Через пару месяцев, минувших с той поры, когда Матиевскому было отказано в визитах на хутор, в липене (июль - бел.), на пороге дома Бжезинских появился одетый в дорогой, по-городскому модный костюм высокий мужчина под руку с разодетой в пух и прах пани, немногим его моложе. "Пан Збигнев Крушинский из Заблотнева и пани Эвелина Дворжек к пану Матэушу Бжезинскому", - доложила о прибывших нежданных гостях Марыська хозяйке дома, и сердце у Баси тревожно ёкнуло от недоброго предчувствия. Какого леса приехали городские поляки в их забытые богом края, Бася недолго гадала. Поняла сразу, когда пани Эльжбета позвала ее в гостиную, (предупредив, чтоб сменила домашнее платье на более нарядный убор), где Марыська подавала господам кофе в чашечках из лучшего теткиного сервиза. Приголубив дорогих гостей, пани отправила служанку на кухню стряпать богатое угощение, а сама, усадив рядышком на бережно хранимую французскую софу "любимую племянницу", стала мило щебетать, развлекая незнакомцев в ожидании прихода мужа. По взгляду мужчины, которым он преследовал каждое движение девушки, поворот или наклон головы, мелкие жесты, Бася поняла, что "панове" прибыли на смотрины. Она уставилась на него тяжелым, не мигающим взором, как бы говоря: "Шаноуны ( уважаемый - бел.), я вам не рада. Потому, убирайтесь, пока я вам гарбуз (тыква) не вынесла". Но пан Збигнев, как он сам представился домочадцам, и не думал отводить глаз. Наоборот, ему, видимо, импонировала, подобная грубость со стороны паненки. И пока, тетка и женщина, приехавшая с Крушинским переговаривались, обменивались комплиментами, обсуждали Басю, мужчина так же беззастенчиво разглядывал девушку, как и она его. Наконец, Бася не выдержала пристального взгляда голубых глаз и стушевалась, покусывая от досады губы.
Недолгое время спустя в гостиную вошел пан Матэуш. Видно, тетка одной ей ведомым способом телеграфировала мужу о прибытии гостей, и тот заранее заготовил радушную улыбку и самые теплые, дружеские приветствия, какие только доводилось слышать от него племяннице.
Пани Эльжбета заливалась соловьем, расхваливая девушку. Говорила, какая та хорошая хозяйка, умеет и вязать, и прясть пряжу, шелками по канве вышивает, экономная, а уж толк в блюдах знает, иным хозяйкам у нее только поучится. Бася скромно сидела в самом уголке софы, отодвинувшись подальше от тетки, что сразу заметила вострая на глаз пани Эвелина, и не переставала удивляться теткиной лжи и виртуозности, с которой с ее губ срывалась льстивая похвала. Ее темные изогнутые брови приподнимались все выше с каждым новым обманом хозяйки хутора.
- А уж как она по-французски говорит, - чирикала пани Эльжбета, призывно улыбаясь Басе, мол, кивай головой, дуреха, подтверждай мои слова, а то я табе ужо..., - И по латыни знает. Пансион у бернардинок окончила, набожная и истинно верующая католичка...
Бася не выдержала и закатила глаза в изнеможении от словесной бегунки (диарея, понос - пол.) пани Эльжбеты. Каждый раз повторялось одно и тоже: у тетки иссякнет фантазия и словарный запас, и тогда сваха, ибо она нисколько не сомневалась, что пани Эвелина, представившаяся сестрой, и есть сваха, начнет выпытывать, задавать вопросы, выискивая у предполагаемой невесты недостатки. После короткого застолья гости уедут, чтоб завтра вернуться с официальным сватовством, ежели паненка приглянулась пану. Вот завтра и решать, выносить ли гарбуз или подать келих с медом. Бася от души пожалела, что гарбузы на грядках еще не успели выспеть. Но можно обойтись и без грубостей. Дядька извинится и даст свой отказ, заявив гостям, что должен подумать. И взбудораженный сватовством дом, опять успокоится. Все останется на своих местах.
- Дошч, пани Эльжбета, - не слишком учтиво перебил тетку пан Крушинский. - Я знаю, насколько хорошо образована и хозяйственна панна Барбара. Я лишь хотел убедится, что пан Матэуш ни сколько не лукавил, описывая ее красоту. Истинно так.
Они заговорщицки переглянулись с дядькой, и у Баси побежали по спине мурашки. Не так все выходило, как ранее. Тетка слишком суетилась, дядька был весел и доволен, будто знал, что завтра все сладится. Пан Крушинский держался уверенно, точно уже получил ее согласие.
После беседы за чашечкой кофе, ее выслали из гостиной, а вечером на кухне, за ужином состоялся разговор.
- Надо бы запасы пересчитать, - пространно объявил пан Матэуш, впиваясь зубами в куриную ножку.
- К чему это, дядечка? - обеспокоенно спросила его Бася, - Три тыдня (недели) назад считали с Марысей. Хватит и муки и крупы до нового урожая. В погребах еще картофель прошлогодний лежит. Вялый, конечно, но...
Пан Матэуш сдвинул кустистые, выгоревшие брови, хмуро глядя на племянницу.
