У Баси слов не хватало, чтобы выражать тот восторг, который она испытывала, когда горничная подавала очередной маскарадный костюм, вынимая его из большой горы одежды, наваленной на кровать в маленькой гостевой комнатушке в одном из флигелей особняка Яновских. Это богатство, расшитое паетками, стеклярусом, бисером, украшенное кружевами и бантами, созданное из бархата и шелка, принес камердинер Янек из покоев панны Юлии по приказу Станислава.
Бася уже битый час вертелась перед зеркалом, примеряя то один костюм, то другой, меняя маски, головные уборы. На случай внезапного вторжения кого-нибудь из слуг, пан Станислав поставил у входа на часах все того же Янека. Горничная, которой строго было велено держать язык за зубами о появлении в хозяйском доме паненки, хранила на лице беспристрастное выражение. Она, как и большинство слуг в доме, давно перестали удивляться выходкам молодого панича. Ну, раз захотел привести в дом девку, которую пан граф на порог приказал не пускать, окольными путями, через черный ход для слуг, так тому и быть. Пока ее не обнаружили, и не вышвырнули за двери, пусть панич тешится, а она, маленький человечек, будет молчать. Панна красивая, намного красивее той кудрявой паненки, что привезли ему на смотрины из Варшавы, да только бедная, как мышь церковная, и слава о ней недобрая ходит.
Служанка избегала смотреть в глаза Басе, всякий раз отводя их в сторону, когда их взгляды встречались. Не хотела, чтоб та ее сглазила. Держала за спиной кукиш, надеясь в душе, что этот древнейший знак презрения поможет отворотить дурной глаз панны Беланович от нее. Будь на то ее воля, ноги б ее не было возле маленькой "ведьмы". Но панич, встретив ее, несчастную, на коридоре, затащил в угол, и шепотом объяснил, что панне нужна помощь, и чтоб ни одна душа не знала о том, что она в "палаццо".
Бася, погруженная полностью в созерцание блеска мишуры карнавальных нарядов, не замечала ни странной скованности прислуги, ни ее немногословности, и не вспоминала, даже, о привидевшейся ей днем, в монастырских развалинах, роже чудища, настолько увлекло ее, радостное для любой девушки, занятие примерки. Лишь, иногда, всплывали мысли о том, что дядька и Марыська уже, неверно, весь хутор, перевернули, разыскивая пропажу; что они, верно, волнуются и не знают, что делать, и где ее искать. Она гнала прочь от себя неприятные думы, как назойливых мух. Что будет ей за веселое приключение Бася, и вовсе, предпочитала не думать. Жила этим удивительным вечером, наслаждаясь красотой одежды, что примеряла на себя, предвкушая скорое веселье.
-- Золушкой, думает, хочу быть. Нет уж, дудки. Не собираюсь, даже, -- говорила она сама с собой, рассматривая отражение в большом напольном зеркале. Она отложила два, наиболее, понравившихся наряда, и сейчас колебалась, не зная, какой из них выбрать. Оба были хороши, и оба принадлежали к костюмам венецианского карнавала, как объяснила ей горничная. Маски Комедии дель Арто. Сейчас на ней был пышное, ярко-красное одеяние и черная маска, закрывающая лишь глаза. Фантеска, пояснила коротко горничная, или, если панна желает, по иному, Коломбина. Вечная служанка. Тень усмешки скользнула по ее губам.
-- Да, пожалуй, остановлюсь на этом, - подытожила Бася, поворачиваясь в разные стороны, чтоб лучше видеть свое отражение в тусклом свете единственной свечи. Предыдущий костюм был маской Дамы, еще красивее и более изысканный, но сама маска, разрисованная золотой краской и украшенная перьями, выглядела слишком громоздкой и была глухой, закрывала полностью лицо толстым слоем папье-маше. Эту конструкцию, к тому же, необходимо было удерживать зубами за пришитую внутри пуговицу, как и маску Моретты. Если забудешь, заговоришь - маска упадет под ноги, обнажая лицо, и лишая человека всякой таинственности. Подумав немного, Бася капризно заявила:
-- Я передумала. Маску оставлю от Коломбины, а платье надену вон то, что в паре с маской Дамы.
