Костоглодов Михаил Алексеевич : другие произведения.

Стихи... Сборник 1975-1980

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Стихи... Сборник 1975-1980
  
   Спаси, о боже, наши души:
   в ужасный и жестокий век,
   другого не умеет слушать
   всегда спешащий Человек.
  
   Мы глушим сигаретным дымом
   озлобленность, усталость, боль.
   Мы сердце хлещем кофеином,
   и в мозг вливаем алкоголь.
  
   Остановиться б на мгновенье,
   чтоб было некуда спешить,
   и опуститься на колени,
   и помолиться.
   Для души.
  
  ...
  Монголия
  В утробе душного вагона
  варился я четыре дня.
  В ладонь Дарханского перрона
  мой поезд выплюнул меня.
  Морозно воздух в грудь вливался
  и мозг усталый оживлял.
  Фонарь над площадью качался,
  качал, баюкая вокзал.
  А рядом сном завесив уши
  укрывшись небом, город спал
   по чистым площадям- подушкам
  волосья улиц разбросал.
  Дверей потрескавшейся раной
  морозный воздух пил вокзал.
  Сквозь мрак табачного тумана
  шагнул я в высвеченный зал.
  За дверью прошлое осталось,
  и время перестало течь.
  Сместилось все, перемешалось:
  слова монголов, русских речь.
  
  Устал я.
   Сломленный дорогой,
  был полусонен, полупьян .
  Вдруг в дымке горизонта дрогнул
  и потянулся караван.
  Брел впереди верблюд двугорбый,
  кивком приветствовал восток.
  Злой ветер в сковородке Гоби
  перелопачивал песок.
  Был переход нещадно трудным:
  он тело гнул и жилы рвал.
  И я в погонщике верблюдов
  себя в безумье узнавал.
  Я страшен был,
   метался зверем
  в кругу извечных:
   "да"
   и "нет".
  И, если я во что-то верил,
  так это в собственный хребет.
  А кровь солено запекалась
  в моих растресканных губах.
  Но был я жив:
   еще усталость
  песком хрустела на зубах.
  Изнеможение, иудой
  крадется и сбивает с ног.
  Свалился я под холм верблюда
  под теплый и облезлый бок.
  И ветер стих.
   Не улюлюкал,
  глаза песком не засыпал.
  Он не смеялся:
   он баюкал.
  Я со слезами засыпал...
  
  
  Я плакал...
   В этом стыдно признаваться,
  я плакал о тебе,
  и соль моей слезы
  стекала по щеке,
  и угол рта
  мне обжигала
  как песок пустыни...
  Я боль свою
   выплескивал в себя.
  И в собственных глазах
  алмазы льдинок
  топил я умиленно и счастливо.
  Я счастлив был:
   я веровал в тебя.
  А ты была как веточка березы:
  Гибка, податлива,
  и терпкий сладкий сок
  тек по губам,
  и проникал
  и грозным
  безумьем легкости
   мне душку обволок.
  Была ты как рождественская елка
  богата и подарками щедра.
  И в то же время ты бедна была,
  нага и хрупка,
  как в весне сосулька.
  Я влагу губ
  сожженными губами
  снимал и пил,
   топил в себе пожар.
  Я плакал,
   от бессилия дрожал,
  почти безумен,
  орошен слезами.
  Я познавал тебя
   и радостно и больно
  Ошеломлен был познаваем сам.
  И чувств моих
  и мыслей глубина
  была бездонней,
  чем ночное небо.
  Слегка
  дрожала призрачно рука,
  и боль была беспомощной и сильной
  и чистой
  как вода из родника.
  
  Но все проходит как хлопок двери,
  сломилось острие луча в зрачках,
   и солнце снова бросило монеты:
  не золото,
   но медь-
  щедра рука!
  И в утре без следа исчез мой сон,
  день по барханам вновь пошел звенеть...
  Блестела солью слез моя щека.
  