- Завтра пан Крушинский приедет с пани Эвелиной. Сватать будут. Ты им вынесешь меду, да с лаской примешь. Улыбка чтоб с губ не сходила, и глаза вниз опусти, дошч ими зыркать, словно волчонок дикий.
Бася онемела. Сидела, пряча самодовольную ухмылку пани Эльжбета, служанка отводила глаза в сторону, делая вид, что занята у печки стряпней, дядька сурово поджал губы, вытирая жирные руки о старый рушник, заменявший в доме салфетки, и негромко произнес.
- Буде так, как я сказал.
Ее точно кипятком ошпарили. Вскочила на ноги резко, ударившись животом о столешницу. Загремела посуда, расплескалось на скатерть налитое в чарку вино.
- Нет, дядечка, вы не можете. Вы не поступите со мной так, - она отчаянно затрясла головой, не до конца веря в дядькину жестокость, - Помните, вы же сами мне говорили, что по любви отдавать будете. Пани Эльжбета, вы хоть ему скажите. Ведь так же он говорил?!
Она c надеждой обратила лицо в сторону, где за столом спокойно сидела тетка, равнодушно дожевывая свой кусок курица, призывая ее в свидетели. Пани Эльжбета отложил в сторону вилку и подняла на девушку большие голубые глаза, даже по прошествии лет не утратившие своей красоты. Так смотрела бы большая фарфоровая лялька (кукла), бессмысленно, пусто, без одной эмоции.
- Милая, пора уж мужа иметь в твои то годы. Хватит у нас на карку (шея - пол. бел.) сидеть.
Пан Матэуш, если и хотел вступиться, то промолчал, пропуская упрек жены мимо ушей. Ему меньше всего хотелось вечером, перед сном, развивать дискуссии о том, кто кому и что обещал. Он прекрасно помнил и свои слова, и свои намерения не принуждать Басю к нежеланному замужеству. Только с той поры многое изменилось, и девонька с тех пор много глупостей наделала, которые местный люд ей не скоро забудет. Не было ей тут боле места, коль жить хотела спокойно. Она и сама, может, этого пока не понимала. Дело старших и умудренных опытом направить дитя неразумное на правильный путь и уберечь от ошибок в дальнейшем, пусть и вопреки ее желаниям. Она еще ему потом спасибо скажет, что замуж выдал за Крушинского.
Похоже, Бася была иного мнения на сей счет. Она вышла из-за стола, и упрямо вздернув подбородок, заявила:
- За пана из Познани не выйду. Потому как, другому слово дала. И только он моим мужем станет.
У дядьки и без того кипело все внутри, в предчувствии, что своевольный и необузданный характер Баси мог завтра испортить дело, к которому он подходил со всем умом и хитростью. Сулил Крушинскому в письмах и хорошее приданое, и покорность в нраве будущей жены, рассчитывая, что тот приедет, увидит смазливое личико Баси и позабудет и о деньгах, и слухах, что могли до него докатится аж на другой конец Королевства польского. Пан клюнул на наживку. Судя по глазкам, которыми смотрел на племянницу, по довольному выражению лица, она пришлась вдовцу по душе. Только беда будет, ежели завтра, при сватах, покажет свой бычий норов, да язычок распустит.
- Кому слово дала, отвечай!? Ни паничу ли беглому?- глаза шляхтича налились кровью. - Кому?
- Ему, - коротко ответила Бася, вызывающе глядя на дядьку. По кухне разнесся звук звонкой пощечины. Сила удара была такова, что Бася, не удержавшись на ногах, упала на пол. Из разбитой губы просочилась кровь. Прижав ладони от боли к горящему лицу, она вогнула голову в плечи, думая, что дядька еще раз ее ударит. Заверещала Марыська, кинувшись к паненке с мокрой, холодной тряпицей, закрывая ее от разошедшегося пана Матэуша.
- Матэк, стой, - крикнула, вскочившая из-за стола пани Эльжбета. - Остановись, говорю. Как ты завтра ее с таким лицом сватам покажешь. Что люди подумают. Что паненку на веревке в храм тянем? Годзе, годзе (достаточно - бел.) с нее. Она поняла уж все.
Белое от злости лицо пана Матэуша исказилось, из носа вырывалось бурное дыхание, а кулаки дрожали от яростного возбуждения. Сделав несколько глубоких вдохов, он пришел в себя, немного успокоился, прислушавшись к словам жены, и коротко бросил через плечо, сидящей у его ног племяннице, над которой суетилась служанка, прикладывая к быстро распухшей губе холодную тряпочку.
- С кем связаться надумала? С Яновским? - он издал короткий злой смешок, - По нем каторга плачет после побега. Мне Бурмин об том сам говорил. Заглоба и Бельский ему медвежью услугу оказали, ровно, как и его дружок Матиевский. У него теперь два пути, и оба не в твою сторону, панна. Или под арест да в Виленскую крепость, или же сидеть тихо где-нибудь за границей до скончания веков. Он тут никогда не появится без риска для своей жизни. Слово она дала! Он у меня разрешения не спрашивал, когда тебя на прогулку подбивал, да по машкарадам таскал. Хорошо, хоть без приплода обошлось. А то принесла бы в подоле, как последняя...
