Короткова Надежда Александровна : другие произведения.

Дар Божий. Пролог

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Зимней порой, возвращаясь с торгов, недалеко от тракта купец находит перевернутую колымагу, а в ней то, о чем больше всего мечтал в жизни. Товарищ говорит ему: "Бери, это дар Божий, нельзя от него отказываться". И купец, внемля совету друга, привозит находку домой... Но в жизни часто не все так просто, как кажется, и то, что сначала казалось подарком Небес, может обернуться проклятьем для всей купеческой семьи
  Лета 1552, в конце месяца студня по Можайской дороге волочился купеческий обоз, нагруженный под завязку товаром. Купцы возвращались из Нарева после мена в Москву в приподнятом расположении духа, радуясь удачному торгу. Среди гостей(1), сопровождавших товар, ехал на черном мерине Антип Федорович Колыванов, один из самых богатых купцов Гостинной сотни. Он вез домой иноземные ткани, англицкую бумагу, медную и оловянную кухонную утварь, кожи из Кордовы. В ящиках, туго набитых соломой, лежала бесценная стеклянная посуда из Вестфалии. Все это добро ему удалось выгодно обменять у голландцев на пушнину. По самым скромным подсчетам Антипа Федоровича, товара должно было хватить для торга аж до следующей зимы, а раз будет товар, будет и достаток. Рядом с каждым возком шел, вооруженный кордом или тесаком, холоп, да и сами купцы, которых в обозе собралось более десятка, не расставались ни днем, ни ночью с рукавницами и короткими мечами. Для торговых людей дороги во все времена оставались не спокойными, по этой причине, волей-неволей, гостям приходилось быть и купцами, и мытарями, и воинами.
  В тот зимний день светило солнце, небо выглядело безоблачным, бодро поскрипывал снег под полозьями саней, но, вопреки хорошей погоде, тракт выглядел пустынным. Только однажды, когда перевалило за полдень, мимо обоза вихрем промчалась колымага с дорогим кожаным верхом, в сопровождении кавалькады всадников.
  - Посторонись!
  Купцам пришлось прижать сани к обочине, но вечно спешащим иноземцам и этого оказалось мало. Как из худого мешка, посыпалась брань на немецком языке. Колымага и всадники, чуть замедлив ход, впритирку, еле-еле разминулись с купеческими возками, едва не столкнув их с дороги в сугробы. Лишь на миг перед глазами гостей ярко вспыхнули, начищенные до блеска, панцири, отражая лучи полуденного солнца, выглянула из оконца белокурая женская головка в меховой шапочке, снежная пыль взметнулась из-под копыт, и колымага с эскортом понеслась дальше на бешеной скорости.
  - Куда так летят? Чтобы шеи свернуть? - недоумевали гости. На Руси люди издревле никуда не спешили в дороге, ездили осторожно, зная, чем тише едешь, тем дальше будешь. А эти бессовестные? Галопам по европам, бегом, с руганью! Гость должен уметь терпеть, иначе товар не сбыть, но порой бесцеремонность и суета иноземцев переходила все меры дозволенного, вызывая в душе русских глухую злость.
  - Чтоб вам, нехристям, пусто стало. Чтобы вы головами навернули! - в сердцах пожелал Антип Федорович и плюнул кавалькаде вслед, обнаружив, что один из ящиков со стеклом выпал из саней в снег. Не дай бог, сокровище разбилось! Поставив вместе с холопом ящик на прежнее место, Колыванов, еще долго про себя честил, непонятно куда и зачем, торопившихся иноземцев.
  Ближе к вечеру погода начала меняться. Ясное небо на глазах темнело, поднялся сильный ветер и повалил снег. Тяжелые хлопья падали так густо, что дальше собственного носа не возможно было что-то рассмотреть. Привязав коня к одному из своих возков, Колыванов забрался внутрь саней, укутавшись в волчью шубу до самых кустистых бровей. Смерд, идущий поблизости, взял кобылку, тянущую сани, под уздцы, помогая вознице не сбиться с пути. Но, несмотря на теплый мех, сапоги на овчине, опашень и исподнее, Антип Федорович чувствовал, как холод пробирает его до костей. Вглядываясь в снежную мглу, он мечтал о том, как хорошо было бы нынче не трястись по сугробам среди метели, а оказаться в своих палатах, в теплой горнице, или в жарко натопленной мыльне, среди клубящегося пара. И чтобы жена, Марфа Степановна, крепко отходила его по голой спине и чреслам березовым веничком. А потом уж можно было бы пригубить хлебного кваса, побегать с пылу, с жару голышом по рыхлому снегу, вернуться в мыльню, да подмять на полку жену под себя, чувствуя под руками уютную мякоть ее пышного тела... Эх, хорошо дома!
