Не пахнут? В оригинале, кажется, пахнут. Ладно. Проехали.
Пальцы... Ладан... Ересь какая-то. Где только подцепил?
Строчка из стихотворения капнула мне в темечко сегодня утром, когда никаких предпосылок к встрече с прекрасным не было, ибо сидел я в...
Чёрт! Как называется деревенский сортир на улице? Никак не выясню. Впрочем, дауншифтер я начинающий - без стажа, а потому мне простительно. Слово с составляющей "даун" мне не нравится, но сознаваться, что ты слабак, вынесенный центробежной силой столичных скоростей на обочину, ещё противнее.
И тогда я придумал отмазу.
- Анька, рад тебя слышать! Как что?! Вчера обживался, сегодня уже пишу! Алё? Связь плохая. Какие девочки?! Тут край! Глухомань! Анька, ты мне деньжат подкинешь? Я адрес потом...
Ту... ту... ту...
- Анька, не кидай трубу! Ну, не могу я каждый день в этот долбаный офис таскаться. И потом, ты же знаешь - мне надо роман закончить! Иначе...
Ту... ту... ту...
Собственно, а что иначе?
Ну, не напишу я этот роман - так я его и так не напишу. Зато, какая здесь природа! И начальник-мозгоклюй в мозжечок не долбит. А тишина... Невероятная. До головокружения. До глюков.
Я подоткнул ватное одеяло, чтобы холодный воздух не морозил зад через полотно просиженного шезлонга. Одному Богу известно, каким ветром занесло этот интеллигентный дачный атрибут на участок, прилагавшийся к полуразвалившейся халупе. Приобретённый мной за кровно-занятые пятьдесят тысяч, дом выглядел... на пятьдесят тысяч и выглядел.
- Не пахнут больше пальцы ладаном, и... где-то там-сям спит печаль, - пропел я, лениво разглядывая покосившийся деревянный дворец. - Тьфу ты! Вот привязались, эти печальные пальцы!
На третий день шезлонг не выдержал моей писательской мощи и, едва не покалечив хозяина, развалился.
Впрочем, погода испортилась, и мне с ноутом всё равно пришлось перебираться в дом.
***
Я ещё не писал про самогон? О! Сей напиток в деревне знатный!
По наводке местного бомонда, дом, где можно было разжиться продуктом "от производителя", я разыскал на третий день отшельничества.
- Сколько "вискаса" возьмёшь? - спросил Клещ, выглядывая из подполья только головой.
- Не понял. Какого вискаса?
- Тю! Совсем там - в столицах - от корней оторвались. Вискаря моего, говорю, сколько возьмёшь?
И заключили мы с производителем сделку. На всю оставшуюся от дома наличность. Хлеб Клещ давал страждущим в придачу:
- Закуска за счёт фирмы! Вы меня Клещём кличете, а я, если что, гуманист!
И принялся я с того вечера летать.
Судя по тому, как укачивало - летал далеко и подолгу.
Сюжеты метеоритным дождём секли голову, но для романа не годились - скоропортящиеся, до утра не доживали. Ну, не помнил я их, хоть тресни! Был у Клещовского напитка такой побочный эффект.
Подъёмы тоже помнил не очень, хоть и начинались они все одинаково - с умывания ледяной водой из допотопного умывальника и идентификации личности путём разглядывания отражения в узкой полоске зеркала. Заканчивались клятвой "сегодня ни капли".
Кстати, деревенский умывальник мне понравился сразу, как только родственница прежних хозяев забрала мой полтак и, оформив документ - "получила пийсят тыщ за дом Нюра Суровцева" - отдала ключи от навесного замка.
Алюминиевый раритет представлял собой большую набухшую титьку с длинным соском - похожие показывают в самых недетских фильмах. В комплект к умывальнику прилагалось то самое узкое зеркало, подёрнутое сеткой жёлтых трещин, и полочка с доисторическим бритвенным помазком в жестянке.
***
Время потеряло конкретику и потекло протокольно-лениво: встал-попИсал-поел-пописАл-уснул . Всё плавно. Без реверсов.