Костюм Дамы мерцал в свете горящей свечи бледным золотом тяжелого парчового убранства. Глубокий вырез на груди, почти, не оставлял места для воображения, а фижмы, по моде предыдущего века, смешно топорщились по бокам, словно маленькие подушечки, которыми они, впрочем и являлись. Подол оказался неожиданно коротким, оголяя ноги выше щиколоток. Платье было похоже на праздничный торт со взбитыми сливками. По корсажу робы, от декольте до низа, спускался ряд черных бархатных бантиков. Рукава, сверху плотно облегающие плечи, к низу расширялись, заканчиваясь многослойными рюшами из золотисто-коричневых кружев. Большой черный бант, который горничная долго укладывала и несколько раз поправляла, украшал юбку сзади. На голову Баси торжественно водрузили крошечную треуголку с плюмажем из белоснежных страусовых перьев.
Бася, в который раз уж переодевшись, опять стояла у зеркала, не в силах отвести от себя взгляд. То, что она видела в его блестящей поверхности, ей, до невозможности, нравилось.
"Хм", - едва не вырвался у горничной насмешливый возглас. Это платье несколько раз одевала панна Юлия. Но та всегда следовала традиции, и носила с ним маску Дамы, как и полагалось настоящей дворянке. А эта корчит из себя невесть что, да еще таким тоном обращается к ней, будто тут уже хозяйкой стала. Пусть рядится, как хочет. В самый раз ей платье королевны знатной, и маска прислуги. Какова сама, такой и наряд выбрала.
В двери постучали и, не дождавшись ответа, на пороге появился Станислав. В элегантном черном костюме, идеально севшем по фигуре, впрочем, как и любая другая одежда, что он носил; в белой плоеной манишке. Волосы, зачесанные назад, лежали крупными светлыми волнами. Бросив в его сторону короткий взгляд, у Баси тут же возникло желание запустить в них пальцы и взъерошить, чтоб небрежно падали на лоб, вились по щекам, придавая ему тот мальчишечий задор, который видела сегодня на лугу. Этот человек, застывший при входе, казался ныне, мало знакомым и отстраненным, точно, одев строгий костюм и маску, что сдвинул пока на затылок, чтоб не мешала видеть при плохом освещении, неуловимо поменялся изнутри.
-- Вижу, что панна готова, - сказал он, обращаясь к горничной. Шагнул на встречу к замершей Басе, взял ее за плечики и, на расстоянии вытянутых рук, какое-то время внимательно рассматривал, изучая каждую деталь внешности девушки и костюма.
-- Зачем панна наряды разбила? - спросил он, обращаясь не то к Басе, не то к горничной, что той помогала.
Служанка передернула плечами. Откуда ей знать, с чего его "панна" так решила вырядится.
-- Маска Дамы очень уж неудобная и тяжелая, - сказала тихо Бася, почувствовав интуитивно его скрытое недовольство, - Я в ней задыхаюсь.
Станислав молчал, по-прежнему, не сводя с нее глаз, но после, согласно кивнул головой.
-- Поступай, как хочешь, моя дрога. Я, немного, не ожидал, что ты выберешь венецианские костюмы, и, к тому же, еще придумаешь их смешать меж собой. Обычно, так не поступают. Дама всегда остается Дамой, а Фонтеска - Фонтеской.
И видя, как обиженно задрожали губы девушки, мягко добавил:
-- Ты в любом их этих костюмов будешь на маскараде самая красивая. Даже, если бы лохмотья нищенки одела.
-- Можешь быть свободна. И никому ни единого слова.
Девушка сделала быстрый книксен и испарилась в мгновение ока за дверями, чуя, что молодой хозяин уловил ее пренебрежительное настроение по отношению к своей "protégé". Не буди лихо, пока спит тихо, разумно решила она, закрывая бесшумно за собой дверь маленького покоя. Паны меж собой сами разберутся.