  Но вскоре его мысли повернули в менее приятное русло. Антип Федорович вспомнил, что этой весной ему стукнет сорок один. Не старость, вестимо, но возраст почтенный. Двадцать лет он трудился, не покладая рук, и в жизни всего хватало в достатке: была, пока еще красивая, расторопная супруга, на которую он мог с легким сердцем оставить домашнее хозяйство под час длительных торговых разъездов; каменные палаты в Китай-городе - полная чаша - коловшие роскошью глаз ни одному боярину; домашней челяди столько - успевай только кормить; новенькие хоромы и две веси в Подмосковье на попечении тиуна. Всего хватало, но детей Бог не дал. Вот и размышлял Антип Федорович, уныло таращась на снежную пелену, о том, кто станет его с Марфой Степановной смотреть на старости лет? Кто закроет им глаза, когда души отлетят к Богу? Кому останется нажитое после смерти? Это по молодости богатство застит глаза и, кажется, кроме него, нет ничего важнее, но когда первая седина появляется на висках, приходит понимание, что не в богатстве счастье, а в том, кого оставишь после себя. На сердце Антипа Федоровича скребли кошки от тоски. У брата Василия и товарищей, женские половины хором звенели от детских голосов, а в Колывановских палатах царила тишина. Они с Марфушей еще молодые, говорили Антипу друзья, еще будет потомство, и тут же советовали обрюхатить приглянувшуюся холопку из деревенских. Возможно, он прислушался бы к их словам, если бы меньше любил и уважал Марфу. Но так уж случилось, что в жене он души не чаял, и больше смерти боялся испортить тот нежный и доверительный лад, что давно установился меж ними. "Может сиротку какую возьмем?" - как-то однажды, пару лет назад, когда Антип Федорович находился в благостном расположении духа, робко предложила Марфа Степановна, доведенная до отчаянья одиночеством. Он тогда наотрез отказался. Зачем ему в доме чужое семя? Кто знает, что из него вырастет? Другое дело - племянники, которых имелось в избытке, но и им Антип Федорович пока не горел желанием завещать имущество, пока еще тая в душе надежду обзавестись собственным приплодом. А вдруг... Был готов даже примириться с рождением дочки, если не суждено иметь сыновей, все равно кто, лишь бы своя кровиночка. Но время безжалостно летело, Марфа старела, надежда таяла, как весенний снег, пока не исчезла совсем...
  От тоскливых мыслей, назойливо лезших в голову, Антип Федорович завертелся в санях как на иголках. Чтобы отвлечься, опять сел на коня, направив его в голову обоза. В лицо бил встречный ветер, ослепляя иглами снега. Не успел он миновать и половины возков, как его занесло с головы до ног белым покровом. Снег налип на меховую шапку, на шубу, на кучерявую рыжую бороду и усы, укрыл круп мерина и длинную гриву. Тракт стремительно заметало. Вьюга резко меняла направление, кружила ледяными вихрями в промозглой тьме, люди двигались с трудом, по колено в сугробах, кони выбивались из сил. Факелы не помогали. Их несколько раз пробовали зажечь, но огня хватало ненадолго - почти сразу пламя гасло под сильными порывами ветра. Зюзя не на шутку разошелся нынешним вечером.
  - Мы давно уже должны быть в Строгановской вотчине. А ее все нет, - прокричал Антип Федорович, приблизившись к купцу Федосу Овчине, проторявшему путь обозу среди метели. К боярину Строганову обоз ехал по делу, Колыванова подвязали забрать годовую дань, что задолжал боярин в царскую казну. - Вешек не видать, а должны стоять. Что-то мне это не нравится.