Дядька плюнул смачно себе под ноги, грязно выругавшись.
- Истину, муж, говоришь, - заметила пани Эльжбета, опять усевшаяся за стол, чтоб продолжить вечернюю трапезу. - Был панич, да весь вышел. Ссыльно-каторжный он ныне.
Бася зажав уши руками, мерно раскачивалась, сжимая зубы, чтобы не вырвался из груди животный крик, распиравший ее грудь от непереносимой муки.
- Я слышать ничего не хочу. Не хочу, не хочу...
Не сдержав раздражения на слепое упрямство девушки, пан Матэуш, кинулся к ней под возгласы женщин, решивших, что он опять ее будет бить, и с силой оторвал ее руки от головы. Закричал что есть мочи прямо в бледное, застывшее лицо, с остекленевшими глазами.
- Нет, ты, ясонька, слушай. Он человек потерянный для жизни. Даже гроши, которых у Яновских более нет, не помогли б. Все твои обещания - это девичий туман и блажь, которая скоро развеется, и тогда останется пустота. Ни дома, ни мужа, ни денег. Куда пойдешь? Я тебя у себя больше держать не стану, потакая глупым бабским капризам.
- К Матиевскому пойду. Он помощь мне обещал, - глухо воскликнула она.
Пан Матэуш еще громче закричал.
- Твой драгоценный пан Кшисек, коль мужиком бы был, да чтоб ты ему по сердцу пришлась, сам бы посватался. Нужна ты ему шибко. Нету его в уезде. Уехал надолго в Варшаву на выставку. Завтра, чтоб гостей, как положено, приняла. И с лицом что-нибудь сделай. Негоже, чтоб про нас дурное подумали. Под венец пойдешь. Я все сказал...
Каждое жестокое слово, что срывалось с губ Бжезинского, было правдой. Потому и молчала Бася из последних сил, зная, что если сейчас поднимется, закричит, то никто ее остановит. Кинется в лицо дядьке в припадке бешеного отчаянья, расцарапает его до крови, чтоб выместить переполнявшую ее злость, горе, муку на человеке, которого она долгие годы считала своим отцом. Единственном ей близком человеке. Он ломал ее решительно и безжалостно, и тем ужаснее было его непреклонность, потому что она его все еще любила, помня доброту и сердечность, с которой он к ней относился.
Пан Матэуш ушел с кухни в гостиную, чтоб перевести дух и усмирить разгулявшиеся нервы, следом за ним потянулась и тетка, окинув напоследок, сжавшуюся в комочек, сидящую на полу девушку, презрительным взором, шепча себе под нос: "Вот так то, милая. Вот так то. Не все коту масленица". И только Марыся, по доброте душевной не терпящая чьих-либо страданий, уселась рядом с панной на корточки, прижав ее черноволосую голову к своей большой, полной груди, и бережно поглаживая по волосам, приговаривала:
- Не трэба, панночка, так убивацца. Разве ж пан страшны? У яго и багацця много, и фальварак есть, и дом у Познани, и слуг багата. И сам прыгожы и не стары. Заживеце при им, нибы каралевна. Трэба трошки патярпеть. Так бывае, кали замуж без любови аддають. Зато, после як радавацца будете. У вас таки харошы жаних...
Да будь он хоть крон-принцем или эрцгерцогом, он и тогда бы не был нужен Басе. Меньше всего дитя, жившее в ее душе, думало о деньгах, фольварках и материальном благополучии. У этого маленького человечка никогда ничего не было своего, потому и тяги к наживе не чувствовало. Ничего не имея, нечего и терять. Кроме светлого и большого чувства, питавшего ее изнутри, и хрупкой надежды на счастье.
Позже, спустя много лет, она не единожды мысленно возвращалась в те дни, чередой протянувшиеся со дня сватовства до даты венчания, и ни разу не смогла вспомнить сколь-нибудь значимых подробностей событий, запавших глубоко в память. Жених после оглашения в костёле и скромно справленных заречин, уехал, предупредительно одев на палец будущей супруге тонкое кольцо - подарок, подтверждавший его власть и право собственности. От него летели письма, которые читал пан Матэуш, а отписывала пани Эльжбета. Передавались почтовыми дилижансами подарки. Глядя на аршины ткани разных видов, симпатичные женские побрякушки, вроде музыкальной шкатулки с кружащимися внутри молодоженами, зеркало в рост человека, гребни, ленты, и прочие милые женскому сердцу мелочи, Бася понимала, что Бжезинским удалось обвести пана Крушинского вокруг пальца. Желание зрелого мужчины получить в жены молоденькую и красивую паненку взяло верх над здравомыслием. Сквозь пальцы смотрел и на скудное, по его мерка, приданое (подушки, перины, одеяла, и горсть старинных золотых монет), достойное какой-нибудь мужички, а не шляхтянки, и на пересуды о невесте, которые постарались донести до его ушей доброжелатели, и на то, насколько холодна и, временами, неучтива была с ним сама наречённая.