   Первая молитва:
  
  
  Когда багряная заря
  тьму ночи зачеркнет,
  когда от скромности горя
  зардеется восход,
  и снов исчезнут чудеса
  в зачатьи зыбком дня,
  то ты, едва открыв глаза,
  благословляй меня.
  Когда взметнувшись, новый день
  на плечи упадет,
  воспоминаний давних тень
  в преданье отойдет,
  и в час покоя от тревог
  и в клекоте огня
  в пыли истерзанных дорог
  благословляй меня.
  И день с простреленным крылом
  к закату полетит,
  и тишиной заполнит дом
  и сном зашелестит,
  и в небо выскочит луна
  лучем в стекло звеня,
  в кругу друзей или одна-
  благословляй меня.
  Будь ты нежна, иль холодна,
  снегами иль огнем,
  святая будь или грешна
  ты помни об одном:
  в ознобе дней, в покое сна
   не смей меня забыть-
  ты для меня всегда должна
   благословеньем быть.
  
   Костер.
  
  Лизнул чуть теплым языком
  по щепке огонек.
  Прошелся вдоль нее ползком
  и вдруг совсем примолк.
  Но не угас, а лишь затих,
  и ветром от реки
  поднялся вверх и заплясал
  и показал клыки.
  Взметнулся, бросился и смял
  вблизи стоящий куст.
  И треск ветвей напоминал
  костей щемящий хруст.
  
  Он мне напоминал меня
  во взрывах чувств и искр:
  мне все не достает огня
  с названьем четким "жизнь".
  Он был безумен и смущен ,
  и яростью залит.
  Я молча ждал,
   я знал что он
  меня испепелит.
  И не костер уже-
   пожар
   смешались он и я,
  огонь бесился и дрожал
  манил и звал меня.
  я ничего не мог сказать:
  лишь клекот из груди.
  А ты молчала. Но глаза
   кричали "Не ходи!"
  А ты стояла у огня
  почуяла беду.
  Нет!
  Не удерживай меня!
  Пусти же!
  Я взойду!
  
  
  
  Ты бог огня: В твоих руках
  свеча моей души.
  Но ты побереги меня
  огня не потуши.
  Своею легкою рукой
  огонь мой сохрани.
  Ты бог огня...
   А я- огонь,
  мерцающий в тени.
  Но, если я глазам твоим
  не освещаю путь,
  задуй меня, и едкий дым
  развей и позабудь.
  
  
   Мотыльки
  
  Костер наелся и утих,
  чуть тлеют угольки.
  Из бесконечной темноты
  все мчатся мотыльки.
  Какая сила их влечет?
  Какая манит даль?
  Чтобы закончить на костре
  судьбы своей спираль.
  Неужто надоело жить:
  отчаянно смелы,
  летят, что крылья опалить
  и рухнуть в жар золы.
  А может в этом свой резон:
  так круто завернуть,
  чтобы под колокольный звон
  звездою промелькнуть?
  Да ослепит меня звезда,
  и болью обожжет,
  чтоб я запомнил навсегда взорвавший сердце взлет.
  Чтобы разрезав небосклон,
  и пересилив страх,
  незабываемой звездой
  сгореть в твоих глазах.
  
   Танец
  
  Хрупкой тоненькою соломкой
  билась в танце своем Солонго.
  
  И в движеньях рождалась сказка:
  степь тюльпанами зацвела,
  сумасшедшая эта пляска
  закрутила и повела.
  Ошарашенный, сбитый с толка,
  я все помнил и все забыл,
  жил я жизнью юной монголки,
  ее счастьем и болью жил.
  Я любил по- дикарски мудро,
  был себе ненавистен и нов,
  все сметая из полночи в утро
  угонял я табун скакунов.
  Звезды в травы сыпались звонко,
  И за сопкой восток алел.
  Я влюбился, я грезил Солонго
  ей бесился и ею болел.
   Мне б не выдержать трепетной муки:
  боль и новь захлестнули глаза.
  Танец кончился.
  Умерли звуки.
  Первый луч раскроил небеса.
  
