Накануне... Много лет спустя, когда Басю спрашивали, а как же все начиналось, что она делала и говорила в те последние декабрьские дни 1862 года, о чем думала, она часто употребляла это слово, обязательно привязывая его к тому или иному событию своей жизни. Накануне... Нового года, Сильвестрова дня, накануне греческого рождества, накануне...
Бася помнила, что в те дни ее терзал неутолимый голод. Да, да! Она, ни с того, ни с сего, превратилась в гусеницу, евшую все без разбора, что готовила сама или стряпала Сауле на кухне. Начиналась трапеза с высокой горки каши, сдобренной соусом и хорошего куска мяса. Позже в опустевшую тарелку накладывались блины, политые маслом, и сия пища запивалась несколькими чашками чая. Бася уплетала за обе щеки не только во время обеда или ужина, но и в промежутках меж ними. Дошло до того, что Станислав, чье удивление проснувшемуся у жены неутолимому аппетиту росло день ото дня, как-то раз за завтраком попытался отнять у нее из рук миску с пампушками, высокопарно заметив, что чревоугодие есть смертный грех. Ответом послужило возмущенное мычание и взгляд черных глаз, от которого враз мог вспыхнуть его саржевый костюм. Без колебаний она придвинула к себе миску, чтобы вдоволь насладиться выпечкой. Пораженный в самое сердце зрелищем исчезающей, как по волшебству, сдобы, Станислав сказал, что разведется, если она станет толстой и некрасивой.
- Но что мне делать, если мне постоянно хочется есть, - беспомощно развела руками Бася. - Не умирать же с голоду, в самом деле.
Эти двое ни о чем не подозревали. Бася, с малолетства лишенная материнской опеки и наставлений о том, что происходит в жизни женщины после замужества, оказалась полной невеждой, а Станислав, в силу мужской невнимательности к дамским странностям, да еще потому, что голова его шла кругом от разного рода забот, не зацикливался на возможных причинах непривычного поведения молодой жены. Раз уж ей так хочется есть - пусть ест. Главное, чтобы сохраняла хорошее расположение духа.
И только Сауле, которой пошел семнадцатый год, выросшая в большой семье, где в год рождалось по младенцу, ходила по дому с самодовольной улыбкой, кидая лукавые взоры на свою пани, которая порхала как мотылек, витая в облаках блаженного неведения.
Незадолго до Сильвестрова дня Станислав ворвался в квартиру. Синие глаза сияли, щеки раскраснелись от мороза, а на губах играла ликующая улыбка. Подхватив подмышки остолбеневшую Басю, он закружил ее по комнате. Налипший на воротник полушубка снег в тепле помещения таял, оставляя на блузке Баси мокрые пятна, и она, выскользнув из медвежьих объятий мужа, настороженно поинтересовалась, в чем дело, от чего его охватил столь бурный восторг.
- Мы едем, - закричал Станислав с такой силой, что подвески стеклянной люстры под потолком зазвенели, - Черт побери, мы все таки едем. Бумаги будут готовы через пару дней.
- Едем? - выдохнула опешившая Бася, почувствовав, как внутри у нее что-то оборвалось. Приложив руки к груди, она замерла, наблюдая, как мужа распирает от сумасшедшей радости.
Как оказалось, ей уже никуда не хотелось ехать. Она знала, естественно, что рано или поздно придется собраться и оставить город, но представлялось, что в запасе есть еще время, что произойдет их отъезд не так скоро. Бася успела прижиться в страшненькой квартирке и привыкнуть к мысли, что это их дом. Неожиданно жаль стало оставлять обшарпанные стены, в которые она вложила всю душу, стремясь придать им хотя бы бледное подобие домашнего уюта. Разные мелочи, накопившиеся за месяцы, проведенные в Вильно от утюга и посуды, до фарфоровых слоников, выстроившихся в ряд на каминной полке и черного пианино, занимавшего большую часть гостиной, сделались родными и расставаться с ними Бася не хотела.
Станислав, не замечая ее расстроенного лица, опять подхватил ее и принялся таскать по комнате, как куклу, кружась с ней и пританцовывая, целуя на радостях в щеки до тех пор, пока кожа на лице у той ни стала гореть.
- Когда?
- Через два дня.
