Чем больше разговариваю с Верой Гавриловной, читаю её письма - воспоминания и всё яснее понимаю, что промолчать, не написать о ней я просто не имею права - ведь она пишет и вспоминает не только свою жизнь, а целого военного поколения тех, кто волею судьбы оказался рядом с ней. И всё чаще думаю, почему в её присутствии не слышно было мата, ругани, а пожилые солдаты ласково называли её "дочка"? И вдруг поняла, что она той липецкой пощёчиной бравому и слишком самоуверенному красавцу лётчику за то, что хотел обнять её в коридоре, поставила себя в особый ряд, когда каждый понимал, что она не позволит себя обидеть. А слух об этом разлетелся по всей дивизии. А она в тот момент шла по коридору, раскрасневшись, ожидая, что вот сейчас её арестуют: ведь он офицер, а она простой солдатик-батюшка. Зашла в операторскую комнату и буквально упала на стол со своим аппаратом-номерником. Следом за ней зашёл комроты Мицкевич, сказал взволнованно: "Правильно, Верочка, не давай себя в обиду!". Заступился командир за своего солдата - девчонку, а того лётчика она больше никогда не встречала.
Так кто же она, эта хрупкая, невысокого роста девчонка, сумевшая постоять за себя, не испугавшаяся ни штрафбата, ни трибунала?
Вера Гавриловна Диденко - Краснослободцева родилась в селе Каменный Брод Дегтянского района Тамбовской области. Война застала Веру в Мичуринске, где училась в сельскохозяйственном техникуме. Она мечтала разводить сады в Сибири и их цветением украшать этот суровый край, и чтобы обязательно там росла сирень и приносила радость сибирякам. Но мечте её не суждено было сбыться - началась война.
Вера Гавриловна вспоминает: "Слово "война" подействовало на нас шокирующе, мы молча собрались все в одной комнате, как стадо овец, когда к ним врывается волк. Во второй половине дня нам выдали дипломы, мальчиков строем повели в военкомат, а мы поехали на работу по направлениям. Я начала свою трудовую деятельность в Никифоровском районе в должности мелиоратора - сажали лесополосы, строили пруды, которые существуют и сейчас".
Война страшной вестью больно ударила по семье Веры, отняв самого дорогого для них человека: 31 декабря погиб в боях под Курском отец, политрук Гаврила Никифорович Краснослободцев. Он был бойцом легендарной армии Котовского. После окончания гражданской войны отец был одним из организаторов сельского хозяйства на Тамбовщине. После объявления войны он ушёл на фронт, попав в самое пекло, когда враг упорно наступал, а наша армия откатывалась назад, оставляя после себя тысячи погибших солдат. И вот семья осталась без кормильца, без отца, на которого равнялись все члены семьи, особенно старшие дети - Вера и Василий.
И уже весной следующего года Вера ушла на фронт. Она вспоминает:
"1 апреля 1942 года многим девчатам в районе выдали повестки, а меня не отпускают с работы. Все девчата уехали, а за мной прибежал сам военком и отправил товарняком - нас призывали в спецшколу, а я немного знала немецкий язык. В Мичуринске присоединилась к группе девчат. На нас оформили документы, накормили, одели в мужские кальсоны и галифе, которые мы подвязывали верёвочкой, дали обмотки и огромные солдатские ботинки. Косы всем отрезали, непривычно стало на себя смотреть. В таком одеянии нас и отправили в город Елец в школу Љ 65 ОБВнос (особый батальон воздушного наблюдения). Я училась на кодировщицу. Более опытная Тоня Бабочкина (с1911-года рождения) учила нас всем армейским премудростям. Жили мы в большом здании на втором этаже, спали на двойных нарах. А на строевых учениях мы буквально мучились - ноги выскакивали из ботинок, обмотки разматывались, ложка из-за обмоток всё время терялась, котелок никак не хотел ладить с кружкой, стучались друг о дружку, а потому тоже терялись. Мы еле несли тяжёлые винтовку и противогаз, а надо было бежать в поле и "сражаться" с соломенными чучелами. Всё время хотелось сладкого, а нам вместо этого выдавали ежедневно по сто граммов спиртного и махорку.
И вот однажды в ночное дежурство я оформила стенгазету, а потом взяла и написала письмо Сталину с просьбой поменять махорку на сахар, а спирт на шоколад. Утром девочки встали, прочитали мою писанину, и все до единой подписались. Письмо с балкона бросили проходившей женщине (у нас не было свободного выхода).
