Джоккер ел мяса вволю и ещё всякие педигри. Ничего не крал, не было надобности. И жил он не у попа, а у молоденькой израильтянки Алины. И сотни, тысячи собак могли бы завидовать Джоккеру. Но он был из тех существ, для которых важнее всего вниманиие другого живого сердца. Среди людей особи такого толка рвутся к Богу, если по восходящей, или к порочной девчонке Лолите, если вниз, и бьются о стену невозможностей, несовместимостей разных миров. И он завидовал поповой собаке. Потому что поп её любил. Потому и убил, что не выдержал предательства - не в мясе дело, Алина... Алина любила Алана, который раз в неделю наезжал к ней в Эйлат из Беэр-Шевы. И Джоккер видел, как тонкие чуткие пальцы с красными ноготками ласкают густую рыжую гриву Алана, как жадно они впитывают тепло Алановых волос.
- И меня погладь,- скулил Джоккер и жался к ногам Алины
- Ревнует,- говорила хозяйка. И иногда гладила его. Не замечая. Так она поглаживала коврик на софе, машинально.
И однажды, чтобы разозлить Алину, испугать (где он, противный пёсик?), он ушёл из дома. Вышел из маленького садика-гины, вышел из общего двора, вышел из квартала. Он покрутился на стоянке машин, побегал по тротуару туда-сюда, ожидая тревожно-призывного оклика. Время тянулось еле-еле, и когда он вернулся домой, Алан ещё не ушёл на свой автобус. И Алина просто не заметила, что он исчезал.
Ну и пусть! Ну и хрен с ней! Разве у него нет своих - собачьих - радостей?
Пришла его пора. Пришла юность. Шире стала грудная клетка, а щенячий округлый задок, напротив, сузился, словно для того, чтобы он мог ловчее виться в стае ошалевших самцов, стараясь приблизиться к сучке, чей кровавый след издавал восхитительный запах. Джоккер забыл всё, отдавшись гону. И жажда единства, жажда раствориться в другом и принять этого другого, отошла перед необходимостью покрыть болонку Зизи. Это стоило ему рваной раны на боку. Пустяки! Он думал, что световерчение будет продолжаться всегда, но оно вдруг кончилось. Вместе с течкой у Зизи. Кобелей, как ветром, сдуло. И болонка сидела одна на газоне. Постаревшая, с нелепым голубым бантиком над ухом, с выгоревшими круглыми глазами под чёлкой. Глупая, пошлая, и фи - пахла псиной.
Он снова жил у Алины. Жил? Он не старался привлечь её внимание, не припадал к её тапочкам. Прошёл день - и ладно. Завтра будет такой же долгий и пустой. Но однажды был ему голос: иди, ищи кого-то, кто ищет тебя. Время!
Джоккер сел на высоком холме и стал думать. Вернее нюхать.
Израиль - страна маленькая, но великая. У неё два моря. Эйлат на Красом. И потому в жаркие оранжевые ветры из пустыни вплетается голубой, морской. Пес выделил его и побежал. К вечеру он добрался до моря. Ночью вернулся, чтобы поесть, с помойки он еды не брал, а утром вновь проделал десятикилометровый путь, взяв правее. В четвёртый раз он вышел к морю у дельфинария.
Туристы толпились у входа в парк, и Джоккер легко просочился мимо контролёра и охранников. Он не откликнулся на призыв какого-то симпатичного парня пойти с ним туда, где расположились любители подводного плавания среди коралловых красот, в ластах и масках они уходили в воду, чтобы потом возникнуть снова на берегу. Он уже слышал это... Свист, и щебет, и нежное движение воды. А после увидел эти удивительные радостные кульбиты и сверкание на солнце мокрых литых тел, упруго вибрирующих в едином ритме - гимн небу, земле, всему живому. И ему, Джоккеру.
Он выбрал одну из платформ, полукружьями входящих в море. Пес стал у края, и тут же к его причалу подплыла та, что ждала его, а, может быть и звала. Это была небольшая, совсем молодая самка редкой серо-зелёной окраски. Он лег, чтобы быть ближе к воде, а дельфинка вытолкнула верхнюю часть своего тела навстречу - нос к носу, глаза в глаза.
-Кто ты?
Она просвистела в ответ:
- Дьюзи..
И поймала рыбу, брошеную служителем.
Джоккер увидел челюсти, сильные треугольники зубов. Но она уже улыбалась, забыв про еду и тыкала мокрым носом ему в шею. Что это была за ласка! Прохладная, длящаяся и после того, как Дьюзи отклонилась от него.
Когда она уплыла, он потрусил к смотровой башне. Внутри лежали вещички служителей, стояли вёдра для рыбы. Сверху была видна вся поверхность дельфинария с полукружьями настилов. Если бы он умел считать, то насчитал бы их шесть: четыре самки и два самца знали свои причалы и свои ведра. Иногда наглые большие самцы перехватывали рыбу, брошенную самкам. И тогда Джоккер лаял, прося служителя навести порядок. Служитель ласково трепал его по холке - молодец! И вскоре в башне появился мешок с кормом для собак. Джоккер не зависел от случайных подачек, его тоже кормили по часам, он проходил в бухгалтерских документах под седьмым номером.
Он отрабатывал своё. А в свободное время шёл на третий причал к Дьюзи. Как-то они понимали друг друга. Посвисты и повизгивания, движения...
Она выпрыгивала из воды, маня его нежной белизной живота.
-Иди сюда.
-Я никогда раньше не плавал, и мыться в ванной я не любил.
-Если бы я могла на сушу,- она поцеловала его снизу в подбородок своим долгим мокрым поцелуем. И отпрянула. Потому что он плюхнулся в воду. Отчаянно, неумело, подняв фонтан брызг. Она поддержала его собой снизу, пока он не нашёл ритм. Они поплыли.
Она показала ему свой дельфинарий. Одна сетка отделяла его от кораллового сада, в котором бродили люди в ластах и масках. Другая отгораживала от моря. В ячейки здесь пробивалась рыба, и Дзюди следовала зову инстинкта. Но ненадолго. С новым пылом она ласкала Джоккера и подставляла свой нежный белый животик для ответных ласк.
Что это? Что это? - спрашивали посетители на берегу. И служитель, устав рассказывать одну и ту же историю, поместил портрет Джоккера под номером семь в ряд с дельфинами. И в тексте о нём были добрые слова.
Однажды в Эйлат приехала женщина, сделавшая фильм о животных, обрушивших стену межвидовых различий. Горилла дружила с ланью, кошка с кроликом, бегемотик был неразлучен с черепахой.
Но тут вода суша, две разных среды обитания. ...Сверху было видно, как синхронно плывут пёс и дельфин.
- Между стихиями нет стены. Перегородки все не до неба, - сказала женщина, привыкшая ни чему такому не удивляться.