Предательства падают, как капли в чашку сердца. Колючие взгляды, острые слова летят льдинками. И - день за днем, год за годом - и заполняется сердечный мешочек до самого верхнего краешка. А дальше, сколько туда не лей - не будет ни больней, ни горше. И слаще не будет. Все простое человеческое становится невозможным. Остается только либо стать птицей и улететь в небо, либо превратиться в дерево. Прорасти корнями в землю, покрывшую тех, кто был дорог, протянуть ветви в голубую бездну. Ловить солнце, пить воду, качаться от ветра. Тихо, незаметно для окружающих уйти от муравьиной суеты. Они будут думать, что все еще способны ранить и причинять боль, но это останется всего лишь их смешной иллюзией...
Впрочем... Может, и предательства тоже только иллюзия? Выдумка больного мозга, туманное наваждение?
И придет же такая чушь в голову... Каким ветром мне ее принесло? И ведь уже не первый раз... Чьи это мысли? Кому-то рядом плохо или за тридевять земель где-нибудь в Австралии?
К окнам опять прилип туман. Впрочем, он не надолго. Солнце уже встает и скоро разгонит белесую муть...
Утро застало меня посреди поля. Туманная пелена упала в траву, заискрилась росой под ногами, промочила брюки до самого колена. Не зря меня муж считает полоумной! Кому еще придет в голову в четыре утра уехать за сто километров от города, чтобы встретить солнце? Нормальные люди в это время спят. Теряют рассветы и закаты, не видят, как распускаются цветы, не слышат утренних птиц. Впрочем... Возможно, им это и не нужно.
Желтая, еще не просохшая после вчерашнего дождя дорога привела меня к сосновому лесу и небольшой речушке с янтарно-коричневой водой. Я уселась на бережочке, достала бутерброд с сыром и помидор и ... увидела странную женщину с прямой - как будто кол проглотила - спиной, идущую по другому берегу. Седые волосы путницы искрились от росы, упавшей на них с листьев, подол темного платья цеплялся за кусты, а ветки немилосердно хлестали по лицу. Не знаю почему, но я плюхнулась на засыпанную сосновыми иголками землю и осторожно отползла в кусты.
Через пару минут старуха вышла к речке. Высокая, очень худая, длинные руки с костлявыми пальцами, седые редкие волосы забраны в пучок, губы сурово поджаты, а синие как небо глаза смотрят в одну точку... Она слепая?! Но как же... И тут я заметила девочку лет шести, которая вела старуху, как собачку на поводке. Тонкая веревка была одним концом повязана у старухи вокруг талии, а другим у девочки чуть выше локтя левой руки. Путешественницы остановились у самой воды, девочка сняла туфельки и потрогала воду маленькими беленькими пальчиками. Холодно! Девчушка зябко повела плечами и что-то сказала своей спутнице. Та не отвечала. Тогда малышка вздохнула, подобрала туфельки и вошла в воду. Старуха последовала за ней.
Они прошли метрах в пяти от меня, я хотела выйти, спросить их кто они и не надо ли их подвезти, но не решилась. Меня пугали синие и неподвижные глаза старухи. Она казалась не слепой, а погруженной глубоко в свои мысли... Так глубоко, как это бывает у безумцев...
Я вернулась домой как раз к завтраку. Валик пил кофе и смотрел утренние новости.
- А знаешь, я Бабу-Ягу видела.
- Да? И как она выглядела?
- Как положено Бабе-Яге. Тощая, злая... и с ней девочка была, наверно, ее служанка. Помнишь, как ее звали? Василиса? Или...
- Опять сочиняешь? А ты помнишь, что у меня в плане твой роман?
- Ну, Валик, не занудствуй... Я все помню... Вот сейчас кофе выпью и примусь за него.
- Я не занудствую, я держу в тонусе. Вы ведь, творческие натуры, вечно в облаках летаете... Ладно, я пошел, буду поздно, у нас сегодня презентация... может, пойдешь со мной?
- Нет, спасибо, у тебя в плане мой роман, а я еще даже не начинала.
- Ну, как хочешь. Пока.
Валик ушел, а я заперлась у себя в кабинете, чтобы никто не помешал мне творить.
Итак, глава первая...
Глава 1
Костер догорел. Последний слабый язычок пламени скользнул по оранжевому телу еще горячего полена и потух, сбитый порывом утреннего ветра. Тревожно захлопали ладонями листьев осины. Нервно вздрогнули ветви тополей. Всхрапнул раскатисто один из бомжей, спавших вокруг кострища. С кучи мусора скатились с сухим треском пластиковые стаканчики. И снова в Удельном парке стало тихо.
Молодой франтовато одетый мужчина с шевелюрой цвета спитого чая и светлыми, почти белыми глазами вошел в парк через кованые ворота со стороны Сампсониевского проспекта. Огляделся по сторонам, словно выискивая притаившуюся за кустами опасность. Прошептал что-то себе под нос, помахал рукой, как будто отгоняя злых духов. Но все было спокойно, и он, не спеша, пошел по аллее, внимательно разглядывая клумбы и газоны. По железнодорожной насыпи, разделяющей парк на две части, прогрохотал товарняк с отборным лесом. Мужчина проводил его недоверчивым взглядом и поднялся на рельсы. Там он остановился и еще раз оглядел парк.
Новый порыв ветра встряхнул уснувшую было листву и затрещал пластиковыми стаканчиками на полянке бомжей. Ранний гуляка резко развернулся, готовый, если понадобится, бежать прочь. Но в спящих маргиналах не было ничего страшного, и он успокоился и медленно спустился с насыпи. Подошел к полянке, толкнул носком кожаной мокасины одного из бомжей. Тот забормотал что-то недовольно, махнул рукой. Рыжий отпрыгнул брезгливо и пошел прочь. Ему вслед с тополя закаркала хрипло и ехидно ворона.
Солнце медленно выползло из-за горизонта, осветило парк. Заклубился в низинах белесый туман. На мусороной куче у стоянки бомжей что-то заблестело в лучах солнца. Ворона, подозрительно огляделась по сторонам и спикировала на помойку. Крепкими черными лапами она разбросала огрызки и обрывки бумаги и вытащила маленький грязный стакан. Добыча не понравилась ей, она каркнула возмущенно и полетела прочь. А вот рыжего гуляку, обернувшегося на карканье, воронья находка очень заинтересовала. Он бегом вернулся к стоянке бомжей, подобрал стаканчик и тщательно вытер его шелковым платочком с вензелем. На дне посудинки засверкала в лучах солнца гравировка - женская головка с уложенными по античной моде волосами. Лицо женщины закрывала вуаль в виде паутины.