Бася, в короткие три месяца, оставшиеся до венца, впала в страшное уныние. Ее существом всецело владела апатия и нежелание участвовать в подготовке к предстоящей свадьбе. По ночам она тихо плакала, кусая зубами наволочку на пуховой подушке, и каждое следующее утро просыпалась с распухшим лицом, покрасневшими глазами и невыносимой головной болью. За всю свою недолгую жизнь она, верно, никогда не лила столько слез, как в те дни. Их было так много, что хватило бы наперед до самой старости. Пани Эльжбета, вначале не придававшая серьезного значения внешности затихшей, ходившей, словно в воду опущенной, Басе, забеспокоилась только, когда поняла, что девушка сильно похудела, осунулось и посерело всегда свежее лицо, она перестала следить за собой. Бродила по дому в первом попавшемся под руку платье, не причесанная, с синяками под глазами. Тетку волновали не переживания подопечной, а ее телесная оболочка. Боялась, что если так и дальше пойдет, она быстро утратит товарный вид. "Ай-яй-яй", - озабоченно цокала языком она, не зная, что предпринять, чтобы исправить положение. Обратилась за советом в мужу, но разве мужик в таких делах помощник!? Он только руками разводил, да злился, что бабьи хлопоты хотят переложить на его плечи.
За пару дней до венчания, когда ожидали приезда гостей со стороны жениха, когда по старинным обычаям в субботу надлежало с наступлением сумерек, в последнюю ночь в родительском доме, справить "дзявочы вечар", Бася почувствовала в себе невесть откуда взявшийся прилив сил, очнулась от странного сонного состояния, в котором находилась последнее время, и взбунтовалась. От ее яростных криков едва ли не дрожали оконные стекла на втором этаже спальни, где ее заперли домочадцы, предусмотрительно решив, что в том состоянии, в котором находится теперь девушка, она может натворить много непростительных глупостей, и возможно, решится на бегство.
Вот, и в канун девичника ее держали под замком, заколотив оконные рамы снаружи гвоздями. Один раз уже выбралась через окно на маскарад. Чем теперь черт не шутит? В шальную голову может взбрести что угодно.
Вернувшаяся из костёла пани Эльжбета, застала сидящую на полу у дверей спальни Марыську, горестно свесившую косматую голову на грудь, и истошно кричавшую на весь дом Басю с другой стороны двери, сыпавшую проклятиями вперемешку с мольбами о помощи и милости. Нервы у пани сразу разыгрались, ее обуял страх, что гости, которых ждала, на подходе. Люди станут свидетелями более чем странного для "счастливой невесты" поведения и начнут задавать вопросы.
- Кликни со двора Антония, - резко приказала она служанке. Антоний, бывший кучер Яновских, какое-то время болтался без дела, в ожидании появления в фольварке нового хозяина, и потому предприимчивая пани без зазрения совести пользовалась его услугами, временно позаимствовав его у законных господ. - И тех двоих батраков, которым я утром велела сараи вычистить, тоже зови.
Сказано - сделано. Два здоровы детюка на пару с кучером, ворвались в спальню паненки, как приказала им пани Эльжбета, скрутили ее простынями, удерживая, за руки и ноги, чтоб ни одним пальчиком не пошевелила. Бася истерично сопротивлялась такому обращению, хотела вырваться из сильных рук, да где там. Сил хватало только, чтобы яростно мотать головой из стоны в сторону, да выгибаться дугой, чтоб ослабить хватку.
- Разожмите ей рот, - кричала тетка, которую от сопротивления девушки кидало в холодный пот. Видит бог, она этого не хотела, но и по-другому утихомирить припадок бешенства не получалось. Бася не слушала ни уговоров, ни ласковых обещаний. И оплеухи, которыми награждал ее еще не раз пан Матэуш, не действовали. Оставалось одно средство, которого Бжезинская и страшилась, и на которое уповала.
- Разожмите же, дурни. Скорее. Голову держите, чтоб не поворачивала.
Склонившись к самому лицу Баси, глядя в сверкающие, как раскаленные до бела угли, глаза, она из маленького ридикюля вынула пузырек, и вскрыв его, накапала пару капель племяннице в рот.
- На, - протянула она пузырек Марыське, - Добавишь ей в питье еще три капли перед "вечером". Смотри, не ошибись, голуба моя. Знаешь, что бывает, когда дурману перепьешь.
Марыся взяла стеклянный флакончик из рук пани, и спрятала его дрожащими руками в карман передника. Внутри стекляшки была настойка из листьев дурману (однолетнее травянистое растение, которое применяется в медицине в качестве успокоительного средства для ЦНС, при небольшой передозировке - смертельный яд, может вызывать галлюцинации и замедляет работу сердца), которую пани в особых случаях принимала для выправки нервов.
- Пускай поспит, а когда проснется, ласковой и покладистой станет. Маком бы опоила, да побоялась, что ее сонный вид жениха насторожит. Валериана не поможет. Вон какая дикая! Так не забудь же добавить пару капель, чтоб девичник в покое прошел, без криков и истерик.
