На утро по смерти великого князя Святополка Изяславича
Нестор с трудом поднялся к заутрене. Он почти не спал, задремав только на исходе ночи. Во всем теле была какая-то слабость, так что он, шатаясь, кое-как добрел до церкви, взошел на клирос и стал позади всех, прислонившись спиной к стене. В голове звенело, и Нестор едва слышал, как прочие монахи пели:
"Услышит тя Господь в день печали, защитит тя имя Бога Ияковля. Послет ти помощь от Святаго, и от Сиона заступит тя. Помянет всяку жертву твою, и вся сожжения твоя тучна буди. Даст ти Господь по сердцу твоему, и весь совет твой исполнит. Возрадуемся о спасении твоем, и во имя Господа Бога нашего возвеличимся".
Нестору казалось, будто сам он только шепчет, и святые словеса, едва слетая с его уст, тут же тонут в могутном звучании стогласого хора. Но молитва понемногу возымела свое действие, звон в голове стал утихать, возвращалась ясность мысли, и вскоре Нестор ощутил, что уже его голос не заглушается иными, но сливается с ними. И хотя он по-прежнему чуть слышал себя, однако же с воодушевлением возглашал вместе со всеми:
"Не остави мене Господи Боже мой, не отступи от мене. Воньми в помощь мою, Господи спасения моего. Не остави мене, Господи Боже мои, не отступи от мене. Воньми в помощь мою, Господи спасения моего. Не остави мене, Господи Боже мои, не отступи от мене. Воньми в помощь мою, Господи спасения моего".
Никогда прежде Нестор не испытывал того, что выпало ему пережить минувшей ночью. Доселе воспоминания о делах прошлых лет всегда являлись ему в облике смутных, будто подернутых пеленою образов, постепенно и вовсе превращаясь в одни только слова, кои сам Нестор мог рассказать себе и другим о прожитых им годах. Ныне он был настолько поражен той яркостью и точностью нахлынувших на него воспоминаний о событиях четвертьвековой давности, словно переживаемых им заново, что не сразу сумел возвернуться к яви сего дня. Но ночь со всей темной тяжестью ушедших лет отступала, на смену ей спешил новый день, и Нестор молился вместе с братией:
"Благослови, душе моя, Господа, и вся внутреняя моя имя святое Его. Благослови, душе моя, Господа, и не забывай всех воздаянии Его. Очищающаго вся беззакония твоя, исцеляющаго вся недуги твоя. Избавляющаго от истления живот твой, венчающаго тя милостию и щедротами. Исполняющаго во благих желание твое, обновится яко орлу юность твоя. Творяи милостыню Господь, и судьбу всем обидимым".
Однако же возвращение к суете нынешних времен принесло с собой и прежнее беспокойство о тревожных событиях, коими грозила Русской земле смерть великого князя Святополка Изяславича. Отчего? Отчего несть любви и смирения средь языка русского, и, допреж всего, средь его князей? Почто вместо сих христианских чувств только буйство, гордыня да властолюбие? Как было бы добро, коли бы порешили ныне вопрос о вышней власти всем миром, полюбовно! Но Нестор понимал, что тому не бывать, что будет пря, исход коей не был ведом никому. Одна надежда оставалась, яко Господь не оставит рабов своих, но по бесконечной милости своей явит свою любовь и устроит землю Русскую, а потому Нестор еще усердней молился:
"Царие земстии и вси людие, князи и вси судии земстии. Юноши и девы, старцы с юнотами, да восхвалят имя Господне. Яко вознесеся имя Того единаго. Исповедание Его на земли и на небеси, и вознесет рог людей Своих. Песнь всем преподобным Его, сыновом израилевом, людем приближающимся Ему".
Стоя за спинами братьев своих, Нестор не мог видеть их лиц, но, взглянув на игумена, на прислуживавшего ему пономаря, на монахов, стоявших на противоположной стороне клироса, понял, что нынче не один он заботен о делах суетного мира. Все служили истово, никто не являл лености, но чуялось, будто ныне в церкви витает некое невыразимое напряжение. Наверно, подумалось Нестору, и вчера было то же, но, поглощенный своими думами и чувствами, он того не заметил. Уразумев, яко смена великого князя на киевском столе беспокоит всю братию, Нестор решил не постыдным для себя желание ведать обо всем, что творится в эти дни безвременья в Киеве. Подумав так, он немного успокоился, а служба меж тем подходила к концу:
"Тебе подобает хвала, Тебе подобает пение. Тебе слава подобает: Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веком, аминь".
С последним словом молитвы, Нестор уже знал, что делать, и, обождав, пока братия начнет расходиться, он подозвал к себе Василия.
Василий с готовностью откликнулся на зов наставника, и, пропуская вперед себя монахов, покидавших церковь кто ради келейных, кто ради хозяйских дел, они неспешно побрели среди муравейника, коим вдруг обернулась Печерская обитель. Видно было, что устоявшийся уклад монастырской жизни нарушен бестолковой суетой. Вроде и вершили чернецы потребное ежеден, так что привычные к тому руки сами должны были все делать, однако же заместо того все из них валилось.
