Аннотация: Глава 9, в которой страшный сон не отличить от яви, туманное прошлое становится ясным, настоящее запутанным, а будущее - смертельно опасным
Ювелир. Тень Серафима.
Глава 9
Снова кошмар.
Себастьян почти не удивился, увидев до боли знакомые покатые стены драконьей пещеры, поросшие окаменелым от времени синим мхом... нет, не синим. Убаюканный старой привычкой, ювелир не сразу обратил внимание, что сегодняшний сон разительно отличается от всех предыдущих. Он был черно-белым.
С изумлением разглядывал Себастьян мрачный, лишенный цветов мир вокруг себя. Как ни странно, тот казался даже более ярким, более реалистичным и четким, чем привычная пестрая действительность. Лишенная компромиссных полутонов, реальность обрела глубину и выразительность, и какой-то постановочный драматизм. Оборотной стороной медали была строгая графичность пространства, угнетающая разум и вызывающая усталость глаз.
Вспомнив, что это всего лишь сон, Себастьян вновь приобрел заветную свободу действий и неуверенно замер, не в силах принять решения. Как поступить на этот раз?
Сон меж тем стремительно развивался по своим собственным законам, замыкаясь в заколдованный порочный круг. Угадывая отдаленный шум погони, в ужасе и отчаянии ювелир зажал уши руками, чтобы только не слышать его, не слышать ничего вокруг, - но всё было напрасно. Звуки шли не из внешнего мира, звуки рождались у него в голове. Продираясь сквозь жестокое эхо, сильф снова бежал куда-то вперед, бежал размашистыми зигзагами, как слепой. Снова, снова Моник умрет, а он ничего не сможет поделать. Выбор заключается лишь в том, увидеть ли её смерть или снова постыдно бежать... Как это больно!
Однако, если говорить откровенно, Себастьян никогда и не пытался избавиться от мучивших его кошмаров. Ну, может, самое первое время, когда душевная рана была особенно свежа. Тогда он надевал на ночь кровавые гиацинты. Эти камни печали питались тяжелыми эмоциями: смягчали меланхолию, забирали нездоровую тоску и отчаяние, впитывали скорбь. Одновременно с этим гиацинты избавляли владельца от кошмарных сновидений, галлюцинаций и навязчивых страхов. Платой за исцеляющее действие минералов было одиночество, которое они приносили вместе с покоем. В принципе, для Себастьяна это не играло особой роли, но всё же он решил отказаться от регулярного ношения. Во-первых, покой, который давали имевшиеся у него мощные экземпляры, подозрительно напоминали вечный. Ювелир жил, словно в полусне, в непрекращающемся приступе лунатизма, вообще не ощущая себя живым - все чувства подчистую были съедены ненасытными камнями. Во-вторых, Себастьян решил, что ограждать себя от страданий несправедливо - он должен выпить свою чашу до дна.
Поэтому, когда пришли сны, сильф был даже рад, считая их заслуженной расплатой за то, что он совершил, за давний неисправимый грех. Моник умерла, и ювелир духовно умер вместе с ней, добровольно и без колебаний поставив крест на собственной жизни. Иное поведение выглядело в его глазах недопустимым и недостойным. Любую судьбу надлежит принимать спокойно, даже если это судьба одинокого изгнанника.
Терзаемый чувством вины, ювелир сам назначил себе наказание, и это немного помогло пережить и смириться. Он сделал для себя запретными любые чувства, любые радости, само понятие счастья. И после каждого кошмара просыпался с ожившей глухой болью в сердце, к которой одновременно примешивалось чувство болезненного удовлетворения, знакомое всем, занимающимся самобичеванием. Но ведь не мог он просто взять и забыть её? Это было бы несправедливо, неправильно. По каким-то своим причинам, которые наверняка были существенны, Творец отмерит людям короткий век. Себастьян ни в коей мере не судил Изначального за это и не стремился к вечной жизни, для сильфа она вообще имела малую ценность. Но ювелира коробило лицемерное отношение человечества к смерти. Люди живут так мало и уходят навсегда... и очень скоро горе близких заканчивается. Как бы ни были сильны узы дружбы, любви, родства - всех, всех без исключения неотвратимо настигает пустота, стерильная белизна забвения. Люди уходят, подобно тому, как облетают листья на осеннем ветру, а мир продолжает жить, и ничто в нем не говорит, что умершие когда-то существовали. Никто не скорбит вечно. Никто не тоскует всю жизнь. Никто не отказывается найти утешение, и более того - найти как можно скорее, вытеснить новым, заменить.
