рисовать профессора. А рисовать я люблю. Нарисовал лицо, шевелюру, рубашку с коротким рукавом, из которой торчали волосатые руки, вырвал листок из тетради, сложил самолетиком и уже хотел пустить его вниз, туда, где у доски расхаживал профессор - но тут Она повернулась ко мне лицом, протянула руку и прошептала:
- Дайте посмотреть!
Я протянул ей самолетик. Она развернула его, разгладила бумагу, улыбнулась, снова посмотрела на меня и шепотом попросила:
- Можно, я оставлю у себя?
Я кивнул. Она спрятала листок в сумочку и сказала совсем тихо, одними губами:
- Дочкам покажу.
"А губы у тебя не хуже, чем у Галки", - зачем-то подумал я. Зачем? Мне теперь не было дела до того, какие губы у Галки: Галка была уже в Казани.

На другой день на курсах была практика: психологическое тестирование на компьютерах. Я выбрал себе рабочее место рядом с Ней. Она это заметила, обернулась на полсекунды, кивнула и чуть-чуть, краешком губ, улыбнулась. Нет, губы у нее были лучше, чем у Галки: свежие, чувственные, лишь слегка тронутые помадой. А у Галки с губами вечный перебор: или кровавое пятно в пол-лица, или дурацкий кирпичный цвет. Зато в Других Делах... Да что вспоминать про Другие Дела, когда Галка уже в Казани. Насовсем.

Интересно: а какая Эта в Других Делах?..

Первый вопрос психологического теста - фамилия, имя, отчество испытуемого. Взглянул на экран соседки: Казакова Юлия Ивановна. Встал, подошел, наклонился к ней:
- Как дочери, Юлия Ивановна?
Она оглянулась на какую-то долю секунды.
- Смеялись, Роман Сергеевич. Мухин - их школьный учитель.

Роман Сергеевич? Роман Сергеевич - это я. Значит, тоже бросила взгляд на экран испытуемого.

В гостинице я уснул, не вспомнив о Галке - первый раз с ее отъезда.

На следующий день на курсах учили посылать письма по электронной почте. Юлька - я для себя так ее назвал - получила рабочее место в компьютерном классе на втором этаже, а я - на третьем. Разлуке я даже обрадовался: буду писать ей письма. Вообще-то я парень не робкий: могу подойти к малознакомке, приобнять и, почувствовав, что льнет, пойду далеко, я не стыдливый. А тут, с Юлькой, что-то на письменную форму потянуло.

Юлькин адрес - так нас научил профессор Мухин - вычислялся легко: две буквы фамилии, две - имени, две - отчества, естественно, латиницей: kajuiv. Дальше, естественно, "собака" и имя сервера. А что дальше...

"Здравствуйте, Юлия Ивановна! Это Гаврилов Роман. И в каких классах учатся Ваши дочери?"
"Здравствуйте, Роман Сергеевич! Мои дочери учатся в шестом классе. Они близняшки".
"Поздравляю! И как их зовут?"
"Даша и Маша. Или Сыр-Дарья и Сыр-Марья - потому что обе любят сыр".
"А как зовут Вашего мужа?"
"У меня нет мужа. Его увели".
"Кто посмел?"
"Лучшая подруга. А как зовут Вашу жену?"
"У меня нет жены. А моя девушка только что вышла замуж за другого. В Казань".
"Даже не знаю: сочувствовать или поздравлять? Если к другому уходит невеста... Красивая была?"
"Телом. И немного - губами. Но Вы, Юля, телом стройнее и губами интереснее. Не обижаетесь, что я называю Вас Юлей?"
"Не обижаюсь, Роман. Значит, Ваш идеал - пышные?"
"Как курево: привык. Но бросаю курить".

- Заканчиваем, - сказала студентка, дежурившая в моем компьютерном классе.

Я опрометью бросился вниз, к раздевалке. Успел! Юлька была у прилавка. Я подхватил ее шубейку, помог одеться. Галка тоже любила, когда ей помогают одеться. Особенно - когда с нуля.

На автобусной остановке - толпа народу.
- Может, пойдем пешком? - предложил я.
Юлька призадумалась секунда на две, смешно так призадумалась, наморщив лоб и переносицу. Решилась:
- Пойдем!
Были синие сумерки. Слева, за неказистыми деревенскими домами, начинался сосновый лес с особнякам новых русских, похожими на мухоморы, справа - кирпичные гаражи. Падал легкий снежок; он то таял, то замерзал, было скользко, и Юлька взяла меня под руку. Светящиеся окна многоэтажных домов становились все ближе и приветливее. С Ленинградской мы свернули на Курчатова; вела Юлька. Часы на площади пробили пять. Крашеные деревянные заборы, темные, безжизненные окна особняков старых русских - и мы вышли к скверу с фонтаном, за которым светилась разноцветными огнями главная городская елка и белело подсвеченное прожекторами административное здание атомного института. Изредка попадались знакомые; Юлька перебрасывалась с ними несколькими словами и тут же мне докладывала, who is who; мне уже начало казаться, что мы с Юлькой давно женаты и скоро будем праздновать серебряную свадьбу.

На рынке у Дома быта торговали елками.
- Есть в доме елка? - спросил я Юльку.
- Искусственная и маленькая.
- Будет естественная и большая.
Я хотел взять самую большую, но Юлька вздохнула:
- Не поместится в комнате... - и выбрала другую, пониже и попушистее.

И тут повалил снег! Я тащил елку и вел Юльку за руку - иначе она не один раз вывалялась бы в снежной каше. С Сахарова свернули на Боголюбова - и долго, долго брели сквозь метель.

- Вот мы и пришли, - сказала Юлька, как-то ловко, по кошачьи стряхивая снег со своей шубейки. Мы стояли у подъезда серой девятиэтажки. Из глубины двора до нас дотягивался неяркий фонарный свет. Лицо Юльки раскраснелось от ходьбы и было умытым и влажным. Я легонько провел ладонью по ее лбу, собирая капельки.
- Я занесу елку?
Юлька кивнула.

