Аннотация: Это очень старый рассказ. Может быть, он будет интересен тому, кто не жил в СССР.
КАК ЯША ТУТРЮМОВ БЫЛ АРТЕЛЬЩИКОМ
РАССКАЗ
Было это в годы ветхозаветные, допотопные.
В августе 1967-го на земснаряде "Обский-2" проходило общекомандное собрание, на нем моториста Яшу Тутрюмова уговорили стать артельщиком - человеком, ведающим общественным питанием команды.
Тут заковыка в том, что к тому времени Яша плавал четвертое лето и еще в первую навигацию испытал все прелести этой должности - прокрутился в ней сорок дней и под конец бросил ключ от кладовой с продуктами командиру земснаряда. (Буквально: Яша примерился и легонько бросил метров с пяти, а командир поймал.). И все же на этот раз Яшу особенно не пришлось убеждать. Сказать по правде - ему хотелось стать артельщиком, только было неловко явно обнаружить это.
...Много лет спустя, размышляя о том времени, Яша, то есть теперь Яков Дмитрич Тутрюмов, объяснил свое тогдашнее желание снова стать артельщиком (заметим, не такое уж и горячее) - вот чем.
Тогда, в первую свою навигацию, с этой суетливой работой он управлялся очень даже неплохо, но выдержал всего сорок дней, а главное, накануне Яшиного, так выразиться, отречения, он еще драку устроил, и уж о ней-то он старался даже не вспоминать - стыдно было. И вот теперь, через три года, вновь становясь артельщиком, он хотел как бы всё это искупить, тем более, - знал, что плавает последнее лето...
Сначала, размышляя о том времени, Яков Дмитрич так все это самому себе объяснил - лестным образом, но тут же вскоре пришёл к тому, что на самом деле, пожалуй, все было проще.
Неизвестно Якову Дмитричу, как там сейчас, но в те времена моторист земснаряда чуть не всю вахту (смену) дышал речным ветерком, помогая палубной команде, а то и, подложив для теплоизоляции верхонки, сидел на чугунном кнехте да поглядывал на воду, на кучеряво зеленеющие берега... Но так вот с мая до ноября без выходных... Яше хотелось почаще бывать на этих зеленых берегах. Представлялись походы в деревни за продуктами, всякие знакомства... Отчасти он подзабыл, сколько хлопот у артельщика, и потом, казалось: теперь-то он сумеет так работать, что будет оставаться немало свободного времени. Вот отчетность не надо запускать... И при этом он понимал, что уж на этот раз, как бы тяжело ни пришлось, он обязан терпеть до конца. Это даже воодушевило его.
После собрания Яша в десять минут принял от своего предшественника остатки крупы и макарон, сбегал в каюту, вытряхнул вещи из своего уёмистого рюкзака и дорогой над Обью отправился в поселок - хлеба на ужин не было.
Брандвахта, плавучее общежитие, где жила команда земснаряда, стояла от посёлка в двух километрах ниже по реке. Теперь каждый день, раза по два, Яша бегал в посёлок.
Помнится дорога над яром, сосновый бор, сенокосные полянки, две-три машины отдыхающих, загнанные в крайние сосенки. Проулком меж огородами он попадал в улицу...
Еще весной Яша решил, что по окончании навигации уволится, найдет работу в городе и теперь заранеё прощался с рекой, лесом. Правда, все это на ходу, попутно, потому что заботы артельщика опять его закружили.
На земснаряде и прикомандированном к нему теплоходе было человек двадцать пять команды, да частенько чьи-нибудь родственники, приезжали по ягоды, по грибы, гостили - тоже с кухни питались (или, если хотите, с камбуза). Работы и всяких волнений Яше хватало.
Ну, например, - молочная лапша. Как-то осенило Яшу разнообразить ею меню. Но ведь это надо сперва посоветоваться с поварихами (на брандвахте их было две, коками их называли разве что в шутку), потом сбегать в поселок, договориться с двумя хозяйками на десять литров молока (у одной-то сразу десять не купишь). Еще надо раздобыть два эмалированных ведра (нести в одном - расплещешь). Одно-то ведро имелось на кухне, а другое требовалось найти в пору, когда вся личная посуда на брандвахте была занята под варенье или вымачивались в ней грузди. Наконец раздобыл он второе ведро и пытался еще отыскать - кто бы помог нести молоко (не всякий раз для подобного дела найдешь, кто бы пошел, хотя при назначении артельщика коллектив дружным хором клянется, что будет помогать). В тот раз Яша так и отправился один и от крайних домов, где покупал молоко, до брандвахты, два километра, тащился с двумя ведрами.
И вот на завтрак, пожалуйста - лапша! А в обед скандал. Оказывается, у многих желудок не принимает молочного.
Как ни старайся - на каждого не угодишь.
Много позднее вычитал Яша, помнится, в "Здоровье мира" или "Курьере ЮНЕСКО", что на всех торговых судах мира большинство конфликтов происходит из-за питания. Там и артельщик упоминался: "офицер, закупающий продукты на берегу". Знал бы это Яша тогда - был бы он теоретически подкован...
Только он сядет подсчитать, во что сегодня обошлась порция обеда, - добродушнейший зов из коридора: "Артельный!..." Кому-то курить захотелось, нужно идти отпускать две пачки "Севера". Вот и бежит Яша через всю брандвахту на корму, отпирает, выдает, записывает, даёт расписаться. Или компания собралась с бредешком на остров: "Та-ак... Дай-ка пачку чая... хлеба - булки две... и соли. А лаврового листа у тебя нету? А перцу? Погоди-ка, не запирай - еще сахар забыли! Грамм триста сыпь. Да вон у тебя банка, сыпь в нее. Да на х.. она тебе?"
Вскоре было еще одно собрание. На нем Машка Буданаева, матрос, вынесла предложение, чтобы хлеб повара не резали на стол - кто сколько съест, а каждый брал бы себе под запись, потому что в обед она, Машка, съест два кусочка, а вон шкипер - булку, а высчитывают поровну. Все засмеялись, особенно когда шкипер, небольшой, но мясистый мужик, огорченно пожал плечами и примерил у себя на животе - так и этак - габариты буханки.
Что уж хорошего, если каждый потащится в столовую со своей пайкой. И на земснаряд придется ездить с куском - туда для вахтенных переправляли завтрак, обед и ужин. Но посмеяться - посмеялись, а никто против не сказал. Для Яши это было неожиданностью - ведь копеечное дело! - представлялось ему.
- Как хотите, мне все равно, - отчужденно сказал он.
Хотя, как раз ему-то было не все равно. До этого он выдавал хлеб на кухню, а тут пришлось каждому взвешивать, вести на каждого запись, потом в конце месяца каждому подсчитывать... Он мог бы не согласиться, но что-то его удержало. Машка Буданаева особенной жадностью не отличалась, к тому же была неглупа. Что-то здесь было такое, что, почувствовал Яша, - не до конца он улавливает. Он видел: не всем по душе ее предложение, но ведь молчали...
А пожалуй, была Буданаева обыкновенной бережливой женщиной. Летом, в навигацию, сколько она, матрос, могла на руки
получать? Немногим более ста. А зимой, в караванке1- хорошо, если семьдесят. Муж Машки - Витька Буданаев, тут же работал, на земснаряде, зарабатывал, конечно, получше, да и поддавал тоже неплохо.
Но колготни-то Яше с дележом хлеба еще прибавилось.
Да если бы только это. Как-то взвешивал он (как раз хлеб и как раз шкиперу). Тот смотрел-смотрел и высказался: "Вот сейчас хлеб делишь, а потом и колбасу..."