Вспыхнули радостно белесые глаза ночного гуляки, становясь при этом один тигрово-желтым, а другой льдисто-голубым, на тонких губах заиграла улыбка. Он еще раз пнул ногой спящего бомжа и пошел обратно к кованым воротам.
У ворот парка мужчина сел в золотистый Бугатти, достал из бара маленькую бутылочку французского коньяка, наполнил им грязный стакан и выпил залпом. И тут же выплюнул жидкость, вдруг превратившуюся из золотисто-коричневой в рубиново-красную. Прополоскав рот остатками коньяка из бутылочки, рыжий изумленно уставился на свою находку. Хрустальные стенки стаканчика ехидно поблескивали на солнце, от грязи не осталось и следа, а выгравированная женщина издевательски улыбалась сквозь вуаль.
- Вот ты как! Ну что ж... Ладно... Посмотрим, кто будет смеяться последним.
Мужчина завел мотор и рванул с места, как будто за ним гнались полчища врагов. Не прошло и десяти минут, как он затормозил у пятиэтажной хрущобы на углу Гражданского и Северного проспектов. Во дворе было тихо. Из-за жары многие окна были открыты, колыхались от легкого утреннего ветерка разноцветные занавески, пахло свежестью и пирогами. Рыжий с ловкостью кошки забрался на козырек у третьей парадной, а потом также легко перескочил на балкон второго этажа. Балконная дверь была приоткрыта. Незваный гость осторожно раздвинул темные портьеры и вошел в квартиру. Осторожно, на цыпочках, обошел все комнаты. Они были пусти. Никаких следов хозяев, кроме недоеденного пирожного на столе и шелухи от семечек на полу. Выругавшись, непрошеный гость ушел тем же путем, что и пришел.
Едва затих шум мотора уезжавшего Бугатти, как двери шкафа приоткрылись, и из его пронафталиненного нутра вылезла высокая стройная девушка с черными как смоль волосами. На ее макушке сидел странного вида зверь - не то кошка, не то хомяк с хвостом.
- Убрался, ворище, - девушка довольно усмехнулась, - как мы его обманули, а, Хомочка?
Зверек зацокал, поддерживая ее, замахал лапками с черными глянцевыми ладошками...
Вечер
Валика опять нет. Его всегда нет, когда мне его присутствие необходимо, как воздух. Каждый из нас идет своей дорогой: на его - верстовые столбы бизнес-планов, на моей - одинокие вечера с туманами. И лишь иногда наши пути пересекаются в постели. К Валикову сожалению, эти пересечения бесплодны - я не хочу иметь детей. Муж ждет, когда во мне проснется материнский инстинкт, я - когда его мечты о детях сойдут на нет.
У окон опять - как сторожевой пес - белесая пелена. На сей раз плотная, как вата. И мне почему-то кажется, что сейчас из нее начнут выскакивать маленькие паучки. Это - из детства. Я нашла за шкафом ватный шарик, схватила его, и вдруг по моей руке побежали тоненьким живым ручейком паучата. Их было много, очень много, слишком много...
Я боюсь тумана. Не только из-за пауков. Он прячет от меня мир, и я остаюсь один на один то ли со своими мыслями, то ли с чужими одиночествами. Вот опять...
Я влюблена, я летаю, я пою... Какое счастье! Как давно я не ощущала это волнение, это нетерпение, это ожидание чудес... Все стало совсем другим... Мама вовсе и не злая, и бабушка... Они любят меня... Теперь я понимаю... Хотя это другое... Но и то же самое... Любовь... Как фонарик... Или как прозрение... Вот, кажется, сейчас будут стихи...
Его люблю, о нем мечтаю,
И встречи снова ожидаю...
Какая чушь! Я не поэт, я так... просто влюбилась... А что будет, когда смена закончится? Мы разъедемся в разные города и... Нет, не хочу об этом думать...
Боже, да что мне за дело до чужой любви? Или это мои воспоминания? Когда я влюбилась первый раз? Ах да, в этого... из Вальтера Скотта. Не помню, как его звали. А девушку его помню - Ровена. Я ревновала... Ревность оставляет более долгий след, чем любовь. И стихи я, кажется, не писала... А сейчас и подавно не буду. Хотя, говорят, одиночество способствует рифмоплетству.
Меня нельзя назвать одинокой в полном смысле этого слова. У меня есть Валик. Он любит меня, он окружает меня заботой... но, когда он мне нужен, как воздух, я сижу у окна и смотрю на туман.
Нет, я не могу больше разглядывать марево за стеклом... Того и гляди начну марать бумагу бездарными виршами:
Кого люблю, о чем мечтаю...
Сузечкины фары рассекали желтыми ножами белый кисель. Дорога выскакивала откуда-то снизу, придорожные деревья выбегали слева и справа и вставали любопытствующими зеваками вдоль просеки. Лесная узкая дорожка уперлась в болото, я выключила мотор и вышла из машины.
Тишина. Мох под ногами наполнен водой, и одуряюще пахнет грибами. А вот и они - пара мухоморов под елкой и желтая сыроежка. Грибы... Они тоже - как пауки - плетут сети. Только их никто не видит, они под землей. Белые тонкие веревочки, по которым от гриба к грибу бежит прозрачная грибная кровь. И кого-то она убивает, а кому-то дает жизнь... Все в этом мире - сплошные сети. Вопрос только в том, на кого они расставлены.
Интересно, а есть ли на самом деле хозяин леса - Леший? Мне кажется, что именно в такую погоду он должен бродить по лесу и проверять свои владения.
- Лешак, ау, ты здесь? - мой крик утонул в тумане, как ложка в манной каше. Посыпались, тихо шурша, дождевые капли с ближайшей осины. Она вздохнула и как будто выпрямилась. Я подошла к другой осинке и тряхнула ее посильней. Дерево в ответ окатило меня холодными брызгами, а потом тоже вздохнуло и выпрямилось. Я побежала к следующему пленнику дождя, потом к следующему...
Я заблудилась. Вокруг меня тихо шуршали листиками освобожденные мной осинки, но не было и следа Сузечки. Слева туман, справа туман, сзади туман, спереди туман. Куда идти? Да и зачем? Мокрая одежда уже не грела, желудок намекал, что ужин я пропустила... Все было плохо. Я побрела наугад, лишь бы не стоять на месте. Мох хлюпал под ногами, елки больно кололись тощими зелеными лапами - я ведь не их освобождала от дождя, и они злились на меня...