Вот один брат, набравший в погребе моченых яблок, по дороге к трапезной обронил туес, и оставшееся с прошлого урожая лакомство рассыпалось по пыльному монастырскому двору, другие бросились их подбирать, да все как-то неловко, поминутно роняя уже собранное, третий как шел с водой на поварню, так и встал будто вкопанный, не зная, то ли поставить ведра наземь и идти помогать, то ли продолжить свой путь. Вот у самой трапезной иной монах колол дрова, да засадил топор в полено и теперь, пытаясь освободить лезвие, неумело размахивал им, едва не зашибив вышедшего из жаркой поварни на свежий воздух брата. Вот у монастырских врат старого Серка пытались впрячь в телегу, а тому что-то не по нраву пришлось, и он все упирался, взбрыкивал и мотал гривастой головой. Нестор все примечал и почитал причиною сей нелепицы беспокойство, овладевшее обителью ввиду творимых в Киеве событий. Об этом-то и хотел он перемолвить с Василием.
- Послушай меня, Василе. Тебе довелось вчера побывать в Киеве и зреть, яко без князя в граде близится нестроенье, - Нестор с боку взглянул в лицо Василию, тот понимающе кивал головой, - чуется мне, грядут великие дела. Неведомо, кто из князей русских сядет на великом столе, однако же, кто бы сей ни был, его появление в Киеве будет не простым.
- Так, отче, так, - Василий продолжал кивать головой, а его светлые умные очи горели огнем от возбуждения. В иное время Нестор постарался бы остудить в своем подопечном сей непристойный монаху пыл, но ныне молодой задор Василия и его неизбытый интерес к мирским делам вкупе с ясностью мысли были как нельзя кстати в том деле, кое задумал ему поручить Нестор.
- Ведом тебе, Василе, труд, коему посвящены уже многие годы жизни моей, и сам ты мне не по раз уж служил добрую службу в сем труде - реку о Летописце, - в голосе Нестора послышалась некая торжественность и даже гордость, - а потому разуметь должен, яко нынешнее нестроенье достоит вписать в Летописец. Ибо что бы ни приключилось, все требо положить на пергамен, дабы в иное время, и через сорок лет, и через век, не было бы тайною, но явствовало бы о былом. Возвели ли собор украсно украшенный, пригласили ли добрых мастеров из страны еллинской, одолели ли иноземных находников - все сие передать должно наследующим землю русскую. Но и которы княжьи, и разоренье, погаными чинимое, и мятежи народные - сего такожде утаить не след. Кому не ведомы дела минувшие, даже и недобрые, тому невнятно в сей день сущее, а о грядущем и помыслить не можно! Коли не хотим оставить русских людей невегласами, достоит все как есть поведать им. И нынешнее нестроенье - из тех дел, кои предстоит мне вписать в Летописец...
Уже не впервой Нестор поучал Василия о пользе летописной, так что тому знакомы были доводы наставника, однако он внимал так чутко, будто слышал все в первый раз.
- Отче, и ныне готов послужить тебе в деле сем! Вели, что исполнить! - ясен был ум Василия, коий сразу внял, к чему клонит учитель, благодарно смотревший теперь на своего подопечного. Хотя в миру довелось ему многое повидать, все ж, вместе с разумностью, оставалось в Василии нечто детское, девственное, и потому Нестор учил летописанью не так, как делал сам - ибо тот еще не готов был понять и принять мудрость книжного наставленья, как понял и принял ее сам Нестор. Но для сбора вестей, для вызнаванья, куда клонит общинная воля, а куда - вятшие, хваткий и оборотистый, добре ведающий Киев и навычаи его обитателей, Василий годился куда как лучше иных печерских монахов. Требо было только дать ему благую цель - такую как Летописец.
- Достоит тебе ныне снова побывать во граде, - Нестор старался говорить строго, дабы Василию стала внятна вся важность поручаемого ему дела, - постарайся перемолвить с кем сможешь - и с посадскими, и с дружинниками, и с гостями. Походи у Софии, на Подол спустись, коли заможешь, так и во град Владимира зайди, а только выведай, что творится нынче в Киеве, како думают кияне о новом князе, не посылали ли к кому - в Переяславль ли, в Чернигов ли.
- Исполню, отче, - Василий улыбался во весь рот, явно задача была ему по нраву. Но Нестору было не до веселья.
- Исполнить то - исполнишь, да только как мы тебя нынче из обители выпустим? - Нестор задумчиво покачал головой, - как вчера довелось тебе из монастыря уйти?
- Игумен сам меня посылал на подворье, велел передать весточку.
- А ты и рад, весь день по Киеву гулял, - пристыженный Василий опустил очи долу, смущенно улыбаясь, - что за весточка то?
- Не ведаю, отче, игумен не велел честь.
- Ну и Бог с ней, с весточкой, нам то что делать нынче? - спросил Нестор, не ожидая ответа, а больше обращаясь к самому себе. Но Василий вдруг отмолвил:
- Так и не требо ничего делать, отче! Видел же ты, Серка запрягали? То пойдет воз на подворье - и я с ним!
- Как так? - не понял Нестор, - ты то почему?
Василий как-то лукаво ухмыльнулся, хотя лукавство обычно было ему не присуще, и тихо ответствовал:
- Так ведь не только тебя, отче, волнует, како теперь повернет в Киеве. Перед утреней вызвал игумен меня к себе и велел нынче быть на подворье с возом в помочь брату Анании. Будто тот сам не справится! И такожде, как и ты нынче, отче, велел игумен, в Киеве будучи, внимательно кругом смотреть, а как вернусь, так перед вечерей к нему явиться.
Нестору стало неловко, будто Василий вывел его на чистую воду, но он решил и дальше держаться так, словно все дело в Летописце:
- Добре, Василе! Будь у игумена перед вечерей, а ко мне зайдешь опосле. Расскажешь мне все по порядку, я же буду записывать. Не забыть бы вощаницу приуготовить, - добавил как бы про себя Нестор, еще раз давая понять Василию, что его интересует только Летописец.
