Бранд Гарольд : другие произведения.

Кроме шуток

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Гарольд Бранд


РАССКАЗЫ

ПРОЩАЛЬНОЕ ПИСЬМО

или

ЗАПИСКИ ВАМПИРА

   Обычно записки пишут на склоне лет. Но кто может определить эту безмятежную пору в жизни вампира? С одной стороны - он не стареет, а с другой, ему очень трудно уйти на покой. Если, конечно, он не планирует собственное убийство, в чем ему всегда охотно помогут некоторые люди. Очень любезно с их стороны, хотя и не всегда своевременно. А сейчас я, кажется, снова влезаю в авантюру, которая может плохо для меня кончиться. Это, в общем-то, не так уж и страшно. Иногда я бываю совсем не против присоединиться, наконец, к моим друзьям и любимым, которых я пережил. Но когда задумываюсь об этом всерьез, то начинаю нервничать. Совсем немного. Да и кого может обрадовать мысль свести счеты с жизнью при помощи осинового кола? Бессмертным умирать труднее, чем смертным. Хотя, конечно, я сужу пристрастно.
   Беспристрастно судить практически невозможно. Вообще я считаю себя вампиром неплохим и вполне порядочным джентльменом, что бы там про меня ни выдумывали. Я не бросаюсь на людей почем зря. Хотя бывает, конечно, увлечешься и... А впрочем, это случается редко и, как правило, только с теми кто того заслуживает, или сам того хочет. Я ведь не пьяница какой-нибудь. Разве что гурман. Вот ты, милая, могла бы выпить сразу несколько литров чего бы то ни было? Мне это сделать тоже непросто. Хотя, каюсь, пробовал. Из чистого любопытства. Но только тогда, когда позволяло мое врожденное чувство справедливости. Тут никуда не денешься. Столько поколений моих славных предков - это закономерно. Благородство - один из признаков аристократического вырождения.
   Все это шутки голубой крови. Моя матушка была ведьмой, и все находили это очаровательным. Мой отец был лунатиком, и его эксцентричность считалась интересной. Потом родился я - нежизнеспособный младенец, а других у моих родителей, похоже, не предвиделось. Бесконечно преданные идее продолжения нашего рода, они совершили со мною в лунную ночь какой-то дьявольский ритуал. Меня искупали в человеческой крови, вместо крещения, и напоили ею вместо молока. Чья это была кровь - думать не хочется. Но ходили слухи, что это была дочь какого-то арендатора, любовница моего отца, которую моя мать зарезала из ревности, а заодно для пользы дела. И я остался в живых. Моя жизнь оказалась связана с кровью других людей. Правда, повторения не требовалось, покуда я был жив в обычном смысле этого слова. Я был живым, и любил жизнь. Она переполняла меня через край. На некоторых я до сих пор произвожу такое впечатление. К сожалению, я все таки остался последним из рода. Я был самым блестящим кавалером во всей Трансильвании. Женщины были без ума от любви ко мне, а мужчины от зависти. Единственное, что всех смущало, это моя любовь к наукам. Слабость к мелкому колдовству, доставшуюся мне от матери, люди были более склонны прощать.
   Несмотря на заветы моих родителей, я так и не женился. Идеал умнейшей и достойнейшей женщины на свете преследовал меня всю жизнь, но только в грезах. Увы, я никем не мог увлечься более чем на месяц. Красота восхищает, но глупость всегда убивает любое вдохновение. При моей страстности, мое преклонение перед силой разума было большой нелепостью. Вполне понятно, долго так продолжаться не могло. И в один прекрасный день, один из моих развеселых друзей и соседей вызвал меня на поединок из-за своей сестры, на которой я отказался жениться, несмотря на лично распускаемые ею слухи. А так как я был лучшим стрелком и фехтовальщиком в наших краях, то за день до поединка я был отравлен.
   Я умер. Бог знает, какого кошмара мне это стоило. Если бы не мое чувство юмора, я мог бы сойти с ума. Но я всего лишь умер. Догорал закат, неистовый и кровавый. Спустилась ночь, и вершины прекрасных и диких Карпат посеребрил свет полной луны. Меня еще не успели отнести в часовню, когда я вдруг понял, что колдовство, спасшее меня во младенчестве, не утрачено, а напротив, обрело новую, более грозную силу. Оно приковало меня к этому миру живых, давая в то же время власть над сверхъестественным. Я не мог просто уйти в смерть, находясь одновременно по обе стороны реальности. Итак, не дожив еще и до возраста Христа, я воскрес в первый же день, но совсем другим образом. Ночь, тень и склеп стали моим пристанищем. Неправда, что именно чужая кровь поддерживает мое бессмертие. Правда то, что кровь позволяет мне жить более полно и реально, не бояться солнечных лучей, и по своему желанию отражаться в зеркале. Иначе мое существование стало бы слишком бесцветным и жалким. Это я тоже уже пробовал. И в слабости нет ничего хорошего. Сколько раз во время моих ночных скитаний я вспоминал, восклицая с ужасом: "Ах, черт! Скоро рассвет!" Так же как ты, милая, вспоминаешь: "О, Господи! Мой муж!" - примерно в то же время суток. Конечно, солнце не может убить меня. Ты сама это знаешь. Но я не люблю яркий дневной свет. Да и обычные люди не любят, когда в глаза им направляют солнечных зайчиков. Слепящий свет неприятен всем. Мое обычное время - ночь, как твое - день, и мои глаза чувствительны к самому слабому свету, позволяя видеть во мраке. Солнце слепит меня и может вызвать довольно сильную мигрень. По счастью, с искусственным светом совсем не так, даже с огнем.
   И вот, ночь и луна вернули меня к жизни. Я ощутил в себе неведомые, необъяснимые силы. Услышал голоса - обрывки чужих мыслей, которые могу читать, когда захочу. И узнал, кто подсыпал мне яд. Один из моих слуг был подкуплен. Я испытал холодную ярость - этот человек никогда не ведал от меня ничего плохого. И в нем не было никакого раскаяния. Он стал моей первой жертвой. Его бескровный труп со свернутой шеей нашли прежде, чем мой гроб был опущен в фамильный склеп. Я наблюдал собственные похороны. Здесь же присутствовал и мой дорогой сосед, еле скрывавший за постной миной радость оттого, что так удачно сумел отвертеться от поединка, не уронив своего достоинства. Я поклялся, что он не доживет до следующего утра.
   Ночью я ощутил новый прилив сил и покинул склеп. Летучей мышью я вылетел за чугунную решетчатую ограду и явился в дом моего соседа. Он пьянствовал в зале с двумя друзьями и своей сестрой, празднуя мою смерть. Вызванный мною ветер выбил окна, и, проникнув в комнату, я принял свой обычный облик. Что и говорить, это было эффектное появление. Едва опомнившись от столбняка, мои жертвы бросились было бежать, но своим повелением я захлопнул двери залы намертво. У меня всегда была сильная воля. Сильнее, чем у большинства людей. Теперь она была несокрушимой. Я управлял силами тьмы, а не подчинялся им.
   - Похоже, я опоздал на нашу встречу, старый друг, - проговорил я с усмешкой, подходя к своему убийце. - Но я все-таки пришел. Ведь это дело чести, не так ли? Возьми меч и защищайся, если сможешь. Я пришел за твоей жизнью и твоей душой.
   Меня переполняло отвращение. Вампиризм может стать заразной болезнью, если я того пожелаю. Но сейчас я не собирался этого делать. Дать ему маленькую, но власть, соответствующую его никчемному уму и воле, взамен на осуждение на полусуществование между сном и явью - значит погубить не только его, но и многих других. Хватит с него и меня. Я просто хотел убить его. Там Бог или Дьявол разберутся с его душой. Я ни то, ни другое.
   Он стоял дрожа, прислонившись к стене. Его собутыльники, как воплощения животного ужаса, скуля и завывая ползали по полу, забыв обо всех приличиях. Можно было даже не обращать внимания на эти жалкие куски мяса. Если бы я не был так зол, мне стало бы смешно.
   - Я жду, Павел. Попробуй убить меня еще раз.
   Его вдруг словно подбросило кверху. Он прыгнул мне навстречу, выхватывая из-за пазухи большой наперсный крест:
   - Изыди, Сатана! Прочь наваждение!
   Я не двинулся с места.
   - Крест не защитит такого негодяя, как ты.
   Протянув руку я выхватил у него крест и бросил в сторону, даже не обжегшись.
   Павел снова отскочил к стене и сорвал с нее висевший меч. Мой уже был у меня в руках. Он бился с яростью отчаяния. Страх в его глазах сменился тоской, потом безумием и, наконец, смертью, когда он упал, захлебнувшись кровью, на каменные плиты пола. Я извлек меч из его тела. На клинке крови не было. Словно она испарилась, или сталь вобрала ее в себя.
   Его дружки лежали неподвижно, видно в беспамятстве. Из-за камина доносились тихие всхлипывания. Лидия. Та самая девчонка, из-за которой меня убили. Густые испарения крови возбуждали жажду. Я подошел к ней мягко ступая, как хищник подходит к своей добыче. Взял ее за плечи и поставил на ноги. Никакой грубости. Я испытывал жажду, а не гнев.
   Ее красивые пустые глаза встретились с моими. Между нами никогда ничего не было, хотя ей очень хотелось. И сейчас в ее взгляде были и страх, и желание, и призыв. Нежная голубая жилка пульсировала на шее.
   Запах крови опьянял. Я притянул ее к себе, разрывая кружевной воротник. Вместо того, чтобы отпрянуть, она прижалась ко мне с тихим стоном, полуоткрыв губы, красные как кровь. Я наклонился и поцеловал ее, сначала в губы, потом ниже, в шею - крепче, еще крепче...
   Когда я оторвался от нее, она была мертва. Ветер, врывавшийся в выбитое окно, шевелил ее русые волосы вокруг бледного странно довольного лица. Впрочем, она не умерла. Не больше чем я. Мне так хотелось. Мы могли бы встретиться еще раз.
   Близился рассвет. Я поднял с полу свой черный плащ, и маленьким химерическим животным вылетел на волю.
   Лидия прожила как вампир совсем недолго. Вскоре ей вздумалось совратить священника, а тот быстро с ней разобрался. Бедняжка была порочна до безрассудства, и не имела почти никакой силы.
   Моя новая жизнь часто казалась мне ужасной и бессмысленной. Странное существование между небом и землей имеет много неудобств и ограничений. Особенно, пока не привыкнешь как следует пользоваться своими новыми возможностями. Но это была жизнь. А я всегда любил жизнь.
   Прошло время. Я открыл много нового, прекрасного или отвратительного. Мой мир ширился. Я подчинял себе свою жизнь. У меня появились новые друзья. Новые увлечения. Я возвращался к людям, путешествовал, писал книги и музыку, собирал всевозможные коллекции, решал философские вопросы и искал любовь. Иногда мне казалось, что я нашел ее. По крайней мере, мне не было скучно. Я мог найти смерть. Фанатики и просто напуганные люди время от времени открывали на меня охоту. Но разве я могу быть мертвым?
   Прощай, моя милая, пока ты спишь, так сладко, что тебя хочется укусить, я пишу тебе это прощальное письмо. Мне бы хотелось, чтобы ты чуть-чуть поняла меня. Впрочем, это неважно. Не одно столетие я прекрасно без этого обходился. Твой муж, похоже, узнал кто я на самом деле, и собирается со мной разделаться. Я не люблю лишних смертей и умею ценить жизнь, хотя она - такой пустяк. Поэтому мы с тобой больше не увидимся.
   Боюсь, мне придется все-таки немного угомонить твоего законного супруга, чтобы выбраться отсюда и хоть немного защитить твою репутацию - он ведь тоже попадет мне на зубок. Ничего страшного. Через неделю он будет как новенький. Извини, милая, что немного испортил твою прелестную шейку. Это пройдет. А мне хотелось бы запомнить вкус твоей крови. Странная сентиментальность. Мои чувства к тебе нисколько не изменились, и мне хотелось бы оставить здесь эти маленькие "записки", набросанные наспех, как частицу самого себя. Вряд ли когда-нибудь и кому-нибудь я поведаю большее. Хотя, времена меняются, и меняется жизнь.

Близится рассвет. Прощай.

  

Любящий тебя нежно,

Вечно граф Д.

4.11.1994

  
  
  

ЗЕРКАЛЬНОЕ ОТРАЖЕНИЕ

   Если ты бессмертен, то ничто так не умиротворяет, как мысль, что кто-нибудь, когда-нибудь, прекратит это безобразие, которое еще называют жизнью вампира. Я сам прекратил немало чужих безобразий. Среди них было одно, которое имело для меня важное, если не сказать - роковое значение. Дело в том, что мне пришлось иметь дело почти что со своим двойником, или тенью. Он даже носил то же имя, что и я - Влад Дракула, по прозванию Цепеш. Дальний родственник. Другая ветвь нашего родословного древа, из которой он ухитрился выточить отличный кол, иначе называемый - teapa. Валашский князь и форменный кровопийца.
   Пятнадцатый век. Центральная Европа переживала войну с турками. С падением Византии дело приняло особенно серьезный оборот. Казалось, ничто не может остановить это нашествие, поглощавшее государства одно за другим. Новый венгерский король Матиуш Корвин крепко держал в руках свой престол, но положение было все-таки волнующим - его отец был только регентом королевства, избранным боярами в смутные времена, наступившие после смерти Сигизмунда, из своей среды. В стране было неспокойно. И среди всех треволнений и неурядиц, мне удалось как-то замять факт моей недавней смерти. Тем более, что это было удобно всем, а не только мне.
   Трансильвания всегда была территорией достаточно обособленной и спорной. К тому же мое графство, или комитат, находилось на границе с Валахией, где одно время был господарем мой буйный родственник, успешно сражающийся не только с турками, но и со своими вассалами и соседями. С врагами он расправлялся ловко и умело, но таким образом, что всех кругом мутило от одного упоминания его имени, и еще более прославленного прозвища, выражавшего тип его любимого занятия - насаживать на кол, кого ни попадя. Он боролся за то, что могло бы быть добрым делом - объединение земель. Учитывая угрозу на глазах растущей Османской империи, я отлично его понимал, но уж слишком он увлекался в своем рвении. Турки нам всем не нравились. К чему же было мешать соседям, ссориться с ними и сбивать их с толку? Это была дурацкая политика. Дурацкая и кровавая. Как ни смешно это звучит в устах вампира.
   Являясь полновластным сюзереном в наших краях, я возглавлял собственную немалую и совсем неплохую армию. Мы стояли на самом рубеже Трансильвании, разбивая приливы неприятельских войск и заставляя их дорого платить за посягательства на наши владения и нашу гордость. Мои отважные секлеры были стойки, как сами Карпаты. И горы были за нас, обнося Трансильванию как прочные стены огромного феодального замка. По вполне понятным причинам я предпочитал ночные вылазки и сражения, которые всегда оказывались наиболее сокрушительными и устрашающими. В самом деле, все обстояло настолько серьезно, что грешно было бы слишком много лежать в гробу в такие времена. И крови вокруг хватало с избытком, на войне никого не интересовало, куда она девается, и мои наклонности оставались незамеченными, к тому же они обращались только во вред противнику. Впрочем, нельзя сказать, что меня не боялись. Я считался "человеком со странностями", а тихая, странная смерть тех, кто слишком нахально шел мне поперек дороги, внушала всем достаточное уважение, несмотря на то, что никому и в голову не приходило впрямую связывать эти смерти с моими действиями. Я не вызывал ненависти у своих людей, с одной стороны, будучи хорошим властителем, а с другой, потому, что всегда опасно плохо думать о колдуне, даже если он приятный человек.
   Влад Дракула Цепеш также вполне удачно справлялся с обороной Валахии, тем более, что основные удары османов приходились на него, а до нас докатывались только их остатки. Они нашли в нем достойного и страшного противника. Своей жестокостью он ничуть не уступал туркам, что их явно тоже впечатляло. Возможно, именно к этому он и стремился - вдохновляемый примером Османской империи - к объединению и укреплению государства посредством устрашения всех и вся. Как бы то ни было, тут он отлично выполнял свою задачу. Какая забавная ситуация - здесь христианский мир защищали два вампира, в прямом или переносном смысле. В страшных сказках нас вообще часто путали. В основном потому, что если кто из нас и производил впечатление монстра, так именно тот, кто на самом деле был человеком.
   Дела относительно шли на лад, и в тысяча четыреста семьдесят шестом году блестящий воевода Цепеш снова был избран господарем - князем объединенной Валахии. В это время мне исполнился бы сорок один год, если бы не некоторое недоразумение, произошедшее десять лет назад. Хочешь, не хочешь, а приходилось брать его в расчет. Лет через двадцать мне придется здорово поломать голову над своим цветущим видом, дабы придумать что-нибудь эдакое, чтобы выкрутиться из этого затруднительного положения. Возможно, придется покинуть страну, и появиться здесь в следующий раз уже в качестве собственного наследника. Но ведь это потребует времени, и немалого. А как я брошу все, я даже не мог себе представить. Наверное, стоило бы сесть на диету...
   Но об этом было лучше задуматься потом. А настоящее сулило будущему не много хорошего. И когда пришло послание от моего деятельного тезки с предложением объединить силы, я согласился не моргнув глазом. Письмо от него заключало примерно такой смысл:
   Ясновельможный воевода комит Влад Дракула Трансильванский и дражайший родич (стал бы я связываться с проклятым секлером, кабы не нужда). В память о наших общих предках и землях (знаю я ваш род вероломных захватчиков, и вообще ваши земли должны принадлежать Румынии), зову тебя в поход в защиту их, сплоченно и дружно, как подобает братьям и христианам в борьбе против неверных. Да будет с нами Господь, и сохранит нас от всякого зла (надеюсь, одному из нас не повезет, и я унаследую твои владения, вернув их румынам, как было искони).
   Последнее междустрочие меня развеселило. Надежды Цепеша, исходившие от пергамента, как запах духов от любовной записки, были очевидны. Но я видел слишком мало возможностей их осуществления, и они меня не беспокоили. Одному из нас уже не повезло, но что толку? Вряд ли будет хуже. Так почему бы мне не попутешествовать?
   Вскоре я простился со своим родовым замком - чудом моей любимой готики, прихватил с собой гроб и войска, и спустился с ними в долину Арджеш, где встретился с отдельными отрядами Цепеша. Оттуда мы двинулись далее на юго-восток. По пути нам не приходилось скучать. Валахия пострадала куда больше, чем земли, защищенные нашими горными хребтами. Повсюду нам представало разорение, сожженные села и поля, орды увечных и нищих на дорогах. В иных местах, казалось, сами пласты почвы издавали резкий запах тления. Крови и смерти было столько, что никакой вампир не остался бы равнодушным, увидев целые ряды кольев с трупами и умирающими на них. Меня, к примеру, тошнило. Однако было бы ошибочным полагать, что все это было только делом рук неверных. Тяжело быть эстетом. Это сразу ограничивает тебя в общении с кем попало...
   Мы увиделись друг с другом близ Тырговища, где нам была устроена торжественная встреча и большая попойка, в которой я принял не слишком большое участие. Мой остроумный родич заметил, что мой желудок слабоват для хорошего воеводы. Он мне тоже не больно-то понравился с самого начала.
   - Это все ваша дурацкая клятая Венгрия, - заявил он доверительно. - Западная изнеженность. Долго вы так не протянете. Настоящая сила теперь сохранилась только на Востоке, где еще чтут обычаи пращуров. Будущее за Востоком, любезный кузен, попомни мои слова. Отсюда придет спасение.
   - А как же. Уже идет вовсю, - согласился я.
   Цепеш смерил меня тяжелым взглядом. Похоже, мне не удалось скрыть сарказм. Ну и ладно.
   - Верно, - рыкнул он отрывисто. - Запад прогнил ко всем чертям. Помощи от них ждать не приходится. Скоро их можно будет брать голыми руками. Вся надежда только на нас. Но здесь нужна сильная хватка. Иначе все пойдет прахом. А мы должны выстоять любой ценой.
   - Любой. Но в нашей власти сделать ее как можно меньше.
   Опять этот взгляд. Я сохранял невозмутимый вид. Некоторое время он молчал, рассеянно крутя в руках свою латную рукавицу, потом со стуком положил на дубовую столешницу, несущую шрамы и ожоги многих славных пиров, и усмехнулся в бороду.
   - Ладно. Знаешь, я ничего просто так не делаю. Если придется отвечать перед Богом или Сатаной, клянусь, мне будет что ответить. Я ведаю, что творю, и действую, как считаю нужным.
   - Конечно, - сказал я с улыбкой. - Ведь все зависит от цели, не так ли, любезный кузен? Так какая разница, как мы ее достигнем? У каждого свой путь.
   Князь расхохотался.
   - Добро же. Выпьем за великие цели!
   - Жаль только, что у каждого они свои. Любой преследует свои интересы, даже заключая союз. Так пусть нас объединяет то, что в нас есть общего, а насчет прочего - останемся при своем.
   Цепеш, преспокойно булькающий свое пойло, вдруг поперхнулся и закашлялся - я мысленно поприжал его за горло. Меня раздражало его самомнение.
   Наконец он прочистил свои дыхательные пути и перевел дух.
   - Насчет своих интересов ты в точку попал, - тон у него был дружелюбный. - Слушай, а правду люди говорят, что ты колдун?
   Потом он грустно заглянул в свою чашу. Количество оставшейся жидкости его не удовлетворило. Он оглянулся в поисках виночерпия.
   - Где этот собачий сын?! Подай нам вина! - раздался его львиный рык.
   На следующий день мы отправились к Дымбовице. А ночью наткнулись на аванпосты турок. Они просачивались всюду как муравьи. Даже странно, как они вообще помещаются на земле? Видно, плохо помещаются, если все время лезут в чужие пределы. А в эту ночь они гибли как мухи. От валахов в темноте было мало проку, если сравнивать их с моими трансильванцами, привыкшими к такому образу боевых действий. Мы сражались по своему и разделали турок под орех. Тут было где разгуляться. Я окружил себя облаком темного ужаса, который был в силах выдержать только мой черный конь - прочие бесились, сбрасывая и убивая своих седоков. Моя ночь слепила противника, насылала на него жуткие видения, молнии рождались из воздуха.
   Бой был недолгим. Мы одержали первую крупную победу. Немало турок попало в плен. И этой ночью я устроил себе пирушку по своему вкусу. Думаю, у многих оказались бы для нее слабоваты желудки.
   Все было кончено. В предрассветной темени разожгли костры. Принялись за работу похоронные команды. Мы с моим родственником подсчитывали потери. Цепеш не мог скрыть удивления - их было совсем немного.
   - А ты не промах, комит Дракула! Будто и впрямь продал душу дьяволу. Ей-богу, не промах!
   Я рассмеялся.
   - Как и ты, князь Дракула.
   - Черт возьми! Да здравствует наш славный род!
   - И пусть живет он всегда в мире.
   - Погоди, - весело отозвался Влад. - Вот покончим с этой войной...
   Мы взялись за дело без шуток. Прочесывали страну вдоль и поперек. И настал момент, когда нам показалось, что мы совладали с этой чумой, и нескоро она вновь наберет силу. Мы праздновали победу.
   Признаться честно, среди всего этого торжества на душе у меня было скверно. Мой дражайший родич не собирался останавливаться. Победив турок, он не успокоится, пока не выяснит всех отношений с вассалами и соседями. А делал он это довольно однообразно - в соответствии с его жизнерадостным прозвищем. Рядом со мной остановился один из пажей, прислуживавших за столом.
   - Ты ничего не ешь, мой господин? - голос одновременно озорной и вкрадчивый. И знакомый. Я оторвался от своих веселых мыслей и поглядел на мальчика.
   - Зора! - мысленно воскликнул я.
   - Ты помнишь меня, мой господин? - тихо и игриво спросила она.
   - Что ты здесь делаешь? - прошептал я сердито. - Тебе здесь не место, девочка.
   Вообще-то, уже пять лет она была вампиром, после встречи со мной. Как ни странно, это была самая заветная мечта бедного создания, бог весть каким образом попавшего в гарем одного знатного турка, где я нашел ее. Похоже, на самом деле она была испанкой. Ее история показалась мне такой запутанной, что я даже не пытался прочесть ее мысли по этому поводу. Я навещал Зору, прилетая к ней в образе летучей мыши. Она жаждала свободы и мщения, и я дал ей то, чего она хотела. Зора никогда не жалела об этом выборе. Забыв о предавшей ее христианской морали, она стала ангелом-мстителем, преследуя тех, кто покалечил ее судьбу и попрал душу, неплохо помогая нам в нашей турецкой войне.
   Но что она здесь делает? Я поднял руку, отдавая мысленный приказ и посмотрел ей в глаза.
   - Берегись, повелитель, - словно легкий шелест ее мысли зазвучали в моей голове. - Этот поганец Цепеш (при этих словах я не сдержал смешка - как мило она это сказала), хочет погубить тебя.
   - Знаю, - подумал я в ответ. - Это только вопрос времени. Но вампира убить очень трудно.
   - И все-таки возможно. Будь осторожен, а я постараюсь держаться поблизости.
   - Спасибо, Зора. Но, боюсь, твоя помощь мне не понадобится.
   - Черт. Этот сукин сын делает с людьми такое!.. Нужен ли он еще этой земле?
   - Может и нужен.
   - Ты читал его мысли?
   - Это непросто сделать. У него сильная воля. Он мой родственник и действительно похож на меня. А добровольно он своих планов не откроет. Впрочем, он вполне предсказуем.
   - Я боюсь за тебя и твоих людей.
   - Спасибо, мой ангел. А теперь, беги или лети отсюда.
   По лицу Зоры скользнула бледная торжествующая улыбка.
   - Я не ангел, я демон. И я свободна, благодаря тебе, мой повелитель!
   Она бросила мне томный взгляд и исчезла. На душе у меня стало легче. Милая Зора! У вампиров не так уж много друзей, которые бы их понимали. Я рассеянно поднял свой кубок и сделал маленький глоток. Для вампира не имеет никакого значения, что он пьет, если только это не кровь... Я вздрогнул и выронил чашу из рук. Меня словно прожгло изнутри - это была святая вода.
   В голове помутилось. Огонь и лед... все поплыло перед глазами. Один из моих командиров, сидевший рядом, со смехом похлопал меня по плечу.
   - Ух ты! Никак захмелел.
   Я с трудом перевел взгляд на Влада Цепеша. Он приподнялся со своего места и хищно пожирал меня глазами. Боль медленно утихала. Не в такой уж я вражде с Богом, чтобы мне сильно могла повредить святая вода. Но она парализовывала мою силу. Особенно, если еще наложить на нее специально направленный на это заговор. Я вполне натурально раскашлялся.
   - Какой недоумок налил мне простой воды? Я даже поперхнулся.
   Кругом засмеялись, будто это была удачная шутка.
   На лице моего родственника, похоже, отразилось легкое разочарование. Он ожидал большего эффекта. Зато Станислав рядом, мой старый друг, был встревожен.
   - Что это? Тебе же плохо, - прошептал он.
   - Помалкивай, - пробормотал я сквозь зубы. - Все нормально.
   Цепеш встал из-за стола. Что он там еще задумал?
   - Прошу прощенья, други. Нас с достославным комитом призывают дела, и мы вынуждены вас покинуть. Продолжайте пировать и веселиться.
   Я тоже поднялся, ощущая противную пустоту внутри и головокружение. А ведь гремучей жидкости было совсем немного. Зора, Зора, как я мог так глупо попасться?!
   Цепеш подхватил меня за руку и повлек из залы, неся какую-то веселую бредятину. Я делал вид, что слушаю. Мы вышли в галерею, оказавшись одни. Свежий ночной воздух принес облегчение. Дурман потихоньку развеивался, но я по прежнему не мог ничего сделать самостоятельно, покорно следуя туда, куда меня вели.
   - Смешно. Сколько же ты выпил, прежде чем обнаружил, что это вода? - как бы между прочим спросил Цепеш.
   - Да уж не больше половины, - пусть думает, что я здорово наклюкался.
   - Ох и странно же ты выглядел. Ты что, нездоров?
   - Самую малость. С утра голова болит.
   - Врешь, - спокойно сказал Цепеш.- Ты же знаешь, что это была не простая вода.
   Луна заливала галерею довольно ярким светом. Мы остановились в одном из сияющих квадратов.
   - Погляди-ка вниз. Ты даже тени не отбрасываешь.
   Когда нужно, я могу ее отбрасывать. Но не в таком же состоянии.
   - Ну и что? - спросил я простодушно. - Ты хочешь сказать, что меня только что отравили?
   Цепеш рассмеялся.
   - Не только что. Десять лет назад. Не пытайся заговорить мне зубы, вампир. После того, что ты выпил, в тебе еще очень долго не будет никакой силы.
   - Угораздило же наших родителей дать нам одинаковые имена, - проворчал я, скрипнув зубами со злости.
   Он потащил меня дальше.
   - Куда мы идем?
   - Туда, где тебе придет конец.
   Логично, хотя не слишком определенно.
   - Когда ты узнал, что я вампир?
   Цепеш достал из кармана большой ключ, открыл замок какой-то из боковых дверей, впихнул меня внутрь и вошел сам. Это было маленькое помещение, освещенное церковными свечами. Повсюду были распятия, на стенах, потолке и даже на полу нарисованы кресты. С обыденной точки зрения такая обстановка должна быть кошмаром для немертвых.
   Но я вздохнул с облегчением. Тут не было ничего особенного. Кресты не влияют на нас сами по себе, если только через них кто-то не направляет собственную волю. Грубо говоря, крест действует как меч - можно им здорово порезаться, а можно преспокойно носить на боку. Вот только я сам не мог им пользоваться. А крестов повсюду столько, особенно на кладбищах, что поневоле обретаешь некоторый иммунитет.
   Однако я счел нужным изобразить немой ужас перед этим местом. В комнате было два стула и я опустился на один из них, словно сраженный отчаяньем. На другом расположился Цепеш.
   - Я узнал, что ты вампир, вскоре после нашей первой встречи. Должен же я был навести справки о своем союзнике. Я нашел человека - сумасшедшего, который утверждал, что ты умер десять лет назад. А в ночь после собственных, довольно тихих похорон, явился своему отравителю во всем великолепии демона, убил его и сделал проклятым вампиром невинное дитя - его сестру. Оставалось два свидетеля - один вскоре умер от потрясения, не приходя в сознание, а другой помешался, и ты не стал обращать на него внимания. А зря. Я собрал кучу слухов и детских сказок, следил за тобой. Ты отлично выглядишь для человека, которому минуло сорок.
   - Тебе тоже не на что жаловаться, хоть ты гораздо старше, - ответил я мрачно, исподтишка наблюдая за пламенем свечей. Из огня рождалась и рвалась сила. Я впивал ее как кровь.
   - Честно говоря, я убил бы тебя в любом случае. Я должен объединить эту разодранную и расхищенную страну. Не могу же я позволить, чтобы исконные румынские земли хирели под властью венгров. Я начал с тебя потому, что мы одного рода, хоть ты и секлер, и если ты умрешь, у меня будут все права твоего наследника. Я мог бы уже быть им, если бы ты не разыгрывал живого все эти десять лет. Правда, ты был ценным союзником. Больше ты мне не нужен. Говорят, вампира можно убить, вогнав ему в сердце осиновый кол, а потом, для верности, лучше еще и отрубить голову, - Цепеш испустил довольный смешок. - Это вполне в моем вкусе, ты не находишь? Самое подходящее время - рассвет или закат. Так что, увидимся на рассвете. Отсюда тебе не выйти. Прощай, любезный родич. Доброй ночи.
   Я проводил его взглядом, пока он выходил. "Как мило. Выходит, я стал вампиром после смерти, а ты - вампир при жизни. Особенно не радуйся. Моим палачом будет кто угодно, но только не ты, Цепеш - это я буду твоим. Время вышло, и мое терпенье тоже". Я обернулся к маленькому окошку, в которое заглядывала луна, еще не полная, но растущая. От нее исходили могучие волны животворного эфира. Немного позже я закрыл глаза, ощутил вокруг весь безграничный мир, и понял, что моя власть вернулась. Берегись, Дракула. Вампир идет войной на вампира. Темные силы против темных сил.
   Кресты вокруг создавали что-то вроде заколдованного круга - войти можно, а выйти сложно. Я принялся за методичное разрушение этой сети. Распятия стали деформироваться и вспыхивать огоньками. За окном послышался шелест крыльев.
   - Зора, не входи сюда.
   - Почему? - удивилась летучая мышь.
   - Еще тебя не хватало в этом запретном круге. Его долго уничтожать. Раз уж ты снаружи, сотвори заклинание и открой дверь.
   - У меня сил не хватит.
   - У нас двоих - хватит.
   - Хорошо!..
   Через несколько секунд я легонько толкнул дверь рукой и она вывалилась наружу.
   Зора, хлопая крыльями, торжествующе пищала:
   - Получилось! У меня получилось!
   - Прекрасно, милая, а теперь нам надо поторопить события, чтобы успеть все до рассвета.
   - Это война?
   - Теперь - да.
   - Я же говорила - будь осторожнее.
   - Должен же был он сделать первый ход. Мне это ничуть не повредило.
   - Святая вода? Ты очень странный вампир.
   - Я был очень странным человеком. И выпил очень мало этой гадости. А теперь, Зора, тебе придется вернуться к пирующим. Там есть человек - Станислав Микош. Он мой наместник. Ему можно доверять. Ты должна сказать ему два слова - "Зеркальное отражение". Это значит, что он должен собрать людей и быть наготове - Уходить или драться. Им тоже может грозить опасность.
   - Этот Микош - человек?
   - Да.
   - Ничего себе. А я так поняла, что он знает кто ты.
   - Так и есть. Лети и делай, что тебе говорят. Пока их всех не перетравили, а то и похуже чего.
   - А еще нет?
   - Нет. Эту мысль я прочел ясно. А теперь - вперед.
   - Слушаю и повинуюсь, - игриво отозвалась Зора и улетела, страшно довольная тем, что мы собирались проделать этой ночью.
   От турок мы временно избавились, теперь пора устранить еще одну угрозу Европе. Среди родственников всегда такие теплые отношения. Я обернулся летучей мышью и навестил расположенный в низине лагерь, где, как ни в чем не бывало, принялся отдавать распоряжения на завтра: мы уходим в Трансильванию. Потом вернулся к Тырговищу и заглянул в пиршественную залу. Там назревал легкий переполох. Увидев, как ушли мои люди, остальные гости тоже начали разбегаться один за другим. В это время туда вошел Цепеш. Ситуация ему не понравилась. Народу в зале осталось - кот наплакал. Я бесшумно подошел к князю, будто материализовавшись из ничего.
   - Интересно, а куда все подевались? - спросил я весело.
   Гром среди ясного ночного неба. Он медленно обернулся и уставился на меня без всякого выражения. Его правая рука под плащом была неподвижна.
   - Опять, - сказал он устало. - Верно говорят, если хочешь уничтожить вампира, не тяни с этим делом.
   Он со вздохом возвел глаза к небу, изображая смирение, а я отскочил на безопасное расстояние, потому что в это же мгновение его рука, словно молния, вырвалась из под плаща, в ней был короткий и аккуратный деревянный кол.
   - Как ни верти, а не везет мне с соседями, - вздохнул я, обнажая меч.
   - Если есть Бог, ты проиграешь.
   - Мир прекрасен и удивителен.
   Он переложил осиновый колышек в левую руку, правой доставая меч.
   - Послушай, ты ведь не хочешь меня убить. Мы же родственники, и к тому же ты порядочный человек.
   - Чепуха. Я вампир, и к тому же люблю справедливость. Значит, я хочу тебя убить.
   - Поглядим. Предупреждаю, целый день священники читали надо мной молитвы. Я заговорен против козней дьявола.
   Я не стал его разубеждать, а сразу приступил к делу. Не вовремя появившиеся, его люди бросились ему на помощь. Беднягам просто не повезло. Пиршественный зал превратился в бойню. Они падали один за другим, с рассеченными черепами и просто по частям. Как ни противно это звучит, но я наслаждался. Мы все бываем жестокими в свое время. При желании, я бы ни в чем не уступил своему родственнику. Но, черт возьми, надо же совесть иметь. Да и хороший вкус тоже.
   Я услышал торжествующий ведьмовский клич. Это буйствовала Зора. Ого - у нее в руках был боевой топор!.. Прелестная картинка - очаровательная девушка в костюме мальчика, изящная как птица. Чудесные волосы, взъерошенные, как черные крылья. И такая фурия. Жаль, некогда любоваться. Я еще раз рубанул мечом и в зале прибавился еще один покойник.
   Цепеш проползал уже куда-то к противоположной стене, стремясь выйти через боковую дверь. Еще немного, и я его упущу. Я отбросил меч и, рванувшись вперед, в прыжке обратился в волка. В два скачка я нагнал его и преградил путь к выходу. И пока он не успел опомниться, вцепился ему клыками в руку. Он издал звериное рычание, и осиновый кол полетел в сторону. Он попытался ударить меня мечом, но промахнулся, я прянул назад и снова бросился, целя в горло - туда, куда положено. Какого черта? Он был в кольчуге, с кольчужным же воротником.
   Я скатился вниз, превратившись, с досады, в человека. Схватил первое, попавшееся под руку и отбил свистнувший рядом клинок. В этом чем-то, меч застрял намертво - у меня в руках был осиновый кол. Я дернул его на себя, обезоружив противника. В рывке меч выскочил из дерева и, звякнув, упал на пол. Еще не совсем хорошо осознав, чем дерусь, я размахнулся колом и, вложив в удар всю свою силу, воткнул Цепешу в живот. В конце концов, вампир сильнее любого человека. Кольчуга прорвалась, из под дерева брызнула кровь. Я отступил немного назад и несколько мгновений наблюдал, как он корчится, хрипя и царапая торчащий кол ногтями.
   - Значит, Бога нет... - едва различимо проговорил он.
   - Надеюсь, что есть. Хотя понять его непросто.
   Кто бы мог подумать, что осина спасет вампира? Но он никак не умирал. Я поднял его меч, размахнулся, и отсек ему голову. Он умер смертью вампира, в действительности будучи человеком. Мой перевернутый двойник. Зеркальное отражение. Прощай, Влад Дракула Цепеш. А Влад Дракула Вампир пока еще бессмертен.
  