Вдруг прямо передо мной из тумана вынырнула слепая старуха, та самая, что встретилась мне две недели назад в рассветном лесу. Я шлепнулась лицом в мох, закрыла голову руками - пусть она пройдет мимо, пусть не заметит меня... Я не хочу снова видеть ее синие пустые глаза... Может быть, они и не видят свет, но я точно знаю - они видят тьму. И что-то черное в моей душе откликается на этот мертвый взгляд...
Не знаю, сколько времени я пролежала, но болото не лучшее ложе, и я осторожно подняла голову. Старуха стояла на прежнем месте. Где ж ее девчонка? Я огляделась, стараясь не делать резких движений. Малышки не было видно. Я снова посмотрела на старуху... Но это была вовсе не она, а комель вывернутого ураганом дерева. Вот я дура! Лежала в воде, прячась от гнилой деревяшки.
Чертыхаясь, я встала с хлюпающего зеленого ковра и в нескольких метрах от себя увидела золотистый Сузечкин бок. Все морок! Один сплошной морок! Что со мной происходит, черт возьми!
Валик мирно спал на своей половине бескрайнего, как калмыцкая степь, супружеского ложа. В моем кабинете ехидно мерцала красным огоньком компьютерная мышка. Новый роман... Ладно, пусть будет вторая глава.
Глава 2
Августовская ночь, темная, холодная и звездная тихо вошла в город, разогнала по домам пьяненьких граждан и собачников, проводила в депо последние трамваи, погасила фонари вдоль проспектов и выпустила с низин, рек и речушек стелящийся белесый туман. Лишь иногда проносились по спящему городу машины, да падали с черного неба в мутный омут тумана звезды. Окна в каменных коробках домов уже давно погасли, и в квартале на углу Северного и Гражданки светился тусклым желтым огоньком лишь один маленький прямоугольник на втором этаже пятиэтажной "хрущевки". Толстая белая свеча давала мало света, и хозяйка квартиры - красивая девушка с черными волосами и темно-карими глазами вынуждена была низко склониться над толстой книгой с засаленными страницами. Точеный палец с ухоженным розовым ноготком скользил медленно по странице, и на ее желтой поверхности появлялись разноцветные выписанные затейливой вязью буквы. Девушка разглядывала их, называла - странно, гортанно, потом складывала в слоги, а слоги собирались в слова...
...Старая я уже, живу долго, много видела... Это не шуточки, до девяноста трех годков дожить... Сама не понимаю, как доскрипела, дотянула... Пора уже мне к брату и отцу на кладбище... Заждались они меня там... Соскучились... Все мои собеседники - рыжий фонарь на автомобильной стоянке, да бледные звезды в черном небе... Холодно.... Одиноко.... Столбы вдоль проспекта как кресты на заброшенном погосте... Никому я не нужна...Где же ты, костлявая подруга, чего не идешь, не забираешь меня...
Черноволосая закрыла книгу, положила ее на стол, засвистела тоненько. Из угла комнаты вылез маленький зверек странного вида с темно-коричневой шкуркой и глазами бусинками. То ли скунс, то ли лемур. Он подошел к хозяйке, ловко взобрался по длинному, почти до пола, платью до девушкиного плеча, уселся там и начал умываться - как кошка. Его голый черный хвост змеей обвивался вокруг хозяйкиной руки.
Девушка вместе со зверьком пошла на кухню, приготовила кофе с густыми сливками, достала из холодильника пирожное и клубнику. Хомочка засуетился на хозяйкином плече, засвистел, требуя свою долю. Черноволосая выбрала самую большую и красную ягоду и сунула в коричневые ладошки. Зверек зачавкал, заливая нежную белую шею хозяйки алым соком.
Туман добрался до окон второго этажа, закачался белым маревом. Девушка отложила едва надкушенное пирожное и крикнула властно:
- Вон пошел, пошел... Прочь... Надоел...
Туман отшатнулся от окна и начал растворяться в темноте ночи...
Балконная дверь тихо отворилась, и в комнату вошел все тот же мужчина с волосами цвета спитого чая и белесыми глазами. Еще раз осмотрел комнату, протянул руку к толстой книге с желтыми страницами, но потом передумал и прошел на кухню.
- Доброй ночи вам, Антонина Зиновьевна.
Девушка подскочила, зашипела сердито. Рыжий улыбнулся:
- Ну, полно, полно. Я ведь не убивать вас пришел, а так, поговорить.
- Поговорить? О чем ты можешь со мной разговаривать, Тихон? Твоя дорога в одном поле, моя в другом...
- А я вот решил сменить поле... Есть у меня для вас хорошее деловое предложение. Вы вон какая красавица, а живете в одиночестве... А ведь у ваших ног такие мужчины могли бы на коленях стоять... Бриллианты вам дарить... Цветы... Поцелуи... Ласки... Неужто не хочется?
- Не твое дело, Тишка. И мои ночи, и мои дни не твоя забота.
- Вы гордая, да? А посмотрите-ка, что у меня есть, - и рыжий достал из кармана кашемировых брюк хрустальный стаканчик с гравировкой на дне.
Антонина рассмеялась звонким колокольчиком:
- И что? Ты думаешь, в этой вещице сила есть? Наслушался бредней стариковских... Да, Тихон Николаевич, вот уж не думала, что ты такой дурак.
- Хотите сказать, что это самый обычный стакан?
- Нет, конечно. Стакан не обычный. Но в чем его особенность я тебе не скажу. Можешь мне горы обещать золотые, можешь любовь до гроба... А лучше не теряй время и иди прочь.
- Ладно, я сам узнаю, в чем тут хитрость, - прошипел досадливо незваный гость и ушел так же, как и пришел - через балкон.
А девушка смеялась ему вслед, и зверек на ее плече подхохатывал вслед за хозяйкой, махая черными лапками с блестящими ладошками.
Утро
Тетушка умерла. В общем, этого следовало ожидать. Ничего странного в смерти старого больного человека не было. И все ж я захандрила. Опять город по ночам тонул в туманном мареве, а днем заливался дождем. Ни солнечного лучика, ни голубого неба...
