Леонид Миронович Корогодский 

ЕВРЕЯМИ СТАНУТ ВСЕ


- Хочу жить выше Всех, - заявил архитектору Граф.
Его трепетная душа рвалась вверх.
- Не очень высоко, - добавила Графиня.
- Не высоко, но выше Всех, - подытожил Граф.
Эта фраза дошла до нас
в камне.
   
Графиня, польская Золушка,
затерянная в лесах Чернобыля,
с французским именем Жанетта,
ноги в красных пятнах,
искусанные провинциальными комарами.
Как было за ними узнать
глубоко спрятанный внутренний мир?
Приходилось натирать стопы новыми туфлями,
перебинтовать сандалиями и котурнами,
выправлять туниками, юбками и каблуками.
   
Сама жизнь подвела женщин к тому,
что совершенно необходимо
иметь две, нет три, пары ног
и нравиться Всегда и Всем,
просыпаться и говорить себе:
сегодня, сейчас и Всегда у меня самые красивые ноги,
на любой вкус,
подходящие к будням, выходным и праздникам.
   
Можно упрекнуть Жаннетту в несерьезности,
но она ведь она не требовала дворцов и лимузинов,
а хотела стать совершеннее,
на одну пару ног.
Неясно, как она их меняла и где хранила,
но результаты были очевидны.
 
Трепетный Граф и Графиня-Золушка
поеживались при мысли
о таком желанном,
но огромном и безлесом Киеве.
   
Граф был не из тех принцев,
которые, после женитьб на золушках,
вечно пьяные пропадают на балах,
многозначительно коллекционируют тыквы
и крыс в ливреях.
   
Граф был собирателем искр.
   
Его Дом, построенный на огромной ступени холма,
притаился в окопе:
трехэтажный, но видный лишь наполовину,
с крепостными стенами метровой толщины
и высоченными потолками.
Ему хотелось и показаться, и спрятаться.
Многопалубный Ковчег,
застрявший в скале,
Приседающий Дом
на вершине холма.
Живя на верхней палубе,
Граф мог годами не сталкиваться
с нижними кочегарами, машинистами и поварами:
еда и дрова подавалась наверх в специальных лифтах.
   
Рядом с Домом
обрушивался Крутой спуск,
как веревочная лестница с откоса,
со стены неприступной крепости.
Подъем давался нелегко,
особенно зимой,
когда Всё покрывалось
льдом и снегом.

На стороне Графа под окнами ездили позолоченные кареты,
а на заднем дворе снизу кололи дрова
и складывали их в сараи.
   
Внутри Дом,
от узорчатых полов до лепки потолков,
располагал к изысканности,
игре на клавесине
и галантным танцам.
Символом Дома стал хрусталь.
   
Каждое утро Граф наблюдал,
как сверкали и переливались на солнце
бело-голубые грани и изгибы кристаллов
с каждым поворотом вазы.
В лунную ночь они выносили
полюбившуюся вазу на балкон
и ловили едва заметные
отблески Луны в хрустале.
Мечущийся Граф что-то искал,
на Графине были лучшие ночные ноги.
В этот миг
тыква становится каретой,
злобная крыса - услужливым кучером в золотой ливрее,
а Золушка - принцессой.
   
Но погода все чаще и чаще
оказывалась пасмурной,
лились нескончаемые дожди.
   
Выросший под носом Университет
и вовсе закрыл горизонт,
а построенный снизу круглый Рынок
воскурял запахи рыбы, еды и крови.
Балкон больше не радовал,
приходилось закрывать и окна.
Эпоха хрусталя прошла.
   
Нежный Граф обнаружил себя и Дом
выглядывающими из окопа
и припавшими к стопам лестницы Университета,
языческого храма с готической башней католического собора,
достроенной по просьбе Графини.
   
Дом, словно по нужде, присел в окопе,
выглядывая и озираясь,
в приспущенных штанах,
заголивший зад Рынку,
вопреки всем правилам военного искусства.
Не думал осторожный Граф,
что его так окружат со всех сторон.
Неспокойно было и в нижних трюмах -
там зрел бунт.
   
Задрав голову,
Граф смотрел на башню Университета,
который все рос и рос,
а Дом, казалось,
все больше уходил под землю.
   
Университет же с башней
свысока поглядывал
на полузарытый в землю домишко,
заливая презрением
крышу-каску с рогами дымовых труб,
наполняя им ров у Дома,
Крутой спуск до заболоченного Рынка
и делая мелкий Крещатик
полноводной рекой,
затапливающей даже городскую Управу.
   
В спину Дома дышали запахи Рынка,
крики гогочущих, кудахтающих, мычащих
и навсегда молчащих.
   
Графу долго снилось,
как он на Рынке в белом халате
бесплатно раздавал содержимое своего препарированного
брюха.
При этом он прекрасно себя чувствовал,
шутил и смеялся,
приглашал Всех к себе домой
и был совершенно счастлив.
После таких снов Граф стал
чаще заглядывать на Рынок.
Одевался попроще,
терпел запах крови, рыбы
и что-то искал,
внимательно принюхиваясь и приглядываясь.
   
Дом философски отсиживался в окопе,
лукаво выглядывая из укрытия верхним этажом.
Он явно готовил какие-то сюрпризы.
   
А сама улица назвалась Круглоуниверситетской.
В этом имени скрывалась какая-то загадка.
За последнюю сотню лет его не разу не меняли,
ни во время войн, ни революций и оккупаций -
два полуповорота циркуля на карте,
спираль на холме,
знак вопроса
с точкой круглого Рынка внизу.
Это длинное сложное слово задевало и беспокоило Графа.
Он проходил по, теперь уже, Круглоуниверситетской
от Рынка до Дома
по нескольку раз
и Всегда задумывался.
   
Круг.
Университет.
И спуск.
Крутой спуск.
   
Чего-то здесь не хватало,
в этом Круге,
во вместилище мудрости.
Что-то резало слух.
   
Разогнавшись вверх,
по крутой спирали Круглоуниверситетской,
разорвав магическую черту Круга,
можно было выйти на правильную орбиту
и с самого низа, с Рынка,
минуя Университет,
взлететь прямо во дворец Президента,
в Правительство, Банк или Парламент.
   
Часами Граф бродил
по злополучной улице,
во что-то вглядываясь,
к чему-то принюхиваясь и прислушиваясь.
При этом постоянно бубнил.
   
Холм,
Круг,
Университет.
Нет.
Чего-то нет.
   
Зимой отвлекали камины.
Он днями и ночами наблюдал
за осмелевшими вылетающими искорками.
   
Графа угнетало,
что искры вылетали,
взлетали
и гасли.
Всегда.
Никогда не становились
новым, еще более ярким огненным шаром,
взмывающим и увлекающим за собой, вверх
его, Графиню, еще не родившегося сына
и весь уже столько лет Приседающий Дом.
   
Это наводило растерянного Графа на мысли о смерти.
Что может осветить одна искра?
Как сделать, чтобы они не гасли,
а полными огоньками летали по комнате?
Тогдашняя Наука еще помнила горящие костры на площадях
и от таких вопросов шарахалась.
Объяснения ученых из Университета,
что какое-то вещество сгорает,
Графа совершенно не устраивало.
Почему какой-то электрон,
непонятно зачем,
бесконечно кружится и вращается,
а прекрасная искорка мгновенно гаснет.
Священники разных конфессий тоже побаивались этой темы
и в ответ на его вопросы,
пожимали плечами, отмалчивались
или крутили пальцем у виска.
   
Затосковавший Граф тайно ездил
советоваться с раввином-каббалистом
в свое поместье
в Корогоде
у Чернобыля.
   
Тот, в отличие от многих,
не счел его сумасшедшим
и отнесся к сказанному абсолютно серьезно.
Веселый раввин сообщил,
что из одной искры пламя не возгорится.
Нужно десять искр,
объединившихся добровольно,
совершенно добровольно.
   
Такой ответ Графу понравился.
Он долго еще представлял,
как десять искорок,
вместо того, чтобы навсегда погаснуть,
сближаются, льнут друг к другу
и остаются горящим огоньком.
Навсегда.
Но о чем все же говорил тот еврей
и где взять десять таких умных искр?
   
- Судьба мира зависит от десяти искр,
от их объединения, - добавил тогда каббалист.
   
Весной и летом камины гасили,
становилось жарко и скучно,
огненное волшебство исчезало -
не было вечерней темноты
и разлетающихся из камина искр.
Граф грустил.
   
Но был еще один источник идей.
Растерянный Граф побрел на Рынок.
Там, среди вонючей рыбы и кудахтающих кур,
он увидел волшебного китайца
в золотом халате, с тонкой бородкой и свисающими усами.
Перед ним стояла банка с рыбками-огоньками,
по словам продавца, летающими.
Огненно-золотая, да еще и летающая рыбка.
Да не одна, а несколько!
Тут никаких желаний даже не нужно загадывать.
   
В тот же миг Граф стал ярым поклонником Китая,
недавно родившегося сына назвал Конфуцием.
В его душе искрами порхали золотые рыбки.
   
Тут же в осиротевшие без огня камины
поставили аквариумы
с пламенеющими восточными рыбками.
   
Граф ждал.
Раскормленные твари питались, поправлялись и размножались,
но и не собирались никуда прыгать,
а тем более летать.
Краснопузые лжелетуны сыто дремали в аквариумах,
разочарованный Граф грустил в кресле напротив.
Нужна была новая идея.
   
Вдруг он вскочил и хлопнул в ладоши.
Забегали разбуженные слуги,
вспорхнула с дивана Графиня,
заревел испуганный Конфуций.
   
Граф велел распахнуть окна
и раздвинуть кружевные французские занавесы.
В комнаты влетел рой мух,
вскормленных Рынком и конским навозом улицы.
Рыбки в аквариуме напряглись и забеспокоились -
наконец, и у них появилась в жизни цель.
Прицельно ведя взглядом зажравшуюся жирную муху,
первая выпрыгнула свечой,
схватила ее
и вернулась в аквариум,
вторая уже сделала небольшой полукруг,
а третья понеслась по комнате,
хватая муху за мухой.
За ними золотым дождем посыпались остальные.
Летающие факелочки
выскакивали из аквариума
и, покружив немного,
ныряли назад.
Счастливый Граф сиял,
Графиня бросилась готовиться к приему гостей.
   
О рыбьем цирке писали в газетах,
Дом бурлил,
Графиня не успевала менять ноги.
   
Рыбки, уже профессионально, взлетали над водой
свечой или полукругом и,
красиво изгибаясь,
ныряли обратно в аквариум.
   
Однажды воодушевленная коварной мухой рыбка,
окончательно утратив ощущение реальности,
вылетела в открытое окно
и плюхнулась на дно рва.
Ее спасло только то,
что там была лужа.

И это навело Графа на новую мысль
о Китае - стране фарфора,
земле, где живут золотые рыбки,
огромные золотущие рыбины.
И не в гигантских императорских аквариумах,
а на воле,
в озерах и реках.
   
Граф поехал в Китай.
Там с улыбками и поклонами
его усадили в рыбацкую джонку,
и долго плыли
по священной Желтой реке.
Рыбак-китаец,
обратившись к потоку,
долго кланялся
что-то бормотал,
хлопал ковшом ладони по воде.
И вдруг в метре от него
вынырнула золотая рыбища
с корову величиной
в огненной чешуе, с пятерню размером.
Какое же невероятное желание
она могла исполнить.
Но золотой карп
только равнодушно глянул на Графа
глазом-тарелкой.
   
Чем больше у человека желаний,
тем больше требуется ума,
чтобы их реализовать.
   
За невозможные деньги
Граф купил две икринки,
которые под страхом смерти
запрещалось вывозить из Китая.
Вывез.
   
Ров у Дома
был углублен и расширен,
залит водой и превращен в пруд.
Теперь в нем плавали,
заглядывая в окна нижних этажей,
два гигантских золотых карпа.
Граф любил сидеть на свисающем надо рвом балконе
и кормить их кусками отборного белого хлеба.
В благодарность золотые рыбины
откладывали на окнах и стенах дома
крупные, как яйца, икринки,
которыми Граф угощал самых знатных гостей.
   
Конфуций обожал прыгать в пруд
прямо с балкона,
пытаясь оседлать
сверкающую на солнце
скользкую золотую рыбищу.
   
Приближалась зима,
и жильцы нижних этажей
с ужасом думали,
как они окажутся
в огромном куске льда,
начнут трещать и ломаться
их окна и стены.
   
Что-то чувствовали и рыбы.
Однажды ночью они исчезли
вместе с водой.
   
Граф увидел в этом
какой-то знак,
перст судьбы.
Это отсрочило на несколько лет
надвигающуюся революцию.
   
Оказалось, что в дикой природе,
эти рыбины живут в глубоких норах,
которые сами же роют.
Кто-то рассказывал,
что видел из окна дома
вырытую глубокую яму-тоннель,
но ее тут же затянуло илом.
А у подножья холма,
на подступах к Рынку,
возникла бездонная и бесконечная лужа
и уже подернулась льдом.
Позже эта мистическая лужа спасет Графу жизнь.
   
В тот день Конфуций
чуть не разбился,
почти прыгнув в ров
без воды.
   
Золотых карпов долго еще искали
в киевских озерцах, болотцах, речушках, даже в Днепре.
Однажды на Рынке под холмом
Граф увидел двух огромных выпотрошенных рыб
без молок и икры.
Чешуя поблекла и трудно было понять,
те ли это рыбы.
Рядом висела распоротая свиная туша
и множество кур и петухов
без перьев и голов.
Это был второй знак.
   
С беспощадной ясностью
Графу вдруг открылось,
что нет больше Золотых Рыб
и уже не будет никогда.
Ров засыпали до прежнего размера,
рыб больше искать не стали.
   
А между тем
две огромнейшие золотые рыбины
выныривали
в незамерзшем еще Крещатике.
Несколько дней они выглядывали из воды,
выжидательно крутили головами.
   
Откормленные благодарные рыбины
были готовы выполнить
Все украинские желания,
но никто их ни о чем не просил,
никто не забросил невод,
ничего не загадал.
   
Разочарованные рыбины,
пыхтя от лишнего веса,
расправили огромные плавники,
сыто переваливаясь,
стали на крыло
и стартовали.
Два рыжих дирижабля
возвращались в Китай.

Под ними проплывал
Крещатик, Круглоуниверситетская, Крутой спуск,
Киев, Чернобыль, Украина.
   
Никто никогда не видел
золотых летающих рыб
и никто их не заметил.
   
Дiвчата та хлопцi бачили
двох вгодований рудих гусакiв,
котрi вiдокремилися вiд зграї.
Українцi та українки
завзято вимахували хустинами, кучмами, брилями та капелюхами.
------
Девушки и парни видели
двух упитанных рыжих гусей,
отделившиеся от стаи.
Украинцы и украинки
задорно размахивали платками, кучмами, брилями и шляпами.
------
      
Они еще не понимали,
что теперь им Всё придется делать самим -
их упитанный шанс на беззаботную жизнь улетал.
   
Чуть не разбившийся Конфуций,
разочаровался в рыбах и рыбках -
перед глазами стояла жуткая картина:
он прыгает в пустой ров
и разбивается из-за каких-то двух тупых карасей.
Этот случай совершенно отвратил его от рыб,
вечно голодных краснопузых тварей.
   
Даже с отцом у него охладели отношения
и в этом вечном поединке,
происходящем у него на глазах,
он однозначно встал на сторону мух.
   
Это была резня,
бойня,
геноцид.
   
Конфуций стал внимательнее приглядываться
к этим чудным летающим изюминкам,
с их изумрудным, перламутровым и жемчужным отливом,
даже пытался мух разводить.
Впрочем, потребности в этом не было,
мух хватало.
   
Он был не лишен исследовательской жилки
и стал замечать,
что не все мухи
бестолково носятся по комнатам,
от Рынка до конских навозных куч Круглоуниверситетской,
подставляя себя рыбам.
В глубине роя
вызревала новая идея.
Одна из тысяч мух
отделялась от подруг и соплеменниц,
залетала в книжный шкаф,
ползала по корешкам книг,
по тисненным канавкам заглавий.
   
От прожорливых летающих рыб
было спасение
только в книжном шкафу -
книгами эти твари совершенно не интересовались.
И некоторые мухи,
понаблюдав за ужасами графского Дома,
перелетали в здание напротив,
в Университет.
   
Именно эти несколько мух
указали молодому дворянину
путь в Науку,
к знаниям.
   
Больше других, мух привлекала
совершенно непонятная рукопись,
написанная то ли на берберском,
то ли на эфиопском языке.
   
Заинтересовавшийся Конфуций
однажды открыл ее
и благодарные мухи
посыпались на страницы.
Они каждый раз садились
одна за одной
в каком-то только им понятном порядке.
   
И вдруг Конфуция осенило:
это же был текст!!!
Букву за буквой,
как непонятные узоры,
он начал копировать их,
пока не понял,
что это греческие буквы,
написанные какими-то прозрачными чернилами.
   
Позже, после многих анализов,
прозрачные чернила оказались
древнегреческой или древнеегипетской мочой,
которую только они, мухи,
уцелевшие и отобранные непрерывной войной
с летучими рыбами,
смогли распознать.
   
Это были уже совершенно новые,
лишенные прежних предрассудков мухи.
Иначе как они смогли бы
распознать по запаху
и полностью восстановить
сложный древнегреческий текст
двухтысячелетней давности
с рисунками и чертежами?
   
Конфуций увлеченно возрождал
вслед за мухами
букву за буквой
и все больше уходил
в древние Грецию и Египет.
   
Так, вслед за Оксфордом,
Университет получил
совершенно неизвестную рукопись Герона Александрийского.
С тех пор как восстановленная рукопись
переместилась в университетскую библиотеку,
здания Университета
были традиционно полны мухами.
Благодарные мухи искренне полюбили Университет
и, кроме рукописи Герона Александрийского,
им вскоре стала нравиться
вся университетская атмосфера.
   
Кумиром Конфуция стал Герон.
   
Книгопечатания во времена Герона еще не было.
Рукописи хранились
в знаменитой Александрийской библиотеке,
которая была сожжена.
Большинство его трудов не уцелело,
дошли отдельные копии работ.
   
О самом Героне мы не знаем ничего,
даже меньше, чем об Архимеде.
В одной из книг он описал
знаменитое солнечное затмение
и так мы примерно узнали
веху его жизни -
почти современник Христа и Клеопатры.
   
Центром учебы и мудрости,
после дряхлеющих, дремлющих и философствующих Афин,
стала молодая эллинистическая египетская Александрия.
Там тогда и говорили по-гречески.
   
И Герон, вслед за Пифагором и Архимедом,
двинулся в новую перспективную Александрию,
в обновленный античный Египет.
Тогда уже многие ездили в Египет
за наукой и образованием.
   
Глядя на рисунки Герона,
Конфуций строил забавные машинки
и выставлял их в шкафу.
   
Мать Графиня меняла ноги,
была занята собой и домом.
Граф не одобрял выбор Конфуция.
   
Конец их конфликту положила
обычно рассудительная,
но в тот день тоже задумавшаяся лошадь.
На самом краю оледеневшей улицы она оступилась
и карета,
торпедой, снарядом,
заряженным мечтающим Графом,
грозя разнести Рынок,
понеслась по остекленевшему откосу Крутого спуска вниз.
   
Только чудесная глубокая и безбрежная лужа
спасла Рынок
от таранного штурма,
а Графа - от судьбы боеголовки.
   
Может быть золотущие рыбины
ощущали какие-то рыбьи угрызения совести
перед Графом
и так, спасая ему жизнь,
вину заглаживали.
И это тоже был знак.
   
Залитый грязью разбитый Граф выбрался из кареты,
посмотрел наверх
и тут его осенило.
   
Он понял, чего ему не хватало -
это был Подъем.
Улица рядом называлась Крутой спуск,
а должна быть Крутой Подъем.
   
Круг.
Университет.
Подъем.
Подъем!
   
Вот тогда Всё встанет на места.
Он нашел разгадку,
которая навсегда изменит судьбу города,
безо всяких самых золотых рыб.
   
Несколько раз подавал он
проект переименования
Крутого Спуска
в Крутой Подъем
в городскую Управу,
чуть не разорился на подарках,
предлагал новые указатели сделать за его счет -
без толку.
  
Университет - понятно.
Но чего вдруг из Круга и Университета выходит Подъем?
   
Народ к подъему готов не был,
пусть даже на бумаге,
только в названии улицы.
   
Граф пустился на хитрость.
Пытался протащить слово 'Подъем'
на латыни: 'Эректус',
Erectus maximus.
Думал, разрешат,
из уважения к Античности,
или не поймут.
Поняли.
Не разрешили.
А звучало бы совсем неплохо:
   
Круг,
Университет,
Эректус.
   
И Граф снова загрустил.
Ему даже снилось,
как четыре всадника
на Золотых Рыбах
штурмуют Приседающий Дом,
захватывают Университет,
Правительство и Банк.
   
Не будет счастья Киеву,
пока вместо Подъема - Спуск.
Он поехал опять
к чернобыльскому раввину.
Тот выслушал его совершенно серьезно и сказал,
что лет через сто или двести
эту идею начнут понимать.
Не сразу Все, но таких людей будет все больше и больше.
Граф спросил, можно ли это ускорить.
Каббалист ответил, что лучше не ускорять,
что это и есть самая большая трудность:
поменять Спуск на Подъем.
Для этого нужно очень правильно соединить
Круг и Университет.
Не сейчас.
И объяснять больше не стоит.
Таким был последний знак.
   
Это совершенно подкосило Графа.
   
У него было Всё:
Приседающий Дом,
летающие золотые рыбки,
имение в Чернобыле.
   
Но он больше не хотел жить в Городе,
где так цепляются за слово Спуск,
Крутой Спуск.
   
Дом съежился от предчувствия
стенами метровой толщины.
   
По разным слухам, Графа видели в Китае,
в Индии,
в Палестине.
Следы его затерялись,
но еще вынырнут,
как две Золотые Рыбины из Крещатика.

***

В этом Доме,
после двух мировых войн и революций,
родился Александр.
Теперь он,
еврей с древним греческим именем,
жил в покоях самого Графа,
вернее в том, что от них осталось,
в коммунальной квартире,
многократно перегороженной соседями,
с родителями, бабушкой и дедушкой.
   
Приветом из далекого прошлого,
проступала лепка на высоченном потолке,
узоры паркета из деревьев разных сортов.
На ветхий балкон уже нельзя было выходить,
каминов давно не было.
   
Изменения каждого следующего поколения были все сильнее.
   
Дедушка Александра,
на котором он с восторгом ездил верхом,
пройдя весь курс изучения Торы
и гимназии в Чернобыле,
захотел учиться на врача и,
будучи евреем,
не получив высочайшего разрешения
на обретение знаний в Киеве,
уехал в Германию, в Лейпциг,
поступил в университет.
   
Студентом-медиком,
подрабатывал репетиторством по математике,
для немцев.

Получил диплом врача.
   
Тут началась первая мировая война
и дедушка обнаружил, что стал русским,
русским шпионом.
   
Его друзья-однокурсники были призваны в немецкую армию,
хорошо, хоть врачами.
   
Окольными путями он вернулся в Чернобыль.
   
Это спасло,
хоть и сделало нелегкой,
его жизнь.
   
Понимая, что теперь он
готовый немецкий шпион,
дедушка сжег диплом врача
и все немецкие документы.
   
Во время войны русскому царю
было не до евреев
и дедушку приняли на экстернат
Киевского университета Святого Владимира.
Там он отучился еще пять лет,
стал, наконец, дипломированным врачом,
женился на бабушке и переехал в Киев.
   
На этом же перекрестке
мировой, гражданской войны и революции
трое братьев, сестра и родители бабушки
уехали в Палестину.
   
Дедушке хватило переездов.
Попробуйте пережить двойную учебу,
мировую войну и революцию.
   
Младший брат бабушки выбрал построение коммунизма.
   
Два лагеря семьи
смертельно разругались,
разъехались,
разделились железным занавесом,
горячей, а потом холодной войной
и почти ничего не знали друг о друге.
   
Брат бабушки руководил
центральным районом Киева,
еще до второй мировой войны
был арестован
и, как через много лет выяснилось,
почти сразу расстрелян.
Его жена провела восемь лет в лагерях,
а сын - в интернате для детей врагов народа.
Бабушка долго еще носила передачи в тюрьму,
призраку своего брата.
   
Спустя много лет Александр понял,
что бабушка никогда не рассказывала ему
о своих родителях, братьях и сестре.
   
А Приседающий Дом
находился именно в том районе,
который до войны возглавлял
брат его бабушки.
Тогда в нем жили другие люди.
   
Только начала забываться первая мировая война,
как началась вторая
и уже дети немецких друзей дедушки
были призваны в армию.
   
Выяснилось,
что в том самом злополучном университете,
поколением раньше,
учился и расцветал Ницше,
кумир самого Гитлера.
   
Немецкие войска
продвигались намного быстрее,
чем осознание опасности
у киевских евреев.
Они еще помнили
любезнейших немцев
времен первой мировой войны.
Дедушка потратил
Всё драгоценное время,
чтобы их переубедить:
открывал секреты
о своей жизни в Германии,
показывал письма младшего брата,
призванного еще до начала войны,
уже вовсю воевавшего и вскоре погибшего.
   
- Мы простые люди,
не коммунисты и не политики,
никому не делаем плохого.
Зачем нам бежать?
   
Евреи верили в просвещенный немецкий народ.
   
Дедушка, пожив в Германии,
знал немцев,
понимал,
не верил.
   
Он уже был не призывного возраста,
у него не было ни малейших сомнений,
что от этих немцев евреям надо бежать.
Бежать было уже не на чем,
время было потеряно,
все дороги перекрыты.
   
Дедушка, бабушка, прадедушка и папа
с еще одной семьей паникеров
еле успели погрузиться
на чудом раздобытый плот
и отчалили вниз по Днепру
среди взрывов бомб.
Киевский потоп начался.
   
Дедушка уплывал от немцев,
с которыми прожил пять лет.
Они его приняли в университет,
вручили диплом врача,
немецкого врача.
   
Вернувшись после войны в Киев,
он до конца жизни
оставался кандидатом в немецкие шпионы,
в анкетах ни слова не писал
о Германии и совершенном знании немецкого языка.
   
Всего этого Александр не знал.
   
Много лет спустя,
они с Женой поехали в Лейпциг
и долго искали дедушкин университет.
На его месте стоял огромный аквариум
с милыми и воспитанными немцами,
уставшими от войны.
Неужели это от них
дважды бежал его дедушка?
   
Отец Александра был уже послевоенным коммунистом,
напуганным репрессиями
и, наконец-то, налаженной
партийной дисциплиной.
Подростком он видел и хорошо помнил
взлет и падение
своего верного идее дяди и его семьи.
В школе до войны учил немецкий язык.
   
Был увлечен своим делом,
всегда задерживался на работе
с гордостью и чувством исполненного долга.
   
Был болезненно честен:
мог принять от подчиненных в день рождения
торт или коробку конфет,
которые тут же открывал и Всех угощал.
   
Он не хотел быть подлецом
и предпочитал верить,
в то, что ему часто приходилось говорить.
   
На дурацкие вопросы Александра
не отвечал,
отмалчивался.
   
Наверное, Все, поселившиеся в этом Доме,
должны были иметь какие-то тайны, загадки
или, хотя бы, странности.
   
Лишь много лет спустя,
Александру удалось как-то узнать
тайны истории своей семьи
по оговоркам, обрывкам и намекам.
   
А вот главную тайну о том,
кем был его прадед,
который жил в Чернобыле
и которого Александр называл Пра,
он узнает уже взрослым,
совсем не от родственников,
и она кардинально изменит его жизнь.
   
***
   
А пока он сидел
с непрожеванной ложкой во рту.
C детства ел медленно, и мечтательно,
часто задумывался посреди еды,
засыпал и вставал поздно,
слыл лентяем.
   
Ад в его представлении был местом,
где рано будили,
куда-то волокли
и заставляли делать то,
чем абсолютно не хочется заниматься.
   
Потом он прочитал, что в древнем мире
люди, вроде него, очень ценились,
так как, не засыпая по ночам,
охраняли свое племя.
Это новость поразила его.
Александр понял, что является древним атавизмом.
   
Особенно Всех раздражала его
манера мечтать лежа,
глядя в потолок, или сидя,
уставившись в одну точку.
   
Человек должен вставать утром и идти работать,
а вечером возвращаться без сил,
смотреть телевизор
и ложиться спать,
чтобы утром подняться и снова пойти на работу.
Тело чувствует жизнь, когда выматывается
до предела.
   
Привет, друг Обломов,
Илья Ильич!
Здравствуй и прощай.
Ты прожил,
как хотел.
Александр - не дворянин,
не помещик,
не русский в России -
ему предстоит другое.
   
При этом Александр был аккуратен, даже педантичен.
Из него бы вышел отличный дворник.
   
Его пассивность пугала
энергичного отца-коммуниста.
   
***
   
Школьному Историку нужна была атака.
Он вскакивал с птицами
и бежал с копьем наперевес
в поисках врага и добычи.
Ненавидел флегматичных снайперов,
годами поджидающих цель.
Ему бы коня и шашку,
а не тоску средней школы.
Историк носился по классам и коридорам,
энергично подгоняя растерянный и сомневающийся мир.
Александра он, конечно, ненавидел.
'Ррравнодушный' - кричал он,
раскатисто усиливая букву 'Р'.
Александр, действительно, был ррравнодушным.
Его совсем не занимали
зажигательные собрания и митинги,
демонстрации, плакаты,
героические фотографии на стенах
и молодежные движения.
   
Даже 'Три мушкетера' не произвели на него никакого впечатления.
Драться и скакать куда-то ради каких-то подвесок,
только словарь помог ему понять, что это такое,
ради странного романа замужней французской королевы
и английского шпиона?
Все за одного!
Ради чего?
   
Спустя годы,
Александр случайно с изумлением узнал,
что пламенный борец с капитализмом
перебрался в Америку,
открыл там какую-то лавку,
пытался учить жизни своих необразованных соседей
и его там застрелил
далекий внук Великого Африканского Жреца.
   
Но не таким уж ррравнодушным был Александр.
Однажды, разглядывая карту на уроке географии,
он вдруг проникся сочувствием
к крохотной беспомощной Молдавии,
зажатой с двух сторон Украиной и Румынией.
Что будет с ней,
если огромная Украина
вдруг захочет отделиться от Советского Союза?
И хотя ничто тогда не предвещало
такого кардинального исхода,
он вдруг поднял руку и спросил.
   
Географичка абсолютно не верила
в такое печальное событие
и Молдавии ей было совершенно не жаль.
Так глупый Александр обрел еще одного школьного врага.
   
Умение задавать дурацкие вопросы себе и другим
у него было не отнять.
   
Почему эти невидимые молекулы
притягиваются, отталкиваются, взаимодействуют
именно так?
То, что крохотные шарики, электрончики и протончики,
крутятся и куда-то движутся,
он еще как-то представлял.
Но почему именно такая молекула
притягивается к совершенно другой
и после этого раствор окрашивается,
не иначе, как в синий цвет,
при этом охлаждается, кипит или взрывается?
Зачем вообще электроны и протоны
вдруг соединяются и образуют какие-то молекулы и клетки?
Зачем им это нужно?
Чем им было плохо без этого?
   
Потом он понял,
что ответа на этот вопрос нет
и Всё нужно просто запомнить.
   
Александр уже смирился,
что ему не дано понять невидимую жизнь частиц,
но тут на него свалилось нечто совершенно очевидное, ощутимое
и непонятное.
   
Александр так и не понял,
почему Ахиллес не может догнать черепаху,
если он легко ее перегоняет?
Его угнетал этот парадокс.
   
В этой гонке Александр
видел себя, скорее,
медлительной черепахой,
чем быстроногим Ахиллесом.
   
В сотый и тысячный раз
следил он за выкладками Зенона,
как ребенок за руками фокусника.
   
Вот-вот откроется окно в мир,
в котором чемпион Ахиллес
не сможет догнать
самую тихоходную черепаху.
   
Он много раз перечитывал,
смотрел на рисунки,
чертил схемы,
понимал, что существует
какая-то логическая цепочка доказательств,
ставил мысленный эксперимент.
   
Представлял бородатого, въедливого и очень умного Зенона,
почти земляка Архимеда.
Вот с Архимедом никогда не было таких проблем.
Все, что он делал, можно было
представить, пощупать, сделать, взвесить, изобразить, проверить,
кого-то тут же наказать
или наградить.
   
А ведь, действительно, вроде Всё логично.
Ахиллес пробегает один метр,
а черепаха - десять сантиметров,
Ахиллес - десять сантиметров,
черепаха - один сантиметр.
Далее переходим на миллиметры и микроны -
Всё как бы понятно.
Мы это рисуем на бумаге,
считаем,
поднимаем голову:
Ахиллеса уже давно нет,
а черепаха до сих пор у нас под ногами.
   
Вот она, Наука:
сидишь за столом,
что-то пишешь и считаешь,
поднимаешь голову,
а результата нет,
ничего нет -
одна только невозмутимая черепаха.
   
Чем меньше были шажки,
тем меньше разница между ними.
Шаги дробились и дробились
и эта разница становилась ничтожной.
Совершенно растерянный Ахиллес
замирал на одной ноге.
Он никого никогда не догонит,
если не будет бежать,
а только изучать философию Зенона.
   
Александр так и не понял
ни парадокса Зенона,
ни поведения атомов и молекул,
ни судеб империй и их частей,
но сдавал экзамены и продолжал с этим жить.
   
К тому же в планетарии ему рассказали,
что Солнце выгорит и погаснет
через миллион или миллиард лет,
а еще раньше Земля сойдет со своей орбиты
и постепенно улетит куда-то
в холодный, мрачный, темный и мертвый космос.
   
Вот и возникает злосчастный вопрос
о смысле жизни:
если когда-нибудь Всё развалится,
замерзнет или сгорит,
то какой же смысл в жизни,
которая кончается смертью и после не остается
ничего?!
Если жизнь кончается,
то и смысл ее кончается.
У временной жизни временный смысл...
   
***
   
Каждое утро, опровергая Зенона,
земляне
вставали с кроватей, раскладушек, циновок
пили кофе, чай, воду,
надевали костюмы, кимоно, тоги,
бежали, шли, ехали
по России, Японии, Америке
в самолетах, машинах, рикшах,
на лошадях, верблюдах, велосипедах
в поля, офисы, цеха.
   
В Институт.
   
Задрав рясы, туники и вечерние платья,
во фраках, телогрейках и юбках
запрыгивали в кабины лифтов
гигантской многоэтажной центрифуги,
разогнавшись с утра,
неслись по этажам и кабинетам,
парили по коридорам,
седлая новых лошадок,
меняя аттракционы,
чудом удерживаясь на них,
преодолевая крутые подъемы и спуски.
   
Нарядная карусель
весело раскручивала и меткой пращей вбрасывала
каждого на его место.
   
Ровно в девять Рука
опускала стартовый флажок и пистолет,
выключала секундомер,
азартно отбивающий время прихода.
   
Карусель-центрифуга
прекращала задорно разбрасывать
ученых по темам.
   
Опоздавшие, потупив взор,
виновато крались по безлюдному коридору.
Они не получили вдохновляющего утреннего толчка
и день,
а, может, и карьера, и сама жизнь,
были безвозвратно утеряны.
   
Центрифугу-карусель храма Науки
Рука заводила
огромным золотым ключом
на его куполе.
   
В смутные времена ключ вынимали,
головку его меняли
на звезду, молот, крест, полумесяц серпа.
Во времена откровений снимали весь купол
и надстраивали еще этаж.
   
Строительство часто замирало,
но никогда не прекращалось.
Новый этаж тут же заселялся и обживался
современными научными направлениями.
   
Новоселы, глядя сверху вниз,
изучали опыт предшественников
и думали что, как и зачем строить дальше.
   
Иногда драгоценные кирпичи познания ронялись вниз
и разбивались.
Виновным это стоило должности и карьеры.
   
Нижние этажи постепенно погружались в землю.
Историки их изучали,
археологи раскапывали,
консервировали, превращали в музей.
   
Основные здания Науки были уже построены
и в них оставалось только наводить уют.
   
А вообще, садитесь ли вы в автомобиль,
заходите в магазин,
беседуете с девушкой,
можете не сомневаться,
что Всё вас окружающее и вы сами
являетесь предметом
чьего-то пристального наблюдения, изучения и исследования.

Наверняка есть институт
при университете, академии или спецслужбе,
у вас в стране или за рубежом,
а в нем отдел, сектор, научный сотрудник.
И Всё, что вы обозреваете
своим неискушенным взглядом,
укладывается точками послушных эмпирических кривых
на многочисленных графиках и диаграммах
в растущих библиотеках и архивах.
   
Информационное море привычно бушевало.
Каждая впадающая в него речка, речушка, ручеек
несли в себе тонны
познаний и постижений
прорывая слабые плотины ученых советов.
   
Они и залили костры инквизиции.
Вера слабела,
но зато вот я бросаю
камушек, орешек, железный шарик
с башни, дерева, обрыва
и ты свой бросаешь,
и любой монах,
и женщина, и ребенок,
и главный инквизитор бросает,
и у Всех они падают одинаково,
Всегда.
   
Опровергнуть это было невозможно.
Сжигать за такое было никак нельзя.
   
С геометрией Всё тоже было хорошо.
Хотя параллельные стороны дороги
обязательно вдалеке сходятся,
но если подойти и проверить,
то пересечение хотя бы отодвигалось.
   