Следом за исчезнувшей служанкой, исчезла и личина холодной властности с лица Станислава. Он взял Басю за кончики пальцев, затянутых в белые шелковые перчатки, что шли в комплекте с костюмом и, отступив на шаг, заставил ее несколько раз обернуться вокруг своей оси. В синих глазах, глядевших на ее с восхищением, она прочитала те чувства, о которых он до сих пор так и не сказал ей ни единого слова вслух.
-- Мы можем отправляться в путь, - сказал он. - Тебя сегодня никто не узнает. Но я попрошу об маленькой услуге. Не снимай маску ни при каких обстоятельствах.
-- Но в полночь все равно придется, - заметила она, удивленная такой просьбой.
--В полночь, моя маленькая панна, уже будет дома, в своей постели. Может она забыла, что сбежала из дому, никому ничего не сказав? О, вижу, что забыла. Пана Бжезинского, обещаю, возьму на себя, поскольку в твоем дерзком бегстве из-под замка полностью моя вина.
Он подвел Басю ближе к скудному источнику света - свече - стоявшей на туалетном столике, и осторожно сняв с нее маску, развернул так, чтобы лучше видеть ее лицо. Что-то сейчас случится, настороженно подумала Бася, видя, как странно блестят у него глаза. Пламя свечи раздвоилось, отражаясь в черноте расширенных зрачков, ресницы отбрасывали длинные искаженные тени на кожу высоких, четко очерченных скул. Совершенно неожиданно для себя, она почувствовала, как руки Станислава, которыми он удерживал ее, сильно вжимая в свое твердое тело, дрожат у нее меж лопатками. Это было так странно и возбуждающе. Большой и сильный мужчина отчего-то волнуется, как мальчик. На виске, где кожа тонкая и полупрозрачная, пульсировала в безумном такте сердца, голубая жилка. Нервно сглотнув, Станислав впился глазами в ее лицо.
-- Я хочу задать панне только один вопрос. Панна Барбара согласна стать моей женой?
Спросил прямо, без обиняков, потому что долго думал, как лучше сказать, подбирал красивые, витиеватые фразы, перебирал в уме самые изысканные комплименты, на которые так падки женщины, но почему-то все они в этот момент показались либо глупыми и напыщенными, либо, просто, неуместными. Чтобы не сказал, все представлялось ему смешным и ничтожным по сравнению с дивной, словно сошедшей с картины Ватто, девушкой, которую держал в своих руках.
Бася, мысленно, много раз проигрывала этот момент, начитавшись любовных романов, воображая, что будут цветы, которые романтический герой ее грез вручит, встав на одно колено, под сенью какого-нибудь дерева или лунной ночью, поцелует руку, и после долгих воспеваний ее красоты и лучших душевных качеств, скажет "Я вас люблю, мадемуазель. Составьте мое счастье стать моей женой". А потом долгий поцелуй, и поздравления родственников, и официальное сватовство, и заречины, и...
Бася подняла удивленные глаза на Станислава, словно спрашивая его, почему же всего этого нет. Почему он задал самый важные вопрос в жизни женщины таким тоном, будто собирался заключить торговую сделку, и она не в праве от нее отказаться. И где же слова любви, которых она ждала, эгоистично забывая о том, что и сама их ни разу не произносила. Отчего делает предложение в тесной, душной комнатушке, вместо звездного неба, и не падает на колени? Вспомнила, как когда-то немилостиво обошелся с ней при своей матери, когда она впервые была приглашена в фольварок, и что обещала себе найти его слабость и уколоть в сердце, досадить за обиду. Она не поняла в этот важный для обоих момент ни его молчаливой любви, которой сияли его глаза, ни того, как важно было услышать Станиславу ее робкое "да" в ответ на свой вопрос. Не получив всей той красивой, но совсем, порой, не значимой, романтической шелухи, почерпнутой из книг, а не из жизни, она чувствовала себя немного уязвленной и обманутой в своих ожиданиях. Потому, чопорно поджав губы, и опустив глаза, она самоуверенным тоном заявила:
-- Я подумаю.