Стрелка часов приближалась к рассвету. В доме было тихо. Иногда только раздавалось потрескивание деревянных балок, да стучали в окно ветви рябины. Монитор часов пять как ушел в энергосберегающий режим, и мой взгляд скользил то на его темную поверхность, в которой смутно отражалась я сама, то на фотографии недавно усопшей старушки. И вдруг мне стало казаться, что наши лица становятся похожими. В полумраке комнаты мои волосы казались не рыжими, а темными, как у нее. Разрез глаз, скулы, губы сделались такими же немного грубоватыми и жесткими. А потом это то ли мое, то ли ее лицо в мониторе начало стареть. И вот уже передо мной сидит старуха. И то ли это тетушка Нина Ивановна, то ли я через много лет, понять нельзя. Ушедшие годы не пожалели ее (или меня?). И груз этих, непонятно чьих лет, вдруг стал давить мне на плечи.
Отчетливо вспомнилась маленькая неухоженная квартирка старушки. Тоскливые одинокие ночи, несбывшиеся надежды, потери и расставания... Казалось, сам воздух уже не ждет ничего хорошего, а просто существует, как серое застоявшееся болото. И вещи - даже антикварный стол - выглядели случайно забредшими в квартиру обитателями помойки. Этот комодик от Юлии Петровны. А это трюмо от двоюродной сестры Симы. А это зеркало, мутное и расколотое, от брата Саши. Друзья тетушки умирали, а она забирала себе их вещи. Как памятники прошлому. А еще там были ковры...
Кажется, я должна писать роман для Валика... И, кажется, скоро срок сдачи рукописи в типографию... Но тетушка... И те слова, которые прочитала выдуманная мною Антонина: "...Старая я уже, живу долго, много видела... Это не шуточки, до девяноста трех годков дожить...." Я ведь слышала их как-то ночью, когда рядом со мной вместо Валика был туман. Тогда мне показалось забавным включить их в роман про современную Мойру. А сейчас вдруг голос, произносивший их, показался похожим на тетушкин.
На кладбище, естественно, никого не было. И охранника на воротах тоже не было, поэтому Сузечка довезла меня до могилы. Я вышла из машины и села на раздолбанную мокрую скамейку. Туман клоками висел на ветках деревьев, пахло опавшей листвой и еще чем-то... Наверно смертью... У кого еще может быть такой запах? Сладкий... Немного тошнотворный... Но все-таки хочется еще и еще вдыхать этот воздух, тронутый тлением... Голова кружится... Астры, положенные на сороковинах совсем завяли... Ленты на венках мокрые, хоть отжимай... Смерть это одиночество... Холодные кельи под землей для тела... А что душе? Может, свобода? Пока мы ходим по земле, власть имеет тело, его желания играют нами. Еда - нужна телу. Сон - нужен телу. Деньги - нужны телу. Соитие - нужно телу. А душа прячется в глубине этого прожорливого и неуемного монстра. И вот он умирает, рассыпается в прах, и уже не может удержать свою пленницу... И она летит, куда ей хочется.... Хотя, может, души вовсе и нет?
Бог с ним, с романом по плану. Лучше напишу про тетушку.
Ковры-самолеты
Тетя Нина умерла неожиданно, несмотря на уверения врачей, что при ее болезни она протянет еще не один год. Похоронные хлопоты, серые трубы крематория, цветы, с поникшими головками ждущие своей казни, нудный дождь, маскирующий слезы или их отсутствие... Горстка людей со скорбными минами над тощим телом девяностолетней старухи, никому не давшей жизни.... Маленький стол на грязной кухне, старческие руки с темными пятнами, тянущиеся за стаканом водки и поминальным блином - последние подруги... Родственники с усталыми лицами и жадными глазами, украдкой взглядами обшаривающие квартиру, прикидывая стоимость имущества...
Через сорок дней я начала разбирать наследство. Лабиринты мебели затянули меня в свое пыльное нутро, и едва я выкидывала на помойку одну вещь, на ее место тут же вставала другая. Бой казался бесконечным. Устав, я уселась на пол и увидела под кроватью нечто похожее на большого коричневого червяка. Я наклонилась и пощупала его. Ковер. И тут же за шкафом увидела еще один. А у окна за буфетом как стражи красовались еще три. Пять ковров, свернутых рулетами! Зачем они ей?
Нина Ивановна появилась на свет за девять месяцев до начала первой мировой войны. Ее отец был священником, и Ниночка оказалась восьмым, самым младшим ребенком. Большая дружная семья, каменный дом в Подмосковье. И детские мечты о безмятежном будущем. О прекрасных златокудрых принцах или о маленьких лордах Фаунтлероях. Нежных и любящих. Но Ниночке исполнилось десять буквально за сорок дней до смерти вождя революции. В стране царили голод и разруха. Принцев изгнали за границу, а красоту заменили необходимостью. И единственное, что согревало, это надежда на лучшее "потом". И девочка тихой тенью, зажмурив крепко глаза, проскальзывала мимо гробов, один за другим появлявшихся в доме: умирали ее старшие братья и сестры.
Прошли годы. Ниночка выросла и стала называть себя Нинель. Тогда в кинотеатрах показывали черно-белые фильмы, и девушка смотрела их не по одному разу, заливаясь слезами на мелодрамах или смеясь до колик на комедиях. Днем она работала на химическом заводе, а вечером встречалась с симпатичным молодым человеком, который покупал ей шоколад и обещал любить всю жизнь. Они вместе ходили в кино и на каток, а по выходным катались на лыжах или гуляли в парке. И прекрасное "потом" было уже совсем рядом. Протяни руку и поймаешь...
Не вышло. То ли война помешала, то ли репрессии. Нинель осталась одна. Всю войну она проработала все на том же заводе. От голода умер отец, и девушка осталась в коммуналке наедине со склочными и вороватыми соседями. О чем мечтала она в то время? Тридцать лет ей исполнилось за месяц до полного освобождения Ленинграда от блокады. Позади было самое страшное - голод, смерть отца, артобстрелы. Теперь можно начинать жить заново. Испытания меняют людей, переворачивают с ног на голову моральные ценности, и теперь Нинель, вернее, уже снова Нина, знала цену куска хлеба и преимущества теплого дома. Конечно, в детстве она тоже голодала, но дети все воспринимают легче, и о многом забывают. Военный голод Нина забыть не смогла. Но желание дождаться, дожить, доползти, догрызться до заветного "потом" вспыхнуло в ней с новой силой.