Вроде бы шутка, но была здесь убежденность в непременном воровстве того, кто исполняет такую должность. Даже не в воровстве, а в том, что Яша будет законно с этого иметь. И сквозила - зависть к Яшиной везухе.
Яша промолчал. Тоже - обида и злость, но и сочувствие к этому заросшему черно-седой щетиной человеку, оттого, что так выучила его жизнь. На какую-то минуту стало, словно он, Яша, старше, а не наоборот.
И всё-таки вряд ли, по своему характеру, смолчал бы Яша, не будь у него опыта, который он приобрел в артельщиках еще в первую свою навигацию. Тогда вот так же один сказал, а Яша полез в драку. Вспоминать об этом было, как о зубной боли. Даже сейчас, через столько лет, Якову Дмитричу неприятно все это оживлять в своей памяти. Но для нашего рассказа воскресить придется.
Вот только бы читателя не запутать: то, что описывалось до этого самого места, - происходило в четвертую Яшину навигацию, когда был он, можно сказать, речной волк. А сейчас мы вернемся к первому Яшиному лету на земснаряде, когда он впервые пробовал силы на ниве организатора общественного питания.
_______________________
1Караванка - бытовое помещение для людей, обслуживающих зимний отстой судов в затоне.
2
Итак, отработал Яша в то первое лето в артельщиках месяц, устал, издергался - ну, снабженческое дело, не для молодого парня. Наверняка, после такого месяца он отказался бы, но тут все, кто плавал семьями и питались до сих пор самостоятельно, а таких было
три семьи, - перешли на общественный стол, потому что стоимость трехразового питания обошлась у Яши в 63 копейки день. Восемнадцать рублей с копейками за месяц, вместе с хлебом. Самое дешевое за все годы Яшиной жизни на земснаряде. (Плюс к этому, рублей пятнадцать давала на питание казна.)
Недаром мотался Яша за обрезями на барнаульский мясокомбинат - в Барнауле работали, не напрасно организовывал экспедицию в какой-то алтайский колхоз за дешёвой картошкой, не зря давился в портовском магазине за копеечной овсянкой. Конечно, руководили им повара - Мария Никандровна и Зина Адаменко, а Яша старался. Ясно - не деликатесы добывал, но все же кормил он земснарядский народ, который работал на вольном воздухе и которому, в основном, приходилось не кнопки нажимать, а тягать стальные троса, копать на берегу ямы под якоря-мертвяки, обихаживать кувалдой черпаковую цепь... И вот, когда семейные, все, как один, изъявили желание перейти на общественный стол, - Яше это было конечно лестно, - но и получилось, что если он сейчас откажется, уйдет из артельщиков, то вроде бы - людей обманул. Он решил, что еще один месяц потерпит.
Может, он так и пыхтел бы до конца навигации, до шуги и белых мух, но продержался он всего десять дней.
Земснаряд только что из Барнаула, из Бобровского Затона, минуя родной для него и его команды Новосибирск, прибыл на Томь, к Моряковскому Затону - это, может, километров тысячу путь по Оби и Томи. Привели их под вечер и поставили углублять подход к Моряковке, километрах в трех от нее.
И только земснаряд установили, чтобы он стал черпать грунт, почти все, кто свободен, отправились в Моряковку - по магазинам. Как раз выдали зарплату. А Яша не поехал, остался на брандвахте потому, что еще утром успел побывать в моряковских магазинах. (Покуда счаленные в тяжкий воз земнснаряд, две грунтовозные шаланды и брандвахту буксирный пароход с натугой тянул против течения на подходе к Моряковке, Яша и еще несколько человек смотались в неё на "Сойке", теплоходе, который в обычное время отводил oт земснаряда наполненные грунтом шаланды.)
Брандвахту на этот раз поставили так, что деревенское оконце Яшиной каюты оказалось обращенным к берегу, в качающиеся на ветру тальники. Яша читал книгу, а в этих тальниках лазил шкипер, окончательно зачаливая брандвахту. От кустов стало уже темновато в каюте, и Яша с книжкой отправился на корму.
А был такой матрос - Воробьёв. Днём на "Сойке" вместе с Яшей, плавал в Моряковку и купил там хрустальную рюмочку. И вот теперь с этой рюмочкой и бутылкой красного сидел он в каюте у пожилой четы Васякиных. Мария Никандровна была повар, Сергей Степаныч - в прошлом капитан небольшого теплохода, теперь же, на склоне лет, ходил рулевым-мотористом. Дверь их каюты была распахнута. Воробьёв сидел, помахивая пустой рюмочкой, и о чем-то разливался. Мария Никандровна и Сергей Степаныч слушать слушали и выпить, может, выпили, но, кажется, ждали, когда Воробьёв уйдет, потому и дверь не затворяли.
Яша проходил мимо и сказал, обращаясь ко всем:
- Отдыхаем?..
Было Воробьёву тридцать семь лет. В прошлом лейтенант внутренних войск, уволенный за то, что "не любил выпить" - он этого не скрывал: не раз, посмеиваясь над собой, рассказывал свою историю. На земснаряде он, конечно, не вмертвую пил, тогда бы его просто уволили, но с получки дня по четыре бывал на хорошем взводе. В таком состоянии он нет-нет да и переходил как бы на светский тон.
И вот Яша, минуя каюту, сказал:
- Отдыхаем?..
- О, вы еще говорите? Скажите лучше нам, куда вы дели сахар? - обронил вдогонку Воробьёв именно в этой светской манере.
Яша услыхал и как на веревочке вернулся.
- Какой сахар? Какой?..
Вот интересно сейчас Якову Дмитричу, как тогда он это спросил, как прозвучало это хотя бы для Марии Никандровны и Сергея Степаныча? Помнится, он спокойно старался говорить, но, может быть, жалковато получилось? Или угроза прослушалась - не оставить так намек Воробьёва. Звериной, мгновенной догадкой Яша как будто ухватил, про какой сахар спрашивал Воробьёв, но это была такая нелепица, что затем, в каком-то полусонном процессе осознания этой догадки, от первоначального, точного чувства ничего не осталось, все разъехалось... Но как бы там ни было - Яша-то как на веревочке вернулся: "Какой сахар? Какой?..", а Воробьёв не удостоил его ответом, продолжая беседу с Марией Никандровной и Сергеем Степанычем.
В те две-три секунды, в которые Яша не дождался ответа, его не так заедало, что Ворбьёв не замечает его, как недоумевал он: чего же Мария Никандровна и Сергей Степаныч не вступились, не осекли Воробьёва, что никакой сахар Яша никуда не девал. Сергей Степаныч и Яша в то первое лето успели подружиться, Мария Никандровна Яшу опекала, он в сыновья ей годился... Вполне возможно, они просто ничего не поняли или не расслышали, но это сейчас только, через много лет, Яков Дмитрич как одно из объяснений предположил...
Как возвращался по коридору к своей каюте - у Яши в сознании не отложилось. Просто оказался в своей фанерной каморке, - в крашеном своем фанерном пенальчике с оконцем на тальники, в которых все еще мучился с тросом шкипер. И тут, когда посидел немного Яша на своем топчане, у него все окончательно прояснилось. Теперь он уже не сомневался, про какой сахар говорил Воробьёв.
По пути из Барнаула на север в Моряковку задержались на пустынном перекате, с неделю углубляли его, и там состоялся коллективный выезд за смородиной. Яша набрал ведро. Земснарядские женщины, особенно Мария Никандровна, заставили его сварить варенье, чтобы осенью привез домой.