А вечером меня вызвали в политотдел и приказали в шесть утра принимать информацию и передавать всем. Из Москвы пришёл приказ- выдать нам новую форму и другой паёк. После завтрака мы с девчонками пошли на швейную фабрику, где нам сшили новую военную женскую форму, а на обувной фабрике - обувь. Вскоре мы были красиво одеты и обуты, и перестали быть похожими на чучела. И с того же времени нам вместо спиртного и махорки стали давать шоколад и сахар кусковой с голубым отливом.
Мы дежурили на командном пункте, расположенном в здании Собора: входили в тяжелую боковую железную дверь, долго спускались вниз по каменной лестнице. Там располагались все телефонисты и я - кодировщица. Немцы часто бомбили город, особенно старались попасть в собор, но при мне ни одна бомба не упала даже рядом. Затем нас перевели в Липецк, там тоже дежурили на КП.
Запомнилось общедивизионное комсомольское собрание, проводимое в Ельце. Делегаты были из Задонска, Липецка, Грязей. Назад собрались ехать - у вокзала тревога. Все побежали в поле, а "юнкерсы", как на охоте, за каждым гонялись. Из десяти нас половина осталась. На попутной машине доехали до Задонска, а оттуда пешком до Липецка топали. Нас три девчонки были - Вера Карева, Каданцева Ксения и я. В Липецке тихо, спокойно, а потом "Мессер" налетел - мой аппарат прямой связи в угол отбросило, а меня не задело. Наша рота в верхнем санаторном парке стояла.
Пришлось мне служить и в Воронеже, и в родном Тамбове. Рядом с домом была, а так и не побывала там. Наш наблюдательный пункт находился в подвале здания на углу улиц Державинской и Советской. Дежурили вдвоём с лейтенантом Милюшиным, бесперебойно с наушниками, то он, то я. Напряжение неимоверное. 1-го января 1944 года пришел майор и отпустил нас побродить по городу, разрешил сходить в кино (у нас же закрытый режим). Вышли мы и ошалели от белого пушистого снега. Лейтенант в шутку и толкнул меня. Я упала и вывихнула ногу. Наложили гипс, но я всё равно продолжала работать.
В феврале меня отправили сначала в Москву, а затем до Харькова и конечным пунктом была станция Основа. На станции встретили два сержанта с автоматами, приказали идти след в след и ни шагу в сторону. Оказалось, что территория была ещё не разминирована. Офицер, встретивший меня у домика в военном городке, только что похоронил сына, подорвавшегося на мине. Меня уже ждали. В маленьком домике стояла кровать, столик и на нём мой аппарат - номерник. Там я и работала и спала.
Так с 22 февраля 1944 года началась моя служба в 9-ом гвардейском краснознамённом авиационном полку дальнего действия 7-ой краснознамённой авиационной дивизии. Дальнейший путь был: Умань, Веприк, Белая Церковь, вновь Умань. Когда располагались под Львовом, то там очень зверствовали бендеровцы. Тогда наши лётчики поднялись в воздух целой эскадрильей и базу бендеровцев в лесу сравняли с землёй. После этого нападения на лётчиков и диверсии на аэродромах прекратились.
В Умань перебазировалась эскадрилья дальних бомбардировщиков ночников из нашей области, из Платоновки. Я подружилась с лётчиком из города Рассказово Лакомкиным Андреем Акимовичем. У него в Рассказово осталась семья - жена и сын. После войны он свою дочь назвал Верой. Мы дружили семьями до самого его ухода. Там же встретила Диденко Фёдора Никитовича. Лётчики строем проходили мимо моего домика в столовую. А впереди них шёл настоящий волчонок Дутик. Он привык подниматься по ступенькам моего домика и слизывать с руки кусочек сахара. Потом, при дислокации в Киев его отдадут в Харьковский зоопарк.
По роду моей службы секретные документы проходили через меня, поэтому весь личный состав полка я знала. Знала всё и о Диденко. Он был 1911 года рождения. В 1933 году с третьего курса Ростовского государственного индустриально-педагогического института направлен в Качинскую школу военных пилотов. Служил в Красноярске, Монголии. В 1940 году зачислен в Московскую авиационную политакадемию. Но война прервала учёбу.