И теперь мечты молодой женщины стали другими. Более земными и материальными. Она мечтала о хозяйственном мужчине, за которым, как за каменной стеной. Об очаровательной дочке, которую она родит этому мужчине. Об отдельной квартире, в которой она будет жить со своей семьей.
Длинным, одинокими вечерами Нина вышивала шелком красивые картинки и представляла себе, каким будет ее муж, ее детишки, ее жилище. И вот эту вещицу с кошками она повесит в гостиной, а тот коврик с оленями в спальне около кровати. Той кровати, на которой однажды муж подарит ей дочку. Очаровательную голубоглазую девочку с темными, как у матери, волосами. И, засыпая, мужчина будет ласково шептать жене на ушко: "Нинок". Ей всего тридцать, какие ее годы? Все еще впереди.
Сорок Нине исполнилось через восемь месяцев после смерти "отца народов". Она плакала, когда он умер. Тогда все плакали. Даже те, кого репрессировали и чьих родственников расстреливали - новая "метла" казалась страшнее старой.
А потом наши партийные вожди повели страну в светлое будущее без репрессий и арестов. Жить стало не так страшно. И, вообще, проще. Сытнее. По крайней мере, в Ленинграде. И уже можно было не думать о куске хлеба. И комнату Нине дали побольше. В новом кирпичном доме. Она обустроила ее по своему вкусу. Развесила вышитые коврики и салфеточки, чтобы ее избранник, заскочив на огонек, сразу увидел, какая она домовитая. Конечно, сорок лет уже прожито, и ничего из того, о чем мечталось, не сбылось. Но ведь какие-то подвижки есть! И теперь, наверняка, все сбудется. И она встретит его, мужчину, с которым ей захочется разделить старость. А, может, и ребеночка родить. Сорок лет - это не так уж много. И квартиру они тогда получат. Из двух комнат.
Но "потом" не приходило...
Пятьдесят Нине Ивановне исполнилось в тот год, когда ее племянница, моя мама, приехала в Ленинград учиться и поселилась у тетушки. Чужая дочь. Каштановые вьющиеся локоны, голубые глаза. Чужая счастливая жизнь. Чужие юные надежды. Как она могла терпеть это рядом с собой? Скрипя зубами и злобясь, вспоминала тетя Нина свою жизнь. Голод, войны, репрессии, работа. Разве для этого родилась на свет маленькая Ниночка? Веселая, голубоглазая, с темными кудрями?
Но она не привыкла унывать. Энергия, молодая и нерастраченная, била из нее ключом, и Нина Ивановна начала путешествовать. Огромный Советский Союз и соцстраны были к ее услугам. Одна поездка за другой. Новые впечатления и новые люди. И в этом вихре ей стало казаться, что "потом" уже близко. Так близко, как никогда до этого не было. Красивые вещи, о которых она всегда мечтала, потекли к ней в дом блестящей рекой. Вот еще ту вазочку и ту куколку - и заветный час придет.
И еще ковры. Большие шерстяные ковры. За каждый заплачено не одной бессонной ночью, часами в очередях в любую погоду. И квартира у нее уже была. Отдельная. Пятнадцать метров комната, семь - кухня, туалет, в который не надо стоять в очередь, и ванна, в которой можно нежиться, сколько душе угодно.
Конечно, ей уже семьдесят. Но ведь ее мечты постепенно сбываются. И она еще полна сил. Никому и в голову не приходит, что этой жизнерадостной женщине с еще темными волосами уже так много лет. И деды на нее оглядываются. Чем черт не шутит, а вдруг и на ее улице еще будет счастье? Вдруг "потом", сверкая звездными ночами и благоухая неземными ароматами, все-таки нежданно-негаданно настигнет ее?
И, может быть, когда-нибудь (да и правительство обещает ветеранам) у нее будет своя многокомнатная квартира, в которой она разложит эти великолепные ковры? И тогда уйдут из ее памяти и тела эти страшные годы, и жизнь начнется заново.
Маленькая счастливая Ниночка будет играть красивыми куклами, очаровательная Нинель гулять под луной с красивым юношей, веселая Нинок нянчить свою малышку, пышнотелая Нина ждать мужа с работы и темнокудрую дочку со школы, а улыбчивая баба Нина рассказывать сказки своим внукам...
И все эти Ниночки, Нинели, НинкИ, просто Нины и бабы Нины будут счастливы, потому что девяностолетняя старушка Нина Ивановна сумела достать и сохранить эти ковры. Ковры-самолеты, которые в один прекрасный день перенесут ее в прекрасное "потом".
Вечер
Я закрыла дверь кабинета, сдала ключ охраннику и вышла на улицу. Над городом снова сгустился туман. Казалось, что в воздухе висят мириады микроскопических сияющих капелек, и от этого он светится холодным белесым свечением. Забравшись в Сузечку, я включила мотор для прогрева и закурила сигарету.
Мимо меня тихо проезжали автомобили, поблескивая фарами, похожими на Ван Гоговские солнца. Свет их габаритных огней отражался на мокрых стволах деревьев, и казалось, что по матово светящейся коре пробегают маленькие красные, рыжие, желтые и голубые светлячки, исчезая где-то наверху среди тонких, как будто нарисованных на фоне бледно-оранжевого неба, ветках.
Пешеходов на улице не было, если не считать прошкандыбавшую вдоль по проспекту прямую, как жердь, древнюю старушку в пальто с драным воротником из неопознанного зверя, бесформенной вязаной шапочке и суконных ботах. За ней семенила маленькая девочка, одетая не менее нелепо, чем бабка. Нищие, примета новой России.
Старушонка напомнила мне дедулю, пришедшего к умершей тетушке через месяц после сороковин. Разборка квартиры как раз вошла в завершающую стадию, большая часть хлама мирно лежала на помойке, а остальное было выставлено для обозрения - чтобы бывшие подруги могли что-нибудь выбрать себе на память. Поэтому к появлению дедка я отнеслась спокойно - очередной претендент на наследство - и проводила в комнату. Гость выглядел весьма странно: рост - метр с кепкой, волосы цвета пожелтевшей газеты, давно не стриженные и не чесанные, рыже-сивая бороденка, конопатые кривые пальцы. Причем в кулаке левой руки он как будто зажимал клок то ли лисьей, то ли беличьей шкурки. Но самыми неприятными у гостя были глаза - старчески-мутные, выцветшие, с болотно-зеленой каймой. Черные зрачки казались дырочками, через которые он не смотрит, а подсматривает.
