Аннотация: Мы всегда воплощаем свет с добром, с теплотой человеческой души, но иногда мы находим спасение именно у темноты. В бесконечно жаркой тьме, в чьих объятьях мы нежимся, даже не осознавая этого...
Листьев уже почти нет, листья облетели. Но он продолжал хмурым взглядом полным неприкрытой ненависти всматриваться в отсыревшую бурую горку, которую старательно подгребал садовник. Даже когда его глаза натыкались на опустевшее серое дерево, брат продолжал с неприязнью наблюдать, как костистые узловатые ветки клёна беспомощно метаются из стороны в сторону при каждом дуновение холодного ветра.
Я помнил, что как только мы приехали в поместье отца, брат потребовал у садовника спилить ветку, мелькавшую прямо над его окном. Потому что из-за красной листвы в тот месяц в его комнате постоянно застаивался тревожно-алый полумрак. Садовник отказался, и ему наверняка бы пришлось несладко, ведь брат уже спешил к отцу в кабинет, когда вмешался я. Он послушался - ветку оставили. "Я не хотел, чтобы всё было красное" как бы оправдываясь, потом признался брат, прикрывая тяжелыми шторами окна в своей комнате. "Так недолго уже осталось" ответил я, кивая на опадающие листья, что с некой ипохондрией опускались на подстывшую тёмную землю. Помнил, как то тут, то там стали появляться ясные заплатки осеннего неба.
В его просторной комнате почти все время царила мгла. Настолько плотная, что заходя к нему, у меня часто перехватывало дыхание. Но, несмотря на это я всегда срывался со своей постели и торопился в его комнату, как только слышал надсадный хрип, оканчивавшийся уже таким знакомым конвульсивным кашлем. Брат слаб здоровьем, поэтому часто простужался, в этот раз дошло до воспаления лёгких. Лечь в больницу отказался, чем расстроил отца - он не хотел рисковать здоровьем младшего сына.
Я уже привык к бессонным ночам, проведенным у изголовья его кровати, когда он почти засыпал, а моим векам было так тяжело сомкнуться. Свыкся и с тем, что последнее время приносил в его комнату завтрак и ужин - большего брат и не требовал. И понимал, что ему было стыдно передо мной и отцом за своё немощное состояние.
- Спасибо, - его губы дрогнули в слабой усмешке, когда я в очередной раз остался у него в комнате, присматривать за ним. В воздухе до сих пор витал тяжеловатый еле заметный запах крови. На прикроватной тумбе, отведённая в сторону, слабо мигала лампа, осветляя его нижнюю часть лица, где улыбались сухие бескровные губы с ранками в уголках. Он немного наклонил голову, так, чтобы стали видны светлые прядки отросших волос. Тонкий нос, впалые щёки и немного большие для такого худого лица синие глаза.
- Да ладно, чего там... - уткнувшись лицом в ладони, рассеяно обронил я. - Для меня не сложно
- Именно поэтому и благодарю, - устало произнёс он севшим от кашля голосом, после недолгой паузы. - Открой, пожалуйста, окно. Душно
Он лежит в постели, отчаянно перебирая тонкими пальцами складки одеяла, с надеждой смотрит на меня. Я замираю на мгновение: исполнить просьбу или нет? Качаю головой, отчего волосы щекочут оголенную шею. Брат отводит взгляд уставших глаз к солнечной полоске на подоконнике. Она тянется из-под штор, пытаясь добраться до постели брата, но ей не хватает каких-то жалких нескольких сантиметров.
- Пожалуйста, - хрипло прошептал он, не оборачиваясь. Я непроизвольно вздрогнул. Но всё же молча встал, перевалившись с ноги на ногу, и подошёл к окну. Помедлил немного, потом резко распахнул его настежь, позволяя утреннему свету затопить комнату, а вместе с ним ворвался и зябкий ветер. Вдохнул вязкий аромат горьковатой хвои и прелой листвы, с еле заметным запахом костра, молчаливо глядя в зелёную темноту леса. Погода была пасмурная, как и подобает осени. Но именно в такую погоду по-настоящему оцениваешь драгоценность дрожащей, почти эфемерной тишины, существующей в потёмках сумрачного бора, ставшего таким привычным видом из окна. Тишина, нарушаемая лишь штилевым шорохом ветра в верхушках деревьев. А лес своим молчанием словно облекал, умолял не преступать за грань трепетного спокойствия, что лелеял так долго.
- Спасибо, - жадно вдыхая воздух и щурясь от света, поблагодарил он. - Не закрывай его пока
Кто бы мог подумать, что это будет его последнее утро, где с ним всегда я, остывший чай на тумбе и знакомый тёплый мрак его комнаты...
***
Открыв перед собой дверь, я сразу же начинаю жмуриться от яркого света. Так ясно, так непривычно... Теперь его комната всегда была объята солнцем, теперь здесь навсегда сохранилась такая же упокоенная тишина, какова и безмятежность хвойного леса поблизости. Все его вещи лежали на местах, не тронутые ни мной, ни отцом. Зеркало напротив двери застлано чёрной тканью, прошла неделя с его похорон. Людей было немного, человек шесть. Я, отец, подружка брата и его лучший друг, мать, которая с грехом пополам всё-таки прибыла в Америку и наша кузина Викки.
Викки была старше его на два года, моя ровесница, но она всегда больше времени проводила с братом, оправдывая себя тем, что её мать, наша тётя, не удосужилась родить второго ребёнка и поэтому она всё время нянчилась с ним. Я не протестовал, было видно, что любила она его очень сильно. Приятная на внешность и лёгкая на подъём, Викки была улыбчива даже в самых безысходных и тупиковых ситуациях, что и привила в брате.
На кладбище никто ни плакал. Даже стеснительная и мягкотелая Джессика, от которой я не ожидал подобного, наблюдала всю процессию сухими глазами, молча сжимая шарф у себя на шее.
Мать за то время, что провела в поместье, почти ни разу не оговорилась лишним словом, только по делу. Она сильно похудела, кожа её стала морщинистой и пожелтела, глаза опухли. Отец полностью погрузился в работу, совершенно никого не замечая. Приходя домой поздно ночью, он заходил ко мне, долго стоял в дверном проёме, после чего неуверенно подходил и поправлял сбившееся одеяло на моих плечах, уходил. А я, лёжа с плотно закрытыми глазами, чувствовал, как вместе с ним уходит запах дорогого одеколона и табака.
Пройдя внутрь комнаты и закрыв за собой дверь, я по привычке подошёл к его пустой кровати. Уронил голову на мягкое покрывало, смял его в руках. Оно пахло лавандой, скользило стужей по коже. Здесь вечно было так тепло, а сейчас... так безнадёжно холодно; искусственный мороз пробирает вплоть до костей, заставляя меня вздрагивать и съёживаться, прижимая покрывало ближе к себе.
Я знал, что снова проснусь в его комнате, со сползшим на колени одеялом, у кровати, с затёкшей шеей, и холодной испариной на лбу. Знал, что так же проведу и следующие ночи в молчание. Уйду из дома, пройдусь по заснеженному лесу и вернусь лишь под вечер, с озябшими руками, только для того, чтобы снова зайти к нему в комнату и упасть на кровать, уткнувшись в покрывало, которое пахнет лавандой и девственной прохладой первого снега...