Бася безвольно повисла у него на руках. Если бы не поддержка, она бы вовсе рухнула на покосившихся ногах на пол.
- Так скоро? Я не могу так скоро, - растерянно пролепетала она.- Это слишком быстро. Я не готова. Нужно многое сделать. Упаковать вещи, продать кое-что или отдать пани Розе...
Еще немного, и у нее из глаз брызнули бы слезы. Опустив бесценную ношу на стул, Станислав присел на корточки у ног Баси и пытливо заглянул ей в глаза.
- Ты не хочешь ехать?
- Хочу. Конечно же, хочу, -попыталась объяснить она, - Но я не ожидала, что это случится так скоро. Нужно что-то придумать, чтобы взять с собой ...
- Мы ничего не возьмем с собой, - не дослушав, Станислав встал на ноги и подошел к окну. Огонь безудержной радости угас в его глазах, как только он понял, что жена не разделяет его чувств. - Лишь несколько саквояжей, которые можно унести в руках. Никаких книг, тарелок. Никакого пианино. Только одежда и нужные в дороге вещи. Я предупреждал тебя, Басенька, но ты меня не слушала. Продолжала покупать ненужный хлам, который, вижу я, ныне тебе тяжело бросить.
"Да, легко ему так говорить. Это ведь не он выбирал красивую лампу, заказывал новые комплекты белья для постели, вязал вечерами салфетки, чтобы квартира казалась уютней и красивее", - подумала Бася с негодованием. Станислава ничто не держало на месте. Он принадлежал к натурам, которые легко перемещались по миру, не обременяя себя грузом вещей и ностальгическими воспоминаниями о доме. Ничто с Вильно его не связывало, он почти никогда не вспоминал с грустью о фольварке в Мостовлянах или о Бельцах. Дома, мебель, определенное место мало для него значили. Будучи легким на подъем, он привык путешествовать по свету, и куда бы его не заносила судьба, везде себя чувствовал комфортно, не страдая о покинутых вещах, людях и местах.
Басе же перемены давались с трудом. Как объяснить мужчине, подобному ветру, что она прикипела сердцем к Вильно, к квартире, к Сауле, и для того чтобы оставить все это, ей нужно было время, дабы успокоится и настроить себя на нужный лад.
Вспомнив о служанке, она поискала ее глазами. Девочка забилась в угол гостиной, усевшись на пол и поджав под себя острые коленки. По несчастному выражению лица, по дрожащим от еле сдерживаемых слез губам, можно было прочитать, как в открытой книге, что она не хочет с ними расставаться. Сауле напоминала в те минуты бродячую собачку, которую приручили, прикормили, обогрели и обласкали, и опять намеревались вышвырнуть на улицу на произвол судьбы.
- О, Сауле! - расстроенная не меньше помощницы, Бася подошла к девочке и обняла ее. - Что же мне делать с тобой?
- Мы оставим ей денег, и попросим пани Розу написать хорошие рекомендации, - приглушенно сказал Станислав, разглядывая пейзаж Замковой горы за окном. - Может статься, она снова пристроит девчонку кому-нибудь в услужение.
- Да, но где гарантия, что хозяева будут с ней хорошо обращаться?!
- Нет никаких гарантий, моя дрога, - с сожалением покачал головой Станислав, обернувшись и глядя на тоскливо жавшуюся к плечу Баси Сауле, - Но мы не можем ее взять с собой.
Слова звучали как приговор. И вникнув в их суть, Басе открылась истина. Отныне, где бы они ни оказались, куда бы ни ехали, ничто не будет уже, как прежде. Не будет постоянного места с садиком и домом, как на хутору у дядьки; ни к одному человеку она не посмеет привязаться по-настоящему из боязни скорой разлуки. Родина останется здесь, за чертой, к которой она подошла в холодное, туманное утро после дуэли, пообещав ждать Станислава, связав тем самым их судьбы навеки. Постоянным останется лишь одна на двоих участь скитальцев и любовь, что соединяла, как ей думалось, их сердца и тела до конца жизни. "Я смогу, я привыкну, я должна, -твердила она, как молитву, слова, - Ради него я сумею пережить любую потерю, стерплю любую боль, окажусь, если нужно, от самой себя. Только чтобы ему было хорошо".