   Дорога
  
  Мы шли вперед, переборов усталость.
  Был до привала путь еще далек.
  Росу и утро сосны в сон вплетали,
  и где- то громко журавли кричали ,
  и лес таил усталость и восторг.
  Шумела осень и деревьев тень
  манила нас под свой покров холодный,
   и в осень выливался новый день,
  дарил мечты и новизну идей,
  чуть-чуть наивных,
   чистых,
   благородных.
  
  
  
  
  
  
  
   Вулкан:
  Ах, как он бушевал красиво!
  В нем столько страсти и огней...
  Какая бешенная сила
  в неукротимости камней.
  И тьма коварства в жидкой лаве,
  слюной стекавшей по щекам.
  Он был силен и зол и славен,
  коварен был как Чингис хан.
  Хотя он раскаленным жалом
  не достигал чужой предел,
  земля стонала и дрожала,
  когда он в ярости гудел.
  
  Но все ушло, как лето в осень:
  вулкан состарился и стих,
  и беззаботно стайка сосен
  по грани кратера летит.
  
  Он мертв.
  Ничтожен и бессилен.
  Забыты им лихие сны.
  Мы оба с ним перебесились,
  и одинаково смешны.
  Но оба были мы упрямы
  и не терпели подлецов...
  Эй ты! Вулкан!
  Пустая яма!
  Ну, разозлись.
  Ну, плюнь в лицо!
  
   Вторая молитва:
  
  Куда ты?
   В кратер?
   Не ходи!..
  Скала нависла мордой львиной.
  Там только камни впереди
  потенциальною лавиной.
  Куда опять тебя несет?
  Теплом столетий дышат камни...
  Эй, ветер,
   легче,
  слышишь черт,
  останови свое дыханье.
  Запрячься в зелени листвы,
  не вой, не рви, умерь свой голос
  Лишь только б с этой головы
  не пал бы драгоценный волос.
  Потом сочтемся как- нибудь:
  долг за собою не оставлю.
  Я позже сам подставлю грудь
  хоть ветру,
   хоть дождю,
   хоть камню.
  И ты, скала не шевелись,
  и не выматывай мне душу.
  Иди сюда, со мной сцепись.
  Боишься? Сам приду не струшу..
  
  
  Стояло время.
  Смуглый всадник
  никак не мог сдержать коня,
  а конь был дьявол кровожадный
  и бил копытом в грудь меня.
  Я был раздавлен, обессилен,
  а конь все бил меня топтал,
   и где-то в параллельном мире
   испугом поезд грохотал.
  Меня трясли два незнакомца,
  один из них мне руку жал,
  в руках полуденное солнце
  в окошке юноша держал.
  Все стало серым и привычным,
  и ветер злился в проводах,
  вели друг с другом перекличку
  и пели рельсам поезда.
  Еще моргал я обалдело,
  и был смешон со стороны.
  И солнце яркое глядело
  и отражалось от стены .
  В измученное ночью тело
  лилось живящее тепло,
  и наважденье отлетело,
   и время тронулось пошло.
  
   Эпилог
  Все хорошо: покой в природе.
  Лес погрузился в полусон,
  и паутины тонкой звон
  как будто к скорой непогоде.
  И птичий перезвон речей,
  затих, как будто затаился,
  по лесу золотом разлился
  остаток солнечных лучей.
  И как пожар закат багряный взметнулся, задержавшись где-то.
  Ах, бабье лето, бабье лето-
  бальзам врачующий мне раны.
  
  И если, ты походкой гордой
  Уйдешь, взмахнув рукою гибкой,
  я повторю себе с улыбкой :
  " Все хорошо.
  Покой в природе".
  
  
  
  
   На улице им А.С.Пушкина.
  
  На улице великого поэта,
   купающейся, в солнце и стихах,
  сидит в тоске прекрасная мадонна
  с измученным ребенком на руках.
  