На площадке третьего этажа она позвонила. За дверью послышалось шуршанье, шушуканье и смех; замок щелкнул; дверь распахнулась; две особы, рыжеволосые и одинаковые, показались на пороге и отступили в глубь квартиры. Одна протянула молочно-белую руку с узкой ладонью к Юлькиному капюшону, добыла оттуда затерявшийся комочек снега, чмокнула Юльку в губы и запрыгала с криком:
- Снегурочка, снегурочка!
А вторая, завидев меня с елкой, сделала хитрую лисью рожу, произнесла неожиданным басом:
- И Дед Мороз! - хихикнула и убежала.

До Нового года оставалось целых четыре дня.

Глава 02.Галка

Я возвращался с курсов из Города Мирного Атома. Электричка шла часа полтора. Тот же снег, что шел, когда я провожал Юльку, встретил меня в Младшем Брате Москвы.

Автобус долго вез меня на окраину. А от остановки - минут пять, и вот он, мой родимый, бревенчатый. Одно окно светится. Мать, стало быть, дома.

Стряхиваю с себя на крыльце снег, миную темные сени, открываю дверь в комнату.
- Ма-ать!..
Круг от абажура с тусклой - все забываю сменить - лампочкой едва освещает накрытый стол: самовар, графинчик с домашней наливкой, блюдо с мочеными яблоками, початая коробка конфет.
- Ма-ать!
От темной, неосвещенной стены отделяется и входит в светлый круг фигура.
Галка...
Оторопел маленько. Не ожидал.
- Ты что же... погостить?
- Нет, Рома, насовсем.
- Ну, ты даешь. А муж?
- А мужа, Ромочка, я бросила.
И опустилась на стул. И заревела.

Я плохо переношу женские слезы, каменею. Подойти бы, обнять, слезы-сопли вытереть. Галка вообще-то жизнерадостная, слезами-соплями прежде не баловала. Стою как истукан.
Что сказать? Пока голова туго соображала, пока рот молчал, потому что не знал, что сказать - не было ему от головы команды, - руки опомнились первыми и начали свою мануальную терапию легкими касательными движениями. А когда Галкино тело откликнулось, руки сгребли его, и план действий в голове стал четким и знакомым.

Диван - в трех шагах от стола. Неведомая сила предусмотрительно его разложила. Левая рука делает вид, что удерживает Галку - как бы та не убежала, - а Галка делает вид, что собирается убежать. А тем временем правая рука занята делом: шарит по стене в поисках выключателя. Щелк! Слабый свет далекого уличного фонаря... Куда слабей того, что светил, когда Юлька у подъезда отряхивалась от снега... Гаснет некстати пришедшее воспоминание... Знакомое близкое, немного прерывистое Галкино дыхание. Ждет, когда начну раздевать. Любит, чтобы раздел. И чтобы - в темноте. А я люблю пошутить - как обычно:
- Давай включу свет!
- Ой, что ты! - как всегда, неподдельно пугается Галка.
- А ты что, стесняешься?
- Да. Да! - горячо шепчет она мне на ухо. - У меня груди большие!
Они уже свободны. Я, как всегда, взвешиваю их в ладонях:
- Правая - тяжелее.
- Она старше. Начала расти в третьем классе.
- А левая?
- В пятом.
- Совсем еще девочка.
Удостаиваю их поцелуев: сперва старшую, потом младшую. Обе чутко отзываются.
- Дай мне на них полюбоваться! Включаю?
- Не-е-ет!!! Они стесняются!
Галка, как всегда, тесно прижимается ко мне всем, что у нее есть, и жарко шепчет на ухо:
- У них соски коричневые!
К этому моменту наступает главная готовность. Проверяю. Все по регламенту.
Как там у космонавтов? Продувка! Протяжка!
- Таблетку скушала?
- Как всегда, Ромочка.
Поехали!
"Знает только ночь глубокая, как поладили они... "

А наутро, когда проводил Галку на автобус, когда мать вернулась от своей сестры, где ночевала, и подоила корову, и испекла оладушек, и умаслила их самодельным маслицем, и выложенная передо мной горка этих оладушек уже заметно подтаяла, заскребла в душе кошка. Даже не кошка - котеночек.

Мать у меня неразговорчивая, с советами не пристает, в душу не лезет. Только и сказала:
- Женился бы...
- Успеется! - ответил я весело и беспечно.
И котеночек в душе тоненьким, но человеческим голосом строго спросил:
- Ты почему не женишься на Галке?
И я не знал, что ответить.

А ведь было воскресенье, между прочим. Последнее в этом году.
Куда деть себя? Чем занять?
Вода - в колонке на улице. Принес два ведра, вылил в сенях в кадку, прикрыл крышкой. Пей - не хочу.
Кадку, между прочим, отец делал. Надежная кадка. Обручи деревянные, пареные, гнутые, не проржавеют. Пятнадцать лет, как нет отца. Пятнадцать лет. Пошел на канал порыбачить - рано утром, затемно, один. Это потом мне мать рассказывала. А я тогда служил в армии, и было мне девятнадцать. "Гаврилов, срочно к командиру полка!" - "Товарищ командир, младший сержант Гаврилов..." - "Сядь, Гаврилов. Телеграмма. С отцом плохо..." - "Как... плохо?" - "Очень, очень плохо. Поедешь хоронить. Вот тебе документы. До станции довезет уазик, жди у проходной. Иди!"

А на рыбалку он всегда ходил отдельно от компании. Редко-редко брал меня с собой. "Рыба, - говорил, - от шума разбегается". И спиртного с собой никогда не имел. "На свежем-то воздухе и так хорошо". А зимой вместо коловорота была у него с собой особенная горелка - лед проплавлять. И черпак с длинной ручкой - воду вычерпывать из лунки, пока та не пробила лед.

