Первая схватка подстерегла Анну неожиданно. Вообще-то она, конечно, знала, что начаться это должно со дня на день, и всё же толчок боли напугал так, что дыхание перехватило.
"Ах, ты! Неужели пора?.. А может, случайно кольнуло? Ну, взял там, сорванец, и сильней обычного толкнулся ножкой? На потягушечки потянуло. И то сказать, девять месяцев сидеть в клубок свёрнутым - кому хочешь надоест..."
Анна мягкими круговыми движениями погладила большой, тугой, как резиновый мяч, живот, словно стараясь приласкать, утихомирить расшалившегося внутри ребёнка.
--Тихо, маленький, тихо, - потихоньку шептала она при этом. - Потерпел бы ещё немножко, а? Некогда мне рожать, статью в редакции ждут... Фу, ты, сама себя напугала. Всё прошло... Нигде не болит... Пожалуй, пару деньков ещё погуляю.
Она вновь склонилась к клавиатуре компьютера и попробовала продолжить набор статьи, обещанной к вечеру главному редактору. Тот, конечно, учитывая срок беременности, в последнее время специальных заданий уже не давал, но сидеть, сложа руки, Анна не любила, да и деньги были не лишними - даже по предварительным расчётам расходы, связанные с рождением ребёнка, предстояли немалые. Репортаж об открывшейся вчера выставке "Продэкспорт" был, по сути дела, готов. Оставалось лишь немного подшлифовать его и распечатать на принтере, хотя сейчас, в её положении, и это уже казалось делом непростым - от долгого сидения в одной позе затекала спина, и по пояснице разливалась тупая тянущая боль. Ребёнок всю последнюю неделю вёл себя, как никогда, беспокойно, не давая передышки ни днём, ни ночью.
"Что ж ты за бунтарь такой?! - думала она, обняв обеими руками живот. - Чисто самурай! Ну, тише, тише, непоседа. Успеешь ещё, набегаешься. Сиди спокойно. Не понимаешь, что ли: мама занята, мешать нельзя".
Новая, из самой глубины накатывающая волна боли заставила прикрыть глаза и откинуться на стуле. В этот раз Анна была уже настороже, и повторение схватки рассеяло возникшее было сомнение.
"Да... Похоже, с заметкой выйдет облом. Прости, господин редактор, грешную бабу, не поспеваю. Другая работёнка подвернулась".
Она осторожно встала, будто боясь всколыхнуть боль, отхлынувшую пока назад, и подошла к телефону. Набрала номер "Скорой помощи". Долго не было связи, и ей начало казаться, что короткие гудки в телефонной трубке дребезжат, издеваясь над ней и её проблемами. Вещи в больницу она собрала ещё несколько дней назад. Для ребёнка тоже был приготовлен комплект белья. Как она сама ещё вчера шутила про себя, оставалось только начать и кончить. И вот теперь, когда настал этот момент, даже такой незначительный сбой начал накручивать ей нервы. Наконец, на другом конце провода сняли трубку.
--"Скорая помощь", - раздался усталый голос.
--Алло! У меня роды, кажется, начинаются. Нужно ехать в больницу, - заторопилась сказать Анна, словно опасаясь, что её прервут.
--Сколько часов длятся схватки? - бесстрастно спросили её на том конце провода.
--Часов?.. - удивлённо протянула Анна. - Да нет, что вы, они только начались. Но два раза точно было. Это схватки, нет сомнения.
--Да что вы там паникуете раньше времени и нас зря беспокоите? У нас все бригады на вызовах. Сейчас всё равно никто не сможет приехать, - в голосе неизвестной женщины скользнуло раздражение.
--Как же так, - зря? Схватки же... - от растерянности и обиды у Анны даже губы слегка задрожали. Она вдруг почувствовала какую-то свою незащищённость и страх перед тем неизвестным, что ожидало её в ближайшее время. Бравада, с которой она шла к рождению этого ребёнка, внезапно улетучилась. Она неожиданно осознала, что всё в жизни происходит по кем-то заранее установленным правилам, и по большому счёту никому нет дела ни до неё самой, ни до её ещё не родившегося ребёнка.
--Женщина, у вас какие по счёту роды? - голос в трубке вернул её к действительности.
--А? Что? Ой, извините, - п-первые, - с трудом пропихнув возникший в горле комок, выдавила из себя Анна.
--К вашему сведению, в первых родах схватки могут длиться сутками. Так что сидите пока дома и отмечайте время между приступами, - сказала, как поставила точку, женщина из "Скорой".
--Но я думала, что уже пора... Я...
Загудевшая трубка оборвала её на полуслове. Растерянно глядя на телефон, Анна присела на стул, стоящий рядом.
"У, стерва! Даже договорить не дала. Сама, наверно, никогда не рожала, вот всё ей и по фигу. А тут... - она невольно вздохнула, чутко прислушиваясь к ощущениям внутри её тела. - А, может, и правда, рано запаниковала? Прилечь, что ли? Полежу, глядишь, и отпустит. Мне ж и впрямь на той неделе срок. Господи, до чего мы, бабы, суматошные! Понеслась бы сейчас в больницу, а там бы всё прекратилось. Стыда не оберёшься..."
Она дошла до дивана, легла, натянула до подбородка плед, и, прикрыв глаза, попробовала задремать, но никак не удавалось лечь так, чтобы живот не мешал ей. Он, как никогда раньше, казался ей большим, тяжёлым, неповоротливым. В последнее время Анна частенько с удивлением рассматривала себя в обнажённом виде, стоя перед зеркалом и поражаясь, как ещё с треском не лопнула кожа живота, растянувшись до такого беспредела. Только мелкие лучики "растяжек" разбежались по краям, будто едва заметные шрамики расчертили нежную кожу. Она боязливо пыталась представить, как вообще можно разродиться таким огромным ребёнком.
"И что за великан там сидит? Раздерёт же пополам, как пить дать..."
Она старалась гнать от себя эту всё более тревожащую её мысль, но та со зловредным упрямством возвращалась, и Анне оставалось уповать лишь на милость Божью: "Не я первая, не я последняя. Уж как-нибудь справлюсь. Что ж я, хуже других?.."
Несмотря на беременность, Анна в целом не утратила своей природной женской привлекательности. А отмерено ей было по большому счёту. При достаточно высоком, будто в угоду моде, росте формы тела отличались плавностью и округлостью. Она привыкла ловить на себе пристальные, заинтересованные взгляды мужчин, оценивающе скользящие по её гибкой фигуре, правильному овалу лица в обрамлении пушистых русых волос. Именно волосы были её "изюминкой". Они, лёгкие, воздушные, с естественным блеском, добиться которого не поможет ни один супермодный шампунь, были словно подсвечены изнутри. Мягкие и податливые, они, казалось, сами немножко влюблены в свою милую хозяйку. Завершали эту гармонию внешности выразительные карие, цвета кофе с коньяком, глаза и тонко очерченные губы, которые в улыбке становились совершенно очаровательными.