  - Сам знаю про вешки, - отвечал Овчина, прикладывая ладонь козырьком к глазам, выглядывая что-то в снежной пурге. -Не хочу людей зря волновать, но, кажется, мы сбились с гостинца. Тут, в бок от главной дороги, другая дорога идет, помнишь? Крюк делает через лес и речку. Выходит к Строгановским владениям, но с другой стороны. Сдается мне, мы по этой дороге ныне пробираемся.
  - Тьфу на тебя, Овчина! Где были твои глаза, когда ты на нее сворачивал?
  - А твои?
  Можно был сколько угодно ругаться, но делу этим не поможешь. Постепенно до всех, кто ехал в обозе, начало доходить, что они направляются не туда, куда надо. Впереди вырос густой лес, принял незадачливых купцов в свои объятия, обступив их стеной с двух сторон. Ветер стонал в верхушках елей, трещали и раскачивались под его ударами многолетние сосны. Люди еле волокли ноги от усталости, двигаясь по дороге уже почти на ощупь. Обнадеживала лишь мысль, что рано или поздно, они все равно доберутся до жилья, хотя было жаль измученных коней, да у самих зуб на зуб не попадал от стужи. Дорога оказалась заковыристой - то изгибалась змеей, то уходила резко вверх, потом круто срывалась вниз. Возницы истерли ладони вожжами, пытаясь удержать лошадей и сани на крутых спусках.
  Ближе к полночи ветер вдруг ослаб, больше не мело, снег падал с небес тихо, как в сказке. За очередным поворотом лес неожиданно расступился, и глазам гостей открылся белоснежный берег реки, темная полоса водной глади и мост. Но таилось и нечто иное в этой умиротворенной картине. То, отчего Антип Колыванов приподнялся в стременах, чтобы лучше рассмотреть. Подстегнув коня, он направил его в сторону заинтересовавшего его предмета, вырвав из рук Овчины факел.
  У подножия моста лежала, перевернутая на бок, колымага, наполовину занесенная снегом, та самая, что в полдень обогнала обоз, а вокруг нее россыпью возвышались снежные холмики. Спешившись, купец разгреб один холмик, потом другой, везде находя одно и тоже - околевшие тела воинов, сопровождавших колымагу, застывших в предсмертных корчах, но так и не выпустивших из мертвых рук палаши. От взгляда на мраморно-белые лица, кирасы и панцири, покрытые инеем, Антипа Федоровича передернуло. В голове мелькнула мысль, что эти рыцари, кем бы они ни были, выглядели так, словно и после смерти остались на страже.
  - Тише едешь, дальше будешь, - глубокомысленно заметил за спиной Колыванова кто-то из гостей. - А ведь на их месте могли оказаться мы!
  Да, Антип про это тоже думал, потому тихо поблагодарил молитвой Бога, что ныне отвел от них беду.
  -Мужики, едем шибче от этого поганого места. Не ровен час, вернутся те, кто учинил разбой. Разве мы сдюжеем их осилить? Эти вон, что в панцырях с палашами, и то не смогли одолеть, - загудели взволнованные голоса гостей.
  Никто в обозе и не думал задерживаться. Жизнь дороже праздного любопытства, да и помогать, казалось, не кому. Медленно несла воды безымянная река, падал снег, застыли в скорбном молчании ели. Тихо было как на погосте. Шустро, одна за одной, взбирались сани на мост и скользили дальше, скрываясь в снежной мгле. Антип Федорович и оставшийся дожидаться его Федос Овчина тоже направились к коням. Проходя мимо колымаги, купец интереса ради отворил дверцу и тихо охнул. На руки ему кулем выпала женщина в короткой шубке, пышном платье из аксамита и тафты. Он едва успел ее подхватить одной рукой, быстро передав факел, топтавшемуся за спиной, Федосу.
  - Овчина, посвети.
   Лицо женщины было залито запекшейся кровью, голова безвольно откинулась, шапочка слетела на снег, разметав по снегу пышную копну светлых волос. К груди покойница прижимала сверток.