Его нашли не сразу - когда течением прибило к решетке насосной станции. Хоронили в закрытом гробу. Мать не плакала, только страшно, не замечая ничего вокруг, неотрывно смотрела, как ставили гроб на низкий столик рядом с ямой, как после негромких и недолгих речей сослуживцев опускали и засыпали рыжей глиной.

Домой нас довез дядя Коля, муж маминой сестры. Дома мать слегла.
- Я вызову врача, мама?
- Не надо, отлежусь. Ты... Корову подои.
Дальновидная моя мать научила меня доить корову.
- Мало ли что...
Все коровы, сколько помню себя, звались у нас бесхитростно - Коровами. Тогда была другая, не та, что сейчас. Но тоже Корова.
Ту Корову я подоил благополучно - только один раз, в самом начале процесса, опрокинула ногой подойник да пару раз съездила по лицу хвостом.

Газ - балонный. Приподнял - тяжелый, второй - непочатый. Можно не беспокоиться.
А вот отопление - печное. Но тоже - не проблема. Под навесом - полна поленница. Кончатся - привезем, напилим, наколем.

- Так почему ты не женишься на Галке?
Не знаю, что и ответить котенку, что скребется в душе. Почему-то не женюсь.

Глава 03. Чёрная Волга

Отцовский Жигуль я продал, как вернулся из армии. Ему было немало лет, но отец берег, ухаживал. Знакомые хорошо заплатили и остались довольны.
- Копим, мать, на Черную Волгу!
Мать у меня - старшая медсестра в городской больнице. Подкатывает к главному подъезду Черная Волга, весь персонал и все ходячие - в окнах: комиссия! И тут из Черной Волги выплывает, будто пава, дорогая моя мамочка. Всеобщий вздох облегчения...
- Буду возить тебя на работу. В Черной Волге. Как тещу первого секретаря.
Тогда еще были первые секретари.

Автомобиль - моя стихия. Образование у меня - механический техникум, профиль - все железяки, крупные и мелкие - какие только бывают на свете. Черная Волга - моя самая красивая железяка.
Рядом с жилищем Коровы - апартаменты Черной Волги. Как и у Коровы, здесь у меня - порядок. От отца достался: любил. И приучал. Не словом - поведением.
После армии я пошел работать в автохозяйство. Можно сказать, на место отца. Мог и шофером, и механиком, и слесарем. И стали мы с матерью копить на Черную Волгу.
Копили долго. Коровы помогали копить, огород, отцовские антоновские яблони, мои шабашки. Это на рыбалку отец меня брал редко и неохотно, а на шабашку - как только можно было и не можно. Сколько раз школу прогуливал... Отец в записке классной руководительнице писал, как оно было на самом деле: "Помогал мне крыть сарай в деревне Дятьковке. Гаврилов". Число и подпись.

В общем, охнуть не успел Роман Сергеевич Гаврилов, как стукнуло ему тридцать. И подоспела ему в подарок на его день рождения Она, Черная Волга.
Вся наша окраина Младшего Брата Москвы, бывшая Дятьковка, а ныне улица Сахарова, все двадцать три ее двора вышли смотреть, как я, будто молодую жену в дом, веду Ее по улице на самой медленной первой скорости - потому что ни в одном из двадцати трех дворов бывшей Дятьковки, ныне Сахарова, Черной Волги не было.
Пока я мыл Ее у колонки, пока я сушил Ее на приветливом летнем солнышке, пока я умащивал Ее антикоррозийкой, вокруг нас собралась молодая дятьковско-сахаровская поросль: мальчишки - поближе, девчонки - подальше. Смотреть можно было, трогать - нельзя. А когда Ее туалет был окончен, я выстелил на земле коврик, распахнул правые дверцы и скомандовал:
- А теперь - катаемся! По одному - вытирай ноги и залезай!
Мальчишек оказалось трое или четверо, мелких и тощих, место было, но девчонки, хихикая и подталкивая друг друга, остались стоять.
Мы выехали за околицу и свернули на Московское шоссе. Моя Черная Волга неслась как на крыльях, мелкие дорожные камешки пощелкивали по ее днищу, ее сердце билось ровно. У поворота на совхоз-техникум развернулись...
Этот поворот - особая статья. Но особая статья случится гораздо позже, прошлым летом...

...А тогда... Вернулся, высадил мальчишек. Девчонки уже разошлись. Завел я свою Красавицу в гараж, оглядел его... Да-а... Чистенько, аккуратненько, но бедненько. Нужны Красавице другие хоромы!

А что было дальше? А дальше - отдача долгов и хоромы для Красавицы.
Арбайтен, арбайтен унд арбайтен - как говорят немцы. Работать, работать и работать. Анна унд Марта фарен нах Анапа, Анна и Марта едут в Анапу, Анна унд Марта баден. Купаются там, стало быть. Роман арбайтет. А придурок Роман тем временем вкалывает.

И вот - прошлое лето. Я к тому времени в автохозяйстве уже не работал. Днем - за рулем, вечером и выходные - обустройство Красавицы. Скучно стало. А тут Петька Сычев, однокашник по техникуму: работаю, говорит, в компьютерном салоне, собираю компьютеры. Иди, говорит, к нам, научу. Заглянул. Интересно. Да так интересно стало, что пошел к Петьке в подмастерья. В зарплате, конечно, потерял, отдача долгов замедлилась, хоромы для Красавицы застопорились. И мне эти системные блоки по ночам стали сниться - с бровями, глазами, носом и ртом в качестве передней панели. В рот, кстати, можно было вставить трехдюймовую дискету.
А тут у Тойоты Тиграна, хозяина компьютерного салона, серьезно закапризничал мотор, и стали нас с Красавицей посылать в Москву за товаром. "Бензин и амортизацию - оплатим!" И вот - тот самый особый случай.