Все клятвы о бесконечной любви и вечной памяти, в конечном счете, оказываются ложью.
В глазах Себастьяна это было гораздо более страшным, гораздо более жестоким - не сам факт смерти, а предательство живых, стремящихся малодушно забыть, вычеркнуть, не бередить своих душевных ран, заполнить кем-то другим образовавшуюся полость в сердце. Да и само недолгое страдание по ушедшим было, по большей части, эгоистическим, даже называясь болью "утраты". Людей волновали лишь собственные неудобства, связанные с личными чувствами, потерей радости общения, вынужденным одиночеством. На смерть смотрели с точки зрения тех, кто остался по эту сторону незримого рубежа, который всем им суждено перейти однажды. Судьба ушедших никого не заботила.
Потому-то Себастьян дал себе слово, что Моник будет жить всегда - в его снах, в его памяти, в его чувствах. Это всё, что он может сделать для неё. Это всё, что он может дать ей.
Но события последних дней, тесно связанные с Софией, сильно тревожили ювелира. Эта девушка взволновала его, и Себастьян боялся дать определение своему отношению. Боялся заглянуть в себя и увидеть, что его кокон изо льда оказался разбит или пошел трещинами.
Нет, он не может быть способен на такое предательство! Он не может сам поступить так же, как те, кого так горячо осуждал когда-то в молодости. Неужели так сильно влияние на человека этой проклятой бесцветной, бесчувственной крови? Всю жизнь ювелир боролся со своей второй сущностью. Говорят, сильфы ветрены, как породившая их стихия, и совсем не умеют любить. Мать Себастьяна в полной мере доказала правдивость этих слов, вскружив голову его отцу и бесследно исчезнув, едва разрешившись от бремени. Двое крохотных полукровок, нежданных и нелюбимых детей, остались на попечение надломленного случившимся мужчины в самом сердце недружелюбных Лесов Виросы.
Сильфы никогда не враждовали с лесными людьми, да и с другой нечистью, для этого они были слишком равнодушным народом. Но люди одинаково плохо относились ко всем нелюдям, а потому на обманутого мужчину и ни в чем не повинных младенцев смотрели косо и зло. Из общины не изгнали, но вступать в контакт с "нечистыми" было строго запрещено. Уже вскоре отца убили в пограничной стычке с вепрями, и юному Себастьяну стало совсем худо.
Ювелир грустно вздохнул, вспомнив родную сестру-близнеца. Альма родилась слабой и больной, совсем не приспособленной для жизни. Для общины она всегда была обузой и объектом насмешек, еще большим, чем сам Себастьян. Сосредоточенная на самой себе, Альма часами только перебирала цветные камешки или просто смотрела прямо перед собой бессмысленным расфокусированным взглядом. Сестра не могла самостоятельно есть, одеваться или выходить из дома, да и не хотела. Она не запоминала людей, события и почти никогда не говорила: за все эти годы Себастьян слышал от неё не больше десятка слов. Тем не менее, Альма не была слабоумной. Она жила в каком-то своем, особом мире, который никто кроме неё не видел. Себастьян подозревал, что сестра гораздо ближе к сильфам, чем к людям. Даже он сам никогда не понимал её.