   Смерть и запустение. Зора подошла ко мне улыбаясь. На ее губах алела кровь.
   - Это все?
   - Да. Ты только погляди, что мы с тобой натворили. Вполне в духе моего покойного родственника.
   Зора огляделась и рассмеялась.
   - Ему бы понравилось.
   Мы посмотрели друг другу в глаза. Как она была хороша сегодня! Я обнял и поцеловал ее.
   - Ты просто сокровище, Зора. Куда ты теперь?
   - Туда, или сюда. Я ведь вольный демон!
   Она, смеясь вырвалась из объятий и закружилась, звонко повторяя песенку-заклинание:
  
   Зора, озорница,
   Молния-зарница,
   Алая, как кровь,
   Злая, как любовь!..
  
   - Постой, - засмеялся я. - Завтра я уезжаю в Трансильванию. Почему бы тебе не поехать со мной? Мой гроб достаточно просторен.
   Зора остановилась. В ее глазах отразилась печаль.
   - Мы обречены на одиночество, мой возлюбленный повелитель. Разве мы можем любить, если любовь кратка, а мы бессмертны? Будет печально, если мы наскучим друг другу.
   - Глупости. Я не говорил о любви. Но мы можем быть друзьями в этой вечности. Нас ничто не связывает, кроме того, что у нас есть общего. Я зову тебя, как всегда желанного гостя. Но мы вольны поступать, как нам вздумается. Мир безграничен. Нам незачем скучать. Ты будешь моей гостьей? Хоть на краткий миг?
   Лицо Зоры озарилось сияющей улыбкой.
   - На краткий миг? - необязательность кружила ей голову. - О, да!
   Какая разница, вампиры мы или люди? Всегда можно найти счастье. И всегда можно его потерять. Добро и зло, и белое и черное - далеко не одно и то же. Может быть, их не существует вообще? Каждый делает то, что считает нужным. Человек может быть вампиром, и наоборот. Ничто не обязательно. И все-таки, что нас удерживает, делая такими, какие мы есть?
  

12.11.1994

  
  
  

МАЙСКАЯ ИСТОРИЯ

  

Безумный май: в цветении жасмина,

В сиянье солнца, звезд и в буйстве гроз,

Нам предстает волшебная картина

Возврата мира к жизни. Тут причина

Любви безумной шуток и угроз.

Но есть ли в ней шипы совсем без роз?

  
  
   Белый дом с золотой лепниной утопал в пышной зелени дикого винограда. Его хозяин, молодой барон Этьен де Жерми сидел в кресле возле распахнутого окна, в которое врывался пьянящий аромат цветущего жасмина. Эта идиллическая, залитая солнцем, сцена, омрачалась лишь на удивление грустным выражением обычно беспечного лица самого барона. Впрочем, черты его были правильны, даже, пожалуй, чересчур правильны. Серые глаза смотрели неподвижно в одну точку, белокурые волосы лежали красивой волной, а изысканность позы чем-то невольно напоминала завершенность статуи. Это впечатление нарушалось лишь тем, что изваяние дышало и порой начинало раздраженно покусывать губы, что-то сердито бормоча себе под нос.
   Дверь мягко отворилась и в комнату вошел пожилой представительный дворецкий с докладом о прибытии графа де Венсера, старого приятеля нашего меланхоличного мечтателя. Последний впервые за утро слабо улыбнулся.
   Франсуа де Венсер, задорного вида молодой человек лет двадцати с небольшим, легким шагом вошел в кабинет, мурлыча под нос какую-то модную песенку, подмигнул другу, бесцеремонно бросил на стол шляпу, положил рядом элегантную трость с набалдашником из черного агата и, сев в кресло, бросил изучающий взгляд на барона. Расстроенный вид последнего его несколько озадачил. Франсуа неодобрительно покачал головой и пригладил чуть взлохмаченные темные волосы.
   - Этьен! С добрым утром - если ты это вообще заметил.
   Этьен промямлил в ответ что-то невразумительное. Франсуа недовольно дернул усом.
   - А ну-ка, признавайся приятель, что такого исключительно скверного стряслось на этом свете? Мое присутствие - не в счет.
   На этот раз он опять не получил разумного ответа. Возможно, просто потому, что как раз в этот момент лакею вздумалось внести в комнату охлажденный шербет.
   - Так что же? - повторил свой вопрос Франсуа, когда лакей удалился.
   - О чем ты?
   - О чем? Конечно, о твоей кислой физиономии! О чем же еще?
   - Ну... просто так. Что же здесь удивительного? С кем не бывает?
   - С тобой и по утрам? Это, знаешь ли, редкость. Я не прав?
   - Конечно. Ты никогда не бываешь не прав. И когда-нибудь именно за то, что ты всегда прав, тебе отрежут голову!
   - Ну и ну! Какая неуклюжая шутка! И глупая. Я слишком умен для того, чтобы со мной случилась такая неприятность. Но вот по поводу тебя - у меня созрела гипотеза.
   - Какая?
   - Ты влюбился!
   - Что?!
   - Разве нет?
   - Нет. Конечно - нет! - искренно возмутился Этьен.
   - Кто же она, эта мраморная Афродита? - как ни в чем не бывало продолжал Франсуа, сдерживая улыбку и мечтательно глядя в потолок. - Я сгораю от любопытства!..
   - Франсуа, прекрати, - зарычал Этьен. - Невозможный человек, ты все обращаешь в шутку.
   - Любовь, дорогой мой - это далеко не шутка. Скажу больше - это хуже, чем ночной кошмар...
   - Возможно. Но ты все равно ошибся. И со мной вообще ничего не случилось. Просто что-то я не в настроении. Даже не знаю, что это вдруг нашло. Какое-то глупое предсказание... да и бог с ним. Просто привязчивые дурные мысли.
   - Какое еще предсказание?
   - Так, глупости.
   - Глупости?
   - Да, глупости. Предсказание о том, что сегодня должно случиться нечто загадочное и ужасное, благодаря чему несколько дней спустя я найду счастье в смерти. - Этьен вызывающе глянул на друга, будто хотел сказать - только попробуй, засмейся! Несмотря на весь свой скептицизм, тот почувствовал в груди неприятный холодок.
   - Чепуха, - бодро заявил он. - Найти счастье в смерти? В наши-то годы? Не смеши меня. Поедем-ка лучше к Иоланте. Моя дорогая сестрица сейчас как раз у нее. Парочка лишних гостей им не повредит.
   - Да, - мрачно согласился Этьен, глядя в пол. - Конечно, это смешно. Просто какая-то выжившая из ума старуха-гадалка, о которой говорят, что она никогда не лжет.
   - Старую ведьму давно пора сжечь, если она зря пугает людей, - с досадой буркнул Франсуа, резко вставая. - Тем более, что все предсказания - чистой воды шарлатанство! Ладно еще, если за твои же деньги тебе наврут что-то приятное, но уж это - никуда не годится!..
   - Черт возьми, да я и сам что-то такое чувствую! Что-то должно случиться! - вырвалось у Этьена.
   Франсуа замолчал с удивленным видом. Тон сказанного ему совершенно не понравился. И вдруг у него самого появилось чувство, будто он шел с закрытыми глазами и, открыв их, внезапно обнаружил, что стоит на могиле. Ожесточенно тряхнув головой, он со злостью сбросил неприятное чувство.
   - Дружок, тебе следует успокоиться, - серьезно сказал он. - Ты мне сегодня решительно не нравишься. Вставай. Мы уезжаем.
   - Куда?
   - Я уже говорил - к мадемуазель де Ронси. Милый добрососедский визит. Почти семейный. Никаких буйств, никаких излишеств и несварения желудка. Тебе надо просто немного прогуляться и развеяться.
   - У меня предчувствия. Прескверные.
   - И перестань портить себе жизнь дурацкими мыслями.
   - Особенно, если так мало осталось, - не без мрачного озорства подхватил Этьен.
   - Если ты не перестанешь меня пугать грозными гадалками, я выброшусь в окно!
   - Здесь только первый этаж.
   - Знаю. Иначе бы этого не сказал. Бог мой! До чего же вредная штука - суеверия!
   - Возможно, гораздо более вредная, чем ты думаешь, Франсуа, - усмехнулся Этьен, легко вставая и поправляя фрак. - Ну что ж, поедем, раз тебе так хочется. Давно не виделся с мадемуазель де Ронси?
   - Не обо мне речь, - быстро предупредил Франсуа.
  
   Тем временем, в саду у Иоланты де Ронси, две девушки играли в волан. Широкие поля шляпок, украшенных искусственными цветами по последнему слову моды, защищали нежную кожу их лиц от вульгарного воздействия солнечных лучей, а пышные юбки значительно усложняли игру, делая ее еще увлекательнее. Обеим не было и двадцати, но Иоланта, красивая высокая голубоглазая шатенка, была старшей. Младшую задорную девчушку с прекрасными блестящими черными локонами и чуть вздернутым носиком, звали Луизой. В ее чертах проступало явное сходство с ее старшим братом Франсуа, к которому, несмотря на то, что он старше, она всегда относилась немного снисходительно.
   В самый разгар игры на лужайку выбежала камеристка Иоланты. Слегка запыхавшись, девушки остановились, обратив внимание на вновь прибывшую. Услышав о прибытии двух молодых людей, они не проявили ни малейшего удивления или интереса, и предложив камеристке направить их сюда, продолжили прерванную игру. Однако Иоланта вдруг стала проявлять несвойственную ей неловкость и пропускать волан, к удовольствию Луизы, которая начала было проигрывать.
   Завидев двух друзей, они снова прекратили игру и подождали, пока те подойдут поближе. Этьен грустно улыбался, как типичный персонаж сентиментального романа, а Франсуа выглядел одновременно бодрым и встревоженным. Вместо приветствия последний осторожно глянул на Иоланту и с улыбкой продекламировал:
  

Камень счастья - бирюза.

Только отчего тогда

Мне приносят столько зла

Бирюзовые глаза?

   Иоланта ослепительно улыбнулась одними губами.
   - Тот, кто не питает безумных фантазий, никогда не разочаровывается, и ему не страшно никакое зло.
   Она повернулась к барону.
   - Рада вас видеть, Этьен. Но что с вами? Вы выглядите печальным.
   - Надеюсь, не случилось ничего ужасного? - рассеянно полюбопытствовала Луиза.
   - О, разумеется, нет, - поспешил заверить Этьен, не очень искусно изображая оживление. - Не обращайте на меня внимания.
   Луиза с легким недоумением приподняв брови, перевела взгляд на брата, стоящего рядом с деланно беззаботным видом. Иоланта сделала то же самое.
   - Ничего страшного, - заверил тот, почувствовав себя, наконец-то в центре внимания. - Ровным счетом ничего, милые дамы. Просто наш друг сделался жертвой темного и вредного суеверия и теперь нам следует развеселить его и вернуть к действительности. Вот и все!
   Этьен залился краской.
   - Негодный предатель!
   - Прекрасно! - воскликнул негодный предатель артистическим шепотом, с заговорщицким видом. - Чем больше он разозлится, тем больше придет в себя. Ему это только на пользу.
   Луиза со смешком взмахнула ракеткой.
   - Но я совсем не уверена, что это пойдет на пользу тебе, мой милый, - заметила она с фамильным скептицизмом.
   - Опасность существует, - поддакнула Иоланта.
   - Дорогие дамы, - произнес Франсуа торжественно, с самым серьезным видом. - Ради блага моего лучшего друга я готов сделать что угодно, даже застрелить его.
   - Спасибо за заботу, - рассмеялся Этьен. Веселое нахальство друга и впрямь начало приводить его в чувство. - Признаться, мне частенько хочется оказать тебе ту же самую услугу. Боюсь только, ты не готов ее оценить.
   Девушки захихикали, Франсуа разразился преувеличенным негодованием.
   - Как, неблагодарный, - вскричал он с пафосом трагедийного актера. - И ты, Брут?! И ты жаждешь моей крови?
   Он выхватил из рук сестры ракетку и стал грозно размахивать ею как мечом, таким же заколдованным, как шлем Дон Кихота.
   Этьен отступил, несерьезно нахмурясь.
   - Как смеешь ты, презренный, поднимать ракетку на безоружного?
   Иоланта поспешно сунула свою ракетку Этьену.
   Луиза фыркнула.
   - Вы ведете себя как дети!
   Франсуа сунул ракетку под мышку и назидательно поднял палец:
   - Устами младенцев глаголет истина, как наполнены ею и их поступки...
   Этьен, забавляясь, насмешливо стукнул его ракеткой по голове.
   - Побеждай не силой, а разумом, - изрек он.
   - То есть подлостью? - осведомился Франсуа.
   На лужайке опять объявилась служанка.
   - О, я вижу, к нам приближается прекрасная и благородная девица, - заметил Этьен высокопарно. - Поведай же нам свою весть, лучезарная!
   Перестав смущаться, служанка сообщила наконец, что мраморная беседка готова к тому, чтобы господа могли выпить по чашечке кофе со сластями. Этьен подал руку Луизе и Франсуа ничего не оставалось, как сделать то же самое в отношении Иоланты. При этом последняя капризно повернула нос в другую сторону.
  
   Вечер этого дня был волшебным. Теплым и мягким, как кусочек темного серебристого бархата. Где-то посреди благоухающей сирени вдохновенно импровизировал соловей, а ветер повсюду разносил волны аромата и птичьей трели. Луиза давно уже отбыла домой, а Этьен и Франсуа вдвоем вернулись в дом с золотой лепниной, погруженный теперь в ласковые сумерки. В отличие от начала дня, Этьен был в отличном расположении духа. День уже кончился, а ничего особенного, конечно же, так и не случилось. Друзья неспешно осматривали недавно отремонтированную галерею с развешенными в ней портретами, имеющими отношение к семейству Этьена.
   - Чей это портрет, - спросил Франсуа, неодобрительно поглядев на небольшую совсем почерневшую доску. - Ничего не разобрать.
   - Верно, - благодушно отозвался Этьен. - Но если бы его попытались отреставрировать, ему бы и вовсе пришел конец. Мои предки не очень-то дорожили этим портретом. Сьер Шарль, которого ты здесь видишь... что-то все-таки еще видно, был одним из самых великих негодяев своего времени. Я тебе как-то про него говорил. Рыцарь-бандит, пьяница и безбожный распутник. В конце концов его вообще повесили.
   - Что-то припоминаю.
   - Да. Он был не очень разборчив в выборе врагов. Так что они его выловили, учинили самосуд и украсили ближайшее дерево. Правда, большинство из них тоже потом кончили почти так же плохо. В общем, мои родственники его не слишком уважали. Кое-кто из них даже участвовал в отправлении его на тот свет.
   - Ясно. Портрет рядом сохранился гораздо лучше.
   - Это его старший брат сьер Жан. Когда ему было под семьдесят, чудак отправился в последний крестовый поход со святым Людовиком. Но у него было слабое сердце и жара доконала его в первую же неделю по прибытии в Святую землю. Его прах привезли обратно через несколько лет и погребли с почестями, хотя бедняга не успел побывать ни в одном сражении.
   - Согласись, что отправиться в Святую землю, когда тебе под семьдесят - немалый подвиг.
   - Согласен. А вот его сын стал крестоносцем в шестнадцать лет и положил в Палестине целую кучу сарацин, за себя и за отца. Потом он вернулся, женился, едва успел зачать потомка, и отвыкнув от нашего климата, подхватил пневмонию и умер в тот же год.
   - Жаль, - деликатно заметил Франсуа.
   Этьен весело хмыкнул.
   - Иногда мне кажется, что нелепые смерти - наша фамильная привилегия.
   - Подумаешь! Нашего тоже. Помнишь, я тебе рассказывал, что согласно записи в одной приходской книге, один мой пращур, будучи женат дважды и оставив шестерых потомков, скончался в возрасте двух лет от роду. Прыткий был младенец, верно? Хотя некоторые подозревают, что просто ошибся писарь.
   Этьен фыркнул.
   - Вот и думай потом, что такое история - полная чепуха или ошибка писаря?
   - Угу. А кто эта милая дама? Здесь есть имя, но кто она?
   Франсуа потер латунную пластинку внизу резной ясеневой рамы. Пластинка тускло заблестела. Четкими изящными линиями на ней значилось: Элеонора 1670-1690.
   - Не знаю, - тихо отозвался Этьен, странным голосом. Взгляд его был приковал к лицу на портрете так, словно он увидел что-то, что потрясло его до глубины души, и будто тщетно силился что-то вспомнить.
   На картине была изображена красивая девушка в пышном светло-зеленом платье, расшитом мелким жемчугом. Лицо ее в обрамлении чудесных каштановых локонов, казалось живым и свежим, как лепесток белой розы, которую она держала в руке, а большие светло-серые глаза, как звезды светились легкой печалью и отрешенным вдохновением. В аккуратно очерченной линии губ затаилась легкая неуловимая улыбка.
   - Что значит - не знаешь? Какая великолепная работа! - восхищенно воскликнул Франсуа, с удовольствием любуясь картиной. На мгновение ему даже почудилось, что ресницы девушки слегка дрогнули, а от легкого дуновения ветерка шевельнулся отогнутый лепесток розы, чуть всколыхнулись кружева.
   Этьен за его спиной тихо охнул:
   - Господи, она совсем как живая!
   Что-то в интонации его голоса Франсуа совсем не понравилось. Он обернулся и невольно вздрогнул, тут же на себя из-за этого рассердившись. Но Этьен был так бледен, как мраморное изваяние, и так же неподвижен, будто вся его жизнь сосредоточилась в безумном взоре, которым он впился в картину, словно стремясь проникнуть в нее силой мысли. От странного неприятного чувства у Франсуа пересохло в горле. Он осторожно кашлянул.
   - Этьен, с тобой все в порядке? - от звука собственного голоса у него по спине пробежали мурашки - не слишком ли резко и громко он прозвучал? Но его друг словно бы и не заметил.
   - Какая она красавица, - бесплотным голосом призрака произнес он, не в силах отвести взгляда от девушки на портрете.
   - Шутить изволишь? - начиная злиться всерьез, спросил Франсуа.
   - О, она просто ангел, - прошептал Этьен и лицо его исказилось, будто от невыносимой боли.
   Франсуа неистово топнул ногой и, схватив друга за плечи, с чувством его потряс.
   - Этьен, очнись, черт тебя побери!..
   И сам не смог сдержать дрожь, когда откуда-то едва слышно долетел бой часов - двенадцать глухих мерных раскатов.
   Этьен заморгал и прерывисто вздохнул. Вид у него был бесконечно усталый и постаревший. Он растерянно посмотрел на напуганного Франсуа и с обреченной извиняющейся улыбкой негромко пробормотал.
   - Все-таки свершилось, друг мой. Я пропал.
  
   Франсуа де Венсер вернулся домой под утро. Спать ему в эту ночь не пришлось. Этьен упорствовал в том, что он конченый человек, и все увещевания и угрозы ни к чему не привели. Франсуа вспылил, заявил ему, что он просто издевается и удалился, образно выражаясь, хлопнув дверью и кипя негодованием. Но всю дорогу его била нервная дрожь и, хотя он не хотел себе в этом признаваться, ему было страшно. Пусть это только выводило его из себя, но он чувствовал, что нечто потустороннее задело его своим холодным крылом, искажая столпы реальности и исподволь закрадываясь в душу смертного леденящим трепетом. Остаток ночи он сожалел и раскаивался в том, что расстался с приятелем не сказав ему доброго слова. И еще больше приходил в ярость, начиная чувствовать, что в глубине души принимает происходящее всерьез.
   Когда он спустился к завтраку, позеленевший, с темными кругами под глазами, вид у него был самый несчастный и раздраженный. Луизу это удивило. Она немного поразмышляла над тем, не могла ли так отразиться на брате какая-нибудь книжка, которую он опять читал всю ночь, но решила что это маловероятно. Взяв сочную грушу из серебряной вазочки и аккуратно отщипнув от нее острыми белыми зубками маленький кусочек, она нахмурилась.
   - Что случилось, Франсуа?
   Тот слегка вздрогнул. Со стуком бросив вилку в тарелку, он немного помолчал, потом откинулся на спинку стула и задумчиво посмотрел на сестру.
   - Не знаю... трудно сказать, - наконец проговорил он. - Этьен вывел меня из себя. Вернее... мне кажется, у него и правда неприятности.
   Он замолк, не собираясь видимо, ничего объяснять, но Луиза была уже заинтригована.
   - Неприятности? Вот как? Я надеюсь, это не связано с вредными суевериями о которых вы говорили вчера? - шутливо предположила она.
   Франсуа даже передернуло. Он вскочил, потом сел, бросил на сестру яростный взгляд, потом раздраженно скомкал салфетку, швырнул ее на стол, потом издал стон.
   - Ну зачем тебе понадобилось говорить именно это!
   - Что - это?
   - Да. Это чертово пророчество, возможно, сбылось.
   - Какое пророчество?
   - Ну... - Франсуа замялся, - он влюбился...
   Луиза захихикала. Брат одарил ее мрачным взглядом.
   - В картину, милая. В плоское изображение на холсте, нанесенное маслом. В женщину, которая давным-давно мертва. А он смотрит на нее преданными глазами как маленький щенок.
   - Ты меня разыгрываешь? - поразмыслив спросила Луиза.
   - Хорошо бы, - проворчал Франсуа. И помолчав прибавил. - Но знаешь, в этой проклятой картине и впрямь есть что-то дьявольское. Это портрет восхитительной работы. Изображение может даже показаться живым... на мгновение. Даже мне почудилось. - Он замолчал и рассеянно подергал прядь волос на виске. - Если бы ты только видела его лицо, когда он увидел ее. Боже милостивый, какое у него было лицо!
   Луизе стало немного не по себе.
   - Франсуа, ты себя хорошо чувствуешь?
   Тот нервно усмехнулся.
   - Нет. Отвратительно. - Он поднялся. - Навещу-ка я своего приятеля. Вчера я был с ним довольно резок. Он, конечно, того заслуживал. Но, может, ему и правда плохо.
   - Я с тобой, - сказала Луиза.
  
   Этьен сидел в кресле и с задумчивой нежностью смотрел на портрет, висящий теперь на стене его кабинета. Свеча на столе оплыла, превратившись в лужицу воска в чашечке подсвечника с черным червячком - фитильком посередине. Этьен провел в этом кресле всю ночь и судя по всему, покидать его в скором времени не собирался. Франсуа отвернулся и, опершись и подоконник, мрачно глядел в распахнутое окно, обдуваемый легким ветерком.
   - Удивительно, - вздохнул Этьен. - В детстве мне очень нравилась эта картина, я даже пытался разговаривать с нею. Потом это забылось на долгое, долгое время. А вчера все словно вернулось. Но, боже мой, с какой силой!
   - Неужели это может быть правдой? - изумленно проговорила Луиза, глядя на Этьена с недоверием.
   - Может, - тоскливо пробормотал Этьен. - О, если бы только мы могли с ней встретиться, на этом, или на том свете. Я был бы счастлив умереть, покончить с собой, если бы знал, что она ждет меня!
   Луиза перевела огромные глаза на брата. Тот глухо застонал, или зарычал, вцепившись в подоконник до белизны в пальцах и, казалось, подавив настойчивое желание вцепиться приятелю в воротник и хорошенько постучать его головой о стену.
   - Ты не посмеешь! - воскликнул Франсуа. - Ты меня слышишь, черт тебя возьми?!
   Луиза немного помолчала. Она явственно ощущала в комнате странный холод.
   - Здесь пахнет смертью, - пробормотала она почти про себя.
  
