Синица в звон пошла — февраль в исходе:
Трещит зима по швам, мороз не в моде!
А если и блажит порою вьюга —
Так и она бежит оттуда, с юга.
Синица в звон пошла, сосульки плачут.
Но и слезу душа переиначит:
Пурга — к большим снегам,
А слезы — к счастью...
И грех с тобою нам не повстречаться.
Последняя пурга
Зима держалась до упора —
И даже чуть перебрала:
Ни днем, ни ночью не спала,
Храня сугробы у забора
И у кленового ствола.
И партизанила ночами
С остатком белых вьюг своих
Под стягом вихрей ледяных —
И все ж не сладила с ручьями
И с пацанами возле них.
Вот и вчера — на грани срыва,
Уже на выдохе — она
Тоскою смутною пьяна,
В горячке белой глухо взвыла —
И гнев свой испила до дна.
А утром, вскинувшись спросонок,
Вспылила, но уже незло —
И солнце в небе расцвело...
В объятьях маминых ребенок
Всплакнул — и вновь уснул светло.
«Мне сказать бы...»
Заключу лицо в ладони,
Молча в душу погляжу,
Не страшась ничьей погони,
Не круша ничью межу:
— Даст Господь еще мне пару
Отрезвелых ясных лет —
Без потопа и пожара,
Поглядеть на белый свет?
Как-то я без детства прожил,
Юность — скоренько прожил,
Людям, добрым и хорошим,
Помотал немало жил:
И без мысли куролесил,
И любовь опровергал,
И стеснялся тихих песен,
И признаний избегал.
Всё оставил пепелищу,
Что назначено душе...
— Ну зачем ты, дядя, ищешь
Что просвистано уже?
У тебя сегодня дома
Треплет ветер старый хлам,
За столом — народ знакомый:
Новый плут да прежний хам!
— Ничего, я им дорогу
До порога укажу:
Слава Богу, понемногу
Тропку к людям нахожу.
Мне бы молвить близким людям,
Что терзал я их, любя:
«Потому-то бьем, что любим —
а казним-то мы себя».
Мне теперь понятно стало,
Что сказать и как сказать, —
Если б жизнь начать сначала!
Знать бы то, что надо знать!
... Но слова обрыдли судьям,
а друзей — не нахожу...
погляжу в глаза я людям, —
ничего я не скажу.
На рассвете
Лес обобран до нитки —
Не сыскать ничего:
Даже нет паутинки
На просторах его.
Только небо и воля
На сквозящем ветру
Да поземка, что с поля
Прибрела поутру.
Доползла — и упала
Обреченно под ель...
А когда рассветало,
В лес ворвался апрель.
И наполнился смехом
И дыханием лес,
И сияньем — как эхом
Вечно юных небес.
Круг по кругу
Любимая, не смей, не смей
И в самом черном сне представить,
Что нас когда-нибудь не станет,
Что нас, как всех, постигнет смерть.
Мы будем вечно, без конца —
Пока в глаза глядим друг другу —
Взмывать всё выше круг по кругу
Под взглядом доброго Творца.
А если одному из нас
Наскучит вольное паренье
Внезапно, сразу, в трезвый час,
И он очнется в заточеньи
Любовной каторжной тюрьмы, —
То эти смертные — не мы!
На грани
И день и ночь скользит Арахна
Вперед — назад, назад — вперед:
На поле паутины дряхлой
интригу времени плетет.
На сломе двух тысячелетий.
На грани горестных эпох
Меня что впишет в бездны эти? —
Лишь краткий вздох.
Я общей участи не против,
Пусть был или казался прост:
Плыл в теплых толпах утлой плоти,
Но головой касался звезд.
Не очень в дружбе одаренный
И не талантливый в любви,
Я жизни был побег зеленый —
И нужен был я меж людьми,
Был без меня бы мир не полон —
Как без тебя, как без него.
Неразделенный хлеб не солон:
Что без гостей за торжество?
У края двух тысячелетий,
Век, — мой тебе утешный вздох:
Орут, являясь миру, дети, —
И кажется, им внемлет Бог.
В потоке
Утешное осеннее тепло
И лихорадка юного апреля —
Всё в кровь мою с дыханием текло:
И жгли меня года, и просто грели.
Рассудочность протяжных белых зим
И поцелуйные привалы лета —
Ваш дальний свет почти неразличим,
Мой оклик замирает без ответа.
Я с Временем сраженье не веду —
Оно со мною милосердно было:
Не торопило попусту, не било,
Не волокло, как рыбку в неводу.
Горчащее веселье бытия
Перетекает к юным и беспечным.
— Дай, Боже, — говорю им нынче я, —
Вам устоять в потоке быстротечном!