  - Чего это? - прошептал, у Антипа над ухом, Овчина, сунув свой любознательный нос едва ни в самый скруток из меха и тряпья. - Может, золото?
  Воткнув факел в сугроб, купцы уложили женщину на снег, начали разнимать ей руки, чтобы отобрать кулек, но покойница, словно клещами, впилась в тряпки. Пришлось мех и полотно разворачивать слой за слоем. Когда почти добрались до начинки, в свертке что-то тихо пискнуло.
  - Кот, что ли? - буркнул Антип Федорович.
  - Дитя, - пораженный Овчина, откинул кусок тряпки, оказавшейся пеленкой, с лица младенчика. - Живое! На вот, держи!
  Часть нижних пеленок вместе с дитем неожиданно легко выскользнула из объятий несчастной матери, перекочевав к купцу. От такой оказии у Колыванова даже руки затряслись.
  - Что мне с ним делать? - недоумевал Антип Федорович, когда они с Овчиной, уже взгромоздившись верхом, догоняли обоз. Подвязанное к груди купца дитя, надежно спрятанное от холода среди складок пышной волчьей шубы, согрелось в тепле, и с каждым шагом коня начинало плакать все громче и громче. Колыванова и раздражало это настойчивое нытье, от которого он уже едва не скрежетал зубами, и чувствовалось в душе странное возбуждение, словно он на праздник получил долгожданный подарок.
  - Малое есть хочет, - объяснял ему Овчина, у которого летом, на Иванов день, появился на свет пятый дитенок. - Титьку материнскую ищет.
  - А я что могу? Свою, что ли, титьку дать?
  - Ну, не оставлять же его на морозе волкам на корм? Терпи, брат, раз в няньки записался. Может, скоро до житла какого доедем.
  Не известно, кто так распорядился - бог или черт, - но до вотчины Строгонова обоз, после злополучной находки у моста чрез безымянную речку, добрался очень быстро. Метель вовсе унялась, ночное небо посветлело, посеребренное холодным лунным светом, кони бежали легко, несмотря на тяжелые возки.
  Боярина в усадьбе не оказалось, холоп у ворот сказал, что уехал по каким-то неотложным делам в Смоленск, но уставшим с дороги людям не было никакого дела до отсутствующего хозяина, поскольку тиун исправно отмерил дань кунами и серебром в царскую казну, не забыв разместить, пропершихся на ночь глядя, купцов в гостевом доме на подворье, а холопов в подклети, потеснив домашнюю чадь. Нашел он и бабу с дитем, готовую накормить своим молоком, посиневшего от крика, младенца. Глядя, как та кормит найденыша в свете лучины, усевшись на лавке у стены, пока собственное дитя мирно спит рядом, слыша, как кроха жадно чмокает, едва ли не заглатывая половину увесистой груди холопки, Антип Федорович чувствовал удовлетворение и покой. Сам он пристроился поблизости, у печи, стараясь высушить в тепле разгоравшегося огня, мокрый опашень и исподнюю рубаху. Рядом, на полу, опершись на локоть, развалился Федос Овчина и еще трое купцов. Остальные гости улеглись на полку.
  Накормив дитя, холопка положила его на лавку, чтобы перепеленать. От любопытства у Колыванова шея вытянулась, как у гуся. Он впился голубыми глазами в довольную мордочку младенчика, с интересом разглядывая жиденькие светленькие волосики, курносый носик, выпяченные губки и пухлые щечки.
  - Какой ладный малец. Богатырь будет! И умненький. Вишь, наелся, и сразу спать,- заметил он, наконец, довольный видом дитяти. Здоровый и красивый парень из него вырастет. А что, если...
  Холопка замерла с куском сухого полотна в руках, подняв на Колыванова глаза.
  - Это девочка. Маленькая совсем, седмиц двадцать, а то и меньше, - и чтобы доказать свою правоту, откинула с тельца дитя мокрую пеленку. В сердце Антипа Федоровича разлилось острое разочарование. Как же так? Почему девка? Он даже поднялся с насиженного тепленького места, подошел к лавке, чтобы воочию убедиться, что холопка не ошиблась. Глянул и, отвернувшись, опять уселся на прежнее место у печи с мрачным выражением лица.