С астрономией возникали сложности:
каждый день мы убеждаемся,
что Солнце вращается вокруг Земли
и оно того же размера, что и Луна.
   
Так свершилась научная революция монахов.
   
У них не было детей
и морочащих их прогрессивные головы жен,
думающих, что мужья,
бросающие с башен камушки,
посходили с ума.
Основной инстинкт
и первая заповедь Адаму и Еве
были отключены.
   
Так, методом изоляции и горячего искусственного отбора
началось выведение той разновидности ученых,
которая сохранилась и сейчас.
   
И в средние века
сожжения был достоин далеко не каждый ученый.
При виде некоторых опусов у святой инквизиции
опускались руки и Высшая комиссия
долго ломала головы,
стоит ли под иными трудами
разводить священный огонь.
А ученых становилось все больше
и сжигать их и их труды оказывалось все накладнее.
   
И вот Наука,
освещаясь и обжигаясь в тлеющих еще углях
костров инквизиции,
робко сошла с раскаленного эшафота,
ежась от непривычной прохлады,
путаясь в новенькой мантии,
пересекла рыночную площадь
и взошла на престол.
   
Толпа народа развернулась
и с изумлением стала ждать,
кого же начнет казнить и миловать
новая богиня.
   
Рядом с престолом стоял рабочий стол,
на котором лежали накопившиеся
за много веков пыльные вопросы.
Не оправившаяся от потрясения Наука
вынула обгоревшее перо и, вздохнув,
принялась за работу.
   
А на затухающих кострах инквизиции.
были заложены здания первых институтов.
   
От научных статей
веяло спокойствием и уверенностью,
точки на графиках убеждали,
непонятные формулы успокаивали:
немногие оставшиеся проблемы
будут решены.
Народ чувствовал себя
в надежных, умелых, сильных и правильных руках.
   
В Институте обсуждали вчерашний матч или фильм,
здоровались, шутили,
им предстояло провести вместе
долгий рабочий день,
начиная с теплых чаев
и горячего кофе.
Они пили и бежали в туалет,
замыкая вечный круговорот событий.
   
Это был
Институт постижения Всего,
'Аристотель'.
   
Так звали первого, бессменного и единственного
Основателя Института.
У него, конечно,
были имя, отчество и фамилия,
но, как человек широких эллинистических взглядов,
он настаивал,
чтобы его называли именно так.
   
Приближенные сотрудники
удостаивались чести
обращаться к нему:
'О, Учитель!'.
   
Он несколько раз в день
умащивал тело маслами,
заседания демократично проводил
под деревом в институтском саду,
носил котурны на босу ногу и лавровый венок.
Дороже всего ценил истину.
   
Был поразительно похож
на изображение того самого Аристотеля
и старожилы намекали,
что это тот самый Аристотель и есть.
   
Все его привычки были те самые, аристотелевские:
женщин предпочитал молчаливых,
институтским весельчакам заявлял,
что ни один свободный человек
не будет играть и петь,
если он не пьян.
   
Обожал холмы - перевернутые Сосуды.
Настоящий город должен быть виден с холма -
часто повторял он.
Наверное, поэтому и выбрал Киев.
Предлагал даже создать
город-государство Киев,
наподобие древних Афин.
   
Аристотель родился
почти сразу после казни Сократа
настойчивой греческой демократией.
   
Пока его могущественный ученик Александр Македонский
осваивал империю
и примерялся к Вавилону
Аристотель, пользуясь наивысшим покровительством,
написал Всё,
что сделало его великим.

Когда Македонский неожиданно умер
Аристотеля, естественно, тут же судили и приговорили
к смертной казни.
Он не собирался травиться,
как Сократ,
бежал,
женился на племяннице
какого-то тирана,
исчез, якобы умер,
и возродился во всей своей
славе и бессмертии.
   
С прежним именем,
но в новом облике
предстал перед руководством Университета.
   
На этом месте он застал
возглавляемый Европой
захудалый институтик,
еще греющийся на догорающих углях
средневековых костров.
Срочно требовались
Возрождение, Просвещение, Реформация.
   
***
   
Очень нервная береговая линия у Европы.
   
Каждый полуостров - полная неопределенность -
не остров и не материк.
И куда он движется,
и движется ли?
Да еще и тысячи островов вокруг.
Многие растерянные мудрецы на них рождались.
   
Посмотрите, какая у Китая
плавная и гладкая
береговая линия.
Только один полуостров выделяется
и сразу отделяется -
Корея.
   
А у Европы таких полуостровов пять
и Все - рассадники империй,
это еще без Англии.
У переменчивого европейского краба
какой-то полуостров
становился Головой,
а остальные - руками, ногами, клешнями и панцирем.
Потом другой отросток суши умничал
и облик прекрасной Европы
разительно менялся.
Европа была сложной,
очень сложной.
   
Зарядкой, косметикой и завтраком
у толерантной и политкорректной Европы
был сбор разлетевшихся за ночь органов
в единое прекрасное тело.
   
Органы,
а с утра они Все именовались одинаково:
органами
и больше никак,
со спорами и скандалами решали,
кто сегодня будет
ногами, руками, желудком, сердцем, клешнями, панцирем
и, самое главное, Головой.
Не Всегда удавалось Всех собрать,
почти никогда.
   
Объединение Всей Европы так и не осилил никто,
ни Карл Великий, ни Наполеон, ни Гитлер.
Даже великий Рим меньше ее половины собрал.
   
Историки рассказывали,
что сейчас уже наметился прогресс.
Раньше и целых органов толком не было -
рассыпанная мозаика
из вольных городов, княжеств и графств.
Тогда и начали картины мозаикой выкладывать,
чтобы можно было Всё быстро поменять.
В музеях и на выставках стали появляться скульптуры
без рук, ног и головы.
Это были зарисовки европейской жизни.
   
Каждое утро Европа
нервно пыталась собрать воедино свои строптивые части.
Полный Китай этого ревниво, но терпеливо ждал.
Китай тайно обожал Европу.
Каждый день к обеду она выходила
совершенно иной и непредсказуемой.
Глядя на нее,
Китай стал терпимее относиться к двум Кореям,
даже к Японии.
   
Для всякого рода посетителей, просителей,
и прочих непосвященных
главное было понять,
кто работает Головой сегодня.
С первого раза это мало кому удавалось.
   
Колумб, например, с пятого раза угадал.
   
Итальянец Колумб
перешел на службу к французскому принцу,
потом присягнул португальскому королю.
Когда тот не дал денег
на его морскую авантюру,
Колумб обратился к испанскому герцогу,
который и слушать его не захотел.
Самыми внушаемыми оказались
католические величества Испании,
и то со второго захода.
Наверное, сказался национальный подъем
после изгнания евреев.
   
А ревнивый китайский император
смотрел, смотрел на это,
да и сжег Все свои корабли:
нечего китайцам
в этой изрезанной Европе искать.
И то был флот
не из трех,
как у Колумба,
а из трехсот кораблей.
И каких кораблей!
Куда там колумбовым лодкам.
   
Пятая попытка удалась Колумбу.
Не сомневайтесь, он бы продолжал.
Около пятисот королей, князей и графов
правило тогда в Европе,
был выбор.
А будь Европа единой, как Китай,
после второй же попытки
Колумба бы казнили.
   
Какое, выходит, счастье,
что тогдашняя Европа
была так раздроблена.
Не видать бы объединенной Европе колоний,
а будущие колонии
прозябали бы в своих провинциях до сих пор.
А так индусы начали играть в крикет и пить английский чай.
   
Ружья, пушки, книгопечатание, электричество
и куча других идей
традиционно Европой отвергалось
и сообразительные изобретатели пользовались
желанием светлейшего Герцога
переплюнуть соседнего Графа,
а то и самого Короля.
   
А в Китае провинциями управляли чиновники
и была дисциплина.
Партия евнухов была за флот и прогресс.
Их же противники,
находили высшую гармонию в интимном уединении.
Для этого была необходима Стена.
Партии было две,
император один.
Партия Стены победила партию Флота.
Какое везение для Европы,
что Китай был единым, монолитным
и здоровые мужики в нем победили.
   
А получи Колумб поддержку французского короля,
Франциска I,
что в какой-то момент казалось логичным
и даже вероятным,
вышел бы он из французского порта
под французским флагом.
И не было бы испанского века,
Сервантеса и Веласкеса.
Франциск I,
а не испанец Карл V Габсбург
получил бы долгожданную
императорскую корону,
а обе Америки и большая часть Европы
и по сей день говорили бы по-французски.
Были бы другие войны,
государства и страны.
Ренессанс назывался бы по-другому,
великие революции,
может, произошли бы в Англии и Германии,
а не во Франции и России.
   
Зато теперь туристы могут любоваться
китайской Стеной,
а не ломать головы над иероглифами
в обеих Америках и Австралии.
   
***
   
На работу в Институт Александра принимал
сам Аристотель
в увитом виноградом кабинете-беседке.
   
Поняв, что Александр - еврей,
Аристотель странно удивился,
долго его рассматривал и расспрашивал,
как и почему он тут оказался.
К своему стыду, именно в истории евреев
Александр был не силен.
   
Застряли еще в Древнем Египте,
который Аристотель как раз хорошо знал
по рассказам своего учителя Платона,
который еще до основания школы в Афинах
жил в Египте и учился вместе с евреями.
   
Основатель вспоминал,
какие свитки присылал ему
Александр Македонский
из захваченного Иерусалима.
   
Что Александр знал
про древние иудейские свитки?
Приходилось многозначительно кивать.
   
И тут к ним,
на правах древнего знакомого,
ввалился Ахиллес
с Черепахой под мышкой.
   
Постепенно тот самый злополучный парадокс,
не без участия врагов греков,
троянцев,
а позднее спартанцев и римлян,
перерос в зловещую сплетню,
о том, как прославленный герой,
на самом деле не может ступить и двух шагов,
даже черепаху догнать.
Приплеталась к этому
и злополучная Ахиллесова пята.
Начали ползти слухи
о хромоте и ранней смерти героя.
Не сильно искушенный в парадоксах Ахиллес
был совершенно растерян.
Дело даже не том,
что он с первого шага обгоняет черепаху,
а в том, как это вообще Всё получается?
   
Совершенно травмированный этим вопросом,
он ушел с военной службы,
пережил слухи о своей смерти,
подавался учеником к различным философам,
которые совершенно запутали его самого и Черепаху.
Верная Черепаха сопровождала его
во Всех философских скитаниях.
Понять, почему быстроногий Ахиллес
не может ее догнать
она тоже не могла,
но Всегда ему сочувствовала,
утешала и страшно радовалась,
когда после очередного
тысячного и миллионного эксперимента,
он с легкостью опережал ее.
   
Поняв, что философия им не поможет,
они затаились и терпеливо ждали
неизбежного ее упадка
и расцвета Науки.
Продержавшись Всё Средневековье
они добрались до Института,
узнав, что он основан самим Аристотелем.
Сначала их пугало
философское прошлое Основателя,
но потом, решив,
что в одну реку нельзя войти дважды,
они вступили в его зеленый кабинет
в надежде разрешить, наконец,
их головную боль.
   
Эта история совершенно возмутила Аристотеля.
Ему самому поднадоели уже и Зенон, и Сократ
с их парадоксами.
   
Сам он революциями не занимался,
мечтал о просвещенной монархии,
пострадал от демократии,
самой первой,
афинской.
   
Сократа же за его парадоксы казнили.
И понимали, кого казнят, но казнили,
по закону,
демократично,
с голосованием,
почти с референдумом:
более пятисот человек высказалось.
Мудрый и наивный Сократ,
первый античный просветитель.
Он верил, что слепые прозреют
и глухие услышат,
а прозревшие будут безумно счастливы
увидеть этот прекрасный мир.
   
Много лет спустя,
Александр с Женой побывали в Афинах
на четырехугольной площади рынка,
на том, что от нее осталось.
Здесь и проповедовал Сократ.
Уцелел и тогдашний туалет
на одной из сторон площади.
Это была выдолбленная в камне траншея,
по которой протекала вода.
   
Никаких перегородок не было,
Всё по-демократичному прозрачно и открыто,
не надо даже сдерживаться,
боясь упустить мысль Сократа -
садись и продолжай впитывать мудрость.
Человек же находится не там,
где он сидит,
а там, где его мысли.
   
Александр посидел на обломке колонны,
покормил яблоком философствующую рядом черепаху.
   
После смерти Сократа
долго еще никто не хотел
заходить в клетку со львами.
Не захотел и Аристотель.
Он ревновал к Зенону,
который, хоть и двумя веками ранее,
не побоялся схватиться с тираном
и героически погибнуть.
Зенон, даже для Аристотеля,
был классиком.
Сам Аристотель с тиранами
предпочитал мириться,
но революционную смелость,
в глубине души, уважал
и решил, наконец, раз и навсегда разобраться в вопросе.
   
Какое может быть Возрождение,
если даже Ахиллес
не догонит
ползущую черепаху?
Понятно, что догонит,
но сама мысль, что может не догнать...
И тому есть расчеты!
Нужна была новая теория.
   
Аристотель откашлялся
и начал вступление
о герое древнего мира, Зеноне,
его борьбе с тиранами
и незабываемом, классическом уже, парадоксе.
   
Этот Зенон, конечно, герой и древний,
но своими парадоксами
тормозит наше поступательное
теоретическое движение вперед.
Давно пора
окончательно развенчать
парадокс Зенона
и вынести его из интеллектуального мавзолея.
   
И Аристотель предложил Александру исследовать,
да, да,
парадокс Зенона
и он надеялся,
он был уверен,
что уважаемый еврей,
с этим справится.
   
Застывший Александр вдруг понял,
что сейчас он должен,
если не выразить обязательный восторг,
то хотя бы улыбнуться.
   
Была создана лаборатория имени Зенона,
в которую и попал
только что поступивший в Институт Александр.
   
Теперь ему предстояло разбираться,
почему пострадавший от древней тирании Зенон
считал, что чемпион по бегу Ахиллес
не сможет обогнать свою собственную Черепаху.
   
Не может же быть,
что Зенон, действительно, так считал.
Он же был совсем не дурак
и черепах каждый день видел.
Может поиздеваться решил
или что-то другое доказать?
А может, он все-таки был прав,
по какому-то бесконечно большому счету?
   
С такими тяжелыми думами
Александр брел в библиотеку,
перебирая варианты.
   
На стометровке, конечно, не догонит.
А если устроить марафон,
длиною в жизнь?
Тогда греки жили, в среднем, тридцать лет,
а черепахи - триста.
Вот и обнаружила бы Черепаха на своем пути
бездыханное тело Ахиллеса,
даже оплакала бы его,
посидела бы несколько дней в трауре,
и, не торопясь, потопала бы дальше,
к победе.
   
Нет, этот парадокс,
не из нашего земного мира,
в котором бесконечно и скучно
тянутся две параллельные прямые,
которые никогда, вообще никогда,
не пересекутся.
А если и пересекутся,
то мы этого никак проверить не сможем,
потому, что пересекутся они, может быть, в бесконечности
и нам до нее на этой Земле не добраться.
   
Чем больше он занимался,
тем больше понимал,
что не такой уж и парадокс
был описан Зеноном.
   
Из него следует, что движения вообще нет,
а, значит, нет ни времени, ни пространства.
Зенон это угадал,
но никак не мог доказать,
кроме как таким дурацким примером.
   
В природе нет
ни прямой линии, ни окружности, ни даже точки.
Математика к природе
не имеет никакого отношения.
   
Стоп, стоп, стоп.
   
Диссертацию ему писать и защищать
в этом бренном мире,
где нет никаких бесконечностей,
а эту кляксу на бумаге
принято считать идеальной точкой.
   
И он попытался представить
какого-нибудь галактического Ахиллеса
и такую же космическую Черепаху,
которые соревнуются,
двигаясь по изгибам поверхности в пространстве,
где сам путь решает Всё.
Ахиллес огибает по своему пути половину галактики,
где его уже давно ждет
сделавшая два шажка, но по своему пути, Черепаха.
   
Или в микромире какой-то, то ли квант, то ли частица
по имени Ахиллес
куда-то несется, теряя массу и почти исчезая,
а неторопливая грузная Черепаха
уже давно ищет почти исчезнувшего Ахиллеса на финише.
   
Сложно быть Зеноном в нашем прямолинейном мире.
   
***
   
Первый же доклад,
который Александр услышал в Институте,
обнадежил его ссылкой на парадокс Зенона.
   
Кремень занимался доказательством того,
что жизни на Земле нет,
даже растительной.
   
Выглядело это вполне логично.
Какова доля Земли во Всей массе Космоса?
Ноль целых, ноль десятых,
тысячных и миллиардных.
Вероятность, возникновения Земли
пренебрежимо мала,
в сущности, равна нулю.
Этой Земли-песчинки практически нет,
ее невозможно даже разглядеть.
Ноль целых и еще длиннющий ряд нулей после запятой.
И как на такой песчинке
вообще может что-то появиться?
Это совершенно нереальный Переход,
он невероятен, невозможен.
   
То, что мы видим, слышим и едим -
это иллюзия,
странный мираж,
бессмыслица,
каменный сон.
   
Существует же парадокс Зенона о том,
что никто и никогда не догонит никакую черепаху.
И неважно, что он ее догонит.
Существует строгое логическое доказательство.
   
Кремень был прямым потомком
тех самых заполняющих Галактику
аристократических Камней.
И потомки тех самых древних Камней
не оставили попыток
во что бы то ни стало,
любой ценой,
хотя бы сейчас
доказать свою правоту.
   
Александр от этой идеи был в полном восторге:
каменный парадокс
давал надежду защитить диссертацию
на парадоксе Зенона.
   
Попробуй доказать,
что ничего нет
и диссертацию защитить,
и академиком стать,
и финансирование получать.
А это направление Кто-то поддерживал,
загадочно и непонятно.
Но Наука и должна быть загадочной и непонятной.
Это вам не Стену или Башню из камней сложить.
Это Наука!
   
Сам Кремень излучал принципиальность и
почти Всегда голосовал против.
Он был чужой в этой
податливой,
мягкой,
желейной,
органической цивилизации.
   
Но нельзя сказать, что Кремень
был совершенно чужд компромиссам.
Когда заходила речь
о размножении, эротике, даже сексе,
Кремень, совершенно не смущаясь,
с великолепным спокойствием
вел Всех в музей камней
и с азартом демонстрировал
самые прочные и драгоценные
алмазные и бриллиантовые
семьи электронов и протонов,
и их легкомысленно-неустойчивые радиоактивные связи.
   
Кстати, и личная жизнь
у него складывалась превосходно.
Он увлекался, конечно же,
скульптурой
и мог воплотить
в мраморе, нефрите, хрустале, малахите
любую свою мечту и фантазию.
   
У него даже был молодой,
довольно успешный ученик.
Он доказал,
что весь мир состоит
из одного электрона,
который движется
со сверхсветовой скоростью по Вселенной
и точкой, носящейся по объемному, многомерному экрану,
изображает нашу жизнь.
А иначе, как объяснить, что Все электроны
как близнецы,
похожи друг на друга?

Гора родила электрон,
но какой.
Его и звали Электрон,
и сам он был таким живчиком-электроном,
за мгновение оббегающим весь Институт.
Он метеоритом влетал в комнату,
пожимал руки
одновременно Всем сотрудникам,
разговаривая сразу со Всеми,
захлебываясь от своих
так медленно текущих слов,
брызжа глаголами и идеями,
желая заниматься Всем,
сделать Всё.
Глядя на него, казалось,
что, действительно,
ни для кого другого
места во Вселенной
уже не осталось.
Подозревали, что он вообще никогда не спал.
Как же может заснуть Электрон,
один образующий Вселенную?
   
С глубочайшим презрением относился ко Всем,
кто ограничивал себя скоростью света -
примитивные создания.
   
Маленький, худенький,
Электрон все время двигался, подпрыгивал и говорил,
Кремень неподвижно молчал.
При этом они прекрасно ладили
и понимали друг друга,
почти никогда не разговаривая,
переглядываясь и кивая.
   
Это вселяло надежду
на единство противоположностей,
а не только на их борьбу.
   
***
   
Стараясь вникнуть
в образ и мысли Зенона,
Александр забрел в университетский отдел древних рукописей
и натолкнулся на незаметную дверь,
выглядевшую, как стена.
   
Из проступающих греческих букв
на еле заметной старинной табличке
Александр полупрочел-полуугадал
свое имя.
Неужели что-то
из Александра Македонского?
Отодрав старую дверь,
он будто вошел
в сгоревшую Александрийскую библиотеку,
в ее технический музей.
   
Там была перекочевавшая из Приседающего Дома
чудом воскресшая рукопись
и модели почти Всех дошедших до нас
машин и механизмов Герона Александрийского.
   
Тут же рядом некто Конфуций описал,
как мухи обнаружили рукопись,
которая активировала призрак Герона.
   
Александр разглядывал модели
и читал описания.
   
Можно было разжечь
на храмовом алтаре огонь
и возносить игрушечные молитвы богам,
залить в пересохшие сосуды воду и вино,
засыпать новый песок,
заменить истлевшие веревки
и снова смотреть
величественные греческие трагедии,
слушать предсказания оракулов
из храмов-рычагов
и свистящих чайников-птиц.
   
Автоматизированный храм,
к воротам которого
подходит жрец,
возжигает на алтаре священный жертвенный огонь
который, где-то за кулисами,
греет воду.
Та нагревается и расширяется,
переливается в другой сосуд,
пересыпается песок,
под тяжестью которого
веревки натягиваются на блоках,
медленно и торжественно,
с паровой органной музыкой,
открываются храмовые ворота.
   
Огонь слабеет и затухает,
воздух и вода охлаждаются
и возвращаются обратно,
ворота храма закрываются
до следующей службы.
   
И это означает,
что жертвы и молитвы приняты
и благополучная жизнь продолжается.
   
Если что-то заедало
и ворота не открывались,
то журили нетвердых в вере прихожан.
   
А после незадачливый храмовый механик получал взбучку за то,
что недосмазал, недопрочистил, недокрутил.
Очень уж сильно его, конечно, не наказывали -
высокой квалификации и деликатности
требовала эта профессия.
   
И эта идея Герона, судя по всему,
применялась.
Раскопан археологами такой автоматизированный храм.
   
И тут же сосуды
для превращения воды в вино,
автомат для продажи воды,
святой воды,
торговый автомат,
пожарный насос,
хитроумные фонтаны.
   
Мир мечты продолжался в автоматическом театре:
веревки на блоках, гирьки, грузы.
Шары падали на медные листы,
раздавался гром,
пар выходил из трубочек
и свистел на все лады.
   
Еще и в Средние века
над Героном ехидно посмеивались,
кивали на на так и не сбывшуюся
паровую машину,
на языческие трюки
с автоматизированными храмами
и превращающими воду в вино сосудами.
   
Призрак Герона
явно преследовал именно Александра,
являлся ему во сне и требовал,
чтобы Все его идеи были воплощены.
Александр не слыхал от старожил,
что Герон кому-то являлся раньше.
Почему он избрал именно его?
Не из-за его же знаменитого
греческого имени.
Две тысячи лет
не с кем было ему разговаривать?
   
Пришлось для Герона соорудить
чайник с горелкой на подставке с осью.
Чайник кипел, вращался,
Герон успокаивался.
Из чайника с посвистом вылетал Паровой Джин,
толкал его по кругу
и выполнял просьбы Герона -
они были друзьями.
Вода в чайнике кончалась,
уставший Джин отдыхал,
оправдываясь,
что все равно вечный двигатель невозможен.
В доказательство листал
современный учебник по физике.
   
В ответ, мстительно ухмыляясь,
Герон добавлял,
что невозможно и бессмертие
этих наглых белковых тел.
Эти биологические существа,
болтливые организмы,
которые считают,
что не может быть вечного двигателя,
мечтают о бессмертии.
И не только мечтают!
Целые лаборатории и институты создают.
   
При этом указывал на слово 'Всегда'
на фасаде Института.
   
- Но есть же морские ежи,
живущие по сто лет.
Известна черепаха,
которая могла жить вечно
и лишь случайно умерла.
- Ты экстраполируй, экстраполируй, больше!
   
Герон нервничал,
добавлял воды и огня в горелке,
Паровой Джинн горячился
и дискуссия продолжалась.
   
Если от идеи вечного двигателя
ученые оказались
даже с каким-то облегчением и злорадством,
бойкотом этой темы,
то отрицание идеи бессмертия и по сей день
дается очень тяжело и болезненно.
   
Попробуйте заставить
уважающего себя маститого ученого
не разбираться, не испытывать,
а только посмотреть
какой-нибудь совершенно невинный, простенький,
даже работающий вечный двигатель.
Пусть даже не вечный, но пока что работающий.

Он даже обидится,
и руку подавать вам перестанет.
А скажите ему,
что любой белок смертен
и нечего даже пытаться
его жизнь до бесконечности продлить,
он уже с вами крупно поссорится.
   
А добавьте, что эту никчемную жизнь нечего и продлевать -
тут уж он и разговаривать с вами перестанет,
и всякие отношения прекратит.

Всё это и произошло с Героном,
которого подзуживал Паровой Джинн,
и при этом, на свою голову,
присутствовал Александр.
   
Профессор Бессмертный
совершенно безжалостно отбрасывал и пресекал
всякие лженаучные попытки постижения
вечной жизни двигателя.
   
'Не научно' - это был приговор.
При этом ящик его головного мозга захлопывался,
тема считалась исчерпанной,
дальнейшие разговоры он прерывал,
и далее избегал встреч с вами.
   
Непритворно и непрерывно
он был встревожен проникновением
лженауки
в незамутненный научный кристалл.
   
Герона и Джинна мало интересовало
мнение и настроение Профессора,
но Александр планировал защищать диссертацию и,
чтобы сгладить неприятное впечатление,
решил рассказать
об одном очень удачном опыте
с философским камнем,
начав, как всегда,
со своего фирменного дурацкого вопроса.
   
- Профессор, Вы бы приняли в аспирантуру
человека из народа,
который предложил бы получать
золото из мочи
на основании схожести цветов?
   
В семнадцатом веке
Бранд из Германии был тем самым авантюристом и дилетантом,
которого и близко нельзя подпускать к науке,
даже к лженауке, алхимии.
Начинал он простым солдатом,
так как денег, связей и образования
у него не было.
Объявил себя врачом.
Судя по тому,
что солдаты его не повесили,
голова у него работала
и каких-то знаний он нахватался.
Его душа алхимика жаждала
философского камня.
Поразмышляв, он понял,
что совершенное можно найти
только в самом совершенном
божьем творении - человеке.
Более того, неискушенный человек
каждый день выливает из себя
совершенно золотую,
переливающуюся на солнце жидкость.
Это и есть тот самый философский камень
в жидкой форме.
Лаборатория и оборудование
уже тогда стоили очень дорого.
Бранд занялся торговлей,
накопил денег на лабораторию.
По дешевке он покупал золотую жидкость в соседней казарме,
кипятил, выпаривал, смешивал, прокаливал, перегонял.
И у него получилось!
Он увидел золотистый воск на дне колбы.
И это золото, к тому же, ярко горело и светилось в темноте.
Светилось Всё,
к чему оно прикасалось.
Куда там золоту!
Это была сама первичная материя.
   
Завистники объяснили купцу,
уже ученому-дилетанту,
что это не золото,
не первичная материя,
даже не метал.
Это был фосфор, в переводе - светоносный.
Для купца он и стал философским камнем,
на вес золота,
дороже золота,
так как многие годы притягивал для него
золото, серебро и драгоценные камни.
   
Так Европа,
освещенная холодным зеленым светом фосфора,
выходила из Средневековья.
Впервые со времен Античности
был получен новый элемент.
Потом тайну изготовления
у этого неуча
купил великий ученый Лейбниц.
  
Профессор взбесился:
'Нашелся представитель народа!
Какого народа?'
Он объявил Александру,
что гениальный Бранд
ни в коем случае дилетантом не является,
так как профессионально изучил свой вопрос,
несмотря на отсутствие систематического образования.
И участие в этом самого Лейбница
неоспоримо этот профессионализм доказывает.
   
Как этот еврей
позволил себе глумиться
над гениальным открытием фосфора
и над самим Лейбницем.
Теперь этот потомок Авраама
с присвоенным именем Александр
приперся к нам в Институт,
чтобы учить нас,
самого Аристотеля!
Откуда взялся на наши головы
этот еврей?
   
Последние фразы Профессор
уже произнес про себя,
но Александр прекрасно их понял
и это заставило его стать осторожнее
в словах и выводах.
   
Кроме обиды,
он понял, как трудно, почти невозможно,
кому-то что-то доказать.
   
Ведь тысячи лет люди видели,
как подпрыгивает крышка
котла, горшка или кастрюли
от пара кипящей воды.
Наверняка были и гениальные кухарки,
которым надоедало без конца вытирать плиты
и они жаловались хозяину или мужу,
что, чем крышки подбрасывать,
лучше бы этот пар мельницу крутил
или телегу двигал.
Но кто слушал эту дуру.
   
Уже тогда Паровой Джинн
так поддавал огня,
что крышка взлетала и улетала
в дальний угол кухни.
Как мог, намекал.
   
Да что там сложный паровой двигатель.
После Герона
простой арбалет в разных местах еще раз пять заново изобретали.
Не по зубам многим народам и эпохам
он оказался.
   
Ну, в конце концов, можно и без арбалета прожить.
Но нет, какой-то неугомонный источник
заставляет снова и снова
открывать Америку, законы Ньютона, паровой двигатель
и арбалет.
   
Представьте, как какой-нибудь
первобытный Галилей
выходит с товарищами из пещеры
и, вместо поиска пропитания,
с горящими глазами взбирается на дерево,
и с возбужденными криками
начинает бросать вниз
камни, бананы, орехи
и внимательно наблюдать,
как они падают.
   
Его с восторгом поддерживают
сидящие рядом обезьяны,
а нормальные сородичи
недоуменно смотрят снизу вверх.
   
Слезши с дерева,
он забивается в дальний угол пещеры
и что-то смешивает в костре.
   
Потом с разбегу прыгает в какую-нибудь лужу
и удивленно наблюдает,
как вода выходит из берегов
и Всегда правильными кругами расходятся волны.
   
Если ему повезет
сородичи вспомнят,
что он придумывал много полезного,
и будут снисходительно смотреть,
как он углубляется в теорию.
   
Хорошо, если до него вовремя дойдет,
что из обнаруженного им в костре оплавленного стекла
нужно срочно сделать
украшения для женщин
и игрушки для детей.
   
Две тысячи лет назад греки могли
разработать паровой двигатель,
свершить индустриальную революцию,
гребцов с галер
отпустить на свободу,
устроить работать на судоверфях
и платить им зарплату.
   
Глядя на игрушки Герона,
Александр начал понимать,
насколько не было в таких изобретениях
потребности в обществе.
   
Усовершенствованное оружие
не помогло и Клеопатре в Египте,
где Герон жил.
   
А представляете,
как летали бы ее пароходы,
а мощные пружины арбалетов-пушек
разносили бы
борта вражеских кораблей
и любые стены.
Ах, с какой радостью страстью и триумфом
въехала бы Императрица на гигантском арбалете в Рим.
   
Не получила Клеопатра
паровых кораблей
и усовершенствованного оружия.
Она пользовалась своими средствами,
теми, что были ей ближе,
которые были много раз опробованы.
И в чем-то она была права.
   
Гениальный Архимед погиб
вместе с Сиракузами.
Его немыслимые машины
захватывали, переворачивали и топили
корабли противника.
Огромные зеркала
сжигали их еще далеко от берега.
И не только война.
Специально изобретенные лопасти
перекачивали воду в сады и на поля.
Сицилия цвела,
была интеллектуальным и культурным центром
еще до Афин.
Крохотные Сиракузы
были непобедимы.
Достаточно одного правильного гения
при мудром правителе.
И в этом победном благополучии
бес попутал
придворного ювелира
чем-то разбавить чистое золото
в царской короне.
Возникли подозрения, слухи,
но не было доказательств.
Царь обратился, конечно, к самому умному, Архимеду,
и тот справился с задачей блестяще.
Он же всю жизнь наблюдал,
как вытесняют воду
корабли в море,
тела в ванне.
Ничем от них не отличается и корона.
Попросил у царя меру золота,
равную весу заказанной короны,
проверил сколько воды оно вытесняет.
Потом опустил в воду корону -
разница была налицо.
Жулика-ювелира казнили,
Архимеда наградили.
И тут началась уже вторая Пуническая война.
Еще более совершенные машины и зеркала
были готовы для новой победы.
Но сын казненного ювелира
ночью открыл ворота.
И царь, и Архимед погибли,
Сиракузы перестали существовать
хитроумные рычаги и винты стали трофеями,
выжившие сиракузцы - рабами.
И кого спасли или осчастливили эти зажигалки?
   
А у Клеопатры в руках,
нет не в руках,
находилось другое,
самое простое и прекрасное в мире оружие,
она им
виртуозно владела,
и оно срабатывало,
хоть на какое-то время.
Любви в Риме явно не хватало,
но не могла и Клеопатра переварить
всех римских проблем.
А всякая там физика и механика
проходила мимо нее.
   
Да что там Клеопатра!
Самого Наполеона,
технаря-артиллериста,
ученые и изобретатели
тщетно уговаривали финансировать создание
подводных лодок,
летательных аппаратов,
ракет.
   
Вдруг беседа была прервана.
Чайник, вопреки Всем законам физики,
без огня,
начал бешено вращаться,
снарядом слетел со штатива
и разнес половину лаборатории.
   
Перегретый Паровой Джинн вылетел наружу,
ошпаренный Герон вспомнил о богах,
лабораторию очередной раз надо было ремонтировать,
но никто не был удивлен.
   
Все давно знали и понимали,
что их посетил Электрический Джинн,
скандальное воплощение
самого Зевса-громовержца,
метателя молний,
грозный ангел электричества.
Ему, невидимому,
даже не надо было подкрадываться
и он запустил меткую молнию
прямо в чайник Герону.
   
Электрический Джинн бросал икринки молний
в чашки, стаканы и бокалы
с кофе, чаем и пивом.
Напитки закипали, становились раскаленным шампанским,
сосуды взрывались,
платья и костюмы выбрасывались,
скандалы учащались.
Джинн обожал оживлять
таких слабонервных
меткими уколами тока.
   
Джинны Магнитный и Электрический
были близнецами,
но так как оба были невидимы,
то их часто путали.
   
У Электрического
был скрытный и вредный характер,
проявлялся тем, что неожиданно бил током,
и ставил эксперименты,
от которых Институт
вибрировал и дрожал.
   
Магнитный был работягой
и вечно таскал на себе всякий железный мусор.
Боялся перегревов:
магнетизм исчезал,
железяки опадали
и он опять становился невидим.
Потеряв так свой облик,
он уже не мог присутствовать на Советах,
так как другие члены,
а главное, Председатель,
никак не ощущали его пребывания.
Перегрев он переносил мужественно,
как простуду,
отсиживаясь в лабораторных холодильниках.
   
Электрического на Совет не пускали,
потому что, кроме опасных шаровых молний,
он никак не мог обозначить
свое наличие.
Некоторые члены Совета
даже не верили в его существование.
Джинн обижался и усиленно искал форму.
   
Ставить ультиматумы Электрическому шутнику
было невозможно,
так как повелитель молний
мог лишить тока весь Институт
и даже лабораторию своего друга, Герона.
    
***
   
Изучение первоисточников
нужно прекратить вовремя.
   
Ангел-хранитель в облике мочевого пузыря
будил Александра, к чему-то его подключал,
заставляя записывать.
В эти минуты
Александр чувствовал себя лососем,
который, непонятно зачем,
плывет куда-то против течения,
чтобы, наконец, отнереститься
на этой бумаге.
   
Александр пригласил Ахиллеса с Черепахой
обсудить свои теоретические наработки
возле Дома,
на углу Круглоуниверситетской и Крутого спуска.
   
Настоящее решение
пришло, как Всегда,
неожиданно.
   
Рассуждения и выкладки Александра
о макро- и микромире
были прерваны Орлом Ницше,
сбежавшим,
а, может, и специально посланным.
   
Ницше, верно оценив погруженность в вопрос
двух теоретиков,
выхватил Черепаху,
поднял в воздух
и бросил вниз
на сверкающий шлем Ахиллеса,
чтобы окончательно вышибить из них дух
бесплодной сократовщины и зеноновщины.
   
Ахиллес еле поймал Черепаху,
прикрывая от Орла,
в невероятном сальто оседлал ее
и они вместе скатились по Крутому спуску.
   
Сам Александр Македонский
мечтал брать с великого Ахиллеса пример,
а он тут, посреди Киева,
несется с Крутого спуска
верхом на Черепахе.
   
Орел Ницше понял, что проиграл,
и, не дожидаясь мести от копья Ахиллеса,
ринулся в противоположную от Рынка сторону.
   
Дом стоял почти посредине
между Рынком и дворцом Президента.
   
Ницше давно влекло ко дворцу.
Он мечтал свить на этой скале гнездо
и обрести покой
среди гигантских каменных
орлов, змей, черепах и крылатых львов.
   
Но Ахиллес и не думал мстить.
Он понял, что нашел.
   
Вместе с экологами и телохранителями,
под пристальным наблюдением
Европы и самого Президента
он изловил затаившегося Орла.
   
Защита диссертации получилась блестящей.
Выдрессированный Ахиллесом Орел-философ Ницше
взмывал, поднимал Черепаху в воздух
и бросал вниз.
Быстроногий Ахиллес, в невероятном кульбите,
ловил ее и верхом на Черепахе,
в пику прямолинейному Эвклиду
и формалисту Зенону,
по невозможной траектории
немыслимо искривленного пространства
под знаменами Гаусса, Римана и Лобачевского
они слетали по Крутому спуску,
ловким маневром огибали Рынок
и с веселыми брызгами
влетали в Крещатик.
   