Везу я, стало быть, из Москвы коробки с мониторами, принтерами и прочей компьютерной живностью. В Москве было жарко и душно, а выехал за кольцевую - начались приготовления к дождю. Сперва в разведку, гонимые ветром, побежали легкие, невесомые облачка, за ними поплыли вполне дождеспособные тучки, а вскоре и грузная, переспелая тучища захватила небо и разразилась холодным ливнем. Подъезжая к тому самому повороту на совхоз-техникум, у столбика, обозначавшего автобусную остановку, я разглядел сквозь пелену дождя женскую фигуру. Притормозил, остановился, открыл правую дверцу.
- Подвезти?
Держась за столбик с расписанием - как будто столбик мог хоть от чего-нибудь защитить, стояла девчонка, промокшая насквозь. Подошла.
- Мне в З-запрудню, - губы ее были синими, зубы стучали.
- По пути. Садитесь.
Я стал соображать, куда бы перебросить коробку с монитором, рассевшуюся на правом переднем сидении, а она, зайдя за машину, стала отжимать платьице. За коробками - она была уверена - ее не было видно. Но было еще зеркальце заднего обзора...
Потеснив мелочь, я освободил-таки место рядом с собой и впустил девушку. Она с опаской села.
- А... я такая мокрая...
- Ничего, сейчас начнем сохнуть.
Я включил печку.
- Здорово!
Она почувствовала тепло и улыбнулась.
Я включил зажигание, и мы тронулись. Тучища уходила. Капли стучали по крыше все реже и реже и вскоре совсем умолкли. Следя за дорогой, я нет-нет да и бросал взгляд на спутницу. Она отогревалась и хорошела на глазах.
До Младшего Брата Москвы - уже рукой подать.
- Я сдам груз и отвезу Вас в Запрудню, хорошо?
- Хорошо!
Голос у нее звонкий. Ожила, отогрелась, зеркальце достала. Готовится к встрече с Младшим Братом. Нет-нет, да и покосится на меня: подглядываю? Нет... У меня - дорога. Достала расческу. Поняла, что все-таки подглядываю и отвернулась. Показались первые дома Младшего. Теперь мне уж точно не до нее. Почувствовала это и, не таясь, стала дорисовывать себя помадой.

А вот и Салон, и Гюльнара, жена Тиграна. Это же надо было так пошутить: армянину жениться на азербайджанке. Да кто ж знал... Теперь им только в России и жить.
- Гуля, прими, я тороплюсь!
Кидаем в подсобку добро и - вперед, на Запрудню.
Я ведь тогда, полгода назад, скромный был с женским полом. Нет, не робел, интересовался, но не более. А чтобы ухаживать... В общем, высадил ее, где сказала, развернулся. Даже не познакомились. А зачем?

Глава 04. Социальная справедливость

К осени дела компьютерного салона пошатнулись, и пришлось мне искать другую работу. Петька Сычев и тут помог. В необъятных недрах мэрии отыскал он отдел социальной справедливости, а в нем - должность системного администратора. Рекомендовал меня - Петьку в мэрии знали и ценили. И первого октября был первый мой рабочий день на новом месте.

Без пяти девять паркую свою Черную Волгу у бывшего горкома, взбегаю на ступени, вхожу. Охранник:
- Вы к кому?
- В отдел социальной справедливости.
- Комната пять. Прямо по коридору.
Нахожу комнату пять. "Входите без стука". Вхожу. У самой двери - склоненная над клавиатурой женская головка.
- Мне нужна Людмила Васильевна...
Головка поворачивается ко мне. Батюшки - это же моя запрудненская попутчица!
- Здравствуйте! - говорю ей.
- Здравствуйте! - отвечает она. И улыбается. И смотрит вопросительно.
- На работу к вам, - отвечаю на незаданный вопрос.
- Людмила Васильевна! К вам пришли-и!
Подходит ко мне женщина, рукотворная блондинка. Господи, одни знакомые лица. В комсомол меня принимала. Комсомольская богиня.
- Я - Гаврилов.
- Пойдемте Роман... Сергеевич? Правильно я Вас назвала?
- Да.
И повела в кабинет. Просторные бедра и кавалерийским образом закругленные ноги делали ее походку неповторимой.
- Роман... Сергеевич! У нас за компьютерами работают женщины. Работают недавно, не все получается, нервничают. Помогите им освоиться!
- Попытаюсь..
- Зарплата у нас небольшая, но у Вас будут премии и свободное время. Вы сможете подработать.
- Это хорошо.
- У Вас будет небольшое отдельное помещение с ключом...
- Очень даже кстати.
- И Вы согласны у нас работать?
- Да.
Она встала из-за стола, прошлась к двери. Я еще раз смог порадоваться столь живописному способу ходьбы.
- Галочка!
Явилась она, моя попутчица.
Галя, стало быть.
- Галочка, покажи Роману Сергеевичу ту комнатку, где у нас отчеты. А отчеты перенеси в мой кабинет. Вот Вам ключ, Роман Сергеевич.

Идем по коридору: Галя - впереди, постукивая для меня каблучками и покачивая для меня бедрами, я - сзади, внимая этому маленькому представлению.
Идти было недолго, несколько шагов, до соседней двери, за которой оказалась комнатка: одно забранное решеткой оконце, заслуженный конторский стол, пара непарных стульев, стеллаж с папками, какие-то компьютерные корпуса и коробки в углу. Скорее камера, чем комната.
Галя собирает папки.
- Я помогу!
Подставляю руки.
- Кладите!
Стопка в моих руках растет.
- Может, хватит?
- Еще!
Стопка достигает подбородка.
- Несем!
Она идет впереди, распахивая передо мной двери. Входим к Людмиле Васильевне.
- Складывайте пока на подоконник. Галочка, переставь цветы ко мне на стол.