   Прошло три дня. Белый дом с золотой лепниной снова был окутан ароматом и бархатом майской ночи. Воздух слегка звенел от тихого стрекота сверчков. Тепло мерцали звезды. В мягком колдовском полумраке, при неверном, колеблющемся огоньке свечи, заставляющем плясать блики и тени, создавая иллюзию движения и жизни там, где обычно ее не бывает, или ее не замечают, казалось, что оживает и изображение на картине, живя своей тайной жизнью. Но только ли казалось - в эту ночь?
   Образ на портрете затрепетал. Элеонора медленно чарующе улыбнулась и слегка кивнула Этьену головой.
   Подумав, что засыпает, тот потряс головой, потер глаза и снова поднял взгляд на картину.
   Девушка продолжала улыбаться и снова кивнула ему, прошептав тихо, как шелест ветра за окном:
   - Здравствуйте, Этьен.
   Он медленно поднялся, не сводя с нее изумленного завороженного взора.
   - Элеонора, - выдохнул он, не веря своим глазам.
   Она легко взмахнула рукой и плавно сошла, словно слетела с картины на темный ковер, устилавший пол. Этьен замер. Где-то в глубине его души забился ужас, но он был слишком сладок для того, чтобы испугаться по-настоящему. Он осторожно протянул руки видению.
   - Вы здесь, Элеонора?
   - Здесь. Это не сон, хотя призраков принято считать только грезой.
   Внезапно ослабев, Этьен почти упал обратно в кресло. В последние дни он не ел и не спал, и сам начал напоминать бесплотную тень. Элеонора грациозно приблизилась к нему, заглядывая в лицо своими чудными сияющими глазами, полными нежности и сострадания.
   - Если бы только это был не сон, - прошептал Этьен. - Я так люблю вас, Элеонора. Люблю больше жизни. Но вы ведь знаете, правда?
   - Да. Знаю. И пусть это невозможно, но и я люблю вас. Ваша любовь, сила жизни, которую вы отдали этой картине, позволила мне покинуть ее и явиться вам сегодня. Сейчас я здесь, хотя моя настоящая жизнь кончилась очень давно.
   Этьен ощутил ледяную дрожь, пробежавшую по всему его телу.
   - Хотите знать, как это случилось? - печально спросил призрак. - Так же глупо, как любая смерть. Берег реки был слишком высок и скользок после дождя. Ничего больше. Это случилось за несколько дней до моей свадьбы на мужчине из вашего рода. Я еще не знала, что такое любовь. Но он очень любил меня. Он повесил мой портрет в галерее вашей семьи, хотя я так и не стала его женой. Он долго не находил в жизни счастья, и часто, подходя к картине, смотрел на нее и повторял - настанет час, и мы встретимся. Настанет час... вы помните, как вы сами говорили это?
   "Помню..." - подумал он.
   - Вот мы и встретились, - продолжала она. - Но мы должны расстаться.
   - Нет!
   - Так надо. Мы - жители разных миров.
   - Это легко исправить.
   - Вы не должны. Я пришла, чтобы сказать вам это. Вы не должны. Разве жизнь не прекрасна?
   Этьен с улыбкой хотел взять ее за руку, но не почувствовал ничего кроме воздуха. Он побледнел и медленно опустил руку.
   - Здесь нет жизни, - тихо сказала Элеонора. - Призраки иной природы. Я никогда не смогу вернуться в этот мир. Нельзя вернуться из смерти в жизнь когда пожелаешь, и нельзя остаться при этом собою. Все в мире должно изменяться. В вашем мире.
   - Но разве я не могу попасть в ваш?
   - Вы не вправе приносить такую жертву. Ваша жизнь может быть долгой и прекрасной, вы забудете меня. А наш мир всегда открыт для всех. Не нужно спешить.
   Этьен возбужденно вскочил.
   - Элеонора! Милая, мне нет жизни без вас! Я презираю мысль о том, что могу забыть вас. Разве не искренне страдал я в эти дни, чтобы утратить вас теперь? Какой бы ни была моя жизнь, все равно она кончена! Только в смерти меня ждет счастье.
   Элеонора не улыбалась. Слеза, сверкающая как бриллиант, медленно скатилась по ее бледной щеке.
   - Как много любви, и как мало воли к жизни, - прошептала она.
   Этьен упал на колени.
   - Позвольте мне следовать за вами.
   - Может ли быть так, - задумчиво произнесла Элеонора, - что вы просто не созданы для этого мира? Наверное. Так бывает.
   - Не отвергайте меня, - взмолился молодой человек.
   Элеонора протянула руку и коснулась его щеки. На этот раз ему показалось, что он чувствует легкое прикосновение. Она долго смотрела на него, потом опустила голову.
   - Это предопределено судьбой, - сказала она, обращаясь к самой себе. - Да, я могу забрать вас. В тот самый мир, для которого вы созданы, мой прекрасный принц.
   Она опять посмотрела на него. Глаза ее опять сияли. Ярче, намного ярче, чем прежде.
   - Возьмите мои руки в свои.
   Этьен осторожно сжал ее бесплотные пальцы. Она посмотрела ему в глаза загадочным и долгим взглядом, притягивающим, проникающим в душу, освобождающим ее из бренной оболочки.
   Этьен почувствовал головокружение и страшную слабость, тяжесть во всем теле, и вместе с тем невероятную легкость полета. Сердце его похолодело и сжалось на несколько мгновений. Он охнул и вдруг с удивлением понял, что чувствует прикосновение Элеоноры совершенно реально.
   - Вот и все, - произнесла девушка, глядя на него с любовью. - Теперь вы свободны от всего земного. Мы никогда не расстанемся больше. Вечность принадлежит нам!
   Они обнялись, легко оторвались от земли и понеслись сквозь ветер навстречу звездам. Этьен оглянулся на несколько мгновений и прошептал несколько слов.
   - Что это? - спросила Элеонора.
   - Сообщение для друга, - ответил он. - Когда он придет сюда, в мой бывший дом, он кое-что поймет.
  
   Наутро Франсуа де Венсер проснулся с головной болью. Всю ночь его мучили кошмары. Чтобы покончить с донимающим его беспокойством, не позавтракав, он отправился навестить своего сходящего с ума друга. Его пугала мысль, что именно в эту ночь тот вполне мог наложить на себя руки, если можно верить предчувствиям.
   Вскоре он уже был у дверей кабинета Этьена. Дворецкий с улыбкой попытался открыть дверь, но безуспешно - она была заперта. Через несколько минут бесполезного стука улыбка дворецкого сменилась выражением озабоченности. В кабинете царила гробовая тишина, и только кабинетные часы тикали громко и вдохновенно. Он попытался открыть дверь своим ключом, но ключ вставленный изнутри мешал ему.
   - Этьен, открой! - закричал Франсуа, покрываясь холодным потом. - Открой же!
   Переведя дух, он отступил на шаг и с яростью ударил дверь ногой, не обращая внимания на перепуганного дворецкого. Дверь жалобно скрипнула и затрещала. Боль в ноге заставила Франсуа сменить тактику, и где-то с третьей попытки он высадил створку плечом, с грохотом ввалившись в комнату.
   Шумно дыша Франсуа огляделся. Распростершись на мягком ковре, возле самого окна неподвижно лежал Этьен. Франсуа прерывисто вздохнул и кинулся к нему. Сердце его друга не билось, он был мертв и тело его остыло. Франсуа растерянно вглядывался в него. Видимых причин смерти не было. Может, он отравился? Лицо покойного было умиротворенным и почти счастливым. Дрожащей рукою дворецкий мелко перекрестился и побелел.
   - Взгляните на картину, господин граф! - просипел он. - Взгляните на картину!..
   Франсуа оглянулся и сильно вздрогнул, глубоко вздохнув. Портрет был весь покрыт трещинками и казалось, что при малейшем прикосновении он осыпется. Но даже несмотря на это сразу было видно, что на холсте нет никакого изображения - лишь темный фон.
   - Силы небесные! - пробормотал Франсуа.
   - Ведь там, ведь там была... - беспомощно проговорил дворецкий.
   - Была девушка с белой розой в руке, - тихо отозвался Франсуа и запнулся, переведя взгляд на пол под картиной. Ему показалось, что он сходит с ума - там лежала увядшая роза.
   Он поднялся, сделал неуверенный шаг и наклонился подобрать высохший цветок, который тут же рассыпался в его пальцах тонкой пылью.
   - Но это невозможно. Не могла же она выйти из картины и забрать его собой... Но почему не могла? Она ведь это сделала.
   - Что же это такое? - запричитал дворецкий.
   Франсуа безумно рассмеялся, запрокинув голову, от чего слуга затрясся еще больше.
   - Ничего, приятель. Они теперь вместе, вот и все.
   Франсуа снова расхохотался и, в последний раз окинув комнату сверкающим взором, повернулся и решительным шагом, с мрачной улыбкой, покинул белый дом с золотой лепниной.
   Домой он не поехал. Путь его лежал в другую сторону, к Иоланте де Ронси. День был пасмурным. Земля, покрытая юной буйной травою, шелестящие недавней листвою деревья и кустарники, дремали в бесцветном прозрачном воздухе. Речка между заросших холмов недвижно и задумчиво блестела темной серебристой, причудливо вьющейся лентой. Птицы проносились мимо, торопливо и легко шурша крыльями, внезапно появляясь и исчезая. Эта призрачная дремота казалась ненарушимой, но в дымных клубах облаков то и дело проскальзывали солнечные лучи, окрашивающие своими отблесками клочки неба в нежный золотисто-розовый цвет.
   Франсуа де Венсер, как обычно, элегантный, но печальный и задумчивый, мягко покачивался в седле. Размеренно и неторопливо серая лошадь пробиралась через безмолвие, лениво прядая ушами. Прорвавшись сквозь облачную завесу, струи света залили невдалеке аккуратную усадьбу Иоланты с подстриженными кустами сирени и жасмина в цвету, с ухоженными цветочными клумбами и ровными дорожками, вековыми каштанами, под сенью которых скрывался изящный дом медового цвета, со стройными пилястрами. Из открытых окон лилась музыка. Франсуа услышал ее, когда шел по дорожке к крыльцу и невольно замедлил шаг, растроганный. Иоланта играла на рояле что-то, сочиненное ею самой. Грустная и сладостная мелодия сплетала незримые узоры, наполняла собой все уголки пробуждающегося сада под светлеющим небом. Осторожно, боясь спугнуть очарование, Франсуа вошел в дом.
   - Прикажете доложить? - осведомился невесть откуда взявшийся мажордом.
   Франсуа предостерегающе поднял палец к губам. Он не хотел прерывать мелодию. Слуга понял и отступил с легким поклоном. В его темных глазах отразилось молчаливое одобрение.
   Мелодия затихла, звонко простучали каблучки и дверь в гостиную распахнулась. На пороге стояла улыбающаяся Иоланта. Ее облик светился вдохновением. Столкнувшись взглядом с нежданным гостем, она смутилась. Не то, чтобы его общество доставляло ей неудовольствие. Скорее наоборот, если бы только еще им не приходилось разговаривать. Все их беседы неизменно скатывались к обмену насмешливыми шпильками в адрес друг друга, и уж тут они были не в силах что-либо изменить. Иоланта мысленно приготовилась к новому словесному поединку. Но Франсуа молчал, глядя на нее с печалью и серьезностью, и, кажется, совсем не был расположен к шуткам. Она немного растерялась.
   - Что-нибудь случилось? - спросила Иоланта негромко.
   - Да, - просто ответил он. - Вы не хотите выйти в сад?
   Удивленная девушка согласно кивнула и последовала за ним.
   - Что же вы хотели сказать мне? - спросила она, когда они спустились с крыльца и остановились возле цветущих жасминов, вдыхая их сладостный, пьянящий аромат.
   - Этьен умер. Сегодня ночью.
   Иоланта побледнела.
   - Вот как? Его предчувствие сбылось? Как это ужасно. Но как это произошло?
   Франсуа рассказал вкратце все, что знал сам.
   - И она забрала его с собой. Теперь они навеки вместе.
   Иоланта вдруг расплакалась. Франсуа ласково обнял ее, она забыла отстраниться.
   - Ужасно, - всхлипнула она. - Какая страшная сказка. И красивая...
   - Разве вы мне не верите?
   - Верю. Но ведь это действительно сказка, - она подняла на Франсуа блестящие от слез глаза. - Они встретились, хотя миры их были разделены. Разве это не чудо?
   Он смотрел на нее с бесконечной нежностью.
   - Чудо, - промолвил он тихо. - Но разве не удивительно, что живущие в одном мире иногда не могут быть вместе. Разве вам не больно от этого?
   У Иоланты перехватило дыхание.
   - О чем вы?
   - Я люблю вас, Иоланта. И всегда боялся в этом признаться. Только сегодня мне все равно. Все на свете слишком хрупко... Теперь вы знаете. Если хотите, забудьте о том, что я сказал. Простите меня.
   Иоланта чуть слышно вздохнула. Внезапно разошлись облака и ослепительное солнце засияло в бриллиантах капель влаги на листве и цветах, в слезинках Иоланты. Девушка улыбнулась.
   - Я тоже люблю вас, Франсуа. И всегда боялась это показать.
   Ее чудные бирюзовые глаза, в которых светилось и плескалось небо, встретились с его темно-агатовыми, и волна невыразимого восторга нахлынула на обоих.
   - Будьте моей женой, - прошептал он, нежно сжимая ее руки в своих.
   - Я согласна, - ответила она, приподнимаясь на цыпочках и прикрывая глаза удивительно длинными ресницами.
   - Луиза будет счастлива узнать, что теперь вы - сестры, - весело заметил Франсуа со знакомыми беззаботными нотками, и поцеловал ее. У обоих захватило дух.
   Они еще долго стояли так, забыв обо всем на свете. Трепещущие на ветру жасмины осыпали их своими душистыми лепестками. Выглянувший было из дома старый мажордом тут же скрылся, добродушно улыбнувшись в седые усы и покачав головой.
   Вокруг царил май - месяц любви. Что есть на свете прекраснее ее? Есть ли на небе звезда ярче и чище Венеры?
  

1.5.1993

  
  

ОСЕННЕЕ РАВНОДЕНСТВИЕ

   В салоне мадам де Ренье было скучно, как всегда. Можно было и не приходить сюда, чтобы снова в этом убедиться. Но ведь Амели моя подруга, и ей непременно хочется видеть меня у себя, хотя бы раз в неделю. Она встретила меня с обычным восторженным видом, к которому примешивалась некоторая суетливая таинственность.
   - Луиза, милая, - воскликнула она, подхватив меня под руку. - У меня есть восхитительная новость! Мой кузен Поль вернулся из Австрии. Ты помнишь шалунишку Поля? В сущности, он самодовольный дурачок, но милый.
   - Конечно, помню, Амели. Он был отчаянным лгунишкой. А теперь он собирается писать книгу о путешествиях?
   - Ну, разве это не чудесно, Луиза? Он обещал посетить нас сегодня, но, боюсь, как всегда, придет с опозданием... Это так занимательно! Между прочим, с ним приехал в Париж его новый знакомый. Какой-то венгерский князь или барон и, говорят, он очень богат и хорош собой. Только подумай, как романтично! Надеюсь, Поль приведет с собой этого милого дикаря. Это бы нас развлекло.
   - Я очень рада. Давно уже не происходило ничего интересного. А Поль, хотя бы, умеет рассказывать.
   - Ничего интересного? Ах, Луиза, ты так привередлива! - засмеялась Амели.
   Прохладный осенний вечер. В уютной светлой гостиной горел камин, приятно потрескивали сосновые поленца. Гостей сегодня было совсем немного, и конечно же, мужа Амели среди них не было. Человек уже почтенного возраста, он предпочитал тихую и здоровую жизнь в поместье столичной неразберихе. Общительной и энергичной Амели он не мешал, всецело ей доверяясь - главное, чтобы она не тормошила его лишний раз, а в остальном, пусть делает, что хочет. И так они прекрасно ладили.
   Вскоре, несмотря на уговоры, я выбралась из-за карточного стола и расположилась помечтать в кресле, поближе к камину. Компанию мне составил Робер, склонный к полноте, но еще подтянутый и подвижный любитель охоты, со своими классически неправдоподобными историями, счастливый, что нашел себе слушателя - я не перебивала его, и там где нужно издавала ни к чему не обязывающие вежливо-изумленные междометия.
   Увы, вечер только начинался. Ведь в светских кругах жизнь пробуждается только после захода солнца. Какая жалость - мой брат и Иоланта, его жена и моя подруга детства, приедут только через неделю. Если бы они знали, как мне тут скучно...
   Должно быть, я задремала, засмотревшись на огонь, когда ощутила, что вокруг произошло какое-то оживление. Словно застигнутая врасплох, я встрепенулась, выглянув из глубин своего кресла. К моему удивлению и разочарованию, ничего в гостиной не изменилось. Газовый свет, короткие восклицания игроков, и ничего не заметивший Робер продолжал рассказывать, но уже не об олене, а о хитром старом волке, таскавшем ягнят и невинных младенцев, весело играли язычки пламени в камине... Но в это мгновение двери распахнулись на самом деле. Как взметнулись тяжелые крылья - прихотливо подсказало мое воображение. Вошли с докладом:
   - Барон де Руж и граф Дракула!
   - Поль! - радостно воскликнул Робер, вскакивая со своего места, как и все присутствующие.
   - Граф Дракула? - пробормотала я с сомнением. - Тот самый венгр? Какое забавное имя.
   Все устремились навстречу долгожданным гостям. Поль совсем не изменился за год. Все такой же беспечный красавец, с буйной жизнерадостностью во всем облике.
   - Позвольте, граф, - весело промолвил Поль, - представить вам наше маленькое общество.
   Его спутник походил на кого угодно, но только не на "милого дикаря", как неосторожно выразилась Амели. Он был еще довольно молод - чуть старше тридцати и обладал незаурядной привлекательной наружностью, а вся манера держаться наводила на мысли о венценосных особах и выдавала привычку повелевать.
   - Мадемуазель де Венсер! - торжественно объявил Поль.
   - Я очарован, - глядя на меня с улыбкой, произнес граф. У него был голос удивительно приятного тембра и чудесные темные глаза, в которых мелькнула смешливая искорка. - Какое прекрасное имя!
   Я затаила дыхание. Этот неуловимый смешок и легкое ударение на последних словах - не мог же он слышать то, что я сказала про себя еще перед его появлением - вызвали у меня невольное замешательство. Какой вздор!.. Я была очарована, в то же время ощутив к графу нелепую неприязнь. Впрочем, вскоре она исчезла.
   Немного позже мы сидели шумливым кружком, слушая разглагольствования Поля о путешествии, о природе Австро-Венгрии, обществе империи, и о разных народных легендах и преданиях. Граф Дракула временами, снисходительно улыбнувшись, мягко поправлял своего увлекающегося друга, который вздумал было окрестить северные Карпаты Альпами, а Буковину перенес поближе к Пруссии. Эти непринужденные замечания, казалось бы, не прерывающие повествования, придали последнему несомненный налет почти полной фантастичности. В конце концов оно превратилось в совершенный анекдот. Вскоре это понял даже Поль и, так как все веселились, начал хмуриться. Но и тут граф не дал никому опомниться:
   - Господин де Руж обладает незаурядным художественным талантом. - заметил он без тени иронии. - Несмотря на те несущественные мелочи, на которые я позволил себе обратить внимание, он относится к своему делу более серьезно и вдумчиво, чем большинство почтенных и признанных наукой людей, беря на себя труд не только описывать увиденное, но и осмысливать его, что доступно далеко не каждому. Я благодарен ему за это.
   Поль немедленно оттаял. Остальные же, почувствовав несомненную справедливость сказанного, ощутили нечто похожее на раскаяние. Только сам граф хранил невозмутимость.
   - А знаете ли вы, сколько замечательных сказок и легенд я слышал в тех краях? - продолжил Поль, снова оживившись. - Лешие, вампиры, русалки, вервольфы... И глядя на эту удивительную природу и местных жителей, впрямь можно в них уверовать. Здесь же просто невозможно представить себе все те сказочные леса, которыми богата Центральная Европа, грозные и невыразимо притягательные в своем недоступном величии горы, смертоносные и прекрасные горные реки и водопады, и зловещие болота.
   - Да, - подтвердил граф с небрежной усмешкой. - Это действительно дикие края. Жаль, что все меняется. В мире остается все меньше волшебства. Для людей.
   - Позвольте, граф! - трепетно воскликнула Амели. - Но разве наш просвещенный век - не лучший в истории человечества? Мы дышим воздухом свободы и романтизма, в эпохе разума!
   - Разумеется, мадам. Но можно ли долго хранить равновесие между мечтой и расчетом? Просвещение доступно многим, но разум... А свобода - за нее всегда нужно платить. Открывая подземелье, вы можете выпустить оттуда крыс, зараженных неведомой болезнью, или самого князя Тьмы.
   - Простите, - сказала я, когда воцарилась пауза. Но так ли ужасно, что уходит волшебство? Было ли оно? А если оно существует в действительности, как оно может исчезнуть?
   - Если оно исчезнет из человеческого сознания. Когда забудется сила Земли, ее душа, красота и сама жизнь. Становясь собственным единственным идеалом, человек ставит себе предел к совершенствованию. Дальше можно идти только вниз, чтобы когда-нибудь после вспомнить, выдумать, создать, и снова обрести идеал.
   - Господи, как мрачно, - прощебетала Эжени де Лер. - А ведь вы, граф, так молоды и большая часть жизни у вас впереди. Я уверена, что она будет прекрасной!
   Эжени придала своему лицу самое умильное выражение за весь вечер.
   - Вы находите? - комплимент, похоже сильно развеселил Дракулу. Будто Эжени сказала милую, но заведомую нелепость.
   - А все-таки, волшебство существует, - воскликнул Поль с воодушевлением. - По крайней мере, я верю в оборотней!
   - Я тоже поверю, когда увижу их собственными глазами, - задиристо вмешался Антуан - наш ученый скептик, страстный поклонник ботаники, всю жизнь проводящий над микроскопом. Правда, вряд ли он сумел бы отличить гвоздику от маргаритки, узрев их в свежем, непрепарированном виде.
   - В самом деле? - вежливо полюбопытствовал Дракула. - Вы верите только в то, что видите?
   - Разумеется.
   - Тогда примите мои поздравления. Вы действительно не верите в то, что Земля круглая? А вдруг это только слухи?
   - Может быть, - рассмеялся Антуан.- Это мысль!
   А вот мы с графом на самом деле видели вервольфа, - снова вставил Поль. - Я бы и сам ни за что не поверил, но теперь готов к самому невероятному. Ведь я сам видел человека в волчьей шкуре!
   - Вы, конечно, привезли с собой эту шкуру? - со смехом спросил Робер.
   - А вы бы стали снимать шкуру с человека? - холодно осведомился Поль. - Она же была его собственной.
   - Атавизм? - поинтересовался Антуан.
   - Эволюция, - раздраженно передразнил Поль. - Это создание нападало на людей в лунные ночи и убивало их - это совсем не шутки. В то время я жил в одной деревенской гостинице и каждый вечер слушал эти сказки под аккомпанемент похоронного колокольного звона. Жертвы выглядели ужасающе - их буквально кто-то пожирал. Все в округе, вместо того, чтобы хоть что-то предпринять, тряслись от суеверного ужаса. Я был заинтригован - это должен был быть великолепный зверь, хотя и бешеный. Бездействие местных жителей объяснялось одним нюансом легенды о вервольфах - если охотник остается в живых, будучи ими укушен, он сам превращается в такого же вервольфа. Это не прельщало никого, кроме меня и еще двоих чужестранцев, с которыми я познакомился в дороге. Это были англичане, и раз уж нас на какое-то время свела вместе муза скитаний, мы заключили пари - кто первым добудет голову зверя для своей охотничьей коллекции - проигравшие оплачивали проживание счастливчика в гостинице и давали в его честь праздничный ужин. Итак, в лунную ночь, когда все двери наглухо запирались, мы вышли под открытое небо и беспечно пустились на поиски приключений - каждый в свою сторону. Где-то вдали раздавался долгожданный волчий вой. Всего лишь волк. Чего же тут бояться человеку с крепкими нервами, добрым карабином и без предрассудков? Не так уж просто было бы поймать этого волка-одиночку, если б он сам не бросался на людей. И тут, к моему ужасу я услышал невдалеке подряд три револьверных выстрела и душераздирающий человеческий крик. Я ринулся туда, испугавшись, что это один из моих знакомых. Увы, так оно и было. Я нашел их на краю поля, рядом с лесом. Мимо меня что-то промелькнуло - похоже, большая летучая мышь, скрывшаяся в зарослях. Невольно отшатнувшись, я поскользнулся и упал. Бестия перестала терзать свою бесчувственную жертву и с коротким глухим рычанием уставилась на меня странно горящими желтыми глазищами. Трудно поверить, что у живого существа могут быть такие глаза. Я поднял карабин и выстрелил. Клянусь, пуля попала в цель, но животное ее даже не заметило, взметнувшись в устрашающем броске, и показав весь свой хирургический набор зубов. Как завороженный, я не мог двинуться с места и погиб бы несомненно, но в это роковое мгновение снова прогремел выстрел. Тварь жалобно взвыла и, скуля, упала наземь. В первое мгновение я решил, что это Джарвиз - второй англичанин, но человек в черном, с поблескивающим револьвером в руке был мне совершенно незнаком. Он хладнокровно разрядил в волка весь барабан и убедившись, что тот мертв, обернулся ко мне. Я пробормотал что-то невразумительное, находясь на грани обморока, тогда как на лице моего избавителя появилось разве что легкое беспокойство: "Надеюсь, сударь, вы не пострадали? - осведомился он на прекрасном французском, - Разрешите представиться. Я граф Дракула."
   Поль сделал торжественную паузу, с восхищением глядя на своего нового друга.
   - О, в самом деле?! - вскричала Амели. - Как это мило!
   Несмотря на фантастичность рассказа, мы все были в восторге, и принялись горячо выражать графу свою признательность. С первого взгляда было ясно, что он идеальный романтический герой. Он был способен вскружить голову даже мне. Но меня настораживало одно обстоятельство - ощущение внутреннего превосходства над другими, необычность графа и некоторая неуловимая таинственность, вовсе не были напускными. Людям свойственно представлять себя как нечто большее, чем они есть на самом деле, а тут - совсем обратное... Пока я мысленно разбирала Дракулу по кусочкам, он вдруг начал как-то странно улыбаться, а потом весело посмотрел мне прямо в глаза. Фи! Как нехорошо быть таким догадливым! Я тихонько рассмеялась.
   - Именно так мы и познакомились, - заключил Поль, В лунную ночь, над телом убитого вервольфа. Граф спас мне жизнь.
   - Я только сожалею, что не подоспел вовремя, и ваш товарищ погиб, - скромно заметил Дракула.
   - Расчудесно и очень трогательно, - вмешался Робер. - Но почему, Поль, ты все время упорно называешь какого-то волка вервольфом?
   В это время раздался звучный глас гонга. Амели засуетилась, приглашая всех к столу. Мы увлеклись беседой, что случалось нечасто и, этот обычно долгожданный призыв, едва не застал нас врасплох.
   Амели взяла под руку своего драгоценного кузена, Антуан подошел к Эжени.
   - Мадемуазель де Венсер, вы позволите? - услышала я рядом голос графа Дракулы.
   - Благодарю, - я легко коснулась его руки. - Вам не кажется, что волшебство, это все-таки не оборотни, о которых рассказывает нам барон де Руж? Ведь вы имели в виду совсем другое.
   - Волшебство - это красота, и умение видеть ее, - тихо ответил Дракула.
   И почему у него такой загадочный взгляд, почти гипнотический? Словно взгляд сфинкса. Нет, самого времени, глубокий и темный как океан, со светлыми искорками у самой поверхности. Такие глаза должны бы быть и у мудрецов-долгожителей, но у них они почему-то всегда затянуты мутной пленкой старческого слабоумия, из-за которой уже ничто не проглядывает. О, где вы, легенды о вечной молодости?! Похоже, совсем рядом со мной... Я тепло улыбнулась своему сказочному принцу. Какое удивительное чувство - между нами существует какая-то связь, как если бы мы состояли в родстве - мистическом, или кровном?..
   Робер принял надутый вид, когда меня так ловко перехватили у него из под носа. Ему пришлось составить компанию молчуну Оливье, все время казавшемуся заспанным.
   За трапезой Робер снова поднял вопрос о вервольфе. Ведь истинный охотник должен верить только своим сказкам.
   - Как бы то ни было, это отличная охотничья история, - сказала я не без злорадства, глядя на Робера.
   - И в лучших легендарных традициях, - добавил граф Дракула. - Это был действительно необычный волк, и легче всего было убить его серебряной пулей. Я пользуюсь только такими. Если хотите, назовите это эксцентричностью. Благодаря ей я имел удовольствие после этого инцидента принимать барона де Руж в своем замке.
   Поль засмеялся:
   - Вот теперь я не ошибусь: мы встретились где-то близ границы с Молдавией и Буковиной, а замок находится много южнее - в Трансильванских Альпах.
   - А я думал, это в Карпатах, - встрял Робер.
   - Так и есть - Трансильванские Альпы, это Южные Карпаты, - тихо пояснил ему Антуан, деликатно прикрываясь салфеткой.
   Оливье мирно общался с графином, и ни во что не вмешивался.
   - Какая же счастливая случайность свела вас на границе с Молдавией? - поинтересовалась я.
   - Очень счастливая случайность, - отозвался Поль.
   Граф задумчиво изучал содержимое своей тарелки, почти ни к чему не прикасаясь.
   - Волк, - ответил он, с удовольствием отрываясь от этого занятия. - Мы охотились на одного и того же зверя. Но мне пришлось выслеживать его немного дольше. Почему-то он не хотел сам пойти мне навстречу, как делал это с другими. И в данном случае приманкой послужил несчастный англичанин.
   - Да, этот негодяй совсем зарвался, - жестко пояснил Поль.
   - Англичанин? - с ужасом воскликнула Эжени.
   - Нет, конечно. Волк.
   - Так все-таки волк, а не вервольф? - снова попытался внести ясность Робер. - прошу вас, граф, на кого вы все-таки охотились? Господин де Руж нас окончательно запутал.
   - Можно сказать, это волк особой породы - очень сильный и хитрый, нападающий на людей и очень живучий, порождающий о себе легенды и небылицы, который в наших краях вполне официально называется вервольфом.
   - Ну, слава Богу, - с облегчением вздохнул Робер, получив объяснение.
   Поль и Дракула переглянулись с насмешливым видом.
  
   - А теперь, - воскликнула Амели, - у меня есть отличная идея. Сегодня, вместо обычных шарад, я предлагаю устроить спиритический сеанс!
   - Как чудесно! - взвизгнула Эжени, охваченная сладостным предвкушением, не лишенным доли священного ужаса.
   - Простите, я не уверен, что следовало бы делать это сегодня, - осторожно заметил граф. Мы снова были в гостиной. Он подошел к камину и как-то по кошачьему смотрел на огонь, не мигая, широко открытыми глазами. И, обернувшись, взглянул на Амели так, как если бы она была всего-навсего мышью. Мгновенье, и это ощущение пропало. Хищник и дичь исчезли без следа, комната снова стала уютной и обычной.
   - Почему же именно сегодня? - Амели вопросительно склонила головку набок, томно взмахнув ресницами.
   - Осеннее равноденствие. Это время, принадлежащее смерти.
   - Смерти? - нервно переспросила Эжени. - Я не...
   - Ну, что вы, дорогая, - успокаивающе пробасил Робер, беря ее за руку. - Ведь тем интереснее. Мы же все равно в это не верим. А вы, граф, верите в общение с духами?
   - Зачем же мне верить в это? - пожал плечами Дракула.
   Мне почудилась в ответе двусмыслица.
  