Этот уникальный эксперимент
потом повторяли во многих лабораториях мира,
но полного совпадения
с Круглоуниверситетской и Крутым спуском
не было ни у кого.
Не описать этих изгибов,
не повторить их манящей кривизны.
   
После защиты неутомимый Ахиллес
пытался усложнить правила игры
и бегать по склону вверх.
Черепаха резонно возразила,
что это же Крутой Спуск,
а не Подъем.
Крутой Спуск на то и спуск,
чтобы по нему спускались,
а не наоборот.
Вот где пригодилось дальновидное название:
Крутой именно Спуск.
Догадливый Ахиллес намек понял,
взял оппонента под мышку
и побрел вверх к Дому.
Докторскую он решил писать
по парадоксу Зенона в микромире.
   
Александр грустно наблюдал
за весельем друзей
и понимал, что диссертацию
ему на этом уже не защитить.
Куда ему, сугубому теоретику,
тягаться с героем войны, полубогом.
Все музеи заставлены его статуями.
Да и не проделать ему такого кульбита,
не повторить этот блестящий эксперимент.
Не выйдет у них вдвоем
выехать на одной Черепахе.
Придется придумывать что-то новое.
   
***
   
'Падающего толкни' -
искрилось Всеми буквами на двери.
   
Александр споткнулся
и стал задумчиво вспоминать,
где он уже слышал
столь заманчивое предложение.
   
Любопытство пересилило надежду на то,
что Все потайные комнаты
он уже обнаружил,
и Александр сунул нос в коварно приоткрытую дверь.
   
И тут его толкнули и втолкнули.
Это был, хороший уже знакомый Александра,
Орел Ницше,
на сей раз, со Змеей на шее.
   
Поднаторев в научном сбрасывании черепах с высоты,
Ницше стал специализироваться
на обучении змей полету.
Об Александре у него сохранились
самые теплые воспоминания
и благодарный Орел представил его собранию.
   
Знакомство с Орлом Ницше
существенно расширяло
институтские связи Александра.
Не каждый удостаивался чести
и рисковал быть приглашенным
в пещеру-лабораторию
с таким обнадеживающим призывом.

При входе ему вручили плетку -
наверное, падающего
приходилось не только толкать.
   
'Бог умер, - приветствовал Александра Оратор:
- Бог умер и мы свободны!'.
   
'Умерли Все боги', - горестно вторили древние греки.
уже обследовавшие гору Олимп.
'Бог не умер,
он просто ушел, удалился, скрылся', -
примирительно сообщали умеренные мудрецы.
   
Услышав это, атеист Александр
уважительно подумал,
что эти очень религиозные люди
все же допускали, что Бог когда-то был.
Но не для того же они собрались,
чтобы хоронить почему-то вдруг умершего 
бессмертного Бога.
   
'Бог умер, да здравствует Сверхчеловек!' -
продолжал Оратор.
   
Осторожничая и уже побаиваясь задавать свои дурацкие вопросы,
Александр размышлял,
что видимо кто-то по имени Бог умер
и на его место собираются избрать этого
Сверхчеловека,
так к нему Все обращались.
Краем глаза он увидел,
как многие поощрительно кивали,
поглядывая в сторону Оратора-Сверхчеловека.
   
Но нет:
'Не избирать и не быть избранным.
Мудрец должен быть свободным,
пить грязную воду истины
на горе, в пещере или пустыне'.
   
После такого пролога
ни о каких вопросах
вообще не могло быть и речи.
   
И все же:
'Человек - это канат, протянутый между животными
и Сверхчеловеком'.
   
Железный канат воли
отличит нас
от стаи обезьян.
Не стадный естественный отбор
за презренное выживание,
а воля к власти
над ничтожной толпой,
стремление стать выше и лучше других,
за счет ума и таланта.
Природа Всегда давила на нас.
Настал черед и нам
своей волей
забрать у нее власть.
   
Александр, наконец, сообразил,
куда он попал
и тут же представил,
как его покойный дедушка в Лейпциге
должен был балансировать
на стальном канате,
струной простирающемся
от мартышек, шимпанзе и бонобо
к железно-волевым
наследникам Ницше
со сверхплетками в мускулистых руках.
   
Спасся русский Сверхшпион
от железной воли -
переживая заново давно произошедшее,
с облегчением подумал Александр.
Поэтому он внимательно к Сверхидеям прислушивался.
Сообщить о своих предках Сверхчеловеку
он резонно побаивался.
Это было бы слишком дурацким,
даже для Александра.
   
Сверхчеловеку же льстило
напряженное сверхвнимание Александра.
Он даже не подозревал о его причинах
и относил на счет
увлечения Сверхидеей.
   
Вернувшись мыслями к своему Сверхсобеседнику,
Александр начал вникать,
о чем с ним говорят.
   
Разоткровенничавшись, Сверхчеловек признался,
что глубоко презирает
бессмысленных и бесплодных
Зенона, Сократа и даже самого Аристотеля,
мечтает и требует,
чтобы бессменным Основателем назначили
Александра Македонского, Юлия Цезаря
или, на худой конец, Наполеона.
После долгих раздумий
предпочтение было отдано Македонскому.
   
Речь, оказывается, шла о заговоре
и полной смене руководства Института,
увольнении Аристотеля,
назначение единственным и бессменным Основателем
Александра Македонского
и присвоении Институту
имени 'Александр'.
На поддержку Александра рассчитывали,
во-первых, из-за сходства имен,
дающее безусловную гарантию
его участия и верности тайне,
во-вторых, из-за громкого перехода
его диссертации к Ахиллесу,
не без ведома Аристотеля.
   
Даже Герон ностальгически вспомнил,
что он тоже Александрийский.
   
До Александра начало доходить,
что в самом сердце Института
зреет не банальный заговор,
а великий идеологический конфликт.
   
Позже Сверхчеловек лично познакомил Александра
с недосягаемой,
единственной и бессменной
Европой.
   
Сверхтолерантная Сверхевропа,
каждое утро, собирая свои органы воедино,
все чаще приглашала к себе
сверхнервного Сверхчеловека со сверхплеткой.
   
Сверхчеловек внимательно присматривался
к Электрическому Джинну,
видя большие перспективы сотрудничества с ним
и замены допотопной плетки
чем-то более прогрессивным.
   
Руку и Все полуострова презирал,
тем более, Англию.
Для него было невыносимо
само существование Всех дарвинов с их эволюциями.
Подозрительно поглядывал и на Китай.
Он ограждал Европу
от наглецов колумбов,
но обе Америки были все же открыты
и доставляли Европе множество своих плебейских проблем,
а Сверхчеловеку - страданий.
   
Европу Сверхчеловек обожал,
но не всю.
   
По поводу Европы идей было много,
но он выделил две,
самые выполнимые.
   
Отделить широкими каналами,
проливами, даже морями,
все полуострова от Европы,
сбросить их обратно в воду,
назвать островами,
перестать считать континентом, даже сушей,
отбросить от сердца и мозга истинной
Сверхевропы.
И тогда, наконец-то,
ее новые прекрасные очертания
обретут магическую форму совершенного круга.
   
А если не удастся отделить,
то хотя бы заселить их
Сверхпотомками его, Сверхчеловека,
и истинной Сверхевропы.
Он видел Европу огромной и прекрасной
Сверхженщиной, Сверхженой, Сверхматерью,
все время отдающейся и рожающей,
а себя, напрерывно,
с железной волей и плеткой,
ее оплодотворяющего
и направляющего своих несметных Сверхпотомков
заселять и облагораживать
далекие от сердца Европы провинции,
ничтожные организмы,
мокнущие в соленых водах морей,
скользкие рептилии,
только еще выползающие на сушу.
   
Рука и полуострова
были в ужасе
от этих проектов.
Дарвины надеялись
на могущественную Эволюцию.
   
Наученный горьким опытом Александр
на сей раз дипломатично покивал
и обещал обдумать,
как будет выглядеть
идеальная Европа
без полуостровов,
а Институт без Аристотеля.
   
Прощаясь, Сверхчеловек
набросал Александру еще несколько тезисов.
   
Свобода принадлежит сильному.
Равенства не существует.
Справедливость - ложь.
Свободен только тот,
кто бессмертен.
   
Сумрачный германский гений
понимал, что работа предстоит немалая,
результаты которой и его слава
заблистают, может, через сотню лет.
   
Это несколько успокаивало Александра,
который понимал,
что если это произойдет раньше,
то даже Сверхдиссертации ему не защитить.
   
Перегруженный тезисами и лозунгами Александр,
выйдя из пещеры-лаборатории,
с ужасом осознал,
что он вдруг,
вслед за дедушкой,
оказался эквилибристом
на скользком канате
между обезьянами и немцами.
    
***
   
Скорбеть долго не пришлось.
Александра вызвали в КГБ
и он был почти уверен,
о чем пойдет речь.
   
Но нет:
- У вас есть родственники или знакомые в Африке?
- В Израиле? - привычно готовился к ответу Александр. -
Израиль же, вроде, не Африка.
- Да оставьте вы в покое этот ваш Израиль!
В другом отделе будете рассказывать о нем.
А здесь поговорим об Африке.
- Об Африке? Со мной? Здесь?
- Вы находитесь в африканском отделе КГБ
и, если позволите, мы будем говорить об Африке, -
на прекрасном русском языке ехидно отпарировал
чернокожий следователь.
- О чем же еще говорить с евреем в Киеве?
Неужели Израиль все-таки в Африке,
а этот чернокожий - еврей? - задумался Александр.
- Израиль не в Африке, а я не еврей, -
угадал его мысли следователь.
- Какие знакомые могут быть у меня в Африке?!
- В Африке на вас заведено уголовное дело
Великим Африканским Жрецом.
Он утверждает,
что вы наносите невосполнимый вред
всему континенту.
- Что же я делаю?
- Вы не делаете ничего!
И этим наносите непоправимый ущерб.
- И есть какие-то факты?
- Конечно. Свидетельство Великого Жреца.
В Африке к этому относятся с огромным почтением.
К тому же Cудья - это его старший сын
и от вас требуют прибыть на заседание суда,
сегодня же.
Высшие государственные интересы на этом континенте
заставляют нас с уважением отнестись к такому решению.
   
Никакой Африки Александр тогда и не увидел.
В аэропорту, прямо из самолета,
его пересадили в закрытый автомобиль
и очень быстро повезли
к какому-то дому с куполом и колоннами.
Потом он понял,
что это было здание суда.
Еще у входа на него набросились со Всех сторон
разъяренные чернокожие.
Втиснувшись с охраной в огромный зал,
он увидел перед собой Судью в парике и мантии.
Опрашивали свидетелей.
Александр не понимал ни слова,
но видел,
что Все указывают на него.
Наконец, Судья обратился к нему.
Из ломаного английского Александр с трудом понял,
что его обвиняют в многолетней междоусобной войне
между какими-то местными племенами.
Александр понятия не имел об их существовании.
Да и страну эту он едва ли нашел бы на карте.
Судья продолжил вызывать свидетелей.
Один обвинял,
что из-за Александра он уже много лет тяжело болен.
- Но я с ним даже не знаком!
У другого в доме случился пожар.
- Да где же этот его дом?
Я и рядом не был никогда!
    
Но Судья серьезно объясняет, что связь есть
и подтверждением ее является то,
что сотни жителей специально прибыли в город,
чтобы обвинить Александра.
Высокий отец Судьи, Великий Африканский Жрец,
не раз указывал,
что судьба племен
зависит от какого-то маленького
народа на другом конце света.
Александр: Да, что я, лично я, сделал?!
Ни-че-го - отчеканил Судья
и зачитал приговор
на каком-то неизвестном Александру языке.
Его погрузили в автомобиль, потом в самолет
и сразу же отправили обратно.
По дороге он непрерывно щипал себя
и обливал лицо холодной водой,
надеясь, наконец, проснуться
и забыть навсегда этот сон.
Но сон не проходил.
В самолете,
глядя в лист приговора, выданный ему
и напечатанный на неизвестном алфавите,
Александр прикидывал,
с кем бы можно негласно посоветоваться,
чтобы написанное хотя бы прочесть.
Пришел в себя
он уже в киевском аэропорту,
не зная, садиться ему в автобус
или ждать чего-то еще.
У трапа к нему подошел
величественный чернокожий
и опять Александр оказался в Киеве,
в роскошной гостинице
и там его принял
Великий Африканский Жрец
в пышных одеждах.
Александра опять засунули в лимузин,
Жрец сел рядом
и они поехали
в Чернобыль
к прадеду Александра.
   
В автомобиле
Жрец взял лист приговора у него из рук
и, перемежая русские, английские слова и жесты,
стал читать и переводить.
Александр понял,
что он приговорен африканским судом
изучать каббалу
у своего прадеда Авраама
в Чернобыле.
К собственному стыду,
всесторонне образованный Александр
не знал, что такое каббала.
О закабалении и эксплуатации трудящихся
он еще в школе много учил.
Но о каббале, как потом выяснилось, с двумя 'Б',
он и не подозревал ничего,
и что его родной прадед этим занимается,
он тоже понятия не имел.
Его родители, даже шепотом, это не обсуждали.
В атеистическом Советском Союзе
за это дополнительное 'Б'
можно было запросто оказаться в тюрьме.
   
Но выяснилось, Жрец это прекрасно понимал.
Жестами, намеками и подмигиваниями
он что-то пытался объяснить Александру,
а у того от постоянного самощипания
все тело уже было в синяках
и в голову эта новая реальность никак не влезала.
   
***
   
Так они подъехали к Чернобылю.
Зайдя в знакомую комнату, Александр,
переваривая пережитое, стал искать,
за что бы зацепиться взглядом:
ни картин,
ни алхимических реторт,
ни красных ниток,
ни святой воды.
ни амулетов,
ни трав.
Ни-че-го.

Африканский Жрец и Пра
внимательно смотрели друг на друга.
   
Они оказались до странного похожи:
одного роста и сложения,
с одинаковыми бородами.
Будто ленивый скульптор,
не желая долго возиться,
просто скопировал и покрасил то же тело
в другой, белый или черный, цвет.
   
Они еще раз переглянулись
и заговорили на не понятном никому языке,
поглядывая на Александра,
как потом он понял,
на арамейском,
языке древнего Вавилона.
Пра начал переводить
и стало выясняться,
что Кому-то на самом верху
дана огромная взятка
в виде разрешения на разработку
редчайших драгоценных камней у Жреца в стране,
под прикрытием чего-то секретно-военного,
в обмен на то,
чтобы Пра обучал Александра каббале.
Доказательства?
А как Александр дважды пересек
самую охраняемую в мире
советскую границу,
не проходя ни таможни,
ни пограничного контроля,
без паспорта и визы?
Все это потрясало.
Зачем кто-то в Африке готов платить за то,
чтобы Александр,
еврей с греческим именем,
атеист,
изучал каббалу?
Но ни Пра, ни Жреца
это совершенно не смущало.
   
Потом, вернувшись домой,
чтобы хоть как-то проверить Всё это сумасшествие
Александр тихо обратился к начальнику соседнего отдела,
который в молодости воевал в составе спецслужб,
и задал свой очередной дурацкий вопрос.
Через несколько дней тот вызвал Александра в кабинет
и сочувственно рассказал ему,
что его прадед, может, и каббалист,
но уж точно, почти бандеровец.
Оказалось, Пра жил по соседству и дружил
со своим соседом-бандеровцем,
который переехал из Карпат,
чтобы пересидеть смутные времена
в Чернобыле.
   
Александр вспомнил,
как сосед Пра действительно к ним тогда заходил
и слушал Всё очень внимательно.
Александр раньше его особо не выделял:
сосед - так сосед.
   
Вскоре, в рамках сделки,
чтобы совершенно добить Александра,
Пра дали комнату в Приседающем Доме.
Это был не сон.
Пра остался жильем очень доволен,
но переезжать не спешил
и пока оставался у себя в Чернобыле.
Александр стал ездить к нему по выходным.
   
Пра знал об этой улице Круглоуниверситетской.
Его дед рассказывал ему о странном Графе,
ищущем Круг и Подъем.
   
А Бандеровец, действительно, по-соседски, любопытствуя,
заглянул тогда в хату
со странными чернокожими гостями.
Из набора непонятных слов он как-то понял,
что Пра не просто религиозный еврей,
а каббалист.
Не какая-нибудь молитва с йодом,
а настоящее, сильное, секретное лекарство -
Каббала!
Вот он, его шанс!
   
А как было это раньше понять?
Если в хате у Бандеровца
были хоть иконы и рушники,
то у Пра и этого не было.
   
***
   
Получив титул единственного и бессменного Основателя,
Аристотель эффектно смахнул с рабочего стола Науки
пыльные архивы.
Возрождение - так Возрождение.
Устав от философии,
он решил спуститься на землю.
   
- Мы будем делать для этих
маленьких глупых детей
простые и понятные вещи.
   
Всякие там винты и рычаги
его интересовали мало.
Он это оставлял изобретательным геронам и архимедам.
   
Вопросов с древнейших времен по-прежнему оставалось два:
философский камень -
средство для получения Всего
и эликсир вечной жизни и молодости -
для получения Всегда.
   
Наука эти два столпа переименовала
в биологию, медицину, экономику,
физику и химию.
   
К добыче Всего стали относить
и разработку каменного, бронзового, железного
и атомного оружия.
Не очень было понятно,
как это вязалось с вечной жизнью, Всегда,
но финансировались оба направления.
   
Аристотель и поставил перед Президентом
эти две задачи,
две волнующие людей проблемы.
Тематика руководству понравилась.
Получить Всё.
Получать Всегда.
Всё.
Всегда.
С тех пор эти два слова,
были навечно выбиты высоко на фасаде Института.
   
'Бессмертие' -
единственное, что Аристотель произнес
при закладке камня нового Института.
Оно звучало: 'Всегда'.
   
Так был основан Институт,
названный 'Аристотель'.
Задачи стояли громадные,
объемы необъятные.
   
У него было два заместителя
со званиями, титулами, именами и фамилиями,
но Все называли замов по должности:
Замповсё и Завсегда.
   
Завсегда стал почетный Профессор Бессмертный,
принципиальный борец
с вечными двигателями,
прочей лженаукой
и борьба эта обещала быть
увлекательной и вечной.
К тому же говорящая фамилия почетного Профессора
явно на это намекала.
Было очевидно, что уж он-то
не допустит никакой авантюрности
в этом тонком вопросе.
   
Замповсё был очень рад
названию должности,
переросшей в прозвище,
потому, что скрывался.
Прежняя его кличка была: Пивовар.
   
Если Бранд свой 'философский камень'
обнаружил в золотоносной моче,
то Замповсё,
будучи врачом,
случайно выявил
в желудке своего совершенно не пьющего,
но вечно пьяного пациента,
бродильные бактерии.
Он легко его вылечил
и задумался.
   
Пивовар научился зарабатывать тем,
что вводил бродильные бактерии
в желудок пациенту,
и тот, не беря в рот ни капли,
был вечно счастлив и пьян.
Появились известные только ему врачебные тонкости.
Например, подсаживались бактерии,
сбраживающие только картофель, яблоки или клубнику.
Неудобством были,
тесты на алкоголь,
которыми донимала полиция.
Если счастье надоедало баловню судьбы или его близким,
то коротким курсом лечения
флора вычищалась
и репатриант опять возвращался в серые и трезвые будни,
начинал ходить в магазин,
стоять в очереди,
тратить деньги
и искать пьющих друзей.
   
Производители пива охотились за изобретателем.
Он уже много лет отсиживался в Институте
сначала под видом пациента,
а потом, как Замповсё.
   
Методика Пивовара полностью решала
проблемы с потреблением
и вообще 'Всё'.
Единственным, но весомым препятствием
оставалась опасная езда на автомобилях.
   
***
   
После провозглашения государства Израиль Бандеровец
стал с большим уважением относиться к евреям,
внимательнее присматриваться к ним.
Чем же Бандера все-таки был хуже Моисея
или хоть Бен Гуриона,
в чем недоработал?
'Євреям вдалося та й в нас вийде.
Сплатили вони кров'ю та життями,
але своє зробили, -
часто говорил своим единомышленникам-землякам:
- Треба вчитися бiля жидiв,
читати їхнi книжки'.
------
'Евреям удалось и у нас получится.
Заплатили они кровью и жизнями,
но свое сделали, -
часто говорил своим единомышленникам-землякам:
- Надо учиться у евреев,
читать их книги'.
------
У него и друзья-евреи были.
'Куди Сталiну проти Фараона,
а не здолав його нi Гiтлер, нi Бандера.
А Мойсей Фараона перемiг'.
------
'Куда Сталину против Фараона,
а не одолел его ни Гитлер, ни Бандера.
А Моисей Фараона победил'.
------
В тяжелые антибандеровские годы
он с семьей покинул Карпаты
и отсиживался в Чернобыле
до лучших времен,
в поисках верной дороги.
Долго искать не пришлось.
Устав ждать украинского Барбароссу,
Бандеровец наткнулся на своего чернобыльского соседа,
древнего еврея, прадедушку Александра.
И имя было у того подходящее: Авраам.
Бандеровец начал к нему присматриваться, подружился.
Имея немалый опыт,
помог схоронить какие-то древние и непонятные книги.
   
Вiн був впевнений,
що десь в глибинi,
закутий у скелю
струмить справжнiй повноводий Хрещатик.
Одного дня вiн зламає усi перешкоди,
вирине з весняною буремною повiнню,
вийде з берегiв,
позмиває усе зайве.
I на тих уламках ожиє та вiдтвориться
звитяжний Київ Святого Володимира, Ярослава Мудрого
та золото-блакитна хрещена Україна.
------
Он был уверен,
что где-то в глубине,
закованный в скалу
струится настоящий полноводный Крещатик.
Однажды он сломает все препятствия,
вынырнет с весенним бурным половодьем,
выйдет из берегов,
смоет все лишнее.
И на тех обломках оживет и возродится
триумфальный Киев Святого Владимира, Ярослава Мудрого
и золото-голубая крещенная Украина.
------
      
Вiн вже бачив,
як розтинаються глибини Хрещатика,
а українцi
поважно та пiднесено,
з пiснями, у вишиванках,
з радянського Єгипту
переходять на iнший бiк - 
незалежности та самостiйностi,
святої волi та братерства.
------
Он уже видел,
как расступаются глубины Крещатика,
а украинцы
величаво и возвышенно,
с песнями, в вышиванках,
из советского Египта
переходят на другую сторону -
независимости и суверенности,
святой воли и братства.
------
   
Вiн нiколи не забував
кожне новорiччя,
першого сiчня,
пiдносити вiтання
на честь дня народження Степана Андрiйовича Бандери
та вичарковувати повний келих.
Вiн вiрив, якщо не сам Степан Андрiйович,
то його незламний дух,
ще повернеться з лицарської Германiї
у багатостраждальну Україну
та наваляє цим комунякам-москалям.
Тут вiн ковтав солону мужицьку сльозу
та з глухим стогоном,
до корчiв,
стискав мозолястi долонi:
'Бандера, Степан Андрiйович, прапор наш,
не пощастило,
злиднi не дали,
спаплюжили.
Не було йому Божої волi
стати українським Мойсеєм'.
------
Он никогда не забывал
каждый Новый год,
первого января,
подносить поздравления
в честь дня рождения Степана Андреевича Бандеры
и опорожнять полный бокал.
Он верил, если не сам Степан Андреевич,
то его несокрушимый дух,
еще вернется из рыцарской Германии
в многострадальную Украину
и наваляет этим коммунякам-москалям.
Здесь он проглатывал соленую мужицкую слезу
и с глухим стоном,
до судорог,
сжимал мозолистые ладони:
'Бандера, Степан Андреевич, знамя наше,
не повезло,
злыдни не дали,
испоганили.
Не было ему Божьей воли
стать украинским Моисеем'.
------
   
В доверительных беседах с Пра он убеждал,
что Бандера совсем не был настроен против евреев,
что Всё это придумали москали-кагебисты.
   
Из каких-то полунамеков
Бандеровец заподозрил,
что его сосед - каббалист.
   
Последней каплей стало то,
что он увидел из окна вереницу черных машин
с людьми в пестрых африканских одеждах,
входивших к Пра во двор.
Это был знак.
   
На первое занятие по каббале
он пришел в праздничной вышиванке,
перекрестился,
значительно и уважительно
поставил бутылку самогона
та глечик меду
на чистый рушник.
   
'Слава Українi!' - торжественно провозгласил он.
------
'Слава Украине!'
------
'Лехаим!' - приветливо ответил Пра.
Повисла пауза
до тех пор, пока Пра не перевел
Бандеровцу и Александру:
'За життя!'.
Бандеровец удовлетворенно кивнул,
перекрестился еще раз.
Первый урок можно было начинать.
   
Но тут видавший виды Бандеровец, оглядевшись,
вскочил, подбежал к Пра и с криками:
'За нами стежать!' -
куда-то его потащил.
Действительно, у забора
они обнаружили незнакомого почти околевшего молодого
парня.
Пра пригласил его в хату
и участливо расспросил.
Поняв, что это агент КГБ,
приставленный следить
за ним, Александром и Бандеровцем,
он ничуть не смутился,
а предложил гостю в дальнейшем не мерзнуть на улице,
а заходить прямо в дом
и даже присоединяться к уроку.
Смущенному Александру и возмущенному Бандеровцу
он заметил, что никто не волен в своих поступках,
судьба спускается нам сверху.
Человек рождается у своих родителей
с заданным набором генов,
живет в определенном районе,
там же попадает в детский сад и школу.
Где его выбор?
Никто не виноват, что родился в этой семье,
воспитывался в такой среде
и получил предложение,
от которого не смог отказаться.
   
'Не по своей воле ты рождаешься,
не по своей воле живешь,
не по своей воле умираешь'.
   
В довершение длительного расспроса
затеявший этот странный разговор
Пра поинтересовался,
женат ли Кагебист,
чем вызвал глубочайшее недоумение
у холостого Александра
и давно женатого Бандеровца:
какая разница,
жената или нет эта сволочь.
Но это интересовало Пра
ничуть не меньше,
чем работа и взгляды Кагебиста.
Каббалист должен быть женат,
а Кагебист женат не был.
Это смутило Пра.
   
После всего произошедшего
реакция жены Бандеровца
проявилась сразу:
она стала громче здороваться с Пра,
чаще интересоваться его здоровьем
и заходить чем-нибудь помочь.
   
Напившись чаю и отогревшись,
Кагебист в лоб задал давно мучивший его тестовый вопрос,
произошел ли человек от обезьяны?
'Бог! Бог створив людину!' - заорал Бандеровец.
'Бог', - примирительно кивнул в его сторону Пра.
'Из обезьяны', - подмигнул он Кагебисту.
Два атеиста и христианин застыли.
   
Пра продолжал.
Творец создал из ничего только первую точку Вселенной
и План развития.
А дальше был Большой взрыв,
атомы, молекулы, камни, растения, животные,
обезьяна и человек.
   
Кагебист: И Дарвин был прав?
Пра: Почти. А кто же сотворил обезьяну?
Тот же Бог или Природа.
И как иллюстрацию,
нарисовал легкомысленную букву 'куф' ивритского алфавита,
обозначающую обезьяну,
с длиннющим свисающим хвостом.
   
Освоившись, Кагебист
настрочил рапорт,
о том, что ему удалось
внедриться в каббалистическую группу
и почти мгновенно получил: 'Добро'.
После этого он стал совершенно официально
посещать уроки Пра.
   
Пра придирчиво читал его донесения начальству
с каждого урока.
Иногда вносил исправления
и более всего следил,
чтобы были правильно переведены
все обсуждаемые цитаты из книги 'Зоар'.
Он понимал, что кто-то из высоких чинов
это внимательно и въедливо читает.
Где-то в секретных архивах и по сей день
пылится тот самый перевод 'Зоара'
с комментариями Пра.
   
Эти и другие записи, рискуя Всем,
предоставил мне и Александру
его друг Кагебист,
сделавший приличную карьеру.
Не буду пока раскрывать его имя.
   
Я называю их так потому,
что они ими были:
один - кагебистом,
другой - бандеровцем.
Они и сами себя так называли,
с гордостью,
тайно,
с особым смыслом.
   
Видно Кто-то считал,
что нужно тайно готовить
для страны
альтернативную идею развития:
цены на нефть упали,
экономика трещала по швам.
   
Вскоре выяснилось,
что Кагебист,
единственный в их компании,
кроме Пра,
неплохо знал иврит
и даже имел понятие об арамейском.
Он был отлично подготовлен:
знал и английский, и украинский.
   
Пра его за это похвалил и пошутил,
что с таким ивритом Кагебист вполне мог бы допросить
самого Адама, Ноя и Авраама.
   
***
   
В детстве Кагебист
записал в дневнике:
'Хочу сделать мир лучше. Как?!'
Чувствовал, что для этого отмобилизован в жизнь.
Искал осмысленную силу,
правильные законы о том,
как нужно людей расставить и устроить,
чтобы Всем было хорошо.
Достижения науки и техники
избавят человечество от нищеты и болезней,
автоматизация - от тяжелого труда,
страны договорятся
о мирном сотрудничестве,
экологии
и полном благополучии.
Каждый станет полноправным членом общества
и разовьет свой потенциал для общего блага.
Убийцы будут работать мясниками,
воры - фокусниками,
обманщики - писателями.
Душа рвалась служить человечеству,
а целью жизни считалось
любимое дело,
набор гимнастических упражнений
и список книг для чтения.
   
Стая обезьян, живущих на дереве - почти коммунизм.
Они Всегда помогают друг-другу,
у Всех есть еда, жилье, родители, дети.
Им подражали и первобытные люди - жили одной семьей,
Всё было общее, делилось поровну,
вернее, даже не делилось.
Каждый, как в семье,
брал из холодильника столько,
сколько нужно и можно.
Простые бесхитростные времена.
Вместе убивали мамонта и съедали его.
И в мыслях ни у кого не было договоров, зарплат и кредитов.
Каждому полагался кусок потому,
что он был свой.
   
Юноша хотел строить это справедливое общество.
Ему казалось,
что служба в сильной организации
даст силу и ему.
   
В университете
ему выпало собирать информацию
о настроениях в очередях.
Он отнесся к этому очень серьезно.
Часами и днями простаивал в бесконечных хвостах,
начиная от молока и хлеба
и кончая женскими сапогами
и поликлиниками.
Прислушивался,
записывал,
читал другие рапорты.
   
За эту работу он получил отличную оценку,
но это было знание,
которое умножает печаль.
Слово 'справедливость',
которым он так дорожил,
теряло смысл.
   
Каждое утро, уже на службе,
он сидел в специальном кабинете
и читал секретные шифрограммы.
Лучше бы ему их не читать.
Гармоничная и стройная картина мира,
которую ему преподавали в школе и университете.
распадалась и рушилась
кирпичами с Вавилонской Башни.
   
Погружения в жизнь сильно поколебали
его веру в справедливое общество.
Героические примеры вокруг
уже не грели его
и он пытался обрести опору
в глубинах истории,
в Древнем Риме, Греции, Спарте.
   
Не получилось в Греции
ни у Платона, ни у Пифагора,
ни у Перикла с Сократом.
   
А у спартанцев получилось,
крепко и просто,
на сотни лет.
Спартанцы себя и греками не считали.
   
В ранней Спарте
еще что-то там ваяли и рисовали.
Потом от этих глупостей отказались
в пользу простоты и равенства.
У Всех были одинаковые дома
и равные участки земли.
И это не мифы, а результаты раскопок.
   
Спарта не была диктатурой -
цари переизбирались раз в два года,
контролировались,
отдавались под суд,
сражались в боях.
   
Кагебиста привлекали спартанцы.
Спарта нравилась и современникам-грекам
порядком,
многолетней стабильностью
без восстаний, свержений и революций,
немногословностью,
суровой гармонией.
   
Идеальные воины,
разведчики,
стражи порядка,
прекрасные кагебисты.
   
Для каждого спартанца обязательны были
дом, земля, дети, семья.
На первом месте дети,
здоровые дети.
   
После туманных философов, идеологов и политиков
с большим облегчением и надеждой смотришь
на подтянутых немногословных военных
во Всегда красивой форме,
с четкими докладами обстановки,
картами и направлениями ударов.
Просвещенный военный,
аристократ.
   
Спартанские женщины
были свободны,
спортом вместе с мужчинами занимались,
на свежем воздухе,
обнаженными.
Требование было одно -
рожать.
Стране нужны дети,
здоровые и спортивные.
   
С каждой прочитанной книгой
идеал Спарты обрастал деталями,
становился объемней, ближе
и разваливался.
   
Спарта была государством закона,
никто не мог убить просто так,
никого.
Но раз в году рабам и крепостным объявлялась
профилактическая война.
И каждый спартанец,
уже законно,
мог убить
и убивал
всех подозрительных и ненадежных,
выявленных за год.
   
Благородных спартанцев
с детства учили воровать,
искусно воровать,
не попадаться.
Наказывали, если попался.
Учили врать,
лаконично и немногословно.
Навыки врать и воровать должны были воспитывать
военную хитрость и смекалку -
обмануть врага,
выследить,
подстеречь в засаде,
убить.
   
Они были молчаливыми хитрецами,
себе на уме.
Купцы и путешественники удивлялись,
насколько легко в Спарте
можно дать взятку.
   
Спартанцы же старались ни с кем не торговать,
чтобы ни от кого не зависеть -
никуда сами не ездили
и почти никого к себе не пускали.
Спарта была одним большим, десятитысячным,
комитетом государственной безопасности.
   
Им нужно было властвовать
над другим народом,
в десять раз большим.
Никто из спартанцев
не должен был работать,
чтобы Всегда быть свободным
для войны.
   
К изумлению Кагебиста,
именно в Древней Греции было сформулировано
современное понятие свободы
и рабства:
я - свободный гражданин
и надо мной господина нет,
а ты - раб,
у тебя нет никаких свобод
и не будет никогда.
   
В восточных деспотиях
Все, в большей или меньшей степени,
были рабами верховного правителя:
и знать, и купцы, и крестьяне.
Отношение к рабам низшего уровня
было мягче,
более семейное,
как старших к младшим.
Где-то там верховный правитель,
а мы Все его рабы.
Никто свободен не был.
   
Веками позже
в Древнем Риме,
определенно чувствовались спартанские корни.
Катон Старший ел грубую пищу,
одевался в простую одежду,
занимался физическим трудом,
был прям и честен.
О взятках и воровстве не могло быть и речи.
   
Боролся с греческой философской изнеженностью.
Заставил осудить в Сенате развратника,
который публично обнял свою жену.
   
Свою жену мужественный Катон мог обнять
только во время грозы.
Заставлял ее кормить грудью
не только своих детей,
но и детей рабов.
Они, оказывается, у него были!
Рабы должны были любить хозяев,
работать или спать.
Катон специально ссорил их между собой,
созывал на собрания
и убеждал добровольно выносить приговоры провинившимся.
Смертные приговоры он тут же,
на глазах у Всех,
сам приводил в исполнение.
   
Гармония справедливого общества не клеилась.
   
Спарта была разгромлена.
Рим устал и умер.
   
Служба не ладилась,
все более становилась
набором каких-то поручений,
совершенно не связанных друг с другом
и с какой-то полезной целью,
которую никто, как ему казалось,
и не понимал.
Провозглашаемые принципы
никак не воплощались.
Все чаще он переставал чувствовать себя офицером,
выполняющим пусть трудные, даже опасные,
но нужные обществу и государству задания.
   
Большинство из тех,
с кем он пытался это обсуждать,
странно и даже подозрительно
на него смотрели
и пытались куда-то уйти
или сменить тему.
Некоторые, оглядевшись по сторонам,
советовали заняться своими делами
и не решать мировых проблем.
С трибун они же говорили
совсем другое.
   
Эти настроения понимало и начальство,
видело, раздражалось
и его сослали мерзнуть зимой
в захолустный Чернобыль.
   
Кагебист даже с каким-то облегчением
принял приказ
следить в чернобыльской дыре
за каким-то скрывающимся бандеровцем
и музейным евреем-каббалистом,
которые почему-то оказались соседями.
Он до этого встречался с некоторыми раввинами.
Они предлагали ему верить,
что змеи и ослы разговаривают,
а морские воды расступаются.
   
***
   
То, что они услышали на первом же занятии,
ввергло Всех троих в долго не проходящий шок.

Творцом, Природой, Высшей силой
было создано нечто из ничего,
свойство, которого раньше не существовало,
новое желание.
Желание отдавать
создало желание получать.
А как отдавать,
если другой не хочет и не может получать?
   
После Большого Взрыва
все продолжало гореть и взрываться,
никаких атомов и молекул долго еще не было.
Какие-то частицы,
которые и частицами еще назвать было нельзя.
Частицы чего,
если ничего целого пока и близко не было?
Но от взрыва к взрыву создавались
все более сложные атомы,
пока таблица Менделеева заполнена не была.
Неодушевленные частички воспитывались взрывами
десять миллиардов лет.
   
Если бы камни могли и хотели говорить.
    
Какой-нибудь едва застывший кусок лавы,
начинает вещать,
что настанет конец времен,
кончится гармоничное и прекрасное,
вечное царство камней.
Появятся создания,
которые будут сами себя ломать,
увеличиваться в размерах,
исторгать мелкие камешки,
которые так же будут проламывать землю,
расти и захватывать Всё вокруг.
Если б соседи могли
сбросить его обратно в жерло вулкана
за такую ересь.
Миллиарды и миллиарды лет ничего такого не было!
Чего вдруг?!
И, главное, зачем?!
   
