Кот смотрел на Ловца снизу вверх, против ослепительно-белого света лампы, и при одном только взгляде на него все внутри спутывалось в тугой клубок. Кровь в жилах бежала быстрее, и в самой глубине существа открывала и щурила глаза с острыми иглами зрачков дикая и вольная, никем не прирученная и забытая самим же Котом часть. Она заставляла тело мелко дрожать, напрягать мускулы, словно предстоял прыжок, охота, убийство зазевавшейся, не слишком проворной добычи. Как сладко - потешиться с ней, повалять ее так и сяк, подталкивать, давая шанс улизнуть, и тут же отнимать его одним движением потяжелевшей лапы, а потом не спешно, с наслаждением слизывать со шкурки кровь. Но ничего этого Кот никогда не делал, и потому Ловец с каждым днем только завораживал и дразнил все сильнее.
Человек принес его откуда-то из-за двери, откуда он приносил все на свете: и сумки, и запахи, и радость, и горе, и еду для Кота, и прочие штуки, и куда он уходил почти каждое утро и откуда возвращался накануне почти каждой ночи. И вот так же однажды он вернулся и принес Ловца, и, встав на табурет, пристроил его над местом, в котором спал.
Ловец был никем и был Чем-то. Он не был живым: в нем не текла кровь, но не был и мертвым, поскольку в его переплетениях таились и были спутаны следы жизни. Он был украшен круглыми бусинами, но он не был игрушкой. У него были пестрые перья, как у птицы, но и птицей он не был.
- Ты кто? - спрашивал Кот, вытягиваясь, привставая на задние лапы - Ты кто такой?
Ловец молчал, только дрожали перья, пестрые, коричневые и молочно-белые, но Коту было понятно: тот смеется над ним.
- Я тебя поймаю, - говорил Кот, щуря глаза, а Ловец только подрагивал от беззвучного смеха.
- Что, нравится? - спросил человек и тоже усмехнулся, - не твоего это полета птица, приятель, - он наклонился, провел ладонью по спине Кота и легонько прищелкнул по носу.
Но Ловец не был птицей. Но кем он был, Кот понять не мог, и потому оставалось лишь наблюдать за ним, внимательно, изо дня в день.
Времени для этого имелось в избытке. Ловец парил высоко, под потолком, и достать его, увы, было никак нельзя, как ни старайся. И, растянувшись во всю свою длину на опустевшем столе человека, куда вскоре после его ухода за дверь падало большое солнечное пятно, Кот следил за Ловцом и его повадками, зная, что придет день, когда Ловец себя выдаст.
- Ну и откуда ты такой взялся? - время от времени лениво спрашивал Ловца Кот, потягиваясь во все стороны и не особенно рассчитывая на ответ. - Откуда ты взялся и зачем ты тут, интересно, нужен?
Ловец оставался недвижным и недосягаемым, и они молчали, изучая друг друга, каждый по-своему.
Вечерами Кот точил под Ловцом когти, показывая тому, что к чему. Пусть сейчас достать тебя невозможно, но придет день, думал Кот, и человек снимет тебя оттуда, ты ему надоешь, ты напустишь пыли, или почему-то еще, и тогда, Ловец, мы познакомимся поближе, и я узнаю, что ты и зачем.
Видимо, эти мысли не были для Ловца тайной, потому что перья у него дрожали, а сам он поворачивался то одним боком, то другим, показывая сложное переплетенье тугих шнуров, узелков и раскрашенных деревянных бусин, и смеялся над Котом.
Ночами тени на стенах над спящим человеком становились гуще и двигались быстрее, сменяли друг друга, мелькая, и Кот следил за ними и наблюдал за Ловцом, и охотился за ними во сне. А утром человек вставал, потягивался и говорил: "Хорошо же мне спалось". И благодушно трепал кота по загривку.
И так они жили втроем, человек уходил, Кот с Ловцом оставались внутри.
И так было до того дня, когда, уйдя за дверь, человек не вернулся.