Впервые я познакомилась с Диденко в Липецке, когда он вместе с Кравченко, командиром отдельной эскадрильи, героем Испании, приехал за получением ключа к секретному коду. Иной раз ключи меняли часто. Я выдала ключ только Диденко, потому что данные были только на него, и они уехали. Но однажды возле наших окон остановилась машина студебеккер. В ней было много авиаторов: Кравченко, Диденко, Жирёхин Володя. Они возвращались с рыбалки. И кричат мне: "Верочка, а сом с тебя ростом". И действительно, рыбы такой величины я больше не видела".
Мицкевич, его жена Валя, мой сменщик пожилой Гуляев пошли смотреть и смеются: "Верочка, нас пригласили на сомятину, приедет Диденко". И вот мы с Мицкевичем на заднем сидении виллиса. А Диденко так быстро ведёт машину, как будто вытрясает из нас душу. Мицкевич шепчет: "Вот погибнем, родным сообщат, что при исполнении служебного задания, а это Диденко нас где-нибудь опрокинет". Но доехали. После обеда были танцы в большом зале. Ах, каким танцором оказался Мицкевич! Но и ещё многие приглашали, кроме Диденко.
Вскоре Диденко уехал в Красноярск в отпуск. Вернулся уже в Веприк. Но это уже был другой человек - поседевший, измотанный. Жена его запила, загуляла, а сын без присмотра. Он взял развод с ней, сына оставил у местной учительницы, перевёл аттестат на неё. Это он расскажет в первый день приезда в Веприк. Там у нас будет много бед. Приедет даже Голованов, маршал авиации дальнего действия. Он посадит меня рядом с собой в президиум и скажет: "вот без этого шпунтика ни один самолёт не взлетит". А когда уезжал, то положил руку на мою лохматую голову и сказал: "Скоро в модном платье на высоких каблуках будешь танцевать в большом зале".
Все лётчики имели свои позывные. Был такой позывной и у Диденко. Запомнился один случай, который мы с ним часто вспоминали. В конце июня 1944 года наши лётчики полетели в тыл врага и "Константин-11" передаёт, что интенсивно бьют немецкие зенитки, а через какое-то время сообщает, что сидит в лопухах. Командир полка стоит рядом, нервничает: "Ты устала очень, но ищи, ищи связь". И я, наконец, расшифровываю следующее сообщение: "Самолёт Диденко сбит немецким истребителем, приземлился на территории Новгород-Волынска в деревне Лопухи". Командир полка Косихин немедленно вылетел за всем экипажем. А сколько таких "Константинов" не вернулось, и каждого нужно было искать. Порой через несколько суток партизаны сообщали радостную или печальную весть. А были случаи, когда и на взлёте падали самолёты. Трагедий хватало.
Победу встретила в Умани в 328 полку. 8-го мая все принятые радистами шифровки перевела, но никаких сообщений о конце войны нет, а начальство ждёт, ругается: "Прозевали сообщение, спите у аппаратов". И только в ночь с 8-го на 9-ое мая в открытом эфире по радио передали сообщение о конце войны. Наше ликование было невозможно описать. Я впервые свободно побежала к другим девчатам. А днём ко мне зашли Парыгин, Подоба. Южилин - Герой Советского Союза. Оказалось, что они пришли меня сватать за заместителя эскадрильи Диденко. Такую свадьбу закатили, гуляли всей эскадрильей. С того дня мы прожили с ним двадцать пять лет, исколесили всю страну - Сахалин, Владивосток, Энгельс, Петровск, Умань".
Во Владивостоке идёт формирование новых частей авиации. Майор Диденко назначен командиром полка на Северном Сахалине, военный городок Смирных. Встретили хорошо, там много сослуживцев из девятого полка АДД. Технари передали Верочке рубленый крестьянский дом (как на Тамбовщине). В полку было много с родной Тамбовщины. Новый 1947 год все комэски полка встречали в тамбовской рубленой избе.
А вот сам 1947 год оказался трудным для семьи Диденко и всего полка. Много бед выпало на их долю. На самолётах, вышедших из капремонта, разбивались лётчики-ассы. Пропал пассажирский самолёт, транспортный самолёт с вещами генерала Веригева переезжавшего к новому месту назначения. Майора Диденко срочно вызывают в штаб дивизии в Зональное. Уладив все дела в штабе, он обедает у Южилиных, где собрались старые друзья по девятому полку АДД, служившие в Зональном. Друзья проводили его на аэродром. Он махнул им крылом и пошёл по курсу. Но на его беду в этот день электрики поставили металлическую электроопору на пути той трассы, по которой шёл самолёт У-2 майора Диденко - рабочие и их начальство забыло предупредить аэродромные службы. Самолёт врезался в опору и рассыпался на части. Адъютанта отбросило в одну сторону, а Диденко вместе с мотором в другую. Их подобрали танкисты. Диденко долго приводили в сознание. А адъютант за это время успел доложить командованию, что в крушении самолёта виноват командир Диденко: "Нечего демонстрировать разные виражи". Тогда наказание было скорым, без особых разбирательств. И оно прозвучало так: "За виражи десять лет и разжаловать в рядовые".