Осознание своей красоты развило в ней с годами естественность и раскованность движений. С редко подводящей её женской интуицией она иной раз позволяла себе и некоторое кокетство, неизменно подогревающее интерес мужчин. Самым удивительным во всём этом было то, что прежде, до её приезда в Москву, она вовсе не считала себя привлекательной. Напротив, ей казалось, что в её внешности столько непоправимых изъянов, что никто и никогда не заинтересуется ею всерьёз. Чудо преображения произошло в тот самый год, когда она, преодолев серьёзное сопротивление родни, приехала покорять Москву. Ну, не в прямом, конечно, смысле. Заветной вершиной стал факультет журналистики университета, её давняя мечта. Как она упорно стремилась к ней, как готовилась! Мало кто дома верил, что провинциалочка из Ставрополья может соперничать со столичными претендентами. Но в неё будто бес вселился! Характером была в отца, которому в семье редко кто пытался перечить. Может, поэтому к старшей дочке, любимице, отец имел некоторую слабинку. Отпустили её, однако, с условием, что немедленно вернётся, едва только провалится на экзаменах, а потом уже и заикаться не станет ни о какой Москве.
Первые две недели, закружившие её в потоке предэкзаменационных и экзаменационных хлопот, не позволяли расслабляться и отвлекаться на что-либо постороннее. Наконец, дистанция была пройдена, экзамены сданы, и наступила короткая пауза перед окончательным объявлением результатов. За время экзаменов Анна успела познакомиться с некоторыми из абитуриентов, как с приезжими, так и москвичами. Одной из них была Людмила Грушенская, коренная москвичка, бойкая, весьма современная, абсолютно уверенная в себе девушка. Они были совершенно разными с Анной, как внешне, так и характерами. Может, именно поэтому и сблизились, подтверждая закон единства противоположностей.
Вряд ли Анна когда-нибудь забудет день, когда сдавала первый экзамен. Как и большинство абитуриентов, она очень нервничала. Сказывалось большое напряжение. Вдруг рядом кто-то спросил:
--Куришь? - стоящая около неё девушка протянула ей начатую пачку сигарет.
--Да нет... У меня на этот счёт дома строго, - отчего-то смутившись, повела плечами Анна.
--А я курю. С девятого класса. Нам, журналистам, без этого нельзя. Работа шебутная, нервная. Как стрессы снимать? Без курева пропадёшь.
--Ты так уверена, что поступишь?
--А то нет! - рассмеялась девушка. - Куда они денутся? Пусть только попробуют не принять. Разнесу весь их университет.
Анна с некоторым сомнением глянула на невысокую фигурку, по-мальчишечьи щупленькую, с торчащими ключицами, с "ёжиком" коротко стриженых рыжеватых волос. Но столько живости светилось в глазах, столько в незнакомке было апломба, напористости, что Аня невольно подумала: "Да, эта точно поступит".
--Хорошо быть такой уверенной, - в голосе змейкой проскользнул лёгкий оттенок зависти. - А я вот, когда ехала сюда, думала, что всё нипочём, а сейчас такое дурацкое ощущение, что вообще ничего не знаю.
--Да ладно, не трусь! Хочешь на спор, что ты тоже поступишь? Кого ж им ещё принимать, как не нас с тобой? Тебя как зовут?
--Аня.
--А меня зови Люськой. И, ради бога, только - не Людмилой. Ненавижу своё имя. Слащавое какое-то, до тошнотиков. Вот Люська - это да, это про меня.
Анна улыбнулась. Её новой подруге действительно больше подходило это немного озорное, вихрастое имечко. Вся она напоминала живой, подвижный шарик ртути, упорно не дающийся в руки...
Дни летели стремительно, и вот уже (даже не верилось!) последний экзамен остался позади.
--Ну что, можно и расслабиться, - Люська игриво подтолкнула Анну в бок. - Куда бы вечером рвануть?
--Я бы на Красную площадь сходила, а то всё некогда было.
--Да ну её! Не убежит никуда наша Красная-распрекрасная. Ты на Арбате бывала?
--Нет пока. Слышала только о нём.
--Во! Туда и двинем. Знаешь, как там классно тусоваться? Тебе понравится.
--Как скажешь...
Арбат действительно покорил её сразу. Ни чопорности, ни показной столичной помпезности не было в этой небольшой, уютной улочке в самом центре Москвы. Казалось, кто-то специально создал её для приятной, неспешной прогулки. Привлекали сюда, пожалуй, не столько дорогие рестораны и модные магазины, сколько та естественная непринуждённость, с которой гуляли по Арбату лотошники с сувенирами, работали под открытым небом уличные музыканты и художники, собирая толпы поклонников и просто зевак..
Художники особенно поразили Аню. Остановившись около одного из них, она словно приросла к месту: на её глазах рождался удивительно похожий на оригинал портрет миловидой женщины, сидящей тут же на складном стульчике. Художник, молодой парень, набрасывал рисунок лёгкими, уверенными штрихами. Он случайно оглянулся, и взгляд его будто запнулся на Анне, на её светившемся неподдельным восхищением лице. Что-то похожее на удивление вспыхнуло в его серых глазах.
--Не уходите, пожалуйста, - попросил он вдруг. - Позвольте мне нарисовать вас. Вы просто чудо!
--Ой, что вы! - лицо девушки так и вспыхнуло румянцем. - Я совсем не собиралась... Я тут просто так...
--Я не возьму денег. Поверьте, такую красоту так и хочется рисовать. Жаль, холста нет под рукой.
--Нет-нет, нам уже пора. Мы уходим, - запаниковала Аня, судорожно вцепившись в Люськину руку и пытаясь оттащить её в сторону. - Извините...
--Да куда же вы? Постойте!
Анна даже не оглянулась. С пылающим от смущения лицом она почти волокла упирающуюся Люську подальше от этого места.
--Жаль...- ещё успела она вполуха расслышать полный искреннего разочарования выдох.
--Ну, ты совсем дикая! - обожгла её сердитым взглядом подруга. - Это ж надо - так шарахаться от хороших людей! Небось, не искусать он тебя собирался, а нарисовать, да ещё и задаром. Да отпусти ты руку-то!
Но Анна её практически не слышала. Перед ней неотступно мелькал так растревоживший её взгляд парня-художника, а в ушах звенело рефреном: "Такую красоту... Такую красоту..."
"Какую ещё там красоту? Что он выдумал?", - как бабочка о стекло, билась мысль, но сомнение, заброшенное зёрнышком в душу, уже начало пускать корни...
Со временем Анна и сама осознала, сколь щедра была в отношении её природа. Красота набирала силу, подкрепляясь всё возрастающей уверенностью в себе, своих возможностях. И это сочеталось в ней с живым умом, что, как частеньо принято считать среди мужчин, такая редкость для женщины.