Вышло, как и задумывала тетка. Невеста стояла тиха, смиренна, когда на пороге встречали, выходивших из колясок, гостей. "Улыбайся, ясонька" - говорил ей голос, и она улыбалась. Нежной, блаженной улыбкой. Разве ж мог кто додуматься, по какой причине у панны зрачки расширены, и щеки белее ее белоснежного накрахмаленного воротничка. Перед глазами мелькали лица незнакомцев, кто-то кланялся, целовал руку. Женщины обнимали за талию, прижимаясь щеками к ее лицу, девушки шептали на ухо, какая она счастливица. Отхватить такого жениха! Она их не видела и не понимала, что те говорят, вернее, видела, но принимала за здани (призраки, фантомы), суетящиеся перед взором. Ее постоянно тормошили, водили под руку то туда, то сюда по саду, по дому. Рядом находился высокий человек в темно-синем сюртуке, склоняя к ее лицу темноволосую голову. Он приятным голосом говорил с ней о своих владениях, и ее красоте, о жизни, что ожидает ее в Познани, о маленькой девочке, которой она сможет заменить мать. Бася соглашалась с любым его мнением и комплиментом, однообразно покачивая головой, как заводная игрушка, видя перед глазами не темные, коротко стриженные волосы, а пепельно-русые кудри, синие глаза, и лишь однажды слегка удивилась, когда мужчина стал рассказывать о дитяти. Она пристально вглядывалась в его лицо, ничего не понимая. "Откуда у Станислава ребенок?" - сонно подумала она и, вздохнув, переключилась на другие, путающиеся у нее в голове мысли.
Смеркаться начало рано. Затянуло небо тучами, поднялся ветер, принесший с собой сырой, пронизывающий до костей, холод. Заморосил мелкий, ледяной дождик.
Гости собрались в доме, спасаясь от непогоды. За накрытыми столами в предвкушении трапезы расселись и стар и млад. Праздновать последний вечер перед венчанием в здешних краях принято было по старинке. Жених с невестой преклонили колени перед распятием, висевшем на стене гостиной, куда его по случаю пристроила хозяйка дома, отбили поклоны большой хлебной деже, стоявшей в углу, Бжезинским и пожилой суровой пани, матери жениха, прося у тех благословения, и всем гостям.
"Пакланiся, доньку, старому i маладому, i дзiцятку малому,
Няхай просяць у Бога долi для цябе маладое.
Няхай просяць ласкi ад найсвентшай Маткi!"
Пели за спиной будущих супругов приехавшие с мамками на свадьбу молодые паненки. Ни одной из них Бася не знала и ранее не встречала, потому как все, до единой, девушки были со стороны жениха. Из родни Бжезинских присутствовали только пару семей дальней родни, с которыми они знались только по свадьбам, похоронам да крестинам. Соседей и знакомых из уезда не пригласили, да те бы и не поехали на "ведьмину свадьбу", пугаясь не столько сглаза, сколько пересудов и осуждения местных столпов общества.
- Не плачет,- говорили женщины, наблюдавшие за невестой с недоумением, при виде сухих, блестящих глаз Баси. - Луком что ли натереть?
Сосуд из слез давно исчерпан был до дна. Да и невеста, одурманенная настойкой, не вполне понимала смысла происходящего с ней. Марыська изловчилась, и подсунула ей в кубке с красным вино еще пару капель зелья, как и наказывала хозяйка днем. Спокойная и равнодушная, она перемещалась по дому в сопровождении дружек (подруги невесты), поющих песни, вымаливающих для невесты лучшей доли на чужой стороне.
Пока мужчины и замужние женщины садились за столы, девушки разложили по дому и по хозяйским пристройкам подношения духам, умилостивить которых обязательно требовал обычай. Кутнику (домовой) - сало под крышей, на чердаке; Багану (дух-покровитель скота)- зерно и воду в сараях, Овиннику (дух-покровитель урожая, зерна, овина) - хлебушка. Последнему понесли - Баннику - чарку крепкой, сало и хлеб. Марыська давно уж растопила баньку, чтоб дружки омыли невесту. В клубах пара, паненки попарились, радуясь жару, исходившему от камней, после прогулки по сараям с подношениями. В уголочке сруба оставили угощение злостному духу, да нарядили Басю в просторную белую рубаху, расшитую алыми узорами, подпоясали широким тканым поясом, и повели ее под руки в дом, на второй этаж, где собирались песни петь, да устроить прощание с девичеством невесты.
Снизу, из гостиной, звучал гомон голосов. Это шумели подвыпившие мужчины, чествуя жениха. Женщины, оставив мужей и сыновей наслаждаться хлебным самогоном, ушли вглубь дома, чтоб мирно беседовать, обсуждать предстоящий завтрашний день, венчание, и скорый отъезд молодоженов в познаньские владения Крушинского. Пани Эльжбета, весьма довольная собой, чувствовала себя центром мироздания в этот ненастный осенний вечер. Ее привлекательное лицо сияло как медный грош. Все складывалось самым наилучшим образом. Жених выглядел довольным, радостным, с его губ не сходила улыбка; невеста, опоенная, делала все, как надо, без возмущения, протестов и слез. Ну и что, что не плакала, как требовал обычай. Как повернется ее жизнь вдалеке от дома, пани нисколько не заботило. Придет счастье в семью или нет, то не ее печаль. Пани чувствовала себя везучим человеком, что наконец-то удалось пристроить сиротинку, избавится от надоевших обязанностей опекунши, и при том, малую толику потратится на посаг (приданое) и свадебные церемонии. Все за счет жениха. Она довольно потирала руки, как будто выиграла в карты целое состояние.