Если бы какая-то вдохновенная песчинка
пищала бы каменным исполинам,
ученым, философам и поэтам,
генералам, академикам и президентам,
что следующие после нас поколения станут другими:
'Они начнут расти!
Цвести!!
Размножаться!!!' -
сколько бы разумных доводов было бы выдвинуто:
'Это невозможно,
не нужно,
да и вредно, в конце концов.
Нельзя же разрушать гармонию
наконец-то сложившегося прекрасного каменного мира.
И чего ради этот порядок будет изменен?'.
   
Сколько таинственной мистики могли бы напридумывать
камни,
думая и мечтая о далекой Траве.
Какие бы обычаи, традиции и ритуалы
создали бы для ее познания.
Но как ее представить и понять
каменными мозгами?
   
Камень - совершенен,
ему не надо дышать, есть и пить,
он не съедает Земной шар.
Каменный век - для камней!
Долой Траву!
   
Какой страх и ужас,
испытывала бы,
гениальная песчинка,
обнаруживая в себе черты растения,
отрицающие саму ее сущность
и превращающие в неизвестную, непонятную и чуждую
Траву.
   
Но уже через мгновение,
через миллионы лет,
какой-нибудь старый полузасохший дуб,
станет пророчить,
что появятся растения,
которые вытащат свои корни из земли
и будут передвигаться на них.
Сами по себе!
На четырех корнях!!
А будут и такие,
которые, размахивая двумя ветками,
начнут подниматься вверх,
выше любого дерева или горы.
В конце пророчества в наглую сухую древесину ударила
молния
и мудрец сгорел,
наконец-то,
к полному удовлетворению соседей,
заложив многовековую традицию очистительных костров.
   
Потом живые клетки появились.
Они плавали в мировом Океане,
каждая сама по себе,
и так жили,
наверное, неплохо,
если росли, разделялись и размножались
миллиарды клеток
три миллиарда лет.
Значит Всех это устраивало,
никто не желал ничего другого
и не думал соединяться,
да и нечем еще думать
одной клетке.
И вдруг что-то изменилось.
То ли вода в Океане стала другой,
то ли какой-то межклеточный магнит включился,
то ли гениальный одноклеточный Адам,
с непонятно откуда взявшимся пакетом новых генов,
начал Всех убеждать -
они как-то почему-то обнаружили,
что надо объединяться.
Стали собираться,
соединяться,
слипаться,
плавать вместе.
Так появились первые бесформенные организмы
на основе добровольного объединения.
Их даже первыми организациями можно назвать,
партиями даже,
семьями.
Вымерли, конечно,
но идея объединения осталась
и с тех пор следующие организмы,
разными способами,
стали сразу рождаться многоклеточными.
Неблагодарная история
не сохранила даже имени
того первого великого одноклеточного Адама,
хотя тоже, наверное,
все тогда были против:
жили же прекрасно и без этого
три миллиарда лет.
Зато потом Всё пошло быстрее
и вот последнему Плану
всего шесть тысяч лет.
Но иногда какая-нибудь клетка
вдруг тоскливо вспоминает,
что когда-то давным-давно
ее пра-... -пра-прабабушка
была молодой и совершенно свободной.
Она стремится вернуться обратно,
заболевает и умирает,
разрушая Всех.
Болезнь называется раком.
   
Так очень тихо произошла
Великая Эволюция живых организмов.
   
Природа-Творец создала из ничего
только первую точку Вселенной
и План развития.
   
Только не пищала песчинка.
Не было и быть не могло у нее
никакого желания
говорить и общаться
с другими камнями,
даже такого крошечного,
как она.

Совсем уже другое дело - Трава.
Растет,
отличает день от ночи,
зиму от лета,
размножается.
Еще нет сил
передвигаться самой,
но уже чувствует соседей,
живет по общим с ними законам,
отдает свои семена,
еще слабо, но протестует
против твердокаменной Природы.
   
Корова уже передвигается в пространстве,
имеет свою личную жизнь,
может отстать от стада или обогнать его,
слабо чувствует прошлое
и совсем не заглядывает в будущее,
поэтому не боится смерти.
   
Камень, Трава, Корова отличаются только
величиной и разнообразием желаний.
   
Самое сильное желание
ничего не менять
у камней -
твердые консерваторы.
   
История - эволюция желаний
от каменных через растительные к животным.
   
Александр: Чем плоха была одноклеточная амеба,
семья или родовая община?
Зачем эти сложности:
тигры, коровы и государства?
   
Пра: И этот совершенно нереальный и невероятный Переход
состоялся.
И следующий Переход
так же трудно вообразить.
   
***
   
Жила себе счастливая человекообразная обезьяна,
срывала разнообразные и полезные растения.
А теперь целый год,
от рассвета до заката,
только то и делает,
что сажает, собирает, сохраняет и перерабатывает
какую-то коварнейшую Траву,
пшеницу.
   
И это тяжелая работа.
Ради нее прорывают каналы,
осушают болота,
убирают камни,
вырывают с корнем другие,
не такие предприимчивые травы.
Убивают и прогоняют насекомых, птиц и животных,
которым, видите ли, вздумалось покуситься
на наше божество.
   
Сапиенс создан,
чтобы аристократично снимать с куста малину.
Но таскать воду и камни,
становиться на четвереньки и странно сгибаться,
зарабатывая болезни позвоночника, колен и шеи,
совершенно неестественно для свободного животного.
И это видно на скелетах
эпохи Великой Аграрной революции.
   
Человек уже не ходит, не гуляет, не путешествует.
Поколениями он живет, ест, пьет и спит,
панически боясь хоть на мгновение
отойти от своей пшеницы.
   
Так кто кого покорил и одомашнил,
изменил саму жизнь,
привольную жизнь,
на однообразное существование?
   
А что взамен?
Плохо перевариваемые,
бедные белками и микроэлементами,
твердые,
требующие растирания в порошок зерна.
   
А если неурожай?
Уже не уйдешь безо всякого сожаления
на новое место.
Хозяйство, привычка, пшеница.
   
Человек обосновался, насытился,
начал размножаться.
   
Зачать ребенка можно на любом привале,
а родить, выкормить и заниматься им на ходу сложно.
   
Это у кобылы жеребенок
через час после рождения встает на ноги,
а через два - бежит вместе со Всеми.
   
Вот у аграриев,
при Всех минусах и неудобствах,
рождаемость и подскочила.
   
Спасибо пшенице,
убедила.
   
Так неприметная травка
на хилом стебельке
обманула и покорила наивного собирателя
грибов и ягод,
а затем
вавилонян, евреев, ариев
и всего за несколько тысяч лет
сделала весь мир своими рабами.
   
Когда-то в Америке
не водилось ни одного ее колоска.
Каким-то непонятным и невероятным образом
эта слабая травка
заставляла умнейшего сапиенса
строить корабли, переплывать океаны,
продираться сквозь льды Сибири и Аляски,
сжигать леса
только для того, чтобы дать пшенице
захватывать миллион за миллионом
квадратных километров, гектаров и миль.
   
Даже войны можно было начинать
только по ее высочайшему повелению,
когда урожай собран и засыпан в хранилище.
   
Она была похожа на пшеницу,
на самый ее дух,
на спелый, наливной, золотистый колос.
Ее лабораторию, дачу и квартиру
украшали снопы, венки и орнаменты из пшеницы.
Начинала день с того,
что гладила каравай свежего хлеба
у своего изголовья.
   
Она не была агрономом, ботаником или биологом.
Она была самой идеей,
живой идеей,
Пшеницей.
   
В конце-концов человечество должно осознать,
и осознает,
истинное положение вещей,
смиренно передаст Всю власть Пшенице
и осознанно подчинится ее высшей воле.
   
Охотники и собиратели диких ягод и фруктов
до сих пор бы рисовали на стенах пещер.
И только Пшеница
создавала письменность, дома, деревни, города и государства,
триумфально въезжала в новые, варварские, места,
на лошадях, быках, ослах, верблюдах,
в ярко расписанном,
отделанном слоновой костью и золотом
кувшине-престоле.
   
Поначалу дикая еще Пшеница-Золушка
кокетливо рассыпалась,
пока ее несли на стоянку,
прорастала на тропинках
и так коварно приближалась к человеку.
   
Ботаник любил смотреть,
как из безжизненной земли появляется стебель, цветок
и семена снова падают в нее.
Пшеница, кукуруза, рис
были когда-то просто травой, сорняком, зеленью.
Он надеялся,
что хоть когда-нибудь,
хорошо бы сейчас,
человечество
начнет понимать и осознавать
их язык, цели и планы.
   
Как может любая,
пусть самая лучшая Трава,
руководить,
подчинять животных,
не говоря уже о людях.
   
Ботаник был в бешенстве.
Он демонстративно,
перед Всем Советом
срезал стебли пшеницы,
колотил головами колосьев о стол,
собирал разлетевшиеся зерна
и, словно хороня,
закапывал их в землю,
облегченно отряхивал руки
и объявлял перерыв.
   
Колосья прорастали, зеленели, желтели, созревали
и потом снова повторялось то же самое.
'Где, покажите мне, где ее высшая воля?!' -
вопил Ботаник:
'Мы не ждем, не ждем, не ждем
от нее милостей!' -
возбужденно колотил он спелым колосом по столу.
   
Воли, цели и плана
у Пшеницы обнаружено не было.
Она завораживающе молчала, улыбалась,
заставляя его снова и снова
проделывать тот же обличающий опыт.
Но после Всех горячих аргументов
Пшеница, непостижимо сияя,
раскручивала глобус
и ее желтые поля,
сливаясь, золотили весь Земной шар.
   
Совет считал доводы Пшеницы
и исследования Ботаника
поверхностными,
совершенно не доказательными,
лженаучными.
   
Ботаник спорил, ругался и уже не справлялся.
Ох и мстил он этой глупой Пшенице.
Она распластывалась и простиралась,
большая, белая, спокойная
и он погружался в нее.
Весь.
   
***
   
В детстве Показемлянин
Отправил на воздушном змее в космос
коробочку с тараканом.
Таракан полетал, вернулся
и, чем-то сильно напуганный,
быстро уполз.
   
Тогда Показемлянин и решил,
что он не таракан.
   
Могучие боги
жили высоко в горах, на Башне, на небе,
а люди Всегда только смотрели вверх.
Наша истинная жизнь там, на звездах,
а мы до сих пор прикованы к Земле.
    
Оторваться и улететь подальше от этой изуродованной планеты
и гаснущего Солнца,
уйти от ее назойливого притяжения, грязной атмосферы,
ужасного общества.
Только там, за ее пределами,
мы сможем построить новый,
ничем не запятнанный мир.
   
Главная проблема,
которая ему виделась -
как до другой планеты или астероида добраться.
В том, что такое желание возникнет у Всех,
сомнения не вызывало.
В качестве доказательства он предъявлял
карту миграции населения Земли,
сначала пешком,
потом на ослах, лошадях, верблюдах,
кораблях, самолетах, поездах.
Дайте им ракету,
не эту допотопную,
а настоящую
и они полетят,
улетят.
   
Показемлянин пристально смотрел в глаза членов Совета
и медленно произносил:
'Мы здесь погибнем. Все!' -
и приводил данные об исчезновении животных,
загрязнении среды,
наводнениях, вулканах, ураганах, эпидемиях, катастрофах.
   
А на орбитальной космической станции
мы сами, своими руками
сможем регулировать силу тяжести,
день, ночь, температуру, экологию.
Чистые, свободные от болезней и земной грязи
овощи, фрукты, бабочки, пчелы, цветы.
Так и хочется погулять по этим райским садам и оранжереям.
Сначала мысль, фантазия, сказка,
потом наука и расчет.
Космос - это наша жизнь, -
Всё непрерывно, вечно и едино.
Вселенная не имеет смысла,
если не заполнена разумом.
Если его нет, мы должны стать
клетками этого великого организма,
овладеть Всеми атомами и молекулами,
звездами и планетами.
   
Мы ограничены Землей -
эта мысль приводила Показемлянина в бешенство
и находила сторонников.
Мы на Земле ограничены природой -
эта мысль злила и Ботаника,
возмущала, нагоняла тоску.
   
Ботаник разговаривал
с листьями и цветами,
Показемлянин - с планетами и астероидами.
   
Показемлянин постоянно цеплялся к Ботанику,
заявляя, что Все эти сорта яблок
совершенно не актуальны
под нашим угасающим Солнцем.
Нужно выводить новые,
астероидные, инопланетные, орбитальные сорта.
   
А какие же еще милости,
ловил он Ботаника на слове,
от этой природы мы можем взять?
   
Пшеница никогда с ними не спорила
и годами враждовавшие друг с другом
Ботаник и Показемлянин
вдруг помирились
и совместно
стали выводить
новый сорт яблок для Марса
со стартовой площадкой на Луне.
   
Их роднило и возмущение самим словом: 'философия',
любовь к мудрости.
Чего эти философы приписывают любовь к мудрости
именно себе?
А физик, химик, математик,
а, тем более, ботаник,
не могут любить мудрость,
мечтая создать всемирный, вселенский Разум,
космическую философию?
   
Улететь!
Разогнаться так,
чтобы не остановиться.
Сначала 'Всё',
а потом неизбежное, неотвратимое, несокрушимое
'Всегда'.
'Нет конца жизни, разуму и совершенствованию человечества.
Прогресс его вечен', - вещал Показемлянин, глядя в небо:
'Невозможно и сомневаться в достижении
Бессмертия.
Лучшая часть человечества
никогда не погибнет,
переселяясь от солнца к солнцу'.
   
Слушая его, хотелось петь
громкие и бескрайние песни.
   
Пшеница, затаив дыхание, слушала и смотрела,
впервые в жизни.
   
Показемлянин водил Пшеницу в планетарий,
чтобы показать,
ничтожность ее идеи
заселить какую-то почти невидимую Землю, планету-песчинку
возле крохотной, уже почти погасшей звездочки.
   
Трава-Золушка,
которую может сожрать каждая Корова
и склевать любая птица,
которую каждым колоском упрекает всякий ботаник,
может пересеть с комбайна
на волшебное кольцо орбитальной станции
и полететь.
   
Трава была готова на любой край света улететь,
туда, в Космос.
Только там она освободится
от вечного страха древних пророчеств,
никогда не станет ненавистной четырехногой Коровой,
перешагивающей через Всё,
или оторвой птицей.
Она сохранит свои корни.
Только не Переход.
   
***
   
На одной из планеток,
по дороге от Земли в Космос
обитал маленький Принц
с одной единственной Розой.
Роза была цветком,
а не Принцессой.
   
Ради этой единственной Розы
он уничтожал разноцветных гусениц,
бабочек и птиц.
Свою Розу
Принц опылял сам,
терпел колючки на стебле,
чтобы цветы кокетливо касались его лица.
   
Ночью у изголовья Принца живым светлячком
сидел зеленый светящийся
экологически чистый Кролик.
Видя, что Принц заснул,
он спрыгивал с тумбочки
и уходил на коврик у аквариума,
где плавала,
его генетическая родственница,
родная душа,
светящаяся Медуза.
   
***
   
Седых генералов, дающих деньги,
розы на астероиде
интересовали не более,
чем цветы в казарме.

Приходилось привлекать их
инопланетной дворянской усадьбой,
аристократическим родовым гнездом,
титулом Принца, даже Короля.
   
Вот доберемся куда-нибудь,
от Земли подальше,
и заживем!
Там притяжение другое,
экология,
горы хлеба,
бездна могущества.
И люди пойдут новые, другие,
не гнилые.
   
Разгонимся и нырнем
в неизведанные глубины,
воспарим к сияющим высотам,
в космические дали
Бессмертия.
   
Выжимать досуха
чудовищные сгустки энергии
вулканов и ураганов,
заряжать ими гигантские батареи.
   
Установить у вражеского побережья
сверхмощные глубинные бомбы.
Они взрываются
и огромное цунами смывает сразу весь континент.
   
От этих идей
холодели даже генералы.
Показемлянин смотрел в небо,
Земля была ему неинтересна.
   
Напуганные военные
боялись это даже обсуждать,
но деньги Покаещеземлянину,
так его прозвали,
давали.
   
***
   
Пра был меламедом,
учителем в еврейской школе
и большим знатоком Торы,
обучил этому дедушку,
который вынужден был скрывать и эти знания.
В анкетах дедушка дипломатично писал,
что его отец, был преподавателем,
без разъяснения деталей.
Большой лжи в этом не было.
   
Пра редко произносил слово: 'Бог'.
Понятие 'Природа' - вполне устраивало его.
Всяких ангелов, чертей и домовых
он называл силами природы.
Ангелы земного притяжения, магнетизма и электричества.
Мы их не видим, но ощущаем в проявлениях,
как электрический ток,
магнитное поле,
притяжение планет.
   
- Как ты знаешь,
что в этой розетке есть электричество?
Нужно к ней подключиться и проверить,
горит ли лампочка, крутится ли вентилятор.
Так и Бог.
   
Пренебрежительно относился
ко всяким красным ниткам,
заговорам, амулетам,
благословениям и предсказаниям.
Не толковал сны,
не заклинал чертей и духов -
вообще не любил давать советы
и делать замечания.
   
Ничем не примечательный маленький старичок.
Во внешности его
не было ничего демонического.
Непоседливый и смешливый,
часто острил и Всегда готов был посмеяться
хорошей шутке или анекдоту.
Любил вкусно поесть,
насколько позволяли его обстоятельства,
и хорошо в этом разбирался.
   
Клевал какое-то слово
из крохотной книжечки,
которую Всегда носил с собой,
замирал с закрытыми глазами,
как птица после глотка воды,
закрывал, прятал
и вприпрыжку, как воробей, семенил дальше.
Потом Александр узнал,
что это были псалмы царя Давида
на иврите.
Пра записал их сам
на маленьких листочках
и красиво сплел.
   
Каждый час он включал радио
и слушал первые две-три фразы новостей.
Рассуждения и комментарии его не интересовали.
   
Бумагу тогда экономили.
Пра писал на обрывках упаковки,
старых конвертах и коробках.
Писал сразу ровными четкими строками,
без исправлений и помарок.
Позже освоил старую печатную машинку Александра и
стучал одним пальцем по клавишам.
   
Синагога и школа при ней были уже давно закрыты.
До пенсии он работал бухгалтером в сберкассе.
Большинство евреев после войны
разъехалось, погибло или исчезло.
Ощущая опасность,
Пра уже не мог носить
традиционные хасидские одежды,
которые одевали
еще в Польше,
еще до Катастрофы
его дед и отец.
Даже привычную кипу
он заменил потертой кепкой.
Это невольно делало его
более понятным для других.
   
Александра поражало,
что человек, так много понимающий,
ни против чего даже не протестует.
Спустя многие годы,
он начал понимать,
почему Пра не любил всяческих революций.
Хотя, конечно, в стране победившей Революции
он об этом молчал и советовал это же Александру.
Всякие лозунги вокруг него
он никак не комментировал,
иногда снисходительно улыбался.
   
Очень спокойно относился ко всяким
обрядам и традициям.
'В Риме я римлянин', -
повторял он по латыни и аккуратно Всё исполнял.
Обязательно брал билет в автобусе
и следил, чтобы его близкие делали это.
Тщательно платил всевозможные взносы.
Эта черта передалась его сыну и внуку,
деду и отцу Александра.
Зачем он это делал,
прекрасно понимая этот очевидный идиотизм?
Когда Александр спросил его об этом
Пра долго хохотал и спросил в ответ:
'А кто, по-твоему, это Всё так устроил?
Народ? Коммунисты? КГБ?
Да ты посмотри на трибуну с политбюро:
что они вообще могут сделать?
Не президенты и цари правят миром,
дети во взрослых телах.
Лучшие из них - инструменты.
Как можно доверить управление народом, страной одному,
пусть даже очень умному и достойному человеку?
Он же не Пророк!
Он не знает будущего.
Как же он может хоть чем-то управлять?
Вот Природа, Творец или Высший разум
особенно плотно опекают его.
У него нет выбора,
совсем нет'.
    
Александр: А почему же они столько глупостей делают?
Пра: Они делают лучшее из того,
что могут в данных условиях,
с этим народом и в это время.
Александр: И Он создал Гитлера, Сталина и Чингисхана?
Пра: Часто мы не согласны с Творцом,
но Он видит окончание процесса,
а мы - только начало или середину.
   
Рассказав Пра, о своих школьных скандалах,
про Историка, Украину и Молдавию,
Александр с изумлением услышал в ответ:
'Ты прав.
Не связывайся с этим:
в Риме я римлянин.
Ты не должен ни с кем спорить,
даже объяснять'.
Это после криков и испуганного шепота
учителей и родителей.
Много лет спустя
Александр с Женой побывал в Риме
и, увидев Колизей,
облегченно вздохнул:
'Я не в Риме и не римлянин', -
он понял, каково быть не римлянином в Риме.
   
Когда Пра умер на его сберкнижке
не было ни одного рубля,
даже на похороны.
Его совершенно не беспокоил этот вопрос.
   
Очень странно он относился к антисемитизму,
считал его законом Природы.
   
- Представь двух девушек.
Одна едва помнит твое имя,
а другая знает о тебе Всё
и от этого просто кипит,
поминает на каждом углу,
при каждом удобном и неудобном случае,
преследует, дразнит,
пытается задеть на каждом шагу.
Она к тебе неравнодушна,
безусловно привязана,
выделяет тебя среди Всех,
но считает, что ты что-то
делаешь не так
или не делаешь чего-то важного
для вас двоих.
Присмотрись к ней и к себе.
Может что-то, очень малое,
тебе надо в себе исправить
и ее пристальная ненависть
сменится обожанием и восторгом -
она готова к этому больше других.
Место сегодняшней ненависти - это пространство будущей
любви.
Ненависть готовит для нее сердце,
показывая меру нужной любви.
   
Не любил философию и философов
за бесплодность.
В истории с Сократом считал,
что тот был не прав:
нельзя ставить препятствие перед слепыми,
не расчесывай зло, если нет лекарства.
   
Ему было нелегко жить в этом мире,
как взрослому в детском саду.
Он и вел себя,
как взрослый среди детей,
ласково под них подлаживаясь.
   
Пра был в каком-то странном взаимном непонимании
с энергичным отцом и дедушкой Александра.
Александр бывал летом у Пра в Чернобыле,
но не находил в себе сил
что-то изменить.
К Александру Пра благоволил,
глядя на него, повторял,
что ленивый делает меньше глупостей.
В его детстве слово 'каббала'
Пра не употреблял вообще:
таковым было условие
других членов семьи.
Но об эволюции Александр узнал от Пра
намного раньше и глобальнее,
чем в школе о Дарвине.
   
Пра совсем не считал,
что работа так уж важна в жизни.
Нужно, конечно, работать, учиться,
никуда не денешься,
но на самоутверждение в работе
смотрел с большой иронией,
цитировал египетского Фараона, который сказал:
'Завалите евреев работой,
чтобы Моисей и Аарон
их не отвлекали'.
Он отлично знал польский и любил повторять:
'Камо грядеши' - куда идешь?
При этом советов он почти никогда не давал,
считая, что не мы влияем на ход жизни.
   
Попав в Украину после очередного раздела Польши,
он чудом спасся на плоте-Ковчеге от Катастрофы,
уцелел после двух войн и революций
в море атеизма и советской власти.
Часто делал вид, что с трудом понимает русский язык
и сильно увеличивал акцент, когда чувствовал опасность -
иногда это помогало.
Он знал
русский, украинский, польский, немецкий,
идиш, иврит, арамейский.
Ни в одной анкете он об этом не упоминал.
   
Он был Каббалистом,
о чем благоразумно помалкивал
в те напряженные советские времена.
   
Пра звали Авраамом,
его хату называли: 'Дом Авраама',
не подозревая,
что повторяют слова,
сказанные тысячи лет назад
о первом еврее Аврааме,
его шатре
и учениках.
   
Просыпаясь утром,
он, отключенный от Всего,
каждый раз как бы заново воскресал,
как день из ночи,
выходил из тьмы.
Глаза были открыты, но не видели.
Двигаясь наугад,
постепенно заново обретал зрение и слух.
Иногда даже не узнавал Александра,
пока не приходил в себя.
В минуты отчаянного опустошения
он начинал беззвучно, как автомат, совершенно механически, танцевать
или просто подпрыгивать.
Казалось, он за ночь впитывал Всё темное вокруг,
а днем превращал в Свет.
С каждым годом это усиливалось,
пока совсем не поглотило его.
   
Тогда настанет очередь Александра
каждое утро вставать,
выкарабкиваясь из тьмы,
пропуская через себя Свет.
   
Придя в себя, Пра объяснял:
'Просыпаясь, протирая глаза и оглядываясь вокруг,
Душа спрашивает:
Где я?
Зачем я здесь?
Бедняжка!
Она же из другого мира'.
   
Он умел обращаться с тьмой.
Оказывается, ее нельзя и невозможно уничтожать -
вместе с тьмой исчез бы Свет.
   
Он не скрывал эти состояния от Александра,
хотел, чтобы тот знал,
что и его ждет
и как из этого выходить.
   
Не терял ни минуты ни в чем,
умел сохранять силы:
на три минуты засыпал,
после этого, бодрый, мог учить
еще несколько часов.
Старался жить по расписанию -
знал, что перед каждым подъемом неизбежно падение
и часто только привычка может вытащить.
   
После того, как тайное стало явным
Пра стал после уроков
прогуливаться с Александром
по тропинкам окрестного леса.
Иногда при этом он говорил Александру
совершенно непонятные вещи.
Все слова в каждой фразе
Александр, вроде бы, знал,
но совершенно не мог увязать их
в какой-то смысл,
только чувствовал, что слышит
какие-то невероятные истины,
важнейшие пророчества.
Пытался спросить,
но Пра лишь ласково прикладывал палец
к его губам и говорил,
что это задел на будущее,
что когда-нибудь Александр и это поймет.
И действительно, многие фразы,
при всей их непонятности,
оставались в памяти Александра,
некоторые всплывали через многие годы.
Пра называл их посланием к миру.
Он прекрасно понимал,
что сегодня его еще не поймут,
но когда-то семена прорастут.
   
Старичок, который не кончал никаких университетов,
даже не начинал,
рассказывал о системе миров
и Александр немел
от неожиданного и долгожданного свидания с истиной.
Это было потрясение
другой логикой и разумом,
немыслимым соединением противоположностей.
Так Пра обрушивал на знающего почти Всё правнука
открытие за открытием.
Выдержать это было невозможно -
Александр терпел.
   
Своим учителем Пра считал великого Ари,
каббалиста шестнадцатого века.
Оказывается, Ари снял тысячелетний запрет
и даже обязал евреев
изучать каббалу.
После этого началась индустриальная революция,
Возрождение, Просвещение, Реформация.
Евреи от графика отставали.
   
Пра знал и пророчество Бааль Сулама о том,
что в тысяча девятьсот девяносто пятом году
каббала начнет раскрываться миру
и многие станут изучать ее,
был согласен с ним.
Как чувствует бык,
что корова готова к спариванию,
так это знает и каббалист.
   
В ответ Александр рассказал о Героне.
Пра посмеялся, но потом задумался.
Получается, что веками скрываемый 'Зоар'
писался почти одновременно
с изобретением непризнанной паровой машины.
Полторы тысячи лет прошло.
Только после Ари
и 'Зоар' стал раскрываться,
и паровая машина была наново изобретена.
- Есть все же изменения в обществе, -
с удовлетворением заметил Пра:
- Хороший знак.
Может, действительно, это время настало?
   
***
   
Следующий урок, уже традиционно,
начался с криков.
Узнав, что Пра обожает кофе,
а в продаже его тогда уже не было,
Кагебист принес в подарок
пачку самого дорогого и лучшего.
Тогда и загремел очередной его скандал с Бандеровцем:
'Де ж ти свiй кагебiстський кофе береш?!
Кофе свiй комуняцький вiн у село привiз.
Люди нiчого у магазинах купити не можуть.
Лад вiн охороняє!
Країну захищає!'
------
'Где же ты свой кагебистский кофе берешь?!
Кофе свой коммуняцкий он в село привез.
Люди ничего в магазинах купить не могут.
Порядок он охраняет!
Страну защищает!'
------
   
- Твой дед убивал моего деда!
- А твiй - заарештовував мого!
------
- А твой - арестовывал моего!
------
   
Бандеровец чуть не плакал:
'З ким я сиджу поряд у хатi?!
Два жиди та комуняка!
Краще вмерти!
Тiльки заради вiльної неньки України
потерпаю цей сором'.
------
'С кем я сижу рядом в хате?
Два жида и коммуняка!
Лучше умереть!
Только ради свободной матери Украины
терплю этот стыд'.
------
   
Что могло быть общего у этих двух друг с другом,
с гнилым интеллигентом Александром
и евреем-каббалистом
из какой-то прошлой нереальной жизни?
   
Вот так христианин, иудей и два атеиста
куда-то продвигались,
со спорами,
почти с драками,
странными зигзагами,
и примирением при чтении 'Зоар'.
   
Пра это совершенно не беспокоило,
казалось, он был даже доволен:
было что исправлять.
    
- Тот, кто хочет, пусть уходит,
кто остается, слушает меня.
   
Пра начинал читать книгу 'Зоар',
переводил, немного пояснял.
Книга-облако поглощала Всех четверых,
втягивала туда, где не было смерти,
Украины, Киева, Чернобыля,
пустых полок магазинов,
реального социализма, политбюро.
   
Никто из троих почти не понимал написанного,
но каким-то таинственным путем
ощущал подъем и безопасность,
чувство какого-то высшего смысла,
объединяющего этих совершенно разных,
часто ненавидящих друг друга людей,
смысла, которого так не хватало им Всем,
который они так искали.
   
Урок кончался, они расходились,
это чувство пропадало,
но оставалось и крепло желание снова вернуться,
чтобы заполнить пустоту,
в доме Авраама в Чернобыле,
присоединиться своим инструментом
к этому неслышному оркестру.

Иногда приезжал
Великий Африканский Жрец,
сидел,
слушал.
   
***
   
Десять мужчин разных возрастов,
тайно, чего-то опасаясь, поодиночке, озираясь,
собирались в пещере горы Мерон на севере Израиля,
рассаживались вокруг огня,
расставляли кувшин с вином, чашки, лепешки,
создавая видимость вечеринки.
Но это была явно не вечеринка.
Один из них готовил пергамент
и собирался что-то писать.
Последними зашли двое,
похожие на отца и сына.
Все собирались не в первый раз и не просто так,
а явно что-то замышляли.
Часто огонь из осторожности не разводился,
им совершенно не нужен был огонь.
Второй Храм лежал в руинах,
пылало восстание против римлян
и рабби Шимон бар Йохай был его вдохновителем.
Его приговорили к смертной казни, преследовали.
Тринадцать лет они с сыном скрывались в пещере.
   
После смерти римского императора
была объявлена амнистия
и Шимон бар Йохай с сыном,
вышли из пещеры.
Совсем не легко им было
после тринадцати лет духовного роста,
опять вернуться на землю
и увидеть,
как немытые мужики,
зевая и почесываясь,
ковыряются в грязи.
Боясь не сдержаться
и поубивать их Всех,
рабби Шимон с сыном опять вернулись в пещеру,
еще на год.
   
И вот теперь
десять мужчин сидело кругом
в пещере на горе Мерон
с непроницаемыми лицами.
Шимон бар Йохай говорил несколько фраз,
легких ударов весла,
остальные добавляли,
один из них записывал.
   
Если бы не записи,
никто не мог бы и предположить,
что творилось у них внутри.
Они были готовы воевать друг с другом.
Их души взлетали и падали в пропасть,
поднимались и падали опять.
Каждый взлет был выше предыдущего,
а каждое падение - глубже последнего.
Последнее падение в ненависть будут самыми глубокими,
а самым высоким - последний взлет.
   
Изредка они бросали друг другу какие-то обрывки слов,
которые, даже знающим язык, трудно было понять.
Их сейчас объединяло нечто большее, чем слова,
какой-то общий внутренний поток.
Чтобы это понять нужно было стать такими, как они.
Ради этого стоило не убивать
и не сжигать друг друга ненавистью.
Ненависть оставалась,
отступала,
опускалась ниже,
давала место чему-то другому, новому, лучшему,
ради чего и стоило сидеть вместе
в этой тесной и темной пещере.
   
Их души, как электрические сферы,
пытались объединиться и
при сближении
извергали невидимые молнии.
Постепенно им все же удавалось над ними подняться
и сблизиться,
а молнии ненависти
с пожарами, грозами и разрядами
продолжали бушевать уже где-то внизу,
в каком-то котле,
уже не опасном,
а приятно, с любовью, греющем.
   
Они слушали вместе эту внутреннюю музыку
и записывали ее.
Ради этого они, подвергаясь опасности
быть схваченными и казненными,
сходились с разных сторон Израиля,
забирались на гору,
прятались в тесной пещере.
Каждый из них нес в душе
свой инструмент.
Иначе для чего они,
совершенно не будучи друзьями,
даже единомышленниками,
более того, ненавидя друг друга,
преодолевали весь этот путь.
   
Шимон бар Йохай призывал к вооруженному восстанию
против римлян.
Ему отвечали,
что римляне делают много полезного,
например дороги и водопроводы,
а своими призывами он подвергает опасности остальных
и общее великое дело.
Один из учеников, невольно или намеренно,
проболтался о его радикальных призывах,
но нельзя выгнать из оркестра ненавистного тебе
скрипача или барабанщика.
   
Только они,
все десять,
уцелевшие после крушения второго Храма,
могли сыграть Всё,
до последней, высшей ноты
в этом оркестре.
Это была последняя группа каббалистов,
прошедшая Все сто двадцать пять ступеней,
сто двадцать пять
взлетов и падений
и записавшая Все подробности этого пути
для последнего поколения,
для нас.
Это было подполье
интеллектуальное,
духовное,
идейное
на два тысячелетия вперед:
цели,
карты,
маршруты,
описания опасностей,
пошаговая инструкция
для тех, кто умеет читать.
Они абсолютно осознавали,
что Книга эта не будет прочитана
ни сейчас, ни завтра -
через две тысячи лет.
   
'Свет появляется только из тьмы,
добро - из зла,
открытие - из тайны.
Совершенство - в сочетании добра и зла.
И зло растворится в добре.
Ад соединится с Раем'.
   
Тяжело груженый верблюд
тащил Все сто свитков книги 'Зоар'.
За ним брели десять каббалистов.
Они искали тайное место,
чтобы спрятать Книгу
более, чем на тысячу лет,
до тех пор, пока евреи, деградируя,
достигнут дна,
а потом медленно, очень медленно,
начнут подниматься
и обнаружат 'Зоар'.
   
Сами они отправлялись в двухтысячелетнее изгнание
для сбора искр желаний других народов,
для обмена осколками душ
с разбредающимся Вавилоном.
   
Отрывки из 'Зоар' пересказывали устно,
но Книгу не видел почти никто.
Она перепрятывалась и передавалась каббалистами секретно,
от учителя ученику.
Остальные не были уверены что Книга существует,
ходили слухи о ста свитках.
   
Почти через тысячу лет жена каббалиста рава Моше
из Леона в Испании,
притащила с базара рыбину,
завернутую в плотный, тесно исписанный пергамент.
Муж глянул и обмер:
это был лист книги 'Зоар'.
Тут же он побежал на рынок,
стал собирать и выкупать другие листы Книги,
многие из них нашел на помойке.
Из собранного сложилось несколько томов,
примерно десятая часть.
   
Найденная рукопись 'Зоара'
пахла рыбой, рынком и помойкой.

'Наверное, та рыба была золотая', -
мечтательно произнес Кагебист.
У него было редкое родовое имя:
Конфуций.
   
Александр подумал, что его отца, будущего коммуниста,
назвали в честь той самой горы,
в пещере которой собирались каббалисты - Мирон.
   
Потом найденный 'Зоар' был спрятан ещё на три сотни лет,
продан перекупщику
ничего не подозревающей вдовой другого каббалиста.
Тот сумел разобраться,
нанял переписчиков
и с тех пор 'Зоар',
вернее то, что от него сохранилось,
вышел в свет.
Стали понимать, что эта книга существует,
думали, ее автор Моше из Лиона, купец или переписчик,
но потом открылось,
что его авторы -
тот самый Шимон бар Йохай
и его девять учеников,
один из которых был его сыном.
Цены каждой копии взлетели до небес.
   
В шестнадцатом веке 'Зоар' попал к великому Ари
и тот отменил запрет на изучение каббалы.
   
Восстание, пещера, подполье и предательство
воодушевили Бандеровца:
'Я повбивав би жидiв,
що не вивчають оцю каббалу
не роблять те що потрiбно,
ворогують мiж собою,
паскудять нам усiм краще майбутнє,
але я життя готовый вiддати за вас, євреїв-друзiв'.
------
'Я поубивал бы жидов,
что не изучают эту каббалу
не делают то, что нужно,
враждуют между собой,
поганят нам всем лучшее будущее,
но я жизнь готов отдать за вас, евреев-друзей'.
------
Два еврея и Кагебист молча посмотрели друг на друга.
   
Антисемиты станут евреями раньше других,
равнодушных к этому вопросу людей.
Они сильнее привязаны к ним,
ненавистью.
   
***
   
После парадокса Зенона
Александр раздумывал,
какое направление выбрать.
Приходилось начинать сначала.
Начала были выбиты
двумя словами
на фасаде Института
и Александр долго смотрел на эти слова.
   
