Его всё меньше трогал разговор.
Но больше то, что всё же дальше будет.
Они уже почти вошли во двор,
который, к счастью, был ещё безлюден,
вне птичьих свар
и вне собачьих свор.
Пора, где одиночество и вор
блаженствуют,
как ломтики на блюде.

Она ему шептала:
мы одни,
теперь совсем одни на этом свете...
Он поднял голову и тотчас же заметил
уже в домах взошедшие огни;
представил характерный скрип паркетин
и складки к полу сползшей простыни.
И вдруг почувствовал, 
что рядом кто-то Третий,
Чей взор прямей, чем солнечные дни.

Кто этот третий?
Город, чей порок -
всё знать всегда о самом даже малом:
о том, что делает юнец под одеялом,
в какую лузу попадёт плевок?
Такое ощущение, что Бог
стал на мгновенье утренним кварталом.

Он сунул руку глубоко в карман,
нащупал в мягкой пачке сигарету;
и с легким дымом выпустив обман,
навеянный прогулками по лету
и тем, что предлагает ресторан,
подбросил к небу медную монету...

Она ж, не умолкая, продолжала 
искриться, 
как бенгальская свеча.
И то, что в ней природа обнажала,
помимо глаз и острого плеча,
казалось откровенным для начала.

А город пробуждался.
Взвизгнув, трасса
встряхнула спящий в желтом светофор.
Мальчишка вывел на прогулку таксу.
Сорвав, как плод, обмякший разговор,
фигуры, слившись, стали удаляться.
И Третий навсегда отвёл свой взор...