В девичей спаленке было душно и сумрачно. Горели в бронзовом канделябре пять свечей, да пылал в топке стоячка жаркий огонь. Громко потрескивали еловые шишки, пожираемые огнем, выделяя удушливое тепло, от которого становилось трудно дышать.
Бася сидела посреди тесного покоя на "престоле" - хлебной деже, застланной сверху овчинным кожухом. На "престол" смело садилась только "честная" девица, доказывая свою порядочность и чистоту дружкам и семье жениха. Бася поначалу, не понимая затуманенным сознанием, что надобно делать, уставилась на коричневый мех, лежавший сверху деревянной кадки, а после девицы звонко засмеялись, и одна из них весело подтолкнула застывшую невесту к деже.
- Садись панна, коль поставили! Пану Збышеку разницы нет, что у тебя было ранее.
Пошатнувшись, Бася неловко плюхнулась на мягкий мех, немного провалившийся под ее весом вглубь большой посудины.
Девушки хором загомонили, хихикая и перешучиваясь меж собой. Рассевшись, кто по стульям, кто на кровати, стали петь. Две из них подошли к невесте, застывшей в отупении, и расплели косу. Мерно вздымалась гребенка, расчесывая шелковистые пряди. Панны только восхищались и завидовали, какие у Баси красивые и черные волосы. Как блестят они в свете свечей, как скользят меж пальцами волоски, будто черные ужи. Кто-то положил ей на колени большую тряпичную куклу, обвешанную вдоль пояса маленькими куколками, свитыми из ниток.
В спальню зашла пани Эльжбета, проверить всели ладно меж девицами. Вскользь окинула глазом прямую, замершую в оцепенении фигуру в белой рубахе, с распущенными по плечам длинными волосами, и из груди ее вырвался вздох. "Чисто утопленница сидит, а не невеста", - нахмурилась она неожиданно пришедшему в голову сравнению. Старшая дружка, шаферка, подскочила резво к пани и звонко попросила: "Пани дозвольте веночек вить". Бжезинская перекрестила собравшихся девиц, и вышла.
И полились протяжные, тоскливые, как несчастная женская доля, песни.
"Цi не жаль табе, дзевачка, на дзявоцкае пагулянне,
На дзвяцкае пагулянне, на дзявоцкае жартаванне?
Дзевачкi пойдуць на вулку гуляць, а ты, маладзенька, у клетку спаць.
Дзевачкi пойдкуць па ягадкi,, а ты, маладзенька, да работкi.
Дзвачкi будуць вянкi вiць, а ты, маладзенька, шапкi мыць,
Дзевачкi будуць гулi, гулi, а ты, маладзенька, люлi, люлi..."
Не жаль ли тебе, девица, девичьи гулянья,
Девичьи гулянья, да девичьи баловство?
Девицы пойдут на околицу гулять, а ты, молодка, в клетку спать.
Девицы пойдут по ягодки, ты, молодка, к работке.
Девицы будут венки вить, а ты, молодка, шапки мыть,
Девочки будут гули, гули, а ты, молодка, люли, люли...
- Гляди-ка, опять сидит, как каменная, - удивлялись паненки, - Хоть слезинку обронила бы. Ох, не хорошо. Знать, потом наплачется.
Под жалостливые напевы, тонкие быстрые девичьи пальцы перебирали сухие веточки калины, руты, колосья пшеничные, неспешно свивая их в венки; собирали густые пряди волос в пучки, плетя из них толстую косу; наряжали "свадебное деревце" из веток сосны сухими цветами барвинка, плющом, лавром.
"Люли, люли, люли, люли" - тянулся печальный напев, мешаясь в туманном сознании невесты с другим: "Лили, лили, лай", не менее тоскливым напевом, будоража память, проникая в душу и сердце.
Внизу, на первом этаже, раздались возгласы, шум непонятной возни и женские крики. Девицы, что сидели ближе всего к дверям, настороженно подняли головы, обеспокоенно переглядываясь. На полуслове оборвалась песня, сходу наполнив комнату угрожающей тишиной, да отголосками свалки, что происходила внизу, в другой части дома. Кто-то начал прислушиваться, обеспокоенно высказав предположение, что хватившие лишку мужчины могли затеять ссору меж собой. Такое на свадьбах да на других праздниках случалось не редко. И лучше бы в такие момента держаться от драки подальше, потому как в ход часто пускались предметы домашней утвари, кочерга, ухваты, пустые, и не очень, бутылки. Толкаясь и размахивая кулаками, шляхтичи в пылу драки могли задеть ненароком женщин, напрочь забыв о джентльменском поведении.
Самая старшая из девушек, та, что просила у пани Эльжбеты позволения плести венки, метнулась к двери и задвинула маленький засов в пазы. Несколько пар глаз уставились на вход, ведущий в коридор, по которому громко затопало много чьих-то ног, обутых в грубую обувку, подбитую железными гвоздями. Звякали шпоры. Если и ждали, замершие паненки, что те, кто оказался за дверью спаленки, вежливо постучат и спросят разрешения войти, то они глубоко заблуждались.