Дай Бог, чтоб вспоминались вам светло,
Когда придете вы к конечной цели,
Шальной озноб влюбленного апреля
И терпеливой осени тепло.
«Скажите так...»
И тихий звон синичек поутру,
И говор льдинок на веселой крыше,
И утренний восток зарею дышит —
Как будет это всё, когда умру?
Наверно, я перед людьми совру —
И согрешу пред Господом, конечно,
Когда скажу, что жить хотел бы вечно...
Но как я в крайний час в душе сотру
Бегучий лед с нагретой солнцем крыши,
Птиц утренних беспечную игру?
Скажите: «Он лишь на минутку вышел —
Погостевать у солнца на пиру:
Хотя не слишком жаловал жару —
Но был привержен солнечному свету"...
Я стану там припоминать про это.
На Землю глядя рано поутру —
Если, конечно, там существует Время.
Приемля всё
Загостилось нынче бабье лето,
Попирая осени права...
Набирай, народ, побольше света!
Миг еще поторжествуй, трава!
И не очень отравляет знанье,
Что играет осень в поддавки:
Мы и сами ладим летом сани
У веселой ласковой реки,
Зная, что повяжет жизнь метелью,
Что авансы не даются зря...
Ну и что? Душа найдет веселье
И в студеных играх декабря.
Ничего, переживем и это,
И не то еще переживем —
Лишь бы пробивался лучик света
Над сиротским сереньким жнивьем.
Как снежинка из безбрежной тучи
Своего не ведает пути.
Может быть, и человеку лучше
Просто с человеками идти,
Не чураясь ни чьего привета,
Никому неправедно не мстя...
Загулялось нынче бабье лето
У приветной осени в гостях.
Молитва
«Что же наши-то гражданки
В ихний просятся стриптиз?»
Б. Попов
Наступит год и день, и час,
Когда иссякнут в реках воды, —
И оскорбленная природа
В отчаянье отринет нас.
И станет голубь над жнивьем
Кружить без радости обычной...
Но впроголодь нам жить привычно —
И это мы переживем.
Как перетерпим — не впервой —
Позор постыдного бесхлебья
И нуворишское отребье.
И — грех сказать — сирот без войн.
Лес — щепки. Мельница — мука:
Так и положено, наверно...
Но, Господи, спаси от плена
И мук чужого языка!
Чтобы зеленый наш подрост,
Мужчины завтрашней России,
Не по-английски в долг просили, —
По-русски робили всерьез!
Родная речь, родной язык
Милы нам даже на погосте, —
И чтоб нам диктовали гости
Брать в образец их рык и мык?!
Неужто маму помянуть.
Вину свою поведать Богу,
Склонить к согласью недотрогу
Нельзя по-русски как-нибудь?
Неужто Родины заслон
Ее опора и надежда —
Не мальчик вовсе, а тинэйджер,
Не русской матерью взращен?
Да, и еда, и питие
У нас сегодня издалече,
Но будет отпаденье речи —
Последний шаг в небытие.
Превыше всяких бед иных
Обереги, Господь, от счастья
Со всеми в мире объясняться
Без примененья слов своих!
Всё выдержим — хоть путь далек.
Ничто нам не раздавит плечи,
Пока родимого наречья
Не пересохнет ручеек.
Ранняя зима
Тот год зима настала рано:
Ревнуя осень к холодам,
Она из ледяного храма
Пришла к живым еще садам,
Когда румянится от солнца,
А не от стуж калины куст,
И жук на зелени пасется,
И спелых яблок сочен хруст.
Ещё подумалось: «К чему бы?
А уж, наверно, не к добру"...
Но так твои пылали губы
На зябком северном ветру.
Так по-апрельски ликовали
Неискушенные глаза,
Что даже в небе цвета стали
На миг сверкнула бирюза.
Ты сделала безумный выбор.
Но как судить со стороны?
Такой уж, видно, случай выпал?
И в этом нет ничьей вины:
Ты просто чувством заразилась,
Как будто гриппом по весне.
Но, девочка, скажи на милость,
Ведь первозданно белый снег
На этой голове не виден,
А на твоей заметен так...
— Зачем ты девушку обидел
С пригорка лет своих, чудак?
Смотри: ведь осень, отступая,
Не стала горестной и злой...
Да, но не стоит в песню мая
Вводить октябрьский ветр сквозной.
А зимы ранние прекрасны,
Сорокалетним — в самый раз:
Нам вихри сердца не опасны,
А и смертельны — лишь для нас.
Мой сад
Давно уже прочитанная мною,
Предчувствованна от начал самих,
Ты наконец-то не стоишь стеною
Передо мною, осень дней моих.
Не надо приступом идти на стену:
Снаружи здесь не стерегут ворот.