Бывало такое и раньше, и бывало подолгу. Но тогда за некоторое время до этого человек становился беспокойным, радовался, бормотал что-то, суетился, раскрывал коробки с молниями, вытряхивал одежду, складывал и снова вынимал, а потом звал Кота на кухню и говорил: вот тебе тут должно хватить, и насыпал полные блюдца еды. Не скучай тут без меня, говорил человек, я скоро вернусь. И Кот никогда не скучал, у него были свои дела, а у человека - свои.
Но накануне того дня человек не суетился, и блюдца были пусты, и когда за окном стемнело и рассвело, а потом стемнело и рассвело снова, Кот понял, что человек пропал.
И Кот сидел у окна, разглядывая других людей, очень похожих на человека, но все же чужих.
И в сумерках тишина становилась другой - она дичала - и Кот мрачно смотрел на Ловца снизу вверх:
- И что ты обо всем этом думаешь, интересно мне было бы знать?
Ловец под потолком хранил молчание, и перья его не дрожали. Возможно, он знал что-то, чего не знал Кот, а, возможно, и нет.
Но когда за окном готовилось снова стемнеть, ключ в замке повернулся, и замок щелкнул, и кто-то пришел из-за двери.
То, что это не его человек, Кот понял и так, сразу, но все равно бросился навстречу.
В человеческой женщине, которая стояла, не раздеваясь, и будто боясь сделать шаг, было столько печали и страха, что Кот отшатнулся. Потом опомнился, подошел ближе, обвился вокруг ее ног, ткнулся лбом в туфли, заглянул в лицо, позволил взять себя на руки. Он знал: это успокаивает их, человеческих существ.
И, правда: горе у нее внутри начало расползаться, и под ним, как под сдернутым покрывалом, нашлось место для нежности, которая предназначалась только ему одному, Коту. И от этого, и от ее тонких, ласковых даже в беде, пальцев, Кот и сам разнежился, и запел для нее.
- Я совсем забыла о тебе, кот, - сказала она. - Даже имя твое забыла.
А он узнал ее сразу, эту человеческую женщину. Она приходила к человеку иногда, не часто, оставалась до света, и человек был доволен, и сворачивался подле нее, и она гладила его, как гладила сейчас Кота, перебирая его куцую шерсть, и они еще подолгу возились, как котята, и наблюдать за ними бывало забавно.
Но сейчас человеческая женщина грустила, она вернула Кота на пол, скинула туфли, зажгла всюду свет и долго ходила из комнаты в комнату, хотя ничего не искала, и Кот ходил за ней следом, хотя знал, что искать тут нечего. Потом женщина привычно села на их любимое с человеком место, прямо под Ловцом, и Кот запрыгнул к ней и пристроился рядом. Его давно никто не гладил, а руки у человеческой женщины другие. Человек был хорош, но так все равно не умел, и потому Кот был не прочь, чтобы она оставалась здесь подольше.
И женщина гладила его рассеянно, явно думая вовсе не о Коте, но все же это было очень приятно. Иногда она смотрела на Ловца, и, хоть Кот запел тихонько, грусть в ней все росла и росла, пока она не сказала:
- Твой хозяин пропал, кот. И я не знаю, что делать.
И заплакала.
Мишка пропал, оставив мне вместо себя только бездну горя, страха и ключи от квартиры, где кот сидит. Хороший, ничего не скажешь, размен, спасибо большое. Впрочем, сначала было еще только благодатное неверие: нет, всего этого не может быть, это не здесь и не с нами, и, в конце концов, как? Как это вообще произошло?
Как вообще пропадают люди? О, оказалось, что очень просто. Уходят за дверь, чтобы уже в нее не войти, вот и весь фокус. Например, отправляются посреди ночи за сигаретами, очень приспичило же, а круглосуточный магазин вот он, в соседнем доме. И шоколадку заодно, говорит, тебе возьму.