Сахар он взял в кладовке. Отвешал, записал на своё имя в тетрадку, и деньги с него в получку за этот сахар удержали. (Другим на варенье сахар Яша не давал - сами покупали на берегу. В то лето кое-кто из семейных запас ведер по семь варенья. Это сколько бы сахара пришлось таскать из магазина на себе - мешками!)
Все это Ворбьёв знал, потому что сахар Яша отвешивал именно при нем и ему же все объяснил. Журавлев тогда курил на корме возле кладовой, а Яша как раз прибежал за сахаром... Ну что же, ладно, завтра Ворбьёв проспится, и Яша поговорит с ним на людях, чтобы зря не трёкал.
Яша немного успокоился и обратил взор на распахнутую книгу, лежавшую на тумбочке, стал было читать... Ведь даже если бы он просто взял этот сахар, нигде не записав, не отметив - покупает он в магазине с веса, выдает на кухню с веса, все документируется, чего не хватает, с него же и высчитают!.. И Сергей Степаныч и Мария Никандровна - тоже называется... Ведь Мария Никандровна в курсе. Что ж она Ворбьёва не одернула? Что ж, и она, значит, согласна?! Значит - он вор?! На Яшу накатило. Ну, не-ет! Он выскочил в коридор. Дверь к Сергеевым была все еще распахнута, и Воробьёв все еще разливался. Яша влетел к ним.
- Какой сахар?! Какой сахар я украл?! - он ухватил Ворбьёва за грудки и поволок в коридор. - Ну-ка, иди сю-да-а! - у Воробьёва пуговицы с рубахи сыпались.
Выволочь - выволок... и растерялся. Злоба испарилась, ударить уже не мог. Близко видел потное, испуганное лицо Ворбьёва, рассыпанные по темени редкие волосы. Был Воробьёв на три пятилетки старше Яши и, как представлялось ему, - слабее... Но тут Воробьёв с неожиданной яростью бросился на него. Яша стал отступать, боясь синяков, берег лицо. Было стыдно безобразия, которое сам же затеял, и стыдно, что отступает, и ярость Ворбьёва его просто пугала.
Наверное, от стыда, от возможных посторонних глаз, он свернул из главного коридора, в который выходили двери всех кают, в короткий, поперечный, идущий от борта до борта. Здесь было полутемно и лежали коечные сетки. Хотя загромождать путь, ведущий к аварийному выходу, не полагалось, они тем не менее там лежали. Яша, пятясь, запнулся и, падая, угодил рукой в эти сетки, провалился в проволочные ячеи до локтя. Одной рукой он больно упирался в какое-то железо, а другой отпихивал Ворбьёва.
Драку-то вспоминать Яков Дмитрич не любит, но когда воскрешает именно этот боевой эпизод, то невольно улыбается. Ходить бы Яше с фингалами, но тут вмешалась в сражение повариха Зина Адаменко и стянула Ворбьёва за ногу...
Бой продолжался в главном коридоре. У Воробёва оказалось в руках полено, у Яши откуда-то взялась круглая прутяная корзинка. Опять он отступал, счастливо отражая удары. "Когда же кончится?" ужасался он. Вот он выпятится на палубу и потом, что ли, вдоль борта поворачивать? Мимо всех окон? И тут же с некоторым облегчением: сбежать по трапу на берег. Хотя пришлось бы именно сбегать, и очень ясно представилось, как он сбежал, спрыгнул по спружинившим доскам и обернулся, нелепо улыбаясь, чтобы скрыть стыд, да и испуг тоже... Но, может быть, все это после ему представилось, когда он не раз переживал подробности. А тогда он весьма проворно отходил, и тут у самых дверей на улицу Воробьёва оттащили...
...Ручка у корзинки была крепко скручена из прутьев, а сама корзинка, почти корзиночка, выплетена полусферой. Стыд стыдом, но до сего дня сохранилось у Якова Дмитрича чувство какой-то неполноты, чего-то непроисшедшего, того, что хотелось ему...
Вот оно! Не ударял Воробьёв поленом, не заслонялся корзинкой Яша. Воробьёв подступал, замахнувшись, что-то крича и матерясь сквозь слезы, а Яша отходил легким шагом, держа наизготове корзинку в опущенной руке. Ощущения удара по щиту из прутьев нет! А ловка была корзиночка!
...И был еще один отвратительный момент, после того как Зина Адаменко стянула Воробьёва. Яша крутанул его - Воробьёв полетел на колени, но поймал Яшину руку и зубами вцепился в палец. Яша надавил ему на глаз, Воробьёв отпустил - и тут Яша единственный раз ударил. Вот после этого Воробьёв заплакал, заматерился, схватил полено...
Каюты их были рядом. Их разделяла хлипкая стена: ребра из тонких брусьев, с обеих сторон обшитые фанерой. Воробьёв тут же, рядом, за этой крашеной фанерой, глухо рыдал в постель, невнятно выкрикивая, раза два ударил кулаком в переборку. "Ах, ты, грамотей!" или "Грамотная тварь!" - что-то похожее.
У Яши было десять классов, у Воробьева - двухгодичное офицерское училище, но Яша опять ужаснулся: с кем затеялся? С темным в своем пьянстве, с сиротой в своем несчастье...
В довершение ко всему Яша еще и трусил. Ему воображалось: что стоит Воробьёву просадить эту фанеру ножом или ночью тем же поленом шибануть через окно. Головой-то Яша спал у окна. Осторожно, стараясь не шуметь, чтобы не услыхал Воробьёв, Яша потянул топчан от стены. И заснул, он головой к шкафу, ногами к окну, сам себе омерзительный...
На рассвете - холодный туман стлался над протокой - Яша покинул брандвахту.
Прочь! Подальше от этого места!
Продукты на завтрак и на обед он выдал еще вчера. Часов до трех все можно было бросить, не появляться. Он еще не знал, как теперь будет жить. Ему представлялось: после того, что произошло, прежнее, простое, ясное существование невозможно. А пока только хотелось подальше, в большой незнакомый поселок, затеряться. Прежняя жизнь оборвалась, а новая, позорная, как бы еще медлила, но даже среда, в которой перемещался наш герой: сырой воздух утра, мокрые тальники, зябкая рябь на воде, - среда отчасти как бы уже изменила свои физические свойства...
Но чем дальше уходил - легчало. Теперь зашевелилась обида. На всех. Его оговорили, и никому до этого дела!
Здесь, на тропинке, жавшейся от кустов к самой воде, он и встретил командира земснаряда Костю Лыкова, ходившего тогда в командирах первый год. Костя загулялся в Моряковке до утра. Командирские заботы подгоняли его, а в том, что артельщик в такую рань наладился в поселок, ничего удивительного не было, так что они поздоровались и проскочили друг друга. Проскочив же - приостановились, и Костя спросил:
- Ну, как там?
Относилось это, конечно, к делам на земснаряде и на брандвахте, про драку Костя не ведал.
И тут Яшу прорвало:
- Не буду работать! Говорят, что я ворую! На х.. нужно!..
- Кто говорит?
- Да хоть Воробьёв! Я ему подкинул... Да на х..!
Костя слушал и улыбался своей вроде бы нерешительной улыбкой. Тут Яша и бросил ему ключ от кладовой.
День Яша прекрасно прогулял по Морвяковке средь деревянных коммунальных домов, меж магазинами, огородами, клубом и столовой. Долго сидел на лавочке в школьном дворе. Было укромно и тихо - воскресенье. Лишь на спортивном поле девочка в выцветшим за лето платье носилась на велосипеде... Сидеть, слушать, как под набегающим ветром начинает шипеть громада тополёвой листвы, думать... Лучшие годы Яшиной жизни - школьные годы... Как хорошо, что избавился от ключа!
Свобода! Свобода! Воля!