В первую же неделю я с удивлением обнаружил, что от прежних хозяев - сволочи, больше неоткуда - мне достался не только продуваемый всеми норд-вестами и зюйд-остами дом, с копошащимися по ночам на чердаке крысами, но и пристрастие к мелодекламации. Хотя, откуда в глуши такие выверты? Причём, музыка звучала исключительно в моей голове, а вот стихи - точнее, одно - постоянно норовило вылезти наружу.
- Не пахнут больше пальцы ладаном, - промычал я раньше, чем пришёл в сознание после муторного, отравленного присутствием тварей над головой сна. - Вот заразы - эти крысы! И стишок - та ещё дрянь. Привязался, как...
День выдался по-настоящему осенний - с моросящим перманентным дождём и провисшим грязным небом. А потому сумерки в моей хибаре наступили уже к обеду.
- И как, интересно знать, Герсейфт собирается у нас выкручиваться? - я открыл на ноуте хронически "только начатый" романа.
Попытки сосредоточиться на сюжетной линии - я не сбежал, я уехал дописывать роман - оказались безуспешными: рифмованные слова засоряли эфир, пробиваясь радиопомехами сквозь едва обозначившиеся задумки.
- Что предпримет наш герой дальше?
"Ничего теперь не надо вам, никого теперь не жаль", - пронеслось в голове вместо ответа.
- Да, блин! Сколько можно?! Задрали эти "ничего не надо - никого не жаль"! - ругнулся я. - Работать! Собраться, сосредоточиться и работать!
Я сходил на кухню, наполнил стопку и сосредоточился.
Вернувшись в комнату, прочёл последние набранные строчки, для доходчивости вслух и громко:
- Герсейфт подал знак папаше Савенье, и оба направились к ничего не подозревающей помощнице. Софи, для которой уже был подготовлен небольшой аэролёт, резко повернула голову, и рыжая прядь...
У меня почти получилось нащупать неожиданный поворот сюжета.
Чтобы не упустить детали, я схватил ручку и принялся рисовать на тетрадном листе помощницу Герсейфта - андроид Софи, упакованную в угловатую капсулу.
Дальше всё пошло, как по маслу: со скоростью солнечного зайчика я мысленно перескакивал с одного возможного варианта развития событий на другой.
- Теперь знак. Нужен символ на щит.
Я ещё рисовал андроида, а параллельно-запущенная программа уже перебирала в памяти десятки геральдических элементов, вычленяя наиболее интересные.
- Символ нужен простой и сложный одновременно, а главное, запоминающийся с первого описания.
Остановившись на единственно верном, я схематично нанёс его в центр уже нарисованного магического щита.
Работа шла отлично! Ручка практически сама добавляла и подправляла детали рисунка,а мозг работал, как новейший сервер в подвальном этаже "Москва-Трэйдинг-Сити". В какой-то момент мне даже показалось, что я близок к прорыву, к прозрению... Я почувствовал, что ещё чуть-чуть, и произойдёт подключение к бессознательному, пойдёт убойная идея! У-бой-на-я! И откроется для меня ранее непостижимое, супер важное!
И тут зазвонил мобильник.
- Мама, со мной всё хорошо. Нет. Да. Ем. Сплю. Мама, не волнуйся. Глупости - твои сны. Знаки тоже глупости. Ну, какие предчувствия?! Я точный адрес Аньке продиктую, а она тебе. Да не помню сейчас. Мама, есть телефон. Здесь даже интернет есть! Представляешь, почты нет, магазина нет, а интернет есть.
Едва отключившись, я вернулся к листку с рисунками.
И тут, совершенно неожиданно, обнаружил...
Никакого андроида Софи в моём рисунке не было и в помине! Более того: можно было не приглядываться, чтобы увидеть вместо капсулы с помощницей и щита с геральдическим символом в центре... две игральные карты!
Карты!