Ночью ему приснилась
бесконечная стена из кирпичей
с надписями на известных и незнакомых языках.
Кружевная стена была явно не достроена
да и в середине многих кирпичей не хватало.
Пустота между кирпичами 'Всё' и 'Всегда'
явно манила его.
Не было сомнений, что именно ему
предстоит это место заполнять.
Неподалеку даже валялся
сырой и бесформенный кусок глины,
из которого еще предстояло
сделать кирпич.
   
Наутро растерянный Александр
поплелся в библиотеку.
Ничего утешительного
он там не обнаружил.
   
Кирпичи истории выкладывались в кружевную стену
совершенно хаотично,
как в первые два дня творения.
Самые невероятные из них вызывали смех.
   
Мог ли великий Рим
и святой император Константин
совершенно добровольно
принять, как государственную,
религию какой-то небольшой восточной секты -
можно же было выбрать для поклонения
любого из множества богов,
в том числе греческих и египетских?
   
В начале двадцатого века,
после первой мировой войны,
в России к власти пришла
не имеющая ни малейших шансов
маленькая партия.
   
В седьмом веке
группа кочующих в пустыне арабов
мечом и словом
захватила огромные территории
и победила армию великой Византийской империи.
   
В двенадцатом веке
группа безграмотных тогда еще монголов
создала
самое большое в истории государство
от Китая до Европы.
   
Нервный и непредсказуемый исторический процесс.
Живет какой-нибудь царек
где-то между Европой и Азией,
воюет или ладит с ближними соседями,
дальних и знать не знает.
И вдруг непонятно откуда появляется
никому не известный Чингисхан,
завоевывает и Европу, и Азию.
Завоевал - правь.
В самый неподходящий момент
великий Хан умирает
и самая большая в мире империя исчезает.

Раздосадованный и растерянный Александр
вышел из библиотеки
и еще раз посмотрел на фасад.
   
***
   
Европу очень беспокоило положение обезьян
по обеим берегам Конго.
Ситуация в общине шимпанзе
складывалась нездоровая
и требовала немедленного разрешения.
Этим и занялась Фемина.
   
Во время ледникового периода,
тысячи лет назад,
воды на Земле было меньше,
река Конго мелела, даже исчезала
и группа шимпанзе перешла
на другой ее берег.
    
Потом льды на полюсах растаяли,
реки наполнились,
Конго было уже не преодолеть
и новое племя шимпанзе бонобо изолировалось.
Так и жили два родственных племени,
порознь развиваясь
и издали поглядывая друг на друга.
У обычных шимпанзе было девяносто семь процентов
общих с человеком генов,
а у бонобо стало девяносто девять.
   
У шимпанзе стаей руководит самец,
а у карликовых шимпанзе, бонобо, самка.
У шимпанзе вожак
почти не разрешает
другим самцам спариваться
и их агрессивность нарастает.
   
Фемина не раз наблюдала,
как самка шимпанзе,
отвернувшись, неохотно и униженно,
подставляла свой зад
альфа-самцу.
Тяжелая атмосфера, раздор и уныние царили в стае.
   
У больших шимпанзе
сплоченные самки выбирают альфа-самца,
могут его сместить, переизбрать.
Случаются даже перевороты
с заменой одного вожака на другого,
но не более.
Самки шимпанзе не стремились командовать.
В этом и была их огромная, роковая ошибка.
А у бонобо, у самок-матриархов,
таких проблем вообще не было.
   
Фемина задалась целью
воспроизвести и исправить этот процесс.
   
Ну неужели опять должен наступить
ледниковый период,
чтобы снова обмелела великая река Конго
и глупые шимпанзе,
как евреи из Египта,
перешли на другой берег,
начали новую жизнь
и поняли, наконец, кого
нужно избирать и слушать.
Оппоненты и недруги замечали,
что на это в природе уходят тысячи лет,
но Фемина верила в слияние эволюции и прогресса.
   
В Институт были приглашены
два многочисленных семейства:
шимпанзе и их карликовых сородичей, бонобо.
   
Бонобо называются карликовыми шимпанзе,
но по росту они не меньше,
а более изящные, особенно самки.
Длинные ноги, покатые плечи, красные губы,
черные волосы, с пробором посредине,
набухающие молочные железы,
высокие голоса.
Спариваются лицом к лицу.
Каждый самец бонобо сильнее любой самки,
но никогда не одолеет
их дружную группу.
И эти самки настолько умны,
что не гонят, не наказывают, не лишают пищи
своих поверженных самцов.
Наоборот, все время понижают
уровень их агрессии.
Ну вы уже поняли, как.
А самцы думают, наверное,
что они так мстят за пережитое.
Самки-невесты часто переходят в другие стаи
и вражда между стаями-семьями
становится меньше.
Еще один признак ума и здравого смысла.
Если возникает
какой-нибудь самый короткий стресс,
например, появляется еда,
то вместо того, чтобы
создавать очередь, иерархию, делить, драться,
они Все начинают заниматься сексом,
ситуация разряжается и разрешается сама собой.
Вот он, клей для социума.
Матриархат бонобо,
безусловно, был лучше.
Оставалось только убедить в этом недоверчивых шимпанзе.
   
У самой Фемины
явно чувствовалось сходство
именно с бонобо.
Она, как и мы Все, совсем не случайно выбрала
объект изучения,
была гибкой и подвижной,
любила овощи и фрукты,
легко взбиралась на деревья
вслед за своими подопечными,
с шумом, жестикуляцией и громкими возгласами
носилась по парку и коридорам Института,
злясь, увлекаясь и улыбаясь, обнажала зубы.
Далекое, но неумолимое родство.
Фемина быстро подружилась с подопечными
из обеих семей
и они ее принимали за свою.
   
Образованная Фемина
решила начать процесс фундаментально, издалека,
с университетских лекций.
   
Изумленным шимпанзе
при помощи картинок, фильмов и примеров
показывалось, что
не Всем самцам в природе выпадает шанс
спариться.
Некоторые жизнью платят
за один половой акт
и даже за не очень половой.
Лосось, например,
раз в жизни оплодотворяет икру самки,
даже не дотрагиваясь до нее.
   
Паучок-самец,
зная, что огромная самка может съесть его,
как уже съела многих его собратьев,
все равно, движимый великим инстинктом,
подбирался к ней,
осторожными касаниями
пытался успокоить
и на несколько минут между ними
наступал благодатный мир.
Самец должен был убедить самку,
что он мужик, а не еда.
Не Всегда это удавалось.
Самцы были питательными и одноразовыми,
поэтому ценились самые крупные и упитанные.
   
Но появились сообразительные паучки,
которые во время полового акта
кормили самку кем-то или чем-то другим
и получали повторный шанс.
Наверное, от них произошли и мы.
А еще хорошо бы эту еду
красиво и плотно упаковать.
На распаковывание уходит время
и твои самцовые шансы растут.
Замечаете общее
с мужскими подарками?
   
Чтобы завоевать мир
требовались все более крупные самцы,
которых можно отправлять
на охоту или войну.
Самки отбирали таких для спаривания,
а их уже не съесть.
Так сами же похоронили матриархат,
великую женскую идею.
Это нездоровое напряжение
сказывается до сих пор.
   
Обезьянки изумленно рассматривали
так странно себя ведущих паучков
и пытались попробовать их на вкус.
    
Фемина не отчаивалась.
   
Неимоверной хитростью, упорством и терпением
ей удалось добиться,
что смирный и вежливый самец шимпанзе
стал отбирать еду у самок,
трепать их детей,
а затем и вовсе стал
отчаянным деспотом и грубияном.
   
Для ускорения Эволюции
Фемина тайно привлекала Электрического Джинна,
который от имени Альфа-самца
колол самок изощренными токами.
   
Самки возмущались,
самца прогоняли
и на его место выбирали другого.
Сколько ни пыталась Фемина
влиять на их выбор,
указывая на самых достойных,
крупных и энергичных самок -
бесполезно.
  
В отчаянии, в поисках выхода
носилась она
по кабинетам и коридорам Института.
Ее будущий муж,
крупный флегматичный Самец,
наблюдал за этим с явной симпатией.
Ему нравилось, как она увлеченно болеет за дело.
Его фамилия была Самец
и она ему очень подходила.
Фемина постоянно находилась
среди активной половой жизни обезьян
и это передавалось ей.
Зрачки ее были расширены,
тело излучало феромоны и флюиды,
мужчины были от нее без ума.
Самец был готов ради нее
на любые эксперименты.
   
Каждое утро,
переодевшись в меховый обезьяний костюм,
она подходила к стае,
включала видеокамеру
и, привлекая внимание самок,
начинала колотить и унижать своего мужа,
одетого в шимпанзе-самца.
Обезьянки очень ему сочувствовали,
искали у него насекомых
и предлагали стать их вожаком.
Жестами и всем поведением показывли,
что хотят его утешить
и не оставляло сомнения, как.
   
Кончилось тем, что шимпанзихи
единогласно избрали
добродушного и покладистого Самца
главарем,
подхватили за руки и ноги
и поволокли к себе в стаю.
Такого успеха публично унижаемый Самец
совершенно не ожидал
и не смог даже сопротивляться
нахлынувшей на него
многократной, многоликой и многотелой любви.
Пусть могущественная Эволюция
побыстрее доделает недостающий ген,
превратит эти чудные существа
в прекрасных фемин,
и позволит им сблизиться совершенно и окончательно.
   
И на это были Все основания.
Не зря же одним из первых в Институте
был основан отдел Всех Дарвинов.
Да как же не быть отделу Дарвинов,
если даже улица главного из них недвусмысленно
соседствовала с Круглоуниверситетской
и вливалась в Крутой спуск.
На ней, подымаясь от Рынка вверх,
не раз делали привал Ахиллес с Черепахой.
   
Ревнивая Фемина бросилась за Самцом
и мудрые шимпанзихи ее приняли,
щедро выделили гостеприимный банан
и удобное место на ветке.
   
Фемина потребовала,
что если уж они не желают
избрать какую-нибудь обезьянку матриархом,
то пусть выберут Альфа-самкой ее.
Рассудительные шимпанзихи боялись,
что она начнет и их бить.
   
Отчаявшись, Фемина пыталась баллотироваться у бонобо,
но те тоже опасливо жались по углам
и отводили глаза.
   
Семейная жизнь рушилась.
Диссертация горела на глазах.
   
Фемина оказалась на распутье.
   
Она обреченно сидела на ветке
с бананом в руке.
Такой ее и увидел Кагебист,
зашедший к Александру в Институт.
Фемина предстала перед ним
свободной спартанкой,
он виделся ей настоящим Самцом.
   
Фемина воспрянула духом.
   
Пригласи она сейчас
Электрического Джинна с парочкой молний,
и порядок был бы наведен,
а Фемина могла бы считать себя
первым матриархом у шимпанзе.
   
Но она не пошла на сделку с совестью
и, в отличие от Фауста,
отклонила этот невероятный соблазн.
   
Она резко изменила тематику
и стала отстаивать
в Совете права обезьян,
дискриминируемых из-за одного процента
генетического различия,
пыталась ввести в Совет вожака шимпанзе
с красивой фамилией Альфа.
   
***
   
Пшеница уже не была
бессмысленным растением,
ей надоело просто крутить глобус.
С помощью энергичной и образованной Фемины
она изучила вопрос и тоже решила
начать эксперимент.
   
Пользуясь всеобщей растерянностью,
Пшеница предлагала осуществить
вторую Великую Аграрную революцию
и вернуться, наконец,
к великой идее Травы.
Будто ожил тот самый
великий первобытный Собиратель.
   
На этой почве опять сблизившись,
Пшеница и Ботаник решили
скрупулезно, шаг за шагом
воспроизвести всю цепочку этапов
Великой Аграрной революции
и наконец-то Всем доказать и показать,
кто истинный хозяин, царь,
безраздельный владыка природы.
Не какие-нибудь теоретические выкладки,
а грандиозный эксперимент,
их общий эксперимент.
   
Вместо первозданных лесов
решено было использовать
институтский лесопарк,
а в качестве первобытных людей -
с великодушного разрешения Фемины,
проживающих здесь же обезьян.
   
Современные люди,
сливая Всё в унитаз,
еще больше отрывают себя от природы,
лишая себя возможности наблюдать,
великий круговорот жизни.
   
Такой, наверное, и была
первая агрономическая лаборатория,
невольно созданная
наблюдательным охотником или собирателем фруктов
и ягод.
Можно только догадываться,
сколько раз он проделывал
свои первобытные наивно-естественные эксперименты,
как по многу раз возвращался понаблюдать
места своих лесных или полевых опытов,
наверное, высмеиваемый,
а то и преследуемый
прагматичными соплеменниками.
Хорошо еще, если добродушно посмеивались над тем,
куда это он бегает и на что смотрит.
   
В сверхзадачу Ботаника и Пшеницы входило
возобновить циркуляцию веществ.
Никаких туалетов в Природе нет.
Требовалось выносить непереваренное зерно
в навозной куче,
экспериментально воспроизвести
действия первобытных агрономов.
Для этого они полностью отказались от туалетов
и призывали других сделать это,
ради науки.
Коллеги тактично обходили стороной этот вопрос,
но для лаборантов и лаборанток
это стало условием приема на работу.
Появлялись добровольцы,
помогали отмобилизованные
шимпанзе и бонобо.
Они очень сочувственно
относились к эксперименту
и от всей души помогали
поливать и удобрять.
   
Консервативная городская Управа
категорически не одобрила,
запретила
и этот грандиозный эксперимент.
Старожилы помнили,
что такой опыт
с лошадьми на улицах Киева
уже был
и не доказал ничего,
а только довел дело
до появления машин,
и мировой войны.
   
Цепочка неудач еще больше сблизила Пшеницу и Ботаника
и, похоже, это было
единственным результатом
грандиозного эксперимента.
Теория Великой Аграрной революции
так и осталась недоказанной.
   
В Совете было принято решение,
что теорию, которую не удается
экспериментально проверить
или, хотя бы, умозрительно представить,
следует признать лженаукой,
лишить финансирования и права публикации.
Аграрную революцию
экспериментально воспроизвести не удалось,
представить ее было сложно и даже неприятно.
Теория была признана ложной.
   
Хорошо, хоть
Космос относился
совершенно к другому ведомству
и ограниченной городской Управе
было до него не достать.
   
А может дело все же
в самих лошадях или обезьянах?
Ну не дано этим бесхитростным созданиям
совершать великие революции.
Это ведь совсем не значит,
что их невозможно совершить.
   
В глубинах Института зрел призыв
изучать язык бушменов
и приближаться
к их непритязательному образу жизни.
   
***
   
В то время в моду входили
стабильность и разумный консерватизм.
Видя столь ответственное и взвешенное следование традициям,
многие в Институте
увидели в шимпанзе и бонобо
свой шанс.
Обезьяны не были склонны
шарахаться в различные новомодные течения,
авантюры
и стали нарасхват.
   
Ни рискованного феминизма,
ни дурно пахнущей
Аграрной революции с обезьянами не получилось
и было решено потихоньку, постепенно, ответственно,
пока еще экспериментально,
втянуть их в товарно-денежные отношения.
Деньгами, для начала, могли быть
какие-нибудь ракушки или камушки.
   
Добровольно отдать свою законную добычу
за какую-то ракушку или камешек,
который потом можно будет
на что-то обменять -
для этого требовалось
воображение, абстрактное мышление, фантазия.
Может ли шимпанзе
с девяносто семью процентами общих с человеком генов
или даже бонобо
с девяносто девятью процентами
в ответ на рассказ
об обезьяньем рае после смерти
согласиться отдать, добровольно отдать,
что-то кровное свое?
   
Не только к Зенону
Аристотель испытывал
сентиментальную тягу.
Слыша о проблемах экономики,
Аристотель любил рассказывать
историю о Фалесе.
   
Философ Фалес Милетский часто рассуждал,
что Всё из воды.
Странно было бы услышать другое
от человека, живущего на берегу
чудесного моря.
Но для соплеменников
и такое обобщение
было уже чрезмерным.
Ему демократично пеняли на отрыв от народа
и тот решил показать плебеям класс,
мастер-класс.
   
С помощью астрономии и статистики
Фалесу удалось спрогнозировать будущий урожай маслин.
Он арендовал Все маслодавильни в округе
и когда обрушился огромный урожай
стал запрашивать за получение масла
большие деньги.
   
Мгновенно разбогатев,
он купил Всех жителей города
и его избрали тираном.
Тогда это было должностью,
а не плохим словом.
Сочтя такие доказательства достаточными,
он отказался от должностей и богатств
и вернулся к чистой философии.
   
Восхищенные жители
уже готовы были
поверить, что Всё из воды
и стать философами,
но грянула война с персами,
Милет был разрушен,
философствовать расхотелось.
   
Наверное, не угоден был завистливым богам
такой расцвет мысли.
Сами-то Олимпийские боги
были аристократами,
философиями особо не интересовались
и, видимо, ревновали.
   
Но с тех пор в Древней Греции
милетцев долго считали
баловнями судьбы.
   
Еще Фалес говорил, что магнит обладает душой,
потому что притягивает железо.
Это очень нравилось Магнитному Джинну.
   
***
   
В Чернобыле
наконец добрались до первого человека, Адама.
Бандеровец смирился,
что Адам и Все мы были сотворены из обезьян,
а два атеиста
уже не шарахались при словах: 'Творец' и 'Душа'.
   
Но тут взбунтовался Александр:
'В чем все-таки виноват Адам?
Что-то не то съел?
Накажи его,
отругай.
Что он такого сделал?
О чем вообще вся эта история?'
   
Пра понимающе кивнул.
   
Адам родился у потомков обезьян,
как и мы с вами.
Рос, учился, работал, женился.
Внезапно или постепенно,
годам к сорока
пришло к нему то самое
озарение,
ощущение,
понимание.
У него появилась первая в мире Душа.
Так в первобытной рыбе
появилась первая в мире икринка.
Неизвестно, что ощутила та древняя рыба.
Адам почувствовал
Рай.
Иногда и мы его узнаем издалека,
например, после первого, долгожданного глотка воды,
на миг.
А Рай Адама не исчезал
и жена оставалась красавицей,
и дети отличниками,
и Всё вокруг цвело и благоухало -
Рай.
   
Наверное и до него задавали вопрос:
'Зачем?' -
он первый сумел ощутить ответ на него.
Сам, понятно, он ничего найти не мог -
он же творение и создан из праха земного,
из тех же атомов и молекул,
что и камни, деревья, звери
и мы с вами.
Он первый получил
инструмент
для обнаружения Рая,
первый человек, получивший доступ в Высший мир.
   
Песчинка,
ставшая Травой,
а Трава - Коровой.
   
Куда девается счастье,
даже крохотное,
после первого, столь желанного, глотка воды?
В чем смысл жизни,
если все время убегает и исчезает
этот чуть забрезживший Рай?
   
Если б это удалось сохранить,
звери и птицы застыли бы у водопоя,
боясь пошевельнуться.
Ни о каком размножении не было бы и речи.
Люди бы замерли, окаменели и оцепенели,
не смея звякнуть своими
стаканами, чашками, бокалами,
амфорами, пиалами и вазами.
Впрочем, никакой посуды, шкафов, умывальников
и не было бы.
Зачем?
   
Удовольствие уничтожает желание,
исчезает и то, и другое.
   
У Адама, первого и единственного,
появилась Душа,
крохотная,
слабая,
как первые опыты гениев,
как каракули детей,
еще совсем не развитая и не окрепшая,
одна на Всех,
для Всех.
И только этим он был подобен Высшей Природе.
   
Ньютон же не создал закон Ньютона,
а только открыл его,
обнаружил то,
что уже существовало,
до него,
инструмент для этого получил,
вернее, он сам и был инструментом.
Попробовал бы не открыть этот свой закон.
   
У Адама были ученики,
иначе не дошло бы его имя до наших дней.
Несколько книг он написал,
одна для нас сохранилась:
'Ангел Разиель' -
тайная сила.
Он и язык специальный для записи открыл -
иврит.
Не потому, что евреи -
до них еще две тысячи лет -
Переход.
   
Что же за инструмент появился у Адама?
   
Вы приходите в гости
и видите огромный, уставленный угощениями стол.
Хозяин будто знал,
что вы любите больше всего
и от всей души постарался.
Но он вам не родственник,
не близкий друг,
вам неудобно, даже стыдно,
Всё это принимать.
А он вас убеждает,
и переубеждает.
Вы уже уверены,
что, с аппетитом поедая
эти ваши самые любимые блюда,
вы доставляете ему несказанное удовольствие.
Глядя на вас,
он совершенно счастлив,
как мать,
наблюдающая за своим малышом,
уплетающем за обе щеки.
И вот сейчас он,
с вашей помощью,
наслаждается от того,
что вы принимаете то,
что он дает.
В этот миг вы оба получаете и оба отдаете.
И вот таким Обедом был Рай.
   
Душа, как зеркальный сосуд, мембрана,
принимала Свет
от гостеприимного хозяина,
необходимое оставляла гостю,
а остальное отражала обратно.
Сердцу не нужно и половины той крови,
которую оно перекачивает.
   
Александр подумал, что Пра
даже ел как-то по-другому,
с каким-то внутренним напряжением,
пониманием сути,
как будто обрабатывал и отрабатывал
каждый кусок,
ощущая даже не вкус,
не только вкус,
а нечто, лежащее
за его пределами,
выше него.
   
Кагебист:
И Всё?!
Чего еще проще!
Пришел, поел, сказал спасибо -
и вот я в Раю.
Чего же не смог сделать
этот глупый Адам
со своей бестолковой Евой?
Давайте накрывать стол.
   
Пра:
Ни у кого до Адама это не выходило,
да и сейчас не очень:
отдать,
бескорыстно,
от Всей души,
хотя бы в мыслях,
в намерении,
даже если никто у вас и не просит ничего -
Обед оставьте себе.
   
А теперь нечем благодарить -
Души-то нет.
   
Тут и появляется
в разгар Обеда
умный и рассудительный Змей,
Учитель,
и благоразумно обращается сначала к Еве.
Оказывается, главное дело не выполнено:
что может быть важнее плода
с Древа познания
Добра и Зла.
   
Намерения Адама были наилучшими:
послушаю жену,
ей будет приятно,
съем плод познания,
стану умнее -
доставлю радость Творцу.
   
Адам и Ева,
лицом к лицу,
без защитных одежд,
пробуют плод,
возможно, сок плода,
может, уже вино.
Даже первый глоток
еще не был тем самым грехом.
Но вкус, запах и вид плода превзошли Всё,
что Адам пробовал, и познавал до сих пор:
плоды райского сада,
вино,
секс,
желание отдавать,
любовь к Творцу.
Это был невозможный для него удар
счастья и Света.
   
Второй глоток уже должен быть только его.
   
Так сердце перестает перекачивать кровь,
оставляя Всю ее себе,
легкие не хотят выдохнуть,
переполняются и лопаются,
течение леденеет.
   
Невиданное наслаждение
разбило еще малый,
только созданный Сосуд
и осколки общей Души
разлетелись
унося Рай и Бессмертие.
   
Это был Обед,
в конце которого щедрый Хозяин вынул
мешок золотых монет,
а благодарный гость,
подставил свой хиленький кулечек,
который, конечно же, порвался,
монеты рассыпались и раскатились по земле -
собирай.
   
Когда они очнулись
плода уже не было.
Не было и Рая.
Адам и Ева лежали совершенно беззащитные
на холодной земле.
И вроде Всё осталось -
трава, деревья, руки, ноги, Луна, Солнце.
Главное было разрушено -
Душа,
Инструмент,
Ключ от Рая,
Бессмертие.
   
Так прогремел Второй, уже не определяемый
физиками и биологами,
Большой взрыв.
   
Александр:
Получается, этот первый мыслящий человек,
младенец-теоретик,
пробрался в аптеку,
слопал целую коробку лекарств
и разнес лабораторию?
Какой-то наш далекий-предалекий предок что-то не то съел,
а мы Все почти на шесть тысяч лет стали смертными?!
Он отравился, а болеем и умираем мы?
   
Кагебист:
Из-за кого-то одного Все мы наказаны?
В чем мы-то виноваты?
Это же несправедливо!
   
Пра:
Виноваты - не виноваты,
а Души-то нет.
Как ни называй -
одни осколки.
   
Была Душа,
но только у Адама.
А когда взорвалась,
то разлетелась и разделилась между Всеми.
Теперь нет ни кого Души,
но у каждого есть ее осколок, семя, зародыш,
который можно и нужно объединить с остальными.
   
Бандеровец: То це не помилка Адама була?
Пра: То була помилка,
яку вiн не мiг не зробити.
Дитина не може не впасти,
коли вчиться ходити.
Бандеровец: А потiм i євреї так само розлетiлися по свiту...
------
Бандеровец: Так это не ошибка Адама была?
Пра: Это была ошибка,
которую он не мог не совершить.
Ребенок не может не упасть,
когда учится ходить.
Бандеровец: А потом и евреи так же разлетелись по миру...
------
   
Пра продолжал.
   
Дело в том, что того Обеда и не было.
Поставьте перед младенцем
все блюда мира -
ему только материнское молоко и нужно.
Адам и не собирался приходить на Обед,
у него вообще никакого желания что-то получать,
никакого аппетита не было.
Он бродил в дальнем углу Сада
среди деревьев, цветов и животных,
где лев не трогает ягненка,
и был совершенно счастлив тем,
что никому не делает зла,
довольствуется малым.
Даже лишняя одежда была ему не нужна.
А Хозяин лопался от желания
дать ему Всё.
   
На Обед Адама поволокла жена,
и тот оказался к нему совершенно не готов.
   
Вот почему каббалист должен быть женат
и обязательно разговаривать с женой,
опережая Змея.
Именно жена потащит его на Обед.
   
В дальнейшем, Пра долго еще
выжидательно поглядывал на холостого Кагебиста,
настоятельно советовал Всем
рассказывать содержание урока
своим евам
и очень интересовался их мнением.
Он был абсолютно уверен,
что мужчинам одним
этого не вытянуть.
Какое же объединение может быть без женщин?
   
Не дорос Адам до Обеда.

Нет, он добросовестно Всё съел
и поблагодарил.
Но когда стал расспрашивать
его о разных угощениях Хозяин,
то, не желая врать,
Гость ответил ему:
'Не хотел тебя огорчать,
но не сильно я разбираюсь
в этих изысках.
Вполне бы меня устроило,
если бы ты сделал что-нибудь попроще
и тебе самому было бы полегче'.
Вот вам и Обед.
Одно дело - стесняться
и совсем другое - не быть готовым вообще.
И Гостю неловко,
и Хозяину неприятно.
Не всякого, выходит,
можно на Обед в Рай приглашать.
А после плода с Древа Познания
пробило Адама,
понял и он, наконец,
что значить получать.
   
Первоклассник Адам
с отличием закончил свое обучение,
получил всевозможные грамоты, похвалы и подарки,
но у него и в мыслях не было,
что существует второй и следующие классы.
Он совершенно не представлял,
зачем ему переводиться в них,
когда он совершенно счастлив здесь?
Адам замер у водопоя.
Тут и явился экзаменатор Змей,
дал задание, которого нет в программе,
и первоклассник его выполнить не смог.
   
Директор школы,
ставит круглому отличнику
самую плохую отметку
и с треском отовсюду вышибает.
Вот теперь младшекласснику Адаму,
наконец есть над чем подумать и чему поучиться.
   
Кагебист: Если сам Адам не смог,
то мы-то как это потянем?
Пра: У одного царя Все подданные,
придворные, народ, армия, спецслужбы,
были воры.
Потребовалось царю перенести золотой запас
с одного места в другое.
Долго он думал, советовался
и раздал каждому подданному по одной маленькой монетке,
которую не было смысла красть.
Каждый, вместе со Всеми,
перенес по монетке на новое место
и вернул обратно царю.
Ни одна монетка не пропала.
Народ был потрясен.
Этот день стал национальным праздником Монетки:
народ шел
к тому самому месту
по тому же пути
и каждый торжественно держал над головой
маленькую монетку.
Мудрого царя прозвали Исправителем.
Высоконравственные соседи с восхищением взирали,
как из такого воровского народа
можно сделать честных людей.
   
Вот так каждый из нас
получил по одной мелкой монетке.
Не готов был даже Адам
Всю казну переташить.
А теперь нам это предстоит сделать,
лучше раньше -
профилактика легче лечения.
   
Бандеровец: То що ж робити?
Пра: Об'єднуватися.
Збирати, ремонтувати та з'єднувати уламки,
усi шматочки, клаптики, зернинки, колiщатка.
------
Бандеровец: Так что делать?
Пра: Объединяться.
Собирать, ремонтировать и соединять обломки,
все кусочки, лоскутки, зернышки, колесики.
------
   
Бандеровец: Я хочу збирати
тiльки українськi уламки.
Пра: Вчись та збирай.
Кагебист: Пошукай, пошукай
українськi уламки Адама.
Тодi навiть ще й євреї не з'явилися.
Бандеровец: То яке ж мiсце України у цьому виправленнi?
Пра: Найголовнiше. Україна повинна виправити свою
українську частину Душi,
а потiм об'єднати з усiма.
Бандеровец: I з москалями?!
Пра: Так й вони вже будуть не колишнiми,
а виправленими москалями.
Бандеровец: З ким я повинен гуртуватися?
З оцим комунякою, москалем, кагебiстом,
який нiвечив моїх рiдних, батькiв, друзiв?!
Кагебист: С этим куркулем?!
Бандеровец: Як я можу з ним об'єднатися?
Хату свою вiддати цьому москалю?
Знову цi євреї заманюють нас у пастку,
з москалем та двома жидами!
Не гадав я до такого дiйти,
звиняйте, добродiї мої,
даруйте, благодiйники,
я бажаю об'єднуватися виключно з українцями,
якi прагнуть жити у вiльнiй та незалежнiй України.
------
Бандеровец: Я хочу собирать
только украинские обломки.
Пра: Учись и собирай.
Кагебист: Поищи, поищи
украинские обломки Адама.
Тогда даже и евреи не появились.
Бандеровец: Какое же место Украины в этом исправлении?
Пра: Самое главное. Украина должна исправить свою
украинскую часть Души,
а затем объединить со всеми.
Бандеровец: И с москалями?!
Пра: Так и они уже будут не прежними,
а исправленными москалями.
Бандеровец: С кем я должен соединяться?
С этим коммунякой, москалем, кагебистом,
который калечил моих родных, родителей, друзей?!
Кагебист: С этим кулаком?!
Бандеровец: Как я могу с ним объединиться?
Хату свою отдать этому москалю?
Снова эти евреи заманивают нас в ловушку,
с москалем и двумя евреями!
Не думал я до такого дойти,
извините, господа мои,
простите, благодетели,
я желаю объединяться исключительно с украинцами,
которые жаждут жить в свободной и независимой Украине.
------
   
Александр смотрел на него с плохо скрытым ужасом:
- Пра, на что ты рассчитываешь?
Посмотри вокруг!
   
Кагебист: Что все-таки делать сейчас?
Пра: То же, что делали каббалисты
две тысячи лет назад,
когда второй Храм был разрушен,
Иудея - захвачена Римом,
а рабби Шимон бар Йохай - приговорен к смерти.
Они собирались, прятались в пещерах, писали 'Зоар',
создавали кружки единомышленников,
учились объединению,
без ненависти к кому-то.
Это очень важно:
тренироваться объединению без ненависти,
подпрыгивать над собой,
над эгоизмом,
строить свое окружение.
   
'От каждого по способностям,
каждому по труду, а потом и по потребностям', -
так там написано у вас, коммунистов.
А по-другому это звучит:
'Возлюби ближнего, как себя,
не делай ближнему того,
чего не желаешь себе'.
   
Бандеровец: Тодi я взагалi не хочу нi з ким об'єднуватися.
Вчи мене, як самому спiлкуватися з Господом.
Пра: А почему до сих пор у тебя ничего не выходило -
прыгал и Всегда ломал ноги?
Потому, что это - вторая ступень.
А первая - отношения с ближними,
с обществом, со Всеми.
Как просто возлюбить далекого, неведомого,
огромного, могущественного, милосердного Творца,
а Он на тебя уже давно обижается:
Он же старался,
создавал не только тебя,
а и твоего соседа, начальника и вон того мерзавца.
   
Бандеровец: I Сталiна?!
Пра: Самый большой вредитель человечества
сотворен только Им,
должен быть исправлен
и помещен на свое место
в общей Душе.
Бандеровец: Любi євреї, залиште мене у тихому вишневому
раєчку.
Нема вже сил на цiй драбинi говтатись.
Хочу до чогось простого та доброго притулитись.
Пра: Вперше чую, що справжнiй українець
хоче щось маленьке отримати.
Втомився?
Нiхто нас з тобою не питає.
Каменюка неодмiнно стане Травою,
а згодом Коровою.
Бандеровец: Не виходить у мене.
Ненавиджу я їх усiх.
Пра: Почему вот вы вдвоем, втроем
не можете просто жить дружно?
Вам не дает это сделать Бог, Творец, Высшая сила, Природа.
Бандеровец: Задля чого?
Кагебист: Зачем?
Пра: Чтобы не перебить вам аппетит
перед большим Обедом.
Бандеровец: А що ж мене змусить себе здолати?
Пра: Заздрощi та ревнощi.
Цi двоє, дурнi та шлимазли,
вже гостюють там та ковтають горiлку з самим Господом,
спiвають та витанцьовують,
а ти, український патрiот, досi тут сидиш.
А вбити їх - як драбину у небо порубати та спалити.
Де ти знайдешь ще двох роззяв,
котрi погодяться вивчати з тобою книгу 'Зоар'?
А самому не вийде нiяк.
------
Бандеровец: И Сталина?!
О: Самый большой вредитель человечества
сотворен только Им,
должен быть исправлен
и помещен на свое место
в общей душе.
Бандеровец: Дорогие евреи, оставьте меня в тихом вишневом
раёчке.
Нет уже сил на этой лестнице болтаться.
Хочу к чему-то простому и доброму прислониться.
Пра: Впервые слышу, что настоящий украинец
хочет что-то малое получить.
Устал?
Никто нас с тобой не спрашивает.
Камень непременно станет Травой,
а потом Коровой.
Бандеровец: Не выходит у меня.
Ненавижу я всех.
Пра: Почему вот вы вдвоем, втроем
не можете просто жить дружно?
Вам не дает этого сделать Бог, Творец, Высшая сила, Природа.
Бандеровец: Для чего?
Кагебист: Зачем?
Пра: Чтобы не перебить вам аппетит
перед большим обедом.
Бандеровец: А что же меня заставит себя преодолеть?
Пра: Зависть и ревность.
Эти двое, дураки и растяпы,
уже гостят там и пьют водку с самим Господом,
поют и танцуют,
а ты, украинский патриот, до сих пор здесь сидишь.
А убить их - как лестницу в небо порубить и сжечь.
Где ты найдешь еще двух разинь,
которые согласятся изучать с тобой книгу 'Зоар'?
А самому не получится никак.
------
Кагебист: Что же мешает человеку просто быть хорошим?
Что?!
Пра: Творец.
Кагебист: В чем же Он виноват?
Пра: Во Всём.
Нет никого кроме Него.
Требуйте у Него.
Давно пора нам одну общую Душу обрести
и вернуться в Рай.
Кагебист: Что же требовать?!
Пра: Только одного - объединения,
выше наших характеров, мнений, убеждений,
рук, желудков, ног, сердец.
   
Кагебист: А знал Творец,
что Змей и Ева уговорят Адама
нажать на красную кнопку?
Пра: Конечно, знал.
Очевидно было,
что он не справится.
   
Бандеровец: Та що ж цей Адам накоїв?!
Не слухав Бога!
Ми в усьому жидiв винуватимо.
Та вiн же гiрший за них!
Навiщо з'їв?
Замало йому було?
Голодомор у нього був?!
Не знав, сiромаха, що ще з'їсти?
Це з його примх ми усi загубили Рай!
Як сокирою, вщент, головне дерево розтрощив.
Навiть шматочка, трiсочки, порошинки не залишив.
А як вiн потiм дiтей виховував,
Каїна та Авеля?!
------
Бандеровец: Да что же этот Адам натворил?
Не слушал Бога!
Мы во всем евреев виним.
Да он же хуже их!
Зачем съел?
Мало ли ему было?
Голодомор у него был?
Не знал, бедняга, что еще съесть?
Это из-за его капризов мы все потеряли Рай!
Как топором, начисто, главное дерево разбил.
Даже кусочка, щепочки, пылинки не оставил.
А как он потом детей воспитывал,
Каина и Авеля?
------
Пра: Если хочешь кого-то сломать - дай ему Всё.
Ребенок не учится,
если не ломает.
   
Александр: Творец же милосерден,
не жесток,
не злопамятен -
свое детище,
ребенка
и так.
Что-то здесь не то.
Ну ошибся, ну согрешил,
ну съел что-то не то
или совсем есть не захотел.
Так по наивности, глупости, доверчивости, неопытности,
из-за любви к жене.
Как требовать от младенца
университетский диплом?
Ну накажи как-нибудь,
погрози пальцем,
отшлепай ребенка.
Но изгнать,
на шесть тысяч лет?!
   
