- Сауле, гляди. Дом моего дядечки. Он хороший человек и я его очень люблю. Иногда он, конечно, поступал не правильно, но только потому, что хотел для меня счастья. Жаль, что мы с ним по-разному понимаем, как стать счастливым.
Выйдя на снег из саней, Бася смотрела на окна дома. Занавески на кухне отвешены, из трубы вился сизый дымок, растворяясь в воздухе. Знать, Марыся хозяйничает. На заднем дворе разрывались от лая собаки, почуяв чужаков. Их голосам вторило из гумна мычание коров, и гусиные крики с птичьего двора.
- Подожди, я скоро, - сказала Бася кучеру.
Она хотела убедится, что ее примут дома, прежде чем отпускать наемные сани восвояси. Едва нога в отороченном мехом сапожке ступила на порог, как входная дверь открылась и из нее высунулось румяное пухлое лицо Марыськи. Косынка на рыжих волосах как всегда сбилась набок, на лбу блестели капли пота. В этот час дня она обычно выпекала пироги. Наверное, поставила их в печь и сегодня, несмотря на большой праздник.
Глаза служанки чуть не выскочили из орбит. Она охнула, всплеснув руками, и вперевалку стала спускаться по ступенькам крыльца навстречу девушке.
- Панночка, родненькая.
Никогда раньше Марыся не проявляла чувств по отношению к Басе. Та приезжала из пансиона и уезжала, и для служки такие передвижения хозяйской племянницы казались привычными. Она знала, что девчонка рано или поздно вернется. Но после ее исчезновения с девичьего вечера, после скандала, что разразился, едва жених понял, что никто невесту искать не собирается, Марыся шибко распереживалась за панну. Пани Эльжбета, вовремя смекнувшая, кто мог умыкнуть племянницу мужа, из кожи вон лезла, чтобы убедить шляхтичей, родню пана Крушинского, не преследовать беглянку. Она много чего выдумала, но главный упор делала на беспутность и легкомыслие Баси, наводя тем самым жениха на мысли самому отказаться от девушки.
- Вы же ее расхваливали?- кипел от негодования жених.
- Так какую же невесту не хвалят, чтоб замуж выдать?! И рябую, и косую. Жаль, что так вышло.
- Вы вернете мне все до последней пенендзы, - пригрозил Крушинский, и пану Матэушу ничего не оставалось, как выплатить компенсацию и вернуть подарки не состоявшимся родственникам. Ох, как тяжко пани Эльжбета расставалась с добром. От сердца отрывала то, что уже считала своим. И сейчас Марыся знала, что пани не успокоилась. Сердце хозяйки пожирала ненависть к племяннице. За что больше тетка ненавидела девушку: за бегство из-под венца и позор на весь уезд или за подношения, с которыми пришлось расстаться - служанка не знала. Но то, что пани часто проклинала Басю, Марыся слышала не раз.
Схватив руками паненку за плечи, она сжала ее в объятиях так сильно, как только могла. Растроганная Бася покорно терпела жаркие поцелуи в обе щеки и жалостливые причитания.
-А, божа, мой божа. А дзе ж гэта вас панна насiла. А людзi мае мiлыя. А ѓжо думала, што нiколi вас не ѓбачу. Ой, ой! Якая ж вы цвiлая (бледная - бел.). На вас жа глядзець страшна.
Двери в сенцах хлопнули и под навес вышла пани Эльжбета. Она ничуть не изменилась за те пару месяцев, что они с Басей не виделись. Все те же голубые глаза, светлые волосы, и желчные складни в уголках рта на худом лице. Даже наряд ее остался прежним. Платье без кринолина, передник с большим карманом и засученные по локоть рукава. У ног пани Эльжбеты терлась полосатая кошка, хитро жмурясь и мурлыкая. Уж ей-то было безразлично появление пропавшей хозяйской племянницы, ибо отсутствие той в доме никак не сказалось ни на порции молока у сарая, ни на ласках пани. Животному при любых хозяевах жилось хорошо, потому что она не любила никого из людей, а была привязана к дому.
- Тетечка, - Бася первый раз в жизни назвала жену дядьки этим родственным словом.
Но та словно и не слышала трогательной нежности, прозвучавшей в голове племянницы. Бася высвободилась из объятий Марыськи, которая с тревогой поглядывала на хозяйку, подозревая, что с минуты на минуту разразится буря, и шагнула навстречу женщине.
- Стой там.
Льдинки в голубых глазах тетки заставили ее остаться на месте.
- Явилась таки, - сиплым голосом произнесла женщина. Взгляд пани Эльжбеты упал на сидящую в санях Сауле. - Нагулялась, натешилась, и ныне, значит, домой соизволила пожаловать. Да еще и побирушку с собой привезла. Нет, так дело не пойдет. Мы столько позора из-за тебя вытерпели, столько с Матэком слез пролили, не смея и нос на люди показать, что вот тебе мое последнее слово. Пока я жива, ноги твоей в этом доме не будет.
Бася, сложив руки на груди в искреннем недоумении, попробовала оправдаться.
- Какой позор, пани?! Я замужем. Мой муж Станислав Яновский. Я же письмо дядечке написала. Разве вы не получали?
- Да, да, получали, - скривила рот тетка. - Только по всему выходит, что сынок графский потешился с тобой, а потом, когда любовь прошла, бросил.
- С чего вы взяли?
- Да с того, милая, что о том намедни старый граф Матэку рассказал. Ни какая ты не жена его сыну. Иди от седово, аблуда, пока я метелкой тебя не погнала. Ступай в фольварок, раз думаешь, что родней приходишься Яновским. Они там все собрались. Постучи в двери, авось откроют. А здесь, чтоб духу твоего не было.
Басю окатило волной жара. На щеках вспыхнули яркие пятна. Ни когда пани Эльжбета не позволяла себе ранее разговаривать с ней в подобном тоне.
- Вы ничего не решаете. - звонким голосом заявила она. - Дядечка не позволит вам выгнать меня. Он меня любит.
- Ну, да. Особливо после того, как граф ему душу выел, когда Сташека привезли в Мостовляны. Вон!