   Мадонны в снах являются поэтам,
   и лишь потом, поют о них в стихах.
   А нынче до мадонны дела нету
   И до младенца на её руках.
  
   Она сидит на улице поэта,
   С таинственной улыбкой на устах.
   Позором бьют ее в лицо монеты,
   Брильянты слез сияют на щеках.
  
   Она сгорает в горе побирушки,
   тая в глазах безумную печаль.
   Её, увидев, застрелился б Пушкин.
   А всем плевать.
   И никого не жаль.
  
   На улице великого поэта,
   купающейся в солнце и стихах,
   сидит мадонна, всех милей на свете,
   с измученным ребенком на руках.
  ...
   Летняя площадка:
  аромат вина.
   Мы с тобой расстались
   чья же в том вина?
  
   Летняя площадка:
   не допит бокал.
   Ты меня не слышишь,
   а я не все сказал.
  
   Дождь стучит по крыше,
   слезы по стеклу.
   Ты меня не слышишь:
   время съело слух.
  
   Мы с тобой расстались,
   и опять тоска...
   Счастье расплескалось:
   опустел бокал.
  ...
  
  
   А ты в объятьях извивалась как змея,
   и было нам обоим жутковато:
   как из-под ног вдруг ринулась земля,
   и время крутануло ось обратно.
  
   ...
  Что может быть больнее ожидания,
  Когда ты ловишь только звук шагов,
  Когда воспоминанья давних снов
  Пронзают мозг, доводят до отчаяния.
  Когда ты говоришь себе: не лги
  И все-таки
   и все- таки надеешься...
  Когда уже сомнения рассеются,
  Когда уже не ждешь
   и вдруг шаги.
   ...
   Вагон пошел со скрежетом со стоном,
  колесами по рельсам зазвенев.
  Я снова вижу, словно в давнем сне
  как ты идешь устало за вагоном.
  Огни повисли над дорогой вдоль.
  Все.
  Голосов не слышно из-за ветра...
  Чем больше между нами километров,
  тем ясней, тем яростнее боль.
   ...
  Письма бывают разные
  грубые, где бранят,
  плохие или хорошие,
  те что случайно брошены,
  те, что куда-то манят...
  Письма бывают разные
  те, что писались любя,
  ранние есть и поздние,
  есть со смущенными просьбами,
  но есть еще от тебя.
   С волненьем вскрываю конверты,
  спешу написать ответ,
  и знаю дороже этих
  простеньких писем нет.
  
  Я в это боюсь поверить,
  и это в душе берегу,
  и ты для меня как берег,
  куда доплыть не могу.
  Будь свято, что сердцу дорого,
  но ты уж меня прости:
  я вновь подбираю доводы,
  чтобы себя провести.
  
   ...
  Я пил кумыс в казахской юрте,
   а рядом что-то пел родник.
   Тянул табак из длинной трубки,
   зим не считающий старик.
  
  Сейчас, казалось, пред глазами
   замкнет судьба свое кольцо:
   так беспощадно искромсали
   морщины лет его лицо.
  
  Мы истин не искали в споре:
   я пил кумыс,
  старик курил,
   в неторопливом разговоре
   десятка слов не проронив.
  
  Последний раз он затянулся,
   и выбив трубку о сапог,
   поднялся,
  мудро улыбнулся,
   шагнул из юрты за порог.
  
   Сказал: "Как дивны наши степи!
  Я старый и слепой верблюд,
   и более всего на свете
   я землю добрую люблю.
  
   Люблю свой край степной и нежный,
  люблю свободу и простор
   где юрты дремлют безмятежно,
  и вечер ярок как костер,
  
   где чай душистый пахнет степью,
   где песни льются до утра,
   и горы золотою цепью
  в повал уснули у костра.
  
  Когда устанешь от дороги
   сверни сюда и гостем будь.
  Пусть незабытые тревоги
  твою не беспокоят грудь.
  
   И сердце ровно станет биться.
  Я угощу тебя-
  испей
   с кумысом лучшей кобылицы
   сок тысяч трав моих степей.
  