Пра: У Природы есть свой План
и он сильно отличается от нашего.
Никому же из вас не жаль
совершенного и гармоничного,
с ласкающей глаз формой,
маленького, слабого, одинокого и беззащитного
зернышка,
которое мы, без его согласия,
хороним заживо, закапываем, в темную и сырую землю,
где оно обречено на сгнивание?
Мы-то наперед знаем, мы уверены,
что после того, как семя истлеет
в земле,
сей юдоли плача,
из него вырастет огромное прекрасное дерево,
лес деревьев.
Знает ли эта крупинка, что она - не дерево?
Как из песчинки-семени
могут появиться ствол, ветки, листья, цветы?
Где ты видишь даже намек на это?
Хоть в микроскоп смотри -
утопия.
   
Где в капле семени,
которое самец сеет в самку
будущие руки, ноги и голова?
Почему его не отторгают,
с позором, гноем и воспалением,
как занозу из пальца?
Первобытные люди
совсем не сразу эту связь поняли.
   
Такой вот План и сроки -
работа для Всех потомков Адама
на шесть тысяч лет
от его духовного рождения.
   
Кагебист: Давайте разберемся.
Я понял, что
тело Адама,
даже до грехопадения,
не было бессмертным.
Ему первому дано было
обнаружить и получить то,
что бессмертно,
часть вечной Природы,
которая не умирает и не исчезает.
   
В Раю была его Душа,
которую получил только Адам,
которую он при жизни
начал ощущать,
одну на Всех.
Она теперь разбита на тысячи кусков,
а другой - нет.
Вернуться в Рай -
значит собрать и возвратить
те другие, высокие, органы чувств,
инструменты,
Сосуд.
Всем?
Если Всем, то Рай - это же коммунизм,
он больше, чем коммунизм!
Коммунизм не освобождает от смерти.
   
Александр: Но для этого
нужно изменить природу человека.
А может ли человек изменить сам себя,
точно даже не зная,
как, для чего, зачем?
Тем более, что большинство людей
своей природой вполне довольны.
   
Пра: Если судить по действиям,
то Все мы святые люди, праведники, меценаты, благотворители.
Мы ходим по магазинам
и раздаем там
тяжело заработанные деньги,
щедро переплачиваем
за какие-нибудь туфли,
чтобы поставить их в шкаф.
И чтобы эти презренные деньги
быстрее раздать,
мы покупаем даже то,
что совершенно нам не нужно.
   
Мы все равно
чуть ли не Всё,
практически
отдаем,
почти Всегда насильно,
внутренне, а то и внешне,
протестуя -
налоги, страховки, цены.
А речь ведь не о том,
чтобы отдавать еще больше.
Решение только в намерении отдавать.
А это только психология.
Тьфу на нее!
   
Кагебист: Но Адам же
как-то прошел этот процесс.
Да, не Всё получилось,
но главное, мы нашли туз в колоде -
карта Рая бьет карту коммунизма.
   
Бандеровец: Ти, комуняка, не паскудь волю Божу!
Кагебист: Ты не понял,
мы почти уже в Раю.
Только Свет погас и мы стали натыкаться друг на друга,
падать, ломать руки и ноги, разбивать головы, воевать.
Всё есть вокруг -
только нет Глаз, чтобы это увидеть.
Нужно только починить проводку и включить Свет.
Вместе.
Нигде не написано,
что Творец уничтожил Рай.
   
Александр: Но ведь и сейчас у нас социализм...
Пра: Вот например,
ты воруешь, а тебя ловят, бьют, наказывают
и тебе это надоедает.
Ты обращаешься к Творцу:
'Помоги мне бросить воровать!'
Он тебя неслышно спрашивает:
'Зачем?'
А ты отвечаешь:
'Надоело, хочу пожить на свободе спокойно' -
или:
'Не хочу больше делать зло другим'.
Вот второе - уже начало социализма,
а первое - нет.
Вопрос только в том,
достаточно ли ты настрадался,
чтобы от первого перейти ко второму.
   
Александр: Проще простого!
Да чем склеивать эти осколки?
Да и что склеивать?
Ну не осколки же стекла, в самом деле.
Дайте хоть потрогать,
пощупать,
пример приведите какой-нибудь.
Душа - часть Бога,
как камень - часть горы.
Ладно, пусть огромная бесконечная гора
скрыта от нас туманом и облаками.
Но где же хоть этот камень?!
   
Пра: Камня еще нет.
Есть пока только коварная песчинка,
которая колет вопросом: 'Зачем'?
   
Завалявшийся в каком-то кармане
крохотный драгоценный камушек,
покрытый грязью.
Вы понятия не имеете о нем.
И вдруг кто-то сообщает,
что он у вас есть,
и указывает на его место в вашем же кармане.
Теперь вы богач!
Что, собственно, изменилось?
Только ваше знание.
Богатство было у вас и раньше.
   
Кагебист: То есть у нас у Всех
это уже есть?
   
Пра: Вам принесли какой-то дорогой подарок.
Вы, конечно же, благодарите,
говорите нужные слова,
но у вас куча других важных дел
и совсем не до него.
Да и не очень понятно,
зачем это вам
и вы даже его не распаковываете.
Но вот вы случайно на него натыкаетесь,
находите в каком-то углу,
открываете коробку,
начинаете разбираться,
что же это такое,
для чего и как его использовать?
Вот только сейчас вы этот подарок принимаете,
он становится вам нужен и полезен.
   
***
   
Рука дергалась в кармане брюк,
готовясь быть вынутой и крепко пожатой,
но самодовольная Голова совершенно не замечала
волнений и желаний Руки,
даже размахивала ею,
словно желая избавиться навсегда.
   
Рука и раньше чувствовала огромное унижение,
когда у старинных статуй
недоставало именно рук.
Она подозревала,
и с годами ее уверенность крепла,
что это не случайность.
Почему в музеях почти Всегда
выставляют именно головы,
даже без уха и носа,
и только изредка отдельные руки?
Даже Наука утверждала
что у вирусов и бактерий, даже амеб,
голов вовсе нет.
   
Голова же продолжала лицемерно утверждать, что
у каждого человека ноги идут туда,
куда направляют глаза,
ее, Головы, глаза.
Возмущал и ханжеский призыв
не распускать руки.
   
Перемены начались с посещения цирка.
   
Акробаты ежедневно доказывали,
что сильные мускулистые руки могут быть и ногами,
а, следовательно, и Головой.
А легкие воздушные ноги вовсе не обязаны нести на себе
этот глупый, ненавистный Всем череп
и разъевшийся живот.
Пусть знают свое место внизу,
на самой земле.
   
Вольнолюбивая Рука вступила в сговор
с самоуверенной римской Ногой
и они отделились
от нахальной, много мнящей о себе
Головы.
   
Было трудно:
Рука училась ходить,
а Нога - хватать.
   
Рука приноравливалась жить самостоятельно.
Пять ее пальцев-полуостровов
часто между собой спорили
и это роднило Руку с Европой.
   
Она очень заботилась о единстве пальцев-лепестков,
по примеру Европы, каждое утро проводила с ними совещания
и определяла,
кто за какой полуостров отвечает.
   
Завидовала Италии-Ноге,
так удачно сделавшей карьеру,
и тоже мечтала стать европейским полуостровом.
Европа изящно, как канатоходец,
отводила Руку в сторону.
Рука же доказывала свою правоту,
медленно и обстоятельно,
загибая пальцы.
   
Иметь еще один проблемный полуостров
Европа опасалась,
а быть островом Рука не соглашалась -
она и так еще совсем недавно отделилась.
   
Мольбы настрадавшейся Руки были услышаны.
По цепочке из трех рукопожатий,
которыми она виртуозно владела,
Рука свела Европу с Аристотелем
и так стала третьим,
бессменным и единственным,
Основателем Института.
С тех пор на общем постаменте
стояли три мраморных бюста.
   
Теперь Рука управляла делами
и решала вопросы.
Руку редко можно было застать в кабинете.
Она не бегала,
как если бы была Ногой,
и не размышляла праздно,
как Голова.
Когда-то, она располагалась посередине между ними
и этой разумной середины
старалась придерживаться.
   
Другие руки тянулись к ней
и она везде находила поддержку.
Энергичная Рука
виртуозно справлялась
с уверенными крепкими рукопожатиями,
указывала, показывала,
помогала, поднимала и подхватывала,
не боясь замарать руки.
'Делать дело' - был ее девиз.
Руку в коллективе любили,
избирали в профсоюзный комитет
и председателем различных собраний.
Никто лучше нее не здоровался с каждым,
не приветствовал Всех с трибуны или балкона,
Она активно голосовала
и тепло прощалась,
заключала договоры
и ударяла по рукам.
'Ручная работа!' - глядя на нее,
с восхищением говорили сторонники.
'Сильная Рука!' - уважительно вторили другие.
'Нужно взять себя в руки' - надеялись ее противники.
Их называли претендентами на Руку.
   
Аристократическое европейское происхождение Руки
уже не вызывало сомнений.
Рука гордилась своей родословной,
прямым происхождением
от той самой древней, Праруки.
Ее кабинет был полон
портретов и скульптур рук.
Рука стала носить
элегантные перчатки
и именной перстень с печатью.
Завистники увидели в этом намек
на ежовые рукавицы.
   
После работы, оставшись одна,
она погружалась в ванну
и долго гладила
нежный кусок влажного мыла.
   
Ррравнодушного Александра
с его дурацкими вопросами
Рука опасалась
и недолюбливала
за вялое рукопожатие.
   
***
   
На следующем уроке
дипломатичный Пра,
желая разбавить траур по Адаму,
утерянной Душе
и всеобщей горькой участи,
решил сменить тему и отшутиться.
   
Если бы вдруг стало, с уверенностью, известно,
если бы мы не просто поверили,
а узнали, поняли и ощутили,
что после того, как умрем,
наша, например, рука
или хотя бы палец на ней
будут жить вечно,
то многое в нашей жизни изменилось бы.
С каким трепетом и вниманием стали бы мы относиться
к своим и чужим рукам и каждому их пальцу,
будто обнаружили какой-то свой недостающий орган,
который был столько лет без нас,
а сейчас в очень плохом состоянии.
Но это точно орган ваш
и без него вы не полны, не совершенны.
Поэтому вы берете его к себе,
моете, лечите, поливаете.
Он же не чужой -
он ваш.
Жизнь сразу обретает новый, неизведанный смысл.
Не только какой-то там маникюр или питательный крем.
С каким трепетом мы стали бы за этой рукой ухаживать,
холить и лелеять.
   
Мы умираем, а рука остается,
живет где-то там, в своем мире,
скучает, наверное,
и потом шьет себе новое тело,
еще лучше прежнего.
Она вечная, а платья и костюмы можно менять.
   
Но что же в этом хорошего?
Бедная рука теперь
вечно,
Всегда
будет копать землю,
или нажимать какие-то кнопки.
Получается, что с рукой что-то здесь не так.
Может хоть тогда пришлось бы нам Всем задуматься
и что-то изменить в жизни,
хотя бы ради этой бессмертной руки.
   
Александр подумал,
что это стоит запомнить
и, при случае, Руке рассказать.
   
Пра продолжал.
   
Если бы у вас была Душа,
то вы не боялись бы смерти,
перед вами вообще не стоял бы этот вопрос.
Эта тема беспокоила бы вас
не больше стрижки волос и ногтей,
даже если вам невообразимо жалко их терять.
А ведь они тоже часть вашего организма,
растительная часть,
уровнем ниже
живого, животного.
   
Мы с ними тоже расстаемся безвозвратно,
но мы их не хороним,
не устраиваем панихиду,
не ставим памятники,
не считаем смертью.
Они для нас,
как Трава для Коровы -
вырастет еще.
   
Так и моя бессмертная Душа,
а тело где-то при ней,
как рубашка, сапог на ноге, перчатка на руке.
Переодеваемся в другое тело.
   
А если жить бесконечно,
то можно
переучиться везде,
пережениться со Всеми,
перепробовать Всё и Всех,
по нескольку раз.
А если это Всё уже сделано,
то что делать?
Ловушка.
Проклятие.
   
Нет, палец жить вечно не будет,
не захочет.
Нужно что-то совсем другое.
   
Кагебист: А как узнать,
что в тебе начал расти этот новый палец,
зародыш души?
Пра: Тебя начнет мучить вопрос о смысле жизни.
   
Бандеровец: Я розумiю,
що усi євреї - люди розумнi
та вже вщент задурили мене.
Яка ще рука та нога?
Вони ж не можуть самi нiчого зробити,
а я можу та хочу.
Я вас, євреїв, поважаю
та можу погодитись,
що ти, Аврааме, голова,
а я - рука.
Але я не хочу бути в одному тiлi
з цiєю москальською ногою.
Не можемо ми бути поряд.
Ми ненавидимо один одного.
Вiн хоче загальний комунизм,
а я - свою українську дiлянку.
Якщо це так,
то я не розумiю,
що менi ця ваша каббала дасть.
------
Бандеровец: Я понимаю,
что все евреи - люди умные
но уже напрочь запутали меня.
Какая еще рука и нога?
Они ведь не могут сами ничего поделать,
а я могу и хочу.
Я вас, евреев, уважаю
и могу согласиться,
что ты, Авраам, голова,
а я - рука.
Но я не хочу быть в одном теле
с этой москальской ногой.
Мы не можем быть рядом.
Мы ненавидим друг друга.
Он хочет всеобщий коммунизм,
а я - свой украинский участок.
Если это так,
то я не понимаю,
что мне эта ваша каббала даст.
------
   
Теперь уже чуть не плакал Кагебист:
Ну Вы, Авраам, скажите,
ну ты, Саша, посмотри,
ну пусть я кагебист и москаль,
но я же хочу лучшего,
для Всех.
Ну вы же евреи,
вас жизнь больше била,
вы же должны этот фашизм чувствовать.
Они у немцев служили,
мы же опять к войне идем!
   
'Не вышло отшутиться у Пра', -
сочувственно подумал Александр
и решил дошутить до конца.
   
Александр: Ну и что, что война?
Войны стимулируют прогресс
в науке, технике и искусстве.
Пусть Всё, почти Всё,
исчезнет после следующей войны,
зато через тысячу, две, три тысячи лет
человечество возродится.
Представляете, какие прекрасные телефоны
они изобретут,
какие автомобили будут летать
и роботы за ними бегать?
   
Кагебист: А представляешь, ты ничего бы не знал
о законе Ньютона,
но каждый день жил бы в гармоничном обществе
среди любви и взаимной поддержки.
И для этого не нужны телефоны, автомобили и роботы.
Александр: И теперь, для улучшения отношений,
их нужно сломать.
Кагебист: Ломать ничего не надо.
Всё уже переломано до нас.
Нужно только понимать.
   
Пра: Душевные раны от войн и революций
почти неизлечимы.
Они и сейчас горят между нами.
   
Бандеровец: Так ми ж молили Його усе життя.
Пра: Так за себя же просили.
(Кагебисту): Вот ты пожелай Бандеровцу Украины
и от твоего коммунизма не убудет.
(Бандеровцу) А ты пожелай ему коммунизма.
Ничего делать не надо.
Просто пожелай.
Посочувствуй.
Вот сидит человек,
хочет всеобщего счастья
и твоего тоже.
Поддержи,
а он поддержит тебя.
Каждому же по его потребностям.
Ведь этот Кагебист послан тебе
по воле Божьей.
Думаешь, это начальник его прислал?
Такой он умный и проницательный?
Всё знает наперед?
А тебя плохое КГБ через полстраны,
из Карпат сюда, к нам, в Чернобыль, вытолкнуло,
а Сашу - африканский суд?
Вместе Всех закон Природы вас сюда привел
и ведет.
Я же никого не держу,
вы в любой момент можете уйти.
Не уходите?
Сидите за одним столом вместе?
Значит, что-то нас все же объединяет,
и мы уже начали адамовы осколки собирать.
Всё придет в свое время и своим путем,
и Украина, и диссертация, и коммунизм.
   
Они откупорили и молча выпили
принесенный Бандеровцем самогон.
Никто не опьянел.
   
***
   
Чтобы все-таки разрядить обстановку
Александр уговорил Пра
прочитать 'Фауста' Гете -
шла ведь речь о душе.
Тот стал расспрашивать Александра,
кто такой Фауст и когда он жил.
Узнав, что Фауст - почти современник Ари,
даже заинтересовался.
   
Кагебист изучал Фауста в университете,
а Бандеровец Всегда сочувственно слушал по радио
арию Мефистофеля,
поэтому Все трое ждали ответа Пра с интересом.
   
Тот прочел, долго смеялся
и его рецензия свелась к следующему.
   
Странная парочка.
Бедный наивный Мефистофель
взвалил на себя
невыполнимую задачу -
жди, пока Фауст будет мгновения останавливать.
Фауст - хорош,
тоже мне, Адам-продавец нашелся,
Душа у него есть!
А Мефистофель - ангел же,
ему ли этого не знать!
Вот и надо было
после первого же глотка воды
остановить мгновение -
не отвертелся бы Фауст.
   
Кто же обменяет Бессмертие в Раю
на еще одну смертную жизнь?
Кто согласится продать
самое большое в мире,
никогда не исчезающее
наслаждение?
Как какой-то ангел,
пусть сам Дьявол,
может Душу, часть Творца, продать или купить?
Вот давай я тебе продам
этот кусок неба.
   
Особенно веселил Пра конец всей этой истории.
Он даже представил ее в лицах.
   
Гете почти уже откровенно искал,
куда же, наконец, пристроить зарвавшегося Фауста.
    
А как Всё, оказывается, просто -
нужно копать землю
и насыпать дамбу,
каждый день,
Всегда.
Бери, доктор, лопату и копай.
   
'Вот, что я искал две жизни подряд' -
подумал вдруг опять помолодевший Фауст,
поплевывая на ладони и выбирая инструмент побольше.
'Лишь тот достоин счастья и свободы', -
уже вслух произнес он,
обращаясь к Мефистофелю
и назидательно подняв указательный палец:
'Кто каждый день!' -
многозначительно продолжил он,
обведя просветленным взглядом
бесконечную, подмываемую водой дамбу.
Мефистофель понял,
что проиграл
и обреченно взял в руки лопату.
   
Александр вспомнил про платье голого короля и прикинул,
что с такими поправками
великий роман
не занял бы и двух страниц.
   
Такой поворот совершенно озадачил
эллиниста Александра,
но он решил попытаться еще раз.
   
Александр затащил Пра в художественный музей
и тот хохотал до упаду,
глядя на упитанных ангелочков с крылышками,
вместе с группой хихикающих школьников.
   
С Босхом Александр решил повременить.
   
По дороге к выходу
Пра неожиданно споткнулся
о незапланированных импрессионистов.
Долго и внимательно смотрел,
помолчал, расспросил, когда они жили, работали:
'Пытались, но остановились -
невозможно изобразить Свет...'.
   
***
   
Несмотря на столь блестящее происхождение,
перед Рукой остро стояла
проблема продления рода.
Она внимательно наблюдала
за пауками, обезьянами
и всеми экспериментами Фемины.
Естественное размножение делением
не получалось,
а искусственного она побаивалась.
Любимое мыло тоже было бесплодно.
   
Какие-то древесные слизистые грибки,
почти одноклеточные,
вдруг, почуяв неладное,
сползаются друг к другу, объединяются
и дальше уже живут
одним общим организмом.
И это самое многополовое в мире объединение,
несколько сотен полов.
Деление на самцов и самок
для них абсолютный примитив.
Сейчас эта примитивная похотливая слизь
без мозга, рта и желудка
насчитывала семьсот двадцать полов,
которые мирно уживались в этом непонятном теле.
Не будучи способной
ничего произнести или написать,
Слизь, самим своим существованием,
простой незатейливой жизнью,
вызывала огромное уважение.
Миру требовалось что-нибудь естественное,
наивное,
простодушное,
бесхитростное,
незамысловатое,
безыскусное,
привлекательное,
дающее перспективу,
зовущее вперед,
освещающее будущее.
   
Рука и Европа часами смотрели на нее,
пытаясь разгадать и использовать
этот ее какой-то очень простой секрет.
   
Отчаявшуюся Руку
потряс доклад молодого ученого
по фамилии Дарвин,
потомка того самого Дарвина.
   
Покопавшись в генах
Дарвин обнаружил,
что генетически на руке может быть
восемь пальцев,
а на ногах только по пять.
Вот они,
два магических числа: восемь и пять
и их пугающе-счастливая сумма - тринадцать.
   
Дарвина, естественно, подняли на смех,
но вскоре в Исландии обнаружили
древнюю, еще рыбу,
но уже с конечностями,
праруками и праногами,
на которых было,
по восемь пальцев.
Потомки этой отвергнутой собратьями полурыбы,
у которых были уже полноценные
передние и задние руки-ноги,
были изгнаны,
покинули эту вечно мокрую грязную лужу
и даже на водопой к ней старались приходить
как можно реже.
   
Да что там рыба!
У наших позвоночных родственников,
современных крокодилов,
на передних лапах по пять пальцев,
а на задних - по четыре.
И после этого ноги пытаются еще на что-то претендовать.
   
Понятно, что скелет этой древней
пока еще рыбы
занял почетное место у Руки в кабинете.

Эти нетолерантные выкладки
ужасно пугали нервную Европу.
Рука же не одобряла ее увлечение обезьянами,
у которых и руку от ноги не отличишь.
   
'Во Всём мне хочется дойти
до самой сути', -
всплывала фраза,
которую часто напевала глупая Голова.
И Рука, с помощью нового Дарвина,
обрела эту суть.
   
Люди, позвоночные и млекопитающие,
их головы, руки и ноги
произошли из сине-зеленых водорослей, жгутиковых,
переходного звена между растениями и животными.
   
Рука приносила домой и выливала на тарелку
каплю сине-зеленых водорослей
из ближайшей лужицы.
Водоросли расползались по дну,
сплетая невообразимые сети и узоры,
и приветственно шевелили нитями-жгутиками.
У многих таких нитей было пять,
у некоторых - восемь.
И не было у них никаких голов,
только руки и ноги.
Рука, пока еще пятью пальцами,
отбирала тех,
у которых жгутиков было восемь.
Вот они настоящие, живые древние предки.
Теперь в ее кабинете Всегда стояла
лужица-аквариум
в хрустальной восьмипалой ладони.
Сосуд светился в темноте.
   
Отныне только слепой может отрицать очевидное:
у Руки должно быть восемь пальцев,
а у Ноги, увы, всего пять.
   
И Рука приложила руку
к созданию отдела Эволюции,
имени Всех Дарвинов,
среди которых десятки английских академиков,
членов парламента, памятников, музеев
и надгробье в Вестминстерском аббатстве.
   
Сам-то Главный Дарвин был результатом
не естественного,
а вполне направленного отбора.
Немыслимая концентрация дарвинов,
которая наверняка была и раньше,
явственно начала прослеживаться,
начиная с деда Главного Дарвина.
Дед Главного Дарвина
не только разрабатывал,
но и полностью иллюстрировал
теорию естественного отбора.
С холостых ньютонов и кантов
он примера не брал:
весил более ста пятидесяти килограмм,
был дважды женат,
имел четырнадцать детей,
в том числе внебрачных.
И не только это ценил он в женщинах,
а предлагал учить девочек в школах
и не только домоводству,
но и Всем наукам.
Тогда это было равносильно
сравнению человека с обезьяной.
   
Задолго до рождения знаменитого внука
его книга по естественному отбору
была осуждена Папой римским
и включена в список запрещенных книг.
Католические эксперты очень квалифицированными оказались.
Из Всех его работ запретили одну эту,
в точку.
Такие были тогда Нобелевские премии.
   
Дед Главного Дарвина пришел к заключению,
что вся жизнь на Земле пошла
от одной частицы,
которую великая первопричина наделила силой жизни.
И никакой головы у нее и близко не было,
что особо импонировало Руке.
Дед Дарвина писал,
что наиболее сильная и активная особь лучше размножается,
тем самым улучшая следующее поколение.
Он этим плодотворно и занимался.
   
Врач, натуралист, изобретатель и поэт,
противник рабства.
В его трактатах,
насчитали семьдесят пять идей
будущих изобретений и открытий,
в том числе
фонограф,
небоскребы,
ракетный двигатель,
боевую авиацию.
   
Не сразу и у Главного Дарвина
Эволюция произошла,
через поколение -
требовался разгон,
хотя и отец Дарвина тоже был врачом и
членом Лондонского королевского общества.
   
Глупый Главный Дарвин,
в отличие от отца и деда,
на врача учиться,
да и вообще учиться,
не хотел.
Что же в этом естественного?
Потомственный врач
отказывается быть врачом.
Потомственная корова
продолжает жевать траву и давать молоко -
остальное неестественно.
Умная корова не задает глупых вопросов,
вообще вопросов не задает,
тем более, о смысле жизни.
А что естественного:
быть сыном, внуком и по матери, и по отцу,
племянником и кузеном
десятка академиков,
многим из которых
не один памятник стоит?
И вся эта гора ума и заслуг
готовилась родить мышь,
так как Главный Дарвин
учиться не желал,
а увлекался верховой ездой, охотой
и изготовлением чучел.
Именно эта страсть,
а не правильный естественный отбор
вывела его на должность биолога
на корабле Бигль,
без зарплаты.
Это казалось его отцу
абсолютно неестественным,
а ничему другому учиться
сын не желал.
   
И сам Главный Дарвин
не прошел естественный отбор
у своей невесты,
плавая на Бигле
не два, а пять лет.
Он потом долго сидел, думал
и женился на своей двоюродной сестре.
Решение было удачным,
но неестественным.
   
Только одно семейство Дарвинов
могло основать целый Институт.
   
Руку же все чаще стало беспокоить,
что каждый из подросших пальцев
много о себе мнил.
Единого кулака не получалось,
а пальцев вот-вот должно было стать
не пять, а восемь.
   
Узнав, что Александр родился
почти на улице Дарвина,
Рука стала относиться к нему теплее,
с надеждой.
Александр же стал крепче жать руку -
карьера Нового Дарвина
его многому научила.
   
После доклада о восьми пальцах
Сверхчеловек начал обзывать Руку
недоразвитым осьминогом.
   
***
   
Споткнувшись на первом же слове 'Всё' фасада,
Александр пытался осмыслить
знаменитую Теорию Всего.
   
Навстречу ему по дорожке парка Института
катился Пылесос с интеллектом,
первенец и всеобщий любимец,
тележка с разумом,
совершал попутно
влажную уборку,
полив деревьев и растений,
доставку почты, пиццы, кофе,
подбирал обломки экспериментов.
Мог даже пошутить и что-нибудь игриво всосать,
а после благоразумно отсиживаться
в какой-нибудь захламленной комнате.
Пылесос-робот был совершенно безобиден,
дружил с Электрическим Джинном,
который его подзаряжал,
был воплощением разумного потребления
и образцовой преданности своему делу.
   
Следующая модель среднего потребителя,
прозванная Ненаполняйкой,
уже была похожа на женщину с обложки
и самостоятельно ходила в магазины,
выгружая вечером на лабораторный стол
Всё купленное за день
и освобождая внутреннее пространство
для нового потребления.
   
Дальше пошли сложности.
   
Никто не ожидал, что
совершенно мирный, даже робкий Пылесос
от модели к модели
вырастет и превратится в ненаполняемое чудовище.
   
Сам Пылесос своих потомков
побаивался и даже стыдился.
   
За эти издержки
и пытался зацепиться Пивовар,
желая доктрину Пылесоса,
если не опровергнуть,
то хотя бы опорочить.
Пивовар, хоть и был Замповсё,
но безупречную концепцию Пылесоса
пересилить не мог
и с молчаливой надеждой
поглядывал на Александра.
   
Пивовар ненавидел доктрину Пылесоса,
грубую модель,
построенную на дурацких прямых пропорциях.
А на самом деле,
'Всё' не так линейно и пропорционально.
Человек - существо тонкое, нежное, чувствительное,
его желания надо понимать
и искусно регулировать,
а не загружать в контейнер.
   
Но настоящая проблема заключалась
в неполноте 'Всё' без 'Всегда'.
В идеале 'Всё'
должно вместить в себя 'Всегда',
потому что, какое же это 'Всё',
если не Всегда.
    
И вот с этим слиянием
возникали проблемы.
Только устанавливалось хоть какое-нибудь
'Всё',
как оказавшиеся на обочине
народные массы, династии и соседи
в предвкушении потирали руки.
'Всегда' длилось
до новых выборов, войн и революций.
   
Медики благоразумно предлагали
не искать какое-то эфемерное 'Всегда',
а бороться с конкретной смертью,
постепенно и планово
устраняя одну за одной
Все ее причины.
Шаг за шагом,
лекарство за лекарством,
таблетку за таблеткой
тянуть, тянуть, тянуть.
   
На это, больше других,
и рассчитывал Завсегда Профессор Бессмертный.
   
А если дотянуть не удается,
то бренное тело можно заморозить
и передать следующим поколениям
его оживление и лечение.
Сохраняем же мы в холодильниках нашу еду.
Почему же не логично сохранить нас самих?
   
Средний римлянин жил тридцать лет,
а сейчас и девяносто не предел.
Вот вам и разгон.
   
Не Все осторожные богачи
рисковали передать кому-то свое 'Всё',
заморозиться и отключиться,
лишившись необитаемых островов,
бронированных стен,
вооруженной охраны,
оставляя недовольных наследников,
обиженных подчиненных,
обманутых конкурентов,
чтобы потом, когда-нибудь,
обрести 'Всегда'.
Они-то понимали,
как легко принять закон
о незаконности замораживания,
поддерживаемый Всегда недовольными широкими массами.
   
На их памяти
выносили свежезамороженные тела из мавзолеев,
ломали памятники,
грабили усыпальницы.
   
Только завороженные римляне
задремали в Колизее,
сразу же вооруженные варвары-гладиаторы,
поднялись с арены на трибуны.
   
Нет более защищенного места,
чем египетские пирамиды.
К божественному фараону не смели приблизиться,
взглянуть на него.
Все их гробницы разграблены,
священные тела-мумии в музеях,
а уцелевшие пирамиды мстительно предлагают снести.
   
Кто, кроме любопытных ученых,
согласится тратить огромные деньги,
рисковать заразить мир
давно забытыми болезнями,
чтобы оживить когда-то живший организм,
о котором сегодня не известно ничего,
кроме того, что когда-то у него водились деньги.
   
И чего эти давно забытые предки
продолжают бесцеремонно лезть в наши дела?
Мало им было своих ничтожных жизней?
Зачем они заставляют нас тратить время и средства
на хранение и воскрешение
их, видите ли, совершенных тел
и неподражаемо умных мозгов?
   
Специалисты по замораживанию
на такие дурацкие вопросы не отвечали,
отсылая Александра к психологам и философам.
   
Те же считали,
что возможность вечной биологической жизни,
никем не опровергнута,
поэтому теоретически достижима,
если ее счастливого обладателя не убьют.
Хитрецы!
Они были совершенно уверены,
что бессмертного баловня судьбы
обязательно, рано или поздно, убьют,
победоносный эксперимент
по объективным причинам будет прерван
и ученым засчитается техническая победа по очкам.
   
Убили же гениального Архимеда.
Чего такого он недопонял и недорассчитал?
Он же сверхмашины создавал.
Где же она, машина всеобщего блага и бессмертия?
   
Дарвин оптимистично докладывал,
что если после Всех катаклизмов
жизнь на Земле не исчезла,
то логично предположить,
что она продолжится и в будущем.
   
Совет не устраивало
это обобщенное понятие: 'Жизнь'.
Чья жизнь?
Моя или не моя?
   
Дарвин успокаивал,
что жизнь сама по себе из поколения в поколение
будет удлиняться,
потому что хромосомы будут расти,
пока не начнут друг с другом сталкиваться.
Вот тогда и начнется непредсказуемое,
большой биологический взрыв.
   
Значительнее казалось другое течение.
   
Сохранить надо главное,
а не руки и ноги.
   
Постепенно продвигаясь вперед,
мы сможем один за одним
воспроизводить разные участки мозга
электронными аналогами.
Совсем скоро весь мозг
можно будет загрузить
на кусочек бессмертного кремния
и носить с собой
или прятать в укромном месте.
И вот оно, бессмертие,
и еще у нынешнего поколения людей,
сначала у некоторых,
потом у многих
и, наконец, почти у каждого
в кармане, сумочке, несгораемом сейфе
будет храниться вечная копия
своего нетленного Я.
   
На огромном экране
уже примеряющие бессмертие
вечные члены Совета
с плохо скрываемым удовлетворением наблюдали,
как исполнительные, крепкие и румяные,
новехонькие, только что распакованные свежевыкрашенные
роботы,
в современных, прекрасно сшитых,
отлично продуманных комбинезонах,
с карманами, змейками, защелками и липучками,
сверкающими инструментами,
бурят сверхпрочные скалы,
загружая и заливая многометровым крепчайшим стеклом
пещеры-тайники
с бронированными сейфами,
сверхнадежными суперкомпьютерами
и ультраядерными вечными генераторами.
   
Романтикам и эстетам предлагали размещать
заветные капсулы
на дне океана,
среди затонувших кораблей,
облепленных ракушками и кораллами,
с аристократическими омарами в каютах.
   
Румяные роботы исчезают
и их место занимают люди,
толстые и подтянутые,
с хорошим зрением и в очках,
с новенькими компактными
компьютерами в руках.
Теперь руками и ногами
вашего бессмертного интеллекта
станут разгильдяи программисты
и мрачноватые мозгохранители.
   
Александр не мог представить
цивилизацию компьютерщиков,
которые век за веком
сохраняют данные неповрежденными,
а оборудование - работающим.
   
Чего-то не хватает нашим мозгам,
хоть с таблетками, в морозильнике или кремнии.
   
Сомнения решает взрыв гипервулкана.
Мыслящие сейфы с генераторами
в виде метеоритов и астероидов
парят в дальних
туманностях Вселенной,
задавая себе вопрос:
есть ли жизнь на Марсе или хоть где-нибудь
и существует ли он еще,
такой далекий, а когда-то родной и близкий Марс?
Сверхнадежное оборудование,
безучастно ожидает
окончательного распада
'вечного' ядерного топлива.
   
В лучшем положении окажутся
уснувшие и замороженные при жизни.
Им почти не надо будет акклиматизироваться
в абсолютном нуле Космоса
и они, не включая спящие мозги,
будут мирно дремать
на принадлежащем теперь только им астероиде,
дожидаясь лучших времен,
которые обязательно наступят
по руководством уважаемого Профессора Бессмертного.
   
И это был бы еще не худший вариант.
   
Вот вы, вместо последней исповеди
и отпущения грехов,
прогрессивно загружаете весь свой недюжинный интеллект
в компьютер,
говорите последние слова
и физически умираете со спокойной душой,
в надежде, в твердой уверенности,
что ваша лучшая часть, искрометная мысль, жива и здорова
и ваша физическая смерть - не конец.
   
Это, действительно,
совсем еще не конец.
Информацию вашего мозга тут же начнут,
законно или нет,
прочесывать, официальные и не очень, хакеры,
следователи из полиции,
различных комитетов и ведомств.
Они просто не смогут
упустить такую возможность.
Неотвратимость же наказания
никто не отменял.
А вы думали, что без тела,
вас уже не смогут примерно наказать,
в назидание другим?
Накажут.
Лишат вас на сто или двести лет
какой-нибудь важной и приятной для вас информации.
Может, вы сами и не преступник,
но что-то знали о каких-то преступлениях,
нарушениях или замыслах.
Святая обязанность Правосудия в том,
чтобы связать Все прямые и косвенные улики
и вынести справедливый вердикт
прошлым, настоящим и будущим событиям.
Смертная казнь для того и была отменена,
чтобы преступник подольше оставался
в руках Правосудия.
   
Тяжело раненного преступника
будут лечить, спасать от смерти и оберегать,
чтобы предать справедливому суду
и примерно наказать,
но законно, по приговору суда.
   
Гитлера бы непрерывно наказывали и оправдывали,
в зависимости от результатов выборов,
дебатов в прессе,
демонстраций и революций.
Чингисхана, может быть,
и совсем бы реабилитировали или помиловали,
если бы вспомнили.
   
Попранная справедливость,
будет наново бурлить в молодых сердцах.
Осудили бы тех,
кто при жизни ел мясо или траву,
сжигал топливо,
был бездетным или многодетным,
кого-то изнасиловал или отказался от основного инстинкта,
первой заповеди Адаму и Еве,
виновен в голосовании или в ррравнодушии,
привел к власти тот преступный режим,
или препятствовал новому прогрессивному,
знал и не сообщил
о десятках преступлений,
сотнях злых намерений,
не предотвратил,
не оказал помощи,
не посочувствовал.
Ах, как удлинятся честные руки правосудия.
Белковая смерть уже не завершает ничего.
   
И тут, наконец, звучит этот долгожданный
спасительный взрыв,
несколько тысяч спокойных лет.
   
С искусственным интеллектом
Всё еще интереснее.
   
Если при Первом Большом взрыве
из ничего,
из чего-то,
из непонятно чего
возникло нечто,
аморфное,
бесконечной неопределенности,
если первые мгновения после взрыва,
первые два дня творения,
первые миллиарды лет
возникал Хаос,
а из него Вселенная,
то сейчас,
все выше и выше подпрыгивая и разгоняясь
на интеллектуальном Батуте
мы снова влетим в бесконечную неопределенность,
долгожданный Хаос,
в Бессмертие.
   
Тут уже вовсю работает
теория Второго Большого взрыва.
   
Если разогнать 'Всё' до полного изобилия
и уже не останавливаться,
продолжать и продолжать,
разгонять, удваивать, утраивать интеллект,
неважно, наш, искусственный, совместный,
и так проскочить в Бессмертие,
во 'Всегда'.
   
Мы не можем так разогнать
камни, растения и животных,
но интеллект,
великий человеческий или созданный нами,
сможем.
   