На следующий день он вышел на вахту в машинное отделение.
На этом не кончилось. У Воробьёва оказались синяки на лице. Он взял в местной больнице справку о побоях и собирался подать в суд, как только приедут в Новосибирск. По крайней мере, Яше так передавали.
- Да пусть подает! - сказал, на это Яша, но про себя нет-нет и задумывался. Представлялась вся эта процедура, еще домашним станет известно. Да и просто напуган он был - суд! Но вскорости все ему стало противно, и сам он себе со своими страхами, в первую очередь. Воробьёва, встречаясь с ним, не замечал.
Теперь, размышляя (это всегда получалось в машинном отделении земснаряда, во время вахты, когда подолгу оставался один), он убеждался, что сам виноват. Тогда на корме у кладовой, объясняя случившемуся там Воробьёву про сахар, чего-то Яша сму-щался, какой-то скороговорочкой семельтил. Конечно, тому подозрительно стало. Зачем вообще черт дернул докладывать?!
Но ведь, если вдуматься, почему он смущался, когда все было чисто, совершенно честное дело? Ведь не только перед Воробьёвым - перед любым смущался бы, как бы чего не подумали. Когда в барнаульском портовом магазине его обвешали на два килограмма гидрожира он ведь не ужасался: как у них совести хватило, как им не стыдно. Злобился на продавщицу и на рабочего, который накладывал гидрожир и взвешивал на амбарных весах, но ведь куда больше на себя досадовал, что прошлёпал, дал глаза отвести. Ведь не обличал он их - помалкивал. И потом, когда в том же магазине, у той же продавщицы, тот же мужик взвешивал ему крупу на тех же весах - Яша только смотрел в оба. Потому что не с молоком матери, но с воздухом Родины - вдохнул знание: могут обвешать, обсчитать, обжулить - в порядке вещей. В с ё э т о в п о р я д к е в е щ ё й! Про себя-то, Яшу Тутрюмова, он не сомневался, что всегда честно, может только нечаянно ошибиться, а откуда про него знать Воробьёву? Ведь Воробьёв-то ему в душу не заглянет. Кто для нёго Яша? Ловкий парень с кудрявым чубом, который таская и взвешивая продукты, неизвестно, какие расчеты под этим чубом ведет. Хочешь того или не хочешь, а влез ты в такую должность - и стал из тех, кто может обвешать, обсчитать, обжулить. Хоть ты золотой будь.
Так, может быть, впервые Яша воспарил до таких высот, что на себя со стороны посмотрел, увидал себя так, как его другие видят, и с растерянностью обнаружил, что со стороны-то сразу и не скажешь, что он такой хороший, весь из себя чистый.
Но как только он взмывал до горних высот и начинал себя кругом винить, сейчас же он и соскальзывал, и - снова обида на Воробьёва, на всех.
...Тут подоспела следующая получка, а потому, что предыдущую выдали на десять дней с опозданием, а эту Костя привез из Новосибирска вовремя, то случилась она как бы на десять дней раньше. Воробьёв напился и не вышел на вахту. Весной за прогулы увольняли, а с половины лета людей уже не хватало, и прогулявшим зачастую сходило. Но тут Костя Лыков с ходу вывесил в красном уголке: "За систематическую пьянку и нарушение трудовой дисциплины старшего матроса Воробьёва..." - уволить там или списать. Воробьёв и до того, случалось, выходил на вахту выпивши - Костя ему и припомнил.
Произошло это тихо, Яша на приказ в красном уголке, внимания не обратил, и разговоров при нем не было - исчез да исчез человек.
- А где Воробьёв-то? - хватился он однажды.
Оказалось, вон оно что...
3
Вот такое произошло еще в первую Яшину навигацию. Вот такой имелся опыт за Яшиными молодыми плечами. Поэтому теперь, через три года, вновь сделавшись артельщиком, он имел уже основательный иммунитет - не очень лезть в пузырь, когда намекнут, что ты вор.
-...Теперь хлеб делишь, а потом и колбасу, - сказал шкипер.
Яша смолчал, но и по сей день это одно из самых живых воспоминаний Якова Дмитрича.
Да он, например, знал, что брандвахтенские женщины ходили по дворам, где он покупал огородную мелочь, проверяли, верно ли указал цену. Хотя на все у него имелись расписки от хозяев. В них указывалось имя, адрес, число, сколько и почем.
Когда узнал - так противно сделалось, обидно - сердце заболело. Истинно: тупо давило сердце несколько минут. Вот уж никогда раньше...
Через силу он стал себя убеждать: ну что такого? Всех нужно контролировать. Ведь он, Яша, не какой-то особенный. Ведь так двух артельщиков поймали: пошли и проверили.
И полегчало Яше.
Возможно, бабы даже не специально ходили, размышлял он дальше, а покупали для себя огурцы-помидоры, а хозяйка скажи, мол, ваш парень, лупатый, кучерявый, брал у меня. А если при том была Машка Буданаева - воображалось ему дальше - она вся так и вскинулась: "Да ты чё, да ты чё, мать?! Яша у нас не лупатый, а..." - дальше Яшиной фантазии не доставало. Как умела сказануть Маша - Яша так не умел...
В общем, держался пока что артельщик Яша Тутрюмов.
Когда через годы Яков Дмитрич стал все эти обстоятельства припоминать, пытаясь в них разобраться, он установил, что за шесть навигаций (а получилось так, что он шесть навигаций отработал, не уволился он в ту осень, как загадывал), - за шесть навигаций перебывало восемнадцать артельщиков. Чаще всего, так же, как он, волокли эту работенку месяц-полтора - и долой, отказывались. Правда, не с таким треском, как Яша в первый год. Двоих поймали на завышении цен. Третий - Леша, симпатичный, со шрамом у виска, кстати, тоже кучерявый, не попался, но при нем недель пять стояли у богатого плеса, ловили бреднем - на кухне и уха, и жарёха, и коптильню в берегу вырезали, под конец на рыбу смотреть не могли, а месяц обошелся не дешевле. Конечно, воровал. Но дело в том, что, глядя на любого артельщика, разве что за малым-малым вычетом, если бы Яша тогда задумывался, почти за любого не поручился б. Точно так же, как и за него, выходит, многие не поручились бы.
Или вот - Сергей Степаныч, муж Марии Никандровны, когда был артельщиком... Уж кто-кто, а чтобы Сергей Степаныч - да никогда! Про него Яша без сомнения, как про себя знал. Но и без сомнения знал: копейки считать - сколько себе хлеба отрезал, сколько сахару в свой стакан положил - не станет он, непривычен, не кропотлив. А Яша не сомневался: надо считать и эту мелочь. Яша уважал Сергея Степаныча, принимал таким, какой он есть... Но и сейчас Яков Дмитрич еще упрямей убежден, что уж общественное-то - надо считать, любую мелочь...
Что-то мы все про тяготы да про сложности. Ведь и хорошее было! И на этот раз Яшей были довольны. "Хоть под осень, а нашелся артельщик".
Он узнал себя с неожиданной стороны. Ради коллектива, оказывается, мог стать и разворотливым, и ухватистым, добывать продукты дешево и сердито. Но и жмот он оказался в озабоченности своей, в азарте - чтобы людям недорого обошлось. Механик попросил горчицы в дизель, в водную систему запустить, воду в картер гнало. Яша дал пачку, но выдержал в душе целую смуту. А ведь копейки!
Или вот положительное открытие из области естественно-научной:
- Мария Никандровна, а почему хлеба стало больше уходить?
- А осень, Яша, холодно, больше едят.
Яша изумился: как просто, и как он сам не догадался?!