  Уже позднее, улегшись спать, он все крутился на тюфяке, набитом сеном, ворочался с боку на бок, никак не в силах уснуть. Думал, думал, но ничего путного придумать не мог. Девка ему была не нужна. Какой от нее толк? Чужая, даже если и своей была бы. Отрезанный ломоть. Другое дело, парень. Его можно было бы и делу обучить, и род бы продолжил, не дал бы фамилии сгинуть, и наследство бы ему досталось. А баба... Вышла замуж и все равно, что померла для семьи. На какой ляд она нужна? Но, несмотря на разброд чувств и мыслей, у Антипа Федоровича в сердце покалывало каждый раз, когда в темноте на лавке ворочалась холопка. Он даже приподнимался на локте и проверял, не придавила ли та младенца ненароком, корова неповоротливая! Ёкало сердце и тогда, когда дитя просыпалось и хныкало, или, опять насытившись, радостно кряхтело. Видно, совсем изголодалось, маленькое!
  Под утро, когда отпели первые петухи, и гости были на ногах, собираясь продолжить путь, Колыванов и Овчина, уже одетые в шубы и шапки, подошли к лавке, на которой спала холопка в обнимку с двумя детьми. Антип Федорович тихо наклонился над крошечной девочкой, чтобы с ней попрощаться, но та вдруг открыла серого-голубые глаза, с интересом рассматривая его точно так же, как ночью ее разглядывал сам Колыванов. Кроха зашевелилась, вылузала ручку из пеленок и всей пятерней вцепилась в рыжую купеческую бороду. На голой груди у нее блестела золотая цепочка.
  Не зная, как выпутаться из крепкой хватки дитя, Антип Федорович так и застыл над лавкой крюком.
  - Что будешь далее делать с найденышем, брат Антип? - услышал он над ухом горячий шепот Федоса Овчины.
  - Тут оставлю. Не объест боярина.
  - В холопки ее, к смердам ровнять? Из ума выжил, не иначе. Ты своими глазами видел, что мать ее не из простых. Вся в аксамите и мехах. А ратники мертвые? Такие сопровождают только бояр и знатных иноземцев.
  - А мне что?
  - Гляди, Антип, она уже сама тебя выбрала. Видишь, как в бороду твою козлиную вцепилась, отпускать не хочет? То знак с небес. Не гневи Господа, друже. Это тебе дар Божий, счастье к старости. Прими его. Господь не любит, когда его дары отвергают, может покарать.
  Дар Божий? Антип Федорович все еще сомневался, но тут девочка сказала "бу", пустила слюни и радостно заулыбалась, дрыгая ножками. Это отмело последние сомнения купца. Эх, была не была. Раз уж выжила в метель, на морозе, среди леса и смерти, и он ее подобрал, значит, действительно, Господь хотел, чтобы он ее у себя оставил. Так быть по сему.
  Он торопливо расспросил холопку, кто она и может ли с ними ехать. Оказалось, баба недавно овдовела, мужа в лесу медведь задрал. Ехать она, вестимо, никуда не могла, так как была боярской холопкой. Тогда Антип Федорович переговорил с заспанным тиуном, показывая изящный стеклянный кубок, который он, скрепя сердцем, вынул из одного из вестфальских ящиков. Поднеся кубок к горящей лучине, купец принялся его вертеть перед носом тиуна, пока стекло не заиграло на свету десятками разноцветных лучиков. У тиуна в глазах зарябило от восторга.
  - Скажешь боярину, что эта дивная чаша стоит трех таких баб с приплодом, а может и больше. Это выкуп за холопку. Думаю, что твой хозяин не останется в обиде. Слышал, он знает толк в хороших вещах.
  За самоуправство с тиуна боярин мог содрать три шкуры, потому он все еще упрямился, не соглашался отдать холопку. Тогда купцу пришлось и его подмазать парой серебряных литовских гривен, чтобы дело сдвинулось с места. Обменялись кормилицей и кубком, и с первыми проблесками рассвета обоз выехал из вотчины Строгонова и держал путь дальше на Москву. Спустя две седмицы, в первый день Святок, он достиг стен Китай-города.