Вот так и пропадают. В том, что Мишка пропал, а не ушел сам, подчиняясь какому-то бредовому желанию или долго вынашиваемому плану, как пытался не сколько успокоить, сколько, кажется, убедить меня потрепанный жизнью и уставший дежурный, я не сомневалась.
- Вы хотя бы трое суток бы подождали, а? - почти упрашивал он меня. - Они ведь возвращаются.
А я говорю: если бы он хотел пропасть, надел бы, наверное, куртку.
- Ну, может быть, он решил сымитировать, - предположил дежурный.
- Сымитировать что?
Дежурный недоуменно пожал плечами, уставился на меня так, словно это мои вопросы были лишены всякого смысла. Потом все же принял заявление по всей положенной форме и тут же напустил на себя деловой вид, явно показывая, что на сегодня лимит его работы по этому делу исчерпан. А я вернулась домой, взяла Мишкину куртку, зачем-то ее надела, пытаясь не допускать мыслей о том, что это единственное, что от него сейчас есть, и вот тогда-то и нащупала в кармане ключи от его квартиры.
Бог знает, что я хотела там найти, но когда еще на подходе, по погасшим темным окнам поняла, что никого там, в этой квартире нет, сердце у меня совсем упало.
Но я все-таки поднялась, зажгла свет, и навстречу мне вышел Мишкин кот, отшатнулся, бедный, наверное, тоже ждал его, а увидел вот меня. Подошел ко мне, потерся, а я и забыла о нем начисто, и даже имя его забыла.
Ясное дело: не до того было.
Первые минут десять я не заметила, спустя полчаса начала слегка нервничать, немного, но уже достаточно для того, чтобы беспокойство мешало читать. Через сорок минут я звонила Мишке на мобильник и слушала длинные гудки, потом ехала в лифте вниз, думая, как задам этому идиоту. Но вышло так, что задавать было некому, и поняла я это очень быстро.
В магазине, чья вывеска служила единственным источником света для целой улицы, за кассой клевала носом бледная девушка. Потерянно блуждающий среди пестрых стеллажей охранник смерил меня взглядом. И никакого мужчины они не видели, и никого здесь не было, кроме старого бродяги дяди Бори, но ведь это, наверное, не ваш?
На улице - ни души, и все вокруг выглядело сонно и мирно, а я пыталась понять, до какого угла дошел Мишка прежде, чем исчез, меня трясло, и ожившие охранник с кассиршей смотрели на мою растерянность сквозь стекло витрины.
Какое-то время, как и следовало ожидать, я еще надеялась, что произошло не что-то плохое, а просто "что-то не то", страшноватая, но глупая нелепость. Это, конечно, прошло, когда я вернулась в квартиру и оказалась там одна наедине с пониманием: Мишка пропал, как исчезают все эти люди, чьи лица потом красуются на столбах и досках объявлений, мимо которых мы проходим не вглядываясь. При мысли о том, как люди будут проходить, не вглядываясь, мимо Мишкиного лица, мне стало тошно. И, пока я думала обо всем этом, наступило утро, и стало ясно, что никакое это не недоразумение, и Мишка не вернется. Отчаянно реветь мне мешал, наверное, только всепоглощающий ужас, который ширился и рос внутри меня с каждым звонком и с каждым ответом "нет" и, в конце концов, превратился в обреченную убежденность: в больницах и бюро регистраций несчастных случаев искать нечего. Тогда я встала и пошла в отделение, а потом приехала в пустую Мишкину квартиру.
И вот теперь сижу здесь, надо мной - эта штуковина, подарок Мишкиного индейского друга, рядом со мной - Мишкин кот, мурлычет, счастливый, не понимает. А я смотрю на него и плачу, потому что самого Мишки нет, и мне страшно - и кто может мне помочь? Правильно: никто.
И от этого я реву только пуще, и, наплакавшись, но не выплакавшись, ложусь на Мишкин диван, не раздеваясь, поджимаю по себя ноги. Истосковавшийся по вниманию Кот сворачивается под боком, поближе к сердцу и мягко, успокаивающе урчит. Мне бы эту его безмятежность. Я смотрю на черное окно, стараясь не думать, где и как Мишка проводит эту ночь, и мой телефон молчит, и квартира молчит, и только Кот оглушительно мурлычет.