Даже сейчас, накануне родов, Анна оставалась по-прежнему привлекательной, несмотря на некоторую бледность и лёгкие штрихи усталости под глазами. Более того, предстоящее материнство уже начало преобразовывать её и внутренне. В выражении глаз, в манере двигаться стало проступать что-то новое: более мягкое, более глубокое, исконно материнское, когда в центре мироздания появляется он - ребёнок, и лишь ему подчинены и время, и мысли, и сама душа. Самым обременительным атрибутом беременности стал необъятных размеров живот, который она в шутку называла туго набитым рюкзаком жадного туриста, надетым при этом задом наперёд. Вот он-то, главным образом, и выдавал её нынешнее положение. Однако, срок родов неминуемо приближался, поэтому ходить ей в таком виде оставалось совсем чуть-чуть...
Анна почувствовала небольшой озноб и подтянула к подбородку плед, стараясь найти положение поудобнее. С детства она любила спать на животе, уткнувшись носом в подушку, обтянутой чистенькой ситцевой наволочкой в цветочек.
--И что ты всё к цветочкам принюхиваешься? - посмеивалась над ней мать. - Это тебе не лужайка. Человек должен лежать лицом к небу, тогда душе его светло - легко взлететь. А когда дети летают во сне, это значит, что они растут, - не раз наставляла она дочку. Избавиться, однако, от этой привычки ей не удалось, что теперь доставляло некоторое неудобство.
"Да, попробуй, поспи на этаком животике, - вяло ворочалась в сознании мысль. - ЕМУ это не понравится. Тут тебе, Анна Андреевна, не мама с её уговорами. Этот сразу пинка даст, чтобы не хулиганила. Не иначе, футболистом станет. Только зачем же на матери тренироваться? Родится - проведу с ним воспитательную работу. Ох, да уж родился бы, что ль, скорей..."
Сейчас внутри всё было спокойно, будто и ребёнок притомился брыкаться. Анна, согревшись, расслабилась. Явь начала постепенно оплетаться сном, но что-то не позволяло полностью оторваться от действительности. Сознание, как поплавок на удочке с маленькой рыбёшкой на крючке, то погружалось в зыбкий сон, то вновь выныривало на поверхность, неустойчиво покачиваясь. Обрывки воспоминаний, сплетаясь с фантазиями, мелькали перед ней в минуты этих кратких погружений...
--А во-о-н от той сосенки не побоишься скатиться? - Анна обернулась и увидела хитро прищуренный, с опасным огоньком вызова взгляд Олега, своего однокурсника.
--Это я-то побоюсь? - азарт подстегнул Анну. - Спорим, что съеду! Проиграешь, потащишь мои лыжи на базу.
Резко оттолкнувшись палками, .она решительно двинулась вверх по склону. Там, наверху, однако, запал несколько поиссяк. Фигура Олега внизу казалась такой крошечной! Всё же не в её характере было отступать. "Вожжа под хвост" - так, бывало, говаривала про неё мать. В этом она точно была права. Если уж Анна на чём-то "заводилась", переломить её упрямство мало кому удавалось. Иной раз это шло ей на пользу, а иногда - и во вред.
"Ну, держись, Олежка, покажу тебе сейчас суперкласс".
Бросок вперёд, вниз! Главное - не бояться. Ветер слепит, мешая смотреть. Бугор! Не объехать! Падение. Треск! Больно!!!
...Анна судорожно прижала руки к животу. Она ещё не до конца оторвалась от сна, и поначалу почудилось, что это обломок лыжной палки вонзился ей в живот, но, стряхнув обрывки кошмара, она с облегчением перевела дух, хоть боль до конца ещё не отступила.
"Это сон, просто сон, чёрт бы его побрал. Снится невесть что, - мысленно стала успокаивать саму себя. - Наверно, опять мой "нападающий" гол в ворота забил. Браво, сынок! Какой ты у меня молодец! Чувствуешь, я уже горжусь тобой. Но всё же дал бы мне ещё немножко полежать... Лежу себе тут - никого не трогаю, никому не мешаю. Так тепло... Так хоро..."
Мысль, как усталая птичка, присела на ближней "веточке", нахохлилась, расслабленно распустила крылышки и уткнулась клювиком в мягкий пух на груди. Тишина... Полумрак... Полуявь-полусон...
Да нет, не сон! Какой уж тут сон, когда руки Асахи так горячи, губы так зовущи, требовательны и, одновременно, обещающи! Всё отдать, обрести и снова отдать - всё, до донышка. Как ярки звёзды на дне двух колодцев - его бездонных, загадочных глаз! Как они манят! Так и хочется нырнуть туда - в эту неведомую черноту, не рассуждая о том, удастся ли вернуться назад. Блаженство! До края - через край! Губы к губам - пусть без возврата, пусть! Какая разница? Тепло... Ещё теплее... Жарко! Больно!!!
...Эта волна боли, по крайней мере, не оставила ощущения липкого, тошнотворного ужаса. Побурлив ещё внутри, она отступила с недовольным ворчанием и затаилась для нового броска.
"Вот и лежи себе там, не цепляйся ко мне... Та, из "Скорой", что-то говорила насчёт схваток... Время. что ли, засекать? Время... Но это ж надо найти часы. Не помню, где они. Встать, поискать? Ой, как не хочется. Да, может, это и не схватки. Так, колики. Съела что-нибудь не то. Срок у меня на той неделе. Вот и всё! Нечего зря забивать себе голову какими-то дурацкими схватками. А Асахи-то и не знает, что мне вот-вот уже..."
Мысли путались, но теперь неизменно возвращались к Асахи Хонде, чей ребёнок сейчас и ворочался у неё внутри. И рада бы забыть о своём возлюбленном, так плод их любви напоминает. Всё, связанное с Асахи, казалось странным сном, затерявшемся в прошлом, а вот ребёнок был реальней реального...
Роман Анны с Асахи был подобен шквалу: так же неукротим и так же недолог. Как бы то ни было, он изменил все представления Анны об отношениях между мужчиной и женщиной. Хонда работал в Москве представителем известной японской фирмы по продаже бытовой техники. Она, Анна Андреевна Звенцева, к тому времени уже репортёр одной из московских газет, по заданию редакции должна была подготовить репортаж об открытии очередной выставки товаров этой фирмы. Организаторы не поскупились на рекламу в газете. Именно с Хондой нужно было предварительно согласовать текст статьи. Анне понравилось и запомнилось, как предупредителен и галантен был Асахи на презентации, поэтому её порадовала возможности ещё раз увидеться с ним.
Встреча с Хондой буквально перечеркнула весь её прежний опыт общения с мужчинами. В новом знакомом был какой-то особый магнетизм. Не раз впоследствии у Анны возникало ощущение, что в тело Асахи вселился дух его далёкого предка - гордого и величественного. Гибкость и лёгкость движений казались врождёнными, как у выросшего на воле зверя. В обхождении он был неизменно предупредителен и мягок, а в страсти - неудержим, как все вулканы древней Японии вместе взятые. Он был таким разным! Хотелось вновь и вновь видеть его, чтобы хоть чуточку разобраться в этом удивительном человеке. Предсказуемым в нём было только одно - его неизменная учтивость. Общаясь с ним, Анна никак не могла выяснить для себя, чего ей больше хочется: подчинять или подчиняться, настолько и то, и другое было желанным.