Улыбнувшись и придав лицу как можно более достоверное выражение беспечности, вслух она произнесла:
- Тогда я иду собирать вещи в дорогу.
Не смотря на острое желание Станислава в кратчайшие сроки покинуть Вильно, они так и не уехали через два дня. Вмешался случай, а может просто виной тому послужили медленные сборы Баси, оттягивающей неосознанно момент разлуки с городом, в котором прошла большая половина ее детства и отрочества, но как бы то ни было, в канун Нового года они все еще оставались на месте.
Басе пришла в голову идея посетить костёл перед дальней дорогой, и в воскресенье утром они со Станиславом отправились в собор святой Анны. Монотонный голос священника, эхом разносившийся под сводами храма, читавшего на латыни молитвы, вгонял не выспавшегося после очередного похода в игорный дом Станислава в состояние близкое к ступору. Пока шла служба, Бася без устали теребила его за рукав полушубка, заставляя открыть глаза и слушать литургию. Он отчаянно зевал и тер покрасневшие от бессонницы глаза, делая вид, что читает молитвенник, но под конец, устав притворяться, уткнулся лицом в раскрытую Библию, и задремал. Когда прихожане, сидевшие по обе стороны от прикорнувшего мужчины, обратили возмущенные взоры на его согнувшуюся отнюдь не в порыве благочестия фигуру, и до слуха Баси донесся их приглушенный шепот, она растолкала Станислава, и преклонив напоследок колени, они покинули своды храма.
Несмотря на ранний час, на площади у собора стояла группа мужчин и женщин. Проходя неподалёку от них, Станислав услышал, как его окликнули по имени. На плечо легла тяжелая рука, принудив молодого шляхтича обернуться.
- Яновский! Вот так встреча! Давно не виделись.
Бася, повернувшаяся вслед за мужем, воззрилась на молодого человека среднего роста в овчинном полушубке, простоволосого, приветливо улыбнувшегося ей.
- А, пан Калиновский! Действительно, давно мы не встречались, - отозвался без энтузиазма в голосе Станислав. Оба сделали вид, что действительно лет сто не имели возможности видеться, хотя последнее собрание членов Комитета состоялось дней пять назад, и оба в нем участвовали. Яновскому не терпелось распрощаться со случайно встретившимся на пути Константином, чтобы избежать докучливых вопросов и требований, но тот не торопился его отпускать. Он изучающе осматривал красивую пани, стоявшую об руку с Графом, и тому нехотя пришлось представить его жене. Узнав, что молодой человек родом из Мостовлян, и в местечке по сей день проживает его отец, Бася искренне обрадовалась. Она предположила, что Калиновский не тот, кого Сташек мог опасаться, ибо разговор они вели свободно, как хорошие знакомые, которые много лет не встречались. Чем дольше они находились на площади, тем сильнее привлекали внимание товарищей Калиновского. Некоторые из них, в том числе и женщины, подошли к троице и влились в ход беседы. Говорили о праздничных торжествах в день святого Сильвестра, о погоде, и прочих ничего незначащих вещах, поддерживая тем самым тон светской беседы, не затрагивавшей ничего личного и интересного. Две паненки, присутствовавшие в группе молодых людей, весело смеялись и шутили со Станиславом, держа себя крайне раскованно, что навело Басю на мысль об их давнем знакомстве с мужем. В общем-то, компания ей показалась приличной, люди хорошо воспитанными и легкими в общении, и когда она со Станиславом уже собирались прощаться с ними , у Баси сорвалось в губ:
- Знаете, панове, а приходите к нам в гости в канун Нового года.
Она не видела лица Сташека, ибо в том момент он смотрел на Калиновского, но зато почувствовала, как до боли захрустели ее пальцы в его руке. Калиновский хмыкнул, а две девушки радостно заулыбались. Другие молодые мужчины странно переглянулись меж собой, словно ждали какой-то команды.
- Премного благодарен, пани Барбара, за приглашение, - учтиво склонился над ее протянутой рукой Константин Калиновский, - Если пан Яновский не возражает, мы могли бы воспользоваться вашим гостеприимством.
- Пан Яновский не возражает, - отозвался Станислав. В его голосе прозвучала елейная любезность, но в глазах, которыми он смотрел на Калиновского, промелькнул холод.