На тетрадном листе были нарисованы две странные, но однозначно-читаемые игральные карты! Причём, в одном прямоугольнике, задуманном как капсула, был отчётливо прорисован силуэт женщины с пером на узкополой шляпе - я такого не рисовал... или рисовал? А во втором - по моей задумке щите с листом-символом в центре - отчётливо читался винновый туз. Только сейчас я понял, что схематичный виноградный лист - не свисающий, а стоящий на толстом стебле, выбранный мной в качестве геральдического знака - это пика! Обычная пика! Символ картёжной масти.
- Чушь какая-то, - сказал я вслух и торопливо перевернул листок. - Надо отвлечься, успокоиться, а потом посмотреть на рисунок свежим взглядом.
"Ты разговариваешь сам с собой", - пронеслось в голове.
- Не смотреть! - скомандовал я себе вслух, когда рука снова потянулась к листу.
"Ну, вот! Опять".
Стало неуютно. И холодно. Впрочем, холодно было постоянно.
"Отшельничество, конечно, хорошо, но... мне бы с ума тут не сойти. И не замёрзнуть", - подумал я и отправился на кухню. Греться.
Сразу согреться не получилось. Клещовский вискас был такой ледяной, что царапал горло. Пришлось через минуту повторить процедуру и для верности завернуться в оставленную на вешалке хозяйскую шаль.
"А что?! Может так всё и начинается? С разговоров с собой... Никто же не может рассказать, как сходят с ума?! Что, если так? Ты ещё думаешь, что думаешь, а за тебя думает уже кто-то другой..."
Наконец, согревшись, я отправился бродить по дому, прислушиваясь к его автономной жизни. Автономной от меня. Бесцельно слоняясь по разорённым комнатам, я убедился в догадке, что у дома есть звучание: что-то гулко ухнуло в сенях, на чердаке послышались уже привычные звуки.
Мне вдруг показалось, что я такой же старый, как этот дом, и наш конец близок. Как ни странно, мысли о старости меня не напугали - скорее, порадовала: покой, безмятежное существование, никуда не надо бежать, никому ничего не надо доказывать. В таком случае смерть - апогей покоя? И какой смысл её бояться?
"Ничего теперь не надо вам", - эхом отозвалась знакомая строчка.
Фу ты! Опять эти стихи. Что происходит?
Я пошёл на кухню и налил.
Побродив по дому ещё немного, вернулся в комнату.
- О! Рисовашки... Уже забыл! Интересно, что Клещ в самогон подмешивает? Посмотрим, как там Софи в капсуле...
Ничего не изменилось.
Перевернув тетрадный лист, я обнаружил всё ту же даму с виноградным листом в углу прямоугольника и туз виней.
***
- Не пахнут больше пальцы ладаном... - привычно нудел я под нос. - Даже красиво. Ла-да-ном...
Привязавшаяся пару недель назад строчка, похоже, навечно прописалась в мозгу.
- Ничего уже не жаль, - привычно осыпались с пересохших губ прежде чужие и чуждые, а с некоторых пор почти собственные стихи.
- Пальцы, пальцы! Кто же про них пел? Если вспомню - отвяжутся. Хотя... Не мешают. Туман - мешает. Холод - мешает. А стихи что - они же стихи.
Я отодвинул ноутбук, выполз из-за стола, поправил шарф, шаль, натянул до бровей шапку и как сомнамбула, потащился к умывальнику.
Вода обжигала, но ясность не приходила. Уже несколько дней я пытался вспомнить, с чего начинались межгалактические приключения Герсейфта... и не мог.
- Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи...
Я уставился на своё отражение.
- И показывает сейчас мне это зеркальце... Ого! "Неладное", как выражается моя Анька, показывает! - сказал я, пока не очень пугаясь.
Протерев полотенцем очки и обросшую чёрным по-кругу физиономию, я ещё раз всмотрелся в отражение, списав увиденное на излишки потреблённого.
- Ну, вот! Другое дело! А то мерещатся тут всякие... В шляпках. И главное, с чего бы? Утром принял ровно столько, сколько требуется для вхождения. Всё этот роман - чёрт его дери. Никак не пишется. Да стишки ещё эти.