В отличие от многих прежних знакомых Анны, Асахи будто бы и не задумывался над тем, какое он производит впечатление на окружающих. Казалось, что всё происходило само собой под внутренним самоконтролем. Панибратство и развязность были абсолютно чужды ему. В их отношениях постоянно присутствовала та, некогда потрясшая её на Арбате аура восхищения: "Такую красоту...". Сравнивая Асахи с другими мужчинами, Анна вдруг осознала, что рядом с ним она, наконец, поняла, что значит быть ЖЕНЩИНОЙ. И это выражалось не только в обычных знаках внимания: в том, как он придерживает перед ней дверь, пропуская вперёд, как дарит традиционную в их свиданиях пурпурную розу, как поддерживает под локоток, когда они идут рядом. Просто Анна чувствовала, что хотела бы остаться с этим человеком всю дальнейшую жизнь - ни больше, ни меньше.
Языкового барьера не существовало. Асахи очень бегло и правильно говорил по-русски, что вызывало у Анны даже некоторую долю зависти: как ни билась она столько лет над английским, такой естественности и блеска во владении иностранным языком так и не достигла...
Кто бы мог подумать, что при всей массе достоинств, которыми Анна, безусловно, обладала, при всех тех возможностях, которые в изобилии предоставляла богатая на способы знакомства столица, ей никак не удавалось устроить свою личную жизнь. И это притом, что она как репортёр известной газеты много общалась с интересными людьми. Было в её жизни несколько недолгих романов, о некоторых из которых она вспоминала без сожаления, об иных - с саднящим чувством разочарования. Предчувствие любви после каждого "ожога" слабело, тускнело, растворяясь в буднях. Часто Анну просто бесила запрограммированность, схематичность поведения её знакомых. Она могла наперёд предугадать последовательность их действий по отношению к ней. К сожалению, эти предположения раз за разом подтверждались, и оттого ей становилось невыразимо скучно. Но, в то же время, совершенно невыносимым становилось и возвращение в пустую квартиру, снятую на время. Там её никто не ждал. Чем дальше, тем больше хотелось вырваться из бессмысленности одиноких вечеров. Всё сильней росла потребность самой заботиться о ком-то. Ей так хотелось ощущать рядом присутствие мужа, держать на руках малыша - ЕЁ МАЛЫША! Она не раз представляла себе это хрупкое, родное, сладковато пахнущее тельце ребёнка. Такие мысли, ощущения стали со временем превращаться в некое наваждение.
Может, поэтому отношения с Асахи она восприняла как некий знак судьбы. Именно о таком нежном и внимательном муже ей мечталось. В нём она почувствовала какое-то особое, возвышенное отношение к женщине. Во всяком случае, к ней он относился именно так, хоть и признался в самом начале их знакомства, что в Японии у него осталась жена. Детей, правда, не было, и чувствовалось, что для него это больная тема. Тем не менее, в разговорах нет-нет, да и проскальзывало, что семейные узы - нечто, не подлежащее обсуждению. И всё же, что греха таить, Анне было с ним очень хорошо, даже слишком хорошо, чтобы не поверить в возможность её счастья с ним...
Люська, по-прежнему остававшаяся самой близкой подругой Анны, первой заприметила перемены, произошедшие с ней. У женщин на это какое-то особое чутьё.
--Эй, Анюта, куда это тебя завихрило? - попыталась она как-то завести разговор. - Не твоего он поля ягода. Да и женат ведь, сама знаешь. Имей в виду, за этот гулёж его по головке не погладят. У них, как я слышала, на этот счёт строго. Тебе что, наших мужиков мало? Только моргни, отбою не будет.
--Да о чём ты, Люсенька? Это ж - небо и земля! Тут совсем другой тип отношений.
--Ой, смотри, как бы тебя этот "тип" каким-нибудь "подарочком" не одарил.
--А если и одарил, так что с того? - с некоторым вызовом в голосе сказала Анна.
--Мама родная! Во, чумная! - ахнула Люська. - Ты что, всерьёз? Да на что ж ты рассчитываешь-то?!
--А ни на что я не рассчитываю, - спокойно ответила Анна.
--А он хоть знает?
--Сказала.
--Ну и...
--Он, как дрессированный, немедленно побежал докладывать начальству. У японцев, наверно, преклонение перед Уставами в крови.
--И что?..
--И теперь его, представь себе, отправляют домой, в Японию... Я, может, погубила его карьеру.
--"Его карьеру!" - с издёвкой передразнила Люська. - Да сдалась тебе его карьера! О себе подумай, балда! Ты на что жить теперь будешь, беспечное дитя провинции? Ни кола, ни двора!
--Ничего, проживу как-нибудь... проживём, - поправила себя Анна, вспомнив о ребёнке. Люська так и развела руками:
--Ну, смотри, мать. Тебе жить... Нет, я, прям, не знаю, что и сказать. Таких, как ты, поискать, и не найдёшь. А помогать-то хоть обещал? Денег дал?
--Ещё чего! Он, конечно, предлагал, да я не взяла. Что ж я, проститутка какая-нибудь? Иль у меня гордости нет? Знала, на что иду. Раз он не может быть со мной, для себя рожу ребёнка. Не могу больше одна!
--Ой, Нютка! Аж сердце заболело.
--Побереги сердце. Самой ещё пригодится, - улыбнулась Анна, обнимая подругу. - А за меня не волнуйся. Всё у меня будет нормально. Вот увидишь. Я сильная. Справлюсь...
Глава 2. Встреча
...Какое-то время Анна поспала. Ребёнок её не беспокоил. Под пледом было тепло и уютно. Вставать не хотелось, но тело в одной позе затекло, и Анна слегка потянулась. Тут её вдруг опоясало такой болью, что она даже охнула.
"Не-ет, - поняла она, - хватит ждать. Так, пожалуй, тут и скрутит. Ещё немного, и вообще никуда не выберешься".
Она, держась за поясницу, доплелась до телефона в прихожей и попыталась опять набрать 03. Номер, как заколдованный, был занят и занят, будто вся Москва одновременно нуждалась в срочной медицинской помощи.
"А, была не была! - решила Анна. - Рискну своим ходом добраться... Ой! Ой!!!" - от нового приступа боли у неё даже в глазах потемнело. Зажмурившись и невольно задержав дыхание, она постояла, ожидая, когда боль внутри "отмякнет".
"У-у-ух... Никак, ещё один раунд продержалась. Это что же дальше-то будет, если с самого начала так нутро выкручивает? Мама родная! Ну, всё. Тихо! Без паники. Пора двигать. Тут недалеко. Вперёд! И главное, чтоб с песней... ".
Переодевшись и взяв сумку с вещами, она направилась, было, к выходу, но в последний момент остановилась у телефона и набрала Люськин номер.
--Да! Слушаю вас, - услышала она в трубке знакомый голос подруги.