Бася отшатнулась. На глаза навернулись слезы обиды. Она не особо любила тетку, отвечая равнодушием на ее холодность и сдержанность в выражении привязанности. Всегда принимала, как должное, ее придирки, упреки, злость. Они часто спорили и ругались, а после ссоры всегда наступал мир в семье. Но в эти минуты Бася совершенно ясно поняла, насколько тетка жестокий, черствый человек. В ее высохшем сердце за столько лет не нашлось места ни для нежности, ни для доброты, ни для сострадания. Эти чувства были ей чужды.
Женщины, молодая и старая, смотрел в упор друг на друга. Что после нашло на нее, Бася и сама не могла взять в толк, только с губ сорвались слова, которые, она знала, тетка ей никогда не простит.
- Ах, тетя! Я столько лет ждала, когда вы начнете хоть чуточку лучше относиться ко мне. Ждала, что однажды вы смягчитесь и полюбите меня. Примете меня, как родную. Но, видно, ошибалась в своих надеждах. Я так и осталась для вас чужой. Хорошо, пани Эльжбета, что вы не моя мать. Бог прав был, когда не дал вам детей, потому что у таких женщин, как вы, любви хватает только на кошку.
Всегда розовые щеки Марыськи побледнели от испуга, а Сауле, вжалась в сиденье саней, накрыла платком Жоржика, чтобы не залаял. Даже равнодушный к происходящему кучер приподнял кустистые брови, решив, что его пассажирка больно уж крута нравом.
Вот так люди сжигают мосты, которые могли бы еще пригодиться. Несколько слов, ударивших молотом по застарелой ране, и обратного пути уже не существует. То, что могла бы простить родная мать своему дитя, никогда и ни за что не простит чужой человек.
Единственная, чье лицо не дрогнуло, была пани Эльжбета. Она достала из кармана передника две книги и швырнула их Басе под ноги.
- Держи, неблагодарная. Твое приданое, что ты забыла в спешке забрать. То-то муж обрадуется богатству.
Бася подняла томики Лермонтова и Мицкевича и, повернувшись спиной к серым дощатым стенам дома, который когда-то, вечность назад, считала своим причалом, местом, где всегда ее ждал человек, принявший на себя роль отца, села в сани.
- Едем в фольварок Яновских.
Тетка ушла в сенцы, громко ударив дверью и ни разу не оглянувшись. И лишь Марыська, та самая толстая и неповоротливая старая дева, которую Бася иногда тиранила и над которой порой насмехалась, упала на колени возле саней и перекрестила девушку. Из ее маленьких, заплывших жиром глазок, струились крупные, как горошины, слезы.
- Дай божа табе добры лёс, панночка, - сказала она. - Пан Матэуш зранку ѓ касцёл пайшоѓ, а пасля на рэчку сабiраѓся. Так крыж на лёдзе прабiлi i ваду свенцiць будуць. Пагавары з панам, ён добры i не стане доѓга злаваць на свою цурку.
- Может быть позже, Марыся, но не сейчас. К тому же, я не думаю, что после всего сказанного, мы сможем ужиться с пани Эльжбетой под одной крышей. Видно, судьба у меня такая, приносить людям боль и ломать все на своем пути. Трогай, - приказала Бася кучеру.
Едва сани вылетели на дорогу, ведущую от хутора к графской усадьбе, Бася отринула от себя полностью воспоминания о ссоре с теткой, отмела прочь сомнения и стах, которые внушала ей одна только мысль опять появиться в фольварке, принадлежавшем отныне отцу Янины. Она твердо знала: там, за толстыми стенами, украшенными позолотой и дорогими тканями, среди великолепия предметов минувших эпох, прятали ее Станислава. Почему и зачем? Она собиралась это выяснить безотлогательно. С упорством быка, видящего перед собой красную тряпку, она готова была любой ценой достичь своей цели. Бася хотела видеть мужа. И не важно, желали ее принять в "полаццо" или нет. Если потребовалась, она могла бы в те мгновения головой биться о каменные стены особняка, крушить на своем путь любую преграду, идя на поводу горячей крови, кипевшей в жилах, наследства от южных предков отца, только чтобы попасть внутрь и обнять Станислава. Она свято верила, что он любит ее так же сильно, как и она его. И ради этой любви женщина могла совершить что угодно. Лишь чтоб ее второй половине сердца, которую она подарила любимому человеку, было хорошо и спакойно.
Сани вихрем неслись по дороге, поднимая в воздух снежную пыль, а Бася просила кучера ехать быстрее и быстрее. Мелькали необъятные просторы полей. В смазанное пятно сливались верстовые столбы, а солнце, стоявшее в зените, било в глаза. Бася больше не обращала внимание ни на Сауле, ни на щенка. Она даже забыла на миг, что у нее будет ребенок. Сняв перчатки, тонкая рука железной хваткой сжимала висевший на шее медальон, словно от него зависела дальнейшая судьба троих человек.
Кучер, помотрев на странную, с горящими диким огнем глазами, пассажирку, недовольно пробурчал:
- Каунерык бы закрылi, панi. А то так i да хваробы не доѓга.
Она только отмахнулась.
Сани мчали по единственной улице Белян. Из-под лошадиных копыт с воплями и оглушительным кудахтаньем разбеглались в стороны куры. Деревенские собаки громко лая, преследовали возок почти до самого фольварка. Бабы и мужики удивленно глядели вслед летящему возку, недоумевая, кто так торопится и куда. В деревне не принята спешка, а тут конь несется с пеной на губах, да еще кучер орет во всё горло: "С дороги! Посторонись"! Ну и дела! Летят, как на пожар.
Над головами пронеслась Брама с гербом Яновских. "Почему Соболевские его не стесали?" - мелькнула запоздалая мысль у Баси, когда они ехали по длинной подъездной аллее. Мрачные темно-зеленые сосны по-прежнему уходили в небо, сросшись кронами и образуя живой тоннель. У их основания росли, покрытые ныне снегом, кусты рододендронов, что некогда поразили наивную девочку своей экзатической красотой цветения. Зимой они выглядели жалкими. Кожистая листва свернулась в трубочки от мороза и грустно клонилась к земле. Но это ложное впечатление. Бася знала, что как только придет весна, рододендроны опять оживут, расправят листья, и покроются диковинными соцветиями. За соснами раскинулся вековой парк с цепью прудов. На своем месте стояла каменная беседка и так же, как прежде, клонились над берегами водоемов плакучие ивы. Усадьба ни сколько не изменилась. Живи в ней еще несколько хозяев, эти деревья, вода, дорога, выложенная булыжником, останутся прежними. Наверное, как и флюгер на крыше особняка.