И едва не зашипела от боли, так сильно ее плечо сжала рука Станислава, а после, он отпустил ее и отстранился. Чего хотела, того добилась, поняла она, видя краешком глаз, как застыло его лицо, исчез из глаз лихорадочный блеск, и весь он стал далеким и чужим, как в те минуты, когда вошел в эту маленькую комнату, чтоб сопроводить ее на праздник.
-- Вы правы, панна Барбара. Здесь есть над чем подумать.
Он широко ей улыбнулся, и если б не уголки губ, которые еле заметно подрагивали, да холодное "вы", Бася почти бы поверила, что он справился с постигшим его разочарованием. Ей всегда казалось, что Станислав Яновский, такой ироничный, такой сильный, красавец и любимчик женщин, почти не пробиваем. Она ведь не сказала "нет", но и этого оказалось достаточно, чтобы ранить. "Он сам виноват. Женщины любят комплименты. Предложение надобно делать красиво. А он ни разу, даже, не признался мне в любви. Сразу замуж позвал. Вот и получил ответ", - убеждала она себя в собственной правоте. Казалось, что она поступила как положено, но, отчего тогда, у нее возникло неприятное чувство, точно она разбила ужасно дорогую и хрупкую вазу, которую не слепить, не склеить.
-- Дайте мне свою руку, панна. Мы идем на маскарад,- сказал Станислав и подал ей ладонь.
-- Какая у вас маска? - поинтересовалась Бася, желая развеять повисшее меж ними напряжение.
-- Не поверите. Арлекин, - ответил он жестко и надвинул на лицо желто-красно - черную маску, на "рожках" которой висели маленькие бубенчики.
Он собирался ее оставить у огромной, похожей на дерево, пальмы, стоящей в углу одной из бесчисленных парадных комнат, анфиладой протянувшихся через весь первый этаж, и заканчивающихся Бальной залой. Мимо сновали люди в костюмах и масках, скрывавших их лица, потому, не возможно было определить, знакомы ли они, или нет. Они непринужденно беседовали: женщины в причудливых нарядах обмахивались веерами, кокетливо склоняя головы к лицам собеседников. Мужчины, подыгрывая своим дамам, галантно склоняли головы, делая вид, что их занимает лепет, который волей-неволей приходилось слушать. В том и заключалась вся прелесть маскарада, что люди делали вид, что не узнают друг друга, хотя большинство знали один одного с пеленок, и как бы заново знакомятся.
-- Стойте здесь и ждите. Я пришлю к вам человека, чтобы он мог вас сопровождать, панна Барбара, - сурово сказал Станислав, собираясь уйти, но Бася испуганно вцепилась ему в рукав пиджака.
-- Почему я не могу пойти с вами?
Она с надеждой заглянула ему в глаза, стараясь вложить в свой взгляд как можно больше искренности и раскаянья, рассчитывая, что он смилостивится над ней и останется, думая, что одна ее улыбка и взмах черных ресниц, заставят его сердце опять трепетать, забыв о нанесенной обиде. Он бросал ее одну, в чужом доме, где полно незнакомых людей. Да, к тому же, хотел переложить всю ответственность за нее на плечи другого человека. Ни за что. Она его не отпустит от себя ни на шаг.
Молодой Яновский, в самом деле, долго смотрел на нее, взгляд скользил от глаз к губам, по мягким округлостям щек, вниз, по шее, туда, где нескромный квадрат декольте маскарадного костюма обнажил чуточку больше груди, чем позволяла девичья скромность.
-- Не смотрите на меня так, панна Барбара. И не стройте мне глазки. Вы, действительно, превосходная комедиантка, и этот костюм, очень вам подходит, чего не могу сказать о своем. Ни кто не хочет быть в роли шута, над которым насмехается женщина.
-- Но..
-- Не перебивайте, злой ребенок. Я вовсе не собирался вас бросать, как вы подумали. Нам, просто не стоит входить в Бальную залу вместе. Пока не стоит,- добавил он с нажимом, - Здесь полно тех, кто не обрадуется вашему появлению. Причины я объясню вам позже.
-- От чего же. Я понимаю, - шептала Бася, - А не глупа, и могу догадываться о причинах.