Уговорившись с Василием, Нестор направил свои стопы к монастырскому привратнику брату Николаю, ибо сей монах был особенным средь прочей братии печерской. В миру до пострижения принадлежал он к роду князей русских, отцом же его был не кто иной, как Давид Святославич Черниговский, иже по праву ныне должен был занять стол киевский.
Не по своей воле, но по воле отца, едва выйдя из отроческого возраста, оказался князь Святослав Давидович, во крещении получивший имя Панкратий, втянут в котору. То было время после княжеского съезда в Любече, когда по наущению Давида Игоревича позволил великий князь Святополк Изяславич схватить в доме своем одного из Ростиславичей, князя Василька, тогда же ослепленного. Собрали Владимир Мономах и Давид Святославич с братом своим Олегом воинов и решили идти войной на Святополка за то, что нарушил он уговор любечский и вверг нож в род князей русских, но в ту пору молили кияне вдову великого князя Всеволода Ярославича и митрополита Николу просить за них, и был заключен мир меж Святополком с одной стороны, а Мономахом и Святославичами - с другой. Уговорились же Святополку, поелику в его городе злодейство свершено было, идти войной на Давида Игоревича и покарать за преступление его. Давид же Святославич от себя дал Святополку малую дружину в помощь, а князем сей дружины - сына своего Святослава.
Святополк изгнал Давида Игоревича из Волынской земли и бежал тот в Польшу, но мало показалось этого великому князю, и решил он изгнать Василька и Володаря Ростиславичей из червенских городов, говоря: "Это волость отца моего и брата". Услышав это, Володарь и Василько пошли против него, взяв крест, который он целовал им, говоря: "На Давида пришел я, а с вами хочу иметь мир и любовь". И встретились на Рожне-поле два воинства, бились Ростиславичи против великого князя, и высоко был поднят крест над людьми князя Василька. Святополк, увидев, какой идет лютый бой, побежал и прибежал во Владимир-град. Святослав же Давидович с ним во все то время был, и, дабы отблагодарить за помощь его, дал Святополк юному Святославу в волость город Луцк.
Меж тем, примирились Ростиславичи с Давидом Игоревичем и за одно стали. Давид с дружиной пришел ко граду Владимиру и осадил его. В ту пору сидел там сын Святополка князь Мстислав и погиб на стенах, защищая город от врага отца своего. Святослав Давидович же, в Луцке сидя, ложно уговорился с Давидом Игоревичем известить того, когда великий князь пойдет на выручку осажденному городу. Сам же, едва воевода Святополка Изяславича Путята пришел к Луцку, выдал ему послов Давидовых и вместе с дружиной своей присоединился к Путяте. Нежданно напали Святослав и Путята на Давида Игоревича и стали рубить его воинов. Видя то, вышли из Владимира горожане и тоже стали рубить их. Так был разбит Давид Игоревич и ушел в землю половецкую, Святослав же вернулся в свой Луцк.
Но недолго оставалось юному Святославу Давидовичу княжить в Луцке, ибо в половецкой земле сговорился Давид Игоревич с ханом Боняком и вместе пошли войной на Луцк. И видя, яко силы не равны, сговорился Святослав с Давидом, вышел из Луцка и покинул Волынскую землю, вернувшись к отцу своему в Чернигов.
Была же у Святослава любимая жена и родила ему дочь, но вскорости после того умерла. Так, не сумев стать сильным князем со своей волостью и лишившись единственной любви своей, отрекся он от сего суетного мира и оставил княжение, и честь, и славу, и власть, и все то ни во что вменив, вот уж шесть лет как принял постриг в Печерском монастыре. И хотя некие неразумные прозвали его Святошей, однако же все почитали его, яко великого подвижника.
Нестор помнил, как по началу прочие монахи дичились князя-инока, но тот никоим образом не пренебрегал братией своей, ни пред кем не величался, службы стоял истово и обет свой нес исправно. Три года пробыл он на поварне, работая на братию; своими руками колол дрова для приготовления пищи и часто носил их с берега на своих плечах; с трудом князья Изяслав и Владимир, братья его в миру, отговорили его от такого дела. Однако этот истинный послушник с мольбою упросил, чтобы ему еще один год поработать в поварне на братию. После же этого, так как во всем был он искусен и совершенен, приставили его к монастырским вратам, и пробыл он тут уже три года, не отходя никуда, кроме церкви. Ныне новый игумен мыслил вывести его из привратни, дабы служил в трапезной, но пока брат Николай оставался на прежнем месте.
Нестор подошел к низкой тяжелой двери, ведшей в жилище Святоши, и с усилием отворил ее. Согнувшись в три погибели, он вступил в темную тесную коморку, единственное оконце коей смотрело за монастырские стены, а потому большую часть времени было закрыто в ожидании того момента, пока кто-нибудь не подойдет к монастырским вратам. Маленькая печурка, стоявшая ошуйцу, плохо согревала продуваемую с двух сторон привратню, и, притом, сильно чадила. Оттого Святоша не любил топить ее, по возможности спасаясь от стужи, а в привратне и весной было студено, теплым одеянием и горячей молитвой. Вот и ныне Нестор застал его стоящим на коленях пред малым образом Божией Матери. Святоша продолжил молиться, и Нестор молча присоединился к нему. Холод от глинобитного пола скоро растекся по его телу, и Нестор едва не пожалел, что вздумал сюда зайти. Меж тем, дабы не томить нежданного гостя, Святоша, трижды крупно перекрестившись, завершил молитву. Также перекрестившись, Нестор с трудом поднялся с окоченевших колен.