- Сиди и жди меня, - приказала Бася Сауле, и добавила, обращаясь к кучеру, - А ты, не смей никуда ехать. Гроши получишь только, когда я выйду из дома.
Выпрямив плечи, поправив на груди распахнутый ворот красного бурнуса, Бася вышла из саней, догадываясь, что в сей каменный храм дворянской гордыни ей не легко будет попасть. Ее здесь не ждут и вовсе не рады такой гостье. Если старый хрыч распустил слух, что она не жена Станислава, значит он что-то затеял. Вот только знать бы - что? Неизвестность зияла внушительной брешью в броне упрямства. Но она не намерена была сдаваться, потому заглушив в себе первые ростки сомнения, Бася шагнула на большое крыльцо особняка.
Несколько раз ударив дверным молоточком и пододжав ответа, она с усмешкой догадалась, что открывать радушные хозяева, старые или новые, не намерены. От злости, накопившейся в душе после ссоры с теткой, она принялась стучать молотком без остановки. Пусть лакей, стоявший у дверей с той стороны дома, оглохнет. "Бах, бах, бах". Ни какого результата. Особняк будто вымер.
Запрокинув голову и глядя на окна второга этажа, она закричала во весь голос.
- Панове, что же вы не пускаете?! Отоприте двери. Я знаю, Станислав здесь. Сташек!
И опять стук дверного молотка. Устав барабанить, Бася в сердцах принялась пинать филенки ногами. Ее никто подобному не учил, и боже упаси, не показывал. Бернардинки, прививавшие воспитанницам добродетели, пришли бы в ужас от картины ломящейся в двери чужого дома бывшей пансионерки, забывшей правила хорошого тона. Если не пускают, следует, опустив голову, уйти, смириться с неизбежностью. Но Басю не так легко оказалось сломить.
- Пан Богуслав, пани Гелена, - кричала она, изо всех сил молотя кулаками в дерево дверей. - Если мне не откроют двери, я вернусь в местечко, залезу на колокольню собора и стану на весь свет кричать, что вы обманщики. Что вы прячете сына от его собственной жены. Поверьте, я так и сделаю. Мне нечего терять, ибо моя репутация погибла в глазах местных высокомаральных господ.
Черт побери, она готова была исполнить свое обещание, если в ближайшее время ее не приглосят войти в особняк.
На подъездной аллее появилась фигура всадника. Бася не потрудилась взглянуть, кого принесла нелегкая в этот час в поместье. Она сломя голову побежала к саням, где под ногами Сауле лежало сено, чтобы у пассажиров в пути не мерзли ступни. Взяв в руки охапку, она грозно потребовала у кучера:
- Спички давай. Что рот разинул!?
Ямщик протянул коробок, подумав про себя, что пани, видно, совсем с глуздов съехала (свихнулась, крыша поехала - бел.). Да, так почти и было. В спокойной обстановке, при других обстоятельствах, Бася и помыслить о подобном побоялась бы. Но глаза ей застила пелена ярости, кровь мощными толчками стучала в голове, толкая на отчаянные меры.
Разложив сено у дубовых дверей, она чиркнула спичкой. Не получилось. Пламя задул ветерок. Опять попробовала, и снова неудача. Выругавшись, как последний сапожник, используя самое грязное выражение, какое слышала от дядьки, она повторила еще потытку разжечь костер. Искры схватились за сухие травинки, но тут же потухли.
- Пся крэу!
-Что вы делаете?!
За спиной стоял Матиевский. Оставив лошадь у коновязи, он не слышно подошел ссади. Карие глаза с искренним изумлением взирали, как Бася раз за разом хочет разжечь огонь.
- Разве не видите? Пытаюсь устроить пожар, - огрызнулась она. Появление шляхтича ничуть не смутило Басю и не отвлекло от важного занятия. Словно они расстались на прошлой неделе. Пусть смотрит, решила она, лишь бы не мешал.
- Что, панна Барбара, в дом не пускают?
- Не, не пускают.
- И для того, чтобы войти, вы всерьез вознамерились жечь двери?
-А вы думаете я здесь в игрушки играю.
-Ну, тогда позвольте вам помочь. Вы не правильно делаете. Давайте, я вам покажу, как надо.
Матиевский забрал у нее из руки коробок. Присев на корточки, он прикрыл рукой от ветра крошечное пламя на спичке, и когда сено начало тлеть, он заслонил его полой модного кожуха с венгерскими петлями, осторожно дуя на искры.
- Готово.
Бася обескураженно глядела на Матиевского. У нее возникло ощущение, что они, как шкодливые дети, задумавшие большую пакость, чтобы позлить взрослых. Никогда бы не подумала она, что Матиевский, благодарный по гроб жизни Яновским за их помощь в прошлом, отважится поддержать ее преступные намерения. Ворс от лисьей шапки ложился на глаза молодому мужчине, на затылке болтался пушистый хвост зверька. Пан Кшисек был в своем репертуаре: одетый с иголочки, как лондонский денди, веселый. Учиняя пожар под дверями дома, в котором его Яновские принимали за своего человека, он не переставал улыбаться. "Милый, Ксишек. Какой же ты все таки..." - подумала она с нежностью, глядя на Матиевского. Не было такого слова, которое она могла бы подобрать, чтобы описать, что в эти минуты чувствовала к нему.
- Что далее? - спросила Бася.
- Это я у вас хотел спросить, - подразнил ее Матиевский.- Наверное, надо подождать, когда хозяева выбегут тушить пожар. Но можно пробраться внутрь и с черного хода.
- Не годится мне, как чернавке, стучаться в заднюю дверь, - заявила высокомерно Бася. Ее черные брови сошлись на переносице от возмущения. Еще чего не хватало! Красться, подобно ворам через флигель или кухню. - Если идти, так только через парадную.