--Люсь, это я - Аня.
--А, привет! Чем занимаешься?
--У меня, похоже, роды начинаются...
--Да ты что! Вроде бы ещё не срок.
--Схватки начались. В "Скорую" позвонила, сказали: не паникуйте. А мне кажется, пора в больницу. Сейчас знаешь, как прострелило! Боюсь дома оставаться.
--Так давай, я приеду, провожу тебя, - забеспокоилась Людмила.
--Не, не надо. Я сама.
--Чего ещё сама! - рассердилась подруга. - Вечно ты чудишь! Не дай Бог, ещё чего в пути случится.
--Тьфу-тьфу-тьфу! - сплюнула через левое плечо Анна. - Типун тебе на язык! Некогда мне ждать. Я тебе звоню-то, стоя в дверях. Всё, пошла. Ты Петровичу передай, что заметку не успела доделать. Прихватило неожиданно. Пусть не сердится.
--Ой, горе ты моё! У неё такое дело, а она ещё о заметках печётся. А может, всё-таки дождёшься?
--Всё, Люсьена, не задерживай меня. Не бойся, всё будет в ажуре. Жди с победой!
--Вот оптимистка неугомонная! Ну, ни пуха тебе, ни пера!
--К чёрту! - решительно произнесла Анна и положила трубку. В этот момент, будто подкравшись из засады, боль так запустила в неё когти, что сумка чуть не выпала из рук.
"Ах, ты, как забирает, - сморщилась она, чувствуя, как предательски дрогнули колени. - Спешить надо. Вот сейчас, ещё минуточку... Сейчас пройдёт, и отправлюсь... Сейчас..."
Наконец, боль внутри ослабила хватку, и Анна шагнула за порог, закрыв за собой дверь.
"Всё. Обратной дороги нет. Господи, спаси и сохрани!"
Вроде бы и не верила в Бога, а тут вдруг почувствовала такую стынь одиночества, такой страх перед неизвестностью, ощутила такую потребность в чьей-то незримой, бескорыстной, благодатной поддержке, что губы непроизвольно зашептали:
--Господи! Не оставь! Кто ещё поможет, как не Ты?..
Анна снимала квартиру в многоэтажном доме в одном из окраинных районов Москвы. Собственная квартира была ей пока не по карману. С тревогой она думала о том, что придётся подыскивать новое жильё после того, как родится ребёнок. Хозяйка нынешней квартиры недвусмысленно дала ей понять, что с маленьким ребёнком она здесь нежеланна. К сожалению, все попытки договориться о другой квартире пока результатов не дали. Люська бралась помочь ей с этим вопросом, и Анна очень рассчитывала на неё.
Она спустилась на лифте и вышла на улицу. Было по-осеннему стыло, ветрено. Придерживая ворот плаща, Анна подошла к проезжей части дороги, надеясь поймать такси или попутку, но машины неслись одна за другой мимо. Никому не было до неё дела. Она запаниковала.
"Да что же это такое?! Ослепли они все, что ли? Не видят, что женщина вот-вот родит? Хоть умри на их глазах, никто не остановится. Вот дура! Отказалась от Люськиной помощи. Да за это время она давно бы уже здесь была и костьми легла, но поймала бы машину. Что же делать?"
Тут такой приступ боли пронзил её, что ей показалось, будто кто под дых ударил. Даже в глазах зарябило. Свободной рукой Анна судорожно вцепилась в живот, заломив назад голову и закрыв глаза. Неожиданно рядом взвизгнули тормоза, и женщина услышала звук открывающейся дверцы машины. Крепкая мужская рука поддержала её. Если бы не это, Анна, возможно, упала бы тут же - ноги совсем отказали ей...
--Садитесь-ка в машину, - услышала она и, разлепив слипшиеся от слёз ресницы, с трудом различила средних лет мужчину, участливо заглядывающего ей в лицо.
--Тут... через четыре квартала... больница, - с трудом выдавила она из себя. - Мне бы побыстрее...
--Да уж и сам вижу, что быстрей надо. Что ж так дотянули? И одни почему-то. Муж что, не мог проводить?
Не в силах что-либо ответить, Анна только помотала головой. Она с трудом села в машину, и та рванула с места. Ехали молча. Мужчина изредка поглядывал в зеркальце на сидящую на заднем сидении женщину с бледным, перекошенным судорогой боли лицом. Вдруг она беспокойно задвигалась, невольно застонав. Шофёр нервно оглянулся, тревожно вздохнул и прибавил скорость. И тут, как нарочно, откуда-то вывернулась милицейская машина, замигав сигнальными огнями. Голос в динамике приказал остановиться.
Он вырулил к обочине и вышел навстречу инспектору. Тот козырнул.
--Ваши права.
--Прости, друг, - мужчина умоляюще посмотрел на инспектора. - Жену в больницу везу. Того гляди, родит. Отпусти, Христа ради!
--Вы превысили скорость, создав аварийную ситуацию на дороге.
--Да какую ситуацию? Откуда ей взяться? Полторы машины на трассе.
Вид инспектора был неприступен. Из машины раздался стон. Новая схватка оказалась ещё сильней. Инспектор, наклонившись, заглянул в салон машины.
--Так, говорите, жену в больницу? - он явно тянул время. Почувствовав, что ничего другого не остаётся, водитель быстро достал из бумажника несколько купюр и протянул инспектору.
--Друг, будет время, выпей за здоровье нашего первенца.
Тот, не моргнув глазом, взял деньги и окинул стоящего перед ним мужчину критическим взглядом:
--Что-то вы больно долго думали детей заводить. Ну, да ладно, езжайте, а то ещё впрямь родит тут посреди дороги. Да поаккуратней со скоростью!
--Спасибо вам, - чуть слышно сказала Анна, когда машина вновь тронулась. - Столько беспокойства из-за меня... Я верну деньги. Сколько вы ему заплатили?
--Самое время сейчас рядиться. Главное, держитесь. Скоро доедем.
Они подъехали к больнице. Поддерживая Анну, мужчина отвёл её в приёмное отделение. Врач, принимавший Анну, недовольно покачал головой:
--Что ж так дотянули? Пораньше нельзя было? Вот люди! - горячился он. - Сами себя не жалеют. Надумают ребёнка завести и не боятся потерять его.
--Что-нибудь не так, доктор? - заволновалась Анна.
--Да плод у тебя, голубушка, поперёк лежит. Не рассчитывай на скорые роды. Придётся изрядно попотеть. А вы, супруг, давайте-ка, освобождайте помещение. Всё, что могли, вы уже сделали. Звоните не раньше, чем завтра.
--Да-да, конечно, - подхватился мужчина.
--Скажите, как вас зовут? Как найти потом? - успела спросить его на прощание Анна, не замечая, с каким удивлением посмотрел на них врач.
--Андрей... Андрей Васильевич, - поправился он. - И не беспокойтесь, пожалуйста, мне ничего не нужно. Удачи вам! Всё будет хорошо.
