Вокзальная суета. Кто, заброшенный сюда волею судеб, задумывался о великом значении собственного "я? в этой толчее. Каждый неприметный гражданин, бегая, задевая прохожих, опрокидывая кошёлки, как грибы растущие на пути, успевая в тоже время переброситься с соседом по течению парочкой нелестных напутствий, пытается удержать в своей голове конечный пункт своего пути, номер вагона и номер места. Но всё же его мысли, слегка односторонние, не всегда успевающие за шагом, или, наоборот, чересчур вёрткие, вливаются в общий поток мыслей, таких многих, таких различных здесь, на вокзале, создающих множество ярких картинок, которые все вместе рисуют Жизнь.
Сиденья запружены, под огромными окнами вокзального зала, под кассами, под прилавками - везде, куда ни кинь взгляд, стоящие, сидящие, спящие, кричащие люди. Разнообразие положений человеческих тел складывается под воздействием многочисленных сумок, чемоданов, баулов, ящиков и детей, находящихся тут же. Люди - как некое кочевое племя перед отбытием на новую землю, как табор цыган. Яркая, многообразная палитра красок, крикливые голоса, стайки "беспризорных? ребятишек, бесконечный шум раскудахтавшихся мамаш и лёгкая синеватость папаш. Поезд в качестве коня с повозкой... Не хватает мудрого предводителя, вовремя щёлкающего бичом...
Под одной из колонн, расположенных вдоль стен зала ожидания, примостился неприметный старичок. Пристроился на своих старческих дрожащих конечностях - возможности сесть нет - по обеим сторонам колонны расположились два семейства, и старик, окружён хаотично наваленными сумками. Он не смеет попросить хотя бы немного подвинуть скарб. Много ли ему надо места? Но неприступный вид мамаш семейств и изредка бросаемые в сторону проходящих фразки заставляют втягивать голову в плечи, стараясь ещё больше уменьшиться, дабы не попасться на глаза "стервятникам?, напрягать из последних сил мелко-мелко дрожащие ноги. Отчего-то лицо старика не выражает беспредельную тоску, а наоборот, оно (лицо, вернее то, что выглядывает из-под воротника ветхого пальто) спокойно и светло; горькие складки спрятались в тени ткани и разбросанных в беспорядке волос, блестят лишь глаза, светлые - светлые, какие-то детские, бессмысленные - либо ушедшие глубоко в себя.
- Светик, Светик, ты стоишь? - из беспрерывного течения вырвалась бойкая старушка. Судорожное дыхание - в её возрасте очень трудно даются прогулки по вокзальным помещениям. - Ой, да ты дрожишь! - старушка быстро оценила ситуацию и безвыходное положение, попыталась что-либо изменить. - Извините, не могли бы вы чуть-чуть подвинуть эту сумочку, обратилась она к женщине, казалось, более спокойной из обеих мамаш.
Но спокойствие испарилось, как по мановению волшебной палочки. На месте приятной на вид женщины появилась "огнедышащая? гражданочка. Испепелив сжавшуюся старушку гневным взглядом, она, стараясь перекрыть вокзальную толпу, изрекла:
- Вам, мамаша, место не на вокзале, а знаете где?..
Продолжение можно было не ждать. Да и мамаша, тут же забыв про столь незначительный инцидент, переключила внимание на более опасного противника - довольно урчащего дога. Крики о помощи и призывы к милиции огласили простуженный зал, ибо первая растерзанная сумка показала, что ничего съестного в ней нет, и дог, мало обращая внимания на суетящихся людей - они уже порядком надоели - сунул морду во вторую сумку.
- Светик, ты всё время стоял? - старушка участливо и жалея заглянула в лицо старичка, заботливо или машинально поглаживая по плечу. - Как же ты смог? Какой ты сильный у меня... А я съездила. Забрала нашу сумочку... Ты знаешь, мне помог молодой человек донести её от остановки, - старушка радостно встряхнулась, обернулась. - Но где же он?.. - она вдруг поникла. - Мне было так тяжело... А тут он: "Хотите помогу??... Я и обрадовалась... Наверное, он потерялся, - виновато, сконфуженно взглянула на старичка. Но тот молчал. Внезапно лёгкая и прозрачная рука тяжело отделилась от кармана пальто и легла на голову старушке. Начала поглаживать. Платок съехал ещё больше на затылок, открывая пряди белых-белых волос. В глазах попыталась возникнуть, но тут же исчезла слезинка. - И правда, зачем она нам?.. Ничего ценного... вернее... пара тряпочек, наши фотографии и... Помнишь, ты когда-то подарил на пятидесятилетие нашей свадьбы букет неживых красных роз... И ещё их я решила забрать. Билеты-то с нами... - старушка глянула в сторону табло - часов. Они стояли. Посмотрела вокруг. - Ну всё, Светик, нам пора идти, - и подхватила довольно потёртую сумку, в которой с трудом угадывалась дамская старого пошива. И они, поддерживая друг дружку, двинулись в путь.
- Я успела узнать, на какой путь нам идти, вагон мы знаем, места... Ты не хочешь на верхнюю полку?.. - старушка постоянно болтала, подбадривая старичка, равно как и себя, тяжело дыша, она с трудом несла сумку. - Нет - нет, я знаю, ты из принципа не полезешь наверх... Нам-то недалеко - и постели не надо брать... Даже лучше, что не нашлось два нижних места... Ехали бы отдельно, а так сядем и...