Дым повалил столбом в небо. Сено не столько горело, столько телело, но вонь от него исходила невыносимая.
- Ждем, когда нас впустят, -сказал Матиевский.
У окна второго этажа стоял пан Богуслав. Он растерянно потирал высокий лоб, наблюдая, как внизу, на крыльце особняка, горит кучка сена.
- Вот паршивец,- ругнулся он,- Веселится. Еще и помог огонь раздуть. Ужо я табе, пан Кшисек.
Послышались тихие шаги и к Яновскому подошел Юзеф Соболевский. Он тоже выглянул из окна.
- Я распорядился их впустить.
- Зачем? Чтобы эта особа на уши весь дом поставила. Станислав не должен узнать, что она появлялась в фольварке.
- Вы пологаете, если я ее не впущу, она уйдет? - ответил Соболевский, -Плохо же вы разбираетесь в людях. Посмотрите на эту шалёную (сумасшедшая, безумная - пол., бел.) бабу. Она только двери подожгла, а может потом и весь дом спалить. Еще и на колокольню заберется, как обещала. Стыда не оберемся.
- Поступайте, как знаете, - сдался граф Яновский. - Но чтоб в доме тишина стояла. Сын без памяти. Кто занет, ежели ее голос услышит, может в себя придти. Ни вам, ни мне не поздаровится, если он ее увидит и поговорит.
- Да что вы все боитесь. Даже от вида собственной тени стали шарахаться. Или вас совесть заела, пан Богуслав? На попятную желаете пойти? Не выйдет, куманек. Я много сил и денег вложил в дело, чтобы брак этой оборванки и вашего сына признали не действительным. Еще не все готово. Пока что она его жена. Время нужно, чтобы бумаги официально оформить. А для этого необходимо ее убрать из под ног, чтоб не путалась и не вопила на весь свет о вашем родстве. Девчонку нужно убедить самой отказаться от мужа и спровадить как можно дальше от здешних мест.
- Как я это сделаю? - яростно выкрикнул пан Богуслав. - Вы разве не видите, что она за человек.
- Вы только начните разговор, - убеждал графа Соболевский, - А я уж вас поддержу. Я знаю, что сказать.
- Добже, черт с вами, пан Юзеф. Велите ее в кабинет вести, а Матиевского на поруки Юленьке отправьте. Пусть пока ее развлекает, а уж я после с ним разберусь. Свинтус неблагодарный!
- Черт всегда со мной, пан граф, - хищно улыбнулся Юзеф Соболевский. Его зеленые глаза мерцали в свете дня недобрыми искорками, - Он мой верный помощник.
"Глаза, как у змеи", - пришло на ум Яновскому сравнение. У него всегда по спине мурашки бегали, когда банкир глядел на него так, как сейчас.
Заскрежетал ключ в замочной скважине и двери отворились. На пороге стояла женщина в черном одеянии. Увидев ее, Бася едва не присела на крыльцо, почуяв в ногах слобость. Пани Гелена. Вот кто изменился, на кого не возможно было глядеть без тревоги и жалости. В пышных волосах, которые Бася когда-то приняла за парик, виднелась густая седина. Худой стан ее, казалось, еще больше истончал. На руках, которыми она держалась за дверь, бугрились вени, а кожа лица приобрела шафрановый цвет. Пани мгновенно постарела, будто усохла изнутри. На лбу и щеках появилось множество глубоких морщин, делавших ее и без того некрасивое лицо, еще более непривлекательным.
- Милости прошу, - сказала она бесцветным голосом и отошла в сторону, пропуская Басю и Матиевского вглубь парадной. Женщина взглядом указала лакею на крыльцо, где горело сено, и тот кинулся его затаптывать ногами да кидать пригоршнями снег с балюстрады, чтоб сбить пламя. Другой слуга принял из рук Баси бурнус, шляпку и перчатки.
- Пани Гелена, - Бася виновато свесила голову, млея от страха, что черный цвет траура может означать смерть Сташека. - Кто-то умер?
Глаза графини внимательно смотрели в глаза Баси. После короткой заминки она пояснила, криво усмехнувшись.
- Умер мой единственный внук.
- А Станислав? Где он!
Графиня не ответила, повернулась в Матиевскому, который смущенно топтался за спиной Баси, и попрасила его пройти в салон.
- Составьте Юленьке компанию в трик-трак. А вы, панна, следуйте за мной. С вами хотят поговорить.
Графиня безмолвно повела Басю по знакомым парадным пакоям особняка. Следуя за ней шаг в шаг, Бася невольно вспоминала, как пришла в этот дом в первый раз. Часы все так же тикали, отсчитывая неумолимый бег времени и, кажется, их стало даже больше. На потолках парили нимфы и фавны, бежала охотница-Артемида, преследуя Актеона. На старом месте в Белой комнате лежал дивный по красоте ковер, в Большой гостиной стояло черное пианино. Бася словно на яву увидела сидящего за клавиатурой Станислава, себя в нарядном бежевом платье, и где-то в памяти зазвучали отголосками слов: "Pieśń do Ojczyzny zna swój szlak,
wirując w niebie niby ptak..." (Песнь об Отчизне знает свiй путь, кружится в небе словно птица... -пол.)
Пани Гелена повела ее по "черной" лестнице на втрой этаж. У закрытых дверей одной из комнат она остановилась. Взяла Басю за руку и крепко ее пожала.
- Девочка, что бы ты не натворила в прошлом, и чего я бы тебе ни наговорила, я все равно не перестаю восхищаться силой твоего духа, - выцветшие от горя глаза женщины увлажнились слезами. - Если ты действительно любишь моего сына, помни: чтобы тебе не сказали за этими дверями два чудовища, не слушай их и не верь.
Она распахнула перед девушкой двери и втолкнула ее в комнату.
В кабинете стояла тишина. Горел огонь в камине. На стенах, обшитых темными панелями, отпечатались тени людей. Кто-то нарочно прикрыл окна партьерами, чтобы превратить день в ночь.
По углам помещения притаились, как пауки в ожидании жертвы, два человека. Пан Богуслав и отец Янины, банкир Соболевский. Они комфортно расположились в креслах, внимательно глядя только что вошедшую Басю.