Анна ничего не ответила, так как в этот момент вновь всё потемнело у неё в глазах от очередного приступа боли (которого уже по счёту?), раздиравшего её на тысячи кусков и кусочков, каждый из которых стонал и молил о пощаде.
Глава 3. Даша
--Дашунька, поди-ка сюда, - раздался из спальни голос бабушки.
--Иду, бабуль! - откликнулась из зала Даша.
Дверь в спальню открылась, и вошла девушка в скромненьком, но опрятном халатике и домашних тапочках на босу ногу. Вряд ли бы кто назвал её красавицей. Скорее, она принадлежала к разряду заурядных простушек: курносый носик и бледные реснички, не тронутые тушью, короткий хвостик русых волос, сколотых простой заколкой, губы, не подкрашенные помадой... Но всё же плюс в её внешности был - молодость, придающая скрытое очарование, сглаживающая "недоработки" природы. Да ещё глаза - сочно-карие с золотыми искорками.
--Чего, баб?
--Да поясница, зараза такая, опять разламывается, спасу нет. Полечи чуток её, окаянную. Доконает она меня когда-нибудь. Ох-хо-хо...
--Ну, опять моя любимая бабуля хандрит, - с лаской в голосе произнесла девушка. - Я ж тебя недавно лечила. Ничего не должно болеть.
--Э, милая, разве вылечишь от старости? Как погода на слякоть завернёт, так и начинает барахлить мой "барометр". Спасибо, тебя мне Господь в утешение послал. Ручки твои золотые меня лучше всяких лекарств лечат. Вот ведь дар в тебе какой редкостный открылся.
--Да, - засмеялась Даша, - жила бы я во времена инквизиции, так за этот "дар" мигом бы на костёр отправили.
Она присела на край бабушкиной кровати.
--Это сейчас таких, как я, зовут экстрасенсами, а раньше - просто ведьмами.
--Тьфу ты! Слово-то подобрала - ведьма. У ведьм действо от зла идёт, а у тебя - от добра. Погоди ещё, может, когда и зарабатывать этим будешь.
--Да уж!
--А чего ж? Эдак-то не всякий лечить может. Дар - он и есть дар. И лечиться так не в пример лучше,чем лекарствами себя пичкать. Помяни моё слово: лопатой деньги грести будешь. Мне вон, как начнёшь по телу руками водить, так такое тепло от них идёт, что боль внутри, как ледышок, тает.
--Ой, бабулечка, ну, какая ты наивная! Ну, какие ещё деньги? Какой лопатой? Чтоб на этом разбогатеть, надо патент иметь, а для того, чтобы получить патент, желательно иметь высшее медицинское образование и деньги огромные, чтоб всех чинов, кто такой патент даёт, умаслить. А у меня за плечами всего-то медучилище, а в кармане - блоха на аркане.
--Да с тебя какой ещё спрос? На то родители есть, чтоб жилы-то из себя тянуть. Аль зря они на нефтепроводе какой уж год спину гнут? Вот подкопят деньжат, да и выучат тебя на врача. Я всю жизнь акушеркой проработала, а тебе сам Бог велел врачом стать. Истинно твоё это дело!
Произнося это, бабушка даже для пущей убедительности рукой взмахнула и тут же охнула от прострелившей спину боли.
--Лежи уж, оратор, - наклонилась к ней внучка. - Сейчас легче станет.
Она осторожно обнажила бабушке спину, энергично потёрла ладони одна об другую и, почувствовав, как в них разливается тепло от кистей до кончиков пальцев, начала водить руками над больной поясницей. В такие моменты у неё возникало ощущение, что от рук начинает изливаться поток невидимой внутренней энергии. В её собственном организме при этом тоже что-то происходило. На начальном этапе лечения выброс сгущавшейся на ладонях энергии давал ощущение лёгкости, подъёма, но если ей приходилось заниматься этим подолгу, наступал спад, наваливалось чувство внутренней опустошённости, будто её вычерпали до дна. После этого требовалось время, чтобы восстановить силы.
Узнав о её необычайных способностях, знакомые и сослуживцы стали всё чаще обращаться к ней за помощью. Даша никому не отказывала. Как откажешь людям, если в состоянии помочь? Не всякому Бог дарует умение укрощать боль.
Эти удивительные способности открылись в Даше не так давно. Она ещё училась в школе, когда произошёл трагический случай. Дело было в конце марта. Догоняя кошку, выбежавшую на подтаявший лёд реки, Даша неожиданно провалилась в промоину и ушла с головой под лёд. Кто и как её спас, она узнала позднее, в больнице после того, как пришла в сознание. На её счастье, всё это произошло на глазах случайного прохожего. Тот бросился на лёд и, хоть и под ним лёд трещал угрожающе, успел ухватить девочку за ворот пальто. Вытащить-то он её вытащил, но к тому времени Даша уже наглоталась воды, вся заледенела и была без сознания. Врачи долго боролись за её жизнь, выхаживая от тяжёлой простуды, и молодому организму удалось справиться с бедой. К концу весны девочка полностью поправилась, но после этого окружающие стали примечать, что нежные Дашенькины ручки непроизвольно справляются с разными недугами, снимают боль. Многим поначалу в это не верилось. Стали проверять специально, убеждаясь раз за разом в правоте догадок. В одной из газет однажды даже появилась небольшая заметка о чудесных способностях московской школьницы Даши Минаевой. Бабушка как-то даже пошутила по этому поводу:
--Вот ведь, как в воду глядели - Дарьюшкой назвали тебя. Будто чуяли, что дар тебе в жизни выпадет.
После школы она поступила в медицинское училище и, окончив его, пришла работать медсестрой в родильное отделение одной из московских больниц. Как и её бабушка, она хотела помогать женщинам, облегчая их страдания в родах...
--Ну, как, бабуль, полегче? - наклонилась Даша к бабушке.
--Спасибо, деточка. Никак, отпускать начало, - вздохнула та с облегчением.
--Эх, если бы я смогла помочь вот так же одной женщине у нас в отделении. Мучается... Смотреть страшно. Зрачки огромные, лицо белое - без кровинки, а рот в судороге просто квадратный какой-то.
--А чего ж не поможешь?
--Да кто меня к ней подпустит-то? Около неё народ поопытней меня целый день крутится и ничего сделать не может. Понимаешь, у неё плод встал поперёк и ни с места. А схватки-то всё сильней. Жуть!
--Да уж, чего только в родах ни приключается. Тяжеленько иной раз детоньки даются, ох, тяжеленько, - покачала головой старушка. - Так, говоришь, плод поперёк?.. Это верно, такой плод в разгар родов развернуть совсем непросто. Помереть может родильница... Уж прокесарили бы лучше.
--Да поздно было. Она к нам с сильными схватками поступила. Где там резать? Таких надо загодя готовить к операции. Ой, вот вспомнила про неё, и самой не по себе. Как она там сейчас? У неё уж и сил, наверно, не осталось... Вот, говоришь, руки у меня особые. Ну, вот они, руки. А что толку? Чем они тут помогут?