Дедок рысью пробежался по квартире, что-то бормоча себе под нос, помахал руками, поцокал языком, поприседал перед письменным столом, почти съеденным жучком. Потом достал из-за пазухи рваный портфель и попытался запихать в него чайный сервиз. Раздался звон бьющегося стекла, потом хруст черепков. Дедок закричал, запричитал громко, но не менее непонятно, чем до этого бормотал, вывалил сервиз, практически превращенный в хлам, на стол и бросился прочь. Я не стала его догонять.
Сервиз было жалко. Ладно, мне он не нужен, но, возможно, соседка не отказалась бы от него...
Я собрала черепки в пакет, а оставшиеся в живых чашки выставила на стол. И вдруг увидела странную кружку, похоже, не раз заклеенную, заляпанную чем-то и с черным осадком, прилипшим ко дну. Вот интересно, где она пряталась, когда мылась вся остальная посуда? Или это дедок оставил свой хлам? В любом случае, ее надо отчистить.
Под грязью обнаружился узор, намалеванный полустершимися красками. Паук во фраке танцует с бабочкой. Что-то из Корнея Чуковского? Как там: "Муха, муха, Цокотуха, позолоченное брюхо?".
Я поставила чашку в шкаф. Возможно, дедок еще вернется за своим имуществом. Но все же... Картинка мне что-то напомнила, но я никак не могла сообразить, что...
Проспект был по-прежнему пуст. Мне оставалась последняя пара затяжек, когда мимо меня пробежала рыжая девица в синем замшевом полушубке. Она остановилась в метре от меня у края тротуара, и тут же к ней подъехал разбитый жигуленок. Водитель - маленький, тщедушный и потрепанный, как и его авто - подошел к рыжей, открыл перед ней дверцу пассажирского места. Девица уселась в машину, мужичок бегом вернулся на свое место, и через секунду задние огоньки автотазика скрылись в тумане.
И тут же рядом со мной противно бибикнула маршрутка, прогоняя с проезжей части пьяненького пешехода, из-за угла вывернула компания громкоголосых юнцов, где-то вдалеке взвыла сирена скорой помощи...
Валик ждал меня в гостиной, сурово нахмурив брови.
- Ну, как продвигается роман?
- Нормально. Вот третья глава, даром я что ли себе офис арендовала? - и я протянула мужу флешку с текстом.
Глава 3
Осенний парк был темен и тих. С деревьев лениво осыпалась листва, поблескивая в свете голубых неоновых фонарей. Мерцали в темном небе звезды. Тишка брел по безлюдным аллеям, больше глядя на звездное небо, чем себе под ноги. Нужно решить загадку Антонины, очень нужно. Иначе не будет покоя. Рыжий привык, что все его задумки всегда воплощались в жизнь, а нынешняя была особенно дерзкой, и от этого еще более желанной.
Август сменился сентябрем, сентябрь - октябрем, но тайна стаканчика так и оставалась нераскрытой. Тихон наливал в стакан воду, молоко, сок, вино... Напрасно. Любая жидкость превращалась в кровавую субстанцию, обжигавшую рот. Колдовские травы, заклятья, горячий воск с кладбищенских свечей... Змеиная кровь, желчь летучей мыши, сердце черной собаки... Все самые нелепые средства были испробованы во всех мыслимых и немыслимых комбинациях... Безрезультатно. Было от чего прийти в отчаяние. Каждый вечер, после очередной порции опытов, Тишка отправлялся в казино, опустошал карманы какого-нибудь глупца, решившегося положиться на случай, а потом шел через парк домой, глядя в небо, надеясь прочитать ответ в его черной глубине.
И тоже напрасно... Звезды ехидно мерцали и подмигивали друг дружке, издеваясь над его страданиями.
- Мужчина, закурить не найдется? - из темноты боковой аллеи вышла, покачиваясь, тощая высокая блондинка в мини-юбке.
Ножки у барышни были длинными и стройными, талия тонкой, а грудь высокой. Тишка улыбнулся похотливо и с шутливым поклоном достал из кармана пачку сигарет и зажигалку:
- Для такой шикарной женщины, конечно, найдется.
Блондинка взяла сигаретку, закурила, потом рассмеялась:
- Неужто не боишься меня?
- А почему я должен тебя бояться?
- Ты что ж телевизор не смотришь? Там каждый день рассказывают об страшных убийствах в этом парке.
Рыжий улыбнулся хищно, один его глаз при этом стал рыжим, как уличный фонарь, а другой пронзительно голубым:
- Хочешь сказать, что это твои шалости? А подельник твой в кустах с битой стоит? Ладно, крошка, валяйте, убивайте меня.
- С удовольствием, - зарычал голос позади Тихона, и здоровенный амбал махнул ржавой железной трубой.
Железяка прошла в сантиметре от Тишкиного виска, амбал еще раз замахнулся... И снова мимо. И еще... И опять мимо. Лицо налетчика покраснело от натуги, куртка расстегнулась... Как заведенный он махал трубой, пока блондинка не крикнула:
- Дуня, хватит.
Мужик остановился и опустил железку. Тихон стоял на том же месте, и так же хищно улыбался. Женщина хлюпнула носом и поинтересовалась:
- Ты что, заговоренный?
- Да нет... Просто я ваш шанс начать новую жизнь.
- Да? Это какую? - ухмыльнулась девица, - Ни свет ни заря на работу, весь день как белка в колесе, а потом в кроватку без сил?
- А ты так не хочешь? Ладно. Что тебе нравиться?
- Ну... Чтоб работать поменьше, а денег побольше. Машину хочу... БМВ... Или нет - лучше Ягуар... Дом большой... В три этажа... желательно в Испании... И...
- Достаточно, я понял. А ты, парень, чего хочешь?
- Ты рыбка, что ль, золотая?
- Нет, скорее емелина щука. Ну, давай выкладывай, пять секунд тебе.
- Денег хочу много.
- Много - это сколько?
- Два... Нет, пять... Нет, десять миллионов... Нет, миллиардов гринов... нет, лучше евров...
- Все, время истекло. Значит так... Получите все, что заказали, но при одном условии.
- Надо кого-то убрать? - хмыкнул амбал.
- Фу, как пошло. Нужно просто выпить вот из этой посудинки, - и Тихон достал из кармана стаканчик с гравировкой на дне.
- А че пить-то?
- Да все равно. Можно воду, можно коньяк.
- У меня водка есть, пойдет? - и девица достала из сумочки четвертинку "Кузьмича".