Соболевский на правах хозяина дома встал, и подал гостье стул.
Богуслав Яновский молчал, мрачно рассматривая новоявленную невестку из-под насупленных бровей. Волосы графа побелели, как лунь. Он, как и его жена, не выглядели ни здоровыми, ни счастливыми. Зато Соболевский, высокий и сухопарый мужчина, просто излучал уверенность в собственных силах и казался образчиком спокойствия. Про таких говорят: в огне не горят и в воде - не тонут. Все им ни по чем.
- Я хочу увидеть мужа, - без предисловий начала Бася.
- Мужа? - переспросил Соболевский, возвратясь на прежне место в кресле. - О ком вы говорите, панна?
- Я говорю о Станиславе. Он исчез более двух недель назад в Вильно и я едва не сошла ума не, гадая где он, что с ним произошло. Мы собирались уехать после Сильвестрова дня за границу, но он ушел ночью из дома и не вернулся. Спустя неделю мне повезло. Пришел человек, который рассказал, что видел, как Станислава увозили в коляске с набережной Вилии. Он подсказал, что егонужно искать в Мостовлянах. Скажите, он в доме или его арестовал Бурмин?
- Кто тот человек, что поведал вам о происшествии?- поинтересовался Соболевский, в то время как пан Богуслав продолжал отмалчиваться.
- Не важно, кто он. Я ему верю.
- Ну, раз он все видел, то почему не сказал о том, в каком виде пана Станислава привезли домой?
- Не понимаю, - растерянно произнесла Бася. - Мне сообщили, что Сташек был без чувств. Я думала, что это просто обморок. Что с ним?
Граф откашлялся и наконец подал голос.
- Мой сын упал с крыши. С высоты четвертого этажа на тротуар. Если бы не сугроб снега, который дворник случайно позабыл убрать, его бы не было в живых, панна. У него сломаны обе ноги, ребра, левая рука, мучают боли в спине, и один бог знает, что с головой. С той поры, как его привезли, он ни разу не приходил в себя.
Яновский врал. К сыну возвращалось сознание. Он стонал от боли, кричал так громко, что его голос разносился по всему дому. Уездный доктор, вправив на место конечности и наложив шины, выписал больному настойку опия, чтобы облегчить страдания. Он наказывал, во что бы то ни стало, держать пациента в лежачем положении и, по возможности, не давать ему двигаться.
- Не известно, что у него с головой. При падении с такой высоты он мог получить, как минимум, сотрясение мозга, - утверждал местачковый эскулап.- Если откроется рвота - так оно и есть.
В наркотическом бреду Станислав говорил ужасные вещи, от которых у родителей вставали дыбом волосы. Поэтому входить к больному в спальню запретили всем слугам, кроме Янека. Мать и сестра сами ухаживали за ним, обтирали искалеченное тело тряпочками, выносили "утку" и по очереди дежурили у его ложа. Случалось, он приходил в себя на короткое время, трезво понимая, где он и что случилось. И вот тогда наступало самое страшное, ибо Станислав рвался подняться с постели и требовал отвезти его в Вильно. В конце концов, во избежание больших увечий, его пришлось привязать к кровати бинтами.
- Там моя Бася, - говорил он. - Она одна. Вы не понимаете?! Если меня не пускаете, привезите ее сюда, в Мостовляны. Мама, пошли кого-нибудь за ней в Вильно.
В такие минуты пани Гелена крепко держалась за столбик кровати, сжимала зубы, чтобы не выдать всей боли, от которой горела ее душа при виде мучений сына. Только после порции опия, когда ее Сташек умолкал, плывя на волнах наркотических грез, она могла отдышаться. Выйдя в соседнюю гардеробную, где ее никто не видел и не слышал, женщина давала волю слезам. Ей терзала почти так же боль, как сына. Она хотела, если бы то было возможно, отдать собственные ноги своему ребенку, забрать себе его страдания, только чтоб избавить Сташека от страданий. Его муки стали ее муками, ибо она чувствовала их каждой частицей тела, как может чувствовать только мать. Ее душа горела не меньше, а может, даже и больше, потому что в отличие от Станислава, опоенного лауданумом, ее ни на миг не посещало забвение.
Она ничего не могла сделать и ничем не могла помочь сыну. Два скорпиона следили за ней. Да и толку с того, что она послала бы за девушкой, признала ту невесткой. Басю никто бы не допустил в дом, ее бы просто уничтожили. Пани Гелена оказалась одна на стороне своего мальчика. Одна против двух сильных мужчин. И она была не в состоянии что-либо предпринять. Сознание собственного бессилия еще больше причиняло женщине боль. А сын продолжал звать девушку. В бреду и в сознании. И слушая его вопли, пани Гелене хотелось выть от отчаянья, бежать на край света, лишь бы умолк в ее ушах голос, повторяющий "Бася, Бася!.." Пречистая дева, как это страшно!
Бася словно окаменела. Стало трудно дышать, а на висках выступили бисеринки пота.
- Все это ваша вина, бессовестная вы девка, - жужжал издалека голос Богуслава Яновского. - Если бы он не встретил вас, не случилось бы той проклятой дуэли. Ему не пришлось бы скитаться, промышляя бог знает чем, играть в карты. Его жизнь сложилась бы совершенно по-иному...
"Не слушай и не верь им".
- Пустите меня к нему, - взмолилась она.
- Зачем? Чтобы еще больше умножить его муки? Нет, ma chérie (моя милая- фр.). Вы виновны в его страданиях, в почти рухнувшей жизни. И вы исправите свои ошибки.
- Как? Скажите, как я могу исправить невольно причиненный вред?
- Я требую, чтобы вы, панна Барбара, незамедлительно покинули этот дом и навсегда исчезли из его жизни. Понимаете?! Навсегда.
Рот старика Яновского скривился от ненависти. Бася испугалась. Поняла, что сейчас ее выставят вон за порог дома и больше не предвидится ни малейшего шанса увидеть Станислава.
- Все что угодно, только не это, - воскликнула она. Голос ее дрожал. - Вы требуете невозможного, пан Богуслав. Он мой муж и я клялась перед богом его любить, быть с ним в горе и радости.