  Когда вдали замаячил тын отчизны с широкими дубовыми воротами, сердце Антипа Федоровича радостно встрепенулось. Наконец-то он дома! Словно по волшебству, створки распахнулись и шесть возков чередой въехали на подворье. Из самых ближних и дальних закоулков хоромов высыпала во двор челядь, встречать вернувшегося хозяина, а с высокого крыльца, ведущего в сени, скатилась по ступеням в его объятия любимая жена: зардевшаяся от радости, на ходу поправлявшая теплый убрус, с меховой душегрейкой нараспашку, на скорую руку накинутой на плечи поверх красной горничной рубахи, как у боярыни. Жене Колыванова, Марфе Семеновне, или Марфуше, как ласково называл ее супруг, было тридцать шесть, но на деле она выглядела куда моложе. Высокая, статная, ни разу не знавшая родов, она умудрилась к своим летам сохранить по-девичьи тонкий стан и приятную округлость форм. На белоснежном лице играл румянец на всю щеку, блестели лазурью большие глаза, розовые губы, распахнутые в широкой счастливой улыбке, открывали на всеобщее обозрение два ряда ровных, крепких, как жемчуг, зубов.
  Крепко обнявшись, трижды расцеловавшись, перекинувшись парой ласковых слов с супругом, Марфа Семеновна, терпеливо ждала, пока Антип Федорович отдаст распоряжения холопам и тиуну, в какие подвалы, что и как выгружать с возков. После, об руку с мужем, они отправились в мыльню, которую вовремя успели истопить чернавки. Остальная, вышколенная челядь кинулась готовить для хозяина вечернюю трапезу. Один из домашних чадинцев, следуя тайной указке Антипа Федоровича, отвел незнакомую холопку с детьми на руках в подклеть.
  Поздно вечером того же дня, потрапезничав, Антип Федорович сидел на лавке в светлице, прижавшись спиной к разноцветной, украшенной изразцами, стенке натопленной печи, косясь изредка на красные окна, за слюдой которых таилась тьма, рассказывая Марфе Семеновне о поездке, о торгах, о дороге, пока та вынимала из короба и раскладывала на крышке кофра мужнины подарки. Тонкие пальцы перебирали клубки золотой канители, шелковые ленты, холщовые мешочки с бисером и речным жемчугом, задумчиво прикасались к длинным бусам из янтаря и перламутровым пуговицам. Красиво, приятно, но не более. Марфа Семеновна давно уже не испытывала в душе того восторга, что прежде, от подношений супруга, поскольку воображение Антипа Федоровича касательно подарков не отличалось разнообразием. Почти каждый раз, по возвращении из очередной поездки, купец дарил жене одинаковые подарки, очевидно, напрочь забывая, что привозил ей в минувший раз. Одних янтарных бус у нее накопилось уже более десятка. Хватало и бисера, и мелкого жемчуга для вышивки, а о шелковых лентах и говорить не приходилось. Хоть соли их! Но, не желая обидеть своим безразличием супруга, искренне радовавшегося, глядя, как она рассматривает его подарки, Марфа Семеновна старательно делала вид, что в восторге от этой мишуры. Она трогала, крутила в руках каждую мелочь, довольно улыбалась, рассеянно слушая низкий голос мужа, вещавший о каких-то разбойниках, иноземцах и убитой бабе в колымаге. Устав стоять, она резко, одной рукой, смела с крышки кофра подарки в короб и с громким щелчком захлопнула крышку.
  - Неужто не угодил, Марфуша? - обеспокоенно заерзал на лавке Антип Федорович.
  - Что ты, сокол мой, как такая красота может не понравится, - Марфа Семеновна, прислонилась к кофру, сверля супруга испытующим взором. Тот сидел как на иголках, то сафьяновым сапогом постукивал по полу, то пальцами барабанил по скамье, то подергивал окладистую рыжую бороду. Взгляд его блуждал по стенам, обшитым липовой доской, скользил по оштукатуренному, украшенному цветочными росписями, потолку. Когда Марфа на него уставилась, сверля глазами, Антип Федорович вовсе сник, опустил серые глаза долу, нервно покусывая кончики усов.