--А ведь был на моей памяти подобный случай, - призадумалась бабушка. - Хотя... Чего об этом говорить? Раз на раз не приходится...
--Расскажи, расскажи, бабуль! Что там произошло?
--Да вот так же одна женщина целые сутки маялась, а уж четвёртого, как помню, рожала. Дома ещё трое мал-мала оставалось. Уж и воды отошли, а ребёнка как заклинило. Думали, ни её, ни дитя не спасём. Тогда врач наш Семён Никандрыч, Царствие ему Небесное, хороший был человек, решил одну штуку сделать: представляешь, ввёл руку прямо в её матку.
--В матку?! - ахнула Даша.
--Ну, да. Нащупал там ножку ребёнка и легохонько начал разворачивать, как надо. И ведь получилось! Что и говорить, риск большой. Не всякий на такое пошёл бы. Рука тут должна быть лёгкая. Вот, вроде, как у тебя...
Бабушка вдруг замолчала и насторожённо взглянула на внучку.
--Чего это ты так вся навострилась, а? Мало ли, кто что наговорит? И в голову не бери! Не вздумай! Да и не позволит никто тебе это сделать.
--А совесть позволит допустить, чтобы на твоих глазах умерло сразу двое?! Баб, - в глазах девушки сверкнули невольно навернувшиеся слёзы, - я б для неё всё сделала, что могу. Знаешь, как мне её жалко! Ты бы видела, какая она красивая, несмотря даже на муки. А как мужественно боль терпит... А может, уж за это время родила, а? Как ты думаешь?
--Думать я могу всё, что угодно, а что там на самом деле творится, одному Богу известно. Ты завтра в первую смену?
--Ага.
--Ну, вот и ладно. Утро вечера мудренее...
Утро следующего дня для большинства людей было таким же, как и все предыдущие. Дни поздней осени малопривлекательны. С ночи занудил надоедливый дождь, до предела пропитывая воздух влагой, превращая тротуары и дороги в царство мрачно-стылых луж, слившихся с опрокинутым в них беспросветно-безрадостным небом. Прохожие, прикрываясь от дождя и пронизывающего ветра пёстрыми зонтиками, спешили поскорей добраться до места работы. Увы, слякоть, верная спутница осени, не слишком располагает к романтике.
Среди этих прохожих была и Даша. Ветер трепал полы её дешёвенького плаща, срывал с концов зонтика холодные дождевые капли, норовя вырвать зонт из озябших рук. Наконец, девушка подошла к знакомому зданию больницы. Сердце её билось несколько учащённо. После вчерашнего разговора с бабушкой она провела беспокойную ночь, долго не могла уснуть, а когда, наконец, задремала, ей приснились огромные - в пол-лица! - глаза той женщины, умолявшие, заклинавшие её помочь. Кто знает, может, действительно, от неё, Даши, зависит жизнь этой пациентки. Всю дорогу по пути на работу Даша мысленно молила Бога о том, чтобы мучения этой женщины уже закончились, и всё разрешилось само собой, без её, Дашиного, вмешательства.
Войдя в больницу, она торопливо прошла в раздевалку. Даша совсем недавно работала в этой больнице и ещё мало с кем познакомилась. Наиболее близко она сошлась лишь с Татьяной Паниной, медсестрой, которую обычно сменяла. Сейчас они почти нос к носу столкнулись в дверях.
--Ой, Дашенька, прибежала уже. Здравствуй, детка.
Татьяна была почти на двадцать лет старше её, поэтому это милое слово детка в её устах звучало как-то по-домашнему тепло, тем более, что с Дашиной бабушкой они когда-то вместе работали. Пропуская Дашу в комнату, Татьяна вдруг участливо заглянула ей в лицо.
--Ты что-то сегодня бледненькая. Часом, не заболела?
--А? Что? - встрепенулась Даша. Внутреннее напряжение не отпускало её, мешая сосредоточиться. - Да нет, со мной всё в порядке. А вот у бабули опять спину прихватило. Весь вечер вчера маялась.
--Видать, спина на погоду аукается. Сырость сплошная. Ну, ты-то, я думаю, полечила бабушку?
--А как же!
--Вот и молодец. Передавай привет Марь Васильне. Пусть не залёживается.
--Спасибо. Обязательно передам. Как там у нас в отделении?
--Как обычно. Рожаем помаленьку. Звенцева вот только - помнишь, та, из четвёртой палаты? - всё никак не разродится. Не разворачивается ребёнок, хоть тресни!
--Значит, всё ещё никак... - погрустнела Даша.
--Если сегодня сдвига не произойдёт, не знаю, чем дело кончится. Ну, побежала я. Как на улице, всё льёт?
--Льёт.
--И когда ж конец-то будет?
С этими словами Татьяна поспешила домой, на прощание ободряюще кивнув Даше.
--И когда ж конец-то будет? - тихо повторила девушка, думая о своём...
Глава 4. Круги ада
Вторые сутки весь медперсонал в родильном отделении впрямую и косвенно наблюдал за развитием событий в четвёртой предродовой палате. Это было похоже на какую-то изуверскую средневековую пытку, только в роли палача выступала сама природа человеческого тела. Казалось, что боль, выжимая из Анны все силы, вытравливает в ней всё человеческое, ввергая в отчаяние, граничащее с безумием.
Врачи пока старались обойтись своими силами, не привлекая к консультации специалистов со стороны, но все попытки исправить положение плода были безуспешны. Боль по-прежнему терзала измученное тело Анны, а страх и всё более сгущающееся отчаяние - душу. Наступал предел её человеческим возможностям. Если раньше у неё были лишь отвлечённые представления об ужасах загробной жизни, то всё это сейчас напоминало невинные детские комиксы по сравнению с тем, во что она, волею обстоятельств, погружалась всё глубже и глубже. На поверхности жизни её удерживала лишь тончайшая нить, скрученная из последней, хрупкой надежды, что когда-нибудь всё ЭТО должно хоть как-нибудь кончиться.
Тело, изорванное болью, стало чужим, ненавистным, предавшим её в самый ответственный момент жизни. Мучительно хотелось вырваться из него, освободиться от этого непосильного бремени. Она смертельно устала. Но в минуты отчаяния, когда смерть казалась единственным избавителем от мук, она вспоминала о ребёнке. Он был ещё жив. Она чувствовала это. Дитя шевелилось в её измученном чреве, толкаясь ножками, будто пытаясь сообщть ей, что ему там тоже плохо. Ребёнок казался ей маленьким, невинным узником, запертым в страшной, тесной темнице. Анне представлялось, что его тоже пронизывает ужас от сознания, что невозможно вырваться на свободу.
"Миленький, прости меня, - мысленно молила его Анна. - Ну, не получается, хоть ты что! Помоги же мне, хоть немного. Повернись. Умоляю тебя! Хоть немного, а дальше уж я сама как-нибудь. Ты же мужчина (она была абсолютно уверена, что это мальчик). Пожалей свою маму. Пожалуйста!!!"