Несколько раз с силой дернули двери за набалдашник латунной ручки, пробуя на крепость дверную коробку. Не поддалась. Только звякнул железный запор, как подсказка ломившимся в двери, что защитницы "крепости" предусмотрительно позаботились о собственной безопасности. После секундной заминки с той стороны дверей в дубовые филенки врезалось нечто, как таран, ломая крепкую древесину. Насмерть перепуганные девицы пронзительно завизжали, сбиваясь в кучу в углу комнаты, побросали на пол недоплетёные венки, ленточки. Одна из них схватила за руки сидевшую безучастно на "престоле" невесту, срывая ее с места, и потащила за собой к стене, за высокую металлическую спинку кровати, занавешенную ситцевой, вышитой шторкой. Забившись в уголок, девушки застыли в ожидании. Глаза у каждой распахнулись от страха, и только одна молча сидела, поджав под себя ноги за кроватью с отсутствующим видом, словно происходящее в доме ее нисколько не волновало.
В двери заколотили не то обухом топора, не то чем-то иным. Под тяжелый стон дубового дверного косяка, не сдающего своих позиций, посыпалась отборная брань. Кто-то ругался, кляня и бога и черта, и местного столяра, сделавшего на совесть крепкие двери.
Некоторые девушки, которые оказались чувствительнее своих товарок, с плачем зажали уши руками, едва не падая в обморок. "Ба-бах", - глухой удар пришелся на место, где торчал запор, и двери стремительно распахнулись, грохнувшись о стену с такой силой, что посыпалась штукатурка и щепки, задрожало пламя свечей, а из косяка выскочил со свистом пробой, жалобно звякнув о пол. Несчастные двери повисли под кривым углом на одной сломанной петле.
В спальню ввалилось с десяток темных фигур, одетых в шерстяные армяки, душегрейки, и теплые тулупы. Кто в шляпах, кто в шапках с меховым околышем на стародавний манер. Зазвенели опять, бряцая о пол, шпоры на сапогах. Лиц ни у кого не было видно, потому что их скрывали матерчатые повязки, оставляя открытыми только глаза и часть лба. На плечах висели охотничьи карабины, отсвечивала сталь оголенных сабель и палашей.
Поднялся дикий крик, визг и плач. Девушки заметались по комнате, ища спасения при виде вооруженных людей. Одна из девиц рванулась к окошку, забыв, что находится на втором этаже, ударила по раме руками, надеясь ее распахнуть, да ничего не вышло. Гвозди, которыми пан Матэуш приказал батракам заколотить окно, крепко сидели в дереве.
Низкорослый мужик поймал ее за руки, подхватил за талию, оторвав от оконной рамы.
-Тихо, панны, тихо, - удивительно веселым голосом, в котором чувствовался сильный малоросский акцент, воскликнул он, - Шо то вы кричите, кудахтаете, как куры в курятнике.
Он ущипнул девицу за место, откуда ноги растут, и отпустил. Другой в темном, подбитом мехом, плаще и шляпе, надвинутой на глаза шляпе, высокий, обутый в щегольские сапоги из дорогой кожи, отделился от столпившихся в дверях мужчин и подошел к столику, стоявшему у стены. Взял в руку, покрытую лайковой перчаткой, канделябр, и поочерёдно поднося его к девичьим лицам, застывшим а предвкушении скорого насилия, вглядывался в каждое. Посветил на подвенечное платье, на фату, висевшие на стене комнаты. Кончиком сабли снял с крюка красивый белый венец, разглядывая внимательно, точно отродясь в жизни не видывал ничего подобного. Переливались разноцветными огоньками крошечные бусинки на атласных, накрахмаленных розах, насмешливо сверкал в отблесках пламени свечей, большой прозрачный камень в центре венца. Мужчина, удерживая изящное изделие на кончике сабли, молча поднес его к одной из дружек.
- Панна, берите, берите. Вам такое богатство жалуют,- смеясь, проверещал низкорослый весельчак, что стоял возле высокого с канделябром.
Девицы опять закричали, стали звать на помощь, попадали на колени, прося о милосердии. Оглушенные криками и плачем мужчины, переглядывались меж собой, а после, и вовсе захохотали.
- Мне чужого не надо, - твердо сказал мужчина в плаще и шляпе,- Я за своим пришел.
Стянув перчатки зубами через ткань повязки на лице, он провел кончиком пальца по выпуклым цветам, поглаживая их, и распахнув дверцы стояка, небрежно кинул венец в топку, наблюдая, как корчатся и чернеют лепестки искусственных цветов от жадных до любой пищи языков огня.
- Во, еще нашел двоих, - крикнул один из мужчин, вытаскивая за руки из-за спинки кровати пару упирающихся девушек.
Мужчина в плаще резко обернулся, подняв канделябр на уровне глаз, выхватывая из сумрака перекошенные, бледные лица. Полыхнули мрачным огнем черные глаза, заскользили глубокие тени от густых ресниц. Черноволосая девушка зашлась в истошном крике.
- Она?
-Она.
- Тогда пора, брат, в дорогу.