- Брате Николаю! Прости мя, яко нарушил твою молитву. Нечасто прежде тебя беспокоил, однако же ныне потребно мне твое слово, - осторожно завел разговор Нестор.
- Брате Несторю, рад видеть тя в сем обиталище моем. И правда, не частый гость ты у меня, а потому, мыслю, с делом истинно важным пришел ко мне ныне, - со всем вежеством ответствовал ему Святоша, хотя в его словах и прозвучал укор. Но Нестора сей укор не смутил, ибо он пришел к брату Николаю с нешуточным разговором и не хотел тратить время на оправдания в том, что до сих пор беспокоил Святошу, только когда потребно было зайти или выйти из монастыря. Ведь теперь он посетил его не как инока-привратника, но как прежнего князя, как сына Давида Черниговского.
- Николаю, ведомо тебе, яко нынче в Киеве неспокойно. Умер прежний великий князь, а кто место его займет, не ведаем, - при сих словах Святоша явно помрачнел ликом, но ничего не сказал и продолжал слушать, - ведомо тебе должно быть и то, что обитель наша хотя ктитора из князей никоторого над собой не имеет, однако же мирские дела - дела власти - нам небезразличны.
Святоша покачал головой, но продолжал молчать. Видя, яко слова его не любы брату Николаю, Нестор попытался придать им вес обращением к прошлому опыту, благо его было не занимать:
- Николаю, хотя приходим сюда, спасаясь мирских соблазнов, но здесь не пустынь, и Киев, стольный град земли Русской, недалече. Игумена первого, Варлаама, нам дал великий князь Изяслав Ярославич, а допреж того не было монастыря, но только пещеры. А не забыл ли ты того, как дед твой, князь Святослав Ярославич, принял у себя Антония, когда тому пришлось бежать от гнева Изяслава? Ведомо тебе должно быть и как иного игумена нашего Иоанна, став великим князем, вывел из обители покойный Святополк. Потому, хотим мы иль нет, но зависим от того, что творится в миру. И сейчас, в толикой трудноте, обители нашей надо бы заранее знать, чего ждать от князей и который из них въедет в Киев. Ты же - сын Давида Черниговского, и кому как не тебе знать, восхочет ли отец твой стать великим князем вопреки воле киян, станет ли он супротив Мономаха за великий стол?
- Отыди от мене, Сатане! - Святоша поднял очи и посмотрел на Нестора столь сурово, что тот в смятении потупил взор и будто почуял жжение внутри себя. Но тут же лик Святоши омягчел, во взгляде его промелькнула печаль, и, устало сев на лавку, он продолжил, - так бы я хотел ответствовать тебе, ибо сказано: "если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником". Я возненавидел жизнь мою, это правда... И восхотел отречься от всего мирского. О, как я хотел забыть навсегда, кем был я прежде и что было со мной!
Нежданно для себя, Нестор оказался свидетелем исповеди. Он осторожно сел на край лавки, стараясь не помешать выговориться брату своему во Христе, до того прослывшему чуть не молчальником, а ныне вдруг открывшемуся своему редкому гостю. Видно, за три года в привратне Святоше и вправду не с кем было перемолвить.
- Я искал себе славы и удела и не нашел ни того, ни другого, но стал виновником гибели многих людей. Я был в сече и сам убивал - помню бой под градом Владимиром, когда рубили мы воинов Давида Игоревича. Я был на своем любимом скакуне, он быстро нес меня по полю, и меч мой настигал одного за другим бегущих ратников. Не ведаю, скольких убил я тогда... Когда же бой окончился, я медленно ехал назад и увидел лица убиенных мною. Когда рубил, лица не зрел, теперь же узрел. Один из них, умирая, видно, сумел перевернуться на спину, а в руке он зажал нательный крест, очи же его ясные глядели в небо. Может, пред смертью искал там Бога или Ангелов его, не вем. Тогда я подошел к другому телу, лежавшему ничком, и перевернул его. Я увидел залитое кровью лицо зрелого мужа, и мне подумалось, яко у него могла быть жена и дети, кои теперь от взмаха меча моего остались сиротами. Потом я смотрел и в другие лица, видел многих русских людей, павших от моей руки. Тогда будто что-то перевернулось в душе моей, но что именно случилось со мной, я еще не внял. Все же, когда пришел на меня Давид Игоревич с половцами, не смог я снова поднять меч, не захотел, чтоб по прихоти моей еще гибли люди, и, презрев честь княжью, без боя ушел к отцу моему. Но тем не искупил вины своей... И Бог покарал меня, отнял у меня мою ладу! - Святоша воскликнул так жалобно, что Нестор испугался, как бы тот сейчас не заплакал, но вместо того лик Святоши омрачился и в нем отразилась суровость самоотречения, - тогда то я понял, что нет мне больше места в миру. Презрел имя свое, и род свой, и волю отца моего и мольбы дружины моей. Я хотел все забыть. Но и то сказано: "кто не несет креста своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником". И таков уж, видно, мой крест, яко из рода князей, никогда не дадут забыть, кем был, и до смерти мне помнить вину мою и каяться. Вот и ты, Несторю, вновь напомнил о том, что мне не хотелось бы вспоминать.