Всю дорогу до дома на Георгиевском проспекте, Бася и Сташек ссорились. Сколь ни силилась Бася понять причин недовольства мужа, уразуметь их до конца не могла. Он ничего толком не объяснял, просто сказал, что Калиновский и остальные, не те, с кем можно распивать чаи и танцевать вальс.
-А мне они показались милыми, - нараспев произнесла Бася, нарочно подливая масло в огонь недовольства Станислава.
- Не больше, чем волк в овечьей шкуре. Не мешало бы для начала поинтересоваться у меня, хочу ли я видеть их в своём доме.
-Но почему? - вскричала она, потеряв всякое терпение. В сердцах Бася топнула ногой по настилу саней, в которых они ехали, отчего кучер не преминул оглянуться.
- Потому что. И все тут,- отрезал Сташек.
Как бы ни было, приглашение прозвучало и его приняли, и давать задних ход, означало выглядеть глупо и невоспитанно. Разве мог упрямец-муж понять, что она соскучилась по нормальному общению с людьми, по приятным беседам за столом и веселью. Басе, как никогда ранее, хотелось показать себя в роли прекрасной и гостеприимной хозяйки, блеснув напоследок если не на балу, то хотя бы у себя дома. Станислав же не поддержал ее гостеприимного порыва. Поэтому остаток дня она хмурилась, молчала, отказалась идти за стол, чем безмерно удивила Сауле, а Сташек, под стать ей, тоже не делал попыток уступить первым и пойти на примирение, сердито сверкал синими глазами и, устав от повисшего в квартире молчания, просто улегся спать на протоптанной софе в гостиной, не удосужившись даже снять сапоги.
Но легкокрылый Гипнос, намеренно издеваясь на жаждущим забвения человеком, не спешил осенить его своими крылами. От досады на постоянное своеволие Баси, зачастую забывавшей узнать его мнение по тому или иному вопросу, у Станислава разболелась голова. У него просто руки чесались от желания ворваться в спальню, вытащить притихшую женушку из ее теплой постели, и всыпать ей хорошенько по мягкому месту, не заботясь о том, как будет выглядеть в ее глазах данный поступок. Останавливало лишь сознание, что та не ведала, что творила, и объяснить ей причин своего недовольства в полной мере он не имел права. Станислав всячески избегал до недавнего момента вторжения членов Комитета в его личное пространство, четко разделяя семью и собрания заговорщиков. Даже тень их не должна касаться его жены и домашнего очага. Не потому, что они недобрые, нет. Большинство их тех, кого он встречал, как раз наоборот, оказывались вполне приличными, благожелательными людьми. Но их мечты и идеи, которые они собирались воплотить в реальность, несли с собой опасность для любого, кто приближался к ним. Прожекты Калиновского сродни инфекционной болезни, заражали все больше и больше умных и талантливых людей в кругах виленской интеллигенции, распространяясь и на другие губернии Северо-Западного края. Среди заговорщиков, членов троек, все чаще встречались женщины: не аристократки, принадлежащие к магнатским родам, ибо тем в большинстве своем, не досуг было заниматься политикой, их больше волновали балы, сплетни и наряды. Мятежные идеи посещали головы дочерей и жен простых застенковых шляхтичей, обедневших дворянок, образованных женщин из числа мещанства. Подспудный страх, что заразные мечтание и разговоры о свободе и равенстве увлекут склонную к вольнодумию и фантазиям Басю, заставлял Станислава удерживать ее как можно дальше от подобных знакомств. Ему только оставалось утешать себя мыслью, что если "приятный" дружеский вечер с застольем начнет перерастать в политический диспут, он просто, забыв о церемониях и воспитании, выдворит компанию за двери. Ибо далее их пути расходятся. Удачи, панове, в вашем нелегком предприятии!
***
- Туже, тяни еще сильнее.
- Не можливо, пани.
- А я тебе говорю, тяни. Я в платье не влезу.
-Пани плохо будет.
- Ну и пусть. Зато в обморок упаду в красивом наряде.