Дело осложнялось тем, что уже давно отошли воды. Время от времени в палате появлялись врачи. Осматривали её, совещались. Даше тоже удавалось заглянуть в палату, но остаться наедине с Анной не было возможности. Время шло, и вид чужих нескончаемых страданий наполнял душу девушки решимостью помочь этой незнакомой женщине, во что бы то ни стало. Но как это сделать, как?
"Господи, - с отчаянием думала она, - кому рассказать о бабушкином способе? Кто на такое решится, да и захотят ли вообще рисковать? Попробуй, сунься с таким советом - засмеют, как пить дать, засмеют. Всякая малявка, скажут, учить берётся. Да ведь и впрямь страшно... Жуть, как страшно! А может, всё-таки получится? Если потихоньку, осторожненько... Только бы помочь... Только бы помочь!"...
Ближе к полудню заведующий отделением, осмотрев в очередной раз Анну, сказал старшей медсестре:
--Она совсем ослабела. Ещё немного и можем потерять и её, и ребёнка. Готовьте операционную. Другого выхода нет. Надо бы связаться с её родными, поставить в известность.
--По данным анкеты, она не замужем. И родных здесь никого, я её спрашивала. Из приезжих.
--Ну что ж, нет, так нет. Значит, не будем терять времени. Если уж не ребёнка, так хоть её попробуем спасти. Не тот момент, конечно, говорить об этом, но, по всему видать, что хороша барышня.
--Да что толку от той красоты, коль судьба не задалась. Только и радости, что мужики вокруг вьются. А где семья-то? Велика радость - мать-одиночка. А, да ладно! В конце концов, это её проблемы. Так, значит, идём на операцию? Силёнок бы у неё хватило. Ну, как помрёт, а ребёнок выживет? Ох, сирот у нас и так с избытком.
--Мы не цыгане, чтоб гадать. Приступим к делу.
Врач и старшая медсестра покинули палату. Даша оказалась невольной свидетельницей их разговора, так как в это время давала Анне кислород. От услышанного у неё чуть ноги не подкосились. Несчастная женщина напомнила ей вдруг её саму, тонущую в ледяной полынье: и барахтаешься, и жить-то хочется, а чернота вот-вот заглотнёт, чтобы уже никогда не выпустить.
Если до этого и оставались какие-то сомнения, то теперь они окончательно исчезли. "Да что ж это я, трусиха проклятая, медлю?! Ей ведь тоже кто-то должен помочь, как тогда - мне. Я сделаю это. Сделаю! И всё у меня получится!"
Даша бросилась к раковине, тщательно вымыла руки, протёрла их спиртом и подошла к кровати, где лежала роженица.
--Миленькая, потерпи, умоляю тебя, - заглянула она в бездонно-чёрные, как два сгустка боли, глаза женщины. Сильно потёрла ладони одна об другую. Почти сразу почувствовала, как к ним резкой волной прихлынуло тепло, будто вся воля, вся её необыкновенная внутренняя энергия сконцентрировалась на кончиках пальцев. Медленными кругами начала водить руками над животом женщины, мысленно представляя, как тепло от её рук проникает внутрь, расслабляя, отгоняя боль. Ей почудилось, будто на лице женщины мелькнуло удивление. Видно, и впрямь что-то происходило, боль притуплялась.
--Родненькая, я помогу тебе. Ей Богу, помогу, верь! Только ещё самую чуточку потерпи.
И Даша, затаив дыхание, осторожно ввела правую руку внутрь тела женщины, левой рукой одновременно ощупывая её твёрдый живот. Проникновение шло всё глубже, глубже, и вдруг пальцы нащупали внутри крохотное тельце - клубочек с ручками и ножками. Всё происходящее на какой-то миг показалось ей нереальным, фантастическим, но участившееся дыхание и приглушённый стон роженицы заставили её сконцентрировать внимание и волю.
"Так, так, спокойно, - приказала себе девушка. - Бабушка говорила, надо найти ножку. Ножку... Попробуй, разбери на ощупь, где тут ножка. Ой, вот она, кажется. Точно, она! Теперь как бы её сдвинуть...".
Напряжение было так велико, что на лбу выступила испарина. Даша мотнула головой, и струйка пота сбежала по виску. Вдруг ей показалось, что ребёнок начал поворачиваться - медленно-медленно, но начал! Потом движение будто бы стало легче. Плод стал выправляться! Внезапно произошло то, чего, похоже, ни Даша, ни кто-либо другой из дежурного персонала не ожидал, - рука Даши ощутила под плодом, занимавшим неправильное положение, ещё одного ребёнка! Дашу от неожиданности даже озноб прошиб. Она ещё раз пошевелила внутри пальцами, проверяя себя. Не было сомнений: там действительно был второй ребёнок, причём этот лежал правильно, головкой книзу, только первый перекрывал ему выход.
"Вот это да! Двое! С ума сойти! А вроде как о двойне и речи не было?"
Почувствовав, что первый плод, наконец, лёг правильно, Даша осторожно вынула из чрева руку и быстро обмыла её под краном с водой. Вернувшись к женщине, она пощупала её пульс, заглянула в глаза и почувствовала, что дыхание роженицы опять участилось. Накатила очередная схватка, но теперь уже путь для плода был открыт! Даша бросилась в коридор с криком:
--Скорее! Скорее! Ребёнок, кажется, начал выходить!
Сбежавшийся персонал в полном замешательстве убедился, что роды действительно совершенно неожиданным образом вошли в нормальное русло. Это было подобно чуду! Анну быстро переложили на каталку и отправили в родильный зал.
Даша, обессилев, привалилась к косяку двери. Такого огромного физического опустошения она прежде не испытывала. Ей показалось, что все её силы, до последней капельки, перелились в эту женщину.
--А ты-то чего? - заглянула ей в обескровленное лицо одна из медсестёр. - Чай, не тебе рожать. Какие вы, молодые, слабонервные. На-ка, приди в себя, - и она сунула ей под нос ватку с нашатырём.
Даша непроизвольно дёрнула головой, пытаясь стряхнуть оцепенение, но в ногах всё ещё чувствовалась зыбкая дрожь.
--Ничего, всё нормально, - попыталась она улыбнуться. - Сейчас пройдёт.
Мысленно она была в родзале. Там с Анной теперь занимались другие, но Даша почему-то была абсолютно уверена, что и у женщины, и у её ребёнка (ой, да нет, - у её ДЕТЕЙ!) всё будет в порядке. И действительно, через некоторое время, совершенно нормально, головкой вперёд, начал появляться ребёнок. Анна, откуда только силы взялись, резко тужилась, помогая своему первенцу появиться на свет. Кошмар минувших суток подходил к концу. Всё когда-нибудь имеет свой конец.
--С перепугу, что ли, она? - с облегчением усмехнулся врач, наблюдая, как акушерка принимает на руки ребёнка. - Я всегда говорил, что наши российские бабы такие: чем больше с ними церемонишься, тем для них же хуже. А как возьмёшь на испуг, так сразу шёлковыми становятся.