Нестору стало совестно, он начал просить у Святоши прощения, что зря обеспокоил его, и хотел было уже уйти восвояси, но услышал:
- Останься, брате Несторю! Прошу, ответь мне на мой вопрос - молви, не послан ли ты игуменом и нет ли какой причины, коя заставляет тебя сугубо переживать судьбу стола киевского?
Настала очередь Нестору исповедаться перед братом Николаем. Вздохнув, он вновь опустился на лавку, ссутулившись под тяжестью одолевавших его невеселых дум.
- Нет, брате, не игуменом есмь послан к тебе и не по делам обители - каюсь, согрешил пред тобою - собственной тяготою принужден завести сию беседу, - Нестор с трудом подбирал слова так, чтобы Святоша понял его и не осудил, - ведаешь ты, яко не первое лето уже ответствую я в монастыре нашем за книжное дело, а из всех книжных дел наипервейшее для меня - Летописец. Сей же Летописец творил я, покуда в Киеве князем сидел Святополк Изяславич. Ныне же боюсь, яко новый великий князь обратит взор свой на мя с сим летописанием, ибо дела его, будь он Давидом Черниговским или Владимиром Мономахом, равно запечатлены мною. Кто скажет, не прогневят ли великого князя слова мои о нем в Летописце и не восхочет ли он отобрать от меня труд мой, не передаст ли его другому кому, велев переделать по воле своей?
Святоша внимательно выслушал своего гостя и, немного подумав, ответствовал:
- Тревога твоя, Несторю, внятна мне, и, коли утешит тебя сие, буде отец мой стал бы великим князем, не ждать бы от него напасти ни тебе, ни Летописцу твоему. Но и то скажу тебе - не бывать отцу моему великим князем киевским! Егда братья его Олег и Роман за уделы со стрыями своими бились - не вышел из Мурома, но сидел в нем едва не двадцать лет, пока не умер Всеволод Ярославич. Егда, возвернувшись из Тмутаракани, вновь Олег котору начал, то и тогда отец всего и возмог, что метался меж Смоленском и Новгородом, не умея усидеть ни тут, ни там, с полками же его как со своими ходил Олег. Потому то на съезде в Любече Святополк с Мономахом и согласились дать ему удел Черниговский, что не сожидали от него никоторой напасти, Олегу же оставили токмо Новгород Северский. И теперь не возможет отец мой земной, Давид Святославич, воспротивиться воле Мономаха, не посмеет начать не то что котору, а и простую прю.
- Стало быть, на великий стол сядет Мономах, - невесело протянул Нестор.
- Стало быть, - просто ответствовал Святоша и добавил, - а ждать ли тебе от него добра, не вем.
- Ждать ли от него добра? - задумчиво повторил Нестор и понурился. На несколько мгновений, он, казалось, ушел в свои мысли, но, вспомнив, где находится, очнулся, покачал головой и начал прощаться со Святошей:
- Спаси тя Бог, брате Николаю! Благодарствую за прямой ответ твой, за то, что не осудил тревоги моей, но внял просьбе моей, - и дабы все было сказано, Нестор примолвил, - и прости мя, брате, яко обеспокоил тя!
- Прости и ты мя, Несторю, яко не сумел обнадежить тя и сказать слова доброго... Спаси тя Бог!
После беседы со Святошей Нестор пребывал в некоем смятении. Он знал о кончине жены Святослава Давидовича, и, как и многие, видел в том первейшую причину, почему князь стал иноком. Но он никак не думал, что эта смерть стала только последним звеном в цепи событий, итогом коих стало появление в Печерской обители брата Николая, а начало всему положили глядевшие в небо ясные очи воина, павшего от руки князя. В иное время, после такового откровения, он бы остался помолиться со своим братом во Христе, а за сим погрузился бы в мысли о Божием промысле и неисповедимости пути, который каждому из рода человеческого предназначен. Однако теперь Нестору некогда было отвлекаться от своей главной заботы, ведь, судя по словам Святоши, имя нового великого князя киевского было уже ясно. С одной стороны, так то оно даже и лучше, по крайней мере, стало понятно, к чему стоило готовиться. Но с другой стороны, готовиться надо было к худшему - Нестор слишком хорошо знал Владимира Мономаха, чтобы ждать от него себе милости. В прочем, ничего еще не было решено - даже покойный Святополк Изяславич еще не был погребен! Оставалось ждать Василия с новостями из Киева.
Ждал гонца не только Нестор. Он отметил про себя, яко утренняя бестолковая суета улеглась, и теперь обитель застыла в ожидании вестей. Прошел шестой час, за ним девятый. Вот, все насельники обители собрались на обедню, но Василия все не было. Хотя Нестор понимал, яко пред Василием ныне стоит нелегкая задача, и, чтобы удоволить любопытство игумена и всех монастырских, а значит, разузнать как можно больше, ему потребуется много времени, все же он не мог унять своего нарастающего беспокойства. Время же, казалось, тянулось даже медленнее, чем обычно в монастыре. Подходил час вечерни, когда Василий, наконец, объявился. Среди братии сразу прошло оживление, но игумен не дозволил Василию ни с кем перемолвить до начала службы, а, едва вечерня подошла к концу, увел его в свою келью. Нестору оставалось ждать, покуда своего гонца спытает настоятель. Преодолев нетерпение, он не стал слоняться у обиталища игумена, как то делали иные монахи, надеявшиеся выловить Василия, когда тот освободится, а ушел к себе, затеплил свечу и, положив на станок книгу, стал внимательно ее честь. Это был его Летописец.