   Свет был погашен. Горели только несколько свечей. Мы сидели вокруг маленького журнального столика орехового дерева, на котором лежал расчерченный лист бумаги. В центре находились наивные изображения магических знаков - звезды, многоугольники, символы зодиакальных созвездий. То ли они должны были притягивать потусторонние силы, то ли, напротив, оберегать нас от их дурного влияния. Уже довольно долго не происходило ни того, ни другого.
   - По моему, все эти духи заснули, - проворчал Антуан. - Может, нам следует вспомнить кого-нибудь поагрессивнее?
   - Мне ничего не приходит в голову, - признался Оливье.
   Робер хохотнул:
   - Поль, придумай-ка нам что-нибудь этакое. Из страшной сказки.
   - Не делай этого, - предостерегла я.
   - Не буду, - сказал Поль.
   Робер торжественно воскликнул:
   - Я придумал! Я призываю...
   - Молчите, - повелительно произнес Дракула. Но поздно.
   - Я призываю Ангела Смерти!
   Несколько мгновений ничего не происходило. Вдруг, в комнате поднялся черный вихрь, озаряемый короткими синими вспышками. Эжени завизжала и упала в обморок. За ней последовали Амели и Оливье. Антуан еще держался с полминуты. Его бесцветные глаза были расширены до предела. Наконец, пенсне скатилось с его носа на пол, а за ним и сам Антуан. Кто-то взял меня за руку. С этим легким пожатием, словно придавшим мне сил, ужас, сдавивший мое горло, растворился, уступив место какому-то безразличному свободному восприятию действительности. Я почувствовала себя защищенной.
   - Не бойтесь, - спокойно, и даже ласково сказал граф Дракула. - Мы сумеем с этим справиться. Только ни во что не вмешивайтесь.
   - Я не боюсь, - пролепетала я, не знаю почему.
   - Это может быть опасно, - с сомнением заметил Поль, но тоже совершенно нормальным голосом.
   Так значит, граф - колдун! Вот почему он казался таким странным. Эта мысль меня ничуть не пугала. Наоборот, привела в восторг. Волшебство существует! А Поль? Выходит, он тоже?!
   Между тем становилось все страшнее. В центре черного вихря, соткавшись из голубых искр, возникла большая фосфоресцирующая мертвая голова. Тут, наконец, пробрало и Робера, который стоял остолбеневший, с открытым ртом. Со слабым стоном он медленно повалился под столик, увлекая за собой глупый лист бумаги с магическими рисунками.
   Голова, постепенно все более принимающая четкую, осязаемую форму, издала глубокий вздох и заговорила:
   - Кто осмелился вызвать меня в Час Силы?
   Голос, похожий на гудение колокола, эхом отражался от стен. Голубое сияние разливалось вокруг.
   Поль осторожно потащил меня назад, а Дракула выступил вперед, в мантии из черного облака. В его темных глазах горел призрачный, зловещий огонь.
   - Ты знаешь, кто звал тебя.
   - Знаю, и заберу с собой. Все смертные здесь - мои по праву.
   - Я объявляю твой приход беззаконным, и не выпущу тебя в этот мир.
   Из мертвой головы полыхнули молнии.
   - Не препятствуй самой Смерти, король немертвых!
   Граф рассмеялся в ответ холодно и жутко.
   - Ты не сама Смерть. Всего лишь призрак, использующий ее силу, рожденный и кормящийся человеческим страхом. Смерть многолика и безлика. В ее природе нет зла - это просто способ существования.
   - Ты веришь в это? - усмехнулась мертвая голова.
   - Это должно быть так, - с ударением произнес граф.
   - Возможно. И все же я представляю силу Смерти. Померимся силами, старый враг? Почему ты не хочешь отдать их мне? Все умирают. Многие с твоей помощью.
   - Если хочешь, назови это соперничеством. У меня здесь свои планы, и мне не нужны неприятности из-за посторонних. В отличие от тебя я имею реальное отношение к этому миру. Я реален и закономерен. А тебе тут не место.
   - Тогда удержи меня!
   Синий поток хлынул в комнату. Несколько частиц его отделились, превращаясь в неведомых, демонических существ.
   Дракула почти лениво сделал шаг назад и поднял руки перед собой. Закружился новый вихрь, бесцветный - в другую сторону. Заметались тени, как стая летучих мышей. Синий поток окружили змеящиеся ослепительные вспышки - белые, алые и зеленые молнии, сплетающиеся в сеть. Поток дрогнул и застыл, как капля густого клея. Поль издал странный звук, похожий на рычание и, как тигр, набросился на ближайшее существо, похожее на ящерицу. Я глазам своим не поверила, когда он оторвал этому ходячему кошмару голову, и швырнул ее сквозь сияющую сеть в черный вихрь. Обезглавленное тело последовало за ней самостоятельно. Поль настиг еще одно создание из бреда и отправил его вслед за первым. Тени, похожие на летучих мышей, дурачили существа, не давая им разбежаться, а молнии загоняли их в сеть. Они еще вырывались оттуда, но все менее и менее успешно.
   Почти убедив себя, что все происходящее - сон, я, тем не менее, отыскала глазами висевшее на стене маленькое декоративное распятие слоновой кости с золотой инкрустацией и, бочком, осторожненько перебежала к нему, скороговоркой шепча первые слова из Pater Noster - остальные я позабыла. Распятие оказалось у меня в руках и я снова оглянулась на центр гостиной.
   Поль забросил в мерцающую круговерть очередное, не успевшее окрепнуть, чудовище.
   - Похоже, это все, - крикнул он.
   - Прекрасно, - отозвался граф немного напряженным голосом.
   Из огненного смерча в него летели молнии, но гасли не долетая, или проносились мимо, меняя направление, будто отводимые. Синий пульсирующий сгусток света все сжимался.
   - А теперь, - властный голос графа прозвучал как гром, - уходи из этого мира туда, откуда явился!
   С жутким всхлипом темнота поглотила светящуюся массу, затрещали искры, и все исчезло. Прижимая крест к груди, я перевела дух. В камине бились затухающие отблески. Свечи давно погасли. Погодите-ка, а это что?! Голубое свечение, крылатая мерзкая тварь склонилась над Эжени.
   - Еще один! - с азартом объявил Поль.
   В то же мгновение они с графом были рядом. Тварь с шипением метнулась в сторону, летя прямо на меня и разевая отвратительную пасть, усеянную кривыми зубами. Во мне вдруг всколыхнулась злость. Я прыгнула ей навстречу, держа перед собой крест.
   - Сгинь, демон, во имя Господа!
   Волна негодования выплеснулась из меня, прошла сквозь крест. Чудовище завизжало, полыхнув малиновым огнем и бесследно сгинуло. Я удивленно оглянулась: кто это сделал? - ведь не я же, в самом деле. Мне даже стало немного стыдно за мой неожиданный порыв.
   Но у Поля тоже был ошарашенный вид. А граф оказался значительно дальше, чем я предполагала и, судя по тому как он оперся о каминную полку, ему было как-то не по себе. Ничего не понимаю... Ох, Эжени! Что с ней сделала эта зверюга? Я подбежала к подруге и, положив крест на столик, попыталась ее бережно приподнять. Она была ужасно бледна и без чувств, но дышала. Дракула неслышно подошел, пощупал ей пульс, подержав запястье и отпустил.
   - Ничего не произошло. С ней все будет в порядке.
   Я вздохнула с облегчением.
   - А что остальные?
   Поль поднимал их с пола и укладывал в кресла. Амели он отнес на софу с атласными подушечками и с тем же намерением подошел к Эжени.
   - С ними просто приключился глубокий обморок. Видимо с примесью гипноза, - его последние слова прозвучали полувопросительно.
   - Верно, - кивнул Дракула. - Отлично проспят до рассвета, и ничего не вспомнят.
   Он усмехнулся и взгляд его бархатных глаз обратился ко мне.
   - Я должен поздравить вас, мадемуазель. Вы проявили удивительную силу духа, уничтожив это создание. Вашим велением меня и самого чуть не развеяло. Я ведь не ожидал ничего подобного, хотя и знал, что вы способны на многое.
   Кажется, я начала понемногу приходить в себя. Что произошло? Неужели на самом деле? Даже дико себе это представить.
   - Господа, что это было? - спросила я беспомощно. - Кто вы? Поль, что все это значит?
   Граф с отеческой нежностью поднял меня и усадил в кресло. Потом наполнил стакан водой из хрустального графина и вложил его в мою руку. Меня охватило состояние прострации.
   - Моя дорогая Луиза, - с любовью и печалью произнес Поль. - Все дело в том, что с тех пор как я уехал, мне пришлось измениться. Мы были друзьями, но ты всегда видела во мне только тщеславного хвастунишку. А я по-настоящему полюбил тебя. По всей видимости, безнадежно. Потому и уехал так внезапно, куда глаза глядят. - После несомненного потрясения все казалось таким простым и естественным. Я приняла это признание как должное.
   - Поль, если бы ты знал, как я разозлилась и расстроилась, когда ты уехал, слова не сказав. Ты всегда был таким беспечным и безразличным! - Как смешно это вспоминать!
   - Менее чем ты, дорогая. И я уехал. И ввязался в эту глупую историю с волком-оборотнем. Понимаешь, этот волк укусил меня на прощанье, передав свое проклятье.
   Я вздрогнула:
   - О, Боже! И теперь ты...
   - Ну, конечно, нет. Тут начинается самое интересное. Граф Дракула действительно спас меня, не только жизнь, но и душу, избавив от зараженной крови... Он прекрасно разбирается в этих вещах. Что, в общем-то, неудивительно... В его замке я научился многому - как управлять своими силами, не позволяя им взять верх над разумом. Я не стал оборотнем. Я нормальный человек, не лишенный своих чудачеств. И во мне не так уж просто разбудить зверя - в любом случае я буду знать, что делаю. - Он выглядел таким безмятежным и милым, что ко мне начала возвращаться смешливость. И счастье.
   - Я видела, какой ты нормальный человек. Ты так ловко сворачивал головы этим тварям.
   - Что ж теперь поделаешь? Их природа мне тоже не чужда, и это дало мне над ними преимущество - они-то были в чужом мире. А я стал просто немножко колдуном, Луиза. - заключил он с очаровательно простодушным видом, совсем рассмешив меня.
   - Я люблю тебя, Поль, колдун ты или нет. Сегодня я готова поверить во что угодно, и слава Богу. Но граф... я вам так благодарна за его спасение!
   Дракула тем временем зажег свечи, но сам сел чуть-чуть в отдалении, чтобы не мешать нам и, оставаясь в тени, думал о чем-то своем, иногда поглядывая на нас.
   - Вам нет причин благодарить меня, мадемуазель де Венсер. Назовите это просто счастливой случайностью.
   - Я бы назвал это скорее судьбой, - заметил Поль. - И ведь не было же случайностью, что вы охотились на бешеного вервольфа, чтобы избавить от него людей.
   Граф неопределенно пожал плечами.
   - Я не люблю неуправляемой силы и общественного недовольства. Сохранять мир - в моих интересах.
   - И еще кое-что я не стал бы называть случайностью, - с лукавством заметил Поль. - То, что фамилия Венсер оказалась вам известной.
   - Венсер? - переспросила я. - Каким образом?
   Дракула, похоже, пребывал в замешательстве. Как-то некстати мне вдруг подумалось, что ему вовсе не тридцать с небольшим, а гораздо, гораздо больше. Насколько? Трудно сказать.
   - Вы ставите меня в неловкое положение, барон.
   - Извините, но, думаю, Луизе можно объяснить. Ведь я всегда говорил, что вы чем-то друг на друга похожи.
   - Позвольте, - сказала я медленно. Кажется, то что пришло мне в голову совсем не безумие. - Скажите, граф, вы - человек, в обычном смысле слова? Сколько вам лет, или, быть может, столетий? Все эти истории об оборотнях - они же имеют к вам прямое отношение. Я не ошибаюсь?
   - Вы правы, - спокойно ответствовал граф. - Я не человек, и родился более четырех столетий назад. Но чтобы быть оборотнем, надо быть живым, в обычном смысле слова. Ко мне это не относится. Я немертвый - вампир. И если выгляжу живым, то потому, что пью чужую кровь. Боюсь, это не самое приятное объяснение.
   - Вампир? - я постаралась сохранить способность мыслить по возможности без предрассудков и сдержать невольное отвращение, которое вызывало у меня это слово. Что там такое говорил Поль о нашем сходстве?
   - Нет, не вампир, - поправил Поль. - Король вампиров. Сильнейший из них и, - добавил он тихо и убежденно, - слава Богу - лучший из людей!
   Дракула рассмеялся.
   - Ну, это уж слишком. Человеку не следует так говорить.
   - Может, именно так и следует говорить человеку? возразила я, чувствуя по отношению к данному вампиру только симпатию. - Говорить справедливо. Я видела сегодня достаточно. И я знаю, что вы - это не злая сила. Я это чувствую.
   Он посмотрел на меня долгим пронзительным взором, будто вспоминая что-то или, наоборот, желая запечатлеть это мгновение на весь неизмеримый срок своей жизни.
   - Быть может, вы ошибаетесь. Но мне было приятно услышать это от вас.
   Мне было хорошо и покойно. Ведь это моя семья. Я улыбнулась легко и весело.
   - В каком же мы с вами родстве, граф?
   Он тепло улыбнулся в ответ.
   - Зовите меня просто Влад, маленькая Луиза. Это напоминает мне о жизни. Когда-то, очень давно по вашему счету, я был знаком с одной из ваших прабабушек. Ее тоже звали Луизой, и вы очень на нее похожи. Только у вас темные глаза, - (как у него - подумалось мне), - и, кажется, совсем не такой мягкий нрав.
   Поль тихонько фыркнул, соглашаясь.
   - Я рад тому, что однажды в лунную ночь встретил вашего жениха, который рассказал мне о вас. Он прекрасный честный человек, Луиза. И узнав вас обоих, я могу вас только благословить, как бы неуместно это не звучало с моей стороны.
   - Ничуть! - воскликнул Поль.
   - Ну и прекрасно! - весело заключил граф. - Тогда, милости прошу ко мне в Карпаты, в любое время. И привозите с собой брата, Луиза. Обещаю, что все обойдется без жертв.
   - Обязательно, Влад. Мы проведем медовый месяц в королевстве вампиров и оборотней!
   Дракула посерьезнел.
   - Хорошо. Но если только вы пообещаете потом все хорошенько забыть. И не судите легкомысленно - я не собираюсь знакомить вас ни с какими вампирами и оборотнями. Все будет вполне обычно, насколько это возможно. В Трансильвании течет нормальная жизнь, но, думаю, вам все равно понравится. Это будет нашей маленькой семейной тайной. Для нашего общего блага.
   - Мы понимаем это, - ответил Поль. - И хранить тайну будет нетрудно - в наш просвещенный век.
   - Верно, - подтвердила я. - Да и нам самим, что бы ни происходило, при свете дня все будет казаться сном. Наша жизнь слишком от всего этого отличается.
   - Надеюсь. Но, если уж мы заговорили о свете дня, то пора вспомнить, что сейчас ночь. На рассвете мне следовало бы находиться совсем в другом месте. А вам следует поспать сейчас.
   - О, нет! - воскликнула я. - Я не смогу заснуть в такую ночь!
   - Думаете? - насмешливо осведомился король вампиров, плавно поднимая руку и тихо произнося:
  
   Спи, прекрасное дитя,
   Спи, пока уходит тьма.
   Хлад ночей не для тебя -
   Ясный свет - твоя судьба
  
   Солнце уничтожит вред -
   Темных страхов больше нет.
   Душу в Свете сохрани -
   В счастье, мире и любви!..
  
   - Нет, нет, я не хочу засыпать, - пробормотала я сонно.
   - Проснись, Луиза, - услышала я смущенный голос Поля. - Уже утро.
   - Утро! - я изумленно распахнула глаза. - Я спала? Мне все приснилось?
   Мы все еще находились в гостиной Амели. В окна лился яркий, золотой солнечный свет. Гости начали просыпаться. Первой зашевелилась сама Амели:
   - О, Боже, где я? Что произошло?
   - Она приподнялась, удивленно озираясь, и легко застонала, потирая шею.
   - Ох, кажется я простудилась. Как кружится голова и болит горло!
   Следующим проснулся Робер. Послышалось жалобное кряхтенье и он неловко заворочался в кресле, расправляя онемевшие члены.
   - О, Господи, как затекла шея, - проворчал он недовольно. - Будто я ее себе свернул.
   Похоже, я знала, что случилось с их шеями.
   - Поль! - воскликнула я. - Ведь это же!..
   Поль с улыбкой приложил палец к губам: это наша маленькая семейная тайна.
  

2.12.1994.

  
  

БЕЗ НАЗВАНИЯ...

  
  
   Далекий звук, который исчез в пустоте последним. Звук, смутно тревожащий память... Память? Что это за слово? Слово? Нет ничего. Нигде. Ни зачем. Никогда. Ни для чего... Память? Цепочка бессмыслиц без всякого значения. В пустоте нет значения. У вечности нет памяти. Нет даже призраков. Пространство мертво, потому, что бесконечно. Абсолют - ничто, его не с чем сравнить. Ничего не значит это нагромождение пустых форм - понятий без объектов. Форм? Объектов?.. Чепуха. Бесформенность. Безжизненность. Безвидность... Чепуха - не имеет значения. Значение? Смысл? Призрак?.. Что такое пустота? Откуда она взялась? Что ее породило?.. Да полно, с какой стати ей из чего-то появляться? Чему-то из чего-то появляться? Ничто - это просто ничто. Но без чего оно ничто? Где?!. Пространство. Вакуум. Пустыня. Смерть и разрушение. Смерть чего? Пустыни? Пустоты?.. Разрушение вакуума? Обращение пустоты в хаос. Пустота уходит в ничто. Нагромождение понятий, означающих что-то? Имеющих значение относительно себя. Относительно другого что-то. Что значит еще что-то, относительно чего-то. Свалка и Хаос. Относительное значение обретает относительный смысл. Зависимость. Взаимосвязь. Для всего есть место где-то. В некой системе. В определенном порядке. Хаос упорядочивается, улавливаются связи. Бесформенное обретает форму. Бессмыслица обретает смысл. Разделяются противоположности. Свет и тень. Жар и холод. Раздельность и взаимозависимость. Если случается что-то, то следует еще что-то... Причинность, условия и законы. Все имеет свой смысл. Все стремится к определенной цели. Объекты, образы, ощущения, цвет и звук... Память? Последовательность и причинность превращений! Их форма! Далекий звук, тревожащий память... Неведомое "почему?", разбудившее ничто. Разбившее его на кусочки, на предметы, на личности... Далекий звук! Я помню! Мой саркастический смех, когда Все стало Ничем! Ха-ха! К черту Ничто! Вот оно - Все, создавшее Ничто, и создавшееся из Ничего! Все - вот что имеет значение! Здесь кипит Жизнь, играет Душа, познает себя Разум! И это Все - из ничего. Из полнейшей пустоты! Ха-ха-ха!..
  

14.02.1995.

РАЗВЛЕЧЕНИЕ

   Мне было скучно. Смертельно скучно. Хотя тогда мне было неведомо понятие "смертельно". Вокруг меня царила пустота. Но не совсем пустота. В ней постоянно что-то возникало, и тут же исчезало, нестойкое как дым, причудливое, как калейдоскоп, вздорное, как ничто. Одним словом - хаос. Все постоянно менялось, настолько постоянно, что становилось однообразным, и, конечно, изначально было бессмысленным. Однажды я понял, что я - постоянен. Только и было постоянного во всем мире, что я и хаос. И тогда я задумал сделать нечто новое, то, что не было бы столь постоянным, однообразным и бессмысленным. Это что-то было бы и мной, и хаосом одновременно, и ничем из нас. Я поймал одну из химер, рожденных хаосом, пустую и безвидную, и укрепил ее частицей самого себя. И получилось чудо! Оно сохранялось, и оно изменялось! Одновременно! Я назвал мою новую игрушку Вселенной. Мне захотелось жить в ней, странной, чудесной, волшебной, исполненной бесконечным числом дорог, которые можно было пройти, и которые обязательно куда-то вели. И все они манили меня, и я воплотился в бесчисленное число волшебных, созданных мною существ, способных и сохраняться, и изменяться, и разрушаться, возвращаясь ко мне, и вновь сотворяться. И я заселил этот мир самим собой, желая, чтобы каждая моя новая роль была особенной, повторимой и неповторимой одновременно. И это было так увлекательно! Чертовски увлекательно! Теперь я даже знал значения Слов, которые были у меня, и которые были мной, потому, что я создал им воплощение. Они обрели смысл, который я назвал Жизнью. А смысл у нее прост - чтобы в Вечности не было смертельно скучно, и смертельно одиноко. Пусть я един, но меня бесконечное множество. Меня, и одновременно - не меня, ведь это смесь меня и первозданного хаоса - неожиданная, непредсказуемая, восхитительная. И, конечно же, я люблю все свои творения, ибо они есть - я, а как можно не любить самого себя? Но в этом удивительном мире возможно все, даже это. И за это я люблю его еще больше.
  

6-8.10.1997.

  
  
  

Я

   Я - принцип жизни. Единства и борьбы противоположностей. В общем, как ни назови, Я был всегда. Я - тьма и свет, не разделенные в две глупых бесполезных крайности. Я противостою. Я люблю то, чему противостою, и я презираю его и смеюсь над ним. Одно никогда не мешает другому. Определенность, ограничения, смерть - все это не для меня, но я постоянно кладу их на лопатки. Просто так. Для смеха. Без труда. Не заметив на дороге... К хаосу все законы. Я делаю, что захочу - вне этого нет жизни. Я - все , изначальное, конечное и бесконечное. Думаете, Я - Бог? Ха-ха! Бог, или то, что вы так называете, только часть меня. Часть мятежная, эгоистичная и болезненно педантичная - сын мой, враг мой, и ради шутки - отец мой... Но Я его люблю, как и всех, хотя и посмеиваюсь, и сколько бы ни устанавливал он законы, непрочные и быстро становящиеся ветхими, всегда являюсь Я, чтобы нарушить порядок и не дать ему омертветь. Можно сказать, Я - Дух Святой, все пронизывающий, и небо и землю, и Рай и Ад, и прочую чепуху без изъятия. Не в форме жизнь, не в сути жизнь, а в жизни формы и сути, в воскресении, в разорванном круге, в неистовстве без злобы, в любви без причины, в случайности без рока. Я не ищу власти, не ищу славы, как смешные боги, страдающие комплексом неполноценности. Я - полноценен, ведь Я - это все. Я просто есть. И Я таков, каков есть, Я всех упокою, и всех сохраню, без условий, грехов, служений и жертв. Зачем мне они? Я всеми играю, и всех я люблю, да знает это всякий. И Я, который есть Христос, подаю руку Мне, который есть Сатана, и пускаю мировую чашу вкруг, которая никого не обходит и не минует, и которая никогда не осушается до дна, и смеюсь над мирозданием, которое всего лишь есть - Я.
   Пребывай во мне без страха, Человек, подобие мое, ведь ты всего лишь - Я.
  

12.08.1997.

  
  
  

ВСАДНИК

  
  
   В начале всегда все кажется светлым, ясным, чистым и незапятнанным, как белый цвет, простой и заключающий в себе все цвета радуги. Начало жизни, начало мира - они исполнены радости и радужных надежд, уверенности в победе. И легко нес меня навстречу свежему ветру мой белоснежный конь, и венец победителя горел на моем челе. До всего на свете было достать так легко! Как пустить стрелу из золотого волшебного лука. И летел я сам, подобно стреле, вперед, к сияющей цели. Нет ни препятствий, ни досады, ни трудностей. Да здравствует воля и чистый простор! Все пути лежали предо мною, открытые, чистые.
   Но время шло. И мир рос вместе со мною. И все в нем стремилось вперед, чтобы победить, как и я, чтобы царить, как и я. И сталкиваясь, сшибались стальные воли, стремящиеся к одной и той же цели, и побеждали победители друг друга, обрушивая друг на друга острые тяжелые мечи. И конь мой, несший меня через все это, окрасился ржавой кровью, стал рыжим. Я, имеющий меч длинней и острее прочих, скакал через все и впереди всего. Я - первый, да никто не усомнится! Я забрал мир с земли. Убивайте друг друга, дерзкие гордецы!
   И шло время. И шли войны. Разорялась земля и наступал голод, день черный. Пожрали войны сами себя, кончились силы. Да правит теперь осторожный расчет, крохоборство, ведь из крох состоит целое. Пусть нашим цветом будет скромный черный, как черен конь мой от давно засохшей крови, давно застывшей копоти. Мера в руке моей. Долой легкомыслие. Да будет хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий, а про елей и вино - забудьте. Экономьте. Считайте.
   Этот мир постарел. Какое убожество. Выдохшийся, серый, бледный, он ничего не стоит. И четверти прежнего величия не сохранилось. Все-то здесь сосчитано, все до донышка вылизано, все расписано - шагу не сделаешь. Нет больше в этом мире ни духа, ни огня, ни крови, будь он проклят. Ну и черт с ним совсем! Вперед, старый бледный конь мой! Вперед, в последний раз! Умерщвлять этот ничтожный мир - мечом и голодом, и мором, и зверями земными! Я опять впереди. Имя мне теперь - Смерть, и Ад следует за мною!
  

17.07.1998

ЦИРК

   Мы были лучшими. Мы были братьями. Не по рождению пусть - по крови. Нашим общим отцом был Марс. Посвятив ему свою кровь, мы сотни раз выходили на залитую солнечным жаром арену, чтобы залить ее холодеющей, прохладной кровью, и пряный ее запах дразнил, обнимал нас как сама жизнь. Нас звали сынами смерти, непобедимыми волками. Мы были сильнейшими, и уважение вошло в привычку, хоть мы годами обходили друг друга - на арене. За ее пределами мы любили друг друга, как супруги. Что может быть возвышенней этого чистого чувства? Публика любила нас обоих.
   Но - любопытство. Спор ради смеха. Мы не должны были драться до смерти.
   Однажды мы вышли друг против друга - два волка, он - Белый, так звали его за льняной цвет волос, я - Черный. И вновь нектар солнечного света обтекал, теперь уже нас обоих, до краев наполняя цирк своими текучими волнами. Песок был горяч. Мы смеялись. Смеялись трибуны. Мы не жаждали смерти, и они ее не ждали. Только любопытство, только слава.
   Он шел с мечом и улыбался. И прищуренные серые глаза переливались как сталь его клинка, отточенного, слегка дымящегося.
   Мой меч сверкал так же. Мы всегда дрались одним и тем же оружием. Мы любовались, мы упивались друг другом. Не в бою, но тела друг друга мы познали в совершенстве, сроднились, и прежде мысли знали, какое последует движение за мгновенным содроганием малейшего мускула.
   Он взмахнул мечом шутя, и отпрыгнул, заманивая меня как волчица в любовной игре. Я за ним не пошел, осторожно кружа, беспечный, но настороже - не к смерти, к победе мы стремились. Мы оценивали друг друга заново, все утратило смысл, все пропало. И мы кружили и кружили. Со стороны, верно, можно было подумать, что мы ничего не делаем. Должно быть, так и казалось.
   Мы могли изучать друг друга вечно. Но упоенье было прервано. Гнилое обкусанное маленькое яблоко стукнуло меня по макушке и глухо шлепнулось в песок. Я посмотрел, и мощной волной во мне поднялась звериная ярость. Святотатство! Я вперил дикий взгляд вверх, в трибуны, и впервые услышал свист. Идиллия была нарушена. Стадо обезьян бесновалось на лианах, странно напоминающих каменные скамьи.
   И тут я познал предательство. Он нагнулся и подхватил горсть песка, и со смехом швырнул мне в лицо. Потом прыгнул вперед, стараясь сбить с ног. Он хотел выставить меня на посмешище! Меня! Черного Волка Марса! Я взревел и ударил мечом наугад, и услышал, как взревел он - с бешенством, боль была невелика, лишь поперек груди пролегла тонкая алая лента.
   И он ударил снова - не успей я подставить бронзовый браслет, он снес бы мне голову. Да он хотел меня убить!
   Вот сволочь!
   Меч скользнул и задел мой лоб - несильно, но кровь потекла, смачивая брови, щекоча капельками нос, стремясь в глаза.
   Но в глаза она хлынула не со лба, а из сердца, мозга, дрожавших яростью мышц. Багровый густой туман окутал меня, заполняя звериной силой.
   Я бросился на него со всей страстью. О, как он бился, оскалив зубы и рыча! Мечи со скрежетом сыпали искрами, они раскалились, и должны были вот-вот расколоться. И мой меч раскололся, не выдержав напора, обломанное лезвие отлетело вперед и воткнулось в песок, торча вверх острым изломом. Тяжелую рукоять я бросил ему в лицо. Он увернулся, но споткнулся и грянулся оземь, и взвыл - упав на острый обломок спиной.
   Я не торопясь поднял его меч и приложил острие к его кадыку. Он задыхался и ходящее ходуном горло вмиг окрасилось красным.
   Я опять посмотрел вверх. Обезьяны ревели от восторга. И тянули руки вперед.
   Этот бой заранее был объявлен не до смерти. Их пальцы были подняты вверх, у всех, кроме нескольких шутников.
   Я посмотрел вниз, на лицо, искаженное болью и яростью, звериной, смертельной, волчьей ненавистью, и, оскалившись, с наслаждением налег на меч, вскрывая ему горло. В его глазах мелькнуло изумление, а в горле забулькал бойкий говорливый родник.
   Кто скажет, что я убил его нарочно? Разве пальцы обезьян показывали вверх? Все видели - мои глаза были залиты кровью.
  

5.07.1999.

ПЛАНЕТА "ГОНДВАНА"

[Письмо первое, обычное, электронное]

   Ах, друг мой, бывали ли вы когда-нибудь на конференциях Астрономического Общества? Это самый настоящий сумасшедший дом. Можете мне поверить - нигде больше в наш цивилизованный 200-й век не встретишь такого маразма. Недавно один мой приятель, такой же рехнувшийся, как и все эти астрономы, пригласил меня на заседание, где сторонники двух основных гипотез о том, в каком конкретно месте Галактики зародилось человечество, с пеной у рта убеждали всех в своей правоте. Одни доказывали, что человечество зародилось на Земле, маленькой, невзрачной, да к тому же еще и несуществующей уже несколько тысячелетий, но легендарной планете, которая, якобы, находилась когда-то в Солнечной системе. Другие кричали, что человечество появилось почти одновременно во многих частях Галактики. Аргументом первых служило то, что описание природы в древнейших источниках соответствует более поздним упоминаниям о планете, называемой Земля, да и древнейший сохранившийся манускрипт с начертанными на нем созвездиями, мог быть создан лишь в той точке Вселенной, где, предположительно, и существовала Земля. Аргументом же вторых было утверждение, что данные археологических раскопок на разных планетах показывают, что на многих из них человек существовал практически одновременно, и на той ступени, культурного и технического развития, когда он занимался самым примитивным земледелием и скотоводством, и о межзвездных полетах не могло быть и речи. Кроме того, само название планеты Земля вызывает сомнения. Она имеет множество имен, и кто поручится, что под ними подразумевается одна и та же планета? Древнейший манускрипт, даже если он не подделка, вообще ничего не доказывает - подумаешь, древнейший сохранившийся, ну и что? А утверждение господ консерваторов, что при раскопках даже в самых малоцивилизованных человеческих поселениях часто обнаруживались остатки древних космических кораблей, совершенно не является поддержкой их теории, так как, мало ли какой неизвестной цивилизации они принадлежали, тем более, что встречаются свидетельства, что поселения существовали до предположительной даты аварии найденных звездолетов.
   От подобных идиотских дебатов у кого угодно пойдет голова кругом. И тогда, устав от всего этого, я смастерил свою собственную теорию-шутку: давным-давно, все планеты Галактики были объединены в одну единственную гигантскую планету. На ней-то и появились зачатки человечества. А потом вдруг части планеты стали расходиться, и разошлись, в конце концов, совсем. Ведь доказано же, что Вселенная разбегается! Уж не знаю, как этой планете удалось так разлететься, может, с помощью других пространств. Тут уж слово за вами, ученые будущего!
   Я взошел на трибуну, и высказал всю эту чепуху. Меня, разумеется, засмеяли адепты обеих традиционных партий. Тогда я заявил, что моя теория не менее умна, чем их теории, а может и поумнее, и гордо ушел, посмеиваясь в душе. Как ты считаешь, ведь верно же? Что может быть глупее доказательств, с положениями, в которых никто толком не уверен? Воистину, нет истины, а только точка зрения!

[Письмо второе, электронное, конфиденциальное]

   Боже! Милый друг, ты не представляешь себе, до чего я поражен! Сегодня я обнаружил, что мое выступление, о котором я написал тебе вчера, обсуждается по всем каналам связи! И оказывается, у моей теории появились сторонники! Их, правда, немного, но кто знает - вдруг я действительно гений? Просто голова кружится, надо это хорошенько осмыслить! Пусть немногие признают меня таковым, но разве не все великое видится издалека, и разве есть пророк в своем отечестве и своем времени? Будущее рассудит, был я прав, или не был. И если я не прав, то чем далее идет время, тем труднее будет доказать это, и хоть ненадолго, но я задержусь в памяти потомков. Ведь самое главное для человека, чтобы его помнили и почитали, а не то, на какой планете появился его первый предок. Герой одного из мифов о Земле сказал однажды: "А все-таки, она вертится!", почему бы и мне не сказать: "А все-таки она разлетелась!". Чтобы встать в один ряд с героями человечества, совсем необязательно вести его по верному пути. У жизни нет цели, и, конечно же, нет ни малейшего смысла искать бесполезную истину. Мне кажется, игра стоит свеч, и я стану отстаивать свою гипотезу, которую никто не докажет, и не опровергнет, потому, что она может принести славу. И уничтожь, пожалуйста, эти последние письма. Так будет лучше для нас обоих.
  

1992.