За окном темнеет стремительно. Кот не хотел бы вмешиваться в жизнь людей. Куда ушел человек и почему пропал - мало ли у них своих дел, и добрых, и злых. Не то чтобы он очень скучал, но все же этот человек нравился ему. Он привык к его дому и к еде, и к его рукам, и смеху, и щелчкам клавиш по ночам, доносящимся от мерцающей коробочки, к солнечному пятну на столе и даже к Ловцу, - словом, ко всей той жизни, которую они вели. А человеческая женщина с нежными пальцами сжалась в комочек и плакала, и Коту хотелось, чтоб человек вернулся, утешил ее, и все здесь стало по-прежнему.
Кот смотрит на Ловца: ну и что ты скажешь теперь, парящий под потолком? Человека надо искать, и почему-то мне кажется, ты можешь что-нибудь предложить.
- Могу, зверь. Но мне понадобится и твое участие.
От этого голоса шерсть на загривке у Кота встала дыбом.
Голос Ловца похож на туман и на огонь - и то, и другое Кот недолюбливал, и то, и другое было непредсказуемо и обладало неясной, но несомненной силой.
- О, так ты все-таки говоришь, - отвечает Кот, когда туман и огонь слегка улеглись. - И чего же ты от меня хочешь?
- Для начала, - отвечает Ловец, и голос его обволакивает и тревожит, и будит внутри Кота другого кота - дикого и вольного, - убаюкай женщину.
- Это я могу, - соглашается Кот.
- Попробуй, - говорит Ловец, и перья у него слегка дрожат.
- Посмейся мне еще, - шипит Кот про себя, чтобы не пугать и без того растревоженную женщину. - Подарок индейского друга.
Я просыпаюсь с тяжелой головой на самом рассвете, когда небо еще не разошлось и отсвечивает равнодушным холодом металла. Так и есть: часы показывают четверть шестого утра, ноль вызовов, ноль сообщений.
Я отчаянно тру ладонями лицо. Мне снился бесконечный дурной сон: Мишка, сидящий в пустой комнате, где нет ничего, кроме стен, оклеенных какими-то бледненькими обоями, и стертого ламината. Сидит он неподвижно, уронив голову на грудь, и одна его рука плетью лежит рядом, а другая чем-то привязана к облупленной батарее. И больше в этом сне ничего не происходит, как на поставленном на бесконечную паузу кадре: ни взад, ни вперед, нравится - не нравится - смотри.
Кошмар, что, учитывая события предшествующего дня, не удивительно.
Вроде бы эта висящая надо мной штука должна отгонять дурные сны, даруя измученному разуму отдых хотя бы ночью, но кто принимает это всерьез.
Кот сидит на подоконнике, и, как только я открываю глаза, принимается настойчиво и яростно мяукать.
- Ты голодный? - хриплю я. Глажу его, чешу за ушком, но кот орет.
Странно, не помню за ним такой разговорчивости. Впрочем, я и имени то его помню. Беспамятная.
- Идем на кухню, - зову его. Слова отдаются в голове тупой нехорошей болью.
Но под предлогом кормления кота надо заставить себя сварить себе же кофе или заварить чай и делать какие-то очень простые обычные вещи, которые в момент крушения вдруг приобретают статус неколебимой опоры, обнаруживая мощную сакральную силу удерживать все на своих местах, в том числе тебя и твой пошатнувшийся мир.
И тогда, держась за керамическую ручку чашки, как и каждое утро до этого дня, я, может быть, стану немножко живее и даже придумаю, что делать дальше.
По пути захожу в ванную, вижу напротив жалкое красноглазое создание, но не засматриваюсь. Держу лицо и руки до локтей под ледяной водой, долго не выдерживаю, конечно, но бодрит моментально. Где-то читала, что так делают врачи на ночных сменах, когда спать нельзя, и с тех пор этот нехитрый прием выручал не раз.