- Пойдет. Давай, красавица. Твой напиток - тебе первой и пить. Только условие - все до дна. Кто не допьет - тот пролетает. Усекли?
- Давай стакан.
Блондинка решительно наполнила стаканчик до краев, вздохнула - и одним махом влила все его содержимое в горло.
- У-у-ух, горькая какая, - выдохнула она, проглотив водку, и повернула стаканчик вверх дном, демонстрируя, что в нем ничего не осталось.
Золотистая капелька сорвалась с краешка посудинки, сверкнула свете фонаря, упала на дорожку и, зашипев, исчезла.
- Ну, что, выполнила я твое желание. Где мои бабки? - поинтересовалась девица.
- В кошельке глянь.
Блондинка достала из сумки кошелек, открыла его, и ахнула. Там во всех кармашках лежали кредитные карты. И все как на подбор золотые и платиновые. Амбал выхватил из Тишкиных рук стаканчик, наполнил его до краев водкой и так же, как подружка, лихо опустошил его. И тут же закричал страшно, упал на землю, забился в конвульсиях. На его губах выступила кровавая пена, лицо посинело, и через несколько секунд на парковой дорожке лежало бездыханное тело. Из кармана куртки выскользнули, как рассыпавшаяся колода, кредитные карты. А рядом ехидно поблескивал гравировкой на дне ничуть не пострадавший при падении стаканчик.
Девица завизжала и бросилась прочь. Рыжий Тишка поднял с земли стаканчик, отряхнул его, засунул обратно в карман.
- Ну что ж, дражайшая Антонина Зиновьевна, вроде кое-что становится ясным. Не мужское это дело - из стакана заговоренного пить. Ладно, мог бы и раньше догадаться, стоило чуть-чуть подумать. Будем экспериментировать дальше.
И Тихон продолжил прогулку по парку.
Утро
За окном блеклыми тенями мелькали капли нудного осеннего дождя. В этот раз туча принесла его с севера, поэтому на стекла южного окошка столовой попадали только единичные брызги, оставляя возможность любоваться октябрьским пейзажем с драными сиренями, голыми, похожими на дворницкие метлы березами и лужами, нагло блестящими на дороге. Я допивала утренний кофе и наблюдала за Священным Ритуалом отъезда на работу Валентина Борисовича Неплера, большого бизнесмена и человека. Дежурный охранник Митя вывел Мерседес мужа из гаража, быстренько прошелся по нему тряпочкой для наведения последнего блеска (совершенно излишнее действие в дождливую погоду), потом бегом вернулся в свою будочку, схватил зонт и помчался к крыльцу. Там его ждал величественный и грозный Валик. Митя раскрыл зонт над начинающей лысеть головой босса, и комическая парочка - маленький толстый Неплер и его высоченный слуга, согнутый в три погибели, отправилась в путь через лужи во дворе к сверкающему черному кораблю-мерседесу. Валик уселся за руль, посигналил мне на прощанье - не скучай, дорогая - и стремительно вылетел в уже открытые Митей ворота. Как обычно, не посмотрев направо-налево.
Удар был почти не слышен. Просто легкий "бум", и черный корабль уперся бампером в ржавый бок шестерки непонятно какого цвета, ползущей изо всех своих черепашьих сил. Из жигуленка выскочил маленький суетливый мужичонка в китайской ярко-васильковой куртке. Ему навстречу, переваливаясь гусем, выполз из мерседеса Валик. Беседа была недолгой. Неплер достал кошелек, отсчитал запрошенную сумму и уехал, не слушая визгливые причитания пострадавшего.
Мужичонка же явно не спешил. Достал телефон, стал с кем-то беседовать, размахивая короткими ручонками и заинтересованно разглядывая наш дом. Охранник, до этого глазевший на мини-дтп, вспомнил о своих обязанностях и поспешил закрыть ворота.
Я собралась ехать в свой офис часа через два. Митя также подобострастно проводил меня до машины, прикрывая зонтом от едва накрапывающего дождя, и открыл ворота. Жигуль все еще стоял на том же месте. Правда, мужичка в нем не было. Я вышла из машины и с интересом оглядела место удара. Ничего особенного, просто чуть-чуть краска облупилась, видимо стукнулись по касательной. Право же, Валик был слишком щедр с пострадавшим.
- Я могу вам чем-то помочь? - хозяин авточуда вырос как из-под земли.
- Да, если уедете от моего дома как можно быстрее, - мужичонка не понравился мне издали, но вблизи он был еще неприятнее: вертлявый, болезненно-худой, с остреньким носиком, тонкими синеватыми губами, белесыми редкими волосиками и глазами странного водянисто-зеленого цвета.
- Да, конечно, я понимаю... Людям вашего положения все кажутся подозрительными. Позвольте представиться: Виктор Михайлович Милорадов, майор отдела по борьбе с бандитизмом, - и блондин помахал у меня перед лицом красной книжицей.
- Позвольте, - я взяла удостоверение и передала охраннику, - Митя, сними копию, пожалуйста.
Милорадов засмеялся тоненько, захлопал, как в театре:
- У вас неженская хватка.
- Возможно, мне это жить не мешает.
- Красивым женщинам вообще мало что мешает жить, - широко улыбнулся Милорадов, демонстрируя отсутствие половины зубов, - простите, а как вас зовут?
- Я не покупаюсь на лесть, господин Милорадов. Вот ваше удостоверение и всего хорошего.
Я села в машину и уехала, оставив суетливого мужичонку глупо улыбаться на дороге.
Дорога до офиса заняла почти два часа - аварии, пробки и автоинспекция совместными усилиями превратили дороги в непроезжие. Монитор на столе ехидно поблескивал экраном. Утро не задалось, творческое настроение ушло к другим авторам, не дождавшись, когда я соизволю приняться за работу. К тому же меня грызло странное ощущение дежа вю - где-то я этого "красавчика" на шестерке видела. Причем совсем недавно...
Окончательно осознав, что написать ничего не получиться, я решила проинспектировать унаследованную квартиру. В ней уже неделю трудились два гастарбайтера, превращая берлогу старушки в человеческое жилье. Сегодня у ребят выходной, поэтому я смогу без спешки оценить результаты их труда.
Кухня сияла чистотой. Ровный снежно-белый потолок, сиренево-белые обои, кафельный фартук - как будто из кусочков сахара, керамическая плитка на полу словно озеро, покрытое льдом... Интересное дизайнерское решение. Я бы еще поставила букеты из голых веток - чтоб усилить впечатление зимних сумерек. Кухня в ожидании января. Красиво...