Нестор любовно перечел начало своей повести временных лет, в коем вел речь о том, откуда есть и пошла русская земля, и кто были первые ее князья. На душе стало спокойнее, ведь со времени, как последний из древних русских князей Осколд пал от руки предводительствовавшего северными варяжскими дружинами Олега, минуло поболе двух сотен лет, и навряд Мономаху, стань он великим князем, вздумалось бы переменить что-нито в этой части Летописца. Бояться стоило, думал про себя Нестор, за времена не столь давние. Он перелистал книгу до момента смерти великого князя Ярослава Владимировича, когда в писании лет стал раз за разом отмечаться отец Мономаха князь Всеволод Ярославич. В этот миг в его келью постучали, и Нестор с досадой отвлекся от своего детища. Впрочем, досада тут же прошла, ибо в келью вошел долгожданный Василий.
- Отче! Прости, яко не пришел к тебе раньше. Отец игумен долго не отпускал меня, а как от него вышел, так братия меня окружила, все хотели выведать, како в Киеве створилось. Насилу от них и вырвался! - в голосе Василия слышалось искреннее огорчение, а сам он состроил такую возмущенную рожу, что Нестор невольно улыбнулся.
- Сядь, Василе, - велел он, намереваясь молвить слово о греховности праздного любопытства, кое, увы, не чуждо и чернецам, но вдруг сообразил, яко и сам хотел от Василия того же, что и вся братия - вестей из Киева, и, сбившись, замолчал. Но Василию явно не терпелось поделиться добытыми сведениями, кои он с таким трудом донес нетронутыми до кельи наставника, рассказав о потребном одному игумену, и он заговорил сам:
- Ох, отче! Недобрые вести из Киева! С князем то вопрос решенный, да, боюсь, не миновать буйства народного.
От слов Василия у Нестора как будто похолодело внутри, так что он съежился, но тут же встрепенулся. Следовало погоднее расспросить своего вестоношу, прежде чем заранее впадать в уныние:
- Какое еще буйство? Обожди, Василе, давай по порядку. Как же так, с князем вопрос решенный?
- А так решенный, - спокойно ответствовал Василий, - никто слова не молвит за Давида Святославича, но все голосят, пускай, де, придет Мономах.
Что ж, худшие опасения Нестора подвердились, и кияне теперь будут стоять на том, чтоб поставить себе и всей земле Русской великим князем Владимира Всеволодича. И наверняка прав окажется Святоша - Давид не посмеет идти наперекор совокупной воле гражан, а главное - не встанет супротив Мономаха. Ну, а тот то уж не упустит своего. Нестору оставалось только выслушать рассказ Василия, что видел он и слышал, и внести все в Летописец, как то сам Нестор обещал. Он поискал чистую вощаницу, но не нашел. Пришлось зачищать одну из тех, что прежде были им исписаны. Нестор выбрал, коя была менее других исчеркана писалом, и принялся скоблить ее. Работал он быстро - руки, навычные к книжному ремеслу, сами знали что делать. Василий, зная этот обычай своего наставника сразу заносить слышанное на вощаницу, тихо сидел на стульце, всегда стоявшем в келье для такого случая, и сожидал, покуда Нестор будет готов. Наконец, старая запись была счищена, и Василий повел свой рассказ, Нестор же, внимательно слушая, время от времени что-то выцарапывал на дощечке.
- Из утра, как подошел наш воз к Лядским вратам, уже смекнул я, яко в Киеве тревожно, ибо стражей стояло при вратах больше против обычного, оборужены были все и пройти чрез них в град простому люду было зело непросто. Нас же, яко монастырских, пропустили, не мешкая. Как добрались до подворья, бросил я обоз наш на брата Ананию да и пошел бродить по улицам. Токмо, - тут Василий немного замялся, - не суди строго, отче! Ведомо тебе, яко с нашим братом не все посадские рады говорить, так я сряду свою подкатал, да сверху вотолу накинул, какую градские носят.
В другое время Нестор бы сурово отчитал Василия за таковое посрамление монашеского образа, но ныне его долили иные мысли, а потому он лишь строго свел брови и неодобрительно покачал головой, но ничего не сказал. Ободренный этим, Василий продолжил:
- Так обрядившись, направился я поближе к граду Владимира, ибо ведома мне с прежних лет одна корчма недалече от Софийских врат, - Нестор только поморщился, но махнул рукой, дескать, рассказывай уже все как есть, - зашел я, да и сразу к корчмарю, взял квасу и как бы между делом говорю ему, так, мол, и так, с Пасхи в Киеве не был, а как вернулся, все как бы переменилось. А корчмарь мне, что ты, разве, говорит, не слыхал, яко князь наш, Святополк, Богу душу отдал. Я отвечаю, мол, и слыхом не слыхивал, едва с дороги. Ну, а он мне стал рассказывать, что и без него ведаем - помер, дескать, в пути к Вышгороду, привезли обратно в лодье, теперь готовят к погребению. Я только охаю да ахаю, будто в первый раз слышу, а потом будто отай спрашиваю его, кто ж теперь князем то сядет? Тут то он мне и речет, яко ввечеру собиралась у него в корчме целая ватага посадских, молвили промеж собой, ну и он, де, нечаянно слышал, как говорили, яко не хотят никого иного кроме как Мономаха. А коли бояре воспротивятся - быть мятежу! Тут то я и вправду от удивленья глаза выпучил, какой такой мятеж, спрашиваю. Корчмарь мне, а ты, говорит, добрый человек, сам посуди, бояре двадцать лет под рукою князя Святополка наживались, простой народ грабили, теперь, де, пришла пора народу грабить бояр. Я ему, как же так, а коли Мономах сразу приедет? Тогда и мятежу не быть. А тот и говорит, Мономаху, де, сразу приехать - сором, а покуда его нет, то можно и мятеж поднять, мол, за князя любого, а тою порою и бояр потрепать. Вот, только, говорит, покойника погребут, тогда и пойдет гулять народ, да и подмигивает мне, корчмарь то этот. Ну и я ему подмигнул, а сам себе думаю, эге! Кто бы князем ни был, а мятежу то не миновать!