Он хотел сказать еще что-то, но видя, как на них косятся прогуливающиеся по залам гости, разжал пальцы Баси, и заслонив своей спиной часть ее фигуры от посторонних глаз, тихо сказал:
-- Мне пора. Сюда придет кое-кто, кого ты знаешь. Потому, не волнуйся. Все будет хорошо. Я всегда буду у тебя на виду. Только маску не снимай.
И, не дав Басе, даже, опомнится, Станислав вышел в распахнутые настежь большие двери, туда, откуда доносились звуки музыки и шум голосов.
"Что я здесь делаю?" - спросила она себя, озираясь по сторонам. Эйфория, от предвкушения праздника прошла. Страх липкой рукой провел по спине, заставляя обнаженную кожу покрыться пупырышками. Рядом кто-то смеялся. Она обернулась. В сумраке, на изящной кушетке, копошились какие-то люди. Шуршала ткань женского платья, прижатого темной плотной массой, тонкая, как паутинка рука порхала, как бабочка, подчиняясь одной ей слышимому ритму. Раздался протяжные женский стон.
Бася, заинтересованная происходящим рядом с ней действом, подошла ближе. Она решила, что женщине на кушетке, чей тихий смех, до того, он слышала, стало плохо. Она так странно стонала, будто ей не хватало воздуха. Сверху светлого платья возвышались очертания другой фигуры, укрытой черным плащом. Материя мерно покачивалась, вздымаясь вверх, после, быстро опадая вниз. Дыхание и сдавленные возгласы вырывались из груди этих двоих. Сверху был мужчина. Бася это поняла по очертаниям широких плеч и широкополой шляпе с перьями, сбившейся на затылок. Женщина под ним вдруг резко вскрикнула, выгнулась дугой, и подняла вверх белесое, зловещее "лицо", напугавшее Басю не меньше, чем ее сдавленный вопль. Тусклый свет горящих свечей в бра, висящих на противоположной стеле зала, выхватил их сумрака белое, согнутое колено, оголенную ногу женщины, на которой сверкнула, украшенная мелкими камешками, подвязка, сползшая почти до щиколотки.
-- Pardonnez-moi, madame! - едва дыша, спросила она, видя, что дама пытается оттолкнуть от себя своего мучителя.- Vous ne vous sentez pas bien? Vous fait mal?( Простите меня, мадам! Вы чувствуете себя не хорошо? Вам причинили боль?)
"Лицо" без лица ничего не выражало, потому что это была маска Бауты, (маска, полностью скрывающая лицо, повторяющая его черты. Часто использовалась в Венеции преступниками и аферистами, оставляя лицо человека неузнаваемым) хранившая секрет своей хозяйки. Но то, в какой позе женщина застыла, свидетельствовало о ее удивлении, а может еще о чем-то, что Бася, пока, не понимала. Мужчина поднял голову, чтоб взглянуть, кто там чирикает у него за спиной. Теперь они вдвоем смотрели на застывшую в растерянности девушку, стоявшую перед ними.
Осознание пришло как удар молнии. Бася отпрянула от кушетки, едва не подвернув ноги на высоких красных каблуках своих туфель. Эти двое, они делали именно то, что делают муж и жена в постели, посреди шумного праздника. Шокированный возглас вырвался у нее из горла, и был он намного громче того, что издала ранее дама. Чтоб заглушить его, чья-то рука, в черной бархатной перчатке, мягко легла ей на рот, и крепко его зажала.
-- Тише, панна, не стоит так громко кричать, - прозвучал у нее за спиной голос, и она едва не обомлела от нового приступа страха. Волна жара обдала ее от ног до кончиков волос.
-- Это я, Кшиштофф Матиевский, панна Барбара. Идемте со мной.
Он подхватил ее подмышки, и, почти, волоком потащил за собой от того места, где застыла в немом изумлении парочка любовников.
--Сожалею, что вы стали свидетелем подобной вольности,- говорил Матиевский, по-прежнему, силком, увлекая ее за собой. А Басю, так и подмывало обернуться, чтоб еще раз посмотреть на возмутительную картину, стоявшую у нее перед глазами. - Не стоило Сташеку вас оставлять так далеко от Бальной залы. Эти покои самые удаленные от центра праздника, потому, порой, тут можно наткнуться на подобный конфуз.