Себастьяну внезапно подумалось, что когда он умрет, не заплачет ни одна живая душа. Даже единокровная сестра, жизнь которой полностью зависела от него, вряд ли вспомнит о ювелире. Уже больше десятка лет Альма жила в одном небольшом монастыре, куда он её устроил. Когда Себастьян навещал сестру, привозя нужные лекарства и средства на её содержание, Альма даже не всегда замечала, что он рядом, скользя взглядом как будто сквозь. Ювелиру трудно было признать, но этот темный зеленый взгляд становился ему всё более неприятен и временами даже пугал.
Прежде Себастьян искренне любил и жалел сестру. Именно ради неё когда-то давно он отважился изменить свою жизнь. Условия в общине стали совсем невыносимы, и Себастьян решил бежать в города, чтобы там попытаться найти себе применение. Навыки сильфа, упорство и ум легко позволили ему стать вором, а позднее - профессиональным высокооплачиваемым элитным вором. Ювелиром.
Но ради жизни Альмы, напоминавшей бессмысленное существование растения, за долгие годы им были убиты десятки людей, его собственная жизнь превратилась в мрачный кровавый кошмар. Конечно, Себастьян не имел морального права обвинять в этом сестру и возлагать какую-либо степень ответственности на неразумное, по сути, существо. За всё в ответе только он сам.
Но иногда ювелиру казалось, что он лжет, чудовищно лжет самому себе. Хранит в сердце образ Моник только затем, чтобы убедить самого себя, что он не такой уж подлец. Заботится об Альме лишь потому, чтобы иметь оправдание жить той жизнью, которую сам - сам! - выбрал. Где правда, где ложь? Как различить их в собственном сердце, особенно когда в нем царит кромешная темнота?..
Самое контрастное из всех возможных, сочетание черного и белого производило удивительно динамичное впечатление, как извечное чередование ночи и дня, тьмы и света, смерти и жизни. Мир в черных и белых красках казался таинственным и притягательным, хоть и немного жутким.
В сильном раздражении Себастьян стукнул кулаком по стене, стремясь избавиться от некстати нахлынувших воспоминаний. К его удивлению, камень под рукой подался, что-то со вздохом просыпалось между пальцев, оставив на стене небольшое ячеистое углубление. Это нечто новое... Приглядевшись внимательнее, ювелир обнаружил, что мир окончательно утратил сходство с реальностью, напоминая театр абсолютного абсурда. Мир был игрушечным, сплетенным из черного и белого бисера! Убеждаясь в этой шокирующей догадке, Себастьян еще раз ударил в углубление. Нити реальности разорвались, гладкие бусинки бытия заскользили под ногами, зашуршали, как внезапный ночной дождь.
Войдя во вкус, Себастьян со всех ног побежал по коридору, стремясь увидеть, что ждет его дальше. Знакомые стражи... Удар... второй. Кукольные тела упали, рассыпались блестящими алыми бусинами. Фонтаны бусин! Такое буйство цвета дико смотрелось на всеобщем черно-белом фоне. В тишине, почти первозданной, Себастьян оглушительно громко расхохотался нелепому контрасту, подспудно надеясь, что не сошел с ума. Это было бы совсем некстати.
Стены продолжали осыпаться, содрогаясь волнами. Шелестящие бусины заполонили весь коридор, доходя уже до колена сильфа. Идти дальше нельзя - впереди нет ничего, совсем ничего. Сон сохранился только вокруг, в непосредственной близости от ювелира, но и здесь продолжал исчезать.
- Постой! - раздался в его сознании знакомый встревоженный голос. - Не разрушай сон. Ты должен посмотреть в лицо прошлому.
- София? - Себастьян почувствовал внезапное раздражение, как если бы кто-то подглядел за ним в его собственной душе. Весьма неприятное ощущение. Было бы неплохо, чтобы твои сокровенные мысли и переживания всегда оставались при тебе. Как хорошо, что это только сон.
Не правда ли?
- Ты хотел увидеть, что стало с Моник, чтобы никогда больше не возвращаться к этому, - настойчиво продолжил голос. - Ты сможешь.