Выручил и сейчас. Когда выхожу на кухню, чувствую себя чуть лучше, физически, не морально, но и на том спасибо. Кот уже занял место на подоконнике и снова голосит, лезет к самому стеклу.
- Да что там такое?
За окном, как и следовало ожидать, ничего, зомби-лэнд спальных районов. Занимается обычное серенькое утро, в каких-то окнах горит свет, кто-то тащится на работу или с нее, волоча ноги.
- Что, нету там Мишки? - спрашиваю я то ли у кота, то ли у себя и вздрагиваю от того, как жалко звучит мой голос.
На горизонте дымят в небо трубы местного теплоцентра. И я вдруг вспоминаю свой сон. Там сквозь рваную строительную сетку, почему-то завешивающую окно, виднелись на горизонте три тонкие фабричные трубы и какой-то пустырь, на котором одиноко торчало кривое тощее деревце.
Я отворачиваюсь от этого пейзажа, хочу забыть свой сон, а заодно с ним и вчерашний день. А еще лучше, чтобы сном оказалось все происходящее.
Но, естественно, все вокруг реальнее некуда, и керамические бока кружки, обжигающие ладони, ясное тому доказательство.
Коты умеют баюкать, это правда, и дело это недолгое и нетрудное, но с этой женщиной пришлось повозиться. Она все печалилась, и, стоило только теням на стене подобраться к ней, как тревога будила ее, она открывала глаза, и надо было начинать сначала. Пришлось улечься ей едва ли не на грудь, чтобы заглушить песней ее мысли, не уходящие и во сне.
Но Ловец... Если бы Кот умел, сейчас бы посмеялся над этой связкой перьев.
Люди считают упавшие на пол блестящие предметы предвестниками гостей, и, стоит только начать вылизываться, как кто-нибудь взъерошит чистое место с ласковым или недовольным вопросом: кого это ты нам намываешь? И чего это ты так смотришь?
Но подавать людям знаки во сне - затея бессмысленная. Они забывают их, а если и вспоминают, то не придают им никакого значения. Пустое это дело.
- И чего ты добился? - спрашивает Кот, когда женщина, постояв у окна и повздыхав, уходит за дверь.
- Я Ловец, а не колдун, - отвечает тот невозмутимо. - А твое дело баюкать, зверь. И подсказывать.
Погоди, вот найдется человек, и я до тебя доберусь, думает Кот про себя. Но пока выбора нет. Поэтому, когда вечером женщина возвращается, еще более уставшая и печальная, чем вчера, и ложится спать, сегодня как положено, переодеваясь и кутаясь в уютные человечьи спальные тряпки, Кот снова подлезает к ней под руку, и поет ей колыбельную: усни, усни, и сохрани все, что тебе принесут тени. Баю-бай, баю-бай.
Второй раз я просыпаюсь глухой ночью. Выйдя вчера из квартиры, скорее от безысходности, чем от желания, я обошла все положенные инстанции и снова обзвонила все положенные места, даже вернулась в магазин, но ничегошеньки я там, конечно, нового не нашла. Поисковые работы ведутся, женщина, и не надо тут маячить, - доходчиво пояснили в отделении. За кассой в магазине сидела другая девушка, по залу бродил другой охранник, и людей было несравнимо больше - как-никак вторая половина дня, но Мишки среди них, конечно, не было.
Мысль о возвращении в собственную квартиру внушала ужас, поскольку это означало одиночество на ближайшие как минимум двенадцать часов. В Мишкиной квартире мне было спокойнее. Если кто-то будет искать его, то придет туда, и еще там Кот, которого все же надо кормить. И, хоть он не тосковал и не понимал ничего, за один день стал мне родным: он знал Мишку, и я знала Мишку, я его любила, и он, будем надеяться, тоже любил... Впрочем, почему я думаю об этом в прошедшем времени, так нельзя думать, говорю я себе - не смей.
