Тишина, спокойствие. Внизу, вдаль, насколько хватает взгляда - раскалённые крыши. Сеть мысли вьётся так же легко, как сеть складок на тоге.
Марк облокотился на ограждение мраморной беседки. Беседка находилась на самой вершине гигантского купола дворца, и с этой головокружительной высоты Марк смотрел на расстилавшийся перед ним город как на украшенный геометрическим узором персидский ковер.
День был будний, жаркий, июльский. Несмотря на это, на улицах города было людно. Сколько раз ему довелось сверху рассматривать эти великие тысячи стад и тысячи великих торжеств. Людское море, разное в бурю и в тиши.
"Но даже здесь, не говоря о всей известной земле, сколько тех, кто даже имени моего не знает. Живут себе, и им всё равно, кто я. А сколькие скоро забудут меня. Сколько тех, кто сейчас хвалит меня, а завтра начнёт поносить. И сама-то память недорого стоит, как и слава моя, как и всё вообще. Недалеко забвение: у меня обо всём и у всего обо мне."
2
Поднял глаза на солнце. Солнце, кажется, излилось на город и прямо залило всё, а всё-таки не вылилось. "Ибо излияние это - есть напряжение, - подхватил мысль рассудок Марка, - вот сияние солнца и называется "лучи". То есть то, что послано в тебя напряжённым луком." Сверкнувший в далёком окне луч попал в поле зрения Марка.
Марк посмотрел на площадь. Подмостки. На краю площади, в отдалении от людей, сквозь раскаленный воздух мреяли нечеткие контуры двух псов, издыхавших от жары.
Он вернулся под крышу беседки и лёг. Жёлтая канарейка, до того внимавшая Марку, запела.
3
"Далее, - рассуждал Марк, - что такое луч, ты можешь увидеть, если рассмотришь, как солнечный свет проникает сквозь щель в затенённый дом. Вообще он держится прямо и у встреченного препятствия не поскользнется, не упадёт. Точно так должно литься и изливаться разумение, не проливаясь попусту, а в напряжении. Да! Не обрушиваться на всякое препятствие резко, вдруг. И не падать, а стоять, освещая то, что его принимает. Ведь само же себя лишит сияния то, что не станет сияние пересылать. Так."
Задача была решена, но Марк остановил поток размышлений со злостью. Когда-то, как у врача, у которого всегда под рукой орудия на случай неожиданного вмешательства, и у него были наготове основоположения для распознания дел божественных и человеческих. И для того, чтобы даже и самое малое делать, памятуя о их взаимной связи. Когда-то. Не теперь.
4
Солнце обжигало его своими лучами, как только он делал шаг из беседки. Наконец, Марк решил принять бой. Он вышел из-под крыши и долго смотрел солнцу в глаза, не отводя взгляда. Он был готов ослепнуть.
Но Марк проиграл эту битву. Солнце оказалось сильнее. Отводя взгляд, он ничего не увидел кроме солнечного сияния, скрывшего за собой и канарейку, и беседку, и город.
И рассудок, казалось, умолк.
5
Когда сияние стало исчезать, и он снова смог видеть, Марк подошёл к столу и склонился над листом со словами, которые произнесёт завтра. Стал читать написанное про себя:
"Человек! - скажу я, - Ты был гражданином этого великого города. Что же тут страшного, если тебя высылает из города не деспот, не судья неправедный, но сама природа, благодаря которой ты здесь когда-то появился? (Так, - заметил про себя Марк, - так.) Это как если комедианта отзывает с подмостков занявшийся им претор. "Но я же сыграл не все пять частей - три только!" - говоришь ты. Превосходно. Значит в твоей жизни было всего три действия. Потому что свершения определяет тот, кто прежде был причиной как появления, так и распада. И не в тебе причина как того, так и другого. Так уходи же кротко, ведь и отзывающий тебя кроток. (Аргумент слаб. Усилить голосом.)"
6
И всё вроде было в речи правильно, хорошо и единственно верно. Но что-то не давало Марку покоя.
"Что не вредно городу, не вредит и гражданину. При всяком представлении о вреде применяй такое правило: если городу это не вредит, не вредит и мне. Если же вредит городу, то, казня, не следует сердиться на повредившего городу."
Сердиться не следует, но недосмотр в чём?
Ответа не было. Стараясь не поворачиваться лицом к солнцу, Марк бросил лист на стол, снова подошёл к канарейке и сказал ей:
- Он погрешил чем-то против меня? Пусть сам смотрит - свой душевный склад, свои действия. А я сейчас при том, чего хочет для меня общая природа, и делаю я то, чего хочет от меня моя природа. Ибо благо со мной и правда со мной.
В его словах слышался невольный вопрос. Услышала его и канарейка. В ответ она посмотрела на Марка недоверчивым чёрным глазом с солнечным бликом.
- На что я сейчас употребляю свою душу? - спросил у неё Марк снова, - Всякий раз доискиваться, что у меня сейчас в той доле меня, которую называют ведущее? И чья у меня сейчас душа - не ребёнка ли? а может быть подростка? или ещё женщины? тирана? скота? зверя?
Сейчас он ненавидел этот город. И завтрашний день, и это небо.
7
В ответ канарейка разлилась в песне, подражавшей голосу Марка, но насмешливо:
- Тёмный нрав, женский нрав, жёсткий, звериное, скотское, ребячливое, дурашливое, показное, шутовское, торгашеское, тиранское... Брось. Не рыдай с другими. Не задыхайся. И что бы ни говорили о казни, помни: творя добро, слыть дурным - царственно.
Марк поднял правую руку, и канарейка замолчала. Казалось, что клетка с канарейкой покоится в синем небе. Клетка имела форму сферы - точнейшего образа души, когда душа ни к чему не тянется и не съеживается внутрь, а просто светится светом, в котором зрит истину. Истину всего, и ту истину, что в ней.
8
Он заметил вдруг: какая вокруг тишина. Тишина, невозможная в этом городе даже ночью. Но главное, стихли беспокойные мысли, не дававшие покоя Марку. И нет ни печали, ни зла. Ни гордости, ни обиды.
До чего же просто оттолкнуть и стереть докучливые или неподходящие представления и тут же оказаться во всевозможной тишине, подумалось ему.
9
И вот тут-то всё и случилось. Внезапно (я стараюсь рассказать это без всякого преувеличения) наконец вспыхнуло гигантское солнце и полетело прямо Марку в переносицу со скоростью девяноста трёх миллионов миль в секунду.
Ослеплённый, страшно перепуганный, он упёрся спиной в колонну беседки, чтобы не упасть.
Вспышка длилась несколько секунд. Когда ослепление прошло, перед ним была клетка с канарейкой. А внизу, вдаль, насколько хватало взгляда уходили раскалённые крыши.