   Мы пустим пиалу по кругу,
   ты скованность свою отбрось.
   всегда открыто сердце другу.
   Ты больше друга:
   ты- мой гость!"
  
  
  
   Я пил кумыс в казахской юрте,
   а рядом что-то пел родник.
   Тянул табак из длинной трубки,
   Зим
  не считающий
  старик.
   ...
  Когда замкнешься в себе от забот,
  и не захочется жить,
  когда не сможешь идти вперед-
  Просто мне напиши.
  Когда споткнешься, когда упадешь,
  или руку задрожит,
   когда сама себя не найдешь,
  тоже мне напиши.
  Когда замучит тебя вопрос
  и голос смолкнет в тиши,
  когда от печали не станет слез,
  просто мне напиши.
  
  Но если от собственной совести вспять
  струсив, ты побежишь,
  если научишься мне лгать,
  больше мне не пиши!
  ...
  У каждого должно быть место,
  куда приходят отдыхать,
  и где березка как невеста
  к дороге выйдет вас встречать.
  
  Я возвращаюсь в дом родной,
  с его красой такой не броской.
  Туда, где тонкая березка
  моей посажена рукой.
  ...
   Зима отступает, приходит весна.
   Земля не проснулась еще ото сна,
   но первой капелью звеня в феврале
   весна пропоет:
   "Сауле,
   Сауле..."
  
   В пожаре восхода все страхи сгорят
   Наш солнечный город лучи озарят.
   И луч, изломавшись в оконном стекле
   Черкнет по стене:
   "Сауле,
   Сауле..."
  
   Отступит зима и оттает земля
   И солнце весны обогреет поля.
   И нежный тюльпан, наклонившись к земле
   мне тихо шепнет:
   "Сауле,
   Сауле..."
  ...
  Нахальный ветер рвал юбченку,
  я не хотел казаться грубым:
  смеясь я целовал девченку
   в чуть-чуть раздвинутые губы.
  И мне с наивностью девичьей
  хотелось быть таким не смелым,
  чтобы податливое тело,
  щемящее было непривычным.
  Чтобы она как неизбежность
   все приняла ,что б ни случилось,
  чтоб все ушло и позабылось
  сталась только нежность ,
  нежность.
  В глазах хотелось утопиться:
  понять она-
   Все то , что ищешь,
  ее слезинкою напиться,
  и стать нежней добрей и чище.
  ...
  Мы счет годам ведем неверно,
  глядя в истоки мироздания,
  а я свои минуты меряю
   от первого с тобой свидания.
  ...
  Серым стало небо голубое,
  и дома уснули вдалеке,
  я смотрел как яркою толпою
  звезды шли на водопой к реке.
  И земли измученное тело
  засыпало с ночью на плечах,
  видел я как дерево горело
   затухавших солнечных лучах.
  Черным стало небо голубое,
  но в твой дом я не вошел как гость:
  степь мне стала свежей простынею,
  одеялом- небо с горстью звезд.
  Слушал как по напряженным жилам
  растекался сладостный огонь.
  Мне Земля под щеку положила
  теплую шершавую ладонь.
  ...
  Снова расставаясь, ты не плачешь,
  не кричишь от боли головной,
  мне с перрона на прощанье машешь
  белою усталою рукой.
  Снова расставаясь ,ты не плачешь
  не взываешь горестно к богам,
  ты стоишь и дерзкий ветер платьем
  хлещет словно плетью по ногам.
  ...
  Восток окрасился зарею,
  огнем горят вершины гор,
  мне кажется, что я с тобою
  веду последний разговор.
  И подаюсь вперед плечами,
  тебя стараясь убедить.
  Но сам в себе свое отчаяние
  Я не сумею победить.
  ...
  Ты так боишься расставаний,
  но и твоя не вечна память:
  все смоет- боли не оставит
  извечный лекарь расстояние.
  Сперва, для утоленья боли
  доверишь письмам пылкий трепет
  и с дрожью будешь ждать ответа
  ломая пальцы рук от горя.
  Боль постепенно станет глуше,
  в туман уйдет, что было близким
  и будут с каждым днем все суше,
  тобой написанные письма.
  И все пройдет. И удивленье
  Заменит все , что позабыто.
  Дождями времени омыто
  опять наступит обновленье.
  ...
  Солнцем взорванный восток
  разукрасит горы,
  вспыхнет трепетный восторг
  лучиком во взоре.
  Я сегодня все пойму
  трепет твой и ласку:
  за руку тебя возьму
  и в "Лесную Сказку".
  Там увидим мы с тобой
  тихим утром ранним
  как застынет над скалой
  тучка белой ланью.
  Под скалой ручей бежит.
  по камням струится
  лист осиновый дрожит
  а чего боится?..
  Разбросает солнца луч
  хрусталя осколки,
  ярко брызнет из-за туч
   и засветит елки.
  От себя не побегу
  прятаться за камень
  и к губам как к роднику
  я прильну губами.
  Ты поверь мне, ты пойми:
  врут, что вечна память.
  Плечи зябнут, обними их
  тонкими руками.
  Неужели не поймешь?
  Память запылится...
  Ты сама ко мне придешь
  к роднику.
   Омыться.
  