Кот встретил меня, как вчера, привычно потерся об ноги, подлез под руку, когда я легла слишком рано, задолго до того, как все малыши пожелали друг другу спокойной ночи. Но слишком я устала, да и новый день, который, как известно, во сне наступает быстрее, сулил хоть какую-то надежду. Нашла в себе силы сходить в душ и влезть в пижаму, за которой не поленилась зайти домой. Даже грешным делом думала проглотить волшебную дарующую сон таблетку, чтобы не мучиться от мыслей о том, где, куда и почему, тем более ни одного ответа у меня не было. А все ответы, которые я успела прочитать в сети, в панике выискивая информацию о пропавших людях, не нравились мне одинаково сильно. Но поскольку с роду таблеток сильнее аскорбинки не принимала, то и в аптеку зайти забыла, хотя была она по пути, ее мерцающий красный крест неприятно резал глаза. Но снотворное и не понадобилось, рядом опять устроился Кот, сытый, довольный и мурлыкающий, и, видит бог, сейчас я бы отдала пол царства и лошадку в придачу, чтобы поменяться с ним местами.
Засыпаю я быстро, но снится мне все та же пакость. Пустая комната с бледненькими обоями и оцепенелым Мишкой в полном бездействии. И самое плохое в этом сне и самое странное, что я почему-то не подбегаю к нему и не ищу выход, хотя знаю: за спиной у меня дверь, но она заперта снаружи. За окном ветер треплет край рваной зеленой сетки, и из него видны три черных шпиля труб и кривое дерево. И все, никаких приключений, никто не нападает на нас, и мы никуда не уходим. Я - молчаливый зритель, я - воздух, я здесь, и вроде бы меня нет.
Сон не из приятных, и я была бы рада проснуться, если бы наяву меня не поджидали куда более неприятные новости.
Но я просыпаюсь ночью, за окном тишина, под ухом не слышно привычного сопения. Кот уже сидит у окна и как будто того ждет, когда я открою глаза, чтобы начать мяукать.
- Хватит, - говорю, - уймись.
Кот мне наперекор прибавляет громкость.
Уснуть так же быстро сейчас я все равно не смогу, а уж лежать наедине со всеми этими мыслями - ну спасибо.
Потому покорно встаю, подхожу к окну и коту. Ночью улица выглядит совсем иначе, пустая, черно-оранжевая, в блестящих пятнах фонарей.
Кот лезет к самому окну и начинает елозить по стеклу лапой.
- Тебя что, выпустить?
Кот смотрит так пристально, что я на минуту теряюсь. Смотрю на кота, потом снова в окно. Трубы дымят, и я снова вспоминаю сон: там из труб дым не шел. Оба раза. И я невольно задумываюсь, какой же все-таки этот сон странный. Подробен и повторяется до трещины в потолке, похожей на тоненький ручеек, но при этом совершенно пассивный, а ведь сны, правдоподобные или нет, редко похожи на неподвижные картинки. А что если... От догадки даже мурашки бегут по рукам.
- Как ты думаешь, кот, бывают вещие сны? - спрашиваю я у единственного своего собеседника, как будто взвешивая вопрос на весах, измеряющих критерий моего отчаяния, которое, как известно, доверчиво.
- Мяу, - говорит кот. - Мяу.
К счастью, ноутбук у Мишки без пароля, а интернет работает. Потом, задним числом, я думала и понимала, что поутру я бы вряд ли так легко поддалась этой идее. Но ночь тем и хороша, что большинство пришедших в это время мыслей кажутся нам разумными и осуществимыми.
Поэтому следующие несколько часов я провожу на всевозможных тематических форумах и в сообществах, где пишу о том, как мне необходимо узнать, есть ли в этом городе заброшенный, затянутый сеткой дом, из окон которого открывается вид на три тонкие черные фабричные трубы и пустырь с кривым деревом. И каждый раз подчеркиваю, что это важный вопрос, буквально жизни и смерти, при этом соображая, как сделать это сообщение внятным и не слишком похожим на записку сумасшедшего.