Мы разгонимся и нырнем
в неизведанные глубины,
воспарим к сияющим высотам,
в манящие космические дали
Бессмертия.
   
Так рождалась великая
теория ускорения Всего,
разгона, скачка, рывка,
Второго Большого Взрыва,
неудержимости, непрерывности, неослабности.
Взнуздать, оседлать,
взять разбег, набрать скорость,
разлететься, рассеяться, раскинуться, увеличиться,
распространиться, размахнуться, размножиться.
   
Это подтверждала
и новая теория Дарвина
о биологическом скачке.
   
Ррравнодушному Александру Всё это благополучие и бессмертие
виделось, если не реально возможным,
то хотя бы как-то логичным
только при условии,
что недовольные 'Все'
не развалят любое 'Всегда',
а заодно и 'Всё'.
   
Даже один злопамятный человек
может остальных чем-нибудь заразить, отравить,
перерезать какой-нибудь кабель,
нажать ту самую, зловещую кнопку.
   
Непонятно было
почему компьютер должен вдруг этой бесконечности захотеть?
От математиков, физиков и программистов,
конечно, не отбиться -
заставят работать и считать.
Но если взлетающая кривая на графике
позволяет оставить далеко позади
интеллект человека и зависимость от него,
то почему вдруг Сверхинтеллект решит
быть человеком,
надрываться ради власти, славы и денег?
   
Лучше Всех Всё разгонять
выходит у бестелесных математиков.
Это же они придумали бесконечность,
в которой Всё, что угодно
может произойти.
И две параллельные прямые пересекутся,
и три, и четыре, и бесконечное их количество
пересечется в безбрежности и бескрайности
и это даст безмерную надежду
на пересечение непересекаемого,
сближение несближаемого
и доказательство недоказуемого.
И там уже никакой Ахиллес не догонит Черепаху,
а она - в шаге от Бессмертия.
   
Александр смотрел,
как кривые развития,
почти вертикальными свечами
взмывают в пугающе-обнадеживающую бесконечность,
а за ними вот-вот подтянется
'Всё'.
Пусть хоть этот Интеллект
построит хоть что-то взмывающее вверх к бесконечности,
а мы снизу, с завистью и тоской посмотрим на это.
   
Да, есть компьютер,
обыгрывающий чемпиона в шахматы,
но у него совершенно нет желания в эти шахматы играть -
его включают, выключают, запускают, заставляют.
Зачем какому-то набору элементов
выполнять странные действия
под названием: игра в шахматы?
Только электрический ток
заставляет их это делать.
Почему они будут похожи на нас
и захотят плодиться и размножаться,
если даже не Все люди хотят это делать?
Чего ради могучий интеллект решит,
что ему нужно что-то разрабатывать, конструировать
и умножать,
а не находиться в покое
и разумно использовать ресурсы?
Чего ради железный, кремниевый
или даже белковый компьютер
должен стать таким же энтузиастом,
как и человек:
сам себя включать
и работать, работать, работать?
Почему человек считает,
что интеллект,
вырвавшийся из-под его власти,
захочет стать Сверхчеловеком?
Зачем ультраразумной машине
нужен интеллектуальный взрыв
и вообще любые взрывы?
Это признак бесконечно большого ума?
   
Все взлеты портит история,
паскудный опыт прошлого:
Всё, что разгонялось, обязательно обрывалось.
Всегда наготове были
сверхвулканы, инфекции, революции
или варварские племена.
   
Все согласятся,
чтобы кто-то жил 'Всегда',
только если это будет давать им 'Всё'.
   
Битый уже Александр понимал,
что за такие заявления
его растерзают
и плакала диссертация
на любую тему.
Не мог он
рассказать и о каббале.
   
В результате Александру удалось доказать,
что для разрушения
сколь угодно большой системы
достаточно направленного воздействия
самого малого ее элемента.
   
Он вышел из Института и, задрав голову,
посмотрел на чеканные слова фасада.
Чего-то не хватало.
   
***
   
По Институту бродила делегация
бретонских девушек и женщин
и Всем рассказывала,
как еще при Юлии Цезаре
они умоляли римский Сенат
вернуть им право
вступать в брак с несколькими мужчинами.
Думаете, они Все были
такие уж любвеобильные женщины?
Может, некоторые и были,
но истинная причина,
и они ее не скрывали -
это перспектива не делить землю и имущество
между братьями.
У них у Всех будет общий наследник
и проблема решена.
Вот такая простая, естественная и сладострастная
форма единения нации.
   
Думаете, разрешили?
Где они сейчас, потомки кельтов?
Так разрушается национальная идея
и исчезают народы.
   
Подружившаяся с одной из них Фемина
очень внимательно выслушивала Бретонку
и водила показывать
мудрое племя бонобо.
Бретонка с тоской вспоминала,
как она, общая жена,
объединяла враждующих братьев.
А какие чудные ночи они переживали!
Братья шуточно соревновались,
подтрунивали друг над другом,
и так возбуждали ее и себя.
При этом вражда
никак не накапливалась,
а тут же приятно гасилась.
Куда там мужу-одиночке,
который от скуки тут же засыпает.
А ее мужья каждую, каждую ночь, видели и понимали,
что их объединяет, роднит, сближает.
Никакой конкуренции не было
и быть не могло.
Все мужья получали, сколько хотели
и когда хотели.
   
Всё, Всем, Всегда.
   
Эти пророческие слова
и были услышаны Александром,
случайно проходившим мимо.
   
***
   
Аристократическая Европа
традиционно была занята собиранием органов,
сомневалась, колебалась и политкорректно молчала.
Идея объединения, ей в общем нравилась,
но и она побаивалась плебейского 'Всем'.
Если 'Всем',
то совсем другое и 'Всё'.
   
Рабовладелец Аристотель был против.
   
Рука,
всеми восемью пальцами, воюющая
за каждый полуостров,
восприняла Всё это,
как личное оскорбление.
   
Профессор Бессмертный тихо злился:
'Эти евреи опять что-то затеяли'.
   
Дарвин колебался вместе с трехсотлетним кланом
своих предков:
если Всем Всё,
то где же отбор,
что в этом естественного?
А если отбор,
то при чем тут 'Всегда'?
   
Кремень равнодушно молчал,
органика его не интересовала.
Он был готов даже поддержать эту теорию,
потому что был уверен,
что великая каменная Вселенная
все равно затянет в себя
этих белковых землян
и легко поглотит
их ракетки, планетки и расчетики.
   
Электрон же от идеи Александра
пришел в полнейший восторг,
с трудом удерживаясь на стуле,
размахивая руками,
боясь взорваться и исчезнуть.
Это он, он
давно, всю жизнь, Всегда,
чувствовал себя Всеми.
Он давно уже испытывал то,
что только сейчас сказал Александр.
'Всё' - это он,
он - это 'Все'
и уже вырисовывалось и приближалось
это долгожданное 'Всегда'.
   
Небелковые джинны вообще не понимали постановки вопроса.
Электричество, магнетизм, пар, огонь, вода -
и так понятно, что это Всё для Всех и Всегда.
Узок был их кругозор,
далеко им было до людей.
   
Электрический Джинн,
очередной раз обрел новую форму,
очень этим гордился
и в хорошем настроении
обещал проголосовать за Александра.
   
Пивовар поддерживал Александра,
надеясь теперь все же переформулировать
концепцию 'Всё'.
   
Показемлянин искал компромисс,
но Всем не влезть
ни в корабль,
ни в Ковчег.
   
Разочарованный в Александре Сверхчеловек
был против совершенно.
Столь неудачно поучаствовав в тлеющем заговоре,
Александр мог рассчитывать
лишь на его сверхпрезрение.
   
Орел Ницше,
симпатизирующий Александру,
царственно стряхивал
блох, вшей и клещей,
а приоткрытый клюв
придавал птице добродушный вид.
   
Баланс явно был
не в пользу Александра.
   
***
   
Авель избрал занятие пастуха.
Он не захотел быть земледельцем,
потому что, не желал возделывать проклятую землю.
   
Каин оказался упрямее:
'Я все равно буду обрабатывать землю,
наказание относится только к нашему отцу, Адаму,
совершившему прегрешение'.
   
И Каин стал земледельцем,
работа его настолько захватила,
что ничего, кроме нее, он уже не видел.
   
Каин - первый в мире трудоголик,
работяга, куркуль.
Знал же, что земля была проклята
и больших урожаев не будет,
а все равно копал.
Плугов и даже лопат тогда еще не было -
голыми руками работал,
палкой или острым камнем помогал,
над каждым зернышком трясся.
А Творец не принял его жертвы:
почему самые лучшие зерна на алтарь не положил?
А Каин их от себя оторвал,
для посева оставил.
А тут еще овцы Авеля Всё сжирали,
а остальное вытаптывали.
   
Каина наказали за братоубийство:
быть ему скитальцем
и никогда не наслаждаться
возделыванием земли.
   
После Каина, Авеля
и Всего пережитого
родился у Адама и Евы
сын Шет
и десять поколений его потомков
были очень достойными людьми,
но народ уже тогда был не тот,
желания его росли и множились непрерывно.
   
Лидеры пребывали на духовных высотах,
народ со своими истуканами
копался где-то внизу.
Не соединялись голова и тело.
   
Уже внук Адама, сын Шета, Энош,
из уважения к творениям,
Солнцу и звездам,
говорил, что их тоже надо почитать.
Потом 'тоже' исчезло
и боги стали спускаться все ниже и ниже,
пока не оказались на земле
статуями в храмах,
картинками на алтарях,
фигурками на рынках.
   
Люди жили на земле
и своих богов к себе приближали.
Уютные понятные домашние божки,
их можно украшать по праздникам,
одевать, мыть, кормить.
   
Пророки и праведники страдали,
жили отшельниками,
умирали молодыми.
Бывали среди них
мудрые и сильные правители,
но ничего поделать не могли.
   
И все же великий Потоп
произошел только через десять поколений после Адама.
   
Родился тот самый Ной,
имя которого переводится,
как утешитель.
   
И до него были
идолопоклонство, безнравственность, кровопролитие,
но Всё как-то шло,
может и дальше тянулось бы,
если бы не грабеж.
   
Вот милые народные забавы допотопных времен.
Приносил человек на рынок корзину гороха,
его тут же окружала толпа,
каждый хватал горсть,
корзина пустела.
Пострадавший не мог даже обратиться в суд:
хитрецы заявляли,
что просто взяли немного попробовать
и, по закону, эта мелочь не подлежит наказанию.
   
Передвигали границы с соседями,
крали овец, быков и ослов,
а при возможности - отбирали.
Умели и одежду у растяпы стащить,
прямо с тела.
Чем же хуже Всего воровство и грабеж?
Они парализуют смысл развития:
все равно пропадет.
   
Ной первый, через тысячу лет после Адама,
начал что-то делать,
увидев тучи, сгущающиеся в духовном мире,
спускающиеся все ниже и ниже,
набухающие, темнеющие
и проливающиеся Потопом.
   
Ной ни от кого не скрывал строительства Ковчега.
Его каркас стоял на видном месте на опушке леса,
демонстративно,
много лет.
Всем желающим Ной подробно рассказывал,
что и зачем он строит.
Это возымело действие.
Понятливые соседи
Ковчег решили сжечь.
Только начавшийся дождь,
а за ним и Потоп,
спасли его от пожара.
А может этот поджег и ускорил Потоп?
Тогда в Планы входил
Потоп, а не Пожар.
   
- Пра, откуда ты знаешь,
что говорили и делали Адам, Ной, Каин и Авель?
Потому, что так в Торе написано?
- Каббалист, который поднимается
на духовную ступень, например, Ноя,
попадает в мир первопричин,
корней мыслей и действий
и 'видит' то же, что и Ной,
который и не мог говорить и поступать иначе.
Видя это, Моисей записал Тору.
- Но ведь это могут быть твои фантазии?
- Некоторые каббалисты,
живя в разные века в разных странах,
ничего друг о друге не зная,
записывали свои постижения
и они у Всех одинаковы,
как география и анатомия,
а фантазии у каждого разные.
- Но вот я сейчас что-то постигаю.
Как мне знать, что это не фантазия?
- Для этого занимаются в группе и сопоставляют.
Это очень важное условие,
как эксперимент в физике.
- Но пока слепой должен верить,
что существует зрение?
- Да, так же, как ты веришь,
что твой учитель в школе или университете
знает больше тебя.
Тут Александр задумался и стал вспоминать,
когда у него возникли первые сомнения
на этот счет.
   
И вот начал идти Дождь,
сначала только накрапывал,
еще оставался шанс.
Сам Ной не заходил в Ковчег,
знал, но не мог поверить,
что ЭТО сейчас произойдет.
Стоял и ждал,
пока вода не затопила его ступни, щиколотки,
поднялась до колен.
Только почувствовав у порога Смерть,
он вошел в Ковчег,
запер дверь.
   
Проплывая мимо неприступных гор,
Ной видел,
что их недосягаемые высокомерные вершины
стали чудными островами.
Вода, мудрая и милосердная, заполняла Все пропасти
и направляла его на самый верх.
   
Получив пророчество о Потопе,
Ной не вступался за своих собратьев,
преступников, воров и грабителей.
Приговор был уже вынесен.
Суд Божий Всегда прав.
   
Год в Ковчеге
совсем не был прогулкой на трехпалубном лайнере,
это был почти Ад.
Тысячи зверей нужно было кормить,
одних утром, других - днем, третьих - ночью.
Различить день и ночь было невозможно -
лил густой дождь.
Даже когда он прекратился
вокруг Ковчега долго еще стояли
непроницаемые облака.
Ной с сыновьями сбились с ног,
почти не спали.
   
Однажды Ной опоздал с пищей для льва,
тот ударил его лапой,
и Ной стал хромать.
   
А запахи!
Даже терпеливый Ной взмолился,
уже не мог терпеть вони
львов, медведей и пантер.
   
Таким был
интенсивный тренинг милосердия
к людям и животным.
   
Вода поднялась выше гор.
Была допотопная идея,
что, взобравшись на вершину,
можно будет спастись.
Она была экспериментально опровергнута.
Выжили только безгрешные рыбы.
   
То, что не вышло
с Каином и Авелем у Адама,
получилось,
пусть через тысячу лет,
в капсуле Ковчега.
Маленькое сообщество
с сыновьями-учениками,
мужчинами и женщинами,
людьми и животными
среди разрушающих вод.
Шажок к исправлению,
к собиранию осколков Души,
к Раю.
Семя,
которому долго еще предстояло
прорастать и непросто развиваться.
   
Год плавал Ной в чреве Ковчега,
потом отошли воды
и родовые схватки выбросили его на берег.
   
Потоп закончился,
вода ушла,
на мир опять вызверились
острые зубы гор.
   
В небе появилась первая радуга,
опрокинутый лук без стрел, направленный вверх,
не на землю,
напоминание о Потопе,
предостережение,
обещание, что второго Потопа не будет.
   
И вот они высадились
на пустую, еще заболоченную, сушу.
Даже следов людей не было.
Тела растворились или были съедены праведными рыбами.
Радость от спасения смешалась с ужасом от увиденного.
- Зачем Ты это сделал?! - вырвалось у Ноя.
- А почему ты за них не просил?! - возмутился Творец.
Переживаний хватало
и Ной посадил виноград.
Правильно было бы с пшеницы начать,
но не совладал с чувствами миротворец Ной.
   
Вспомните Древо познания Добра и Зла из Рая.
Это ведь тоже мог быть виноград,
огромный, райский, конечно.
   
Виноград вырос удивительно быстро и удачно
и приготовил вино Ной,
и выпил первую чашу,
и не удержался от второй, третьей, четвертой.
Дальше Всё, как обычно, пошло.
   
И все же Ной первый открыл и показал,
как, пусть маленькая,
группка людей,
может превратить Потоп
в плодородные воды.
А если б передрались каины и авели в Ковчеге,
думаете, выплыл бы он?
   
Но Природа подстраховалась.
Жизнь стала трудной и хлопотной:
жара,
холод,
болезни,
ранние смерти -
времени на развлечения стало меньше.
   
Ной со старшим сыном Симом
поселились в Междуречье, в долине
между Тигром и Евфратом.
Их окружали воды бывшего Потопа.
Это место и стало потом великим Вавилоном.
   
Никаких должностей в Вавилоне Ной не занимал,
жил с сыном и немногочисленными учениками
на отшибе, уединенно,
основал школу, в которой изучали основы мироздания,
поддерживал этот малый, но все же теплящийся огонь,
строительство Башни не одобрял, вразумлял,
но активно не вмешивался,
мудро понимая, что и это нужно прожить,
что то, что не сумеет объяснить он сам,
уже по-своему растолкует Творец.
   
***
   
Поеживаясь еще от Потопа,
люди семьями и племенами собирались в плодородной долине
между двумя великими реками.
   
Вавилон - первая страна,
собранная из разных племен и рас,
не самая дружная,
но и не очень склочная.
Жили просто -
голубое небо, приятное солнце,
зелень, вода.
Первая цивилизация,
прообраз нашей.
Лук, чеснок, гречка, ячмень, пшеница,
ирригация, водопроводы, канализация,
орошение, озеленение,
туалеты, магазины,
распланированные кварталы из трех-четырехэтажных домов,
вымощенные камнем или асфальтированные улицы,
деньги, профессиональная армия.
Да и демократия первая -
в местное самоуправление
никто не вмешивался -
плати налоги и не бунтуй.
Сейчас бы это называлось анархией.
Сильных врагов еще не было,
говорили на одном языке.
Власть царская и власть духовная,
множество богов - множество сил,
астрологи и маги.
Всё оттуда.
   
Вместо неудобных фиговых листьев
Адаму и Еве
самим Творцом
была сделана одежда
из шкуры, которую сбросил Змей.
Одежда эта попала к Нимроду
и дала ему
глубинное понимание,
Власть.
   
Одежда из кожи Змея -
это иносказание скрытия, защиты.
Что-то, хотя бы внешнее,
Нимрод от своего далекого предка, Адама,
безусловно, унаследовал.
Власть над животными,
которым еще Адам давал имена,
этому подтверждение.
Добавилась и власть над людьми.
Понимал он,
что есть нечто высшее,
способное наслать второй Потоп.
   
Пока юный Нимрод только охотился и воевал,
он признавал единого Творца,
все же потомок Ноя.
Его рука никогда не била мимо цели,
он видел Цель.
   
Потомков Яфета, красавца, младшего сына Ноя,
предков будущих греков,
он победил в войне
и они оказались в Вавилоне не у власти.
Греки еще возьмут реванш,
будет еще Александр Македонский.
   
Праотец африканцев,
сын Ноя, дед Нимрода, Хам -
переводится, как горячий.
   
Потом Нимрода избрали царем
братья его отца,
у которых были и собственные дети.
Но первым царем избрали именно его,
а сами остались при нем советниками.
   
Александр вспомнил чернокожего следователя,
который отправил его на суд в Африку
и таким окольным путем
привел в Чернобыль
к собственному прадеду.
   
Нимрод переводится, как Бунтарь,
Революционер,
Контрреволюционер.
   
Он был умнейшим человеком своего времени,
первый царь, упоминаемый в Торе.
Иначе не справиться бы ему с растущим Вавилоном.
Весь мир был тогда в Вавилоне.
Нимрод владел миром.
   
Он стал царем
над тремя миллионами человек,
которые в своем развитии
явно отставали от Адама, Ноя и Сима.
Ну не могли, не умели они понять и принять
идею невидимого Бога.
Как стрелять в невидимую Цель?
   
Легко быть отшельником,
вроде Ноя,
который так и остался
в своем Ковчеге,
даже выйдя из него,
осуждая и поругивая
своих глупых и непонятливых потомков.
   
Нимрод первый назвал себя бессмертным богом,
Самосотворенным.
Приказал вытесать из камня собственное изображение
и заставил Всех ему поклоняться.
Тогда это было новаторством,
даже для многоплеменного и многоукладного Вавилона.
А идея оказалась плодотворной.
Потом уже, в Египте и далее,
фараоны рождались и умирали
бессмертными богами.
   
Для сомневающихся рядом с троном Всегда находился Палач.
Сомневающиеся были.
Сомневался и сам Нимрод.
Он чувствовал чью-то власть свыше,
опасался славящего его народа.
   
И к нему снова пришла идея.
Великую силу можно увидеть, познать и овладеть ей
только с огромной высоты.
Нимрод сказал:
'Давайте построим большой Город,
где сможем жить Все вместе,
и возведем в нем очень высокую
Башню'.
   
Подданные были в восторге:
'Объединимся, построим Башню, такую высокую,
что она достанет Неба,
прославим свое имя,
иначе случится еще один Потоп
и рассеет нас по свету'.
   
Они собирались долго и счастливо жить вместе,
хотели, очень хотели.
   
Сам Потоп породил идею Башни:
нужно построить Башню выше уровня вод Потопа.
Уже тогда понимали смысл высоты.
Высота - дорога к полету.
   
Башня решала сразу несколько задач.
Народ становился сплоченным
вокруг здоровой, реальной, производственной цели
и взор его уже был направлен не на дворец
бессмертного Нимрода,
а туда, к небесам, ввысь.
   
Да и память о Потопе была еще свежа.
И духовенство, и аристократия предпочитали
жить, беседовать и молиться где-то на внушительной высоте,
поближе к звездам, Луне, Солнцу,
подальше от пыльной земли.
Нужна, очень нужна была хоть какая-то высота.
   
И, может, когда-нибудь, на стартовой площадке
на вершине этой Башни
разместят космодром
и отправят новый Ковчег к высшим мирам,
не дожидаясь следующего Потопа.
   
Понятно, что Ной, Сим и их ученики
объясняли, что не в этом урок Потопа,
но люди простые и практические,
не слишком заглядывая в высшие сферы,
должны были что-то делать.
Где он там, этот незримый Бог?
А людям нужна какая-то опора
здесь и сейчас.
   
Потом строительство Города решили отложить
и форсировать возведение Башни.
   
Все были единодушны насчет необходимости построить
Башню,
но о цели ее возведения
стали появляться различные мнения:
- В случае нового Потопа мы залезем на вершину Башни
и вода нас не достанет.
- Мы создадим себе Имя!
Устроим на самом верху Башни место для собраний,
будем беседовать, молиться, спасаться.
- Несправедливо, что Творец один господствует над верхними сферами,
а мы копошимся тут внизу.
На вершине Башни мы установим нашего бога,
вложим в его руки меч и объявим Творцу войну.
Давно пора отомстить Создателю за Потоп.
   
Самые развитые вообще отрицали существование Творца.
Они исследовали явление Потопа
и нашли обычному явлению природы
рациональное научное объяснение.
Один раз в тысяча шестьсот пятьдесят шесть лет,
время от Адама до Ноя,
небеса сотрясаются,
вызывая водоизвержение.
Нужно принять предохранительные меры
и возвести четыре опоры небу.
Башня будет первой из них.
Рукотворной булавкой пришпилить, пригвоздить небеса
к земле.
От них и произошли современные ученые и инженеры.
   
Построение Башни было гигантским замыслом,
развивающим цивилизацию.
В плодородной земле Вавилона не было подходящих камней -
не для того она предназначалась.
Нашли глину, изобрели кирпичи,
разработали и наладили
их высокотемпературный обжиг.
   
Не созданные Творцом камни,
а новые технологии!
   
Сначала были огромные достижения.
Вместо одного кирпича укладывалось два,
вместо двух - четыре.
Работа шла легко и вдохновенно,
будто сама собой.
И никто уже не мог заявить,
что Природа не дала достаточно времени и возможностей,
чтобы сравняться с ней, превзойти ее.
Соревновались за каждый кирпич,
не жалели ни себя, ни других.
Башня росла.
   
Строители горели желанием закончить Башню.
Если кирпич падал и разбивался,
они глотали слезы.
Если человек срывался вниз,
никто даже не смотрел на него.
Да и не видны были люди с такой высоты.
   
Сначала по-разному стали говорить
сорвавшиеся с Башни и оставшиеся на ее вершине.
   
Сейчас разными языками
и взаимным непониманием
никого не удивишь,
но тогда нравы были простые
и это людей путало, пугало,
приводило в ярость.
   
Тот, кто просил воду, получал глину,
другой - вместо веревки - пилу,
третий уже не выдержал и стукнул бестолкового товарища,
четвертый тупого напарника толкнул,
столкнул с Башни,
убил.
   
Вместо кирпичей
стали хвататься за палки и мечи.
Хорошо, что порох
еще не изобрели.
   
Это уже был не грубый,
Всё смывающий Потоп -
языки, филология, лингвистика, психология -
тонкая работа
и она удалась,
на тысячи лет,
до наших дней.
   
Как Всё оказалось просто -
немножко непонимания -
спутать воду с глиной,
пилу с веревкой
и этого достаточно -
рушится великая идея -
Башня.
   
Ладно бы, только Башня.
Гражданская война началась
из-за каких-то кирпичей,
пусть и высокотехнологичных.
Никаких потопов не надо,
сами друг друга перебьем.
Половина тогдашнего человечества погибла.
   
Идея объединения испарялась.
Образовывалась пустота
для ненависти.

Что же делать?
   
Есть два варианта:
сближаться между собой и подниматься над конфликтами
или расходиться.
   
Практичный Нимрод предпочел
не строить утопий и пошел за народом.
Он велел оставить злополучную Башню
и срочно построить несколько новых городов
чтобы хоть как-то развести враждующие стороны.
   
***
   
Но одновременно с музейной уже идеей Башни
возник и медленно, очень медленно, развивался
другой процесс,
дошедший до наших дней.
   
Пра очень уверенно и с многими деталями,
будто о себе и своих близких,
рассказывал, каким был Нимрод и праотец Авраам.
Это походило на чудо.
Сам Пра это чудом не считал
и уверенно обещал,
что и Александр, и Кагебист, и Бандеровец
когда-нибудь это поймут и почувствуют.
Духовный мир - мир причин,
материальный - мир следствий.
   
Терах, незадолго до рождения сына, Авраама,
был назначен министром, военноначальником, жрецом.
Нимрод и Терах -
потомки разных сыновей Ноя.
Были у Нимрода родственники и поближе,
но он именно Тераха
выделил, возвысил и приблизил.
Терах был очень умен.
Не мог он не участвовать
в обсуждении и разработке
проекта Башни.
Но и на Нимроде были 'одежды Адама'.
Вполне осознанно
он хотел приблизить к себе
ветвь Сима,
того самого отшельника,
не одобряющего это строительство.
   
Много раз
Авраам был на волосок от гибели
и в первый -
когда еще на свет не появился.
   
Астрологи сообщили Нимроду,
что скоро в стране родится мальчик,
который принесет царю гибель.
Нимрод приказал собрать вместе
всех беременных женщин,
чтобы ни один новорожденный
не избежал смерти.
Стоявший рядом Терах
улыбнулся и сказал:
'И мою беременную жену арестуешь?'
Жену Тераха Нимрод хорошо знал и уважал.
Он милостиво улыбнулся и кивнул.
Так Авраам остался жив
и стал почти ровесником
Вавилонской Башни,
рос вместе с ней.
   
Но все же, от греха подальше,
ребенка с кормилицей долго прятали в пещере.
Это было правильное решение.
Астрологи доложили,
что тот самый ребенок уже под землей.
   
Терах, отец Авраама,
был духовным предводителем народа,
настолько почитаемым,
что в их семье изготавливали божков.
Не просто фигурки,
а идеи, концепции,
говорили о божественном,
обсуждали,
объясняли народу,
являлись носителями духа Вавилона.
   
Первым учителем Авраама был его отец, Терах -
больше в пещере некому было.
При этом Терах считал,
что многобожие оправдано,
что единый Творец может и есть,
но людям на земле нужно дать что-нибудь в руки,
увидеть и потрогать.
   
Первое свое открытие Авраам совершил в три года.
Удрав от задремавшей кормилицы,
впервые вышел из пещеры.
Весь день он восхищенно смотрел на Солнце.
Вечером Солнце зашло
и он всю ночь любовался Луной.
Рассвело,
начался и быстро закончился дождь,
подул ветер, но вскоре прошел.
'Но не могут же эти гигантские жернова
вращать себя сами?!' -
к этому выводу он
пришел сам.
   
Так он начинает исследовать реальность -
вундеркинд,
гений,
потомок Адама.
   
Ни мать его, ни отец,
ни их окружение,
начиная с Нимрода
и кончая кормилицей,
таких взглядов не придерживались
и от них он ничего подобного узнать не мог.
   
Лет с десяти Терах
забрал Авраама из пещеры
и очень неохотно,
после долгих раздумий,
не видя лучшего выхода,
отдал его в удаленную от столицы школу
своего прапра... деда Сима,
сына Ноя,
который вслед за своим отцом,
знал, видел и понимал,
что не Солнце, Луна и глиняные божки правят миром.
Не хотел этого Терах,
но вся его жизнь в городе была на виду.
Не очень жаловал этого язычника и Сим,
но все же ближайшая родня.
   
Там Авраам получил полное подтверждение
и дальнейшее развитие
своей мысли о едином Творце.
   
Постепенно страсти в Вавилоне улеглись,
пророчество подзабылось,
Нимрод отменил свой указ.
   
Через годы,
уже окончательно потерянным
для семейного дела
и господствующей идеологии
Авраам вернулся в столицу.
   
Хорошо было Аврааму
в школе Ноя, Сима и их учеников-единомышленников.
Почему не остался он там
на почетной преподавательской работе?
Зачем вышел из Ковчега,
перерос отца и учителей?
   
Только Сим,
один сын Ноя из трех,
последовал за отцом.
И это из тех,
кто сами видели Потоп и его следы.
   
После был провал на несколько поколений
и родился Евер -
первое слово нашего заголовка,
Переход,
имя народа,
судьба,
цель,
программа.
   
И опять провал на два поколения,
и только после рождается Авраам,
после десяти поколений,
через тысячу лет после Потопа.
   
Люди, задающие себе и другим вопрос
о смысле жизни
и тогда уже выглядели нелепо -
непростые и нелегкие люди.
   
Общительный Авраам
не раз проходил мимо Стройки,
подходил, смотрел, беседовал.
Его приглашали присоединиться.
   
Видя растущее ликование наверху
и все больше разбившихся у основания,
Авраам начал понимать,
что цена Башни будет неимоверной.
Он пытался рассуждать вслух
о едином Боге, милосердии и любви к ближнему.
Мол, не кирпичи в Башню,
а осколки в общую нашу Душу
надо собирать,
отношения с ближними, любовь к ним строить,
товарищи.
   
Ему в ответ,
тогда еще добродушно, аргументировали,
что он бездетен,
как бесплодный мул.
Ведь если невидимый Бог не продлевает род своих приверженцев,
то Его, скорее всего, вообще нет.
Это был сильный довод,
тем более, что тогда еще между строителями
царил мир и согласие.
   
Конечно, это просто
дурацкой отговоркой было.
Можно подумать,
что если бы у Авраама были дети,
то Все сразу бы поверили
в единого Бога.
Спустя годы и испытания
ребенок, и не один, у Авраама появился,
но единение и тогда продвигалось плохо.
   
Терах решил привлечь к изготовлению и продаже богов
сына.
И Авраам, завершив созерцание Солнца, Луны и звезд,
решил поставить, уже практический, эксперимент:
взял палку и перебил Всех божков в лавке.
   
Потом, наивно глядя в глаза отцу,
стал, не краснея, рассказывать
что из-за еды идолы подрались
и самый большой взял палку
и вдребезги расколотил остальных.
   
Терах, конечно, был идолопоклонником,
но в такие глупости поверить не мог.
Город гудел.
Вавилонский Тарас Бульба покаялся перед Нимродом.
Представьте, что ваш сын публично устроил погром
в церкви, мечети или синагоге.
Над семьей Тераха нависла катастрофа.
Настал день суда.
Процесс был громким,
приговор однозначным.
   
Около миллиона человек прибыло на казнь.
Люди толпились даже на крышах зданий.
Каждый приносил вязанку дров.
Их накопилось столько,
что не надо было и огонь разжигать -
можно было забросать, завалить, задавить
Авраама этими дровами.
   
Пишут, что три дня горел костер
под железной печью,
а Авраам прогуливался внутри,
изучал,
даже выходить не хотел.
Стены домов трескались от жары,
слуги у огня падали
и не могли его вытащить.
   
На третий день сам Нимрод
подошел к печи
и попросил Авраама выйти.
   
- Он проповедует любовь к ближнему,
значит, не убьет меня -
успокаивал себя он.
   
Дрова превратились
в восхитительные ветки,
усыпанные цветами.
На глазах у пораженной толпы
невредимый Авраам вышел наружу.
   
Так или иначе,
что-то произошло
и он остался жив,
не только жив,
но и щедро награжден.
   
Показательное сожжение
при Всем народе
кончилось полной победой Авраама,
подарками от Нимрода.
Терах признал правоту сына
и перешел на его сторону.
Тогда многие перешли.
   
После такого триумфа
нужно было срочно уходить,
тем более, что теперь уже Терах
со своими неправильными истуканами
становился причиной
всех вавилонских несчастий.
Авраам тянул,
чего-то ждал.
   
Больше его не казнили
публично,
но кризис расцветал
и нужно было что-то делать.
   
Это был короткий период
вавилонского вдоха
жреца, сына жреца, Авраама.
Был он великим мудрецом,
имел средства, связи и способности,
вырос общительным и гостеприимным,
всегда был рад услужить,
женился на красавице Саре.
Он, именно он,
станет наследником Адама.
Авраам это чувствовал,
знал.
   
Нимрод терпел Авраама,
мог бы его убить,
уже тайно.
Не убил,
наблюдал.
Требовались хоть какие-то идеи.
Что-то перестало работать в Вавилонском царстве.
Но что?
   
Программа Высшего управления Миром,
открытая Авраамом, была проста,
как физика.
   
В школе и после нее
Авраам повторял и проверял то,
что делал Адам.
У него получалось,
не Всё,
намного меньше.
Сосуд-то был разбит,
общий Сосуд.
Нельзя Всё увидеть в осколке -
не хватает емкости, мощности, площади,
заряда светочувствительной батареи.
Нужно искать другие осколки,
соединять
для переработки Света
в Ток.
   
Авраам видел возвращение в Рай,
в Бессмертие,
прямо сейчас,
из Вавилона.
Вот же, Все три миллиона,
собрались вместе,
как кирпичи
в этой злополучной Башне.
   
Когда Башня начала обваливаться
Авраам уже созрел, чтобы понять,
и понял,
что не было и нет
никаких здравых причин,
чтобы из-за каких-то производственных трений
прерывать такое успешное строительство.
Ничего плохого в самой Башне нет -
соединенные друг с другом кирпичи.
Да и как могла какая-то башня,
пусть и огромная,
со статуями,
угрожать Творцу?
Это было подстроено,
специально,
с умыслом,
с конкретной и точной Целью.
Кем?
Тем Единственным, кто мог это сделать.
Для чего?
   
Историки говорят, что созрели особые условия,
каббалисты -
согласно замыслу творения,
произошел рост, а затем и взрыв эгоизма.
Вавилон окончательно перестает быть семьей.
   
Официальная Вавилонская методика была проста.
Любая Высшая сила, как и Все мы, люди, требовала подарков
и давала всевозможные удовольствия взамен.
Требование зловредной, злопамятной и злорадной
Высшей силы -
распластаться перед ней.
   
Авраам первый обнаружил,
что Высшая сила требует не молитв и подарков,
а изменений,
которые почему-то не желает
делать сама.
Изменить себя, общество, мир
и так приблизиться и сравняться с ней.
Это Замысел,
Задание,
План.
   
Задача для Травы -
стать Коровой.
   
Пока Башня росла,
развивались и строители,
разбухали их желания,
как расползающееся тесто.
И вот уже тесна
кастрюля, дом, участок, страна.
На змее лопается старая кожа.
Башня становится тесной.
   
Бесполезно и бессмысленно
растущие желания
уничтожать или ограничивать.
Краб все равно покинет
уже по швам трещащий,
тесный, жмущий, удушающий панцирь.
   
От избытка желаний
Башня лопнула
и разбросала строителей
далеко за пределы Вавилона.
   
Адаму еще нечего было исправлять
в хаосе после Второго Большого взрыва.
А тут целая Башня ненависти,
объем работ,
красотища!
Вот и исправляй, папаша Авраам
со своими евреями,
ремонтируй.
   
А гостей могло быть на сей раз много,
очень много,
весь Вавилон должен был придти на Обед
в Рай.
   
Но почти у Всех,
осколки залегали
где-то в самой глубине,
они и не подозревали
об их существовании.
На Обед
придут только те,
у кого осколок задвигался,
начал прорезаться острыми краями,
болеть,
выходить наружу.
Остальным и даром не нужен был
этот Хозяин
с его странными угощениями и условиями.
   
Народы даже не были против -
это приглашение просто проходило мимо них,
как высшая математика мимо младенца.
Они не видели никакого Обеда.
Невозможно заставить хотеть,
не купишь желание в аптеке.
   
Все это прекрасно понимал Авраам,
он же пророком был,
но видел шанс,
как Ной перед Потопом,
уже по колено в воде,
как сотни лет спустя,
море расступилось
перед Моисеем с евреями,
когда их ноздри
уже покрывались водой.
   
Авраам не ленился,
ходил из города в город,
разбивал шатры у дорог,
приглашал к себе путников,
угощал их.
В застольной беседе речь заходила
о вавилонской вражде.
С шутками и прибаутками
хлебосольный Авраам гнул свою линию.
   
Ставил справа -
белый, сладкий, мед,
слева -
черный, горький перец.
Уравновесить зло добром.
На меру ненависти -
две меры любви.
   