  ...
  Лишь осень листья обломав,
  помчит по временному кругу-
  в душе твоей уже зима
  шумит взбесившеюся вьюгой.
  На сердце ляжет жгучий лед
  непробиваемою коркой,
  и исказит красивый рот
  неверия гримаской горькой.
  
  От неумения дерзать,
  застелет мозг туман забвенья,
  испугом выстрелят глаза
  за доброту прикосновенья.
  
  В твоих глазницах холод льда
  не растопить моим дыханьем,
  в них белый снег непониманья
  слезой не станет
   Никогда.
  
  
  
  
   Прочее
   ...
  Пес брел по лесу, через речки,
  Шерсть, оставляя на кустах,
  и долгий путь казался вечным,
  и голод был сильней, чем страх.
  А солнце яблоком сверкало,
  в ушах звенела тишина,
  и с языка в траву стекала
  слезой голодная слюна.
  
  А мы не ведали печали:
  ломился стол лесной от яств,
  пес недоверчиво сначала
  нас обжигал огнями глаз.
  Визжали наши дети звонко
  в траве тяжелой от росы,
  и пес доверился ребенку,
  поднял кусочек колбасы.
  А много ль псине было нужно?
  -"на песик, миленький, возьми".
  Так не легко рождалась дружба
  между собакой и людьми.
  Подкрался вечер, словно горе
  сосну рубиновым зажег,
  и люди собирались в город,
  а пес был снова одинок.
  Он был душей и телом предан,
  он верил в дружбу на года,
  но кто то тут кого-то предал,
  а жизнь катилась как всегда:
  летели сосны мимо, мимо,
  дымилась пыль из-под колес...
  
  И до сих пор неумолимо
  со мною рядом мчится пес.
  
  ...
   Рты открыли:
   Гляди, комета
  шлейфа как распустила парчу...
  Лишь мне одному понятно: это
  я себя сжигая, к тебе лечу.
  
  Из далеких глухих мирозданий,
  распыляясь на яркий шлейф,
  прошибая непонимание,
  я кометой лечу к тебе.
  Скоро скорость вырастет в силу,
  перейдет в реальность мечта,
  ну а если протащит мимо-
  вновь космическая пустота.
  Измеряя пространство годами,
  буду мчать на далекий свет,
  будет нервы исхлестывать память
  много долгих недель и лет.
  
  Люда ахают:
   Ах, комета
  шлейфа как распылили парчу...
  Помни всюду и знай что это-
  я себя сжигая,
   к тебе лечу.
   ...
  Вот этот дом...
   Я третьим в нем живу.
   Вот я вхожу в одни с тобою двери.
   Пускай хоть печь меня сейчас согреет:
   так часто я скучаю по теплу.
  