Тот, кто внутри, и рад бы на измену,
Да выхода отсюда нет — лишь вход.
Конечно, мне еще бы малость вёсен,
И августами я не шибко пьян...
Но вовремя свой дар приносит осень
Мне, саду и бездомным воробьям.
Чему-то жизнь уже и научила,
Но все же были песни да гульба:
Долги юнца взимаются с мужчины —
И в том права всесильная судьба.
Прекрасна осень дней моих покоем,
Где тихий сад — не крепость, не тюрьма.
А суждено зиме нагрянуть вскоре —
Что ж, будь благословенна и зима.
Друзьям, друзьям, друзьям
Литинститутским выпускникам 1973-го
Выхожу на главное теченье.
Может быть, и поздно выхожу...
Что поделать, мужики: ничем я
По-другому вам не угожу.
Так сложилась эта жизнь-житуха —
Нету равновесия никак:
То словил удар с размаху в ухо,
То при козырях попал впросак.
Но когда ко дну тебя прижало,
Всем нутром поймешь, без дураков:
Жестко рвет за жабры нас кружало,
Нету мочи рваться из оков.
А и оставаться в круговерти
Общих фраз, домов, закусок, жен —
Это мне, ребята, хуже смерти:
Смертной сетью будней окружен,
Я, ребята, унырну на волю
От обрыдлых надоедных фраз:
Если я морковку чту в застолье,
Не хрен прославлять мне ананас!
Мне теперь бы только умудриться
До конца моих остатних дней
Рассказать, о чем тоскует птица,
И куда нас манит осень с ней.
Извините, мужики, я тихо —
Без битья посуды, без крови...
А и, правда, как скрутило лихо,
Что и не мелькнуло о любви.
«Когда рожден...»
Если ты настолько бестолков,
Что родился второпях поэтом.
То зачем и толковать об этом:
Видно, суд небесный был таков.
Если ж при рождении своем
Был в чело ты Богом поцелован,
Майся над нагим и горьким словом
И, немотствуя, томись о нем.
И с алкающим вина и хлеба
Поделись своим наделом Неба.
А повергнет бомж отказом в стыд —
Вас Господь обоих и простит.
Сад бомжей
Ничего придумывать не надо:
Сердце бьется? — то-то и отрада.
Незачем изобретать слова,
Если ночью слышишь вздохи сада —
И от них кружится голова.
Но в саду-то — пьянь да рвань, да шлюхи,
Жизнь для них — лишь сон, пустые слухи:
Так — позавчерашнее кино...
Мент прошел, раздал пинки да плюхи,
Доглотил трофейное вино.
Чуть не плачу, вас жалею честно,
Но не лезу: знаю — неуместно...
Брат! Мою наглаженность прости:
Там, под галстуком — тебе известно —
Все мое богатство: голый стих.
Разве я средь вас не убивался.
Честным горем вдрызг не упивался,
Не орал, что тоже — человек?..
Только вот такой нам век достался —
Недостойный человека век.
... Ничего придумывать не надо,
Незачем разменивать слова:
Темь и хлад в пустых аллеях сада,
В небесах — ни стройности, ни лада
И трезва седая голова.
Предзимье
Лес облетел. Вздохнули вольно грядки.
Вторые рамы вставлены вчера.
В отхлопотавшем мире всё в порядке:
Неспешны утра, долги вечера.
По выходным капусту бабы рубят
И сеновал трамбуют мужики.
И снова по ночам друг дружку любят,
Остуде и привычке вопреки.
И плоть сквозь рай, минуя муки ада,
Душе несет покой и благодать.
Так человекам и дано. Так надо.
И осень стоит просто принимать
Со всем, чем одарила, озарила,
И что, отняв, другим передала...
Тихонько осень двери притворила —
Недальнюю сестру встречать пошла.
Ты и Она
Ну пусть юнцы, тебя моложе втрое,
Еще не зная сердца своего,
Токуют, точно глухари весною,
Распознавая жизни естество.
Но сердцу твоему — вдруг безответно
Вскипеть?! И смехом громы усмирять,
И ливню подставлять лицо, и ветру —
Дождем лицо свое драпировать?!..
В Ней раствориться, сгинуть, позабыться:
Небытие — превыше всех наград!..
Предвестницей любви взлетает птица —
И падает в уснувший черный сад.
Пылает юность, отвергает осень,
А ты, остыв, сам про себя остришь:
«Когда пробило дважды двадцать восемь,
добро, что хоть мечтою воспаришь».
Ум понимает невозможность счастья,
А сердце то замкнет, то воспоет, —
А сердце глупой птицей, сбитой влет,
И падая, не может ввысь не рваться,
В счастливый погубительный полет.