Бася не понимая, что происходит, кто эти люди, которые ворвались в ее комнату, выломав двери, и напугав до смерти девушек, продолжала кричать, инстинктивно чувствуя исходившую от них угрозу. Зачем один из них крепко держал ее, вырывающуюся, бьющую кулаками по чем попало, в своих объятиях, шепча на ухо тихо ее имя!? Одурманенность проходила, но страх, что ее сейчас увезут из дома и причинят боль, и, возможно, убьют, придал сил. Вывернув голову, она впилась зубами в обнаженное ребро мужской ладони, чувствуя во рту солоноватый привкус крови.
Мужчины оторвали ее от высокого в плаще, но и пальцем не посмели тронуть, лишь встряхнули слегка за плечи. Стряхнув капли крови с прокушенной руки, незнакомец достал из кармана плаща носовой платок и приложил его к ранке.
- Собираемся,- коротко бросил он своим товарищам и повернул закрытое серой повязкой лицо к рвущейся из рук мужчин девушке. Ни говоря больше ни слова, он накинул на ее плечи свой меховой плащ, неловко завязав шнурки у нее на груди, одел на голову капюшон, и потянул за руку к выходу из спальни. Бася рванулась вперед, выхватив руку из сильных пальцев и побежала к зиявшему темнотой дверному проему, надеясь что сможет достичь лестницы раньше, чем ее поймают. Не успев ступить и пары шагов, сзади на ее накинулись, схватив за рукав рубахи, крепкие руки подмяли ее под себя, сгребая в охапку, и тогда, она закричала, вспомнив имя человека, что ходил за ней целый вечер и большую часть дня, призывая его на помощь. Позвала и другого, надеясь ,что он придет и спасёт от жадных рук, что уже зажимали ей рот, немилосердно нажимая на щеки.
- Пан Збигнев! Пан Збигнев. Дядечк...
Больше у нее не вырвалось ни слова, лишь сдавленный писк. Рука на губах, надавила еще сильнее, впиваясь пальцами в тонкую кожу до боли. Другая сдавила горло, пачкая его выступившей кровью. Был момент, когда она подумала, что сейчас все и кончится, настолько сильна была хватка мужских рук, но внезапно ее отпустили, и Бася не удержавшись на ногах, упала на пол, запутавшись в широких полах плаща.
- Что ты с этой кралей цацкаешься?! - возмущенно прошипел голос над ее головой, и один из мужчин, широкоплечий, в мужицком армяке, подхватил ее легко, как пушинку, на руки, одним рывком закинув к себе на плечо. - Одни беды от этих баб... Пикнешь, панна, шею сверну.
Затопали сапоги по дощатому полу, жалобно скрипели под весом тяжелых мужских тел старые половицы. Девушки, затихшие в углах, зажимали в отчаянье ладонями рты, наблюдая, как уносят из спальни невесту. Ни одна не издала и звука, боясь оказаться на ее месте. Весельчак-малоросс, которому, не понятно зачем, понадобилась кружевная фата невесты, прихватил ее с собой. Последним вышел высокий мужчина в шляпе. Он окинул комнату прощальным взглядом, и слегка прикоснувшись к краям шляпы кончиками пальцев, мрачно заявил:
- Панны, прошу прощения за доставленное неудобство. Можете продолжать девичник.
На ступенях крыльца стояли две женщины. Пани Эльжбета и пани Крушинская. Обеих объял ужас, что в доме, где запертых в гостиной мужчин, сторожили трое вооруженных до зубов головорезов, происходило нечто, не поддающееся разумному объяснению. Женщин благородно выпустили из дома, зная, что в потемках, под дождем, они далеко не уйдут. Пани разбежались, прячась по хлевам и овинам, моля бога спасти и сохранить их мужей и сыновей, и только эти две остались дожидаться развязки драмы, с мужеством, достойным римских матрон. Пани Эльжбета сплетен боялась больше, чем уткнувшегося ей в плечо дула карабина.
- С дороги, мадам, - произнёс сиплый голос, отстраняя ее рукой в сторону.
Один за одним, как тени, непрошеные гости, выскальзывали из сенцев во двор, и садились в седла. Огромный мужик вынес что-то на плече, и пани, уж было, с досадой подумала, что грабители сперли ее новый ковер, презент от Крушинского, но вскоре поняла, что ошибается. Из-под черного покрова, скрывавшего ношу, свисали концы черных волос. Видела и догадалась обо всем и пани Крушинская. Она заковыляла следом за мужиком, тряся его за полу армяка, грозя всеми муками ада, прося, чтоб вернул паненку в дом. Тот лишь отмахнулся от нее, как от назойливой мухи. Сзади подошел другой, держа в руках кусок белой материи, и пани Эльжбета догадалась, что это была фата невесты.
- Ну что, кочергешка старая?! - спросил ее с усмешкой невысокий мужичок, - Еще хочешь свадьбы? Коль хочешь, тогда держи. Невестой завтра будешь.
Под дружный хохот товарищей он нацепил на креповый чепец старухи белоснежную кружевную фату.
Устроившись в седлах, жуткие гости, посетившие столь неожиданно хутор, растворились в сырой мгле осенней темной ночи. Не было произнесено ни одного имени, никто не видел их лиц, не запомнил примет. Выбравшиеся наконец из ловушки, в которую превратилась уютная гостиная в доме Бжезинских, шляхтичи не знали в какую сторону направлять погоню, и кого искать ночью, в полной темноте.