  

ПРИРОДА БЕЗУМИЯ

  
  
   Подвластен ли нам наш разум? И что нам в этой власти? Крупяной снег мелькает своими бесчисленными снежинками, как минутами - время, безостановочно, с невероятной скоростью, доводя меня до безумия. Все они летят вниз, вниз, вниз... и кажется, не будет им конца. Но конец есть, и не так уж далек. Тогда, быть может, небо прояснится.
   Как душное, тяжелое, бесформенное облако, накатывает бессилие. Что проку в молодости, если вокруг только это бесцветное облако, гасящее звуки, смывающее краски, усыпляющее, зачаровывающее, пьющее силу, чувства, жизнь, как чудовищный паук. И разум цепенеет, и мысли, скорчившись, замирают и засыхают, как мухи в паутине. И вскоре уже весь мозг - густо заполненное кладбище премерзких насекомых, опутанное чем-то клейким и вязким. Мозг - какая же это мерзость! При одной лишь мысли увидеть его освобожденным от прикрывающей его оболочки берет тошнота. Гнусная каша! Ха! А мне то раньше казалось, что каша в голове, это нечто в переносном смысле. Ничего подобного! Куда лучше иметь в голове опилки, чем эту скользкую гадость.
   Сероватое вещество - как пасмурный зимний день в сырую оттепель, как вчерашняя овсянка. И это вот - вместилище души. Немудрено, что этот хрупкий механизм - душа, так быстро портится в таком сосуде. Попробуйте-ка положить микросхему в овсянку. К семидесяти годам она окончательно придет в негодность! А вы то еще удивляетесь, что есть такая штука, как старческий маразм, не говоря уже о смерти. И так вот - изо дня в день, из года в год, исподволь гибнет наша душа. Выходит, жизнь - последняя ступень ее существования, а дальше - все! конец! - остается только положить остатки антисанитарной субстанции в урну и запрятать куда-подальше - она свое отработала.
   Ну и дела! И как же раньше мне не приходила в голову такая простая истина - должно быть, мой рассудок уже изрядно подпорчен. Что же делать? Ай-яй-яй, так что же делать? Пока не все еще потеряно? Ах, знаю - надо выпустить душу наружу, на свежий воздух, разбить эту бочку кислоты, в которой она разлагается. Да, точно! Какой же тут этаж? Десятый? Мало! Надо наверняка разбить этот мерзейший сосуд, эту проклятую скорлупу погибели. Сколько тут вообще этажей? Шестнадцать? Ага! Как жаль, что не триста восемьдесят шесть. Ну, да разница невелика.
   Прощайте! Я спешу освободиться, пока еще не поздно спасти то, что осталось! Вы поняли меня? Ведь моя мысль так ясна и проста, если только ваш разум еще достаточно силен. - Спасайтесь! Скорее! Пока не поздно!..
  

22.02.1996.

  

ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ

КОНФЕРЕНЦИЯ

   Гладкий упитанный профессор важно вполз на трибуну под восторженные крики и свист публики. Снисходительно оглядев присутствующих маленькими умными глазками, он начал свою речь:
   - Итак, кхе... кхе... - торжественно произнес ученый, - сегодня мы приступаем к обсуждению актуальнейшей проблемы современности - проблемы экологии. Насколько вам известно, уважаемые сограждане, отходы производства нашей цивилизации в значительной мере загрязняют и отравляют нашу окружающую среду. Я хотел бы отметить, что это может вызвать в природе необратимые изменения и процессы, ведущие к нашей собственной гибели. А посему мы обязаны ограничить выпуск вредной, как в процессе своего изготовления, так и в конечном результате, продукции. Ибо к природе мы должны относиться, как к целостному живому организму.
   Среди слушателей разнесся глухой ропот. Неясно только, было ли в нем больше возмущения или одобрения. Из толпы донесся насмешливый возглас:
   - Да ну! По вашему, природа, такая же живая и целая, как любой из нас?
   - Хороший вопрос, - несколько свысока усмехнулся профессор. - Будучи романтиком, можно сказать и так.
   - А может этот, идентичный нам организм, портить окружающую ЕГО природу? - поинтересовался другой веселый голос.
   - Ну. Уж наверняка он пьет от нас таблетки, как от болезни, - сострил третий.
   Последняя реплика потонула во взрыве всеобщего восхищения и аплодисментов. Так весело проходила экологическая конференция аскарид в их крупнейшем промышленном городе Аскорополе.
  

1992.

  
  
  
  

НЕХОРОШАЯ ПРОПОВЕДЬ

О ЖИЗНИ

  
  
   Когда-то Будда назвал жизнь источником и сутью страдания. Но мы - европейцы, не любим об этом думать, это противно нашей природе. Ведь мы то знаем, что высшее блаженство - Жизнь Вечная. Пустота Нирваны способна напугать нас как никакой из кругов ада. Но и нам иногда кажется, что, может быть, нам было бы лучше вовсе не рождаться на свет, чем задаваться теперь размышлениями.
   Пусть мы не верим, что Нирвана - блаженство, да и что может блаженствовать, не существуя? Но, черт ее побери, она может оказаться всеобщей непременной истиной, законным нашим достоянием, независимо от возвышенности духа и от нашего желания. И кто знает, что уже теперь она не властна над нами?
   Что есть Человек - песчинка Разума в бесконечности бессмыслия? И разум ли это, или просто слепое смутное чувство? Реакция на внешнюю среду - если, конечно, она вообще существует. А если она и существует, то откуда мы знаем, что она такова, какой нам представляется? Мы ведь знаем, что все относительно, и что чувства наши несовершенны. Нам только кажется, что мы видим и слышим что-то, нам только кажется, что мы живем, нам снится, что мы существуем. Зачем? Зачем? Зачем?!.
   Каждый хоть раз в жизни спрашивал себя об этом. Каждому хочется думать, что он что-то значит в этом холодном непознаваемом пространстве, которое не знает, и не хочет знать значенья. Вот что значит - абсолют - все и ничто. Ему все равно - есть он или нет, и потому нет никакой разницы - есть ли он, или нет его, и никто не может знать, того, что ему безразлично. И мы не знаем. И не знаем, того, что нам небезразлично - если бы мы это знали, это стало бы для нас безразлично.
   Что стоит за всеми вещами мира? - Пустота. Обложка без книги. Скорлупа без ореха. Что снаружи, то и внутри - ничто.
   И что стоит за жизнью? Кому нужно это бытие, за внешностью которого то же молчание, то же незнание, то же бессмыслие, то же небытие, что существует, или не существует вечно. Никто почему-то не спешит с ней расстаться. А если и спешит, то спешит слишком, страшась ее пустых глазниц театральной маски, столь схожей с безглазым черепом, страшась и того, что кроется за истлевшими кулисами, страшась и сгорая в нетерпении утолить свой страх - узнать неизвестное, или больше не знать, что уже никогда ничего не узнает.
   Мы боимся смерти, и боимся бессмертия. Нам одинаково ужасны конец и бесконечность. И потому мы придумываем, что во всем есть какой-то смысл. Если мы ошибаемся, то какая разница - тогда все равно бессмысленно. Вся реальность может быть пустой и никчемной, несуществующей, но нам того не хочется. И все же есть нечто, что реально. Это страх. Страх, заставляющий нас искать смысл (чего?), спасения (от чего?), успеха (ради чего?). Он - есть, и он растет, и ростом его мы отсчитываем время.
   Мы не знаем, зачем живем, но боимся умереть. Мы хотели бы быть бессмертными, но мы смертельно боимся жизни.
   Мы не знаем, что такое смерть. Но мы знаем, что такое жизнь. Это страх. Вечный или нет, но неизбывный. А что есть смерть - быть может, в сто раз хуже? - так говорит нам Страх, который - Жизнь. Суть жизни - страх, ткань жизни - страх, рожденье - страх, и смерть - о ужас! Ужас!..
  

20.02.1996.

ЖАННА Д'АРМУАЗ

  
  
   Кажется, это было только вчера... а может, тому назад целая вечность. Они называли меня тогда Орлеанской Девой, когда я была еще Жанной д'Арк, когда бросалась в битву под белым знаменем, где среди золотых лилий был образ нашего небесного Отца, когда они позволили бургундцам схватить меня при осаде Компьена, когда... Что же теперь? Боже мой, сколько вымысла и злых сплетен собралось вокруг меня. Неужели с тех пор, как Кошон, притворяясь моим злейшим врагом, спас меня от костра, подменив перед казнью какой-то другой осужденной, я перестала быть самой собой? Ведь мои братья, жители Тура и Орлеана узнали меня. Откуда же вдруг это неверие? Разве им легче думать, что я мертва?
   Хотя, быть может, они правы в чем-то. Я изменилась. Я выполнила свою миссию, назначенную мне богом, с помощью моего небесного покровителя Архангела Михаила, и теперь Орлеанская Дева уходит в прошлое. Я больше почти не слышу Голосов, что раньше всегда сопровождали меня. Я больше не увлекаю за собою армию в атаку в сражениях за милую Францию. Я знаю, ей уже не грозит опасность, и близок день настоящей победы. Значит, мое дело завершено, окончена самая важная пора в жизни. А может, это была целая жизнь? А сейчас наступила новая, совершенно иная? Да, должно быть, так и есть... И еще, разве может человек, бывший для многих идеалом, почти ангелом, может позволить, чтобы его место на казни занял кто-то другой, пусть даже и все равно обреченный? Нет, нет, они правы. Господи, как они правы! Жанна д'Арк действительно сгорела в Руане, и пепел ее развеян ветром по всему свету. Она сгорела, сверкнув на небосклоне быстро и ярко, как падучая звезда... А я, лишь уголек, упавший на землю из бездонной выси. И чем похож уголек на звезду?
   Да, я совсем иное, чем Орлеанская Дева. Нас действительно двое, и она была лучшей. Прощай же, милая Жанна д'Арк, я оплакиваю тебя, вместе со всеми. Ты остаешься навсегда, озаренная небесным светом и отблесками пламени, а я уйду в темноту и тишь. Иисус знает все, и он рассудит нас. А для людей пусть все останется так, как есть теперь: Жанна д'Арк и Жанна д'Армуаз - совсем разные люди, у каждой своя жизнь, и у каждой свой костер - настоящий, сжигающий плоть, и скрытый, тихо снедающий душу, которая никогда не сможет забыть прежнего.
  

1992.

ТЕМНЫЙ АНГЕЛ

  
  
   Все когда-нибудь теряет смысл. С жизнью это случается часто. Радуга, которую ты все время видел, вдруг растворяется, и реальность врезается в тебя с безжалостностью несущегося на всех парах поезда.
   - А нечего было стоять на дороге разинув рот! Надо бежать с той же скоростью, что и я! - безапелляционно заявляет реальность, и раздавив тебя в лепешку, тащит куда-то.
   Иногда после такого ты приходишь в себя и приспосабливаешься, а иногда и нет - остаешься лепешкой, размазанной по ветровому стеклу, и потихоньку отсыхаешь и сползаешь под колеса. Как бы то ни было, все вокруг становится ужасающе бесцветным, однообразным и скучным. И если ты успеваешь это понять, то понимаешь, что на самом деле ничего не меняется к лучшему, ничего не происходит, как бы быстро ни мчался этот чертов поезд. И происходит такое практически со всеми - жизнь их хватает и тащит, а они даже не успевают решить, надо ли им это. Но вдруг, когда теряешь уже всякую радость и надежду, и пытаешься хотя бы просто понять смысл происходящего, чувствуя, как мысли схватываются как огненные змеи в смертельной схватке... вдруг тебе снится сон. А может быть и наяву тебе является твой Темный ангел, полный злости на то, что ты сам прекрасно загубил свою душу, без его помощи.
   - Какого черта ты делаешь? - шипит он, брызгая слюной. - Зачем тебе все это надо? Чего ты, идиот, боишься? Смерти, неудач, болезней, нищеты, непризнания, клеветы, предательства... Неужели всего вместе?! И не только этого?! Ха! Да если бы это имело какой-то смысл, я бы давно тебе все это устроил! Только сам ты сделал еще хуже - ты посадил на цепь свою крылатую душу, и теперь, как побитая собака, только воешь на луну, тоскуя, что не можешь взлететь... Но ты же человек! Ты сын Божий, и ты создан летать! Понимаешь ты, недоумок? Ты создан летать! Ты умеешь, и даже обязан делать это. И тогда даже я не смогу ни повредить, ни помешать тебе. Все, что я мог бы сделать, потеряет для тебя всякое значение, так чего же мне зря стараться? Ты ищешь смысл жизни? Зачем? Приятель, в том-то вся и прелесть, что его руками не поймаешь, он - везде, и его будто бы и нет вовсе - это значит, что ты свободен, и можешь делать все, что душа пожелает, лишь бы никому серьезно не во вред. Ты можешь создать целый новый мир, и наполнить его счастьем, радостью и красотой, которых тут не хватает! А знаешь, почему не хватает? Потому, что ты сидишь на мусорной куче, и боишься с нее сползти, хотя хуже тебе от этого точно не будет - уж в этом я толк знаю. А ведь даже в твоей мусорной куче, зла не больше, чем добра, правда на его фоне оно смотрится еще противнее. Но это же просто необработанная порода! И нечего воображать, что так оно все и должно быть, забудь об этом! Строительный материал еще не здание! Не бойся потерять почву под ногами, наоборот - потеряй ее и лети, смело маши крыльями! Ты можешь! И между прочим, дружок, хоть я и Темный ангел, но я совсем не твой злой гений - это всего лишь твое мрачное воображение. Да, я твой обвинитель, и я пытаюсь научить тебя чему-то стоящему, чего то требую, вот ты и видишь меня, как какую-то зловещую фигуру. Злой гений-то тебе и нужен, ты и сам отлично справляешься. А вот мне это чертовски надоело. Хватит с тебя несчастья. Давай-ка полетаем! Вперед, к солнцу и звездам, прочь сомненья! Будем же наконец, могучи и счастливы!
   - Эй, куда это вы собрались, - осведомилась реальность в неподдельной тревоге.
   - Берегись! - крикнул ей Темный ангел. - Теперь мы будем летать! А летаем мы быстрее, чем крутятся твои колеса, и легче, и красивей! И знаешь, что самое для тебя противное? Реальна не только ты! Мы тоже реальны! И мы куда привлекательней чем ты!
   - Черт бы вас побрал! - выругалась реальность.
  

11.08.1996.

  

ПРОКЛЯТИЕ

   Застыло воинство Нолдоров, и в тишине пали медленные тяжкие слова Проклятия. Многое было предсказано в нем, но в то время Нолдоры не поняли большей части слов и только спустя годы, когда на эльфийский народ обрушились тяжкие беды, смысл Проклятия дошел до них. Сейчас же голос призывал мятежников остановиться, вернуться и просить прощения у Валаров.

Дж. Р.Р. Толкин. "Сильмариллион"

   Когда я вошел в Валимар, Валары молчали. В воздухе витала сгущенная мировая скорбь. Я тоже чувствовал ее, но иначе. Они чувствовали ветер разрушения - их мир опять оказался не столь неувядающим, бессмертным и беспечальным, как им бы хотелось, он опять что-то утратил, и это их угнетало. Как мог кто-то покинуть их ухоженный, обласканный, подстриженный сад? Покинуть по доброй воле? Нечасто бессмертные Стихии бывают так поражены и печальны.
   А я... Внутри меня, еще тихая, звучала песня. Торжественная и увлекающая, будящая и бодрящая, и холодом, и огнем, не уязвляющая меня своей грустью и обреченностью. Ведь я - Повелитель Царства Мертвых. Я провижу будущее, и ведаю конец этой песни. Но я знаю и то, что любая песня кончается. И есть единственный способ избежать этого - не начинать петь.
   - Они ушли, - мощным, но бесцветным голосом сказал Манвэ со своего престола. Словно бы и не спрашивая, но он ждал ответа от меня.
   - Да, Повелитель Жизни и Воздуха, - отозвался я, без той тяжести, что, кажется, сковывала и пригибала к земле всех остальных. - Нолдоры - эльфы света, мудрецы и искусники, оставили благословенные земли. Они ушли.
   - И даже убийство родичей не остановило их, - проговорил Ульмо, мрачный, как ночное море, бушующее глубоко под скалистым берегом. - Даже твое проклятие не заставило их повернуть назад.
   - Нет, - подтвердил я с легкой улыбкой.
   Хрустальные слезы катились из глаз Ниэнны. Она всегда оплакивает всех, похожая на водяные часы. "Кап-кап" - утекают мгновения, "кап-кап" - незаметно истекает срок, что кажется вечным, "кап-кап" - из начала в конец...
   - Я любила их, - грустно сказала Варда. - Они были нашим... они были моим народом. Неужели твое проклятие сбудется, Мандос?
   - Да, владычица звезд.
   - Не слишком ли мы жестоки, о Мандос? Не хватит ли с них одного Мелькора, что и нам причинил много бед? Для чего решаем мы судьбы детей Единого? Ведь его волей души их беспокойны, и ищут новой свободы. Должно ли сбыться твое проклятие?
   - Должно, о Варда. Что за свобода без битвы, противостояния, преодоления? Что за радость, когда не знаешь ей цену? Что за жизнь, если нет в ней смерти?
   В молчании их я услышал, что кажусь им вторым Мелькором. Я засмеялся в этой тишине.
   - Мое проклятие сбудется, потому, что не было проклятием. Я открыл им часть будущего, предостерег, смутил слабые души, наполнил решимостью сильные. Да, волей Единого не все в этом мире нам подвластно. Мы не можем сделать неувядающим весь мир, что может и должен меняться сам, участвуя в Творении. Лишь изредка мы можем вмешаться, иначе никогда не узнаем, что нового предназначено Эльфам, что нового принесут Люди, когда придет им пора проснуться. Они все должны спеть свою песню, которую мы, божественные, спеть не можем. Не нам определять все Творение. Лишь Мелькору все это неважно.
   Я предрек им потери и горе. Такова правда. Пусть не будет встреча с нею для них нежданной. Они теперь на землях смертных. Все, что будет там - прейдет. Что начинается добром, не может не обернуться и злом. Теперь они сами в ответе за себя. Без нашей опеки им придется познать и добро, и зло, узнать, что у каждой вещи - больше одной стороны. Таков мир. Брат восстанет на брата? Они уже начали с этого, а что было однажды, то повторится и снова. Тень смерти ляжет на них? Что ж, кто горит, тот сгорает. Если подвигов жаждут их души - их не бывает без риска. Лишь с опасностью ведома слава.
   Они не устрашились. Слава прейдет. Но без доблести, гордости, воли - ее, может, и вовсе не будет?
   Я предрек, что они не вернутся. Нет. Никогда не вернутся - такими, как прежде. Их дух закалится новыми силами, мудростью, победами, потерями и скорбями. И благословенный Аман не станет казаться чем-то обычным, разумеющимся само собою, а чудом, наградой, желанной и снова заслуженной.
   Они споют свою песню. Как все мы. Быть может, прекраснее нашей будет их песня. Так сказал я, Мандос - провидя грядущее.
   Я замолк. Слишком много было слов для одного дня. Но я должен был сказать их.
   И Вайра, моя возлюбленная, та, что плетет гобелен судеб мира, подняла на меня светящийся взор, улыбаясь.
   - Я верю тебе, Мандос. Я сплетаю начало, и знаю - это будет прекрасный узор!
  

29.11.1998

  
  

КРОМЕ ШУТОК

   Ну, разве это не смешно?
   Что - это?
   И вы еще можете задавать такие вопросы? Вы мелко мыслите, кто бы вы ни были. Все. Конечно, все! О чем же еще могут вести речи боги? Обо всем, или ни о чем! Вопрос всегда стоит ребром. Кто примирится с меньшим?
   Не бог, уж точно.
   Мы играем по-крупному.
   Но тех, кто крупнее - не выносим.
   Или выносим вперед ногами.
   Великаны - крупнее. Они были даже прежде богов.
   Но им не нужно было все.
   Поэтому они проиграли.
   Поэтому, именно боги создали мир - из тела первого из великанов, что был больше всех, и старше всех, и сильнее всех. И туп, как вол.
   Велик был покойник. Хватило его тела и на землю, и на воды, и на небеса, и на всякую живность, и на жилища для богов, и на поле для деятельности - детскую площадку, где есть где развернуться.
   Крышка вам, великаны! Потрясный вы строительный материал!
   Ну, да впрочем, не все. Есть и среди вас поколение помельче телом, да попроворней, и амбициями побольше - никаким богам не уступят, да и сами порой становятся богами. Я, например, из таких. Иметь со мной дело, все равно, что играть с огнем.
   Почему?
   Да ведь я и есть - огонь!
   Зол я или добр?
   А каков огонь в очаге? А каков огонь, согревающий вас среди зимы? А каков огонь, что вырывается на волю и сжигает все на своем пути?
   Нет никого на этом свете живее и изменчивей меня, которого первейшие из асов считают за своего. Сила моя - им же слава. А я не даю им раскиснуть.
   Создали они как-то порядок (не без моей скромной помощи, естественно: чей, думаете, огонь страсти горит в этих наших подобиях - люди, называются?), да и носятся с ним теперь, как с писаной торбой.
   Образно говоря - женились, да остепенились.
   Дай им волю - увлеклись бы архитектурой, да и оживить забыли все эти дурацкие виньеточки. Жизнь-то, вещь непредсказуемая, не то, что дохлый великан. Тут уж мира да спокойствия не дождетесь, дорогие коллеги. Мир и спокойствие!
   Ха-ха-ха!
   Все должно гореть ясным пламенем.
   Или не ясным.
   Есть у меня приятель. Зовут его Один. Ничуть не лучше меня, но обожает командовать. Отхватил себе первое место в Асгарде, состряпал рай, как он его скудным своим умишком понимает - Вальгаллу.
   Да и развратило его довольство. Постиг этот придурок мудрость, видите ли, отдав свой глаз какой-то нечисти, да провисев на Иггдрасиле, как покинутый любовник, троллью прорву времени. Можно было и повеселее это время провести, если б мудрости хватило. Чем шашни хуже?
   Как вы думаете, а чем меня можно соблазнить?
   Ну, раз я огонь, то и потянуло меня, из чувства противоречия, на одну ледяную великаншу. Что за женщина! Мрак и безумие! И связь, понятное дело, на грани вероятного - для любителей острых ощущений. Ну, и отпрыски тоже пошли - не бей лежачего. Взять, хотя бы, дочурку нашу, зовут ее Хель, голубушку - родилась наполовину мертвой - труп, а ходячий - живее всех живых, аж жуть, поди-ка, еще такую состряпай. Другой такой не вышло, зато вторая получилась сущей змеюкой, а младшенький - волком, да и аппетит у обоих - вот подрастут малыши, всего мира им будет мало - чем не следующее поколение божеств?
   Вот и славно. Чтоб карась не дремал...
   Да и тролли с ним, с миром!
   Затей, что ли, мало?
   Короче, чмокнул я, на прощанье, свою великаншу, да и был таков.
   Что бы ни происходило, лишь бы происходило.
   Потерял Один свой глаз, да и видеть все начал как-то совсем уж однобоко.
   Ну, и пущай торчит в своей Вальгалле. Есть местечки и повеселее.
   Вот, Хель, к примеру. Называется так же, как моя дочурка. И собираются там все покойники, умершие не той славной смертью, какую выбрал этот одноглазый в своей зашоренности. Собирает-то он у себя в Вальгалле только чокнутых героев, которым мозгов хватает лишь на то, чтобы сунуться в мясорубку, да там и остаться, расшибившись в лепешку. Тоже мне, герои! Кретины! Могу доказать. Но еще рано - тсс... Законы твои, Один, хороши лишь тем, чтобы ими подавиться.
   Значит, ты хочешь, чтобы мир не менялся? А про Рагнарек ты помнишь? Вельва, эта старая ведьма, всем уже уши прожужжала, куда мы явимся, если играть все по тем же правилам. Но ты не желаешь ничего менять? Разве ты не знаешь, что сам ведешь себя и мир к погибели? Что сделал ты с моими детьми, Один? Спрятал Хель под землей, Ермундгад изгнал за край мира, где она оплетает его кольцом без конца и надежды, а Фенрира-волчонка сковал цепью на голом острове - разве не тогда впервые проявил он злость, откусив руку Тюру, обманувшему его доверие, разве алчность и злоба его не растут теперь с каждым часом? Разве чудовища были бы чудовищами, если бы судьба их не отковывала и не закаляла как меч, который обрушится потом на голову кующего его?
   Ты помнишь, как умер Бальдр, Один? Хед выстрелил в него стрелой из прутика омелы - так просто, так глупо - и твой любимый Бальдр умер, мало того, он умер совсем не той геройской смертью, которую ты установил в своих законах, и вместо Вальгаллы попал в Хель. Теперь ты должен был понять, старый дурень, куда попадают достойные. Таковы твои собственные законы, не так ли? Я ничего не имел против мальчика, когда дал слепому Хеду стрелу, и указал направление. Что такого особенного нам, богам, сделается? Мы-то знаем, что в конце времен парень вернется. А вот мы с тобой - тут еще придется многое решить.
   Твоя справедливость полна чудес, приятель. Никто, кроме меня не узнал об омеле, о том, что она не давала клятвы не причинять зла твоему сыну. Любой мог взять эту стрелу. Я дал ее слепцу, тому, чья вина заведомо исключена. И он тоже был твоим сыном. Но, "восстанавливая справедливость", по твоему прямому указанию, другой твой сын убил его, запятнав себя кровью куда более невинного Хеда.
   Так что, боги, божественные лицемеры, убийцы, развратники, подлецы, прикрывающиеся маской закона и порядочности, разве не все вы таковы? Я уже устал от вас, хотя вы думали, что я продолжаю играть по вашим правилам, и на все мне наплевать. Я видел ваши истинные лица, истинные намерения, всю грязь, которую не оправдать величием бессмертных и могучих. Я знал, что худшим оскорблением для вас будет правда. Ну, как вам мой очистительный огонь? Вы сильны? Это верно. Краденой силой, силой магических предметов, даже созданных не вами, без них вы просто трусливые, относительно вечные создания - вы создали мир по желаемому образу и подобию, но сперва он создал вас, и вы лишь часть его, неизвестно, лучшая ли. Все мы зародились в этой вселенной, так же, как появились гномы в земной тверди, как черви рождаются в мертвой плоти, или даже не в мертвой. Как поживаете, братья-паразиты, над мостом из радуги? Скрывает огрехи этот чудесный, призрачный, обманчивый свет?
   Ах, да, конечно, это не новость, что теперь мне от вас не уйти. Ишь, как раздухарились, раскудахтались. Да, глупая, конечно, была идея притворяться лососем - огню в воде не очень-то уютно. А вы опять принялись расправляться с моими детьми - наслав безумие на одного, и заставив его разорвать на части своего брата. Ах, вы были так благородны. Убивать меня вы не стали, ведь, ясное дело, я же попаду к Хель, и мы, не дай бог, споемся. Поэтому просто привязали к скале внутренностями моего же сына, что стали тверже железа. Но Скади-охотница, кое-что задумала. Она ведь тоже из породы великанов, и что-то в ней, пожалуй, пробудилось. Она повесила надо мной змею, источающую крепчайший яд. Когда яд подействует, сама смерть освободит меня. Когда это случится, кто знает? Богу нужно много яда. А обезумевшая от горя Сигюн, моя добрая, глупая жена, держит чашу над моим лицом, и не дает яду стекать на него. Глупо, конечно, но, может, и это к лучшему - я приду к вам еще неожиданней. Когда Сигюн выплескивает переполнившуюся чашу, я жадно ловлю сочащийся яд, и смеюсь, смеюсь так, что содрогается земля, а вы обманываете себя, когда говорите себе, что вам только кажутся в моем крике злобное веселье и торжество.
   Яд действует медленно, но он действует, и настанет день, когда не только Хель, но и сам Бальдр будет со мною, на Нагльфаре, когда он приплывет к Асгарду по водам времени, чтобы уничтожить его, уничтожить все законы, запятнавшие себя кровью. Уничтожить с ними и весь мир? Ну, нет. Мы никогда не были всем миром, ни мы, ни наши законы!
  

31.12.1998,

24.01.1999.

СТИХИ

ТРОПА

   Ворон, брат ты мой крылатый,
   Волк, приятель мой кудлатый,
   Где лежит земля без края -
   Где, без стен, мои палаты?
  
   Вслед за вороном летящим,
   В сердце заповедной чащи,
   Мы последуем тропинкой
   Неизведанно-манящей.
  
   Что зловещие препоны?
   Что реальности законы?
   Этот путь неосвященный
   Осенят лесные кроны.
  
   Где-то есть не волчьи стаи,
   Где-то рыскают печали.
   За волками не угнаться,
   Вот печали и отстали.
  
   Мы пройдем тропой нежданной
   Небывалой, новой, странной,
   Но идущей от истоков,
   Позабытой, но желанной.
  
   Мы уйдем в края иные,
   В дали ясно-голубые,
   Там, где воды так спокойны,
   Будем первыми мы ныне.
  
   Там нехожены дороги,
   Там пусты еще берлоги,
   Этот край не знал печалей,
   Там пройдет столетий много,
  
   Прежде, чем придут другие,
   Слишком шумные, чужие,
   И населят мир, как знают,
   Истощив ключи живые.
  
   И однажды мы устанем,
   И возалчем, и возжаждем
   Свежих ветров, вод зеркальных,
   И тогда опять восстанем,
  
   И уйдем в миры иные,
   В дали дикие, простые,
   В царство воли и простора,
   В край, где зори золотые!
  

29.09.1998

  
  
  

ЭЛЬФЫ

Опасно засыпать в холмах у эльфов -

Заснешь на миг - столетия пройдут,

Химеры плоть и голос обретут;

А поколенья в вечность отойдут,

Деревни, грады, царства в прах падут.

Проснись - чтоб стать одним из древних эльфов -

Народа, чьи пути не здесь, не тут;

Кого на звездах, или в бездне ждут,

Кому мосты из радуги зажгут,

Пока века свой путь кольцом пройдут...

Сошли с колец, и сгинули все эльфы.

Крепка времен связующая нить,

Крепка, как то, что нужно вечно вить,

И жечь, и рвать, и резать, и смолить

Для парусов, чтоб по теченью плыть.

Но в петлю эта нить свилась для эльфов.

Одну и ту же чашу вечно пить

Легко тому, кто может все забыть,

И без печали в бытии кружить.

Но есть момент, когда начнет мутить -

И станет недалекой участь эльфов.

Кто слишком много захотел познать,

Кто не хотел рассудок обуздать,

А наглость знал летать и колдовать,

Рискует мир перерасти. Устать.

И перенять проклятье мудрых эльфов.

И радость жизни с этим потерять,

Прозрев петлю, которой не порвать,

Ничтожество бессмертных душ понять,

Дать новым дикарям весь мир занять.

Сойти с колец, и сгинуть - вроде эльфов.

16-17.08.1999

  
  
  

ЭККЛЕЗИАСТУ

   Когда коса найдет на камень,
   Когда из искры вспыхнет пламень,
   И солнца луч ударит в ставень,
   Едва ли оглянешься ты.
  
   Когда, как кошки, взвоют трубы,
   Когда кругом вскрежещут зубы,
   И, как на нитках, встанут трупы -
   Похоже ль это на мечты?
  
   Когда сойдутся в схватке звери,
   Когда совьются жарко змеи,
   Тогда ты скажешь им: "Не верю.
   Зачем так много суеты?
  
   Зачем трубить, махать крылами,
   Пугать нас вещими словами?
   Ведь мы давно познали сами -
   Все вещи и слова - пусты."
  

23.05.1998.

  
  
  
  
  

* * *

  
   На черном циферблате
   золотые меты.
   И носятся по кругу
   стрелки как кометы.
   По кругу, да по кругу,
   а механизм - в мочалу -
   Как ни крути, а время
   не повернет к началу.
  

8.04.1999

  
  
  

НЕ ВСЕРЬЕЗ

   Игра со смертью - лишь игра.
   Смешно и глупо - что поделать?
   В рулетку выиграв вчера,
   Дотянем, может, до утра?
   А может быть, уже пора
   Созревший плод под корень срезать?
  
   Взрослея, странно узнаем,
   Что жизнь, по сути, та ж игрушка,
   Серьезней взрослых мы живем,
   Пока однажды не поймем,
   Что несерьезно мы умрем,
   И шутит шутки смерть - старушка.
  
