Генка! Нос пуговкой, милый очкарик! Я и крикнула снизу вверх:
-Гена!
Лестница, покрытая ковровой дорожкой, уходила вправо от коридора, по которому нас, журналистов, препровождали в зал на совешание. Я побоялась, что он не услышал, повернется и уйдёт куда-то на своём этаже.
-Гена! Котов!
Он как-то подобрался, но не тронулся с места. Тогда я рванула вверx по ступенькам. Но дорогу мне вежливо преградил мужчина в строгом костюме:
-Не положено.
...Он узнал меня, я видела, узнал. Но не кивнул, не спустился, общим взглядом еще глянул на нашу группу и ...ушёл.
Когда я рассказала об этом своей новой коллеге в газете, она очень повеселилась. Сразу, мол, видно, теплая из провинции. Котов-то зам. зав. Нашла "Гену". Эх ты, наивняк.
Эх, я... Но разве мы не учились пять лет в одной группе? Не занимали друг другу места в аудитории? Нас было трое: он, Неля и я. И никаких шур-мур. Все охи - вздохи на стороне, ровное тепло бескорыстной дружбы. И разве мы не зубрили вместе научный коммунизм, лёжа в высокой траве Лосиного острова? И разве не переступил через наши ноги огромный сохатый? А после алое солнце садилось между елей, и мы спешили домой, боясь наткнуться на высоконогого хозяина этих мест.
Никогда не боялась бытового одиночества. Пожалуй, даже любила, могла месяцами жила одна на даче. В полной тишине в какой-то миг становился слышен внутренний голос. Впрочем, ощущался он не таким и внутренним. Будто кто-то мне диктовал нужные слова, и я, никогда не числящая себя поэтом, вдруг сочиняла стихи, вполне похожие на стихи. И просто текст шёл как бы сам собой , без скрипа мозговых шестерёнок. Одна и не одна, с неведомым доброжелатнлем, собеседником, помощником. Такая вот приятная шизофрения. Приятная и потому, что знала: вернусь в город, и там меня ждут близкие люди. Свои. Неизменно свои. Неизменно.
Нынешнее одиночество в тяжесть. И всегда, как удар - изменились. Нельзя распахнуться, нельзя говорить не думая, нельзя без дистанции.
Но самая страшная перемена - та самая. Котов, живи! Не уходи совсем - с нашим солнцем и нашим сохатым. Не меняйся в последний раз, Генка.