Свету стало меньше. Малая длина
волн дневных на паузах, где ночью
всё реже посещает народы тишина,
всё больше смерть летает в оболочках
свинцовых и стальных, где фосфор - тоже свет,
но падает, и гасят его живые плоти.
Я сам там был, а ныне, меня в шеренге нет...
Я просто тень на золоте полотен - 
из клёнов и берёз, пшеницы у реки
не сжатой - недосуг. Пускай растёт в длину.
Спокойно рыба спит. Убиты рыбаки.
Они до холодов плевали на войну.
Но верили в добро, во Сына и Отца,
в любовь к гречаной каше, рассыпчатой, горячей.
Да, вон один лежит без рук и без лица
холодный и незрячий.
А сталь срезает вдоль за слоем новый слой
с души очередной заросшей липким страхом.
Наверно, плачет кто-то, ещё пока живой...
О, Господи! Так страшен животный этот вой,
как-будто отпустили верёвочку на плахе.
А свету - ещё меньше. Волна и так мала,
где кони разноцветные разгрызли удила.
Четыре всадника из Нового Завета
забрали чью-то плоть. Пускай живёт без света.
Я сам стал ржой на золоте полотен.
Война берёт своё. Таких нас много сотен.
Всё меньше свету в горе от ума.
Всё ближе конь. В седле сидит чума.
Кто рядом с нами? Туники на вате.
Что на руках? Из стали семь печатей!
Просвета нет, и ближе стал покров.
Кто объяснит? Ведь я не богослов.
Другие ранены, кто в мозг, кто в оба глаза.
Здесь и святые дьяволом помазаны.
А ночь давно мертвечиной пьяна,
где свет стал призрачным, спиралью чёрной взбит...
Вот так идёт война,
пока мир спит.