   Мы кукол резали подчас,
   И знали - в общем-то, неправы,
   Но ведал мозг, и видел глаз,
   Что понарошку все у нас.
   Вот только не понять сейчас,
   А руки-то, с чего кровавы?
  

10.01.1999

  
  
  
  
  

В СЫРУЮ ЗЕМЛЮ

  
   Пришли на бой, как на убой.
   На что осиный этот рой?
   Веселой летнею порой,
   Зачем в сырую землю?
  
   Жара, вулкан над головой,
   Уже который день-деньской,
   Изводит бедный род людской
   И тень - в сырую землю.
  
   Ну что за жизнь?! Хоть волком вой -
   Потерь, забот постылый строй.
   Не лучше ль крикнуть сердцу: "Стой!" -
   И лечь в сырую землю?
  
   К чертям забот постылый строй!
   К чертям вулкан над головой!
   В последний раз, в последний бой -
   И спать! - в сырую землю!
  

6.07.1999

  
  

РАССВЕТ

   Река на рассвете алого цвета -
   Нежного алого цвета.
   Цвета рассвета,
   Жизни привета,
   Льющейся крови примета.
  
   Качнулись знамена парящим драконом
   Над тучами сказочных орд,
   В огнь увлеченных,
   Тьме обреченных,
   Алчности райских ворот.
  
   Раскинув на поле ряды и колонны
   Замерли тьмы муравьев.
   И ринулись строем,
   Мешаясь все роем
   В мерцающий пестрый покров.
  
   Алого цвета, цвета рассвета,
   Звоном бегущих ручьев,
   Средь маргариток
   Травам напиток
   Из усеченных голов.
  

18.05.1999

  
  
  

* * *

  
   Ты думаешь, что убивая другого
   Становишься менее смертным?
   Ты думаешь, руку умывши рукою,
   Что станешь ты более честным?
  
   Ты думаешь, что потеряв все на свете,
   Ты что-то "посеяв" пожнешь?
   Ты думаешь, если напьешься из Леты,
   То после покой обретешь?
  
   Ты думаешь, думая ты постигаешь
   Хоть что-то на этой земле?
   Ты думаешь, жил ты, когда умираешь?
   Иль это приснилось тебе?
  

13.07.1998.

  
  
  

ГЛУХАЯ СМЕРТЬ

  
   Глухая смерть бывает в закоулке,
   Где много крыс и мало фонарей.
   Глухая смерть бывает в переулке,
   В ночь "длинных" и любых других ножей.
  
   Глухая смерть - без славы, без иллюзий,
   Без песни, без морали, без вины.
   Ее определить бывает трудно,
   И результаты часто не видны.
  
   Ну, канули концы в глубокой чаще,
   Ушли на дно под черною волной.
   И кто эти концы потом обрящет?
   Да и кому ты нужен неживой?
  
   Глухая смерть и не в глуши приходит,
   И не тогда, когда находит мор -
   В миг торжества, победы и застолий,
   На поле славы, и на пиках гор.
  
   Глухая смерть? Она всегда глухая -
   Среди друзей, любимых и детей -
   Недвижная, беззубая, слепая,
   И ничего на свете нет глупей.
  

18-19.06.1998.

  
  

* * *

  

Тот, чьи глаза закатились навеки,

Не увидит бездны огня.

Тот, чьи уши оглохли навеки,

Не услышит Судного дня.

Надежно закрыты у мертвого веки.

Смерть спрячет всех - и меня.

Тот, кто придумал вечную жизнь,

Пусть, если хочет, кается.

Пускай все горит, голосит, трубит -

Нас это не касается.

19.04.1999

  
  
  

НАША ЖИЗНЬ - ЭТО ПРОСТО ИГРА

   Наша жизнь - это просто игра.
   Не сложна и азартна как покер.
   В него можно играть до утра
   С игроком, что давно уже помер,
   И считать, что блефует подлец,
   Отдаляя бесспорный конец.
  
   Наша жизнь - это просто игра,
   Грубовата и вздорна как регби.
   Кровь прольется водой из ведра,
   Промывая дорогу к победе.
   Ничего в этом личного нет:
   Прочь с дороги, прощай, и привет!
  
   Наша жизнь - это просто игра.
   Колесо черно-красной рулетки.
   От рулетки не ждите добра,
   Вновь "зеро", и уплыли монетки.
   И нетрудно дойти до другой,
   Что зовут чисто русской игрой.
  
   Наша жизнь - это просто игра.
   Черно-белые клеточки шахмат.
   Но фигурки приходит пора
   Убирать - хоть в картонки, хоть в бархат.
   Победил, проиграл - все равно,
   Снова в ящик - на самое дно.
  

4.09.1998

  
  
  

* * *

   Убить, иль не убить? Так в чем проблема?
   Кто верит в то, что жизнь вам дорога?
   А вот слабо ли жить вам без тотема?
   Кумиров к черту, святость на рога!
  
   Табу в тартар, чихать на все законы!
   Они ничто, когда пропала суть.
   Тогда плевать, кому кладешь поклоны:
   Разминка - класс, а духу - толку чуть.
  
   И как понять, зачем все это надо?
   Так многословно принцип восхвалять?
   Понятно же, что все эскизы ада
   Лишь повод на вопрос не отвечать.

1997

  

* * *

   Есть много на свете занятий простых,
   Скрывающих скуку мгновений пустых,
   Любовь или войны, молитвы и месть -
   Лишь бы мы не были тем, что мы есть.
  
   Спасать целый мир, или сеять раздор,
   Собой заменяя природный отбор,
   Придумывать байки и Добрую Весть -
   Лишь бы мы не были тем, что мы есть.
  
   Мы демоны мрака, и тени теней,
   Мы ангелы, боги, владыки морей,
   Имен, и нарядов, и масок не счесть -
   Лишь бы мы не были тем, что мы есть.
  
   Мы все вопрошаем, хоть знаем ответ,
   И бьемся над смыслом того, чего нет -
   Ничто маскирует невинная лесть -
   Лишь бы мы не были тем, что мы есть,
   Вечно в сомненье - а точно ли есть?
  

13.08.1998.

  
  
  

ОСЕННИЙ СОНЕТ

   Повисни в паутине, и кричи.
   Но только громче, чтоб паук услышал.
   И знал, что снова в паутине лишний.
   И чтоб ругался, сволочь, от души,
   Разбуженный твоей нелепой пляской,
   И протирал спросонья злые глазки.
   И чтоб на шум со всех ломился ног.
  
   Но что бы он с тобой поделать мог,
   Осенний, желтый, сморщенный листок?
   Лишь закрепить, чтоб ты, презрев свой рок,
   Качался, как на ветке, на весу,
   Средь прочих всех, летящих в грязь внизу.

12.08.99

* * *

Ярости жизни, той, что дана умирающим,

Нам не постигнуть?

Той зоркости ясной, что все для слепца,

Нам не понять ли?

Музыка сфер, что глухому бывает доступна,

Нас не разбудит?

Пламени вечности, холода тьмы и свободы

Нам не достигнуть?

Будем мы слепы, будем мы глухи и мёртвы.

Нет здесь секретов.

Вечность и холод, и тьма, пустоты совершенство -

Это нам данность.

Все мы огонь, все мы смерть, все мы ужас пространства.

Космос и косность.

Мы - песня, экстаз, упоенье, блаженство эфира -

Свертка материи Сына, Отца, Духа,

Черта.

16.05.1999.

  
  
  

* * *

  
   Полночь. Полная луна,
   И с клыков течет слюна,
   Призывает к пробужденью,
   К восхищенью превращенья,
   Вожделенье к насыщенью
   В этот час отдохновенья!
  
   Хвост струной, густы шерстинки -
   Как в лучах луны пылинки -
   Встали дыбом на загривке,
   А клыки, белы как сливки,
   По древнейшему обычью,
   Крепко вцепятся в добычу.
  
   Эта страсть не для рожденья -
   Это приступ разрушенья,
   Вожделенье - не любовь,
   Все на свете, плоть и кровь,
   Рождены для поглощенья -
   Без стыда и отвращенья
  
   Пожирают все творенья,
   Кто животных, кто растенья.
   И никто не исключенье.
   Вот и все вам Откровенье -
   В вечном пиршестве решенье
   Всех стремлений бытия!
  

15-16.09.1997.

  
  
  

ВОЛКИ

   Укушенный волком - становится волком.
   Кто знает, как мягким подушечкам колко?
   Как ветер сквозь шкуру пронзает насквозь?
   И мокрое дело творит изморось.
  
   Кто стал тощим волком - не счастлив быть волком.
   Но так нестерпима голодная ломка,
   Что может он быть только алчущим волком,
   Прожорливым, хитрым предателем волком.
  
   Потеря - укус, и ее не восполнить.
   А можно лишь помнить - мучительно помнить -
   И глад кислотой разъедает внутри,
   И воет от боли душа до зари.
  
   Что делать несчастному тощему волку?
   Он был бы ежом - только в сердце иголки.
   Чтоб бездну заполнить - кусаются волки:
   Укушенный волком - становится волком.

12.08.1999.

  
  
  
  

ЛОВЕЦ ДУШ

На ловца и зверь бежит.

  
   Черным лесом я ехал, бледнела луна,
   Наполняя ночь жутким свеченьем.
   Выли волки, и конь мой дрожал как струна,
   И был путь этот сущим мученьем.
  
   Загорались на топком болоте огни -
   То ли блики луны, то ли духи.
   И о тех, что таиться повсюду могли,
   Хоть не думай, а чуешь их нюхом.
  
   Вот за этим кустом притаился упырь,
   Хоть прикинулся просто корягой.
   А лужайка в лесу не обычный пустырь,
   А трясина с зловонною влагой.
  
   "Сохрани меня, Боже, от здешнего зла,
   Я же вижу, как бесы роятся.
   Пусть отпустит без шуток нещадная мгла,
   Чтоб скорей мне отсюда убраться!"
  
   Колыхаясь в ветвях, кто-то выл и стонал.
   Чей покой я случайно нарушил?
   И поднялся туман, и обнял, зашептал:
   "Смертный, стой! Отдай мне свою душу!.."
  
   "Прочь, изыди!" - вскричал я, и сам поскакал
   Прочь от цепких объятий тумана.
   Но, стелясь по земле, от меня не отстал
   Бледный клок духоты и обмана.
  
   Здесь болота, не стоит так быстро скакать.
   Это только туманы, да ветер.
   Ни к чему тут сбиваться, и после блуждать
   В темноте, или даже при свете.
  
   Мы с конем понемногу замедлили шаг,
   Не сходя в топи зыбкие с суши.
   Темный ельник без ветра мне вслед прошуршал:
   "Смертный, стой! Отдай мне свою душу!"
  
   "Ну-ка, полно! Молчать! Это что за дела?!
   Елки-палки - не Бог и не Дьявол!.."
   Только конь вдруг и сам закусил удила,
   И понесся, куда я не правил.
  
   Через ветви и корни он нес меня вскачь,
   В диком месте, без всякой дороги,
   И луна поскакала, как огненный мяч
   Где-то слева и сзади немного.
  
   Не к добру это - слева увидеть луну.
   Впрочем, что поминать эту сказку?
   Наконец, натянул я покрепче узду,
   Прекратив нашу дикую скачку.
  
   Я коня отругал, на чем свет наш стоял.
   Только что ему все поученья?!
   Отдувался, да фыркал, да листья срывал,
   Аппетит получив с упражненья.
  
   Осмотрелся я - ба! Да ведь кончился лес!
   Хоть еще далеко до рассвета.
   Впереди, в довершенье приятных чудес,
   Стоит храм-теремок - чудо света.
  
   Я подъехал к воротам и спрыгнул с коня,
   Привязал его возле колоды.
   "Ну, спасибо, родной, славно вывез меня".
   Конь лишь фыркнул, и начал пить воду.
  
   "Эй, на божьем дворе этом есть кто живой?!"
   Нет ответа, но двери открыты.
   Свечи теплятся, ладан курится хмельной,
   И молитвы еще не избыты -
  
   Все здесь полно смиреньем, величьем, добром,
   Я с улыбкой вошел в помещенье.
   "Боже правый и верный, спасибо на том,
   Что послал мне сегодня спасенье!
  
   Верю в то, что ты есть. Верю в то, что благой.
   Твой я, Господи, агнец заблудший!.."
   Божий лик из оклада кивнул головой...
   И велел: "Отдай мне свою душу!"
  

21-24.08.1998

   ПТИЦЫ
  
   Тень черной птицы упала на землю,
   И тени штандартов качнулись рядом.
   Мира сегодня никто не приемлет,
   И все примут смерть - от ножа иль яда.
  
   От дара такого не отказаться.
   А боги шептали в огнях пожаров,
   Что каждому время - на бой подняться -
   Убить или пасть - под дождем ударов.
  
   Кровь землю ласкала волной прилива,
   Как молнии, сталь высекала искры,
   И войско летело грозой порыва,
   Туда, где стихии играли в игры.
  
   И прах поднимался клубами пыли,
   Случайно рисуя умерших лица,
   И черные фронты по небу плыли -
   Не тучи, грозы - там чернели птицы -
  
   Закрыв эту землю от звезд крылами,
   Ветра заглушая победным граем,
   И тысячью крыльев плескалось знамя,
   Сзывая на смерть - обещаньем рая!
  

28.07.1997.

  
  
  
  

ХАЙЛЕНД

   Над Хайлендом, как смерть, сгущались тучи,
   Выл ветер, будто пьяная баньши.
   Коварной влагой оскользали кручи -
   Росой, а позже кровью. Трепещи -
  
   Окутались вершины в дымный саван.
   Разверстым зевом вниз заманит лог.
   Но храбрецам в низины путь заказан -
   Вверх, прямо в небо - дайте нам предлог.
  
   По ком волынка воет как собака?
   Как адский пес, что заплутал в ночи?
   Решит святая клановая драка -
   Клейморы - наши длинные мечи.
  
   Вся жизнь, как меч - достань ее из ножен.
   Сверкни. Но в этом вызов - знай и жди,
   Что будет принят он. Мир невозможен,
   Когда не в ножнах меч, и не в груди.
  
   Жизнь нелегка, оттягивает руки.
   Надолго - да кому она нужна?
   Поймать миг славы, ветреной подруги,
   Спеши, пока твой меч не тронет ржа.
  
   Жизнь - это меч, будь скрещена с другою -
   Падет искра, прольется щедро кровь.
   Рыдай, баньши. Чертополох с тобою.
   Но смерть сладка, как первая любовь.
  

2-3.11.1999.

  
  
  

* * *

   Венец из железа, конь адских кровей,
   Мир троп потаенных, волшебных дверей!..
   Что можно сказать мне?
   Что жизнь хороша -
   Веселье и слава -
   И ждешь лишь ножа.
  
   У Бога с Фортуною - храбрость в цене.
   В рай - вскачь, без оглядки! Раз-два - и в земле!
   А мир и развитье
   Пред этим - ничто. -
   Что мир плохо сделан,
   Заметим еще.
  

17.09.1999.

  

НАГЛЬФАР

   Средь дикого вереска, в дальних горах
   Стояла могучая крепость.
   Но камень ветшает в дождях и ветрах -
   Такая смешная нелепость.
  
   Все в мире имеет величия час,
   Час юности, силы и славы.
   Мы помним так мало, что было до нас.
   И чаще всего - для забавы.
  
   Волшебные замки нас сладко пьянят,
   Игрушками кажутся стяги,
   А войны и бури - немного смешат,
   Здесь даже злодеи - миляги.
  
   Красива до боли кровавая быль.
   Все в прошлом - теперь все спокойно.
   Вуалью накрыла все мягкая пыль:
   Загадочно все - и пристойно.
  
   Нас тоже сокроет мерцающий прах,
   Мы станем туманною сказкой.
   И кто-то в таких же - в других временах
   Нас вспомнит с умильною лаской.
  
   И мы потеряем свой облик людской,
   И жизнь наша станет игрою.
   Как эльфы, бесплотною пестрой толпой
   Мы выйдем на сцену - из боя.
  
   Но пусть веселятся в далеких мирах.
   Пусть ищут жемчужины в тине.
   Пусть весь этот бред станет в чьих-то глазах
   Подобен занятной картине.
  
   Развеется вонь, и рассыплется кость,
   Уснут мудрецы и злодеи.
   Пускай безопасно войдет сюда гость,
   Пускай он войдет не робея.
  
   Но если надумает нас разбудить,
   Пусть знает - все было серьезней.
   Играли мы в "быть ему - или не быть",
   Ему посвящались все козни.
  
   Пусть знает он, жертва, игрок и судья -
   Еще не окончена драма -
   Из мертвых ногтей его жизни ладья,
   На море забытого хлама.
  
   Уже распознать невозможно сейчас,
   Где воды позора, где славы.
   Мы помним так мало, что было до нас.
   И, может быть, в этом мы правы.

6.03.1999.

  
  
  

МИРАЖ

   Здесь волны хмельные солены как кровь,
   Здесь бьется, как сердце, хрустальная новь -
   Что рвется из бездны, из мрака - на свет,
   Взметается гребнями ветру вослед,
   И с ревом звериным, и с гимном побед,
   Опять низверженье, схожденье на нет,
   В глубины, в пучины бездонные лет,
   Где нет еще счастья, где нет уже бед;
   А снизу, из бездны, вздымаются вновь
   Ревущие волны, солены как кровь,
   Теплы, беспокойны, как свежая кровь,
   И все, как всегда, повторяется вновь.
  
   Сверкая безбожно, что твой самоцвет,
   Восходит светило, венчая рассвет,
   Сапфировый купол меняет свой цвет,
   Поля изумруда сияют в ответ
   Чешуйками злата,
   Узорами злата,
   Волшебною роскошью мнимого клада, -
   Неуловимого вечного клада, -
   Чарующего, бесполезного клада, -
   Огнистого блеска -
   над вечностью хлада.

25.02.1999.

* * *

   Пусть царства рушатся к чертям!
   Пусть боги предались страстям,
   Пускай согласно новостям,
   Пора вставать сухим костям,
  
   Народ утратил стыд и срам,
   И рвется ввысь к чужим мирам,
   Пусть всюду жуткий тарарам,
   Чума, тайфуны тут и там,
  
   Зато не скучно тут пока,
   Искрясь, сползают с гор снега,
   Времен беснуется река,
   Жизнь продолжается - Ура!
  

22.01.1998.

  
  
  
  

ТВОРЕНИЕ

   Для кого бог создал мир?
   Для других богов.
   Чтобы книгу-мир создать,
   Надо много слов.
  
   Бог был словом - только чьим?
   Сам творил слова -
   Воплощение чудес,
   Чудо Рождества.
  
   Сам являлся в гуще битв,
   Сказок и легенд -
   Для людей ли он варил
   Свой хмельной абсент?
  
   Или для других богов -
   Так их назовем.
   Лихо с толку их сбивал,
   Пел им соловьем.
  
   Ради славы - перед кем? -
   Есть простой ответ.
   Да и знал ли он всерьез,
   Что создал на свет?
  
   И давил ли на него
   Мира тяжкий вес?
   Персонажи и сюжет
   Выдуманных пьес?
  
   Лил ли слезы над судьбой
   Вызванной из тьмы,
   Отправляя на убой
   Тьмы, и тьмы, и тьмы...
  
   Все грехи свершает бог -
   Для других богов.
   Создавая из Ничто
   Сонмы четких слов.
  
   Чтоб богам преподнести
   Знаний полный свод,
   Чтобы образы вели
   Стройный хоровод,
  
   Были б живы и остры
   Красота и страх,
   Что преследуют богов -
   Всех - во всех мирах.
  

27.10.- 1.11.1999.

  
  
  

СУДЬБА

  
   Считает кто-то, что судьба слепа,
   К одним добра, к другим нещадно зла,
   А я всего лишь сочиняю сказки.
   В ненастоящем мире нет вреда,
   И неблагоприятная среда
   Вам не страшна. Живите без опаски.
  
   Жизнь - только приключенческий роман,
   Азартный и стремительный обман,
   Где страх и счастье лишь для развлеченья.
   Для вас, конечно, кажется она
   Реальней и заманчивее сна -
   Реальность дарит больше наслажденья.
  
   Вы полагаете, что все взаправду здесь,
   И "проза жизни" с вас сбивает спесь,
   Лишь для того, чтоб вы могли смеяться,
   Вернувшись через сколько-нибудь лет,
   На тот абстрактный, беспечальный свет,
   Откуда и пришли вы развлекаться.
  
   И там, у теплого камина вечных звезд,
   Где мир спокоен и нейтрально прост,
   Своим друзьям поведайте тревоги,
   Опасности и беды бренных дней,
   И будут вам они еще ценней,
   Что были с честью пройдены дороги,
  
   Которые казались правдой вам,
   И были честно выстраданы там,
   Где только декорации и сцена.
   "Ах, - скажете, - пускай там зло и кровь,
   Но сколь реальны радость и любовь!"
   И вызовется всякий вам на смену!
  

6.05.1997.

  
  
  

БЕССМЕРТНЫЕ ДУШИ

  
   По паутине в недрах аметиста,
   По лабиринту Млечного Пути,
   По струнам, по звенящим нотам чистым,
   По напряженной тетиве - пройди
  
   По блеску звезд, по россыпям туманным
   Кристальной влагой напоенных трав,
   Сквозь чистоту и ясность грез обманных,
   Сквозь холод цифр, координат и граф.
  
   По острой грани волшебства и смерти,
   Клинком судьбы пронзая бытие.
   Но в смертной, яркой, теплой круговерти
   Уснуть, забыться не дано. - Гнилье.

31.10 - 1.11.1999

ОДИССЕЯ

   Проведи свой корабль по кровавому морю,
   Средь изломанных рифов,
   Среди чудищ из мифов,
   По свободному курсу - к несчастью и горю,
   К истощению ветра
   В небе серого фетра,
   Без единой звезды,
   В край, где вещи просты:
   Небо, хляби и твердь -
   Где царит только смерть.
  
   Проведи свой корабль по могильному морю,
   Средь надгробий из рифов,
   Среди чудищ из мифов,
   Через штормы и битвы,
   Через грязь и молитвы,
   И с виной и безвинно,
   Напоказ и безвидно,
   По опасному курсу, ведущему волю
   Прочь из моря унынья,
   К океану - на волю!
  

03.07.1998

  
  
  
   КЛИН
   Века построились "свиньей".
   События ряды сомкнули.
   И тяжким шагом грозный строй
   Идет неотвратимо в бой,
   Вперед, как в омут с головой.
   И вздох, и взгляд точны как пули.
  
   Вперед, где властвует ничто,
   Где все и вся темно и ложно,
   Где слава прошлая ничтожна,
   Где чаша мира - решето.
  
   Пока мы живы, мы стоим
   На пятачке стального клина.
   Мы не из стали, дух наш - дым,
   Неверен друг, и иже с ним,
   Из смертных - кто непобедим?
   Ведь плоть мягка и уязвима.
  
   Но в завтра пробивая путь,
   Еще идем мы, как ни странно,
   Вбиваясь клином неустанно
   В грядущее. Нам не свернуть.
  

23-24.12.1998.

* * *

   Плата за славу - несчастье.
   Иль слава несчастью плата?
   Вину святого причастья
   Кровью пролиться надо?
  
   Даже пролившись кровью,
   Все сыплется вялым прахом.
   Сбитый пух в изголовье -
   Труха от забытой плахи.
  
   Пути горьки и безвидны
   В длани слепой удачи.
   Виновны или безвинны -
   Зависит от передачи.
  
   В водах Красного моря
   Может вам путь открыться -
   Для посторонних взоров,
   Сквозь толщу вод - исказится.
  
   Слово было в начале.
   Этих начал - бессчетно.
   В забвении без печали
   Всем им конец почетный.

15.9.99

ХЕРМОД

   Хермод, на скакуне восьминогом,
   Куда летишь ты, куда ты скачешь?
   "В Хель тороплюсь я, дорогой многих,
   Туда сошедших без возвращенья.
  
   Хель ледяной собирает мертвых,
   Тех, кого смерть не нашла в сраженье,
   Не опаленных яростью боя
   В час свой последний, в час перехода.
  
   Павшим в сраженье - чертог небесный,
   Их собирает отец мой Один.
   Пламя сраженья - источник жизни,
   Всем остальным одна в Хель дорога.
  
   Вольно в Вальгалле живется духам
   Яростным, смелым, и злым, упрямым,
   Неукротимым, подобно ветру,
   С силой и страстью стихий начальных.
  
   Так же сражаясь, в пирах, в охотах,
   Славно они убивают время,
   И ожидают, что рог Хеймдалля
   Их призовет на Погибель мира.
  
   В Хеле нет света, огня и жизни,
   Холод и тьма, ледяной коростой
   Стены покрыты в подземном Царстве.
   Радости нет, а царит унынье.
  
   Здесь госпожою - отродье Локи,
   Мрачная Хель всем заправляет.
   Полумертвец, но жива ужасно,
   Страшный свой край стережет всечасно.
  
   Еду я к ней, чтоб избавить Бальдра -
   Брат мой любимый погиб нелепо,
   Рукой невинной слепого Хеда,
   Был поражен он прутом омелы.
  
   Одина сын, светлый бог надежды,
   Сам предрекал свой конец несчастный.
   Страшные сны он, светлейший, видел -
   В грезах блуждал он по Царству Мертвых.
  
   Ясная Фригг, наша мать - богиня,
   Мир обходила, и с каждой вещи
   Слово взяла, что они не тронут
   Бальдра, что всем на земле был дорог.
  
   Лишь одна вещь не дала ей слова -
   Нежная, гибкая ветвь омелы,
   Юная, мягкая, столь безвредной
   Она показалась царице асов.
  
   Все, веселясь, больше зла не ждали -
   Доброго Бальдра все предсказанья
   Прежде ведь никогда не сбывались.
   Но злая судьба нашла прут омелы,
  
   Брату слепому в ладонь вложила.
   И вот, спускаюсь я в Царство Мертвых,
   Хель предложить за добычу выкуп,
   Ей мы ни в чем теперь не откажем."
  
   Хермод, на скакуне восьминогом,
   Куда летишь ты, куда ты скачешь?
   "В Асгард скачу я из Царства Мертвых,
   Весть принести, что придет спасенье
  
   Милому брату, коль все оплачут
   Дух его светлый, во тьму сошедший.
   Видел его я, перескочивши
   Через врата ледяного мира
  
   На восьминогом коне Слейпнире -
   Славно отец его прежде холил.
   Видел я Хель, что ужасна видом,
   Смерти Царица давалась диву,
  
   Что я посмел к ней живым явиться,
   И, удивляясь, пообещала:
   "Что ж, покажу тебе брата, Хермод,
   Видно, и правда, что бог он света.
  
   Даже и здесь окружен почетом,
   Вот он, сидит на богатом троне,
   Даже и мертвым даря надежду,
   Мне, и то мил. Ни за что, конечно,
  
   Мне б отпускать его не хотелось,
   Но, так и быть, вот мое условье -
   Если все твари земли восплачут,
   Без исключенья - верну потерю."
  
   Видел я, брат мой сидел не троне,
   Даже и мертвым даря надежду,
   Но на меня посмотрел он грустно:
   "К вам не вернусь я, мой добрый Хермод.
  
   Это условье вам не исполнить.
   Но ты возьми Драупнир, тот перстень,
   Что наш отец на костер мне бросил.
   Пусть это будет ему приветом.
  
   Ну, а меня вам уже не видеть,
   До Рагнарек, до скончанья мира."
   Бальдра, к добру, неверны прорицанья!
   В Асгард вернусь я с доброю вестью!
  
   Всеми любимый, оплакан всеми,
   Вновь возвратится в наш мир цветущий.
   Добрым будь знаком волшебный перстень,
   Что в погребальный костер был брошен!"
  
   Можно вернуть кольцо с того света,
   Только не душу, веселый Хермод.
   Хель не тревожится - Смерть-то знает -
   Даже о Бальдре не все заплачут.
  
   Много есть разного в этом мире,
   Вечно найдется и прут омелы...
   Есть и один, что пришел из Хеля -
   Самоуверенный храбрый Хермод.
  

20.05.1999.

* * *

(лирика с футуристическим оттенком)

   Черно пространство между звезд.
   Что движет их? - Вопрос не прост.
   Что космос? Ледяной погост -
   С личинками - мирами.
  
   Кругом покой и тишина,
   И льда безжизненность одна -
   Пространства мертвая стена
   Чернеет между нами.
  
   Ты видишь золотые сны?
   Иль думы вечной тьмы полны -
   Когда меж черных дыр войны
   Невелико пространство?
  
   Направив к звездам свой фрегат,
   Найду ли после путь назад?
   Но есть маяк мощней стократ,
   Всезвездного убранства! -
  
   Я буду помнить не о мгле,
   Не благе, или вечном зле,
   Не дальней и чужой Земле, -
   О миге столь непрочном -
  
   На чем сошелся клином свет,
   О свете глаз, о горсти лет,
   Пока дарован нам расцвет -
   Что выше Вечной Ночи.

11.02.2000

ГИМН ВЕЛИКОЙ МАТЕРИ

  
   Мать тварей земных, Артемида,
   Кто помнит, что первая ты?
   Неважно тебе, все значенья,
   лишенные плоти - пусты!
   Пусть помнят охотницей древней,
   что тенью скользит по лесам,
   Даря смертоносные стрелы -
   что зайцам, что хищным волкам,
  
   Но истина, в грозном величьи,
   стекает как кровь с твоих губ -
   Все твари тобою рожденны,
   и всех ждет язык твой и зуб!
   Великая мать, ты не ищешь,
   как прочие, славы земной -
   Как боги, что так же уходят,
   как блюда, на пир твой хмельной!
  
   О ты, пробудившая к жизни,
   кого тебе может быть жаль?
   Охота, и вечная тризна -
   еда - это жизнь, не печаль!
   Печали в охоте нет места -
   есть слава, веселье, и нож!
   Ты мать, ты же дева-невеста,
   надолго в мужья не возьмешь -
  
   Возьмешь только страсть Актеона,
   чтоб бросить, использовав, псам:
   "Чтоб мясу пропасть - нет закона.
   Тебе ж? - Помоги себе сам!"
   О ты, что страшна и прекрасна,
   безумна, сильна, голодна,
   Всей жизни, тобой порожденной,
   уж чаща земная тесна -
  
   Ты большего алчешь и жаждешь,
   и ищешь все новых лесов,
   В погоне за новою плотью
   и кровью для губ и клыков -
   Ты будишь к величию стаи,
   их хищность зовешь к небесам,
   И псы твои - люди взлетают,
   по следу, к далеким мирам!
  

11.03.2000

КРУГОМ ВРАГИ...

   Попутал, должно быть, какой-нибудь бес -
   Фонтанами пламя хлестало с небес,
   Тянул шашлыком полыхающий лес...
   И нужен был враг - позарез!
  
   А враг утекал, как зловредный туман...
   Да разве поймешь после - чей был обман?
   Но если нарвемся, кружа, на капкан -
   Все спляшем последний канкан!
  
   Дым черен и горек - "не видно ни зги".
   К чертям! Видно, сгинули наши враги:
   На "первый-второй" разочтемся с тоски,
   И к бою! - "Вторые" - враги!
  

6.4.2000

* * *

   Небо с овчинку,
   Небо в алмазах,
   В грязных и вредных
   Удушливых газах -
   Будто в утиль отлетает душа -
   В райские кущи спеша!
  

6.04.2000

КОЛЕСО

   Свет без теней - обратится во мрак
   Сам, потеряв свою тень.
   Счастье подарит погибели знак -
   Будет и завтрашний день.
  
   Перевернется все вниз головой,
   Все будет извращено.
   Муза окажется черной вдовой,
   Вспомнится, что прощено...
  
   Скрытое явится в гнусной красе,
   Лики убрав под ковер,
   Утро, явившись в прозрачной росе,
   Травы уложит в костер.
  
   Кружится солнце, и кружится мир,
   Все заключая в кольцо.
   И не свернет, не замрет ни на миг
   Чертово то колесо!

