Он шёл 
              из подъезда
                                   на улицу 
                                                    к людям,
из душных
                     каморок
                                     на свежий
                                                        озон.
Он верил,
                  уставший,
                                     что там
                                                   он добудет
и вид,
            и скамейку,
                                 и чистый
                                                  газон.

А там
            ловеласы - 
                                 прыщи,
                                               да молодки
с брезгливостью
                              рвут
                                       вдохновенную
                                                                  нить -
- О! Кто б
                   собеседником
                                            мог ему
                                                           быть? 
Когда
            он, как лоцман
                                        подводошной
                                                                  лодки,
всплывал
                  на поверхность -
                                                 с кем по-
                                                                  говорить.

Дворовая
                  чернь -
                                 дерзновение,
                                                         смелость - 
сутулый,
                  дрожащий,
                                      а всё ж
                                                    Цицерон!
Способный
                     всегда
                                  разбубнить
                                                       свою зрелость
качелям
                скрипящим
                                      с достоинством 
                                                                  в тон.

Никчёмные 
                      люди!
                                  Больные 
                                                  невежды!
Когда б вы
                     вступили
                                      со мной
                                                     в разговор,
тогда бы
                 намокли
                                 не только
                                                   одежды,
и крыши,
                  и клумбы,
                                     и то
                                              что там между - 
киоск,
             и скамейка,
                                  но даже
                                                  забор...

Да что
            говорить! 
                              В этом море
                                                    иллюзий
мы сами
                 себе 
                         выставляем
                                              табу
и видим
                собратьев лишь
                                            только
                                                         'в гробу',
и бредим,
                  как бредят 
                                     от тяжких
                                                        контузий:
'уж я то, вот,
                        дую
                                в ба-альшу-ую
                                                          трубу'...

Вот дверь
                   отворил он
                                        в сомненьях
                                                               рукою,
поморщился 
                       кисло,
                                   повёл
                                               головою,
несмело
               движение
                                 сделал
                                              ногою...
Как вдруг! -	
                       толи хворь,
                                            толь высокий
                                                                     порог - 
земля
            поднялась,
                                закружилась
                                                       юлою,
со всем
               что ни есть
                                    и наотмашь
                                                          плитою
его
        саданула,
                         родимая,	
                                         в рог!