У Сауле руки покраснели от шелковых тесемок, настолько сильно она потянула их на себя, подчиняясь приказу хозяйки. Бася выдохнула остатки воздуха из груди, и ухватившись за столбик кровати, втянула живот насколько смогла, чтобы талия, зажатая корсетом, стала как можно тоньше. Иначе быть беде. Она останется без нового красивого платья, которое собралась одеть для гостей. Купленное месяц назад, оно висело без дела в шкафу, и почему-то стало тесным. Примерив его, Бася едва не заплакала от расстройства. Хоть умри, хоть головой о стену бейся, но на спине ткань не сходилась. Она подозревала, что виной тому ее пристрастие к пампушкам, но сдаваться не собиралась. Помирать, так с музыкой, как не раз говаривал пан Матэуш! Ну и пусть придется мучиться весь вечер от боли в ребрах, пусть она не сможет в рот и кусочка положить, пусть присесть не сумеет без неприятного ощущения, что переломанный пополам китовый ус, впивается в живот, не позволяя сделать лишнего вдоха. Зато она будет самой неотразимой в глазах гостей и Станислава.
- Все, - пискнула Сауле, - Больше нельзя. Vaikas alos (Ребенку навредите - лит.)
- Что ты там бормочешь? - обернувшись, спросила сердито Бася.
- Mistress yra vaikas. Korsetasapjuostamenegalibtitaipgrietai (У хозяйки будет дитя. Корсет шнуровать нельзя туго - лит.).
Бася понимала значение слова "vaikas". Сердце пропустило удар, и боясь упасть на пол от резкого звона в ушах, на миг оглушившего сознание, она осторожно присела на краешек кровати, подозрительно глядя на Сауле.
- О чем ты говоришь?
Вздохнув, девочка прикоснулась пальцем к затянутой в корсет талии Баси, а после описала руками полукруг у себя на животе.
- Нет. Не может быть, - недоверчиво воскликнула Бася. Она неистово потрясла головой, разметав в стороны тщательно уложенные на спине локоны завитых в спирали волос.
Что чувствует женщина, когда узнает, что она понесла?! Бася не часто встречала знакомых женщин, у которых имелись дети, но каждая из них твердила о переполнявшем ее душу восторге от сознания, что вскоре ожидается прибавление в семействе. А что же почувствовала она? Испуг. Ее оглушило навалившейся новостью, в голове образовалась кутерьма из мыслей и чувств, в которых разобраться не представлялось возможности ибо с минуты на минуту ожидался приход гостей. Сердце, замершее на мгновение, судорожно билось в груди, отсылая толчками кровь в мозг, застя зрение пятнистой пеленой солнечных зайчиков. Сбитая с толку, дрожа от переполнявшего ее некого дикого возбуждения и страха, Бася машинально оделась. Ее перестали волновать столь незначительные проблемы, как едва сошедшееся в талии платье, удерживаемое обтянутыми бархатом пуговицами, которые при любом неосторожном движении угрожали выстрелить и отлететь с позором на глазах у гостей, или что прическа, которую ваяла неумелыми руками Сауле, могла развалиться, и накладные косы, все таки приобретенные Басей, вопили о большем количестве шпилек.
"Неужели это правда?! - вопрошала она себя. - Я сплю, мне видится сон". Но разум подсказывал, что все происходит наяву. Это жизнь, во всех ее проявлениях, плохих и хороших.
Станислав, войдя в спальню, застал ее стоящей у окна. Подойдя со спины, он обнял ее за талию, мягко привлекая к себе. Погруженная в переживания, Бася не сразу его заметила.
- Что случилось? - поинтересовался он.
Ему показались странными широко распахнутые глаза Баси с увеличившимися, как у кошки в темноте, зрачками, на фоне бледного лица. Он нежно поцеловал ее в обнаженное плечо, ни сколько не смущаясь близкого присутствия Сауле, и прижался щекой к волосам жены. В иной раз Бася непременно зашипела бы, возмущенная бесцеремонностью, которой он мог испортить хлипкое творение из волос и шпилек, на создание которого ушло два часа, но сейчас не обратила на подобный пустяк внимания. Ища поддержки и тепла в столь значимый момент своей жизни, она переплела свои руки с его руками, чувствуя как в глубине души разливается трепет от горячего прикосновения сильных мужских пальцев, как щекочет, слегка покалывая, кожу у виска жесткая щетина. Их призрачные лица и фигуры отражались в темном оконном стекле, как в старинном зеркале. Станислав, глядя на их отражения, думал, что никогда прежде его Бася не выглядела настолько прекрасной и волнующей. В платье из тяжелого бархата винного оттенка, открывавшего в глубоком декольте золотистые плечи, грудь и часть спины по линии лопаток, с замысловатой прической "а-ля Сиси", где часть блестящих черных волос спадала длинными завитками до пояса, а часть, приподнятая вверх на затылок, лежала венцом из толстых кос. Никаких ожерелий и браслетов, жемчугов и подвесок не требовалось, чтобы подчеркнуть благородный изгиб длинной стройной шеи, изящество тонких кистей рук и прелесть лица. Лишь золотой медальон на цепочке тускло мерцал в свете горящей на столике лампы. Яновский крепко сжал ее в объятиях, прислонив спиной к гофрированной сорочке на своей груди.