- Перед каким богом, позвольте поинтересоваться? - вмешался Соболевский, раскуривая сигару. Его очень занимал разговор свекра и невестки, и при иных обстоятельствах он непременно смаковал бы все подробности "семейной драмы", но его поджимало время. Будучи деловым человеком, он не любил ходить кругами, берясь за дело издалека. Привык сходу приступать к самой сути вопроса.
- Простите, не понимаю?
- Венчали вас в костёле? Это перед лицом нашего Бога вы приносили брачные обеты? Вы, православная.
Бася замерла.
- Вижу, что вы растеряны и немного не понимаете, о чем я толкую, - улыбнулся Соболевский, выпуская изо рта клубы дыма. - Хорошо, я вам сейчас все объясню. Я и пан Богуслав вполне допускаем, что Станислав, движимый страстью и мечтой скорее заполучить вас в свои объятия, венчался с вами и был искренним и честным в своем поступке. Но ваш брак не имеет силы, мадемуазель.
- Вы лжете. Я не верю вам, - закричала Бася.
- Тише, - прошипел Юзеф Соболевский. Он поднялся с кресла и в пару шагов оказался перед девушкой, нависнув над ней. - Не шумите. В доме больной человек. К несчастью, это правда. Горькая, соглашусь я, но все же, правда. До того, как вас дядюшка привез сюда из Каменска после смерти родителей, вы, панна Барбара, были крещены в православной церкви. Вот выписка из церковной книги. Мой человек специально ездил в Брянскую губернию, чтобы взять бумагу. - Соболевский достал из ящика стола лист, испещрённый убористым почерком, с печатями патриархата, и подал его Басе, - Пан Матэуш тихо вас перекрестил в католичество. Потому люди думали, что вы истинная католичка. Да, кое-кто шептался, но то были просто домыслы сплетников. Я же вам открываю истину, заверенную печатями. По законам греческой церкви вы все равно остаетесь православной. Прежде чем вступать в брак с католиком, надлежало получить разрешение бискупа Краковского, позволявшего совершить таинство брака между людьми разной веры. Видно, Сташек так спешил, что напрочь забыл получить разрешение. А может и вовсе не знал, что вы были православной. Или знал? А, может, не мог? Ваш брак не имеет силы. Осталось лишь дождаться из Кракова необходимые бумаги и покончить с недоразумением под названием "Брак".
- А это - ваша метрика, - заявил Богуслав, швырнув Басе под ноги ее свидетельство о рождении. Он достал ее из нагрудного кармана жилета. - Бжезинский любезно предоставил ее нам. Какой конфуз, панна. Все считали вас полькой, а вы оказывается русская.
Оставалось только догадываться о причинах, которыми руководствовался дядька, отдавая графу метрику. Он столько раз говорил племяннице, чтобы она ее никому не показывала, никому не признавалась о ее содержании. И вот!
- Вы не сможете добиться расторжения брака, - напустив на себя невозмутимый вид, проговорила Бася, хотя внутри у нее все вибрировало от напряжения. - Это очень сложно и долго.
Соболевский хмыкнул и погасил окурок в хрустальной пепельнице.
- В другое время - да. Но, видите ли, в наши дни ксёндзы и бискупы очень злы на русских чиновников. Да и вообще на русских, как таковых. Немного денег на нужды святой церкви, пару слов, и невозможное становится возможным. Поверьте, епископу Гинтовту только в радость хоть как-то насолить русским. Пусть это даже всего лишь маленькая глупая девочка.
- Можете делать, что хотите. Бить меня, душить, резать, но я не уеду. Я не брошу того, кого люблю. Он нуждается во мне, я это чувствую. Вам не понять, на что готова женщина, чтобы защитить свою любовь. Можете не пускать меня на порог, но я каждый день стану приходить под окна дома и кричать, пока у меня не сорвется голос. Звать Сташека, пока он меня н услышит. Я добьюсь встречи с ним.
- Я вас понял, панна Барбара, - натянуто улыбнулся Соболевский. - Что ж, зайдем с другой стороны. Даже если Станислав поправится, ему грозит арест. Ни кто не снимал с него ответственности за бегство после дуэли. Для человека, перенесшего недавно тяжелую болезнь, заключение в острог, суд, ссылка покажутся адом. К тому же, в бреду он говорил о контрабанде оружия, о стычке на границе с конным разъездом, в которой погибли люди и еще о многом другом.
Взгляды Соболевского и Яновского скрестились, как два кинжала. Пан Богуслав получил от союзника предательский удар в спину. Ни одна душа не могла знать то, что нес в бреду его сын. Откуда гад ползучий все разузнал? Змея, как есть змея! Но вслух у Яновского вырвался лишь сдавленный возглас протеста.
- Одно мое слово властям, и пан Станислав не просто отправится в ссылку. Его ждет виселица. Желаете ли вы любимому подобной судьбы!?
Нет, она не желала.
- Как можно быть столь бесчеловечным! - тихо скала она. - Что вам с того, что я его оставлю, пан Юзеф? В чем ваша корысть и интерес пана Богуслава? Здесь ведь не просто неприязнь к моей бедности. В том, что я не подхожу Станиславу по меркам высшего общества.
- Вы когда-то дружили с моей дочерью, -отвечал ей Соболевский.- Она очень тепло о вас отзывалась, и я в какой-то мере вас уважал за эту дружбу. Помните,я однажды даже подарил вам книгу стихов Лермонтова?! Но после того, как вы перешли Янине дорогу и расстроили почти решенную помолвку со Станиславом, я взглянул на вас другими глазами. Человек, предающий доверие друга, не заслуживает снисходительности. С ним нужно поступать так, как он того заслуживает. Как поступает он с другими людьми. Панна Барбара, полтора года назад ваше появление нарушило мои планы относительно брака дочери и фольварка. Тогда я стерпел, хотя руки и чесались вас проучить. И снова, спустя время, вы стоите на моем пути, как камень на дороге, что мешает ехать коляске дальше. Если камень убрать, путь покажется легким и приятным. Если же его оставить, то препятствие лишь усложнит жизнь вознице. Я предпочитаю убирать камни со своего пути всеми доступными средствами. После расторжения брака, если здоровье Сташека позволит, он и Янина поженятся. Это разумная развязка затянувшейся истории. Каждый получит то, что хотел. Я - зятя-дворянина. Дочь - приятного ее сердцу мужа. Граф - оплаченные долги и кредит в банке, а Станислав - этот фольварок, жизнь, к которой он привык и большие перспективы на будущее. Мир жесток, дитя. В нем правят сила и деньги. А любовь зачастую мешает жить спокойно и благополучно. Если вы любите Станислава, а вы его любите, я знаю, вы оставите его в покое и облегчите ему жизнь. Иначе с ним случится все то, о чем я говорил ранее. Что вы выберете? Любовь до гробовой доски или жизнь, в которой все будут счастливы и довольны? Решайте, панна Барбара, ваше слово последнее!