...Вели по Новосибирскому водохранилищу. Человек семь сели на мотозавозню - суденышко для завозки земснарядских якорей - так низко, так близко к воде! Плыли к голубевшему берегу, впервые среди такой большой воды. Она бледной стеной подымалась к горизонту. Приплыли к песчаному берегу, к горячему лесу - как на другую планету. А всего-то добирались в лесную деревушку, где жили одни пенсионеры - корову там забили.
И ещё сдается ему: нечто более важное постиг он в артельщиках, чем только то, что, когда холоднее, люди больше едят...
...Итак, сделавшись артельщиком во второй раз и проработав приблизительно столько же, сколько в первую навигацию, Яша, хоть и приустал, но, в общем, крутился.
Близилась получка. Нужно было готовить ведомость для командира - кто на сколько наел. На два дня Яша засел в красном уголке. В каюте у него была только тумбочка - на ней все бумаги не умещались.
Каждый обед, завтрак, ужин повара отмечали: кто столовался, кто нет. Иногда человек пропускал, или, наоборот, к нему приезжали родственники и тоже питались. Яше надо было подсчитать общую стоимость продуктов, отпущенных на каждый завтрак, обед или ужин, разделить эту сумму на число едоков в тот день, проставить результаты в клеточки против каждой фамилии - если ел, а нет - прочерк. Фамилий было, допустим, двадцать пять, а клеточек против каждой фамилии - девяносто. Всего две тысячи двести пятьдесят клеточек. Потом все девяносто чисел, стоящих против каждой фамилии, нужно было сложить. Кроме того, имелась особая тетрадь, в которой на каждого была заведена страничка. Сколько забрали хлеба, сгущенки, спичек, папирос... Кое-что Яша в течение месяца подсчитывал, но далеко не все... К концу второго дня Яша изнемог и начал покрикивать на всех, кто являлся с какой-нибудь просьбой. Поругается и пойдет в кладовую, отпустит.
...Наконец, он почти закончил ведомость. Зашел в красный уголок командир земснаряда Костя Лыков, помолчал довольно долго.
- Мне счеты нужны... - сказал наконец.
Яша с облегчением отдал счеты. Вычислять на бумажке у него получалось надежней, но именно поэтому, находил нужным второй день мучиться, класть на косточках, затем проверяя на бумаге, - ос-ваивал инструмент.
Еще не успел он как следует углубиться в свои цифры, как появилась взбудораженная Машка Буданаева:
- Это... послушай-ка... ты сколько колбасы брал?
Накануне Яша, оторвавшись от своей бухгалтерии, сделал вылазку в магазин и, к своей радости, обнаружил, что там, наконец-то, торгуют мясным - колбасой. Он и забрал все, что там оставалось.
- Тридцать два килограмма, два пуда, - с удовольствием сообщил он.
- А почем?
- Два девяносто шесть...
Колбаса была местной выделки, рабкооповская.1
- Ну и вот... значит, она хорошая, ведь тебя на двадцать с чем-то рублей и обсчитала! - мгновенно прикинула Машка. - Она ведь по два тридцать!
- Да не может быть... - сказал Яша, уже поверив, что нагрела, сволочь. Но вспомнил молодую продавщицу, ее облик и засомневался - людей он чувствовал.
- Не могла она, у меня и роспись ее... А кто сказал?
- Вахрушин пришел, говорит - два тридцать.
- Ну-у!.. - Яша вскочил и сгреб бумаги. Он сразу решил, что это Вахрушин врет, и выходит, он, Яша, завысил цену.
- Да ты чего такой-то, не горячись, - Машке даже смешно стало, - разобраться надо.
Но и так он уже опомнился. Что бы ни думал, все могло объясниться самым неожиданным образом.
- Ладно, а где он? - спросил.
Прежде чем идти к Вахрушину, отнес бумаги в каюту, сложил в тумбочку, запер каюту... Пока шел по коридору, захлопал, затрещал движок на улице - свет загорелся, а Яша приближался к каюте Вахрушина как бы наливаясь мрачновато-самодовольной силой от сознания своей правоты и что сейчас он эту правоту, не роняя достоинства, утвердит.
Вахрушин жил вместе с практикантом Юрой, студентом института водного транспорта. Они сидели друг против друга, каждый на своей койке, словно ждали. То, что здесь еще и Юра, вызвало противоречивое чувство: стыдновато было вести при студенте колбасное разбирательство, но, может, и хорошо, что Юра. На Яшу действовало: студент, третий курс. При нем Яша становится как бы
_____________
Рабкооп - рабочий кооператив.
лучше, чем есть.
- Ты что там про колбасу слышал? - Яша следил, чтобы и голос ясный и лицо ясное.
- Тебе сказали? - очень внятно и очень выжидательно спросил Вахрушин.
Глаза прозрачные, челка, отгоревшая за лето, лицо, шея краснокирпичные от загара. Поворачивал он голову так, что казалось, ему приятно чувствовать, как работают мышцы шеи.
- Слышал, но ты объясни.
- Слышал, как торганул? - опять внятно, выжидательно, с сильным поворотом головы.
- Кто?
- Да ты-ы!!! - со взрывной силой, с торжеством крикнул Вахрушин.
Практикант Юра на Яшу не смотрел, он вообще никуда не смотрел. В себя он смотрел и, конечно, слушал. А куда ему было деваться?
С Юрой все лето работали в одной вахте. Нынче, из молодых ребят, Яша сошелся ближе всех как раз с ним. Метнулось в сознании, что ведь он, Юра, его, Яшу, знает достаточно. Ведь за это время они установили друг о друге не только, что Юра и Яша два самых коротких русских мужских имени... Но что Яша мог ждать от него? Именно так он и должен был сидеть, слушать, одновременно делая трансцендентное усилие исчезнуть.
Безразличие на Яшу навалилось, и еще чувство превосходства: опять нечто вроде - "я старше их..."
На этот раз из трех действующих лиц Яша был действительно постарше.
- Ты погромче молчи, - сказал он Вахрушину.
Были эти слова какие-то не его, не из его обихода...
У кухни встретила Машка:
- Ну и что? - все так же разволнованно.
- Сейчас... - неопределенно сказал, - и мимо.
Все могло быть. Например, сегодня могли привезти другую колбасу, по другой цене... Он знал, что ему надо делать, но как-то в общем знал. Хотелось сообразить порядок, в каком действовать, что-бы все надежно и лучшим образом. А подумать следовало: на дворе моросит, темнеет уже... До Киреевска, так назывался поселок, два километра, да еще там грязь месить до магазина. Один-то он сбегал бы, но по такому делу один не пойдешь. В Киреевске надо все выяснить и составить какой-то документ... Акт?... И отложить до завтра нельзя - была радиограмма, ждали буксировщика. Перекат разрабатывали больше месяца, а сегодня ночью, как нарочно, должны были увести. Яша не мог с мыслями собраться... Ему казалось: судьба его испытывает. И опять - уже с силой постижения: надо все делать основательно, спокойно, чтобы не сорвалось. А сделать надо - деваться некуда. Пусть земснаряд уводят - можно попросить, чтобы "Сойка" осталась здесь, у Киреевска, на ночь. С капитаном "Сойки" Лёшкой Дубовицким он договорится. Лёшка поможет. Утром составят акт и нагонят караван. На таком скакуне, как "Сойка", где-нибудь у Вятского Камешка́ догонят. Яша вскочил - к командиру бежать, помощью заручаться, чтобы "Сойка"... Тут представил он, как еще целую ночь ждать! Да еще вдруг завтра продавщица уедет получать товар! Опять ему вошло, что это она обжулила. Тощая гадина! Ну что ей - пить-есть, надеть нечего? И как, что им всем грызунам докажешь?! Магазин ей, что ли, спалить? Да ей на руку будет! Избу ее, что ли, новую? С огорода, от леса подобраться. Даже увидел, как из бутылки соляркой - на стену. Эта картина облегчила его и даже слегка напугала: а если она дочку не успеет вытащить? Он знал, что у нее девочка лет четырех, в магазине видел. Да, может, Вахрушин все наклепал - узнал, что сегодня уводят, и наклепал! Хрен его знает, разве в башку ему влезешь? Зачем ему это? Завидует, что не его артельщиком сунули?