- А не довелось ли тебе самому видеть тех ватажников? - оживленно вопросил Нестор.
- Нет, отче! Хотя и вправду вздумал я околачиваться в той корчме, покуда они не явятся, однако же не дождался. Со слов корчмаря понял я, яко сих гостей сожидает он затемно, а мне надобно было возвращаться. Но! - тут по лицу Василия стало ясно, что самое интересное он припас напоследок, - уже решил было я идти восвояси, как в ту корчму вошли ратники. То были княжеские гридни, и признал я в одном из них своего давнего знакомца. Он то спервоначалу только дивился на мя, а в толк взять, кто перед ним, не мог, ибо помнил мя, яко в монастырь ушедшего. А как уразумел, так грешным делом решил, будто я отверг постриг, да и возликовал. И то надо сказать, в прежние годы были мы с ним други не разлей вода, так что рады оба были сей встрече. Оставил он прочих гридней, и сели мы с ним в сторонке. От него никогда прежде не таил я помыслов своих, вот и теперь решил довериться, так, мол, и так, говорю, ныне послан в Киев от Печерского монастыря выведать, что да как в городе творится. И стал мне товарищ мой жаловаться, княгиня, де, боится, как бы какого непотребства не приключилось, покуда покойного князя не похоронят. Потому вся дружина нынче поднята, бояре покоя не дают, то в сторожу, то проводить через Киев кого-нито. Едва с дружками своими сумел от сотника улизнуть, вот, зашел горло промочить. А сами то бояре со страху трясутся, пуще всех Путята - ведают, яко народ на них зуб точит. На жидовской улице нынче тоже трепещут, глаз в город из ихних никоторый не кажет, сидят тише воды ниже травы.
- Боятся, значит, - ухмыльнул про себя Нестор.
- Боятся, отче, все боятся, кто от князя Святополка кормился, - уточнил Василий, - но самое интересное поведал мне друг мой отай. Показал ухом к нему склониться да стал шептать - пошел, де, слух, были гонцы тайные из Переяславля, да не к набольшим, не ко княгине, не к Святополковым боярам. К кому наведывались, не вем, однако же говорят, будто с прежних времен остались у Мономаха в Киеве верные ему люди. Но за каким делом и к кому именно были те гонцы, того никто сказать не может.
Василий замолчал. Нестор же, выслушав последнюю новость, отложил в сторону вощаницу, сложил руки перед собою и сидел с таким подавленным видом, что Василий почувствовал необходимость сказать нечто ободряющее.
- А я так думаю, отче, - молвил он, будто дело было ясное, - яко и князю Владимиру Всеволодовичу требуется выведывать, како в Киеве деется, и гонцы те - слухачи его, да и только.
- Может и так, Василе, может и так, - вздохнул Нестор и с тем отпустил Василия.
Оставшись один в своей келье, Нестор предался невеселым размышлениям. По всему выходило, яко великим князем в обход Давида Черниговского должен был стать Владимир Мономах. Потеряв по смерти отца не только возможность верховодить в Киеве, но и Черниговский удел, отобранный у него Олегом Святославичем, Владимир Всеволодич не напрасно провел почти двадцать лет, что он был князем в Переяславле. Сидя на порубежье со Степью, Мономах волей не волей должен был воевать с половцами. Претерпев от них и осаду, и заложничество сына, и разоренье удела, он порешил раз навсегда избавить ся от половецкой напасти, но один справиться со степняками не мог. Потому Мономах приложил немалые усилия, дабы примирить погрязших в которах братьев-князей, а, примирив, созвал их в поход в Степь. Конечно, будучи удельным князем, Владимир Всеволодич вынужден был уступить главенство над ратями великому князю киевскому Святополку Изяславичу, да и, по правде сказать, своей то дружины у Мономаха было не так много. И вот, лет десять тому, двинулись князья со своими дружинами противу половцев, и была битва у Сутени, и побеждены был поганые, пало их несчетное число, погибли двадцать ханов и средь них Урусоба. А шесть лет назад собрались половцы с ханом Боняком во главе, да с Шаруканом, двинулись на Русскую землю, вошли в Переяславский удел и стали под Лубном. Тут то и были они разбиты совокупною русскою ратью, бились с половцами дружины Мономаха, Святополка, Олега и иных князей. Таза - брата Боняка - убили, сам же Боняк с Шаруканом едва утекли. И два года назад ходили киевские, да черниговские, да переяславские рати в Степь, взяли Шарукань и Сугров, дошли до самого Дона, и было побоище на реке Салнице, пало с Божьей помощью великое множество супостатов.