Но после разбора полётов судимость была снята. Диденко из командира полка переведён командиром эскадрильи в Леонидово. Выписали из госпиталя, он мог ходить с палочкой и лежать, сидеть пока не мог. Дали отпуск и они уехали в Тамбов. Через два месяца в конце сентября Фёдор уехал в Леонидово, а Верочка осталась рожать. В январе родился сын, а весной она с детьми едет на Сахалин. 1948 год для семьи Диденко был счастливым годом.
Чудесная весна 1949 года. И вдруг загорелась тайга и их домики. Все мужчины на тушении пожара. Верочка подхватывает троих детей и в бомбоубежище. Получает документы на выезд. Самолёт на взлётной полосе и бежит её Федя. Успел проводить. Летят вместе с семьёй Дмитриевых тоже с Тамбовщины. В Хабаровске их накормили бесплатно, дали еды в судках, посадили на поезд. Через двенадцать суток добралась до родного Сабурова. Встретили мать и сестра. Верочка скажет горько:
- Мам, а у меня ничего нет.
- Ничего, дочка, проживём, я мешок соли купила, а картошка своя. А Федя уже в Тамбове.
Верочка отдаёт детей матери, а сама в этот же поезд и до Тамбова. На пороге их комнатушки сидит её Федя - в обгоревшей форме, босиком.
- Веруся, а мы следом за вами на другом самолёте, а в Хабаровске вас уже не было. Мы на другой самолёт и до Москвы. Долго ждали приёма у Сталина. Не посадил он нас. Только разжаловал в рядовые и отправил по разным частям. Меня направили в Петровск Саратовской области. Поезжай за детьми, вечером едем.
В Балашове их встретили старые друзья: Яськин и другие. А в Петровске командир полка Лафазан, тот самый, у которого в Смирных Федор принимал полк. Они с женой греки, оба необыкновенной красоты.
***
Из биографии подполковника Фёдора Диденко
Фёдор Никитович Диденко родился в 1911 году 12 мая. В 1933 году, будучи студентом третьего курса Ростовского государственного индустриально-педагогического института, был направлен в школу военных пилотов в Качинске. Прослужил в авиации до 1954 года. С июля 1941 года по октябрь 1944 года в должности заместителя авиаэскадрильи выполнял боевые задания в действующей армии.
За двадцать один год лётной работы он сделал 4772 вылета на самолётах различного типа, в общей сложности налетал 2592 часа 20 минут, т.е. находился в воздухе 108 суток. Лётчик-ночник дальнего действия. Фёдор Диденко в 1954 году добровольно уволился в запас в звании подполковника из-за болезни дочери: ей врачи рекомендовали жить в средней полосе, а ему не дали назначения в эти края. Он с семьёй переехал в Тамбов, на родину жены.
Имеет награды: Два ордена "Красного Знамени" орден "Красной Звезды".
Медали: "За боевые заслуги", "За оборону Москвы", " За оборону Сталинграда", "За взятие Берлина", "За Победу над Германией", Юбилейная "30 лет Советской Армии".
После демобилизации занимался строительством дома, затем работал на заводе "Электроприбор", в тресте Облсельхозстрой".
После тяжёлой болезни 20 февраля 1970 года Фёдор Никитович Диденко скончался. На похороны выехали все старые друзья из девятого полка АДД. Его самый близкий друг ещё с училища командир полка Коваленко сразу же собрался ехать, но откажет сердце и он скончается на ступеньках лестницы своего дома. Он похоронен в г. Умань. Голощапов Владимир, штурман эскадрильи у Диденко на Сахалине, жил в Днепропетровске. Умер у трапа самолёта по дороге на похороны. Похоронен в Днепропетровске в один день с Диденко. Верные друзья, братья по оружию, не пережили друг друга.
После похорон мужа Вера Гавриловна долго болела, душа не могла
примириться с ранней его смертью - ведь он молчал, не жаловался, боялся потревожить родных.