Я отлично понимаю, что шансы у меня минимальные, ближе к нулю, чем к одной тысячной, поэтому, когда вместе с озарившим стены комнаты светом дня ответ приходит, я еще долго не верю своим глазам и перечитываю его раз за разом, словно боясь, что он вот-вот исчезнет, и потому надо заучить его наизусть.
Есть похожий дом, пишет мне незнакомец из сообщества любителей заброшенных мест. Готовили под снос, но дело заглохло на неопределенный срок, там внутри все местами неплохо сохранилось, даже двери в некоторых квартирах остались целы. Не ручаюсь, впрочем, что это именно он, но из окон и впрямь видны трубы бывшего завода и засохший клен.
А вы можете, пишу незнакомцу личное сообщение трясущимися пальцами, меня туда отвести? И торопливо приписываю: я заплачу, сколько скажете.
Объект не охраняется, отвечают мне, и место не засекречено.
Смотрю карту. Находится это не близко ни от моего, ни от Мишкиного дома, а на окраине города, я там не была никогда.
Ответ незнакомца меня разочаровывает, хотя не удивляет. Во-первых, я бы и сама десять раз подумала прежде, чем согласилась сопровождать незнакомого человека в заброшенный дом на окраине, даже если он предлагает за это денег "сколько угодно". Особенно, если он предлагает за это денег. Во-вторых, рабочий день в разгаре, мало ли у кого какие дела.
И, конечно, потом я думала, что можно было бы отправиться в отделение, сочинив какую-нибудь более ли менее правдоподобную историю, и, конечно, я бы отправилась и одна и ночью, и днем, и пешком.
Но все это потом, а тогда я, балансируя между правдой и вымыслом, изо всех сил пыталась убедить этого человека, что я не маньяк и не сумасшедшая, и не подошлю вместо себя какую-нибудь не установленную личность, просто мне очень надо и прямо сейчас.
Бесплатный сыр, понятное дело, бывает только в мышеловке, но мы все же сговорились на сумме, которая в любое другое время показалась бы мне приятной, но в тот момент стала просто сочетанием чисел, которая никак не отражала текущую ситуацию и тем более не могла служить ни эквивалентом Мишкиной жизни, которая, в чем я была уверена, висела на волоске, ни гарантом нашей с незнакомцем безопасности.
Эту сумму наличными в нелепом и радостном праздничном розовом конверте (других в киоске прессы не нашлось) на пустой площадке перед конечной станцией метро, где я оказалась спустя час не большим, я вручила хмурому юноше, который мог бы сойти мне в младшие братья.
- После отдадите, - деловито сказал он, быстро оглядывая меня из-под капюшона толстовки. - Пошли.
Мы переминались с ноги на ногу на остановке, где кроме нас, не было ни одного человека, и ехали в таком же пустом автобусике. Несмотря на нарастающее волнение и сжимающийся желудок, мне было интересно, прогуливает ли мой проводник школу и знают ли его родители о том, чем он занимается, но, поскольку он молчал, украдкой разглядывая меня, молчала и я, боясь все испортить. Все моем случае означало действительно все. А то, что я почему-то ожидала увидеть крепкого здоровяка, а не сурового подростка, так это уж мои фантазии.
Когда я увидела на пустыре искореженное сухое дерево, а вдалеке три черных струны труб, и тот самый дом, который я не видела во сне снаружи, но он был тут один, и окно, прикрытое уголком оборванной сетки, я испугалась до блестящей мути в глазах: и потому, что все вдруг стало реально, и потому, что любая деталь этой реальности могла оказаться сном.
И, только когда мы беспрепятственно подошли к двери, меня запоздало осенила ужасная догадка: ведь дверь должна быть заперта. Я уткнулась лбом в это непреодолимое препятствие и завыла.
- Не кричите, это бывает небезопасно, - сердито одернул мой проводник и хранитель, резко тряхнув меня за плечо и решительно отодвигая в сторону.