  - А я тебе еще один подарочек привез, - наконец, выдавил из себя купец, так и не набравшись храбрости посмотреть жене в глаза. У Марфы Семеновны только ресницы дрогнули, да губы плотнее сжались, больше она ни чем не выдала бушевавшего в ее душе гнева. Она уже давно знала, что за "подарок" ей приготовил супруг. В доме без ведома хозяйки ни одна мышь не могла проскочить. Сенные девки сразу же доложили, что хозяин приволок с собой холопку с двумя прижитыми младенцами. Большего унижения и обиды для бездетной Марфы придумать было не возможно. Будь на то ее воля, она бы еще в мыльне выцарапала паскуднику-мужу бесстыжие зенки. Антип все равно что в душу ей плюнул. Однако, обладая сдержанным нравом, не привыкшая делать скоропалительных выводов, Марфа Семеновна до последнего держала себя в руках, молчала, сжав зубы, терпеливо ожидая от благоверного объяснений, чтобы не тешить раньше времени любопытную прислугу семейной ссорой.
  Антип Федорович опять забубнел про татей и мертвую иноземку в перевернутой колымаге близ Можайского гостинца. На этот раз Марфа слушала его более внимательно и по мере рассказа злость в ее душе таяла, хотя тень недоверия по-прежнему лежала на сердце.
  - ... вот так я и забрал дитя с собой, - закончил рассказ купец, окинув супругу настороженным взглядом. - Ежели хочешь, лада моя, можешь, взглянуть на чадо. Тебе решать его долю. Оставишь себе - хорошо, будет утехой на старости, а не захочешь, я придумаю, как с дитем далее поступить.
  Он скорбно вздохнул, украдкой косясь на слегка колыхнувшиеся под шелком горничной рубахи тяжелые округлости женской груди, когда Марфа сменила позу, стоя у кофра, с тоской подумав, как опостылела ему вся эта болтовня на ночь глядя. Вместо того, чтобы слушать, как он языком мелет, лучше бы Марфушка присела рядом, обняла его, приголубила, отвела в ложницу. В дороге он истосковался по ее белому телу, по жарким объятиям и ненасытным поцелуям. Вестимо, в мыльне на полку, она выполнила безропотно супружеский долг, но полного удовлетворения это короткое сношение Антипу не принесло. От этого первого любовного соития после долгой разлуки у Антипа Федоровича осталось стойкое чувство, что он имел дело с деревянной колодой. Значит, про дитя уже жене донесли!
  - Вели принести, - только и вымолвила холодно Марфа Семеновна в ответ на его слова.
  Купца от радости чуть ли не до потолка подкинуло на лавке. Раз согласилась посмотреть на чадо, значит, перестала сердиться. Вскочив, он выглянул за двери горницы, зычно кликнул одну из девок и приказал той принести из подклети найденыша. Когда служанка почти бегом вернулась с младенцем и положила его на крышку кофра, Марфа знаком велела ей удалить, а сама долго стояла, рассматривая "подарок". Сотню раз она раньше видела таких же младенцев у замужних подруг, у холопок на подворье, у нищенок на паперти храмов, но ничего, кроме умиления с примесью зависти не испытывала. Они были чужие, те дети, и никогда бы не могли принадлежать ей. А эта кроха, крепко спавшая, была такой одинокой, бесприютной, такой беззащитной, что невольно всколыхнула в душе Марфы целую бурю эмоций.
  - Девочка?
  Антип Федорович, стоявший поблизости, утвердительно кивнул рыжеватой, стриженной под горшок, головой. Он не без тайного удовольствия следил за женой, видел, как Марфа буквально поедала глазами младенца, впитывая в себя каждую черточку, каждую складочку на лице, от безумного волнения судорожно потирая пальцы, украшенные перстнями, не зная, как к девочке прикоснуться, с какого боку подойти, чтобы не разбудить, не испугать. А потом она дрожащими руками неловко взяла девочку на руки, прижала к груди, вглядываясь в умиротворенное выражение личика спящего дитя. От девочки приятно пахло молоком, детским потом и испачканными пеленками - всем тем, чем обычно и пахнут маленькие дети, -но для Марфы этот запах оказался внове, было в нем что-то особенно будоражащее и сладостное, от чего у женщины закружилась голова. Она зарылась носом в край полотна, вбирая в себя этот запах полной грудью, чувствуя, как сердце пропустило удар, а после затрепетало, как пойманная в клетку птица. От переизбытка, неведомых до селе, чувств, Марфу заколотило в нервном ознобе. Боясь, что она уронит дитя, Антип Федорович протянул руки, чтобы забрать у жена младенца, но Марфа Семеновна отпрянула, яростно затрясла головой, отказываясь отдавать только что обретенный дар. Что они, мужики, понимают в женской душе, думала она, глядя на усевшегося назад, на лавку, с довольным видом Антипа. Разве в силах они понять, что испытывает женщина, впервые держа в объятиях своего ребенка? А это дитя ныне принадлежало ей, ей одной. Пусть она него не носила в чреве, зато оно было дано ей Богом. Ее дар Божий, чтобы скрасить уныло бегущие дни.
  - Ладушка моя, ну, угодил я тебе? - любовно мурлыкая, как сытый кот, объевшийся сметаны, прошептал Антип Федорович. Пристроившись позади, он ловко запустил руку в вырез рубахи жены, жадно лаская пальцами ее тяжелую грудь. В ягодицы Марфе уперлась затвердевшая мужская плоть, готовая, казалось, вот-вот прорвать ткань рубахи.
  - Да погоди ты, Антип, - зашипела она, как разъяренная кошка, вывернувшись из объятий мужа. - Стыда совсем нет, дитенка еще уроним. Ступай спать, а я потом приду.
  Ага, так он ей и поверил! Опять тяжело вздохнув, Антип Федорович уселся на прежнее место, на лавку у печки, следя глазами за женой, и предчувствуя, что нынешней ночью ему ничего не обломится. Так и вышло. Уже позже, выпустив, наконец, девочку из рук, когда пришла пора ее кормить, Марфа Семеновна почти до утра просидела подле спящей на лавке холопки и прикорнувшего рядом мужа, глядя на мирно сопящих детей в корзине возле печи. Она так до конца и не могла поверить, что в первый день Святок обрела дочь. Ей никогда прежде не было так хорошо, так радостно и, одновременно, тревожно, как в эту святочную ночь.
  Утром, очнувшийся супруг, чувствуя ломоту в теле от неудобной позы, в которой его застиг сон, с удивлением уставился на сидящую перед корзиной Марфу, задумчиво глядевшую на дитя. Видно, она от счастья совсем спятила, раз провела всю ночь, скорчившись у короба, не сомкнув глаз.
  Услышав кряхтение и возню за спиной, Марфа Семеновна, повернулась. Под голубыми глазами лежали тени, но утомленное лицо, казалось, светилось.
  - Антип, у нее ведь остался кто-то? Должен быть отец, правда, ведь? Что, если хватятся, начнут искать?
  Антип Федорович недовольно поморщился. Ну что у баб за привычка задавать сложные вопросы на больную голову с утра пораньше?
  - Пусть ищут. Коль найдут, их счастье. Придется дитя отдать. А коль не найдут, сами вырастим.
  - Я не верну ее ни за что, - сказала, как отрезала, Марфа. У нее на глаза накатились слезы, от чего мужу вовсе стало не по себе.
  - Хватит дурить голову, Марфа Семеновна. И без того забот полон рот. Оставь все, как есть, судьба сама все решит за нас.
  Сердито сопя, Антип Федорович, направился прочь из светлицы. Рассвет только занимался, а ум его уже пух от мыслей. На пороге его настиг взволнованный голосок Марфы.
  - Антипушка, как наречем дитятко?
  - Как хочешь, - процедил купец, прикрывая за собой двери, но все же расслышал короткое:
  - Софья.
  Он еще постоял немного под светелкой, прислушиваясь к звукам, доносящимся из покоя. Там, за дверью, видно, проснулась девочка, потому что зажурчало радостное воркование Марфы. "Ну, чисто наседка", - сердито плюнул купец под ноги. Раньше его волновало сознание, что у него нет детей, а нынешним утром проснулся с навязчивым чувством, что лишился жены.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"