Многие смущенно улыбались
и поспешно уходили.
Авраам говорил что-то очень хорошее и непонятное:
душа, единство, любовь к ближнему.
   
- Где мы надоим столько любви?
Разве мы коровы или пчелы?
Ты требуешь того, чего у нас нет.
   
Некоторые оставались
и завороженно слушали,
немногие оставались навсегда.
   
Сара, жена Авраама, в шатре рядом,
принимала женщин, и там тоже говорили
о любви.
   
Другой, высший мир, не похож на наш.
Как камни - на растения,
растения - на животных.
Приближение к нему дает наслаждение,
большее, чем секс, деньги, власть и слава.
    
Это было похоже на чудо, гипноз, колдовство.
Люди из разных племен,
уже плохо понимающие друг друга,
вдруг начинали ощущать что-то общее,
высокое и сильное.
Чувствовать, как для чего-то нужен им Всем этот
сосед-скряга, подросток-хулиган, жена-скандалистка.
Черный уголь
зла и враждебности
бросался в невидимую топку,
давая тепло и свет.
   
Все же они нашлись,
не очень много,
самых странных,
тех, кому неуютно
в этом мире,
не потому, что чего-то не хватало.
Всё у них было нормально:
и дом, и еда, и семья.
Само устройство, смысл этой жизни
не нравится,
мешает,
не твое.
Несколько тысяч,
из трех миллионов,
из Всех семидесяти народов Вавилона.
И это разорвало Вавилон на две очень неравные части,
существующие до сих пор.
   
За много лет,
от Ноя до Авраама
прогресс все же был:
там одна семья,
а здесь уже тысячи.
   
Даже Нимрод жалел Авраама:
'Куда ты с ними?
Слопают тебя эти умники'.
И в этом Нимрод был прав.
Скучать с будущими евреями Аврааму не пришлось.
   
Это были самые сильные,
а, может, и самые слабые.
Ведь только слабые нуждаются в объединении,
те, кто понимают, что слабы.
   
Остальные были сильны.
- Вон какая Башня вымахала!
- Ничего!
- Не сахарные!
- Не рассыплемся!
- И не такое переживали!
- Еще немного потерпим!
- И Башню достроим!
- Мы не такие неженки, как эти евреи.
- Еще будем ходить из Варяг в Греки,
Великим Шелковым путем,
Америку откроем,
в Космос полетим!
   
Многие подозрительно косились на Авраама:
'Что говорит этот странный еврей?
Как можно объединяться с этими мерзкими соседями?
Нужно расходиться, пока совсем не перебили друг друга'.
Он назвался евреем потому,
что перешел с другого берега реки Евфрат
и потомком Евера был.
   
Не сумел Авраам исправить
все семьдесят вавилонских народов.
Результат - какая-то группка.
И какая уж разница, кто виноват: народ или Авраам?
Не справился - получай.
Авраама опять решили убить,
уже тайно.
   
И для Всего Вавилона наступил момент выбора.
Нимрод понимал,
что идея единства разрушена
и надо расселяться,
чтобы хоть половине народа уцелеть.
И решение Нимрода оказалось разумным и понятным:
'Разойтись'.
   
Получилось бы у Авраама -
и Нимрод бы не возражал.
Но у Авраама не получилось,
вернее, получилось частично.
   
Первый еврей и первый антисемит
последний раз посмотрели друг на друга.
   
Несколько тысяч сумасшедших
покидали самую великую империю -
сочувствие,
зависть,
ненависть,
летящие вслед обломки Башни,
лающие собаки,
печальные женщины.
Кто-то вздохнул с облегчением,
некоторые - с сожалением.
многие - со злорадством.
Не склеивались разлетевшиеся осколки.
   
Нимрод осуществил план
по разводу враждующих сторон.
Острота ситуации была снята.
Оставшиеся после войн народы Вавилона
стали рассеиваться по свету.
Наступил мир,
если не мир, то облегчение.
   
Будущие евреи покинули Вавилон.
Смогут ли эти идеалисты-альтруисты
создать народ и страну
с армией, судом, налогами?
   
Еврей - значит Переход.
Это был первый переход евреев,
народа переходов.
У евреев тогда получилось:
первое добровольное, идейное, духовное
объединение народов.
Не получилось бы -
мы бы и не знали о них ничего,
как о сотнях других древних народов.
Терах ушел с Авраамом и умер по пути -
его жизнь была разбита.
С тех пор в душе каждого еврея есть два корня:
прежней, кровной семьи - Вавилона
и новой, духовной - Израиля.
Их разбитые надвое души
долго еще будут возвращаться в Вавилон.
Отсюда и еврейская любовь к Израилю,
и ненависть к нему.
Без этой любви евреи рассеиваются по миру.
Только окружающая ненависть Вавилона
собирает их вместе.
   
Авраама и учеников не казнили,
им дали уйти,
с семьями, обозом и скотом.
Чувствовал Нимрод,
что Авраам может пригодиться,
если что-то пойдет не так.
   
Решение Нимрода разойтись
работало несколько тысяч лет.
Осталась только одна проблема:
глобус закончился,
некуда больше расселяться.
   
И естественные природные желания
тоже подошли к концу.
Больше еды и секса,
богатства, славы и знаний.
Почему этому должен прийти конец?
Нет желания.
Все есть, а желания нет.
Смысла нет.
Разочарование.
Депрессия.
   
Смысл жизни в семье, детях,
интересной работе, науках, искусстве,
просто в том, чтобы жить,
прочитать хорошую книжку,
посмотреть интересный фильм.
   
Но работа неизбежно завершается пенсией,
дети вырастают и уходят,
жизнь кончается.
Выгорело топливо вечного реактора.
   
Евреям теперь нужно сильно постараться,
чтобы вытянуть в Рай весь новый Вавилон.
Еврей - тот, кто хочет совершить этот Переход,
остальные - народы мира,
независимо от происхождения.
Никуда не денутся и они -
Переход совершат Все.
   
Чем более развит народ,
тем более он нуждается
в любви и единстве,
в Переходе,
в евреях,
тем больше,
не получая именно этого,
он ненавидит их.
   
Цель Бога - приблизить к себе
все народы мира.
Евреи - лишь средство,
первая ступень,
проводники Высшей силы,
не национальность,
а состояние Души.
   
Развалины Башни
с тех пор сильно изменились:
обросли мхом,
покрылись лесом,
отполировались рекой и морем,
заседали в парламентах,
читали лекции в престижных университетах
и совершенно не могли и не хотели
возвращаться обратно в стену,
возрождать былую славу Вавилона.
   
А астрологи почти не ошиблись:
Нимрода убил внук Авраама,
Эсав,
прародитель спартанцев и римлян.
Его имя означает: человек действия.
   
От поколения Потопа не осталось и следа.
Наши вавилонские предки хотя бы
пытались что-то вместе строить,
стремились к единству,
жили хоть в каком-то согласии,
рассеялись,
расселились,
долго еще расселялись,
выжили.
   
Вавилоном и Башня, и Город
стали называться позднее,
от слов: смешение, путаница, неразбериха.
То место, где сжигали Авраама,
дошло до нас с именем:
Халдейский костер.
Нимроду припечатали прозвище,
которое, переводится,
как 'сказал и упал',
напоминающее о разрушении Башни,
гибели приближенных,
унизивший его суд
и огненную казнь Авраама.
   
Есть версии, что Нимрод -
тот самый Хаммурапи,
пересечений много.
   
Нимрод плохо кончил,
но растерянный Вавилон просуществовал
тысяча шестьсот один год.
Великая Башня разрушилась -
ничего страшного.
Ее руины послужили фундаментом
высоченному храму,
в сто восемьдесят метров,
для главного вавилонского божества:
статуи из чистого золота,
рядом сводчатые арки,
на них висячие сады Семирамиды,
одно из семи чудес света -
Всё очень красиво.
Сам Александр Македонский
хотел возродить именно Вавилон
и сделать столицей Империи.
Не успел,
умер.
   
Вавилон - родина почти Всего
и всемирной депрессии тоже:
вавилонские плачи -
жалобы на то,
что Все, злодеи и праведники - Все,
разделят одну и ту же грустную участь.
   
Теперь там болота.
Местные жители,
древние козопасы
не любят эти места,
побаиваются,
будто в них и не кончался Потоп.
Ученые иногда вылавливают из топи кирпичи,
обожженные при очень высокой температуре.
   
Зачем нам сейчас нужен этот Вавилон,
Адам, Ной, Авраам?
Допустим даже, что Всё это было,
когда-то,
давно,
очень давно,
в совершенно другой жизни,
которую мы сейчас не можем даже представить.
Сколько потопов и пожаров
с тех времен прошло.
Какой толк нам сейчас
от этого Всего?
   
С Авраамом закончилось
двухтысячелетие хаоса,
начавшееся после Адама,
как в первые два дня творения,
пока разбегающиеся галактики одиноких частиц
не соединились в атомы и молекулы,
а осколки Души
после Второго Большого взрыва
успокоились на новых местах.
   
Началось двухтысячелетие праотцев,
нащупывалась методика исправления,
создавался опытный образец,
Сосуд.
Уже не элитная группка в Ковчеге,
а народ,
собранный из Всех Вавилонских племен,
евреи,
начавшие Переход
в государстве
с правительством, армией, судом, налогами,
огромными взлетами и падениями,
перерывами,
в разных формах,
существовавшем около полутора тысяч лет.
   
Лет через четыреста
после Авраама,
в первый и пока единственный раз,
произошло объединение
Всех тогдашних евреев,
с Моисеем во главе,
при даровании Торы на горе Синай,
горе растущей ненависти.
На нее,
выше нее,
взошел Моисей.
   
И этого подъема хватило, чтобы
двести лет после выхода из Египта
образованное евреями государство
существовало без регулярной армии и тюрем,
без царской и центральной власти.
Народ управлялся Пророками,
лучше других понимающими Цель.
Они не имели
земельного надела,
жили во Всех городах,
обучали людей,
обсуждали их нужды в Совете -
Синедрионе.
Народ был полностью грамотный,
детей обучали, начиная с трех лет.
Первый царь, Саул, появился,
когда усилились войны с соседями.
При этом он не был владельцем земли,
которой правил,
а если брал больше допустимого,
мог быть подвергнут даже физическому наказанию.
Полная анархия
по вавилонским масштабам.
   
Тысячи людей
из разных стран
приходили в Первый Храм
и находили там вкус
того самого
недосягаемого единства.
   
Казалось, сама Природа, климат,
этому благоприятствует:
благополучие без показной роскоши,
отсутствие давки по праздникам в Храме,
особенно в Первом Храме,
где собиралось до миллиона человек,
недосягаемая видимая гармония
отношений между людьми,
воспитания детей
без жестких указов, принуждений и понуканий.
Считалось, что если у тебя одна подушка,
ты должен отдать ее слабому, даже рабу.
Рабство не было постоянным,
по отношению к рабу
у хозяина было множество обязательств.
   
Мудрецы народов мира
были потрясены
такими отношениями между людьми,
многие неевреи тогда в Израиле оставались.
   
Уже тогда Всё не было безоблачно
и со временем скатывалось вниз,
но ухудшалось с недосягаемой
для Вавилона высоты общего согласия.
   
И воскресший Вавилон,
уже с другой Башней
разрушил Первый Храм.
   
Во Втором храме
не хватало мощности,
захлебывалось единство,
сбоила связь между евреями.
Каждый осколок был живым организмом,
желания непрерывно росли, меняли форму,
теснились, толкались.
Все время нужно было их заново соединять,
регулировать и исправлять.
Сосуд был все еще мал,
напряжение Света
часто пробивало его,
пока не сожгло совсем,
почти совсем.
И евреи разбрелись по миру,
на последние две тысячи лет,
чтобы собрать Все,
теперь уже Все,
осколки
и построить, наконец,
Сосуд,
Третий Храм.
Человечество ждало.
Сами евреи уже давно бы разбежались
и думать забыли об этом,
но преданные антисемиты, кошерные однолюбы, Всегда
на посту.
Они, сквозь века,
передавали непонятную им эстафету
и, как верные сторожевые псы Нимрода,
не позволяли жестоковыйному стаду евреев
окончательно разбрестись
и совсем уж Всё забыть.
   
Указующие персты
башен, колоколен, минаретов и небоскребов
назидательно врезались в небо,
предупреждая и грозя.
Человечество ждало Третий Храм
и подгоняло неторопливых евреев.
   
Знали Пророки,
что будут построены,
а потом разрушены
оба Храма?
Конечно, знали и строили.
Понимали, что без этих двух
невозможен третий, главный Храм.
   
***
   
Можно выполнять Все,
самые сложные, заповеди,
еще более усложнять их
и уверенно чувствовать себя великим инвестором,
акции которого обязательно сработают,
если не в этом,
то в другом, высшем, вечном мире.
Главное - действие,
результат:
получить,
если не сейчас, то потом.
   
Праведники - те, кто не получает взамен ничего,
даже места в Раю.
Если праведник
Всё делает для того,
чтобы попасть в Рай,
пусть после смерти,
то это инвестор, а не праведник.
Это не важно,
получит он этот Рай или нет.
Неважно даже, существует ли Рай после смерти.
Важно его намерение -
дать, чтобы получить.
   
Рай нельзя употребить.
   
Бандеровец: Рай - як ялинка у свято,
усе блищить та сяє.
А вимкни Свiтло - немає нiякого Раю.
------
Бандеровец: Рай - как елка в праздник,
все блестит и сияет.
А выключи Свет - нет никакого Рая.
------
   
Александр: Включается Свет
и вдруг ад становится пляжем,
кипящие котлы превращаются в рестораны,
а смола - в нектар.
И мы обнаруживаем себя на берегу,
прикидываем,
ехать или нет,
сколько стоит билет,
как паковать чемоданы.
Тут нам подают какую-то телегу
и говорят, что
мы Все должны на ней уместиться,
не воюя, не ругаясь, не толкаясь -
это условие - Все.
И только тогда эта тыква
превратится в пароход, самолет
и даже в ракету.
   
Кагебист и Бандеровец
посмотрели на него укоризненно.
   
Идея о вкладах
совершенно развеселила жестоковыйного Александра.
Он даже задумал
написать статью
по теории управления Раем:
Адам был первый инвестор,
а теперь мы, Все восемь миллиардов,
акционеры.
   
Главное ведь знать,
что есть хоть какой-то порядок,
пусть даже суд, приговор, тюрьма,
но если б мы точно знали,
что, хотя бы после смерти,
наша душа найдет место
в раю, даже в аду или чистилище,
то такого страха бы не было.
Сделал бы что-то хорошее
и перешел с галерки в партер,
рейтинг повысился,
акции поднялись.
А еще лучше было бы,
хоть раз в месяц, пусть даже в год,
получать отчет о состоянии вклада:
что начислено и снято,
ты уже в Раю
или никак не выберешься из убытков.
   
Кагебист: Коммунизм - это жажда Рая,
наступит,
когда мы Все его очень захотим.
Тогда и найдутся силы Всё сделать.
   
После вступления в группу
чернобыльского Ковчега
дела на работе у Кагебиста пошли на лад.
Наверное, кроме строжайшего приказа не мешать,
начальству стало любопытно,
в чем же суть этого жидобандеровского заговора,
чем же закончится
эта странная, туманная, обольстительная и затягивающая
книга 'Зоар'?
   
Кагебист долго не решался сообщить о своей тайне
образованной Фемине.
   
Александр: Подвох и Рая, и Коммунизма в слове:
'Все'.
Пусть даже гарантированный Рай,
но только один на Всех.
Нельзя избавиться от начальника, соседа,
назойливой мухи,
пьяного в подворотне -
Все они тоже будут с вами в Раю,
Всегда.
У вас будет Всё,
но вместе со Всеми.
   
Бандеровец: То що, ми зараз усi євреї?
Пра: Так, доки вивчаємо каббалу.
Тобi об'єднатися важче за усiх.
Це означає, що є бiльше пального
у твоєї грубцi.
------
Бандеровец: Так что мы сейчас все евреи?
Пра: Да, пока изучаем каббалу.
Тебе объединиться труднее всех.
Это означает, что есть больше топлива
в твоей печке.
------
   
Быть евреем - это состояние,
и оно меняется,
как переменный ток.
Вдруг ты обнаруживаешь,
с ужасом или облегчением,
что уже не еврей,
но еще мгновение
и ты опять стал им.
   
Тут Пра прервался
и долго смотрел
на Кагебиста, Бандеровца и Александра.
Все молчали.
   
***
   
Второй Храм едва возобновил свечение,
весь Свет не вернулся на свое место,
против Израиля развязывались многочисленные войны.
   
Во времена Второго Храма
знатный иерусалимец
приглашал гостей на пир.
Один из слуг,
что-то перепутав,
привел с собой не дорогого гостя,
а злейшего врага Хозяина
с очень похожим именем.
Приглашенный решил,
что его зовут мириться,
и, воодушевленный,
с радостным сердцем,
пошел за слугой.
   
Гости уже собрались и расселись за столом.
Хозяин, увидев злейшего врага,
стал его публично выгонять.
Гость понял, что произошло недоразумение
и попросил Хозяина,
чтобы тот разрешил ему немного посидеть,
а потом тихонько уйти.
- Давай я заплачу тебе за угощение.
не унижай меня при Всех.
- Нет, - Хозяин был неумолим.
Не казнил, не побил, не ограбил -
просто выгнал на глазах у Всех.
При этом Хозяин и гости соблюдали заповеди,
правила служения в Храме,
жертвовали на благотворительность.
   
В чем же причина ненависти,
разрушившей Храм?
Не было причин.
   
Униженный Гость ушел
и пошел к римлянам.
Тем уже давно Иерусалим мозолил глаза,
но повода напасть не было:
налоги евреи платили.
Обиженный Гость
объяснил им, что делать.
В ближайший же праздник
римляне торжественно прислали
отборного барана для жертвы в Храме.
У потенциальной жертвы была крохотная царапина в глазу.
По римским законам он для жертвы годился,
а по иудейским - нет.
Все Всё понимали,
римляне ухмылялись,
оскорбленный Гость довольно потирал руки,
собрание еврейских мудрецов гадало, как быть:
и иудейский закон нельзя нарушать,
и римский дар невозможно отвергнуть -
будет война.
Неважно, что они решили
и решили ли вообще,
но война Иудеи с Римом началась.
Иерусалим был осажден,
но его стены были крепки,
снабжение водой римлянам перекрыть не удалось.
Местные богачи-патриоты объявили,
что на их складах провизии хватит
на двадцать три года,
евреи любили точность,
и осада была им не страшна.
   
Странно думать,
что один недалекий Хозяин
и мстительный Гость
могли разрушить Храм.
Но слишком много было в Иерусалиме
таких хозяев и гостей.
   
Саддукеи служили священниками в Храме,
который все больше и больше
становился дворцом с придворными,
и перед угрозой уплывающей власти
искали дополнительной силы для ее поддержки -
римлян,
толерантных ко многим богам.
   
Храмовые ритуалы кто-то понимал,
многие - нет.
   
Фарисеи - в оригинале -
толкователи,
еще одно слово,
обретшее в переводах
противоположный смысл.
Связь с народом
держалась на них.
Они поясняли,
что не надо выбивать зуб в обмен на зуб,
а, тем более, глаз.
Фарисеи были против прихода римлян
и потом против войны с ними.
   
- Римляне могут помешать
нашему единству друг с другом и слиянию с Богом?
Нет?
Нам не нужно с ними воевать.
Будем платить налоги, взятки,
покупать время для исправления,
не тратя ни капли сил,
на такие разрушительные глупости,
как война.
Пусть Рим - наименьшее зло.
   
Стержнем обороны были
мужественные, Всегда ходившие с ножами
и готовые убить
Всех и себя зелоты.
   
Зелоты сожгли склады с запасами.
Они считали, что выбор должен быть
только между руинами либо Рима, либо Иерусалима,
сейчас.
В руке их грозного единого Бога
был лишь меч.
   
Видимой темой для ненависти был вопрос:
вступать ли в переговоры с римлянами.
   
Рабби Йоханан даже не спорил
с этими мужественными детьми,
понимал, что предстоит много лет, веков
для нелегкого восстановления единства в народе.
Он прожил сто двадцать лет,
при встрече Всегда здоровался первым
и уступал дорогу.
Надеялся на мирное разрешение конфликта
и этому содействовал.
Он был из фарисеев.
   
В осажденном Иерусалиме
обострилась и классовая борьба.
Богачей судили, казнили, отбирали имущество.
Богатые разорялись,
бедные не богатели.
Кончилось тем, что Иерусалим остался без управления.
Многие евреи, глядя на это, хотели уйти.
Зелоты, подозревая, что они перебегут римлянам,
никого не выпускали.
Всё решалось взятками.
Богатые давали и уходили.
Бедные оставались, объявлялись предателями, их казнили.
Убитых, чтобы наказать и родственников,
не разрешали хоронить.
Город наполнялся трупами.
Начались болезни, инфекции, мародерство, голод.
Живые завидовали мертвым,
даже непогребенным -
те уже обрели покой.
И Всё это делали с евреями не римляне,
а братья по крови и вере.
Многие, видя это,
стали мечтать о приходе римлян.
Пусть война,
но с чужаками, а не с братьями.
И было уже много тех,
которые приветствовали римлян,
ждали оккупации,
хоть какого-то правления.
   
Уважаемый Всеми рабби Йоханан бен Заккай,
осознав, что Иерусалим потерян,
инсценировал свою смерть и похороны
и его вынесли на кладбище за стены города.
Он 'ожил' и направился к тогда еще только
генералу Веспасиану,
обратился к нему, как к императору.
Тот его поправил.
Рабби повторил высочайшее обращение,
объясняя, что только императору дано
разрушить Иерусалим.
На следующий же день прибыл посол,
объявил о смерти Нерона
и призвал новоиспеченного императора занять трон в Риме.
Веспасиан был настолько потрясен,
что пообещал выполнить любое желание этого еврея-пророка,
кроме сохранения Иерусалима.
   
Веспасиан, совсем не аристократ,
внук крестьянина, сын солдата.
Это он обложил налогом туалеты,
знал силу денег,
объявил Иудею своей собственностью
и был уверен, что этот еврей
попросит то, чего просят Все:
римского гражданства,
привилегий, земли, рабов -
и был готов это дать.
   
Изумленный, он услышал просьбу
о какой-то школе в каком-то городишке
и сохранении жизней какому-то списку
уважаемых раввинов.
   
Император собирал урожай.
Рабби закладывал новый виноградник.
   
Он решил не рыдать на руинах,
а снова начать обучать евреев
утраченному единству
в двадцати километрах
от того, что было Иерусалимом.
Постепенно туда перебрались
и остальные уцелевшие авторитеты того времени
и это стало центром, Академией,
Виноградником Явне.
   
С ощущением,
что он чего-то не понимает,
уже императором, Веспасиан
навсегда покинул Иудею.
   
А его сын, великий Тит,
в честь которого до сих пор стоит
Триумфальная арка в Риме,
который и разрушил Второй Храм
и тоже стал потом императором,
сказал, что евреев
нужно оставить в покое
и они Всё разрушат сами.
Сын генерала и принц
понимал больше сына солдата.
   
Если этот мудрец,
который у римского Императора,
владыки мира,
мог получить Всё
и не попросил ничего для себя,
не может найти в Иерусалиме место,
чтобы учить Торе,
то плохи их дела,
настолько плохи,
что и осаждать не надо.
Но Рим требовал побед, трофеев, развалин,
триумфальных арок,
изгнания евреев.
Осада продолжалась.
   
Когда генералы и принц Тит
вошли в побежденный Иерусалим
и увидели
огромность камней стен,
точность их укладки,
сожженные зелотами склады,
полные резервуары с водой,
то поняли, что никогда бы не покорили этот город.
Тит говорил потом,
даже в Риме,
что сам еврейский Бог
помог ему взять Иерусалим
и разрушить Второй Храм.
Из почти трех миллионов жителей Иерусалима
осталось меньше половины.
   
Зелоты дрались до последнего
и погибли,
как герои,
Все.
   
Так римляне, великие хирурги,
перемолов Всех,
прекратили ненависть,
освободили место для сожаления,
для мыслей о том,
что же делать дальше.
   
Евреи утратили государство
на две тысячи лет,
почти навсегда.
   
Фарисеи остались и только их потомки
существуют до сих пор.
Уцелевшие саддукеи
к ним потом присоединились.
За спиной у бывших врагов остались развалины,
делить уже было нечего.
Идея проверяется,
когда остается без власти.
   
Но и разрушенный Иерусалим
оказался опасен.
Поторопился Веспасиан,
недооценил иудеев.
   
Ункелос был племянником императора Адриана,
подавлявшего иудейские восстания,
после разрушения Второго Храма.
Волнения не утихали
и император послал племянника,
наследника престола,
разобраться в ситуации.
Тот разобрался,
попал в Виноградник
и остался там навсегда.
Четыре раза римский император
посылал в Иудею отряды,
чтобы уговорами, хитростью или силой
вернуть странного, позорящего трон принца.
Все четыре отряда полностью были
Ункелосом переагитированы
и остались в Иудее.
Подсчитав, куда, в конце-концов,
переселится вся его армия,
император понял,
какой у него противник -
двумя легионами тут не обойдешься
и послал еще четыре.
Понятно, что Всё это обсуждалось
придворной знатью
и некоторые, лично знавшие Ункелоса,
стали задумываться.
Над языческим Римом
нависла идея единого Бога,
угроза иудеизации.
Тогда обошлось.
   
Чтобы не рухнул еврейский народ
и не была бы совершенно забыта
эта, уже невозможная к исполнению заповедь
возлюбить ближнего, как себя,
она была разделена на шестьсот тринадцать
более простых и выполнимых составляющих.
   
Если нет сердечной близости,
взаимной поддержки,
то появляются многие рукописи, правила, традиции, ритуалы, законы, стены.
   
***
   
Александру нужно было искать руководителя
с более широким кругозором,
который бы захотел и смог
провести его сквозь дебри Совета.
Самый широкий кругозор
был у почетного Академика Шквального.
Он простирался от доколумбовой Америки
до Полинезии.
В узких кругах у него было прозвище
Шторм или Штурм,
в зависимости от близости к морю.
Морским загаром и энергией
он казался Александру воплощением
уже покойного
энергичного школьного Историка,
активного, решительного, стремительного,
инициативного, неутомимого
и неррравнодушного.
   
Исходной предпосылкой Шквального было,
что если люди что-то могут сделать,
то они это сделают.
Сам он Всегда делал то, что хотел.
Китайцев, сжегших свой великий флот,
он царственно не замечал.
Рассматривая карты и результаты раскопок, Шторм решил,
что на месте полинезийцев
он обязательно бы поплыл с их островков хоть куда-нибудь
и, совершенно естественно, наткнулся бы на Америку.
Оставался единственный вопрос:
смогли бы они это сделать тогда?
И он построил плот,
точную копию того древнего,
и доплыл,
и доказал.
Потом оказалось, что ни полинезийцы,
ни доколумбовые индейцы туда и обратно не плыли.
Могли, но не хотели,
не додумались, побоялись, не жаждали,
как древние греки парового двигателя.
   
Но так он стал Почетным
и действующим членом бесчисленных академий,
заведующим длиннющего списка отделов и кафедр,
ездил по миру
от ученика к ученику,
от конференции к конференции,
жил в самолетах, поездах и автомобилях,
думал, ел и спал на ходу,
бежал за идеями и убегал от проблем.
   
Человек он был крупный
и привлечь его можно было
только чем-то очень масштабным.
Направление 'Всем' открывало
невероятные горизонты.
   
Опытные руководители определяют кондицию
рукописи на глаз,
новички осторожно заглядывают в оглавление.
Как заставить занятого и уважаемого человека
отвлечься от привычных дел,
мыслей, учеников, совещаний,
чтобы прочесть сотню страниц
чьего-то чужого текста?
   
Понимая, что ничего длинней одной строки,
никто читать не будет,
Александр подготовил рисунок фасада
где на фронтоне с кентаврами и русалками,
атлантами и кариатидами
между 'Всё' и 'Всегда',
высечено: 'Всем'.
   
Но Шквального еще надо было где-то поймать.
   
Кагебист помог установить,
что Академик два дня будет находиться,
в альпинистском лагере в горах.
   
Благо, Жена,
не будучи поклонницей Обломова,
вытаскивала Александра
в горные походы.
   
Как дверь тюремной камеры,
был герметично задраен люк
и поспешно убран трап,
предотвращая
малейшую возможность побега.
   
Самолет-жук, на секунду задумался,
уставясь носом в землю,
угрюмо зажужжал моторами
и неуклюже пополз по полю.
Следом побежала собака и обогнала его.
Задетый за живое, самолет разогнался,
изогнулся, поднял голову,
как кобра в стойке перед броском,
сверкнул белым гладким животом
и вдруг стал легким и изящным.
Взлетная полоса прогнулась
и трусливо шмыгнула вниз.
Самолет втянул еще агонизирующее шасси,
оторвался от своей черной тени
и разорвал пуповину с землей.
   
Александру нравилось отрываться от земли.
Он наблюдал,
как несущаяся внизу тень беззвучно и неощутимо
щелкала по носу прохожих.
   
Налетавшись и вспомнив, что прогулка подходит к концу,
самолет наклонился вниз,
осмотрел землю, заторопился, забеспокоился
и полетел наперерез ползущей по земле
такой родной тени.
Тень, до того спокойно плывшая вдалеке,
вдруг тоже встревожилась и помчалась на перехват,
ревниво желая успеть еще до того,
как желанное тело коснется земли.
Самолет и его тень,
не разбирая дороги,
бешено неслись навстречу друг к другу,
еще не зная, кто победит в этой гонке.
Колеса обрели привычную земную жизнь,
самолет точно сел на черный ковер тени
и вновь превратился в унылого жука.
   
Лагерь находился
в долине огромной ладони,
которая почему-то
медлила сжать свои гигантские каменные пальцы.
Только боязнь порезать ноги об их острые пики
удерживала от желания
пройтись по этим вершинам.
   
Голубые ледники
ободряюще улыбались
рваными трещинами.
Вершины гор
летающими островами
плавали над облаками.
Из грозовой тучи лился водопад.
В глубине каньона
текла река
и распиливала Земной шар пополам.
На скале,
сугробом подтаявшего снега,
блеяла отара овец.
   
Общительная Жена
быстро подружилась в лагере
со Всеми небожителями.
   
Привычно сидя на камне
и издали глядя на нее,
Александр вспоминал,
как на пути от Университета к Рынку
сбоку его Всегда подкарауливала
незаметная улочка имени Дарвина,
отходившая от Крутого спуска
террасой ниже по холму.
   
По нескольку раз в день
проходил он мимо этой улицы
и, наверное, они не раз
видели друг друга.
Хоть и жила она на улице Дарвина,
для их встречи явно не хватало
какой-то порции эволюции.
   
Много лет спустя
в годовщины их свадьбы,
они любили вспоминать места,
где они не замечали друг друга
и общих знакомых,
у которых они могли бы
много раз столкнуться.
   
Они учились в одной школе,
на соседних этажах,
он был старше на четыре класса.
Она училась в одном классе
с его соседкой по квартире,
заходила к ней в гости
и не раз проходила мимо его комнаты
в коммуналке.
   
Они были даже похожи внешне.
Он ее не видел,
она его не замечала.
   
Так еще несколько лет
они продолжали жить,
довольно близко друг от друга,
пока, наконец, не встретились,
с удивлением, даже изумлением,
осмотрели друг друга
и довольно быстро поженились.
   
И вот сейчас она, как Всегда,
тянет его на Обед.
   
На следующий день
Жена, Александр, Шквальный
и его любимая Аспирантка
вышли в однодневный горный поход.
Утренний туман первым полез
на готические скалы.
   
Академик, естественно, возглавлял группу,
за ним шла любимая Аспирантка,
потом Александр и Жена.
Вдруг на узкой тропе
Аспирантка оступилась
и молча начала сползать в пропасть.
Непонятно как, Александр ухватил ее за штаны,
Жена в ужасе заорала,
Шквальный обернулся,
подхватил Аспирантку с другой стороны,
молча пожал руку Александру и закурил.
Женщины рыдали,
Всех трясло.
   
На следующий день перед отъездом
Александр, после нескольких вежливых слов,
сунул Академику листок
с рисунком нового фасада Института,
своим именем, адресом и телефоном.
Тот, не глядя, запихнул его в карман брюк.
   
Через несколько месяцев
раздался звонок.
   
Шторм пригласил Александра с Женой
в поход на байдарках.
Пришлось байдарку срочно покупать и осваивать.
   
По вечерам в темноте,
перекрикивая шум воды, гитар, песен и комаров,
что-то рисуя на земле у костра,
Александр пытался донести
обрывки своих тезисов.
   
И, о чудо,
Академик прочел диссертацию Александра.
   
Задача ее защиты была совершенно невыполнимой,
но зато реализация требовала
масштабного расширения Института.
Штурм любил рубить ледорубом
оледеневшие скалы.
Всем - так Всем.
Процесс начался.
   
- Что-то произойдет, -
узнав об этом,
неожиданно тихо, почти неслышно,
сквозь зубы
процедил Пра,
словно боясь расплескать нечто неимоверно ценное,
и тут же торопливо ушел,
оставив Александра в полном недоумении.
   
***
   
Шквальный гордился,
что никогда никого не подводил,
хотя всюду опаздывал.
   
На заседание Совета он, конечно же, опоздал.
Александр был в панике.
Совет и председательствующий Профессор Бессмертный
восприняли это, как вызов.
Они и так не были в восторге
от выкладок Александра,
а теперь, когда проявлено такое неуважение,
по-настоящему обиделись и многозначительно решили
начать без Академика.
   
Александр что-то мямлил,
видя мрачные лица членов Совета,
смущенно отведенные в сторону глаза.
Они уже понимали,
что будут голосовать против.
   
Участь диссертации повисла на волоске,
который готова была разрезать
слепая богиня судьбы.
   
Вдруг Председатель встал,
объявил перерыв
и странной походкой вышел из зала.
   
Дверь туалета была предательски открыта
и он обреченно шагнул в проем.
Профессор сел, напрягся и понял,
что этого ему не осилить.
Белый кафель на стенах
напомнил больницу,
где тяжело рожала жена.
Но там были врачи, акушерки, медсестры,
инструменты и лекарства.
А сейчас он был здесь один в окружении мертвенно белых,
почти надгробных,
плит.
   
Непосильные изнурительные роды,
все же, состоялись.
С неимоверным облегчением ощутил он
эту долгожданную внутреннюю пустоту,
которая теперь непременно будет заполнена
чем-то новым и светлым.
   
- Да, Бог есть, - подумал он:
- Вот оно, счастье!
Ради этого стоило жить, работать, терпеть страдания.
   
Совершенно другим, просветленным человеком вышел он
из фарфоровой комнаты
с белоснежной вазой посредине,
очищенным и обновленным
возвращался в зал заседаний.
   
А так ли уж плоха эта работа, безнадежен соискатель
и беспросветна жизнь?
Не знак ли свыше получил он в эту минуту?
Может, Всё худшее, что было в нем,
покинуло его минуту назад
в той молочно-белой изысканной келье?
Вместе с чудесным перерождением пришло раскаяние.
   
Ну, еврей,
ну, не повезло,
с кем не бывает?
Парень-то хороший,
чего мы Все к нему прицепились?
Он же не виноват,
что этот Шквал-Штурм-Шторм опаздывает.
   
На заседание в зал Профессор
вернулся совершенно иным
много испытавшим, пережившим и повидавшим человеком.
   
Тут появился и Академик.
Председатель встал,
благодушно улыбнулся
и официально застегнул две пуговицы пиджака.
Почетный Академик,
ухмыльнулся, положил на стол ледоруб
и начался Шторм, Штурм и Шквал.
Будто сменивший образ
школьный Историк
грудью стал
на сторону
ррравнодушного Александра.
Члены Совета понимающе переглянулись,
голосование прошло единогласно.
   
***
   
Незадолго до катастрофы
Пра навсегда покинул Чернобыль
и переехал к Александру.
   
Бандеровец привычно собрался в один день
и с семьей вернулся к себе
в Карпаты.
   
Глядя на них,
еще несколько семей спешно оставили Чернобыль.
   
Киев уцелел.
   
Пра полностью перешел в Высший мир,
оставив Александру
свое маленькое сморщенное тело,
чтобы тот зарыл его в землю.
   
В незалежнiй Українi Бандеровець був обраний
до Верховної Ради та повернувся до Київа.
------
В независимой Украине Бандеровец был избран
в Верховную Раду и вернулся в Киев.
------
   
Кагебист переехал Москву и там сделал карьеру.
Фемина уехала с ним.
   
На фасаде Института,
да и внутри,
ничего не изменилось.
   
Александр с Женой, сыном,
коммунистом-отцом и мамой-врачом
уехал в Израиль.
Он надеялся найти там
последователей Бааль Сулама,
хранителя Лестницы.
   
Марксы, фрейды и эйнштейны
укоризненно и ревниво смотрели вслед.
   
Александр, наконец, понял, зачем он еврей.
   
Все трое дружат,
пытаясь подняться над обстоятельствами,
уверены, что Пра оберегает их.
   
Два африканских племени,
явившиеся причиной этой истории,
помирились.
Грозный Судья стал
Президентом объединенной страны.
Первый его визит был в Израиль.
   
Александр, наконец, нормально,
с паспортом, визой и Женой
съездил в Африку.
   
Он родится в Израиле,
в Иерусалиме,
станет раввином,
каббалистом.
   
И это будет его
последняя жизнь
и смерть.