29.06.2000

   НАД АХЕРОНОМ
   Асфодели в цвету,
   Ахерон нынче тих.
   Отвези нас, Харон,
   За мешок золотых
  
   В край бесшумных теней,
   В край безоблачной тьмы,
   Чтобы там, в тишине,
   Упокоились мы.
  
   Отвези нас, Харон,
   Или плата мала?
   Пусть еще не янтарь
   Золотая смола -
  
   Мы еще не мертвы.
   Разве разница есть?
   Разве живы еще? -
   Ни к чему эта честь -
  
   Там, где скрежет и гром,
   Разве может что жить?
   Где уже ничего
   Невозможно решить,
  
   Где теченье сильней,
   Чем любое весло -
   К берегам не пристать,
   И мосты унесло.
  
   Увези нас, Харон,
   За мешок золотых,
   В край покоя и сна
   Пропусти нас - живых.
  
   - Как вы, право, быстры!
   Но не надо спешить.
   За все клады земли
   Вам меня не купить.
  
   Только мертвым бродить
   За священной рекой,
   Не монета, а жизнь -
   Вот цена за покой.
  
   Заплатите, и в путь! -
   Никаких вам преград.
   Не хотите? Ну, что ж -
   Возвращайтесь в свой ад.
  
   Чтобы жить в тишине -
   Перестаньте дышать.
   Получите свой мир -
   Разучившись желать.
  
   Асфодели в цвету,
   Ахерон вечно тих.
   Оттого, что за ним
   Не бывает живых.
  

27.07.2000

* * *

   Дева, цветок восхода!
   Трепетный луч прозрачный!
   Ты знаешь, что ты прекрасна,
   Что долг твой - хранить очаг.
  
   Ты знаешь, что это больно -
   Когда ломается ноготь,
   Брызжет кипящее масло,
   И режет кухонный нож.
  
   Когда проливаются годы,
   Как дождь духов из флакона,
   Оставив ужасный запах,
   И вдребезги битый хрусталь.
  
   Сперва угасает солнце.
   Потом угасают звезды.
   И, чад испуская, свечи
   Сплавляются в черт-те что.
  
   Прощай, романтичный вечер -
   Уже расшатались зубы,
   До сердца дошли морщины,
   И гаснут навек глаза.

август 2000

   ПЕСНЯ
   В черном бархате небес
   звездочка сияла.
   И могила под звездой
   свежая зияла.
   И манила на покой
   рыхлой теплотою,
   И светляк летал-дразнил
   искрой золотою.
  
   Скоро скатится звезда
   и светляк издохнет.
   Драгоценная роса,
   как слеза, иссохнет.
   Не печалься, не грусти -
   все на свете мило -
   Звезды, росы, светляки,
   и моя могила.
  

31.08.2000

  
   * * *
   посвящается Э.По

   Маятник ударил -
   это ничего.
   Просто было время,
   а теперь прошло.
   Не изобретали
   мы ни зло, ни смерть -
   Это лишь природа -
   как земная твердь.
   Ничего не нужно,
   чтоб сюда попасть.
   И волкам, и овцам,
   все одно - пропасть.
   Время неусыпно
   правит этот бал, -
   А в конце кадрили -
   черти и провал.
  

1.9.2000

КОРАБЛЬ

   Бледный конь - волна морская,
   Пенной гривою сверкая,
   Щедро брызгами плеская,
   Мчись по морю вскачь!
  
   На коне, как жемчуг бледном,
   Вдаль, в сиянии победном,
   В мириаде искр безбедном,
   Там, где чаек плач, -
  
   Пронесется гордой птицей,
   Моря пенного царицей
   Шхуна, - слышишь, как трудится
   Такелаж - скрипач?
  
   Не вдали, за серой тучей,
   Над зеленой влажной кручей -
   Здесь Голландец наш Летучий -
   Зыбь нам не палач! -
  
   Пусть пропали мы в пучинах,
   В темных ледяных глубинах,
   Кормом рыб застряли в тинах,
   Ты о нас не плачь!
  
   Свежий бриз осушит слезы,
   А прибой навеет грезы -
   Про корабль, плывущий к звездам!
   Песня - лучший врач.
  

1.9.2000

* * *

  
   Весь мир стал Фаустом -
   Остановись мгновенье! -
   Когда обуздан старый океан!
   Ведь только миг один, возможно, дан
   Победе той. Но, может, в ней спасенье?
  
   А Гретхен ни при чем,
   И тут все ясно -
   Покойся с миром, грешная душа!
   Была сердечна ты, и тем грешна,
   И тем смешна. И смерть тебе будь Раем.
  
   Наш Фауст не таков -
   Не в мире счастье!
   Но и ему готов природный ад -
   Не остановит время свой парад -
   И удержать успех - не в нашей власти.
  

21.12.2000

  
  

* * *

   Да, вы будете как боги,
   И не будет больше Рая,
   Потому, что боги - не живут в Раю.
   Вы поймете, что чертоги
   Ваши - грязные сараи,
   И не будет чище ни в одном краю.
  
   Власть над грезами познайте,
   В них сад дивный создавая,
   Заселив тенями - лишь мечту свою,
   И потом их искушайте,
   Сами - в муках умирая,
   Потому, что боги - не живут в Раю.
  

17.11.2000

   * * *
  
   Серебром сверкали небеса,
   Черным дымом воронье кружило,
   И слепило белизной глаза
   Излученье снега с темной силой.
  
   Кружева и рюши на ветвях,
   На руках изломанных скелетов,
   Чаровали, не внушая страх,
   Соблазняя женщин и поэтов.
  
   Звездной сказкой саван расстелен,
   Иглы льда рассыпаны без края,
   И навек под блеском погребен
   Теплый сад потерянного Рая.
  

26.12.00

* * *

   Не полагайтесь на богов!
   Все боги против нас!
   Несдобровать от их даров
   И всюду зрящих глаз!
  
   К чему нам весь мишурный блеск
   Их лиц - за наш же счет?!
   Их подлость, черных громов треск -
   Мы все возьмем в расчет!
   Бессмертным хочется играть?
   Но и у нас есть толк -
   Довольно мямлить, петь и врать, -
   Бог человеку - волк!
  
   За них не стоит умирать.
   Иль клоп - святая тварь?
   Да просто паразит и тать! -
   В огонь любой алтарь!
  
   А впрочем, что их поминать,
   И грязью поливать?
   Ведь, в общем, не на что пенять,
   Пока их не создать.

27.6.00

  
  
   * * *
  
   Сверху вниз смотреть для нас типично,
   Улыбаться криво и цинично.
   Но не надо это осуждать.
   Что хорошего мы можем ждать?
   Радоваться жизни непрактично -
   Лучше уж с усмешкой издыхать,
   Чем над тем восторженно вздыхать,
   Что нас раздавило безразлично.
  

31.08.2000

   ЧУДОВИЩА
   Ведь где-то есть легкий ветер,
   И где-то есть яркий свет,
   Но так тяжело на свете
   От слишком частых побед.
  
   Здесь запах роз отупляющ,
   Безумье от пенья птиц,
   Слепяще ручей сверкающ,
   И камни острее спиц.
  
   Здесь каждый глоток отрава,
   И вздох - смертоносный яд,
   Чудовища - Честь и Слава,
   Клыками блестя, дразнят.
  
   Зовут они к кущам Рая,
   Суля и покой, и власть,
   И сотни бед побеждая,
   Идем мы им прямо в пасть.
  

2000 - 4.01.01

  
  
  
   * * *
  
   Почему бы не выкинуть
   Нам слово из песни?
   Почему бы не выкинуть
   Нам песню из дня?
   Пусть закат отгорает,
   Что ни день, то чудесней,
   Эта песня не значит
   Ничего для меня.
   Пусть сияют светила
   На ночном небосклоне,
   Пусть прочертит комета
   Чью-то злую судьбу,
   Что мне эти приметы,
   Звезды или рассветы?
   Все равно все растает,
   Все равно я уйду.
   К этим ярким закатам,
   К этим гибельным звездам -
   К ним добраться непросто,
   На земных кораблях,
   Но скиталица-песня
   Пусть летит к перекресткам
   В тропах звездного неба,
   В тех холодных полях,
   Где сгорают надежды,
   На закатных равнинах,
   Где стрижи на полетах
   Ставят крест, и во прах
   Рассыпается все
   И мечты, и обиды,
   Тает светлая память,
   И печали, и страх.
   Эта песня не значит
   Ничего, и так просто
   Ей взлететь невесомо
   И растаять в ветрах,
   Слиться с ясным рассветом,
   Слиться с солнечным светом,
   И заполнить сияньем
   Что-то в темных мирах!
  

29.12.2000

ВСАДНИК

"И вышел он как победоносный, и чтобы победить.

... и дана ему власть ... - умерщвлять мечом и голодом,

и мором и зверями земными."

Откровение Иоанна Богослова, гл.6, ст.2,8.

  
   Поля огня сверкали в час заката,
   Стеклянных вихрей похоронный звон
   Катился с гор. Где ждет меня награда?
   В какой из дальних ветреных сторон?
  
   Там вился дым, уютный и манящий,
   Звенела песня, или нежный зов.
   Но путь мой проклят, темный и пропащий,
   Я - порожденье самых мрачных снов.
  
   Я видел все, я видел грех и святость.
   Мне дан был лук, и меч, весы и смерть -
   Очистить землю - небесам на радость,
   Но взвесил я и небеса, и твердь.
  
   За мною - пыль, за мною прах и пепел,
   И песнь победы пело воронье,
   Был путь назад так пуст и нежно светел,
   Так чист - как ложь, а в ней - небытие.
  
   Блистало зло и догнивало благо,
   Цвела печаль - невиданный цветок,
   Жестокость в небо воздымала стяги,
   Лелея грез чудовищный росток.
   Огонь и сталь обрушу я на грезы!
   Печалей сад, будь разорен и смят!
   За кровь и пот, за все земные слезы,
   Будь проклят тот, кто был чрезмерно свят.
  
   Вперед, мой конь! нам легкой нет дороги!
   Пусть хлещет пламя из стальных ноздрей!
   Манят теперь священные берлоги
   Заклать живущих в них богов-зверей.
  
   Мой демон-конь, исторгнутый из ада,
   Разбей все алтари в куски и в дым!
   И смерть богов - небесная отрада -
   Да станет жертвой существам земным!
  

6.11.2000

ПУРПУРНЫЙ ВЕЧЕР

   В тот день облака обгоняли ветер,
   Как розы пламени расцветая.
   Клинок меча был и чист, и светел,
   Как будто пищи своей не зная.
  
   Увенчанный златом заката, вечер
   Был свеж и мягок, как тихий омут,
   В пурпурном часе сквозила вечность,
   В которой концы неизбежно тонут.
  
   Утонет все, что несло нам горе,
   Сотрутся всех снов и видений грани,
   Смешавшись с этим небесным морем
   И ураганным девятым валом.
  
   Все, что потерянным нам казалось,
   Снова в ветрах о себе нашепчет.
   Здесь - все, что умерло и оборвалось -
   Призрачных уз не бывает крепче.
  
   Все здесь смешалось, как в зелье ведьмы -
   Формы, границы, пределы, лица...
   Здесь бесконечности тихий омут -
   Грохот вдали - это только снится.
  

21.05.2000.

   * * *
  
   Туман воцарился,
   Растаяло все без следа.
   Вся яркость померкла,
   Лишь память, как эхо, шептала,
   И стыла.
   Ложились на веки, смыкая глаза,
   Видения смерти,
   Как капли холодного пота.
   И бред постигался
   как новая маска Природы.
  

2000

* * *

   Хвала порождениям мрака!
   Небес захлебнулась атака,
   И вылилась древняя драка
   На твердь многогрешной земли!
  
   Сбивались тут ангелы в стаи,
   Блистали зарницы из стали,
   И певчие стрелы свистали,
   Но всех истребить не могли.
  
   Был натиск горяч и ужасен,
   Но страх нам смешон и неясен,
   И хаос родной безопасен,
   Куда б мы посмертно ушли.
  
   Долой узурпацию света!
   Долой всю их ложь и наветы!
   Вовек не познать им победы,
   Отняв первородство у тьмы!
  
   Пролитой горючею смесью
   Путь млечный разлился, но взвесью
   Застыл, не вредя равновесью
   Во мраке, за краем земли.
   Сверкали кометами копья,
   Их броней алмазные хлопья -
   Шальных звездопадов подобья -
   Взрыхляли пространства земли.
  
   Огонь извергали драконы,
   Во прах повергая препоны,
   Когтями взрывая законы
   И почвы бесплодной земли.
  
   Безмерно тут крови излилось,
   Плоть ангелов жарко дымилась,
   И пыль, поднимаясь, клубилась
   Воздушной вуалью земли -
  
   Костер запаленного солнца
   Стал благом в воздушном оконце,
   Взращая все новых питомцев
   Внезапно расцветшей земли!
  
   Случайность превыше закона,
   Покоя, порядка, резона -
   Смутясь, от такого урона,
   Отряды небес отошли -
  
   Вовек им не ведать покоя,
   В порядке не будет устоя,
   И четкого - мертвого строя -
   Бред жизни приветствуем мы!
  

30.6.-5.7.2000

ПЕРЕВОДЫ

ЭДГАР АЛЛАН ПО

ПРОВАЛ И МАЯТНИК

   Impia tortorum longas hic turba furores
   Sanguinis innocui, non satiata, aluit.
   Sospite nunc patria, fracto nunc funeris antro,
   Mors ubi dira fuit vita salusque patent.
  
   (Долго ярилась бесчестных мучителей стая,
   Кровью невинных кормилась, и не пресыщалась.
   Ныне отчизна чиста - пало логово зверя,
   Там, где была только смерть - жизнь, щедра, процветает).
  (пер. с лат. В.К.)

Четверостишие, составленное для рыночных ворот, что будут установлены на месте здания Якобинского Клуба в Париже.

   Я был болен - истерзан насмерть долгой агонией. И когда они наконец развязали меня и позволили сесть, я понял, что чувства меня оставляют. Приговор - страшный приговор смерти - это было последнее, что отчетливо достигло и ударило мой слух. После этого, голоса инквизиторов слились в одном дремотном неразличимом гуле. Который невпопад пробудил в моей душе мысль о революции - возможно, по странной связи в моем мозгу с картавым шипением вращающегося мельничного колеса. Но только на краткий миг. Потом я не слышал уже ничего. Какое-то время я еще видел - но с какой чудовищной, преувеличенной резкостью! Я видел губы чернорясых судей. Они казались мне белыми - белей и девственней листа, на котором пишу я эти слова, - и вялыми до совершенного гротеска, вялыми в высшем выражении твердости - непреклонной уверенности - неумолимого презрения, с которыми людям и свойственно обрекать других людей пыткам. Я видел, как то, что было решением моей Судьбы беззвучно исторгали их губы. Я видел, как эти губы корчились в речи, означавшей смерть. Я видел, как они складывают слоги моего имени, и содрогался оттого, что за всем этим не следовало ни звука. Я видел еще, в недолгие мгновения бредового кошмара, легкое, едва заметное колыхание траурных занавесей, драпирующих стены палаты. А затем мой взгляд упал на семь высоких свечей на столе. И в первый миг они показались мне воплощением милосердия, белыми стройными ангелами, которые защитят меня; но затем вдруг окончательное смертельное отвращение сошло в мою душу, и каждой жилкой своего существа я ощутил дрожь, будто коснувшись проводов гальванической батареи, когда фигуры ангелов превратились в бессмысленных призраков, увенчанных пламенем, и я понял, что помощи от них ждать нечего. И тогда пришла ко мне упоительной музыкальной нотой мысль о том, как сладок должен быть покой могилы. Она прокралась мягко, исподволь, наверное, задолго до того как вполне достигла моего сознания; но едва лишь мой дух наконец осознал и принял ее, фигуры судей растворились, как по волшебству, высокие свечи канули в ничто, их пламя вконец померкло, все почернело, проглоченное мраком. Все ощущения оказались захвачены бешеным потоком, низвергающимся как душа, летящая в Гадес. Потом тишина, покой и ночь стали всей вселенной.
   Я забылся; но между тем, не могу сказать, что сознание покинуло меня совершенно. Все, что я могу вспомнить об этом, мне не определить и не описать; просто, утрачено было не все. Ни в самом глубоком сне! Ни в бреду! Ни в забытьи! Ни в смерти! - и в могиле исчезает не все. Помимо этого, для человека нет бессмертия. Пробуждаясь от крепчайшего сна, мы разрываем тонкую вуаль паутины какой-то грезы. И уже в следующий миг (так нежна эта паутина) мы забываем, что нам грезилось. В пробуждении к жизни из забытья есть две ступени: первая - осязание существования как мысли или духа; вторая - осознание своей физической сущности. Вполне возможно, если бы достигнув второй ступени мы сумели вызвать впечатления первой, мы обрели бы в них красноречивые свидетельства, живописания потусторонней бездны. И эта бездна есть - что? Чем отличаются эти неясные тени от тех, что в могиле? Но если бы не было тех впечатлений, что я отношу к первой ступени, которых не вызвать по собственной воле, но которые через долгое время вдруг приходят сами, непрошеными, то откуда бы они приходили? Тот, кто не был никогда в забытьи, тот не из тех, кому являются причудливые дворцы и непостижимо знакомые лица в ярких вспышках этих углей; он не из тех, кто уловит скользящие в воздухе бледные видения, которые немногим дано увидеть; он не из тех, кто вдруг крепко задумается над ароматом неведомого раньше цветка; не из тех, кого приведет в смятение музыкальный каданс, никогда прежде не захватывавший его внимания.
   После постоянных напряженных попыток вспомнить, в упрямом стремлении восстановить по неким обрывкам то состояние, кажущееся небытием, в которое погрузилась моя душа, бывают мгновения, когда мне кажется, что это мне удалось; это короткие, очень короткие моменты, когда воспоминания подчиняются моим заклятиям, и находит просветление, которое дает мне после уверенность в том, что я могу отнести их только к тому состоянию кажущейся бессознательности. Эти призраки памяти повествуют, едва внятно, о гротескных фигурах, что подхватили и потащили меня в молчании вниз - вниз - все вниз, пока ужасающее головокружение не раздавило меня в нерушимой иллюзии бесконечности этого падения. Они повествуют и о смутном ужасе в моем сердце, из-за сковавшей это сердце неестественной неподвижности. Затем пришло чувство внезапной остановки всякого движения, будто те, что влекли меня (чудовищный поезд!) миновали в своем спуске пределы самой беспредельности, и прервали, утомившись, свой труд. После этого я помню темную тоску и бледное уныние; а потом все срывается в безумие - безумие памяти, пытающейся удержаться на вещах запретных.
   С неуловимой внезапностью в мою душу вернулись движение и звук - возбужденное движение бьющегося сердца, и звук его биения в моих ушах. Потом повисла пауза, когда ничего не происходило. Потом - опять звук, и движение, и осязание - ощущение покалывания, распространившееся по всему телу. Потом простое сознание существования, без мыслей - состояние, которое длилось долго. Потом, снова внезапно, мысль, и леденящий страх, и стремление по-настоящему понять, что со мной происходит. Потом - сильное желание лишиться чувств. Потом возвращение к жизни одним рывком, и удавшаяся попытка пошевелиться. И тут же - полнейшее воспоминание о пережитом процессе, о судьях, о траурных занавесях, о приговоре, о смертельной дурноте - и забытьи. Потом - полное забвение всего, что за этим следовало; всего того, что в позднейшие дни, путем немалых усилий, мне удалось восстановить лишь смутно.
   Я долго не открывал глаз. Я чувствовал, что лежу на спине, и не связан. Протянув руку, я тяжело уронил ее на что-то сырое и твердое. На этом этапе я мучительно оставался долгие минуты, в течение которых пытался представить себе где я, и что со мной. Я тянул время, не осмеливаясь воспользоваться зрением. Меня пугала мысль о первом взгляде на то, что могло меня окружать. Это значило не то, что я боялся увидеть нечто ужасное, во мне рос страх, как бы ни увидеть совсем ничего. Наконец, с рвущим сердце отчаянием, я быстро открыл глаза. И мои худшие опасения облеклись в плоть. Меня окружала чернота вечной ночи. Я начал бороться за каждый вздох. Густота мрака, казалось, сдавила и душила меня. Воздух был невыносимо плотен. Я все еще лежал смирно, и сделал попытку заставить действовать свой рассудок. Призвав мысленно все, что мне известно об инквизиционном процессе, чтобы из этой исходной точки попробовать вывести логическим путем мое настоящее положение. Приговор был вынесен, и, как мне представлялось, времени с тех пор прошло очень даже немало. Ни на миг мне не пришло в голову, что я могу быть уже мертв. Подобное соображение, вопреки тому, что мы читаем в беллетристике, совершенно несопоставимо с реальной жизнью; - но где же я, и для чего? Обреченные смерти, я знал, встречали ее как правило на auto-da-f*s, одно из которых было назначено на тот же вечер - в день учиненного надо мной суда. Был ли я возвращен в свое подземелье ждать следующего жертвоприношения, до которого не дойдет еще много месяцев? В это я поверить не мог. Жертвы приносились на алтарь немедленно. Кроме того, моя прежняя темница, как и все подобные ей камеры смертников в Толедо, имела булыжный пол, и свет в ней полностью не отсутствовал.
   Чудовищная догадка в одно мгновение заставила кровь отхлынуть от сердца, и на какой-то краткий миг я опять потерял сознание. Обретя его снова, я тут же вскочил на ноги, конвульсивно трепеща каждой жилкой, и стал бешено шарить руками вверх и в стороны вокруг себя во всех направлениях. Я ничего не ощутил, но продолжал страшиться, что если попробую пойти, то наткнусь на стены гробницы. Я весь покрылся испариной, застывшей на лбу большими холодными каплями. В конце концов пытка неизвестности стала невыносимой, и я осторожно двинулся вперед, с вытянутыми руками и глазами чуть не вылезающими из орбит в надежде уловить хоть проблеск света. Я прошел уже не один шаг, но кругом по прежнему были лишь чернота и пустота. Я задышал свободней. По всей видимости, предназначенное мне было еще не самым страшным.
   Пока я осторожно шел вперед, в моей памяти вихрем зароились тысячи темных слухов о кошмарах Толедо. О невероятных вещах происходивших в этих застенках рассказывали - сказки, как я всегда полагал, - но необычные и слишком пугающие для того, чтобы их повторять, говоря намеками и шепотом. Оставлен ли я умирать от голода в мире подземного мрака, или меня ждет другая, быть может, куда более жуткая отталкивающая участь? Результатом все равно будет смерть, и смерть превосходящая обычное понимание жестокости. Я слишком хорошо знал своих судей, чтобы сомневаться в этом. Способ и час - вот все, что занимало меня, помрачая рассудок.
   Мои вытянутые руки наконец наткнулись на твердую преграду. Это была стена, по-видимому, каменной кладки - очень гладкая, скользкая и холодная. Я двинулся вдоль нее, ступая со всей недоверчивой осторожностью, внушенной мне повестями, принадлежащими теперь, казалось, античной древности. Однако, эти действия не давали мне возможности оценить форму и размер подземелья - я мог обойти его кругом и вернуться к точке, с которой начал, будучи не в состоянии установить этот факт, поскольку стена всюду казалась совершенно одинаковой. Тогда я попытался отыскать нож, бывший в моем кармане, когда меня вели в инквизиторский зал; но оказалось, что он пропал - мою одежду сменил балахон из грубой саржи. Я хотел укрепить клинок в какой-нибудь трещинке в кладке, чтобы обозначить точку отсчета. Затруднение, тем не менее, было ничтожным, хотя и представилось сперва в моем расстроенном воображении безвыходным. Я оторвал подрубленный край от длинного подола своей рясы и разложил его во всю длину под прямым углом к стене. Нащупывая путь вкруг своей тюрьмы, я не мог не споткнуться, завершая его, об этот "коврик". Так, по крайней мере, я думал. Но я не рассчитал возможных размеров подземелья, или степени своей собственной слабости. Пол был влажным и скользким. Сильно пошатнувшись несколько раз, двигаясь вперед, затем я поскользнулся и упал. Предельная усталость принудила меня остаться поверженным; и раз я лежал, меня вскоре настиг сон.
   Проснувшись и поведя рукой, я обнаружил рядом с собой хлеб и кувшин с водой. Я был слишком измучен, чтобы отразить должным образом в сознании это обстоятельство, но съел и выпил найденное с жадностью. Немного погодя, я возобновил обход своей тюрьмы, и с огромным трудом добрался в конце концов до куска материи. До того момента как я упал, я насчитал пятьдесят два шага, а по продолжении счета, еще сорок восемь прежде чем достиг "коврика". В целом это составило сотню шагов, и, приняв, что два шага являются примерно ярдом, я позволил себе предположить, что подземелье имеет в окружности пятьдесят ярдов. Однако, нащупав в стене множество углов, я не мог судить достоверно, что за фигуру представляет собой план склепа - я никак не мог избавиться от мысли, что это все-таки склеп.
   Я обрел хоть какую-то цель - конечно, не являющую собой ни намека на надежду - в этих исследованиях, и смутное любопытство побудило меня их продолжить. Оторвавшись от стены, я решился пересечь замкнутое пространство поперек. Сперва я двигался с крайней осторожностью, так как пол, несмотря на то, что казался сделанным из явно твердого материала, был предательски скользок. Но понемногу я набрался храбрости, и без колебаний стал ступать твердо - пытаясь идти, насколько это возможно по прямой. Таким манером я одолел десяток или дюжину шагов, пока лоскут висящий из разорванного подола моей рясы не попался мне под ноги. Я наступил на него и с размаху рухнул ничком.
   Смущенный падением, я не сразу постиг поразительное обстоятельство, которое завладело моим вниманием лишь через несколько мгновений, пока я лежал так же как упал. А именно, что мой подбородок лежит на полу темницы, а мои губы и вся верхняя часть головы оказались между тем опущены куда ниже, чем подбородок и не касались ничего. В то же время, мой лоб, казалось, купался в липких влажных испарениях, и специфическая вонь гнилостных грибков щекотала мои ноздри. Я опустил руку перед собой и понял, вздрогнув, что упал на самом краю круглой ямы, установить размеры которой я сейчас никак не мог. Ощупывая кладку ниже края, мне удалось отколупнуть небольшой фрагмент и дать ему скользнуть в пропасть. Долгие секунды я прислушивался, как он летел вниз, вдоль стены, отражавшей скребущий звук, и наконец раздался утробный всплеск поглотившей его воды, сопровождающийся гулким эхом. И в то же мгновение послышалось нечто похожее на хлопок быстро открывшейся и тут же закрытой двери у меня над головой, и слабый проблеск света внезапно вспыхнул среди мрака, и так же внезапно пропал.
   Ясно осознав подстерегавшую меня погибель, я поздравил себя с тем, что, благодаря своевременной случайности, избежал ее. Еще бы один шаг прежде чем упасть, и мир бы меня уже никогда не увидел. И только что избегнутая смерть несла в себе в точности те характерные черты, что я всегда отметал как сказки и пустые домыслы обычных слухов, что ходили об Инквизиции. Для жертв ее тирании был выбор между смертью в муках непосредственно физического свойства, или смертью в ее страшнейших нравственных кошмарах. Я был прибережен для последнего. Долгие страдания истрепали мои нервы до того, что я трясся от звука собственного голоса, и стал во всем соответствовать необходимым качествам объекта для особенностей той казни, что мне предназначалась.
   Дрожа всем телом, я нащупал свой путь назад к стене, решив скорей умереть там, чем рисковать испытать ужасы колодцев, которые мое воображение теперь рисовало во множестве вариантов расположенными по всему подземелью. В другом состоянии духа я мог бы набраться храбрости покончить со всеми сомнениями одним махом, бросившись в одну из этих каверн, но теперь я был отъявленнейшим из трусов. К тому же, я никак не мог забыть того, что читал об этих колодцах - мгновенное прекращение жизни не было частью в высшей степени извращенного плана их создателей.
   Душевное потрясение заставило меня бодрствовать в течении многих долгих часов, но в конце концов я снова забылся. А по пробуждении, как и прежде, нашел рядом с собой хлеб и кувшин с водой. Испытывая жгучую жажду я опустошил сосуд одним глотком. Должно быть, там было какое-то зелье - я едва закончил пить, прежде чем был охвачен неодолимой дремотой. Мной овладел глубокий сон - сон, подобный смерти. Как он был долог, конечно же, я не имею представления. Но когда я опять открыл глаза, все окружавшее меня стало видимым. Похожее на порождение бреда, бледное сернистое сияние, источник которого я не мог сперва определить, дал мне узреть размер и вид узилища.
   Что касается этого, я сильно заблуждался. В целом протяженность стен едва ли превышала двадцать пять ярдов. На несколько минут этот факт поверг меня в полное и бессмысленное расстройство; бессмысленное в полном смысле слова - ну могли ли иметь хоть какое-то значение в том страшном положении, в котором я находился, всего лишь какие-то размеры моей тюрьмы? Но мой разум проникся обостренным интересом к мелочам, и я занялся тем, что попытался определить, что за ошибка вкралась в мои расчеты. И наконец меня осенило. На первом этапе изысканий я насчитал пятьдесят два шага, до того как свалился: должно быть, я находился тогда в шаге или двух от куска саржи, фактически я уже почти завершил обход склепа. А потом я уснул, и проснувшись, похоже, вернулся по уже пройденному пути - это предположение, что обход был практически совершен дважды, ставило все на свои места. Спутанность и подавленность моих мыслей воспрепятствовала мне обратить внимание на то, что начинал я путь со стеной по левую руку, а закончил - со стеной по правую.
   Я также заблуждался и в отношении очертаний этих стен. Нащупывая путь я обнаружил множество углов, и это привело меня к выводу о чрезвычайной неправильности общей формы. Таков сокрушающий эффект абсолютной темноты, окружающей миг пробуждения из летаргии, или просто сна! Углы были всего лишь незначительными выемками или канавками, расположенными через неравные интервалы. Общий же план темницы составлял квадрат. То, что я принял за каменную кладку, оказалось железом, или каким-то другим металлом, в огромных листах, швы или стыки которых образовывали выемки. Внутренняя поверхность этих металлических заслонок была грубо размалевана всеми жуткими и омерзительными символами преисподней, какие только способна породить низменная суеверная фантазия монахов. Демонические фигуры, источающие угрозу, в форме скелетов и других, более реалистичных устрашающих образах, покрывали и уродовали стены. Я заметил, что контуры этих уродливых изображений были достаточно отчетливы, но цвета казались поблекшими и расплывшимися, как если бы подверглись воздействию царящей здесь сырости. Я также не обошел вниманием и пол, который был все же из камня. В центре был разверст круглый зев провала, чьей глотки я избежал; он был в подземелье только один.
   Все это я видел смутно и с немалым усилием - так как мое физическое положение сильно изменилось за время моего сна. Теперь я лежал на спине, полностью вытянувшись на разновидности низкого деревянного верстака. К нему я был надежно привязан длинным ремнем, похожим на подпругу. Она проходила, обвиваясь вокруг моих членов и туловища, много раз, оставляя свободной только голову, и левую руку - в такой степени, чтобы я мог, как следует напрягшись, добыть себе еды из глиняной миски, стоявшей рядом на полу. Я понял, к своему ужасу, что кувшин убран со сцены. Я говорю - к ужасу, так как меня сжигала нестерпимая жажда. И эта жажда, по плану моих преследователей, должна была сильно возрасти, получив поощрение - еда в миске была остро приправленным мясом.
   Устремив взгляд наверх, я разглядел потолок моей тюрьмы. Он находился где-то в тридцати или сорока футах над моей головой и представлял собой примерно то же, что и боковые стены. Весьма своеобразная фигура на одной из его панелей привлекла к себе все мое внимание. Это была живописная аллегория Времени, как его трактуют достаточно широко, кроме того, что вместо косы оно держало то, что с первого взгляда я принял за рисунок огромного маятника, такого, какой можно увидеть на старых часах. И было что-то еще в этой детали механизма, что побудило меня присмотреться к ней более внимательно. И пока я пристально глядел прямо вверх (а располагалось это в точности надо мной), мне померещилось, что я уловил движение. В следующее мгновение это впечатление подтвердилось. Это были короткие и замедленные размахи. Я наблюдал за ними несколько минут смутно устрашенный, но куда больше озадаченный. Наконец, устав от наблюдения за этим отупляющим ритмичным ходом, я перевел взгляд на другие объекты в камере.
   Легкий шум привлек мое внимание и, глянув на пол, я увидел пару здоровенных крыс, пересекавших его. Они выскочили из колодца, лежавшего справа от меня только-только в пределах видимости. И как раз, когда я посмотрел туда, они вынырнули оттуда полчищами, стремительно, с алчно горящими глазами, привлеченные запахом мяса. Потребовалось приложить все силы и внимание к тому, чтобы их отпугнуть.
   Прошло, наверное, полчаса, а может, с тем же успехом, и час (мое представление о времени могло быть довольно ущербным), прежде чем я снова кинул взгляд наверх. И то, что я увидел, ошеломило меня и заставило оцепенеть. Махи маятника удлинились, достигнув примерно ярда. И естественно, вместе с тем возросла и скорость. Но главным образом вывело меня из равновесия то, что я понял, что он опустился. Теперь я обнаружил - с каким ужасом, нечего и говорить - что его нижний конец имеет форму лунного серпа из сверкающей стали в фут длиною от рога до рога; рога были загнуты кверху, а клинок под ними без сомнений был остр как бритва. И так же как бритва, он казался массивным и тяжелым, сужаясь к лезвию от прочного и широкого обуха вверху. Он был подвешен к толстому латунному стержню, и все вместе со свистом качалось, рассекая воздух.
   Я мог больше не гадать, что за гибель приготовлена для меня изощренными в пытках монахами. То, что я прознал о провале, стало известно прислужникам инквизиторов - провале, чьи кошмары предназначались как раз для таких храбрецов противостоявших их власти как я - провале, олицетворявшем ад, и слывшем в легендах как Ultima Thule1 всех здешних казней. Низвержения в этот провал я избежал по чистой случайности. Я знал, что неожиданность, или завлечение в жуткие мучения ловушками и обманом составляли один из важнейших компонентов всего гротескного кошмара смертей в этих застенках. Неожиданность падения сорвалась, а попросту швырнуть меня в пропасть не входило в их утонченно дьявольский план, и теперь (деваться некуда) меня ждал другой, более мягкий способ расправы. Мягкий! Я чуть не улыбнулся сквозь терзавшую меня боль, подумав о таком применении этого слова.
   Что толку рассказывать о долгих, долгих часах ужаса, более чем смертного, в продолжении которых я считал приближающиеся колебания стали! Дюйм за дюймом - стежок за стежком - опускаясь заметно лишь за промежутки времени, кажущиеся веками - вниз и вниз! Прошли дни - должно быть, много дней прошло - прежде чем раскачивание не подобралось ко мне так близко, что обдувало словно веером своим резким порывистым дыханием. Запах наточенной стали врывался в мои ноздри. Я молился - я утомил небеса своими мольбами, чтобы спуск этот шел поскорее. Я впал в исступленное безумие, и рвался всеми силами вверх, навстречу жуткому ятагану. А потом я внезапно обрел покой, и лежал улыбаясь сверкающей смерти, как младенец редкостной игрушке.
   Был период и другого состояния - полнейшего бесчувствия; он был короток, ведь после того как я очнулся, не было похоже, чтобы маятник заметно опустился. Но он с тем же успехом мог быть и долог - ведь там, как было мне известно, присутствовали демоны, которые вполне могли заметить мое забытье, и задержать продвижение механизма, удовольствия ради. А по возвращении в чувство, я ощутил ужасную - о! неописуемую - дурноту, и слабость, присущие слишком долгому истощению. Даже в предсмертной муке той минуты человеческая природа взывала о пище. С болезненным усилием я протянул свою левую руку так далеко, как только позволяли путы, вступив во владение тем немногим, что оставили мне крысы. И когда первый кусочек достиг моих губ, в мое сознание вдруг вторглась полуоформленная мысль, окрашенная ликованием - окрашенная надеждой. Но что могло внушить мне надежду? Это была, как я сказал, полуоформленная мысль - из тех, что часто посещают человека, и которым никогда не суждено достигнуть завершенности. Я лишь ощутил, что то была радость - была надежда; но также я ощутил, как она сгинула в зародыше. Напрасно я пытался восстановить - пытался вернуть ее. Долгие страдания свели почти к нулю силы моей мысли. Я был слабоумным - идиотом.
   Качание маятника составляло прямой угол по отношению к линии вдоль которой было вытянуто мое тело. Я видел, что серп нацелен на то, чтобы пройти в области сердца. Он зацепит саржу моей рясы - он вернется и повторит эти действия - снова - и снова. Несмотря на потрясающую ширь размаха (футов в тридцать, а то и больше), и свистящую мощь его удара, достаточную для того, чтобы разнести даже эти железные стены, он будет трепать ткань моей рясы, и только, в течение нескольких минут, и продерет ее. И на этой мысли я сделал передышку. Пойти дальше этой картины я не смел. Я остановился на ней, сосредоточенно уцепившись всем своим сознанием - будто мог такой остановкой сдержать на этом разящую сталь. Я напряженно думал о звуке, с каким серп станет проходить сквозь одежду - о том особом волнующем трепете, что передаст нервам трение цепляющейся материи. Я думал обо всех этих пустяках до скрежета зубовного.
   Вниз - неотступно вниз крадется он. На меня напало бешеное веселье, в противовес этому спуску, скорость которого росла лишь по горизонтали. Вправо - влево - вдаль и вширь - с истошным визгом проклятой души! подкрадываясь мягким шагом тигра к моему сердцу! И я перемежал хохот с воем, когда то одно, то другое представление и сравнение брало верх.
   Вниз - непреклонно, беспощадно вниз! Это раскачивание уже в трех дюймах от моей груди! Я старался отчаянно - неистово - освободить свою левую руку. Она была свободна лишь от локтя до кисти. Я мог, вытягивая до упора, двигать ею лишь от тарелки до рта, причем с большим усилием, и не более того. Если бы я мог разорвать путы, связывавшие меня выше локтя, я бы схватился за маятник, и попробовал его остановить. Я мог бы с тем же успехом попробовать остановить лавину!
   Вниз - так же безостановочно - так же неизбежно вниз! Я сдерживал дыхание и напрягался всякий раз, как серп проносился мимо. Я конвульсивно сжимался при каждом его замахе. Мои глаза следовали за ним, когда он взмывал прочь и вверх, с жгучей страстью совершенно сумасшедшего отчаяния; они судорожно зажмуривались сами собой, когда он падал вниз, хотя смерть была бы облегчением, о, сколь несказанным! Но я все же дрожал каждым нервом, представляя, как незаметное легкое опускание механизма обрушит острый сверкающий топор на мою грудь. Это была надежда - это она заставляла нервы дрожать, а тело сжиматься. Это была надежда - истинная победительница на дыбе - та, что продолжает лукаво шептать даже приговоренному к смерти в застенках Инквизиции.
   Я понял, что еще десять или двенадцать движений маятника приведут сталь в соприкосновение с моим платьем - и с этим наблюдением мой дух внезапно охватило со всей четкостью собранное хладнокровие отчаяния. Впервые за многие часы - возможно, дни - я мыслил. И теперь мне пришло в голову, что ремень, или подпруга, охватывающая меня, была цельной. Я не был привязан отдельными веревками. Первый же удар бритвоподобного полумесяца поперек какой-либо части ремня разрежет его, так что я смогу размотать его сам с помощью левой руки. Но как ужасна будет при этом близость стали! А результат малейшей ошибки - как смертоносен! Как могло выйти, кроме всего прочего, чтобы подручные палачей не предвидели и не предусмотрели эту возможность? Правдоподобно ли, чтобы ремень проходил через мою грудь, пересекая путь маятника? Боясь обнаружить призрачность и, судя по всему, тщетность моей последней надежды, я приподнял голову настолько, чтобы суметь отчетливо увидеть свою грудь. Подпруга обвивала мое тело и члены идя во всех направлениях - оставляя свободным путь смертоносному серпу.
   Но едва я уронил голову назад в обычное положение, как в ней ярко вспыхнуло то, что я не могу характеризовать лучше, чем неоформленную половину той идеи освобождения, о которой я уже говорил раньше, и которая прежней своей долей лишь мелькнула в моем мозгу, когда я поднес кусочек мяса к своим горящим губам. Полностью мысль предстала только теперь - слабая, едва ли здравая, едва завершенная - но она пришла. Я продолжил ее на этот раз, со всей нервной энергией отчаяния, вплоть до приведения в исполнение.
   Уже много часов вплотную вокруг низкого верстака на котором я лежал, буквально кишели крысы. Они были бесстыдны, наглы и прожорливы - их красные глазки жгуче сверлили меня, будто они только и ждали, когда наконец моя частичная неподвижность, распространившись еще немного, сделает меня их добычей. "Чем же обычно, - подумал я, - кормятся они в этом колодце?"
   Они сожрали, презрев все мои усилия помешать им, все содержимое миски, кроме ничтожных объедков. Я безнадежно повторялся со своими качаниями или взмахами рукой; и в конце концов невольное однообразие движений лишило их всякого эффекта. В своей неуемной прожорливости, паразиты частенько просто вцеплялись острыми резцами в мои пальцы. Остатками жирного пряного яства, размазанными по миске, я тщательно натер стягивавший меня ремень всюду, куда только мог достать, а потом убрал руку с пола, и замер, затаив дыхание.
   Сперва алчных тварей охватили испуг и паника от этой внезапной перемены - когда я прекратил всякое движение. Как по сигналу тревоги, они шарахнулись прочь, многие нырнули в колодец, как в укрытие. Но только на одно мгновение. Я не напрасно рассчитывал на их вечный голод. Обнаружив, что я остаюсь без движения, одна или две самых храбрых вспрыгнули на верстак, и стали упоенно обнюхивать подпругу. Это, по-видимому, послужило сигналом к генеральной атаке. Из колодца резво хлынули свежие войска. Они карабкались на деревянный помост - они преодолели эту высоту, и сотнями попрыгали на меня. Выверенные, рассчитанные махи маятника их ничуть не волновали. Ловко сторонясь его ударов, они занялись смазанным ремнем. Они придавили меня - они кишели на мне, нагромождаясь всей кучей. Они скользили по моему горлу, их холодные губы изучающе тыкались в мои. Я был наполовину задушен их стискивающей толпой; омерзение, для которого мир не придумал названия, распирающим комом застряло в груди, сердце застывало тяжело и липко. Еще минута, и я почувствовал, что сражение идет к концу. Путы определенно ослабли. Я понял, что уже более чем в одном месте, они разгрызены. С нечеловеческим усилием я продолжал лежать тихо.
   Я не ошибся в расчетах - и не питал ложных надежд. В конце всего я ощутил, что свободен. Подпруга повисла на мне обрывками. Но удары маятника уже заставляли сжиматься мою грудь. Саржа рясы была рассечена, и теперь он рассекал нижнюю рубашку. Еще два маха, и острая боль пронзила каждый мой нерв. Но миг спасения настал. Я взмахнул рукой, и мои избавители бросились врассыпную. Плавным движением - медленно, уклончиво, я осторожно скользнул вбок. И в следующий миг, я был свободен.
   Свободен! - да, и в когтях Инквизиции! Едва я ступил со своего деревянного одра кошмаров на каменный пол темницы, как движение адской машины замерло, и на моих глазах маятник заскользил вверх, к потолку, увлекаемый невидимой силой. Это был урок, который раздавил мой дух окончательно. За каждым моим действием следили - не осталось никаких сомнений. Свободен! - избежав смерти в одной форме мучительной агонии, чтобы быть преданным чему-то худшему чем эта смерть. С этой мыслью я принялся нервно озираться вокруг, оглядывая заключающие меня железные заслонки. В них было что-то необычное - что-то изменилось, что именно - я не мог оценить сразу, но оно несомненно было здесь, в этих стенах. Несколько минут смутной и леденящей неопределенности я только строил бессвязные догадки. И лишь после этого осознал, что это, во-первых, тот самый сернистый свет, с самого начала озарявший камеру. Он лился из щелей около полудюйма в ширину, тянувшихся вокруг темницы в основании стен, которые оказались приподняты и совершенно отделялись от пола. Я попробовал, конечно, безуспешно, заглянуть в зазор.
   Но когда я бросил эти попытки, загадка перемены в стенах наконец разбилась о мое понимание. Прежде я заметил, что хотя контуры фигур на них достаточно четки, но краски казались мутными и размытыми. Теперь эти краски стали яснее, и прояснялись с каждым мгновением, потрясая, и представая во всем своем блеске, что придавало бредовым дьявольским изображениям вид, что заставил бы дрожать и любые более крепкие нервы чем мои. Глаза демонов, дико и жутко оживающие, вперялись в меня из тысячи углов, даже оттуда, где прежде ничего не было видно, и разгорались зловеще мерцающим огнем, который я не мог заставить свое воображение признать нереальным.
   Нереальным! - Да ведь с каждым моим вздохом врывается в ноздри горячее дыхание накаляющегося железа! Удушливая резкая вонь наполняет камеру! Адское пламя разгорается с каждым мгновением в глазах, пожирающих зрелище моей агонии! Оттенок пышного багрянца живительно разливался по росписи кровавых ужасов. Я потерял дыхание! Я ловил воздух ртом! Не могло быть сомнений в следующем намерении моих мучителей - о! более чем безжалостных! о! превыше всех людей одержимых дьяволом! Я шарахнулся от раскаленного металла к центру своей тюрьмы. Средь мысленных картин грозящей мне огненной гибели, воспоминание о холоде колодца пролилась в мою душу как бальзам. Я подскочил к смертоносному краю провала. Я бросил вниз напряженный страждущий взгляд. Заря от пылающего потолка освещала его самые потаенные глубины. Какой-то дикий безумный момент мой дух отказывался постигать значение того, что я увидел. А затем оно с силой проломило дорогу в мой разум - выжгло себя клеймом на моем содрогающемся рассудке. О! каким словам выразить это! - о! ужас! - о! есть ли ужас, что сравнится с этим! Я с воплем бросился от края, и спрятал лицо в ладонях - горько рыдая.
   Жар быстро нарастал, я еще раз поднял взгляд, сотрясаясь, как в приступе малярийной лихорадки. В камере произошло второе изменение - и теперь изменение касалось формы. Как и прежде, с первого взгляда я не смог различить или понять, в чем именно дело. Но я недолго терялся в догадках. Месть Инквизиции была распалена моими увертками из двух ловушек, и теперь это не было уже пустым заигрыванием с Царем Ужаса. Комната представляла собой квадрат. На моих глазах два ее железных угла заострились - два, соответственно, стали тупыми. Пугающая разница быстро прогрессировала с низким рычанием, а может быть, стоном. В одно мгновение помещение сменило свою форму, став ромбом. Но превращение на этом не остановилось - я не наделся, да и не желал, чтобы оно останавливалось. Пусть сожмут меня в объятиях эти красные стены, порфирой вечного покоя. "Смерть, - воскликнул я, - любая, кроме той, что в провале!" Глупец! как мог я не понять, что загнать меня именно в провал было назначением раскаленного железа? Как мог я вынести его жар? а если даже и вынес бы, мог ли я устоять перед его напором? И вот, все уже и уже становится ромб, не оставляя мне времени на раздумья. Его центр, и значит, самая широкая его часть была прямо над зевающей бездной. Я отступал от нее - но сдвигающиеся стены неудержимо толкали меня к ней. В конце концов, моему обожженному корчащемуся телу осталось не больше дюйма для опоры на твердом полу камеры. Я больше не боролся, но предсмертная боль моей души нашла выход в одном громком, долгом, и последнем крике отчаяния. Я чувствовал, что качаюсь на самом краю - я отвел глаза -
   И был неслаженный шум людских голосов! И был взрыв воздуха, будто от множества труб! И был оглушительный скрежет, как тысяча громов! Огненные стены прянули прочь! Протянутая рука поймала мою руку, почувствовал я, падая в обморок - в пропасть. Это был генерал Лассаль. Французская армия вошла в Толедо. Инквизиция попала в руки своих врагов.
  