И так то, на первый погляд, попрекнуть Мономаха нечем было, воевал он добре, смело, рати водил умело, сражался с иноплеменниками за землю Русскую. Вроде бы и Святополка Изяславича почитал яко старейшего из князей русских, и речи зело похвальные вел. Да только, коли народную молвь послушать, выходило, будто одной его доблестью поганые были побиваемы, будто иные князья, даже и великий князь киевский, только в помощниках у него ходили. Зная Мономаха, Нестор догадывал, яко эта молвь неспроста в народе шла, да и не сам народ ее выдумывал, но люди Владимира Всеволодича сии слухи пускали. Делалось то как бы невзначай - бывалый ли ратник подсядет к бражничающим в корчме да расскажет, как с князем Мономахом бил поганых, иль купец на торгу поведает, какая слава о князе Переяславском в иных землях идет за его подвиги ратные - и вот уже ширится молвь, так что любой простолюдин, буде спросят его, скажет, яко первейший князь на Руси, не по месту, но по славе и чести - Владимир Мономах.
Долго не мог внять Нестор замыслу Мономаха, знал, яко сему князю не присущ грех тщеславия. Теперь же яснее ясного стало, для какой надобности князь Владимир загодя подготовлял любовь народную - со смертью Святополка Изяславича кияне не хотели себе никакого иного князя кроме Мономаха, и с волей киевской общины должны были считаться и бояре киевские, несмотря на то, что многим из них пришлось бы потесниться с приходом нового великого князя и его бояр. Ну, что ж, с этим то Нестор разобрался, но как быть с мятежом? Зачем Мономаху буйство народное? Нестор ни на миг не обманывался подсказкой Василия, будто тайные гонцы из Переяславля - только соглядатаи князя Владимира. У того и так хватало доброхотов и прикормленников в Киеве, "верных людей", от коих он всегда знал, что и как творится в стольном граде. Нет, у сих гонцов задача была иная - подбить посад на мятеж. И речи корчмаря, о коем баял Василий, речи ватажников, сбирающихся под покровом темноты - суть перепев речей, принесенных людьми Мономаха. Конечно, Святополк немало озлобил киян за годы своего княжения и, как знать, не поднялись бы они противу боярства и без подсказки из Переяславля? Но мысль звать Мономаха, дабы пришел в Киев княжить, и вместе с тем грабить бояр, зная, яко Мономаху соромно придти в девятину по смерти Святополка,- нет, такая изощренная мысль не могла сама зародиться средь простодушных обитателей посада. А вот восприять ее вместе с умело сказанными словами заранее подговоренных и подготовленных к тому людей - это кияне могли. Оставалось только непонятным, какую надобность с том имел сам Мономах.
Итак, по размышлении, пред Нестором обрисовалась нерадостная картина неподоби, коя вот-вот должна была створиться в Киеве - по лествице на великий стол должен был сесть Давид Черниговский, но людская молвь, по всему видать, заранее к тому подготовленная, прочила вышнюю власть на Руси Владимиру Мономаху. Тот же, не надеясь на одну молву, подсылал своих людей подговаривать киян, и без того ищущих выхода накопившемуся за двадцать лет гневу, дабы ратовали за него и не останавливались пред прямым мятежом. Хотя вдова покойного Святополка и его бояре с Путятой во главе чуяли недоброе, но, кроме как усилить сторожу, ничего содеять не могли. И если мятеж в Киеве еще не поднялся, то только в уважение заповедей Христовых, ибо ждали все, покуда будет погребен усопший.
Все это были только догадки Нестора, да и повлиять на ход событий он, простой чернец, никоим образом не мог, так что оставалось только ждать, как еще повернет в Киеве. Однако же в исходе сего нестроения он уже был уверен - следовало готовиться к тому, что на великий стол сядет Владимир Мономах.
Полунощная не принесла Нестору успокоения, хотя молился он усердно, отвергая все суетное и отдаваясь вечному. В свою келью он вернулся нерадостен, не умея забыть тревог ушедшего дня. Напряжение, царившее в монастыре, в купе с усталостью от минувшей бессонной ночи давали себя знать, и вместе с угнетением духа Нестор чувствовал телесную немощь. Твердо решив в эту ночь набраться сил, он сотворил молитву на сон грядущий и улегся в постель. Нестор еще опасался, яко, по своему обыкновению, не сможет сразу уснуть, но напрасно - стоило ему устроиться поудобнее и сомкнуть вежды, как он тут же погрузился в сон.
Внезапно Нестор распахнул очи и подскочил. Сердце его колотилось в груди, будто просясь наружу, по спине тек холодный пот, так что он сразу почуял озноб. Вокруг себя Нестор видел только пугающую кромешную тьму и поспешил возжечь свечу. В ее слабом свете стали различаться очертания кельи, и Нестору стало спокойнее, он был дома, в своем родном монастыре, в своем привычном обиталище. Пламя свечи едва колебалось, и тени на стенах шевелились, будто в непрестанном медленном танце. Было в этих тенях что-то настолько жуткое, что Нестор не выдержал и трижды перекрестился, повторяя "Спаси и помилуй!" Наконец, наваждение прошло, и Нестор взял себя в руки. Ему что-то приснилось, но что, он не помнил. Это был насылаемый бесом ночной страх, коим смущаются души нетвердых в вере Христовой. Нестору стало стыдно, и, преодолевая отголоски пережитого во сне ужаса, он вылез из постели и стал на колени. После молитвы ему вдруг стало ясно - этой ночью он уже не отдохнет, сон напрочь ушел, хотя спал он едва часа два.
Нестор уселся за писчий станок и попытался собраться с мыслями. Как ни странно, в эту минуту все заботы минувшего дня оставили его. Ни пря за великий стол Киевский, ни грядущий мятеж, ни даже судьба Летописца не пришли ему на ум. Вспомнилось давнишнее, вспомнилось как