...Последние папки, на самом верху. Галя пытается дотянуться до них со стула, даже подпрыгивает - никак! Вспоминаю пионерское детство:
- Снимайте туфли!
Сняла. Даже не спросила, зачем.
Приседаю.
- Становитесь мне на плечи. Придерживайтесь за стеллаж и не бойтесь.
- Я не боюсь.
Выпрямляюсь. Все-таки взвизгнула. Теперь достаем до самого потолка.
- Передавайте папки мне.
Я забираю их одной рукой, а другую держу на ее ноге - чтобы не волновалась. Мне то и дело приходится, встречая очередную папку, поднимать глаза к небу и встречать под куполом ее платья уходящие ввысь, к коротеньким трусикам аккуратные ее ножки.

Папки кончились.
- Держись: спускаю!
- Подожди... я все-таки немного боюсь...
- Подожду.
- Ну вот... А теперь спускай.
Мы и не заметили, как перешли на "ты".

Разбираю сваленное в углу богатство. Стук в дверь. Галя.
- Вас... тебя зовут пить чай.
- А ты идешь?
- Все идут. К Людмиле Васильевне...

За длинным столом хлопочут женщины. Галя несет большой пластмассовый чайник.
- Галя, я сейчас!
Бегу к машине. Там у меня припасена коробка конфет.
- Садись!
Место - рядом с Галей.
- Девочки! - это Людмила Васильевна. - Девочки, потише, пожалуйста.
Девичий щебет переходит в журчание.
- Девочки! У нас - новый сотрудник, Роман Сергеевич. Он замечательно разбирается в компьютерах. Любите его и берегите. Вы у нас, Роман Сергеевич, единственный мужчина. Вы - наша надежда и опора.
Девочки заулыбались, а некоторые - захлопали.

Цветник!

Глава 03. Долгое бабье лето

Теперь я терпеливо ждал, пока она закончит свои дела - срочные и не очень. И отвозил в Запрудню. К тетке.
- Ромочка, у меня никого нет. Только тетя Клава.
- Бог ты мой! А отец с матерью - что с ними?
- Они, Ромочка, летели. В отпуск. К тете Клаве. И самолет упал.
Ее губы задрожали, и она отвернулась, чтобы я не видел ее плачущей и некрасивой.
- Извини, Галка, - я положил ей руку на плечо. - Извини.

- Тетя Клава, это Роман.
Тетка взглянула на меня - оценивающе и недобро.
- Ну, Роман. - Тетка отвернулась и ушла. В сенях загремели ведра.
Мы с теткой сразу и бесповоротно - оба - не понравились друг другу.
- Я пошел, Галка.
- Да, да, Рома. - Она сжала губы, чтобы не разреветься. Не ожидала.
Теперь я высаживал ее, не доезжая до теткиной калитки.

Наступило бабье лето, пятница, конец рабочей недели. Погода обещала быть ясной.
- Едем завтра за грибами. Жди меня на трассе на автобусной остановке. В шесть ноль-ноль.
- Ой, как здорово! Дай я тебя поцелую, Ромочка!
После того моего визита к тетке мы стали целоваться.

В шесть ноль-ноль я у остановки. Ждет. В теплом свитерочке, будничном платьице, в сапожках резиновых - у нас по лесам случаются болотца. С лукошком. Барышня-крестьянка.
- Замерзла?
- Нет, что ты! Хочешь руки погреть?
Она приподнимает свитер и впускает мои руки. Талия... Выше... Выше... Горячо!
Нехотя, с тяжким чувством долга, высвобождаюсь из плена. Ехать надо.

Едем на север. Вот знак Города Мирного Атома. А вот поворот налево, на паром.
- Махнем в Тверскую губернию?
- Махнем!
Паром - на том, тверском берегу канала. Трос положил на дно: ждет, чтобы проплыла баржа.
- Бывала здесь?
- Один раз. С теткой ездили в Конаково к знакомым.

А вот и баржа. С песком. Москву подсыпать: "Все выше, и выше, и выше стремим мы полет..." Полет, правда, ни при чем.
- Ты... это, Галка, может, выйдешь? Вдруг тонуть придется.
- Будем тонуть вместе, Ромочка! - И обняла. И поцеловала. Вот такая барышня-крестьянка.

Оба, похоже понимали: должно произойти.

В трех километрах от парома перед подъемом вправо пошел неширокий, никак не обозначенный асфальт - до какой-нибудь базы военных. Остановились. Вошли в лес. Стали попадаться грибы: подосиновики и даже белые. Молодые, крепкие: осенняя волна только пошла.
- Рома, иди сюда!
Я краем ума подумал: Место нашла.
Нет, место было самое обыкновенное: под елкой, земля покрыта темной осыпавшейся хвоей. Но - парочка белых, мать и дитя.
Мы оба, не сговариваясь, искали Место.
- Пойдем!
Я взял ее за руку и повел вверх по едва заметному склону. Лес светлел, и вскоре открылся сенокос. По половине поля уже прошелся подборщик и оставил после себя круглые, увязанные шпагатом тюки, похожие на головы сыра. А вот здесь у него шпагат оборвался, и собранное сено осталось лежать вольной копнушечкой. Вот оно, Место!
- Привал, Галка?
- Привал!
Я прикатил - для уюта и от дурного глаза - несколько соседних тюков. Галка тем временем переобулась в легкие летние туфельки и устроилась на сене, подобрав под себя ноги.
Я улегся рядом, обнял ее. Она наклонилась к моему уху:
- Давай вить гнездо!
Мы споро, натыкаясь, друг на друга, разрыли копнушечку и оказались в настоящем гнезде. Теперь нас не было видно ниоткуда: ни с трассы, ни от леса, ни от дальних домов Нового Домкина.

- Ромочка, мне стыдно, но я хочу тебя...
- А я, думаешь, не хочу?
И мы стали торопливо, кто скорее, раздеваться, и я был первым, и еще помог ей справиться с какими-то заклинившими застежками.