Вспомнился вечер, гадание Лёдзи и ее слова: "Король Жезлов ушел вниз. Возле него карта Смерти. Эта старший Аркан, предвещающий неизбежный, естественный уход". " Он умрет?" - спросила тогда Бася. "Не обязательно. Уход означает не столько смерть, сколько перелом в жизни. Но однозначно - он с вами не останется".
Карты не обманули. Глупое гадание, шутливое развлечение с целью отвлечь хозяйку от разговора мужчин, оказалось пророческим.
Поддавшись порыву надежды, Бася вскочила со стула и упала на колени перед старым графом Богуславом.
- Сжальтесь!
Только одно слово, но сколько в нем было чувств. "Помоги!- молила она глазами пана Богуслава. - Ты же человек, отец. Как можешь ты слушать столь чудовищные речи и молчать. Как совесть позволяет тебе переступить через сына, через его волю, выбор, желания. Отдать на растерзание стервятника? У меня будет твой внук или внучка. Что же ты молчишь?!"
Граф Яновский, не выдержав умоляющего взгляда Баси, отвернулся, прикрыв рукой глаза. Откуда девочка могла знать, что старик давно уже обменял и сына, и совесть на мешок с деньгами. Взывать к его душе, все равно, что просить немого подать голос.
"Молчишь, пан Богуслав. Ну, так и я буду молчать, - думала Бася. Последняя искорка надежды на его помощь угасла. Она медленно встала с колен и вернулась на прежнее место. - Мое бедное дитя, что бы с нами не произошло в дальнейшем, куда бы нас не закинула судьба, как бы она не била нас, не пытала, я выстою ради тебя и твоего отца. Это седой старик не заслужил права зваться твоим дедом, потому что и отцом никогда настоящим не был. Я никогда им не расскажу о тебе, как и не поведаю тебе, когда ты появишься на свет и подрастешь, чего стоило мне принять самое трудное решение в жизни".
- Я уеду - сказала тихо она.
Черные глаза Баси мерцали в отблесках горящего в камине огня. В них не виднелось слез. Они сияли от боли в сердце, от ненависти к большим и сильным мужчинам, которым она не могла больше противится. Любить человека просто, здесь не нужно особой храбрости и твердости характера. Гораздо сложнее принять решение отказаться от любви во имя блага любимого человека. Не каждый на такое способен, заранее понимая, что возврата к былому не случится и еще одного прощения, как бы не каялся, не получить.
- Отлично, милочка, - равнодушно заявил Соболевский. - Тогда вам нужно сделать еще одно маленькое дело, чтобы окончательно уверить нас в своей доброй воле.
Он пригласил жестом Басю подойти к столу и положил перед ней чистый лист бумаги и ручку.
- Напишите Станиславу письмо.
Она непонимающе воззрилась на мужчину.
- Пишите что-нибудь такое, что навсегда заставило бы его перестать думать о вас, кидаться на поиски, мечтать о встречи. Можно несколько хлестких слов, но чтоб они проникли в душу. Вы же можете, я знаю, вы же образованная и умная.
- Нельзя без этого? - буркнул граф, которому не терпелось поскорее убежать из кабинета, закрыться в своей спальне и напиться до чертиков. - Сына может убить подобное послание.
- А мы покажем его после, когда он выздоровеет, - оптимистично заявил Соболевский, всовывая ручку в негнущиеся пальцы Баси. - Давайте поскорее, панна. Время близится к обеду и я хотел бы спокойно, в тишине, поесть.
Она писала долго, много раз перечеркивала написанное, комкала листы и начинала с начала письмо. Только сколь не пыталась, ни чего не выходило. В конец лишившись терпения, Соболевский собственноручно продиктовал ей несколько предложений, и Бася их нацарапала дрожащей рукой на бумаге.
- Вот и все. Каждый получил свое, -заявил пан Юзеф, забирая со стола записку. - Но я не забыл о вас, панна Беланович. Держите. Это рекомендательные письма. Вы получили хорошее образование и сможете устроиться гувернанткой или няней в приличную семью. И еще возьми это.
Он достал из стола черный мешочек и дал его Басе.
-Что здесь?
- Потом успеете узнать. А теперь пора прощаться. Всех вам благ, дорогуша. Не вешайте нос. В мире полно дурней, подобных нашему Станиславу. Охмурить и женить на себе одного из таких для вас не составит труда.
Она не помнила, как вышла из особняка. Словно в тумане перед глазами промелькнуло лицо графини и растворилось в сумраке притихшего дома. В лицо ударил морозец, запахло хвоей от старых сосен, и вот уже она сидит в санях, которые ее везут куда-то, а рядом, прижавшись к ее плечу, тихим голосом подвывает песенку на литовском Сауле. За навесом возка проносятся поля, уходя в горизонт, мелькают дома местечка.
Бася удивлённо поглядела на мешочек, который все еще механически сжимала в руке. Развязав тесемку, она его потрясла и на платье выпали бумажные ассигнации. Много, очень много денег. Ее тридцать серебряников.
Проезжая площадь в Мостовлянах, она попросила кучера остановиться. Вышла и направилась к православной церкви. На паперти стояли нищий старик и маленький мальчик с сумой.