Сейчас-то Яков Дмитрич, с теперешним своим жизненным опытом и за отдалённостью во времени, почти убежден, что Воробьёв, тот отставной лейтенант, с которым позорно разодрался в первую навигацию, если и завидовал Яше, то мимолетно - в армии одно время занимал он какую-то хозяйственную должность. Но Воробьёв понимал свой порок и поэтому помнил свое место. И тогда в каюте у Сергеевых, с хрустальной рюмочкой, он взъелся на Яшу всего лишь за его "отдыхаем?". Воробьёв мог над собой, над своей слабостью подсмеиваться, но, как большинство пьющих, был болезненно чуток, если кто из непьющих этим подденет. А в Яшином "отдыхаем?" была доза.
Вахрушина толком не успели разглядеть - сколько он там всего поработал? Так что сейчас о нём Яков Дмитрич может только предполагать. А тогда-то, когда Яше ударило, что Вахрушин специально наговаривает, тогда-то Яша, распалившись, чуть было назад к нему не ринулся, но тут же и укоротил себя... И, помнится, ход мыслей и чувств был такой: что ему делать? Запуталось всё.
Что делать ему сейчас? Ну вот если бы две ямы в человеческий рост под якоря-мертвяки ему выкидать - приходилось по осени, когда половина людей разбегалась. Ну и что? Упирался бы Яша, думать не надо: бери - кидай. Да если податливый грунт - в удовольствие! А кому не в навык - эти ямы за каторгу, за кару! Случалось наблюдать... А сейчас Яше не в навык. Но что же, теперь другого раза ждать, привыкать, что ли, понемногу? Яша будто некий дополнительный импульс воспринял.
Да он сейчас поедет! Мотозавозню возьмет и поедет. Не станет он "Сойку" ждать! Он с мотозавозней ни от кого зависеть не будет!
Он понимал, что сейчас, когда с минуты на минуту мог появиться буксирный пароход, и предстояла ночная учалка - выпросить мотозавозню, - суденышко, предназначенное для перекладки якорей и тросов, с помощью которых земснаряд работает, - выпросить мотозавозню будет непросто. Без нее, например, невозможно поднять якоря, брошенные на мелком месте. Потому-то сначала он про завозню не вспомнил. Но сейчас, на новом градусе своей решимости, такой выход казался самым простым и надежным. "Сойка" сейчас где-то у земснаряда отводит шаланды, наполненные грунтом, а завозня - вон она, под кормой брандвахты.
И как только понял, что это как раз то, что ему надо, - сказал себе: теперь все только от него самого зависит.
Так, что первое?
Первое - надо было окончательно успокоиться.
Он достал из-за шкафчика кирзовые сапоги, снял полуботинки - не с пятки носком другого полуботинка стянул, как делал обычно, а обстоятельно развязал петельки на шнурках. Навернул портянки, натянул сапоги. На свитер надел рабочую куртку, чистую, висевшую на гвозде за шкафчиком с той поры, как постирал ее в бензине в последнюю свою вахту у дизеля.
И верно - успокоился.
Теперь следовало взять заборную книгу.
Когда покупал у частников - на листочках, вырванных из записной книжки, на клочках оберточной бумаги составлял справочки, в которых указывал цену и количество купленного - хозяева подпиќсывали, а для магазинов была стандартная заборная книга. В ней делались записи о всех покупках, и расписывались продавцы. Обычно он держал ее в кладовой, но сейчас она была здесь, в тумбочке - два дня, пока считал, заглядывал в нее.
Он достал книгу, завернул ее от дождика в газету и оставил пока на тумбочке. Теперь к командиру. Запер каюту - ведь документы, деньги там лежали...
У командира сидел механик, над месячным отчетом мозговали.
- Завозню надо... - с какой-то искусственной озабоченностью сказал Яша.
Он как увидел Костю - не мог с колбасы начать. Сахар, колбаса... - на Костином месте и рассмеяться было не грех.
- Там вроде нас обсчитали... меня... Недоразумение, точнее, -
спохватился он, что на продавщицу наговаривает.
- Ты там что-то с колбасой поднапутал? - сказал механик.
У Яши кровь в голову: "Ты с соляркой не поднапутай!" - едва удержался он. С механика в июле сняли прогрессивку "за нереальную экономию топлива".
Но удержался. Все-таки за эти годы научился обращаться с людьми, а главное, с самим собой научился обращаться.
- Выяснить надо: или меня обсчитали, или я обсчитал. - сумрачно сказал Яша, но объяснять подробно Косте было невмоготу.
- А что там? - рассеянно спросил Костя.
- Да откуда я знаю! Надо поехать и узнать!
- Вы там сейчас на кочки сядете! Да Буданаев не поедет - целый день крутился, а ночью воз формировать! - механик, человек рослый, несколько вяловатый, но как-то по запарке вручную запустил стосильный дизель "Букау Вольф" - говорил всегда негромко, а в минуты раздражения чуть не шепотом. И вот сейчас также:
- Есть заборная книга, чего тебе еще? На сколько там у тебя?
"Не важно, на сколько!" - хотелось ответить, но он уже осознал: для них это мелочь, помеха. Это механиково "поднапутал" - вряд ли он хотел сказать, что Яша заворовался - просто словом понеб- режничал...
- Да в общем... - махнул Яша - и к двери.
- Погоди! - хотел остановить его Костя.
- Все! Все! - Яша уже в коридоре был. - Самому надо рогом шевелить, - бормотал.
В красном уголке уже козла забивали. И Вахрушина голос, и Юры, и шкипера. И Петрас там, моторист. Он прислушался: над ним веселятся? Нет, не было им печали до Яшиного невзгодья.
На кухне Мария Никандровна мыла посуду, тут же у остывающей, свежеподбеленной плиты, у тепла, сидели Машка и жена электрика. Про него, про его колбасу обсуждали - помнилось. Он замедлил шаги: они должны были к нему обратиться с сочувствием, с выяснением, но - замолчали. И тут он вовсе слабину дал. Нужно было сначала с завозней закончить, подготовить ее - двигатель запустить (так не так, он угнать ее решил), а уж потом искать, кто бы с ним поехал. Но он остался у кухни, хотелось вклиниться в разговор, перебить:
- Дамы, сейчас в магазин поеду, поедем со мной? Там кофточки привезли, - соврал он неожиданно по какому-то подловатому вдохновению. - Виктор у себя? - обратился он к Машке про мужа, рулевого-моториста с мотозавозни. А ведь знал - в каюте спит.
- Спит... - сказала Машка.
Уходил, напрягал слух, уходил и как бы на кухне оставался. Там про Томск, где работали в июле, про кофточки в томском универмаге.
В досаде на себя проскочил буданаевскую каюту, вышел на корму. Как он забыл, что надо спокойно, чего он замандражил? Он стоял на корме у пожарного щита под моросящим дождиком, но от глушащего треска движка, как бы окружавшего его, от жёлтого электрического света казалось, что это не улица, а какое-то особое помещение.
Нет, надо не забывать, надо спокойно. Как сделать, чтоб не забыть? Сейчас Якову Дмитричу иной раз кажется: это снилось ему: как взглядом окинул пожарный щит и о красный крюк багорчика махнул тылом кулака, а потом шел в коридоре, засасывая кровь. И сразу позабыл, зачем ранил руку. Утром вспомнил.
В комнатенке у Буданаевых - цветастая занавесочка на окошке, Витя в майке дремал на лоскутном одеяле. Зачем нужна завозня - не спросил.
- Ты возьми да сам съезди... Только там, Яша, у деревни к берегу не подойдешь, там кочки... Ты лодку возьми... - очень приветливо, как почему-то всегда разговаривал с Яшей, сказал Виктор из своей теплой дремы и повернулся к стенке.
Теперь надо было запустить двигатель на завозне, только бы сейчас буксировщик не появился. Опять вышел на корму. Возле лампочки видно было, как морось летела, он ее лицом ощущал, на руках. На реке тонули в сумраке светлячки бакенов. На качающемся мокром понтоне в дощатой будочке заходился движок, рядом с понтоном - завозня. Он подтянул за тросик, которым была зачалена, перешагнул на нее.
Вот уж действительно, все теперь от него зависело. Виктор Буданаев был убежден, что Яша прекрасно может управлять мотозавозней. Но Яша в роли судоводителя чувствовал себя нетвердо.
Самым простым было запустить мотор. Он сошел в темный трюм. Не отходя от трапика, пошарил справа по шершавому от сурика железному борту, отыскал проводку. Выключателя не было, следовало скрутить оголенные концы. Когда вспыхнула лампочка, проверил масло в картере - норма, открыл топливный краник. Двигатель был еще теплый и схватил сразу. Взялся за трубку внешнего охлаждающего контура. Если вода пошла, трубка должна как бы налиться холодом, но она оставалась неприятно теплой. Виктор как-то жаловался, что помпа берет не сразу. Помня об этом, не торопился глушить. Поднялся в рубку, немного попутался в тумблерах, пока правильно зажег на мачте и по бортам ходовые сигнальные огни. Когда вышел на палубу и опустил рубку за борт, в том месте, где должна сливаться вода охлаждения, как раз начало проплескивать и полилась ровная струя.
Вернулся на брандвахту.
- Ну, что - едете? - крикнул в коридоре, стараясь перекричать треск движка.
- Едем, едем, ненаглядный! - отозвалась Машка, но никто не появлялся из кухни.
Он хотел, чтобы именно женщины поехали - акт актом, но если та же Машка своими цыганскими глазищами удостоверится - лучше всякого акта будет.
Еще надо было попросить ЭСЭСВЭ. - Сергея Степаныча Васякина, мужа Марии Никандровны Он был членом судового комитета (не от слова суд, a oт слова - судно). Сергей Степаныч - природный астраханский рыбак, как он сам про себя говорил, и на Сахалин вербовался, и в Обской губе рыбачил, и десант на Симушир высаживал. Между Яшей и Сергеем Степанычем была не то чтобы горячая дружба, но уже четвертую навигацию плавали вместе. А таких на земснаряде было раз-два и обчелся. Сергей Степаныч любил читать, и Яша любил, хотя по большей части увлекались они разными книжками. Что нравилось Яше - зачастую казалось скучным ЭСЭСВЭ. и - наоборот. Как-то, полистав книгу, которую хвалил ЭСЭСВЭ, Яша с досады швырнул ее и потом еще долго плевался. Яша заведовал земснарядской библиотечкой, все четыре года хранился у него ключ от шкафа с книгами, который стоял в красном уголке. Бывало, Сергей Степаныч брал у него ключ, выбирал книгу, или вместе копались в шкафу... Когда с весны Сергей Степаныч был артельщиком, если требовалась ему рабсила, то в первую очередь стучал в каюту к Яше.
Все-таки идиллия получилась у нас, чего на самом деле, конечно, не было... Во вторую навигацию Яше по совмещению профессий однажды вывели за месяц получки больше, чем рулевому-мотористу Сергею Степанычу Васякину. Сергей Степаныч тогда звонкой своей скороговорочкой поговорил с Костей в Костиной командирской каюте, так что Яша с другого конца брандвахты все слышал. А однажды Яша взял у помощника механика Богданова его чешскую пятизарядную малокалиберку и во время буксировки ничего умней не придумал, как стрелять с брандвахты в поленницу, которая была сложена на носу грунтовозной шаланды - шаланда была зачалена впереди брандвахты. Только Яша выстрелил - из-за поленницы встает Сергей Степаныч. Оказывается, он там разбирал свой браконьерский само-лов...
Опять у нас крен, теперь в другую сторону образовался... Был ЭСЭСВЭ вроде наставника Яши, как писали газеты в СССР. Учил Яшу такелажной науке - вязать узлы, сращивать троса.
- У тебя мухи в руках е....я! - кричал ЭСЭСВЭ.
Все же под его руководством Яша выучился "тростить" троса, как говорил Сергей Степаныч, и освоил самые необходимые узлы. Ещё Яша помогал ЭСЭСВЭ строить лодку. Вот тогда Яша горел, вот тогда Яша волновался! Лодку построил - это для Якова Дмитрича и сейчас звучит.
Так вот, Яше надо было, чтобы Сергей Степаныч поехал с ним в Киреевск, в магазин. Был он членом судкома, но, главное, рулевым-мотористом мотозавозни - сменщик Виктора Буданаева, а в прошлом, до выхода на пенсию - капитан, судоводитель. Ничего хитрого в том, чтобы провести мотозавозню по ночной реке ходовой1, обозначенной бакенами, и при случае разминуться со встречными судами, - ничего хитрого в том для Яши не заключалось. Не особенно опасался мелей в виде кочек напротив Киреевска: из года в год валили туда каменистый грунт, который вырабатывал земснаряд на перекате. Где разгружалась _________________
1.Ходовая - фарватер. Путь, достаточно глубокий для безопасного прохода судов, обозначенный специальными знаками - бакенами, буями, вехами, створами.
грунтовозная шаланда, там и кочка. Яша не боялся их - не доплыв до берега, они бросят якорь и пересядут в лодку. Но точно такие же кочки подстерегали сразу за кормой брандвахты. Яша опасался, что не сумеет сманеврировать, когда станет от неё отходить, сильное течение навалит бортом на такую кочку, и сняться без помощи "Сойки" вряд ли бы удалось. Поездка могла не состояться. А вот если у штурвала Сергей Степаныч, можно не беспокоиться.
Сергей Степаныч читал. Лампочка притянута шкимкой2, чтобы над тумбочкой светила. В то лето ходила по брандвахте книга "Хмель". Ее разодрали на три части, и на каждую образовалась очередь. Вот какая была книга! (А на Яшин вкус - мура.) Яша глянул: "Хмель" - это хорошего не обещало.
- Какая комиссия?! какой акт?! кто языком метет - пусть и едет! я, что ли, говорю?! - У ЭСЭСВЭ речь и всегда скорая, а тут он сердился еще, что от книги оторвали. - Ну и что - "в судкоме"? и Богданов в судкоме, и ты в судкоме!
Был он мужчина слегка за шестьдесят - смуглый, моложавый, тело у него было гибкое, но сейчас, в седой щетине по скулам, в телогрейке - в каюте почему-то окошко было распахнуто на реку и потому холодно - старик стариком. Прокричал, уставясь над очками, и уткнулся в книгу. Яша его не очень слушал, соображал: если Сергей Степаныч не поедет, придется все-таки Витьку Буднаева будить. Качнулся к двери - и тут что-то уловил Сергей Степаныч своей в этот час не очень-то чуткой душой.
- Иди, проси завозню у командира! - и уткнулся.
Мог бы Яша угнать завозню без разрешения - ну чем он рисковал? Ну, пришел бы буксировщик, а завозни нет, затянулась бы из-за этого учалка - не шутка. Но Яша был свой, кадровый, при громадной текучести этих самых кадров, когда люди мелькали на лето, на пару месяцев. Да просто его знали хорошо, знали, что надежный, непьющий, за четыре навигации ни одной вахты не прогулял - и если он на такое решился, угнать завозню, значит, это было позарез важно для него... Наверное бы, поняли. А и не до конца бы поняли - ну, обматерил бы его механик, да не обматерил бы даже, а сматерился б. А Костя скорей всего сказал бы: "Ну, ты что-то уж совсем...", - и этим бы Яше настроение основательно испортил.
Но это сейчас Яков Дмитрич размышляет, а тогда, Яша-то, в том __________
2 Шкимка - пеньковая верёвочка, которую берут из расплетенного пенькового каната.
его состоянии, разве он вычислял за и против, что ему будет? Да если бы ему впало, что надо взять и угнать завозню - да хоть увольняйте! Хоть судите! - угнал бы! Ведь так и решался. Но потом, успокоившись - пока дизель запускал, почувствовал: угони он сейчас завозню - это будет та же драка с Воробьёвым. А разве этого он хотел? В своей неопытности, в своей молодой угловатости был он как во тьме, как в лесу - в дебрях отношений человеческих он был, но догадывался, что надо сделать и доказать все в каком-то справедливом, человеческом, порядке.
В общем, он снова пошел к командиру. Механика уже не было. Костя потянулся через стол, отвел занавеску - не видно ли огней буксировщика.
- Езжайте. Только скорей.
И Галька с женой электрика поехали. Про кофточки им больше не плел.
Как только природный рыбак, не прихватив ни одной кочки, благополучно отвел завозню от брандвахты, Яша принялся соображать, как действовать в поселке. Ни Галька, ни Сергей Степаныч не смогли бы должным образом составить документ. Жена электрика даже членом команды не была. Если он сам составит акт - неубедительно. Вот поплыл бы Богданов! Лучше его никто бы не смог.
Первый помощник механика, неизменный председатель судового комитета, сейчас Богданов был на земснаряде, на вахте, и сначала казалось: безнадежно его просить. В профсоюзных делах лучше Богданова не было (это серьезно, без издёвки), а вот выработку богдановская вахта давала меньше, чем остальные вахты. Он старался, под его руководством, бывало, покурить лишний раз не получалось, но зато получалось много лишней суеты. С командиром, и особенно с механиком, главным образом по этой причине, жил он плохо. А тут еще бросить земснаряд во время вахты, да еще ночная учалка предстояла. Но все в тот вечер удавалось Яше. Правда, грех - сказал Яша Богданову, что это Костя велел сплавать в Киреевск и составить акт. Ещё соврал, что командир велел, пока Богданов будет в посёлке - черпать грунт Васякину. Васякин - мог. Мог-то мог, но если бы просто попросить его - вряд ли бы согласился. Это не завозней рулить: черпать - это ответственность. Васякин, услышав о таком "приказе" командира, только удивлённо глянул, но принял за чистую монету. А может, сделал вид, что поверил...
Так что дальше Богданов с Яшей поехал. Богданов любил подобные хлопоты.
Заметим: где правдой, где хитростью действовал Яша, добиваясь, чтобы справедливость победила.
Напротив Киреевска, только свалились за красный бакен - ткнулись в мель. (Тут уж Яша - за штурвалом. Богданов как судоводитель вовсе был никакой.)
Бросили якорь, спихнули с низкой палубы лодку. В ней все было мокро, в песке. Жена электрика тихонечко ойкала, пробираясь в ней, качающейся на темной воде, среди моросного невидимого пространства. Машка шагала через лавки и ругалась матерно.
Потом - вдоль заборов по грязи, по мокрой траве, по скользким от слякоти мосткам.
На магазине висели два замка. Яша повел к продавщице на дом.
Помнит внутренность нового дома. Собственно, был это новый громадный сруб еще без дощатой переборки, делящей на кухню и комнату, как было принято в тех местах. Резкий электрический свет. Почему-то память Якова Дмитрича сохранила не смолистый воздух новой постройки, а помидоры - зеленые помидоры ворохом возле железной печки, и резко, осенне пахли.
А смолистого духа и не было - потому что сейчас у Якова Дмитрича всплыло: сруб был не новый, а перекатан н ы й из старого... Два обшарпанных стола, помнится, даже без клеенок, табуретки, стулья... Коек не запомнил... Женщины, как вошли, сняли резиновые сапоги. Машка Буданаева в шерстяных самовязаных носках, в синих вьетнамских штанах, смятых голенищами, у стены стоит, где чистые половицы, очень серьезная, и своими цыганскими то на продавщицу, то на Богданова - кто говорит. Жена электрика безучастно в сторонке, сидит на детском стульчике почему-то, ноги облиты светлыми чулками... Тут уж Богданов объяснял: "Такой вопрос... выяснить недоразумение... колбаса - артельщик..." Яша ему заборную книгу сунул и отвернулся к черному отпотелому окну - занавесок не было.
Молодая некрасивая женщина молча пошла к дальнему столу, -
сдается, даже не стол, а верстак это был, - молча принесла затасканную папку с документами.
- Вот накладная, - негромко произнесла. А может, фактура она сказала, теперь уже не вспомнить. - А другой колбасы у меня с восьмого марта не было. Это вы у кого хотите, можете спросить... узнать, - почему-то поправляется она. - Я бы ему никогда столько не отпустила, но я на автобус торопилась, у меня девочка в Томске в больнице.
На Яшу не взглянула, будто его не было. Помнится, когда постучали, дверь отворил молодой мужчина в телогрейке, посторонился, пропустил в дом, а сам вышел на улицу. Там и сенок-то не было - сбитое наспех крыльцо, прямо с улицы в избу.
Богданов, надев очки, писал акт. Яше казалось, надо в нем как-то подтвердить, что в это время в продаже другой колбасы, по другой цене, не было. Свидетелей, что ли, поссовет? Яша сказал.
- Зачем это тебе? - недовольно взглянул Богданов.
Потом он читал. Слог соответствующий, все толково. Вахрушин не упоминался: "слухи", "проверкой не подтвердились".
Расписывались. Богданов, Машка, продавщица...
- Может, он в доме отдыха видел колбасу? У них там ларек для своих, - вдруг сказала продавщица. - Сегодня несли оттуда, только цену не знаю...
- Ну и вот! - так и ожила Машка - А Вахрушин-то и это... начеку! Ты уж, Яша, не бей его! - ржала она. Драку с Воробъёвым она помнила, конечно.
На улице слегка распогодилось, кое-где открывалось небо... Переплыли на завозню, затащили лодку. Богданов после сделанного был весело возбужден, рассказывал женщинам, как прошлым летом на двадцать третьем землесосе вошел в рубку моторист и объявил: "А в машинном отделении пожар". Механик - онемел. "Но я его потушил", - успокоил моторист.
Эту историю Яша знал. Все так и было. И пожар начинался в машинном отделении, и потушил его моторист, и потом до смерти перепугал механика. Недавно вспоминали на брандвахте - Яша хохотал до слез, до того, что на ногах плохо стоял, а сейчас тосковал, слушая. Пакостно было на душе, словно что нехорошее сделал.
Запустил мотор, пошел на нос, на ручную лебедку выбирать якорь. Богданов тоже - шага два к лебедке и задержался, все подробности живописал. Машка - ногами своими длиннющими топала, ржала.