Вскоре Вера Гавриловна устроилась работать на завод "Электроприбор". Сначала в охрану, а потом выбрала себе работу в цехе аммиачки. Во время дежурств наводила порядок внутри здания, сажала цветы вокруг. Рядом с ней были добрые, внимательные люди, помнящие Фёдора Никитовича и уважающие его за твёрдость характера, за его доброту, порядочность.
Вера Гавриловна вспоминает: "Когда потребовалась кровь для переливания Феде, то пришло много людей с завода, а из цеха так все до одного. Простой народ любит таких же простых людей. И таких людей, как я, с таким же жизненным путём, было много. Нас оберегали на фронте. А сколько человеческих жизней сберегли мы - малейшая наша ошибка и за минуту могли погибнуть тысячи человек.
Со многими друзьями мужа я переписывалась, а на сорокалетие Победы в 1985 году они приехали в Тамбов во главе с командиром полка Аверьяновым. Приехали с женами. Сейчас их уже никого нет в живых.
Моё земное счастье, что прожила жизнь рядом с умными, бескорыстными людьми, которые не искали себе лёгкого пути. Они любили простых людей, потому что и сами - выходцы из таких же семей. Этого я требовала от своих четырёх детей, девяти внуков и девяти правнуков. Считаю, что память отца я не запятнала".
***
Почти полностью пройден жизненный путь, и Вера Гавриловна всё чаще повторяет: "Ох, задержалась я тут, ребята заждались. Ну, как там они без меня? Кто им готовит, пуговицы, подворотнички пришивает?"
А память возвращает в прошлое. И она сетует: "Совсем перестала спать. Глаза закрыты, а перед ними одна картина за другой. А тут ещё книга попалась на глаза И.И. Киньдюшова "К победным рассветам". Как много в ней об АДД. Для меня лётчики авиации дальнего действия, да плюс ночники - это особые люди. Да, это были Боги. Экипаж самолёта дальнего действия - лётчик, штурман, радист, стрелок - одно единое сердце. Они работали слаженно, выручая друг друга. Иногда спасали друга, а сами погибали.
Они так любили жизнь и всё живое: радовались рассветам и первым луговым цветам, упоённо слушали песни. И всем сердцем, всей плотью осознавая вероятность своей гибели, они тянулись к весёлым, способным на острое словцо людям. Ох, если бы знали, сколько их не вернулось с заданий! Но они так много сумели сделать ради нашей общей Победы над врагом.
Среди бумаг разыскала листочек с песней, сочинённой радистами.
"ПЕЛЕНГ"
Два мира в эфире боролись:
Сквозь грохот, и бурю, и свист.
Услышал серебряный голос
В наушниках юный радист.
Поймав позывной Украины
Над крышами горестных сёл.
Пилот, утомлённый, машину
По небу, как лебедя вёл.
Пришли самолёты на базу,
Родные найдя берега.
И песня, пожалуй, ни разу
Им так не была дорога.
***
Для кого-то это кажется сказкой, а для нас это пройденный путь в жизненной дороге. Работа, работа, работа. Всё связано в одной цепи. Девчонок своих вспоминаю. Сколько их было с Тамбовщины, с Липецка, Москвы, Воронежа, Орла. Пылинки мои. Почти никого не осталось.
Вот и свадьбу свою с Фёдором Диденко вспомнила. И как жили на Дальнем Востоке. Как после пожара в части все жёны офицеров уехали, а вслед за ними и наши мужья подались. А меня на станции встретил начальник дивизии: "Верочка, спасай мужиков, под расстрел они подходят. Спасай!" Я письмо Сталину писать. А душа замерла вся. Приехала к маме, упала на грудь: "Мама, Федю расстреляют!" А она смеётся: "Да он уже в Тамбове твой Федя. У Сталина были всем составом. В рядовые разжаловали, а из армии не выгнали. А главное - живыми оставили. Твоё письмо, наверное, помогло".
И опять скитания по частям: то в Умань, то в Белую Церковь, то в Киев. А Федю послали за новой матчастью в Прибалтику. Перегнал самолёты, и его восстановили в старой должности, опять стал заместителем командира эскадрильи. А как его любили все. После демобилизации на День Победы все собирались у нас. От орденов и звёзд на погонах светло становилось. Ох, ребята, ребята.... никого не осталось. Все убрались, одну меня бросили. Устала я, Зинаида Алексеевна. Пойду отдыхать".
В трубке голос Веры Гавриловны смолк. А я перебираю её письма и ещё раз прихожу к выводу, что без малых пылинок не было бы Победы и не было бы чистого неба после войны в течение долгих, долгих лет.