Но главная застежка у нее не поддалась. Не открылась. Не впустила. Заклинила.
Я и так, и эдак, и лаской, и словом, и силой. Измучился. Устал. Не сопротивляется. Хочет. Но не впускает.
Полились слезы.
От женских слез я каменею и с трудом соображаю, что мне говорить и делать.
- Ну, перестань, Галка. Ты не виновата. Организм такой.
Заревела пуще прежнего.
- Это не организм... это я такая гадкая... и они, скоты... "Первокурсницы дают всем".
- Какие скоты? Какие первокурсницы?
Она приподнялась на локте, повернула лицо ко мне, вытерла слезы.
- Я расскажу тебе все. А потом - бросай меня. На первом курсе. В общежитии. Вламываются трое. Черные какие-то. Нет, не негры и не узбеки. Наверное, с Кавказа. Пьяные. Другие девчонки убежали, а те трое закрылись со мной.
-Давай, дэвушка, по-хорошему. Первокурсницы дают всем.
- Уйдите! Я буду кричать.
- Нэ будэшь, - и двое хватают меня, а третий снимает с себя шарф и завязывает мне рот. Повалили - и по очереди... А потом:
- Пикнешь - зарэжем!

Она замолчала. Ждала, что я скажу. А я приходил в себя. Вихрем проносились мысли: "Обманула? А в чем? В твоих ожиданиях? Она-то не побоялась сказать правду. А ты? Ты испугаешься этой правды?"

Я смотрел прямо перед собой, в небо, где проплывали легкие облака, не предвещавшие непогоды.

- Понимаешь, Рома, - снова заговорила она, - только ты... только ты до меня дотронулся... я ждала, что ты дотронешься, очень ждала... а у меня перед глазами - те трое...
Я взглянул на нее. В ее глазах уже не было слез, и смотрели они куда-то глубоко, в себя.

- Я тебя не брошу, Галка.

Мы выбрались из гнезда и оделись. Одной разделявшей нас тайной стало меньше.
- Галка! Я есть хочу. Пойдем к машине.

Мы шли по шоссе.
- А у меня бутербродик есть! Хочешь?
- Хочу!
Моя барышня-крестьянка достала из лукошка пакет и протянула мне еду.
- Галка! Тебе половинку оставить?
- Оставить.

Так и дошли до машины, делясь половинками. А там уж устроили пикник на обочине.
- Что-то спать захотелось, Галка!
- Мне - тоже.
- Пошли в машину.
Я разложил заднее сидение. Получился диванчик. Улеглись. Обнялись. Уснули.

И явилась мне Галка во сне. Будто идем мы по берегу моря, и она снимает и бросает в волны свои одежды. Платьишко... Лифчик... Трусики. Остались легкие летние туфельки. И когда она их сняла, я проснулся. Галка вот она, здесь. И так она мне понадобилась, так мне ее захотелось, что стал я, как мог, раздевать и целовать ее сонную. А ей, видать, виделось во сне, что ее раздевают и целуют, потому что она, не открывая глаз, помогала мне в моих трудах. И в том, главном, помогла. Открылась. Впустила. Улыбнулась губами и Там.

Я смотрел на нее и ждал ее пробуждения.
- Ромочка! Какой мне сон снился... Будто ты...
- Это был не сон.
- Это был не сон? Правда? Ура-а! И я больше не гадкая? Дай я тебя расцелую!
- Ну, расцелуй. Только ты никогда не была гадкой.
Она вдруг задумалась.
- А давай еще! Наяву.
- Давай.

* * *

К концу бабьего лета начал я слегка уставать от Галки. Это как на шоколадной фабрике: устраиваешься на работу, три дня ешь этот шоколад от пуза, а потом до конца жизни смотреть на него не можешь. Нет, смотреть на нее мог, глаз мой она радовала, но доставить ей удовольствие столько раз, сколько она была в состоянии его принять, я не мог. Есть тут какая-то человеческая загадка природы, какой-то ее каприз: великие во плоти женщины историкам известны, а великие во плоти мужчины - всего лишь сказочные герои.
И стал я от Галки отлынивать. Она это заметила.
- Ромочка, ты бросаешь меня?
- Что ты, Галка! Просто у меня дела... - А у меня не дела, у меня не было смелости сказать ей правду.
Она уходила огорченная, и веря, и не веря, что у меня дела.

Потом были ноябрьские праздники. И после праздников она уже ко мне не подошла.
Узнаю от девочек, что она увольняется.
Зову ее к себе в офис.
- Галка, это правда?
- Что правда?
- Что ты увольняешься?
- Да. Я выхожу замуж.

Когда моя девушка говорит, что выходит замуж, я каменею. Я не знаю, что мне сказать и что мне делать. Поздравить? Язык не поворачивается. Разразиться упреками? Так ведь сам же и виноват, что твоя девушка выходит замуж.
Я молчал и тупо смотрел в одну точку. Она, кажется, поняла, что я в разобранном состоянии, и ушла, ничего не сказав.

Девочки потом донесли, что Галка уехала в Казань.

Глава 06. Дед Мороз

Три дня до Нового года прошли в известных приключениях, гостях и хозяйственных хлопотах. А на четвертый, последний день старого, я загрустил. О чем? О жизни своей причудливой. И вспомнил я, что есть в Городе Мирного Атома Юлька, Юлия Ивановна Казакова, и что проживает она в серой девятиэтажке на третьем этаже с двумя дочерьми, рыжими плутовками, Дарьей и Марьей. И что мужа у Юльки нет, поскольку увела его лучшая Юлькина подруга.
И так захотелось мне повидать всю эту компанию, где я только порог дома переступил.
Галка? С Галкой мы друг перед другом виноваты. Я теперь и не знаю, кто мне Галка. Кому у кого просить прощения. А может - и никому.

Решено: еду в Город Мирного Атома!
С утра отправился за подарками. Вспомнил: Дарья и Марья любят сыр. Сыр-Дарья и Сыр-Марья. Накупил сыру. Разного. Пусть грызут. Фруктов и прочих сладостей. Напитков - на все случаи жизни. Цветов - каждой, женщины любят цветы. И даже костюм Деда Мороза - на всякий случай.
Еду!
- Ма-ать! Празднуй без меня! Еду!
- К ней, к Гале?
- Нет, мать. К знакомым. В Город Мирного Атома. С наступающим!