Потом сбросил с плеч рюкзак и, порывшись внутри, извлек на свет впечатляющую связку разнокалиберных ключей - предмет зависти любого домушника. Не обращая на меня никакого внимания, он наклонился к скважине, оценивая ее, потом повозился, что-то бормоча под нос и звеня ключами, и дверь податливо распахнулась, открывая взгляду длинный коридор и комнату с бледненькими обоями. У стены, свесив голову на грудь, неподвижно сидел Мишка, но теперь в отличие от сна, я могла броситься к нему, и встряхнуть за плечи, и вскрикнуть от ужаса, взглянув в изможденное восковое лицо, и обрадоваться до слез, увидев, что он дышит, и сползти на пол, обнимая его и баюкая. Теперь все будет хорошо. Я тебя нашла.
И, когда я, наконец, вспомнила о том, что пришла не одна, и обернулась, мой провожатый стоял, небрежно привалившись к стене, и со сдержанным любопытством взирал на развернувшуюся сцену.
- Что? - спросил он, глядя на мое лицо. - Скорую я вам вызвал. А с остальным как-нибудь сами.
На конверт он потом смотрел долго, явно борясь с собой, и, пересилив себя, отказался, а я, пересилив его, все-таки заставила взять, потому что как еще могла отблагодарить этого мальчишку, хранителя и спасителя Мишкиной жизни и моей души. Спасибо, я, конечно, сказала миллион раз. Кажется, некоторое время только это и повторяла, когда приехала скорая, и мальчик заботливо поддерживал меня под руку, пока мы спускались на улицу.
- Только меня в дальнейшее не впутывайте, - прервал он, устав слушать поток благодарностей. - Вообще многие лазают в такие места, просто из любопытства, но по одиночке трусят. Люди вообще трусливые. А эта заброшка не из попсовых, окраина, место безлюдное, я сам-то тут бывал один раз в прошлом году. Но по тому, как вы писали, понял: вы не просто чудите, здесь что-то большее, вот мне и стало интересно. Вообще я в экскурсоводы не нанимаюсь и светиться не хочу.
- Можешь на меня положиться. А ключи? - спросила я на прощание: - Как ты догадался их взять?
- Элементарно, Ватсон, - почти укоризненно сказал он. - Дедукция.
Парнишка постучал указательным пальцем по лбу, коротко попрощался и отправился туда, откуда мы пришли.
Когда ключ снова повернулся в замке, Кот сразу понял: человек вернулся, а вместе с ним вернулась и человеческая женщина. И, хоть за окном темнело уже не раз, он неторопливо спрыгнул со стола, где дремал весь день, пытаясь заглушить сном недовольство голодного желудка, и вышел им навстречу, с некоторым огорчением отметив, что человек изменился. Теперь он нес в себе страх, но была в нем и радость, и что-то еще, что так сразу и не распробуешь. Женщина же была счастлива, и они без конца обнимались, и даже раздевались, кажется, не разнимая рук, будто двое незрячих, боящихся упустить друг друга.
Позже, когда они накормив Кота, так же, крепко вцепившись в друг друга, свернулись в своем любимом месте, мужчина все спрашивал:
- Расскажи еще раз, как все было? А у вас в роду точно не было колдуний?
И женщина рассказывала ему про то, как искала его, и как ей приснился сон, а потом еще один.
И вдруг посмотрела на Кота и сказала растерянно:
- Послушай, я ведь совсем забыла рассказать тебе о коте, удивительное дело. И даже имя его забыла, так и не могу вспомнить до сих пор, представляешь?
Но Кот был не в обиде. Ему нравились эти два человека, и то, что они были так счастливы рядом друг с другом и не отпускали друг друга даже во сне, и, глядя на них спящих, Кот растянулся на столе и, сквозь сумерки посмотрел на Ловца.
- Ну, может, расскажешь уже, кто ты и откуда?
- Может быть, зверь, - ответил Ловец и чуть заметно дрогнул перьями. - Закрой глаза.
И Кот послушался, закрыл глаза и его окутало огнем и туманом.