Толпа сжимала, бросала их, чересчур ветхих и хрупких, принося неимоверную боль; трудность заключалась в том, что они не могли поспеть за быстрым вокзальным течением, их постоянно подталкивали, тормошили, даже наступали на ноги.
- Извини, Светик, я больше не могу, - старушка старалась не смотреть на старичка, стала пробираться к "обочине?. Ей становилось страшно, когда она представляла бесчисленное количество ступеней, сутолоку в подземном переходе и длинный - длинный путь по перрону. Но она не показывала виду, она собрала все свои силёнки, она без устали подбадривала друга, и, в конце концов, эта бодрость зазвучала искренно - она смогла убедить саму себя, что осталась чепуха, что они проделывали дорогу и потяжелее, что не такие уж они хрупкие, чтоб не одолеть два лестничных пролёта и пятьдесят метров перрона...
Долог путь, но как, уставший, ты чувствуешь себя успокоенным и лёгким в конце его!
Они переждали хлынувших в вагон людей, а затем чьи-то добрые руки подхватили старичка, участливо поинтересовались и помогли добраться до нужных мест...
Они сидели притихшие, наслаждаясь быстро сменяющейся картинкой пейзажа в окне. Их не тревожили, но, услышав согласие, завалили верхнюю полку ящиками. Когда исчезли последние постройки городских окраин, они сели теснее, сблизились, и восторженно, как дети, изумлённо, как будто впервые видели, немо, ибо были чересчур ветхи для восклицаний, наблюдали, как сосновые боры сменялись лиственными лесами, поля - буйно разросшимися посадками, один телеграфный столб беспрерывно передавал ниточку другому столбу... Изредка обзор застилался - когда с жутким грохотом проносился встречный поезд.
А вокруг кипела жизнь, теперь вагонная, отнюдь не монотонная. Ребёнок где-то впереди, вначале несмело, затем всё настойчивей и яростней пропел о своём существовании. Сзади наиболее выделялись голоса весёлой компании; когда всё было выпито, гуляки взялись за карты, причём говорить стали фальцетом и появились украшения в виде нелитературных слов. Уже была ночь.
Старички успели перекусить, правда не очень ощущая вкуса съеденного и не испытывая при этом ни малейшего удовольствия - так, просто, рефлекторно. Затем, склонив головы, уснули.
Поезд тревожно гудел, иногда судорожно вздрагивая, но ведомый умелой рукой, неуклонно приближался к цели.
Старичок беспокойно заёрзал во сне и неловким движением разбудил старушку. Затем, найдя на её плече удобное, тёплое место, опять успокоился. Она не спала - сон ушёл, уступив место бессоннице, она вспоминала... Зачем думать о трудностях грядущего? Они будут, когда придёт время, но уменьшатся ли при постоянном вспоминании о них? Вряд ли. Светлые сны воспоминаний - вот что видела старушка в тёмном бегущем вагоне. Яркие эпизоды молодости перенесли к годам уже зрелым, к совместным радостям и горестям, одинаково светлым сейчас, по прошествии многих лет... А всё-таки хорошо, что утерялась ещё одна сумочка. Зачем она? Чтобы осложнить последний путь? Тряпки не нужны... Зачем? Холодно там не будет. Фотографии могут вызвать слёзы. А вот цветы - это единственное, что жалко было потерять... И ещё много, много мыслей прошло в ту ночь. Практически вся жизнь, не систематизированная, а отдельными эпизодами промелькнула в голове...
Когда стало светать, неугомонные пассажиры вновь забегали, засуетились, требуя чай, заводя бесчисленные дорожные разговоры...
- Через полчаса ваша станция, - над ними возвышался молодой парень - проводник. Он бросил взгляд на сумочку. - Я вижу, вам помощь не нужна, - и ушёл...
... - Светик, давай ещё раз передохнём... Я устала, - старушка виновато улыбаясь, опустила сумочку на землю. Старичок прислонился к дереву. Они вышли где-то среди леса, на каком-то километре. Одни. И проделали огромный путь. Старушка выбилась из сил, и каждые пятнадцать минут они отдыхали. Боль стоит в слезящихся глазах, морщины, частой сеточкой оплетшие глаза, мелко-мелко дрожат и рождают одну единственную слезу... Одну... Старик смотрит на неё. - Это я от радости... Чуть-чуть осталось, - она поднимает сумку, и они опять медленно, тяжело продолжают свой путь.
Ещё несколько переходов, и они облегчённо вздохнули.
- Вот мы и дома...
- Да...
Стена девственного леса окружала поляну. А посредине - старая, разбитая, потрескавшаяся, но уцелевшая от времени избушка. Ещё немного усилий, и они вошли.
- Вот мы и пришли...
Единственное окно пропускало несколько лучей солнца, которые высвечивали покрытые пылью нехитрые предметы: кровать, стол, стулья - всё грубо, но навеки сколоченное.
Старушка помогла старичку прилечь на кровать. Одарила его, бесформенно лежащего там, нежным взглядом. Он что-то хочет.
- Что ты хочешь, Светик?
- Поцелуй меня...
Она наклонилась, легонько провела рукой по разметавшимся волосам, нежно прикоснулась натруженной рукой к устам и поцеловала.
- Я знала, что мы успеем...
... Они лежали счастливые. Бренные оболочки не могли их удержать - они улетали... Избушка скрипнула, опорное бревно затрещало, и строение, наконец не выдержав бремени прожитого, обрушилось... Всё. Жизнь прекратилась? Нет. Ещё последние пылинки кружатся между брёвен, ещё высоко в ветвях вскрикнула испуганная пташка, и пошла невольная волна среди листвы...