Звонок испугал меня. Первым побуждением было не открывать дверь, пусть незваный гость уходит восвояси. Но тут же я рассердилась на собственную трусость и повернула ключ в замке. На пороге стоял все тот же мерзкий старикашка с мутными глазами и кусочком шкурки в руке.
- Прошу прощения... Виноват я, конечно... Но все же... Мальчики сказали, что вы тут редко бываете, но я все ж на удачу зашел... Еще раз простите, Наталья Юрьевна... Мне бы чашечку мою...
Хорошо, что я не выкинула его раритет на помойку. Плохо, что он у меня дома, а не здесь.
- Простите, любезный, как вас зовут?
- Михаил я. Михаил Викторыч. Ага.
- Очень приятно. Михаил Викторович, я вашу чашку к себе увезла. Здесь ремонт, сами видите, никакой мебели нет, хранить негде. Если хотите, я ее могу вам завтра привезти. Вы где живете?
- Дак... Мне неудобно... А сейчас нельзя? Очень нужна чашечка-то... От сервиза она... Фамильного...
- Нет, сейчас нельзя. Говорите адрес, и чашка будет у вас завтра в одиннадцать утра.
- Ну ладно. На Савушкина я живу... Мы с Ниной Ивановной соседями когда-то были... Ее квартира пятнадцатая, а моя восемнадцатая. Она одинокая, я одинокий... Общались по-стариковски... Так завтра обещаете?
- Да, обещаю. Завтра в одиннадцать. Ждите.
- Ладно. До свидания, Наталья Юрьевна.
Старикашка ушел, что-то бормоча себе под нос. А я поехала в центр. Вдохновение по-прежнему где-то гуляло, искать его занятие напрасное, писать без него тоже бессмысленно. Лучше уж переждать безмузье, гуляя по бутикам.
Вечер
Аккумулятор сел. Я забыла выключить фары. Машина с желтой мигалкой повезла Сузечку домой, а я отправилась на поезд - захотелось вспомнить уже исчезающую из памяти юность, перестук колес, обрывки разговоров, мороженое в стаканчике...
Над городом опять висел туман. Что за осень такая в этом году? Диво-дивное, а не осень. Воздух - как жидкая манная каша, кажется, что тело просто раздвигает его, а он медленно и неохотно расступается и быстро смыкается за спиной. Нормальные люди в такую погоду дома сидят, поэтому улицы пустынны и машин почти нет. А те, что проезжают мимо, двигаются медленно и бесшумно. Я шла вдоль проспекта, переплывая от одного оранжевого фонаря к другому, вздрагивая каждый раз, когда меня обгоняла машина и прикуривая одну сигарету за другой. На душе было нехорошо. Мутно как-то.
Около трамвайного парка фонари закончились, и мне стало совсем жутко. Туман окружал меня все более плотным кольцом, с деревьев над моей головой падали крупные капли, похожие на каких-то фантастических насекомых, и их прикосновения к коже были обжигающи и болезненны. Чтобы сократить дорогу, я пошла вдоль забора трампарка. И через минуту уже жалела об этом. Страх забирался мне под одежду вместе с клочьями тумана, склизкими и холодными. Шумы города до этой тропки не доходили, и мне стало казаться, что я заблудилась в белом мареве, а секунды шли со скоростью минут.
И вдруг я увидела старушку. Обычную, в суконных ботах и стареньком пальто с воротником из кошки. На голове у нее красовалась весьма кокетливая шляпка с вуалью. Когда я поравнялась с бабушкой, она протянула ко мне тощую, похожую на куриную лапку, руку и что-то прошамкала беззубым ртом. Я остановилась и начала рыться по карманам, хоть и знала, что наличных денег там всего двадцать рублей - как раз на поезд до дома. Темная ладошка попрошайки дрожала - то ли от холода, то ли от унижения, и я решительно достала последние купюры и отдала старухе. Она убрала бумажки в карман и снова протянула руку. Я отступила на шаг и пробормотала:
- Простите, бабушка, у меня больше ничего нет.
Бабуля опять что-то прошептала и подняла вуаль. Даже в темноте ее слепые глаза были синими, как небо. Я отступила на шаг, намереваясь сбежать, но не успела. Старуха заговорила громче:
Я обреченно вздохнула и достала мобильник, чтобы вызвать такси.
Машина приехала через десять долгих минут, которые я провела, разглядывая слепую и слушая ее бесконечное:
- Домой хочу... домой хочу.
Одежда попрошайки была не так уж плоха, как казалось с первого взгляда. Боты довольно новые, пальто из дорогого материала и мех почти не вытерся. Почему я решила, что она совсем нищая? Клише - раз старая, значит ни гроша за душой? Странно... Минуты шли одна за другой... Может, это опять галлюцинации? Или у меня что-то с глазами... Но бабуля вовсе не так стара, как мне показалось сначала... Волосы темные, и морщин почти нет...
С проспекта просигналило такси, я взяла старуху за руку и повела к машине. Ладонь слепой была слабенькой и холодной. Да и морщины - вот они на лбу, на щеках, темные бороздки на тонкой старческой коже...
Я проводила бабушку до квартиры, открыла дверь, помогла раздеться, поставила греться чайник. Слепая слушалась меня как ребенок. И все время благодарила:
Квартира ее была маленькой, но ухоженной. Чистый пол, на стареньких шкафах ни следа пыли. Вышитые салфеточки, фарфоровые статуэтки, большие морские ракушки. И только запах - тяжелый, сладкий, похожий на тот, кладбищенский... Интересно, кто тут порядок наводит? Вряд ли сама, все-таки слепая.
Я вернулась домой около полуночи. Валик, естественно, отсутствовал. Откармливал какого-то важного чиновника в пафосном ресторане. Возможно, кроме них там были "девочки". Скорее всего были, чиновники не любят есть без женщин, у них желудочный сок не выделяется, если после банкета не будет "продолжения". Но какое мне до этого дело?
Я выпила чаю, послонялась по дому и уселась за компьютер. И - о чудо - муза смилостивилась и явилась ко мне с полным мешком вдохновения...
Глава 4
Тишка кружил по парку четвертый час. Осеннее холодное солнце уже село, и пустынные дорожки заволокло туманом. Трудно что-либо разглядеть сквозь белесую плотную пелену... И все же рыжий знал - она непременно придет. И именно сегодня. И он снова и снова обходил все аллеи.