Тихо тикали старые часы на стене, потрескивали в топке стояка поленья. В комнате пахло керосином от лампы и кисловатым ароматом мелисы, исходящим от их одежд. У дверей замерла Сауле, восторженно наблюдая за влюбленной парой, и Басе показалось, что спальня, безобразная и мрачная в своей бедности убранства стала привлекательной и уютной. Это мгновение, эта сцена у окна навсегда останутся в ее памяти!
- Если бы ты знала, как сильно я тебя люблю, моя милая,- звучал приятный мужской голос у нее за спиной, согревая жарким дыханием затылок.
Она знала, а точнее сказать, чувствовала его любовь в эти блаженные для обоих минуты счастья. Порой не нужно слов, достаточно просто нежного прикосновения к щеке, ободряющих объятий и легкого дыхания, колеблющего волосы у виска, чтобы проникнуться тихой радостью от ощущения родства души стоящего рядом с тобой человека.
Глядя на мутное отражение лица Станислава в окне, Бася шепотом спросила:
- Мне так хочется, чтобы у нас появился малыш.
Она не выпалила в лоб волнующую новость, а только намекнула на возможность перемен, но и того оказалось достаточно чтобы последовала незамедлительная реакция. Необъятное счастье оказалось нежнее хрусталя, и вот уже звон его осколков пронзительно звучал в ее голове. Пальцы мужа на ее руках дернулись, и тело Станислава напряглось, затвердело как у хищника, готового к прыжку.
- Ты не ведь не всерьез?! - спросил он внезапно охрипшим голосом, - Или же ...
- Что такого в том, если бы у нас появился малыш, - ощетинилась Бася. Она посмотрела через плечо на Станислава и он мог видеть, как огонек лампы раздвоился и заплясал в ее бездонных темных очах. - Ты что-то имеешь против детей?
- Не имею, конечно же, - примирительно сказал он, стараясь загладить мягкостью голоса вспышку тревоги, накрывшей его при одном лишь упоминании о возможности появления на свет младенца. - Очутись мы дома, в Мостовлянах или Бельцах, или в любом другом месте и при иных обстоятельствах, я, наверно, не желал бы ничего так сильно, как обзавестись маленьким наследником или наследницей. Но в нынешнем нашем положении ребенок - непозволительная роскошь. Он станет обузой.
У Баси в груди сердце сжалось в комок. Она никогда не думала о детях, и не представляла ответную реакцию мужчин на сей вопрос, но однозначно, все должно было быть не так. Он не имел права говорить подобные слова, глубоко уязвившие ее душу. "Ничего, - успокаивала она себя, - Я скажу ему после. У нас еще есть время. Он смирится с неизбежным, когда узнает правду, и даже обрадуется. Ведь он не может на самом деле считать ребенка обузой, потому что он частица нас. Просто нужно немного времени..."
Бася и Станислав одновременно взглянули на настенные часы. Ни одному из них в голову даже не закралась тень предчувствия, что времени у них как раз и не осталось.
За окном опять разгулялась метель. Снег сыпал и сыпал, несясь наискосок под порывами северного ветра, забиваясь в чердачные щели и спасительно пряча следы случайных прохожих.
На тротуаре стоял человек, глядя вверх, на освещенные окна третьего этажа дома на Георгиевском проспекте. В душе он понимал, что подсматривать за чужим счастьем постыдно и подло, но ничего не мог с собой поделать. Слишком уж открыто некоторые демонстрируют его, выпячивая на зависть другим, без утайки выставляя его в окне, как в витрине магазина.