Запрудня. Остановка, где ждала меня Барышня-крестьянка. Как давно это было...

А вот здесь - ивнячок придорожный. Останавливаюсь. Вырезаю посох. Облачаюсь в красные доспехи Деда Мороза.

Часу в десятом я уже у ее подъезда. Светится окно ее кухни.
Поднимаюсь. Звоню. Открывает девица.
- Здесь живут Казаковы?
- Здесь. - И уже две девицы глазеют на меня. Одна, правда, тут же исчезает, и откуда-то из глубины квартиры слышится ее звенящий шепот:
- Мама! Там Дед Мороз!

Выходит мамочка. В будничном домашнем платьице, в кухонном передничке. Теперь все трое глазеют на меня. Роста они почти одинакового.
- Здравствуйте! С наступающим вас Новым годом! Я - Дед Мороз, я подарки вам принес!
Я стараюсь говорить нараспев, нутряным басом, но вижу, что Юлькины глаза засветились и улыбка возникла на лице: догадалась!

Обмениваемся стихами и подарками.
- Пригласите Дедушку Мороза к столу! Поговорите с ним. Угостите его, - напутствует мамочка дочерей и исчезает.
- Пойдемте, Дедушка Мороз. - Девицы берут меня за рукава и ведут в комнату, где накрывается стол. - Вот Вам яблочки наливные, вот Вам прянички медовые. - Девицы вошли в роль и заговорили нараспев. - А мы сейчас, одну минуточку...

Они вернулись все трое - красивые и нарядные.
- Дедушка Мороз, - говорит мне мамочка, - а Вы всем подарки уже роздали?
- Всем, милая! - отвечаю я все тем же нутряным басом. - Ваши подарочки - последние.
- Дедушка Мороз, - продолжает мамочка, - Вам, наверно, жарко-то в шубе. Может, снимете ее и шапку.
- Жарко, милая. Чай не на морозе. Сниму, пожалуй.
Шуба Деда Мороза - это такой халат из красной материи с белым воротником и низом. А еще - маска: борода, усы, брови. И шапка с белой кисточкой.
- Даша-Маша! А ну-ка отнесите шубу и шапку Дедушки Мороза на вешалку.
- И бороду?
- И бороду.
- И усы?
- И усы.
- И брови?
- И брови.

Остаемся одни.
- Здравствуйте, Роман. Какими судьбами?
- Здравствуйте, Юля. Потянуло. Встречать Новый год.
- С нами? Правда?
- Правда. Не помешаю?
- Нет! - Она рассмеялась. - Нет.
- Юль! Тогда я спущусь и возьму кое-что в машине.
- Вы на машине?
- Да.
- А где она?
- Да вон под окном.
Идем на кухню.
- Черная?
- Черная.
- Интересно.

Возвращаюсь с провизией. Девицы сгорают от любопытства.
- Дети! Давайте знакомиться. Это Роман Сергеевич. Мы с ним учились на курсах. Это Даша. А это - Маша. У нее родинка на правой щеке. Совсем маленькая. Маша, подойди ближе. Роман Сергеевич, Вы видите родинку?
- Вижу.
- Запомните, Роман Сергеевич: у Маши родинка на правой щеке.
Девицы прыскают со смеху и разбегаются.
- Так, - командует Юля, - пошли все на кухню! Там можно разговаривать и делать дела.

Носим с девицами с кухни в комнату еду. Чувствую, хочется им поговорить. Одна подходит.
Родинки на правой щеке нет, значит, Даша.
- Что, Даша?
- Роман Сергеевич, а это Вы приносили елку?
- Я.
Лед тронулся.
- Роман Сергеевич, а где Ваша Снегурочка?
- Ее нет в этой комнате.
Издали - Маша:
- А я знаю, а я знаю! Это наша мама!
Даша:
- Роман Сергеевич, а наша мама - Снегурочка?
- Снегурочка.
- Роман Сергеевич, а Вам нравится наша мама?
- Нравится.
И поскакала с донесением на кухню. Звенящий шепот:
- Мам, а ты ему нравишься.
- А я это знаю.
- У-у... А я думала - ты не знаешь.

Без десяти двенадцать усаживаемся за стол. Запасаемся едой. Смотрим по телевизору обращение президента.
- Даша, принеси из холодильника шампанское.
Принесла.
- Роман Сергеевич, откройте.
Открываю. Без происшествий, потому как холодное.
Даша:
- Мам, а можно мне шампанского?
- Можно.
Маша:
- А мне можно?
- И тебе можно. Роман Сергеевич, налейте им по полбокала.
- Юлия Ивановна, а мне можно шампанского?
- Можно, Роман Сергеевич.
- А Вам налить, Юлия Ивановна?
- Налить!
- Роман Сергеевич, скажите тост.
- Скажу. За счастье! Чтобы в Новом году все мы были счастливы!
- Хорошо, Роман Сергеевич, а главное - коротко. За счастье!

Чокнулись под бой курантов, выпили. Занялись едой.
Телефонный звонок. Юля:
- Да. Спасибо. Тебя тоже. Заходи.
- Это ваш папочка. Придет. У Вас, Роман Сергеевич, будет возможность познакомиться с моим бывшим мужем.
- Познакомимся.

Звонок в дверь. Девицы побежали открывать.
- Здравствуй, папочка!
- Здравствуйте, мои дорогие, мои огненные красавицы, мои взрослые дочери!
Поцелуи.
- Здравствуй, Юля!
- Здравствуй Валентин. Познакомьтесь: это Валентин Николаевич, отец Маши и Даши. А это Роман Сергеевич, друг семьи.
Валентин Николаевич невысок ростом, сутуловат, рыжеволос.
- Роман Сергеевич, а Вы работаете с Юлей в школе?
- Нет, мы учились вместе на курсах.
- И где же?
- А у вас в университете.
У Мухина?
- У Мухина.
- Юля, дай нам чего-нибудь выпить.
- Водки?
- Водки. Роман Сергеевич, не откажетесь выпить за знакомство?
- Не откажусь.
- Юленька, ты с нами? Я тебе налью?
- Налей.
- За знакомство!
Выпили.
- Валь, как Джемма?
- Джемма спит.
- А ты у нее отпросился?
- Нет. Она уже спала.

Женщины смотрят кино по телевизору.
- Роман Сергеевич, пойдемте на кухню. Выпьем, поговорим. Юленька, мы пойдем на кухню?
- Идите, идите. Возьмите с собой салат.

Выпили.
- Видите ли, Роман Сергеевич, Джемма - это моя жена.
- Которая Вас увела?
- Вот именно: которая меня увела. Загипнотизировала и увела. Она - гип... пнотизер.

Выпили еще.
-А Вы, Роман Сергеевич, какого рода деятельностью занимаетесь?
- Системный администратор.
- У Мухина?
- В Младшем Брате Москвы. В отделе справедливости. Там много женщин.

Выпили за женщин - чтоб их было еще больше.
Валентин Николаевич взглянул на часы, забеспокоился, засобирался:
- Джемма может проснуться.
Выпили на посошок.
Когда за ним закрылась дверь, Юля сказала:
- Он умный и добрый, но внушаемый.

Теперь я засобирался.
- А Вы куда, Роман Сергеевич?
- Ехать надо.
- Вам за руль нельзя. Я Вас не отпущу.
- Так ведь неудобно...
- Удобно! Я Вам постелю в большой комнате, а сама уйду к девицам. Даша-Маша! Выключайте телевизор. Завтра еще насмотритесь.
- Мам, можно еще немного?
- Нет. Спокойной ночи!
- Спокойной ночи...
- Роман Сергеевич, помогите разложить диван!
- Сейчас. - Я смотрел на кухне местную газету.
- Я мелкая, мне одной половинки хватает. А Вам будет тесно.
Разложили.
- Я сейчас постелю. - Она быстрыми, ловкими движениями расстелила простынь и одеяло, взбила подушки.
- Вам две не высоко?
- Не высоко.
- Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.

Я закрыл глаза и попытался уснуть, но сон не шел. За окном то и дело раздавались хлопки и взрывы и вспыхивали огни запускаемых ракет, веселился и ликовал народ. Время от времени я шел на кухню смотреть, цела ли моя Черная Волга. Кажется, она была цела.

Было уже около половины четвертого, когда скрипнула дверь и вошла Юля. Подошла ко мне, присела на край дивана. Я повернулся к ней, спросил:
- Не спится?
- Не спится! Роман, извините за нескромный вопрос, а я Вам действительно нравлюсь?
- Действительно нравитесь. Я вспоминал Вас и думал о Вас.
- Серьезно? А как Ваша бывшая девушка?
- Она развелась с мужем и вернулась.
- К Вам?
- Нет. Иначе меня бы не было здесь.
- Вы все еще ее любите?
- Скорее нет, чем да.
- А она Вас?
- Я давно ее об этом не спрашивал.
- Извините меня за допрос. Я давно не была с мужчиной, а тут вдруг появились Вы. Я даже не знаю, гожусь ли я хоть на что-нибудь в постели, женщина ли я или сушеная вобла...
Я приподнял край одеяла:
- Иди сюда, Юленька! Иди сюда, моя хорошая. Сейчас мы все это узнаем...

Я проснулся в доме последним. Женщины, которыми была полна квартира, говорили шепотом и ходили на цыпочках.
- Он проснулся! - разнеслась весть по квартире. И сразу голоса стали звонче, а шаги - слышнее.

За завтраком я объявил:
- Прихорашиваемся, чистим перышки и едем на экскурсию к Младшему Брату Москвы.
- На поезде? - спросила разговорчивая Даша.
- На Волге. На Черной Волге. Вон она, у подъезда.
Девицы побежали на кухню смотреть.
- Это Ваша Волга? - спросила разговорчивая Даша.
- Наша. Только я схожу посмотрю, все ли у нее в порядке.

Сходил.
- И как? - спросила неразговорчивая Маша.
- В порядке.
- Ура! Мы едем на экскурсию! Мамочка, собирайся.
- Собираюсь.
Она приводила стол в порядок, а девицы разносили остатки былой роскоши: что - в холодильник, что - в мусорное ведро. Мне ничего не поручали, и я только наблюдал за слаженной командной работой.

- Роман Сергеевич, а что ж Вы не поцелуете нашу маму? - спросила Даша. - Она Вам больше не нравится?
- Она мне очень нравится. Маша, можно, я поцелую вашу замечательную маму?
- Как хотите.
И мы с Юлькой впервые поцеловались при дочерях.

Я оставил их в машине, а сам пошел в дом.
- С Новым годом, мать! Я привез тебе гостей.
Мать, надев очки, смотрела старые фотографии.
- И сколько их?
- Трое. Три прекрасных женщины.
- И все прекрасные? Веди уж. Пойду самовар поставлю.

Возвращаюсь к машине.
- Ну, дамы, выходите. Вот моя деревня, вот мой дом родной. Прошу любить и жаловать.
Дамы пошли за мной, а Дятьковка, ныне Сахарова, - кто был в себе после праздника - оборотила к ним свои взоры.
И вот уже Даша и Маша обпиваются парным молоком и объедаются домашним творогом, а Юлька с матерью смотрят старые фотографии, и мать объясняет, ху из ху.

Пора возвращаться. Гости уже в машине, а я жду, пока мать вынесет из погреба гостинец - антоновские яблочки.
- И как мои женщины, мать?
- Больно тоща. Родит ли?
- Родила же. И двоих. Понадобится - родит третьего. А что тоща - откормим. Откормим, мать?
- Видно будет.