Мой бог, как она раньше не замечала, что парочки, дефилировавшие мимо них с Яновским, гуляли отнюдь не для того, чтоб ноги размять (для этого можно было просто потанцевать), и не полюбезничать. То тут, то там, в тени, куда не падал свет люстр, в углах, за тяжелыми драпировками, маскируясь экзотическими вазонами в деревянных кадках, что днем расставляла обслуга, прятались фигуры, сливаясь в одну, звучало бормотание и жеманное женское хихиканье. А она-то, глупая, думала, что ту женщину обижают, что ей помощь нужна, ведь кричала она так пронзительно, так жалобно. Езус Мария, не уж то, при "том" все женщины орут?!
Она уперлась ногами в паркет, желая остановиться, и, с неподдельным негодованием, которым кипела ее наивная душа, воскликнула:
-- Конфуз!? Это нынче так называется?! Куда я попала? Садом и Гоморра!
Матиевский, чьего лица она так и не видела до сих пор, потому что он стоял у нее за спиной, легкомысленно рассмеялся.
-- Под маской все чины равны,
У маски ни души, ни званья нет, - есть тело.
И, если, маскою черты утаены,
То маску с чувств снимают смело.
О! Вот оно что! Чинные пани, добродетельные супруги, набожные прихожанки, матери семейств, оказывается, совсем, и не добродетельные, если на них напялить кусок папье-маше. А паны!? Тоже хороши! Кто даст теперь гарантию, что муж не тискает в одном углу какую-нибудь легкомысленную пани, пока его верная женушка в другом не наставляет ему рога. Ее аж передернуло, и от мыслей о виденном, и от той легкости, с которой говорил об этом "оруженосец" Станислава Яновского. От него исходил еле уловимый аромат приятного парфюма, который перебивал дугой запах, менее приятный, и более резкий. Запах спиртного. Он пьян, догадалась Бася. Да уж, пан Станислав удружил, так удружил. Прислал вместо себя его хмельную тень. Не приведи Господь, у этого дамского угодника в голове, задурманенной винными парами, возникнут мысли совершить и с ней подобный "конфуз"! Словно, прочитав ее невеселые думы, Матиевский развернул ее к себе лицом, и сказал:
-- Идемте отсюда. Девушке не пристало оставаться в подобных закоулках во время маскарада. На сегодняшний вечер меня приставили к вам в роли дуэньи, потому буду беречь ваш невинный взор от пошлости бренного мира, панна Барбара.
Она смотрела на него, и почти не узнавала. Может потому, что давно не видела, а может, от того, что лицо его, тоже, скрывала белая маска, оттопыренная к низу, где начиналась верхняя губа, ничем не украшенная, потому, похожая на лицо мертвеца. Проклятая Баута! Сколько она еще увидит таких на маскараде?
На голове пана Кшиштоффа красовалась франтовская треуголка, к счастью, без длинной накидки, которую обычно носили на карнавалах и маскарадах итальянцы. Польская шляхта только в общих чертах придерживалась традиций солнечной Венеции на подобных увеселениях.
-- Позвольте полюбопытствовать, пан Кшиштофф, кого из себя сегодня изображаете!? - спросила она, пока они шли в залу.
-- Разве не догадываетесь?
Бася равнодушно пожала плечиками. Ей в общем -то было все равно, спросила больше из вежливости.
-- Панна меня обижает, - заметил Матиевский, - Конечно, Казанова.
-Да, я почему-то так и подумала,- язвительно поддела его Бася, в душе злясь на Станислава, что оставил ее, перепоручив другу, и вымещая злость на Матиевском,- Что в маске, что без нее, все едино.
Он опять расхохотался, подставив ей локоть, чтоб она могла взять его под руку.
-- Не будьте сегодня букой, панна Бася. Вы такая красивая в костюме Коломбины, что капля яда, сорвавшаяся с ваших дивных губок, не сможет испортить моего искреннего восхищения вашей прелестью. Выше голову, мы входим в залу.