- Возьми, - сказала девушка в красном бурнусе, кидая в протянутую мальчишкой торбу все деньги, что дал ей Соболевский. Нищему старику в тот день показалось, что на него с небес упала божья благодать. Никогда в жизни он не видал столько грошей.
- За кого молится, панна? - пораженно бормотал старик.
- Поставь свечку во здравие рабов божьих Станислава и Варвары.
Они ехали на станцию. Кучер гнал коня во всю его лошадиную силу, чтобы доставить вовремя пассажирок к дилижансу. Бася прижимала к груди щенка, словно его тепло могло отогреть холод, скопившийся сгустком внутри нее. Она отныне знала, где находится в теле человеческая душа, о которой все говорят, но никто ее не видел. Душа жила там, между легкими и впадинкой меж ключицами. Именно в этом месте девушке было больнее всего. Так тяжело, что трудно дышать. А еще одновременно с ледяным грузом внутри тела ширилась пустота. Басе казалось, что кто-то или что-то выпил до дна ее чувства. Так холодно и пусто, что совсем не хотелось плакать. Она успеет еще наплакаться, после, когда полностью осознает случившееся, а пока она не могла ни о чем думать. Ей хотелось спать. Закрыть глаза и улететь далеко в страну грез, где нет ни страданий, ни боли, ни человеческой жестокости.
- Панi, задаецца мне, што нас нехта хоча дагнаць, - сказал кучер, глядя через плечо.
Сани стали. По обе стороны дороги высились заснеженные холмы. Наверху одного из них застыла фигура человека на лошади. Он пришпорил коня и галопом понесся вниз по склону к возку.
"Кто бы это мог быть?" - думала Бася. И почти сразу догадалась. Матиевский.
Поравнявшись с санями, он на ходу спрыгнул с коня. Бася вышла ему на встречу. Оставалось около часа до дилижанса а ехать до станции еще две версты. Потому она не собиралась вести со шляхтичем долгий и тяжелый для обоих разговор. Просто хотела его уважить, перекинуться парой слов и продолжить путь.
Лицо Кшиштоффа раскраснелось от мороза. Шрам на щеке посинел и выглядел отталкивающе. Но Бася не замечала этого. Молодой человек - единственный, кого, похоже, волновала ее судьба в целом мире, не считая мужа. Оттого она восприняла его, почти как родного, не видя его недостатков. Ни внешних, ни внутренних.
- Куда вы? - выпалил он. - Куда вы едете?
- Пан Кшиштофф, я боюсь опоздать к дилижансу до Вильно. Поэтому, к сожалению не могу долго стоять на дороге.
- Я все знаю, - пылко вскликнул он. - Графиня рассказала. Я не могу вас отпустить, панна Бася. Как же вы будете жить одна, вдали от здешних мест.
- Здесь меня больше ничего не держит. У меня нет ни дома, ни семьи. Я чужая для здешних людей. И сколько бы я еще лет не провела в Мостовлянах, меня и тогда не примут за свою.
- Не уезжайте, - внезапно переменившимся голосом заговорил Матиевский. Он вплотную приблизился к Бася и с нежностью посмотрел той в глаза. - Я вас умоляю. Задержитесь хоть немного. Одно ваше слово, и я готов полностью переменить судьбу. Вашу и мою. Если для вас ненавистна мысль оставаться в здешних местах, я продам усадьбу и завод и увезу вас куда-угодно. Поверьте, мир большой и для нас всегда найдется в нем место. Как только эти монстры уладят дела с расторжением брака, я сделаю вас своей женой. Раньше я мог только мечтать о такой возможности, но при нынешних обстоятельствах...
- Вы очень благородный человек, - сказала Бася. Она отвернулась, чтобы не видеть той бури эмоций, которая бушевала сейчас в душе Матиевского и ясно отражалась в его карих глазах. Ей стала его хуже, совсем тошно от мысли, что сейчас Кшиштофф скажет то, чего не следует говорить. То, что она не хотела и не могла слушать. Не сейчас, когда она словно мертвая.
- Причем здесь благородство! - воскликнул Кшиштофф, с отчаяньем утопающего, глядя на лицо дорогой ему женщины, - Панна Барбара, я вас...
Бася не позволила ему произнести последнее слово, прижав ладонь к его губам.
- Милый, милый мой Кшисек. Мой верный рыцарь. Как же я хотела бы, чтобы наши жизни сложились по-иному и на пыльной дороге из двух всадников мое сердце выбрало бы именно вас. Вы такой замечательный. И честное слово, я вас люблю, но как брата, друга, человека родственного по духу. Я могла бы принять ваше великодушное предложение, ведь любая девушка в округе посчитала бы за счастье стать вашей женой .Но я этого не сделаю.
Ветерок гонял по земле поземку. Его дуновение подняло вверх снежную пыль, окатив стоявших на дороге людей сотнями белых кристалликов. Одна из снежинок упала на щеку Матиевского, растаяла, и побежала вниз, как слеза.
-Почему? - глухо спросил он. - Я никогда от вас ничего не потребую. Просто оставайтесь рядом, Бася. Мне и этого довольно, чтобы чувствовать себя счастливым. Я защищу вас от людской злобы, все сделаю, чтобы и вы хоть чуть-чуть обрели мир и покой в душе.
- Нет, - Бася покачала устало головой, - Не стоит обманываться. Рано или поздно вы бы устали ждать, надеяться, что я отвечу вам взаимностью, и потребовали любви. А я бы не смогла ее вам дать. Я не могу поступить с вами столь подло. Вы понимаете?!
-Да!
- Спасибо, Кшиштофф. Никто лучше вас не понимал меня , и никто не прощал мои глупости столь легко, как вы. Простите и в этот раз!
Ну, вот и еще одного человека она оттолкнула. Но по-другому нельзя. Кто-то, как ни Матиевский заслужил честности?! Он лучший из всех, но она его не любит.
Быстро вскочив в сани, пока пан Кшиштофф оцепенело стоял на дороге, осознавая услышанный отказ, и пока ему не взбрела в голову еще какая-нибудь идея ее спасения, Бася крикнула кучеру:
- Гони, а то опоздаем!
Когда они успели отъехать на достаточно большое расстояние, вслед саням ветер понес голос мужчины, крикнувшего на прощание той, которую любил: