Им отвели довольно большие удобные комнаты, на первом и втором этажах, в третьем, самом дальнем от входа, дворе. Заглянув в расположенные вдоль западной стороны кельи монахов, Ян удивился, какими они были маленькими и тесными по сравнению с той комнатой, где жил он сам. Впрочем, Хаттори, велев строго-настрого не беспокоить обитателей келий, заметил, что смиренным духом не полагается слишком просторного жилища и большинство из них прибыло сюда как раз для того, чтобы избавиться от земных благ. Учеников же - тех, кто не готовился к духовной карьере и не собирался принять постриг (таковых, правда, было немного) - Хаттори с лёгким сердцем селил в гостевые комнаты, достаточно широкие и уютные, благо избытка гостей в монастыре тоже не наблюдалось.
Ян быстро запомнил расположение зданий. Будучи любопытным, как все мальчишки его возраста, он в первый же день сунул нос везде, куда можно, кроме запрещённых келий, до которых, впрочем, дошла очередь на второй день, когда монахи обедали в общей столовой, благо мало какие двери здесь когда-либо запирались. Первый двор, сразу за воротами Красного Дракона, был образцово-показательным, как называл его сам Хаттори. Здесь находился сад с идиллическими скамейками, на которых было так приятно вести какие-нибудь сложные переговоры. Кроме того, здесь росли полезные вишня и абрикосы, из которых на монастырской кухне варили на зиму тягучее кисловатое варенье.
Тут же располагался горный источник, превращённый руками мастеров по камню в изысканный фонтан, - его существование стало одной из причин, побудивших Хаттори начать постройку монастыря именно в этом месте. Слева, по другую сторону двора, стояла конюшня: Хаттори обязательно демонстрировал высокопоставленным гостям своих породистых лошадок горной породы, да и выезжать на прогулки и занятия по верховой езде отсюда было гораздо удобнее, чем из дальних дворов. В небольшой пристройке рядом с конюшней к прибытию гостей выставлялся стол с лёгкими закусками и напитками, где визитёры могли перекусить; в обычное же время она служила в качестве одного из залов для тренировок.
Во втором дворе, отделённом от первого лёгкой аркой, а от третьего - донжоном, который вклинивался в западную крепостную стену, находились кухня, столовая и помещения для хранения продуктов и различных предметов обихода, а справа - небольшая кузница и оружейный склад, вечно запертый, к разочарованию мальчишек, на большой амбарный замок. Наконец, по той же правой стороне символический забор отгораживал небольшой плац для тренировок на воздухе, в два раза меньше того, что находился в следующем, самом дальнем от ворот, дворе.
Этот третий двор был тем местом, где Яну отныне приходилось проводить большую часть дня. По восточной стороне шли залы, комнаты и комнатёнки для всевозможных занятий. Хаттори, презрев удобство пошлых цифр, присвоил им различные имена собственные: так, самый большой носил название "зала рыцарей", без оружия боролись в "зале справедливости", а для искусства боевого веера предназначался "придворный зал". По центру, на северной оконечности монастыря, жил сам Хаттори, а рядом с ним - Долорес. Её комната выходила окном на небольшое плато, уже за пределами монастыря, но где ученики, ещё не полностью овладевшие нужными навыками, в безопасности для окружающих могли поупражняться в стрельбе из лука. По западной стороне, соответственно, шли гостевые и жилые комнаты; от унылого ряда келий их отделяли часовня и библиотека.
Яна немного смущало та скромная роль, которая отводилась в этом грандиозном комплексе богам. Часовня, носившая гордое название храма Восьми Колец, была, конечно, роскошной, вся в прожилках мрамора и сиянии драгоценных камней; Бад уверял, что на неё пошло как минимум сто тысяч центавров - сумма, на которую можно было купить две таких конюшни, как монастырская, с тем же набором породистых лошадей. Однако поражало то, насколько незначительное место - как по размерам, так и по расположению - занимала она в общем устройстве монастыря. "Дело не в размерах", - заметил Хаттори в ответ на его робкий вопрос, - "Я предпочитаю уют помпезности и не вижу в этом ничего крамольного".
Находились и другие аргументы: например, то, что подобное размещение святилища было удобнее для монахов и отшельников - тех, для кого в первую очередь предназначалась часовня. В частности, в неё можно было попасть по крепостной стене прямо из келий, не спускаясь во двор, этот суетный земной мир. С этой же целью по всему периметру часовни росли частоколом маленькие, полукруглые кабинки, напоминавшие раковины устриц, где можно было помолиться в полумраке и уединении. Но всё это не убеждало Яна - уж слишком очевидной казалась ему скрытость, какая-то недосказанность нового храма по сравнению с ярким доминированием старого на нижнем холме. Он даже попытался проследить, ходит ли Хаттори в положенное время по воскресеньям молиться: встал пораньше и устроил "засаду" в коридоре, соединявшем комнаты учителя и его помощницы с часовней, за что получил оплеуху от выскочившей в уборную Долорес, которая решила, что он собирался подсмотреть за тем, как она переодевается.