Я действительно стал привыкать к незатейливым, преследовавшим меня куплетам, но тут случилось необъяснимое: однажды утром, едва проснувшись и ещё толком не продрав глаза, я увидел! Именно увидел ставшие привычными слова. "Пальцы с ладаном" материализовались! Стихи были выведены золотой краской на чёрной сатиновой ленте, причём шрифтом, явно заимствованным из революционных агиток образца года так семнадцатого.
Возможно, я не испугался бы до истерики, хотя дамой с тузом порядком расшатали без того разболтанную самогоном и лишениями психику. Но эта траурная лента, более уместная на кладбищенском венке, накручивала размашистые эллипсы вокруг моей головы.
И тут я увидел своё лицо!
Со стороны. Точно во сне... Или на экране.
Лицо было... женское!
Выскочив из-под одеяла, и, сбивая стулья, я метнулся в кухню, к единственному зеркалу.
- Чёрт! Чёрт! Чёрт!
Я кричал и крестился, крестился и снова чертыхался, а она смотрела на меня с той надеждой, с которой смотрит мать на тяжелобольного ребёнка.
- Чего... уставилась?! Не пил я сегодня! Вот те крест!
И впервые в жизни я перекрестился.
Грустная молодая женщина, соглашаясь, кивнула.
Неестественно кивнула. Медленно и - как это объяснить?! - утрированно. Точно в немом кино.
- Поверила? То есть... поверили? - зачем-то спросил я. И добавил. - Зря. Моя Анька...
И тут я понял, что разговариваю с зеркалом.
- Всё! Допился!
***
Два дня я не брал в рот ни капли. Впрочем, и ни крошки.
Выданные Клещом, хлеб и самогон закончились: остались сухари, крупы и банки с огурцами, брошенные в подполье прежними хозяевами.
Я перемыл всю накопившуюся посуду, смёл паутину с потолка, разложил на чердаке найденный в буфете крысиный яд и даже помыл пол, оказавшийся светло-коричневым, а не чёрным, как мне думалось второй месяц.
Но видение в зеркале не исчезло.
Я не мог понять, каким образом они связаны, но пальцы-ладан-женщина-виновые туз с дамой - все они были из одной цепочки.
- Господи! За что?! Сначала стихи, рисунки, а теперь ещё и вы в зеркале. Да что вам от меня надо?!
Этот вопрос я задавал отражению уже раз двадцатый, хотя, с первой минуты было ясно - ждать ответа бесполезно. И, слава Богу! Говорящее зеркало я бы уже не вынес.
- Я два дня не пью! Почему вы не уберётесь?! Кто вы, в конце концов?!
Женщина в зеркале - к слову, очень красивая, хотя и явно не нашей эпохи - лишь сжимала ладони у груди и умоляюще смотрела из-под узкополой шляпы с небольшим, похожим на фазанье, пером.
Через какое-то время - не помню, сколько прошло - я осмелел и перестал убегать от зеркала, едва отражение шевельнётся.
- Вы красивая, - сказал я, разглядывая непрошенную гостью в один из дней, когда окончательно смирился с необратимостью случившегося. - Только... Красота, как бы выразиться... Несовременная. Анька из офиса тоже красивая, но... стандартно. Как все. А у вас красота... Какая-то... Холодная.
И в тот же момент она словно очнулась от оцепенения, в котором пребывала последние дни.
Молодая женщина - в сущности, если присмотреться, девушка, - неестественно всплеснула руками и радостно закивала.
Я догадался: её обрадовало что-то случайно мной угаданное.
- Услышали важное?
Она кивнула.
- Слова? Нет? А, понял: слово. Одно слово. Оно имеет особое значение?
И она вновь торопливо закивала.
- Что же я там бормотал? Вспомнить бы. У меня, понимаете, с памятью...
Я заспешил к покрытому клеёнкой столу, но, увидев пустую бутылку и сиротливую сушку, вспомнил, что который день не пью. И не ем. Интересно, Клещ придёт? Больше про меня здесь никто не знаю.
И я вернулся к зеркалу.
Она смотрела с надеждой.
- Так. Слова. Помню. Я говорил... Я говорил... Красивая! Да! Красивая! - припомнил я.
Нет. Не то. Руки безвольно опустила, на лице гримаса отчаяния.