Ювелир насторожился. Никогда прежде в его снах не было последовательной логичной связи друг с другом. Робкая догадка кольнула сердце, но разум по-прежнему отказывался верить в неё. Это попросту невозможно. Проклятье! Это ведь невозможно, да?
- Ты ведь не плод моего воображения? - тяжело произнес Себастьян, даже не надеясь на иной ответ. Определенно, это был риторический вопрос. - Ты здесь, в моем сне.
Голос долго, непозволительно долго молчал. Шелест бусин прекратился. Приглядевшись, ювелир заметил, что они застыли в пространстве, там, где их застало это страшное мгновенье: в полете или в паденье, смотря как посмотреть. Время будто остановилось. Как там это обычно называют - момент истины? Кажется, именно так.
- Ты ведь давно это понял, Серафим, - наконец, виновато отозвалась София, поняв, что отпираться бессмысленно. - По крайней мере, твоё подсознание. Посмотри, что оно сотворило с тканью сна, пытаясь выдворить чужака. Это просто невероятно.
- Вот, значит, каковы твои таланты, Искаженная, - яростно прошептал ювелир, судорожно сжав пальцы в кулаки. - Да как ты только посмела!..
- Да, Себастьян, - со вздохом призналась девушка, неожиданно назвав его по имени. - Таковы таланты, данные мне от рождения. Я могу проникать в разум людей в то время, пока они спят. Я могу делать их свободными в их снах или же направлять сновидения в нужное русло. Я могу мешать сны и явь, путать или подбрасывать мысли, вывести душу на чистый свет - или бросить в темных лабиринтах подсознания. Обычно люди не замечают ничего необычного... но только не ты. Ты не такой, как все. Видимо, природа сильфа сделала тебя более чутким в этих вопросах. Понимаю твой гнев, но я всего лишь хотела помочь. Прости.
- Кажется, я упустил момент, когда просил тебя о помощи, - холодно заметил Себастьян, изо всех сил пытаясь взять себя в руки и успокоиться. Хваленое самообладание упрямо отказывалось возвращаться: метущиеся внутри чувства рвались наружу, как пчелы из встревоженного улья.
- Ты не просил, - быстро согласилась София. - Но ты не из тех, кто просит. Я вижу, ты застрял в прошлом: сон без конца повторяется и говорит о запертых в душе чувствах, которым ты не даешь выхода. Это неправильно. Ты должен простить себя, подарить себе шанс на новую жизнь, жизнь без суда над самим собой. Ты ведь это заслужил, Себастьян. Разве есть люди, чье прошлое безупречно?
- Я оставляю за собой право решать, что правильно, а что нет, - жестко возразил ювелир, чувствуя, как гнев опаляет его изнутри, как лесной пожар - стволы вековых деревьев. - В настоящем для меня нет места.
- Не тревожь память Моник, Себастьян. Не держи возлюбленную здесь, на границе между мирами, позволь ей спокойно уйти. Ты питаешь своими воспоминаниями туманную плоть призраков. Мертвые должны жить в прошлом, но не живые. Ради вашей прежней любви, оставь её в покое! Дай себе шанс... - Она помолчала, черпая уверенности для следующей непростой фразы. - Дай нам шанс.
- О чем ты говоришь, София? - искренне изумился Себастьян, не веря своим ушам.
Имя девушки, как дорогой кофе, обожгло горло, огнем разойдясь по венам. Сознание наотрез отказывалось вникать в смысл только что услышанных слов. Некоторое время ювелир молчал, тщательно перекатывая на языке долгое карамельное послевкусие. Звуки этого имени были совершенно осязаемыми, бархатистыми и мягкими. Однако, если развивать ассоциации с кофе, Себастьяну все же недоставало здесь легкой шоколадной горчинки и пряностей. Сладко.
Слишком сладко.
- Ты знаешь, Серафим, - остро чувствуя его отторжение, почти прошептала Искаженная. - Не делай вид, что ничего не понимаешь. Я не посмела бы лезть в твою жизнь, если бы ты был мне безразличен. Но ты особенный человек, и ты стал мне дорог за то недолгое время, что мы рядом. Рядом, но не вместе...
- Довольно! - зло рявкнул ювелир, и сон молниеносно рассыпался.
Пробуждение было подобно тяжелому удару по голове, когда в первый миг не соображаешь, кто ты и где. Наконец из оглушающей пустоты черной кляксой проступила знакомая келья. София была здесь. Молча сидела на краешке его кровати, съежившись, как крохотный нахохлившийся воробей, в ожидании неизбежного тяжелого разговора. Узкие девичьи плечики подрагивали, будто от едва сдерживаемых слез.
- Почему ты пришла? - хмуро спросил Себастьян, демонстративно повернувшись к спутнице спиной. Меньшее зло. В эту минуту разумнее было преступить границы вежливости, чем совершить необдуманные и непоправимые поступки. А ювелир ясно понимал, что не вполне контролирует себя. - Тебе необходимо быть так близко, чтобы вторгаться в реальность чужих снов?
- Нет, - девушка смущенно потупилась, - это вовсе не обязательно. Но... мне хотелось... Хотелось быть близко.
- Что?! - Себастьян задохнулся от переполнявшего его возмущения. - Здесь - в святом месте?
София с ужасом посмотрела на спутника. Тот словно бы отдалился, в один миг сделался совсем чужим. На секунду девушке даже показалось, что ювелир хочет ударить её. Вскочив на ноги, она застыла, будто парализованная. Хотелось бежать... и одновременно жгуче хотелось остаться.
Себастьян решил за нее.
- Убирайся прочь, Искаженная, - голос ювелира звучал холодно и опасно, как звучит металл широких клинков. Но уже в следующий миг мужчина взял себя в руки и, овладев эмоциями, продолжил уже спокойнее. - Ты многого не знаешь обо мне... Точнее, совсем ничего не знаешь. Я не тот, кого ты себе выдумала, совсем не тот. Мне нужно обдумать всё, что произошло, и принять решение. И я не обещаю, что тебе оно понравится.
- Возьми меня с собой, - неожиданно попросила девушка, прежде чем уйти. - Я должна быть рядом с тобой, Серафим. Это имеет для меня большое значение. Клянусь, если ты возьмешь меня, я никогда больше не буду нарушать границ твоих снов.
***
- ...Себастьян? Разрешишь мне войти?
Ювелир словно очнулся от сна наяву, услышав этот кроткий, но твердый голос. Медленно встал и, отняв руки от висков, направился к двери, даже не пытаясь придать своему лицу доброжелательное или хотя бы нейтральное выражение.
- Конечно, отче. Я счастлив, что вы вспомнили обо мне.
Святой отец вошел внутрь, будто и не замечая взвинченного состояния сильфа, и спокойно уселся за стол.
- Ты не вышел к завтраку и к обеду, сын мой, - участливо начал он, сложив руки в замок. - Друзья твои мрачны и молчаливы, и каждый не находит себе места от беспокойства, хотя и не показывает этого. Воздержание в пище похвально, но только в том случае, если одновременно с физическим происходит очищение духовное. Если же мысли черны, как полночь, голодание может принести только вред - слабость вместо силы.
- А всегда ли так хороша сила? - Себастьян не имел намерения, чтобы ответ его прозвучал как протест, однако не смог удержать некоторых недопустимых при разговоре со священником ноток. - Не попадаем ли мы все в ловушку, погнавшись за иллюзорными ценностями, отче? Не ограничиваем ли самих себя условностями, которые ничего не могут нам дать?
- Всё именно так, как ты говоришь, сын мой, - с обезоруживающей улыбкой подтвердил хранитель церкви. - Сомнения никогда не появляются на пустом месте. Если ты чувствуешь, что неправ, значит, так оно и есть.
- Так что же делать тогда? - На этот раз в голосе ювелира прозвучала только растерянная, тоскливая усталость. - Зачем обретать силу, которую неминуемо используешь во зло? Зачем создавать клинок, зная, что он годен только для одной цели - убивать, убивать снова и снова?
- В этом его предназначение, - вновь согласился святой отец, внимательно глядя в глаза Себастьяну. - Иначе он не был бы оружием. И не был бы самим собой.
Ювелир отвернулся и какое-то время молча смотрел в стену. Необработанный грубый камень странным образом успокаивал и придавал некоторую уверенность, как символ непреходящего могущества природы в противовес временному, весьма краткому владычеству на земле человека.
- Иные люди подобны клинкам. Как жить с этим, отче?
- С любовью и благодарностью Изначальному, Себастьян. Всё, что есть в мире, имеет право существовать, потому что существует, действительно существует, одна только любовь. Всё остальное - лишь наши иллюзии и игры эго. Приняв эту простую истину, ты найдешь ответы на все свои вопросы, если таковые еще останутся.
- Очевидно, я ничтожно мало разбираюсь в религиозных канонах, отче, - ювелир удрученно покачал головой. - Мне трудно осознать смысл ваших слов.
- Не в этом дело, Себастьян, - чуть слышно вздохнул священник. - Тебя мало заботит смерть, и это мудро, но и жизнь ты любишь мало. Увы, я вижу шаткость твоей веры. Попробуй идти не от сухого рассудка, а от подлинных чувств, которые заложены Творцом в каждое живое существо. Познай безграничную любовь Изначального, и ты будешь видеть её проявления во всем. Уподобь свой разум сосуду и исполнись истиной, как водой. Тогда ты услышишь извечный ритм, пронизывающий всё сущее, пульс мироздания, гармонию в диссонансе. Но помни: любви сложно войти в сердце, пока там живет страх. Там, где есть любовь, не места страху, не места запретам и догмам. Не нужно бояться собственной силы, сын мой. Мы не хороши и не дурны, мы такие, какие есть, и в этом высшее предназначение. Не извращай начертанный путь. Твой страх ослепил тебя и сделал уязвимее. А ведь чем значительнее сила, тем больше возможностей и соблазнов применить её неразумно. И тем страшнее последствия наших ошибок, для нас самих и для мира вокруг.
- И тем большую ответственность нам придется нести, - заключил ювелир, не ощущая, однако, привычной тревоги по этому поводу. С удивлением обнаружил он, что причины для радости или страданий зачастую одни и те же, разница лишь в точке зрения.
- Правильно смотреть на вещи очень важно, - словно читая его мысли, мягко подтвердил святой отец. - Важно видеть мир таким, какой он есть, а не таким, каким он кажется, или каким нам хотелось бы, чтобы он был. Глубоко поразмысли над этим, Себастьян, и имей смелость на прямой, честный взгляд. Пока, к сожалению, глаза твои слепы. Ты серьезно заблуждаешься на счет многих вещей... и людей также. Почти всегда такие ошибки приводят к непоправимым последствиям. Будь готов к ним, сын мой. Будь готов.
- Вот как? - задумчиво проговорил ювелир, слыша, как за его спиной священник поднимается и молча направляется к выходу. - Я обещаю подумать над вашими словами, святой отец. Благодарю за поддержку.
Определенно, ему стало намного легче от этого разговора по душам. Несмотря на то, что количество вопросов, кажется, только увеличилось.
Ювелир чувствовал себя потерянным, по-настоящему потерянным. После визита святого отца наваждение как будто развеялось, и он смог снова увидеть свой путь. Увы, тот был начертан не на твердой почве. Мгла сомнений понемногу рассеивалась, открывая внутреннему взору узкую, ненадежную дорогу, скорее даже тропу. Между высоким огнем и большой водой, по взвеси тумана - куда вела она? Себастьян не знал ответа.
Увы, ступая на призрачные мостки дождя, Серафим и сам не понимал, что ждет его впереди.
***
Конечно, София не смогла просто так сидеть и безропотно ожидать решения своей участи. Всю первую половину дня девушку колотила крупная нервная дрожь. Искаженная не находила себе места в тесной комнатушке, неприятно напоминавшей ей клетку. От безысходного отчаяния девушка взялась было за чтение единственной имеющейся в помещении книги, но тяжеловесная мудрость прошедших веков никак не ложилась на ум. Текст был написан на древнем, давно уже вышедшем из употребления мертвом языке церковников, в изящной старинной манере: одна строка - слева направо, другая - справа налево. София была образованным человеком и немного знакомилась с таким способом письма, но читать всё равно было непривычно и трудно. Глаза бессмысленно скользили по путанице строчек, практически не вникая в суть, с единственной целью - отвлечься от тягостного ожидания в неизвестности, на которое обрек её Себастьян. Отвлекаться не получалось.
...Должно быть, он возненавидел её из-за случившегося. Почти наверняка он прогонит её прочь...
Черт! И как люди умудряются находить в этом утешение?! София захлопнула и отодвинула подальше бесполезную книгу. Тонкие руки дрожали, как у последнего пьяницы.
Услышав звук шагов, оглушительный в этой звенящей тишине, девушка слегка оживилась и украдкой выглянула из-за двери.
Спустя непродолжительное время святой отец прошествовал обратно и спустился вниз по лестнице. Выждав пару минут, София понуро выскользнула из комнаты и, помявшись с минуту в нерешительности, робко постучала, почти поскреблась в незапертую дверь. Когда ювелир наконец открыл, оба молча застыли на пороге, с недоверчивой осторожностью глядя друг на друга.
София тяжело задумалась. Как же сложно понять этого человека! Упрямый, несговорчивый, сдержанный в проявлении чувств, он, тем не менее, спас жизнь незнакомке и не уклонился от дальнейшей ответственности и заботы. Эти неоспоримые факты говорили о добром, хотя и суровом сердце. И всё-таки полностью разгадать ювелира девушка не могла. Должно быть, обладатель крови сильфов был способен меняться так же легко, как и его глаза, неустойчивый цвет которых казался голубым при свете луны, и благородно-серым - при искусственном освещении. И очень редко они были по-настоящему зелеными - такими, как сейчас.
Этот поединок взглядами, особенно когда Себастьян стоял так близко, сложно было выиграть. Душа леденела и трепетала, как лист на ветру, но София только упрямо вздернула подбородок, пообещав себе во что бы то ни стало не отводить, не опускать взор.
Несмотря на интенсивный, сочный цвет, глаза Серафима не рождали ассоциаций ни с легкомысленным буйством весенней зелени, ни с сонным, благостным покоем цветущего летнего луга. Это были совершенно осенние глаза. Пронзительно-холодная, тягучая вода лесного озера с острыми вкраплениями льдинок и опрокинутым замерзшим небом. Не успевшая увянуть листва цвета зеленой охры, замороженная, схваченная нежданной ночной стужей. Хрупкие ветвящиеся стебли вереска, отчаянно застывающие на пороге большой зимы. Ноябрьская земля, из которой неостановимо уходит жизнь, - сизая, подернутая дымкой первого ледка.
Образы эти оказались так ярки и сильны, что девушка вздрогнула, задыхаясь от болезненной, мучительной красоты всеобщего увядания и смерти.
Это было невыносимо... нет, почти невыносимо. Как если бы клинок, убивая, доставлял наслаждение. Как если бы жертва, влюбившись в глаза своего палача, дрожала от предвкушения их единственной невероятной встречи.
Но, обычно неумолимый, палач почему-то медлил привести в исполнение приговор. Опасно отточенный меч бездействовал.
- Только не молчи, Серафим, - не выдержала наконец София. - Скажи хоть что-нибудь.
- Ты до сих пор не собрана? - чуть иронично улыбнулся ювелир, критически оглядывая растрепанную и бледную спутницу. - На подготовку осталось не так много времени.
***
Пробраться в "Шелковую змею" было нетрудно. Скорее, практически неосуществимо - по слухам, знаменитый клуб охраняли даже тщательнее, чем дворец самого правителя. Здесь развлекались хозяева жизни, и, помимо всех прочих услуг, они хотели заслуженного комфорта, безопасности и приватности.
Потому-то, поразмыслив, Себастьян отбросил идею проникнуть внутрь тайком. Где лазейки и черные ходы отсутствуют или бдительно охраняются, проще всего открыто войти через парадные двери.
Конечно, пришлось немного поколдовать над внешностью - рыжие волосы могли служить ювелиру надежным пропуском разве что на инквизиторский костер. Однако, хвала Изначальному, в высшем свете были всё еще довольно распространены парики, призванные даровать заветный цвет волос тем несчастливым аристократам, чей природный тон хоть немного отличался от идеала. Себастьян выбрал себе густо-черный, с отливом аж в синеву оттенок, которым мог бы похвастать только аристократ с безупречной чистотой крови. Одежду подобрали соответственную, в магазинах элитного готового платья, благо, выданного аванса пока хватало на все расходы. Когда надлежащий костюм был наконец составлен, ювелира уже немного тошнило от бесконечно широкого ассортимента тканей различной цветовой гаммы и фактуры, от всех этих объемных декоративных рюшей, богемных кружев, тончайшего гипюра и ажурной вышивки ручной работы. Ничего не скажешь, даже для его уровня доходов одеваться подобным образом в повседневной жизни было, мягко говоря, дороговато. Если дело и дальше пойдет так, придется работать себе в убыток, тратя во время выполнения заказа больше, чем в итоге составит заработок. Тем более, что в данном случае пока неясно, получит ли он вообще оставшуюся часть гонорара. Как бы и это возвращать не пришлось...
Софию маскировать не стали. Ювелир резонно решил, что чем более дерзким и ошеломляющим в своей наглости будет план их вторжения, тем лучше. Как известно, ложь только тогда правдоподобна, когда она чудовищна. Поэтому, для усиления эффекта, решено было нацепить на девушку кричащую ярко-желтую ленту - отличительный знак, который инквизиторы придумали для Искаженных. Именно поэтому к желтому цвету вообще в обществе было распространено предубежденное отношение, и в одежде его старались избегать - чтобы не поняли неверно.
Итак, оставалось надеяться, что намеренный эпатаж поможет им выглядеть естественно и не привлекать излишнего внимания. Парадоксально, но так оно обычно и бывает.
На улицах Ледума царила тишина, почти зловещая. Очередной день обреченно покончил с собой, залив полотно небосклона ржавой кровью. Крыши и стены зданий окрасились в мрачные тона, багрово-черными привидениями выступая из наползающего липкого тумана.
Покидая своё убежище, единственную уцелевшую в Ледуме церковь, Себастьян думал о том, что он так же далек от разгадки, как и в самом начале своего расследования. Ювелир покачал головой, готовясь к бессонной и, возможно, полной событий ночи. Седьмой лунный день был на исходе, камни сапфир и гелиотроп входили в апогей своей активности. Еще немного, и энергетический баланс сил сместится: особое могущество получат минералы восьмого лунного дня: морион, хризолит и красный гранат.
Наполняясь золотыми соками жизни, молодой месяц вызревал и входил в силу, а срок контракта ювелира меж тем медленно, но неумолимо истекал. И вроде бы, впереди оставалось еще целых двадцать дней, но время обладает коварным свойством ускоряться или замедляться в обратной зависимости от того, чего от него ждать. А это значит - уже совсем скоро начнется новый цикл, и над городом, превратившимся в рассадник порока, взойдет темная луна.
При мысли о том, что в эту минуту они направляются в самое злачное место этого города грехов, ювелиру отчего-то стало не по себе.