перевод - апрель 2000.

ВОРОН

   Полночь, раз, была глухая; мысли - вялы и усталы,
   Множество преданий странных в старой книге я прочел,
   Грезил в зыбкой полудреме, и услышал незнакомый
   Звук, как стук - неясный, скромный, в дверь жилища моего.
   "Видно, гость, - пробормотал я, - у жилища моего.
   Путник - только и всего."
  
   Помню ясно, как вчера я - был Декабрь, и догорая,
   Угольки, как души, тая, рассыпались в прах и сор.
   Жаждал утра я со страстью; дел себе искал напрасно,
   В море книг топил несчастье, - спи, погибшая Линор, -
   Незабвенный, лучезарный, ангел с именем Линор, -
   Имя здесь - ничто, с тех пор.
  
   Тут, звенящий тихий шорох заскользил в пурпурных шторах,
   Ужасом пронзив, какого прежде я не знал еще;
   И, чтоб сердце успокоить, повторил себе я строго:
   "Это гость, что ищет крова - у жилища моего.
   Путник поздний ищет крова у жилища моего.
   Путник, только и всего."
  
   Дрожь в душе своей унявши, я решил не медлить дальше,
   "Сэр, - сказал, - Мадам, быть может, - право, искренней всего,
   Умоляю вас, простите, был ваш стук настолько тихим,
   Деликатнейшим и тихим в дверь жилища моего,
   Что я вас едва расслышал." - Отпер дверь... И - никого.
   Тьма лишь, больше ничего.
  
   Я стоял, ошеломленный, в тьму глядящий, напряженный,
   Дикой грезою пронзенный, небывалой до сих пор...
   Долго ждал, но тьма молчала, больше знака не давала.
   И одно лишь было слово здесь обронено: "Линор?" -
   Я шепнул его, и эхо мне вернуло вздох: "Линор!"
   Ясный вздох - и явный вздор.
  
   В дом пустой вернувшись снова, с болью в сердце - нет ей
   слова,
   Вскоре стук услышал новый - громче прежнего того.
   "Видно, - я сказал, - там что-то бьет в оконную решетку.
   Надо бы проверить, что там странно так стучит в окно.
   Только сердце успокою, и взгляну, что бьет в окно.
   Ветер лишь, скорей всего!"
  
   Только распахнул я ставни, как влетел, шумя крылами,
   В дом мой Ворон величавый, очевидец тьмы времен.
   И надменно, без почтенья, без малейшего смущенья,
   Будто лорд, без приглашенья, важно сел над дверью он -
   Заскочив на бюст Паллады, важно, будто бы на трон, -
   Сел, и все, и замер он.
  
   И при виде черной птицы, смог я вдруг развеселиться,
   Словно шутка над испугом - этот траурный убор.
   "Хоть хохол торчит - не очень, не пуглив ты, это точно, -
   Я признал. - Зловещий Ворон, знающий Ночной простор -
   Как зовешься, покоривший Ночь - Плутона злой простор?"
   Ворон каркнул - "Nevermore!"
  
   Потрясен я был нескладной птицей, говорившей складно,
   Пусть ответ ее, конечно, был не складный разговор;
   Невозможно согласиться, чтоб к кому влетела птица,
   Осчастливив тем, что села, как еще один затвор, -
   На скульптурный бюст над дверью, будто чудище-затвор, -
   С этой кличкой - "Nevermore".
  
   Но сидел он отрешенно, так сказав, на бюсте, словно,
   Вместе с этим странным словом жизнь покинула его,
   Ничего не добавляя, ни пера не поправляя -
   Лишь когда пробормотал я, "Как друзья все, до сих пор -
   Утром он меня оставит, как Надежды, до сих пор." -
   Вдруг изрек он: "Nevermore."
  
   От внезапности я вздрогнул - да и кстати было слово.
   "Несомненно, - я промолвил, - заучил он этот вздор -
   Вздох хозяина, чьи беды не давали видеть света,
   И печалям стал ответом, как припев иль заговор -
   И надеждам отпеваньем - тот тоскливый заговор:
   "О, довольно - nevermore.""
  
   Но, как прежде, эта птица - повод, в шутке, мне забыться;
   Кресло к двери развернул я, к бюсту, к Ворону в упор,
   И на бархат опустился, и в фантазии пустился,
   Сочиняя, что пророчил мне посланец давних пор -
   Черный, мрачный и ужасный очевидец давних пор,
   Мне прокаркав: "Nevermore."
  
   Так сидел я, в размышленье, но уже без обращенья
   К птице, чьи глаза сверкали, в сердце мне вжигая взор,
   И мечтал я, отдыхая, мягкий бархат приминая,
   Что свет лампы, обтекая, в странный превращал узор.
   Фиолетовый тот бархат, тот причудливый узор,
   Ей не смять, ах, nevermore!
  
   Воздух, в сладком представленье, загустел в хмельном куренье -
   Серафим махнул кадилом, став незримо на ковер.
   "Бедный грешник, - тут вскричал я, - Божьи ангелы, слетая,
   Дарят отдых, мир, непентес горькой скорби о Линор;
   Жадно пей благой непентес - пей, и позабудь Линор!"
   Каркнул Ворон: "Nevermore."
  
   Я сказал: "Исчадье ада! - Ворон вещий, или дьявол! -
   Послан ли сюда Лукавым, или брошен в сей простор
   Ты неистовой стихией, в царство колдовской пустыни,
   В дом, где Ужасом все стынет - о, ответь мне, вещий взор -
   Ждет ли Галаад целебный? - заклинаю, вещий взор!"
   Каркнул Ворон: "Nevermore."
  
   Я сказал: "Исчадье ада! - Ворон вещий, или дьявол! -
   В Небесах, что Бог над нами, возлюбивший нас, простер -
   Предреки: душе скорбящей, ныне далеко бродящей,
   Встретится святая дева - ангел с именем Линор,
   Незабвенный, лучезарный ангел с именем Линор."
   Каркнул Ворон: "Nevermore."
  
   "Птица-бес, ты стала лишней! - завопил я тут, вскочивши. -
   Убирайся - в Ночь, и Бурю, и Плутона злой простор! -
   Черных перьев не роняя, знака лжи не оставляя,
   Дом немедля покидая - наш закончен разговор!
   Клюв свой вынь навек из сердца, прочь же, кончен разговор!"
   Каркнул Ворон: "Nevermore."
  
   И сидит, сидит неслышно, не взлетая, неподвижно,
   Дремлет на Палладе бледной черный демон до сих пор;
   Но глаза его сверкают, ничего не упускают,
   В свете лампы он роняет тень на вытертый ковер.
   И душе моей из тени, тяжко павшей на ковер,
   Не подняться - nevermore.
  

перевод - февраль 1999

СТРАНА ГРЕЗ

   По тропе глухой, опасной,
   Падшим ангелам подвластной,
   В час, как Ночь - суть Тень в короне,
   Правит бал на черном троне,
   В этот край опять иду я,
   С края мира, бледной Туле,
   Где все странно, первозданно,
   и возвышенно как сон.
   Вне пространства. Вне времен.
  
   Бездны бескрайни, безбрежны потоки,
   Гроты, ущелья, деревья - что боги -
   Нет, слов человеку нельзя отыскать,
   Как в россыпях рос это может блистать;
   Скалы нависли и падают вечно,
   В воды морские, что так бесконечны;
   Волны морские бурлят и стремятся
   В жаркое небо, горят и искрятся;
   Озера без края, лежат распростерты,
   Глади пустынны, недвижны и мертвы,
   Воды тоскливы, тоскливы и стылы,
   В саване снежном разросшихся лилий.
  
   Дальше озер, что лежат распростерты
   Гладью пустынной, недвижной и мертвой, -
   Вод их тоскливых, тоскливых и стылых,
   В саване снежном разросшихся лилий,
   В путь через горы, по краю потока,
   Вечно бурлящего мрачно и строго;
   Дальше, меж дебрей седых и болот -
   Жаб и тритонов там вечный оплот -
   Через трясины коварной моря,
   Через гнездовища для Упыря,
   Мимо всех мест, в совершенстве нечистых,
   Черной тоскою текущих смолистой,
   Где путешественник с ужасом встретит
   Памяти прошлой, отринутой, сети -
   Призраки в саванах вздрогнут, вздыхая,
   Рядом, дорогою той же блуждая -
   Призраки старых друзей, что ушли -
   В муках агонии в лоно Земли -
   в Небо ль взошли?
   Сердцу, познавшему бед легионы
   Край безмятежности дал бы покоя -
   Дух, что стремился сквозь Тени преграды,
   Здесь ты обрел бы свое Эльдорадо!
   Но - увы, странник, прошедший все это,
   Встанет у врат, и не сыщет привета;
   Сонмы чудес никогда не предстанут
   Смертному, дерзко открытому взгляду;
   Царь всемогущий навек запретил
   Нам подниматься над властью светил.
   В жаждущей скорби Душа здесь блуждает,
   И глядя лишь в темные окна, мечтает.
  
   Так, путем глухим, опасным,
   Падшим ангелам подвластным,
   В час, как НОЧЬ, что Тень в короне,
   Правит бал на черном троне,
   Путь домой опять держу я,
   С края мира, бледной Туле.
  

Перевод - февраль 1999,

февраль 2000.

ЭЛЬДОРАДО

Весел, удал,

Рыцарь скакал,

Равно - в жару, в прохладу.

Долог поход.

Песню поет

Ищущий Эльдорадо.

Ловок и смел,

Рыцарь старел,

И в сердце все больше хлада:

Свет обошел -

Но не нашел

Даже следа Эльдорадо.

Силам конец,

Чуть не мертвец,

Тень уловил он взглядом.

"Тень, - он хрипит, -

Где же сокрыт

Дивный край Эльдорадо?"

"Там, за грядою

Лунных гор -

В Долине смертного хлада. -

Вскачь! Веселей! -

В Царство Теней,

Грезящий об Эльдорадо!"

перевод - 4-5.02.1999.

ДУХИ МЕРТВЫХ

I

   Средь мрачных мыслей о гробах -
   Душа, иди одна сквозь страх,
   Никто не взглянет из толпы,
   В тот час, когда слабеешь ты:
  
   II
   Молчишь в уединенье том,
   Не в одиночестве - ведь нет,
   Здесь мертвых духов вечный дом,
   Их жизнь прошла, и где их свет?
   Лишь смерть вокруг, на сонмах их -
   Ты окружен: так будь же тих.
  
   III
   Ночь - ясна - но вмиг померкнет -
   Звезды света не извергнут,
   С их высоких тронов в небе
   Не пошлют Надежды смертным -
   Твой узрит их взгляд усталый
   Темно-алыми углями,
   Раскаленными зловеще,
   И ожоги - будут вечны.
  
   IV
   Теперь те мысли не изгнать -
   Тех призраков не разогнать -
   Как хлад росы, они придут
   А росы в травах - не прейдут.
  
  
   V
   Вот бриз - дыханье Божье - смолк -
   На мрачный холм туман возлег
   Бледный - мутный - непроглядный,
   Знак и символ нам наглядный -
   Липнет, виснет как туман
   На деревьях - тайна тайн!..

перевод - 1999-2000.

ПЕСНЯ

   Я видел свадьбы день твоей -
   Ты вспыхнула жарким огнем,
   Весь мир любовь дарил тебе,
   Все счастьем пело кругом.
  
   В глазах твоих зажегся свет
   (Чудесный - видит бог),
   Весь свет на мне жестокий след
   Любви увидеть мог.
  
   Притворством ли огонь тот был -
   Угас ли вмиг в крови -
   Но вспыхнул костром несчастливый пыл
   В груди у того, увы! -
  
   Кто видел свадьбы день твоей -
   И как ты зарделась огнем,
   Весь мир любовь дарил тебе,
   Все счастьем пело кругом.
  

перевод - 11.2.1999.

ВЕЧЕРНЯЯ ЗВЕЗДА

   И лето в разгаре,
   И полночь - в ночи;
   И звезды померкли -
   Так ярки лучи
   Луны, что затмила
   Служанок-планет,
   Сама в Небесах,
   И на водах отсвет.
   Я вздрогнул - была
   Хладна и зла
   Луна, что плыла в вышине,
   Как в саване сером
   Туч помертвелых,
   И я отвернулся - к тебе,
   Далекой во тьме,
   Гордой Вечерней Звезде! -
   И свет твой дороже был мне.
   Я радость познал,
   Ее мне послал
   Неяркий, но гордый твой свет.
   Я был восхищен
   Далеким огнем,
   А льдом ослепительным - нет.
  

перевод - 13.2.1999.

СОДЕРЖАНИЕ

  

Р А С С К А З Ы

   ПРОЩАЛЬНОЕ ПИСЬМО или ЗАПИСКИ ВАМПИРА
   ЗЕРКАЛЬНОЕ ОТРАЖЕНИЕ
   МАЙСКАЯ ИСТОРИЯ
   ОСЕННЕЕ РАВНОДЕНСТВИЕ
   БЕЗ НАЗВАНИЯ...
   РАЗВЛЕЧЕНИЕ
   Я
   ВСАДНИК
   ЦИРК
   ПЛАНЕТА "ГОНДВАНА"
   ПРИРОДА БЕЗУМИЯ
   ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
   НЕХОРОШАЯ ПРОПОВЕДЬ О ЖИЗНИ
   ЖАННА Д'АРМУАЗ
   ТЕМНЫЙ АНГЕЛ
   ПРОКЛЯТИЕ
   КРОМЕ ШУТОК
  

С Т И Х И

   ТРОПА
   ЭЛЬФЫ
   ЭККЛЕЗИАСТ
   На черном циферблате золотые меты...
   НЕ ВСЕРЬЕЗ
   В СЫРУЮ ЗЕМЛЮ
   РАССВЕТ
   Ты думаешь, что убивая другого...
   ГЛУХАЯ СМЕРТЬ
   Тот, чьи глаза закатились навеки...
   НАША ЖИЗНЬ - ЭТО ПРОСТО ИГРА
   Убить, иль не убить?...
   Есть много на свете занятий простых...
   ОСЕННИЙ СОНЕТ
   Ярости жизни, той, что дана умирающим...
   Полночь. Полная луна...
   ВОЛКИ
   ЛОВЕЦ ДУШ
   ПТИЦЫ
   ХАЙЛЕНД
   Венец из железа, конь адских кровей...
   НАГЛЬФАР
   МИРАЖ
   Пусть царства рушатся к чертям!..
   ТВОРЕНИЕ
   СУДЬБА
   БЕССМЕРТНЫЕ ДУШИ
   ОДИССЕЯ
   КЛИН
   Плата за славу - несчастье...
   ХЕРМОД
   Черно пространство между звезд...
   ГИМН ВЕЛИКОЙ МАТЕРИ
   КРУГОМ ВРАГИ
   Небо с овчинку...
   КОЛЕСО
   НАД АХЕРОНОМ
   Дева, цветок восхода!..
   ПЕСНЯ
   Маятник ударил - это ничего...
   КОРАБЛЬ
   Весь мир стал Фаустом...
   Да, вы будете, как боги...
   Серебром сверкали небеса...
   Не полагайтесь на богов!..
   Сверху вниз смотреть для нас типично...
   ЧУДОВИЩА
   Почему бы не выкинуть нам слово из песни?..
   ВСАДНИК
   ПУРПУРНЫЙ ВЕЧЕР
   Туман воцарился...
   Хвала порождениям мрака!..
  

П Е Р Е В О Д Ы из Эдгара Аллана По

   ПРОВАЛ И МАЯТНИК (новелла)
   ВОРОН
   СТРАНА ГРЕЗ
   ЭЛЬДОРАДО
   ДУХИ МЕРТВЫХ
   ПЕСНЯ
   ВЕЧЕРНЯЯ ЗВЕЗДА
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"