Вскоре, однако, он привык к местным порядкам, и они даже стали казаться ему совершенно обычными. Время бежало незаметно, съедая часы и минуты. Дни, в основном, проходили согласно один раз и навсегда заведённому распорядку. Дважды в неделю их обучали верховой езде; во второй половине дня они верхом отправлялись на горное озеро, где занимались плаванием. Остальные дни посвящались различным боевым искусствам: в первую очередь, владению мечом, коротким и длинным, и технике рукопашного боя, но также стрельбе из лука, метанию дротиков и искусству тэссена. Вечерами вменялись чтение и медитация. Раз в неделю разрешалось выехать в город; все с нетерпением ждали этих воскресений - повидаться с родственниками, поесть запрещённых сладостей, побродить, наслаждаясь вожделенным бездельем, по сахайским переулкам. Разрешалось всем - кроме, разумеется, Яна.
В первое время ему и не хотелось возвращаться туда, где его никто не ждал. Ребята поначалу звали его с собой и долго и шумно удивлялись, что он не хочет с ними идти, а потом тоже привыкли и больше не стучались с вопросами, что ему привезти. Но однажды, по привычке проснувшись рано, несмотря на выходной, и услышав весёлый гомон голосов во дворе, Ян вдруг затосковал по домашним щам и варёной кукурузе, которую в изобилии продавали на улицах города, и ему пришла в голову крамольная мысль всё же спуститься разочек в город. Однако, подойдя к подъёмнику и увидев огромную очередь из желающих вкусить городских благ, он в нерешительности потоптался вокруг, а потом, махнув рукой, быстро, не желая, чтобы кто-либо заметил его мимолётную слабость, вернулся в свою комнату.
Долорес, кажется, заметила его подавленное состояние, потому что, ничего не спрашивая, в какой-то момент стала привозить ему разные мелочи из города - то початок той самой кукурузы, то бессмысленный, но радостный воздушный шарик, то неизвестного происхождения монетку с загадочными надписями и полустёртым изображением неизвестного бородача. Когда он, поймав её в тёмном коридоре, попытался, смущаясь и краснея, спросить у неё, зачем она это делает, Долорес только погладила его по голове и сказала спокойно, чуть улыбаясь: "Хаттори попросил. Тебе не о чем беспокоиться". Раздосадованный, чувствуя, как пылают щёки, Ян убежал в комнату и поклялся себе - в который раз - не спрашивать Долорес о мотивах её поступков. Он уже не единожды убеждался, что если она что-то делает, то всегда - чётко руководствуясь правилами и инструкциями. Почему этот случай должен быть исключением?
Возможно, Ян просто не мог простить Долорес тот эпизод, когда он в ярости накричал на Хаттори, швырнув на землю тэссен, а она, со своей вечной полуулыбкой, сказала, словно извиняясь: "У него трудный возраст. Юноши в этот период легковозбудимы". Впоследствии, всякий раз, когда её непоколебимое спокойствие заставляло его стыдиться собственных эмоций, это воспоминание разжигало в нём злость.
Впрочем, на Долорес трудно было долго злиться. Из всех сувениров, которые она привозила, ему особенно запомнился один. В тот день, тридцатого ноября, Ян столкнулся по дороге к конюшне с хмурым Хаттори, пробурчавшим какое-то неразборчивое приветствие, затем без всякого удовольствия оседлал Гаврошу, чтобы добраться до плато, где они частенько стреляли из лука, провёл обед в библиотеке за чтением свитков, не желая никого видеть, а во второй половине дня с особым наслаждением выместил раздражение на Олли, успешно применив в атаке удар крылом каменной птицы.
Ближе к вечеру Яну пришлось в виде исключения спуститься вместе с угрюмо молчавшим всю дорогу Олли в нижнее святилище. Перед этим он строго-настрого пообещал Долорес дойти только до кухни и обратно. В нижний храм в неурочное время доставили дрова и провизию, и нужно было помочь всё разложить, погрузить и отправить наверх. Как назло, день был выбран неудачный: Хаттори с большой группой послушников отправился на охоту, возжелав устроить ужин с мясом дичи; у монахов был объявлен большой совместный молебен в часовне, и их нельзя было тревожить, ну и, наконец, часть народа, включая Бада, отправилась на ярмарку в соседней с Сахаем деревушке, где можно было купить множество отличных вещей на зиму. Вот так Ян и Олли оказались вдвоём в ивовой клетке, неторопливо ползущей вниз над пропастью.