   Сажусь с тобою на одну скамейку.
   Сейчас к тебе не я - другой придет,
   а я рукою зажимаю рот,
   ни шевельнуться, ни кричать не смея.
  
  Как и меня , его улыбкой встретишь
  и станешь на груди своей ласкать...
  Я не смогу тогда меж вами встать,
   но даже и тогда я буду третьим.
  
  Минуты словно годы поплывут.
  Пусть сердце разрывается нга части,
  я словно камень буду безучастен,
   но в доме этом-
   третьим я живу...
   ...
  И снова осень...
  Лес над головой,
  еще шумит последними листами,
  и к югу потянулись птичьи стаи,
  и птичий крик далекий и глухой...
  Лес словно утонул в рассветной сини,
  в увязшей между веток тишине,
   и птицы проплывая в вышине
  в полголоса прощаются с Россией.
  И в осень по камням спешит ручей,
  водой прозрачной по камням струится...
  Я знаю долго лес мне будет сниться,
  пронизанный иголками лучей.
  И долго будет звать меня в дорогу,
  и сказки предрассветные дарить,
  и долго буду я тая тревогу,
  о сказках этих дивных говорить.
  Стоит сосна до пояса в тумане,
  и дятлы, разрывая тишину,
  стучат мне в сердце, тщетно призывая
  на помощь отлетевшую весну.
  И манят вдаль осенние леса,
   где сказки бродят с былью по соседству,
  где каждая тропа уходит в детство,
  и каждый куст скрывает чудеса...
  
   ...
  Когда приходит ночь, перрон пустеет:
  Все рвется под навесы крыш,
  а ты приходишь и молчишь
  и мне в глаза взглянуть не смеешь.
  Как будто горькую вину
  опять в груди своей скрываешь
  и пальцы тонкие ломаешь
  в беспомощности слов и рук.
  
  И прячешь боль в больших глазах
  и грустный-грустный взгляд отводишь,
  ты снова от меня уходишь,
  чего-то мне не досказав.
  
   ...
  Пишу тебе письмо из октября,
  Бросая звонкий день на счастье в осень.
  А лес бросает под ноги наряд
  и золото листвы на лапы сосен.
  Как корабли плывут в тумане люди:
  ночь города лишает суеты.
  Все затаилось, словно ждет что будет
  и все смешалось город ночь и ты.
  От полудремы пароход очнулся
   и разодрал на клочья тишину
   и не понятно: толи мир проснулся
  а может лишь готовится ко сну.
  И как жар-пртица алая заря
  взметнулась, все лучами заливая,
  в огне лучей печаль моя растает
  и я пишу уже из ноября.
  ...
  И спать не спится,
  И пить не спиться,
  И от себя не могу уйти.
  И только сердце драчливой птицей
  В груди стучится: пусти,
   пусти.
   ...
  Ты только память от былого,
  давно ушедшего в туман.
  Ты как утраченное слово,
  как сладостный сомообман.
  Ты боль забытого мгновенья,
  ты прихоть глупая судьбы,
  ты крыльев сна прикосновенье,
  ты все, что в детстве я забыл.
  Ты боль утраченной надежды,
  ты тень, мелькнувшая в окне,
  ты горе, ты беда, ты нежность:
  все то, что борется во мне.
  За все что есть ,
  за муки счастья,
   за радость за печаль за боль,
  за неустанность удивляться,
   я преклоняюсь пред тобой.
  
  ...
  Я опять проехал мимо:
  мимо дач и неудач.
  Вновь тебя зову любимой
  сквозь усмешку через плач.
  Что-то мне в тебе осталось:
  я опять с тобой не смел
  мне мила твоя усталость,
  горько сто-то не сумел.
  Ты со мною лицемеришь,
  улыбаться перестав.
  Я и верю и не верю
   в то, что лгут твои уста.
  Да и я с тобой играю,
   не боясь переиграть:
  не умею все теряя
   о безделицах вздыхать.
  Вновь зову тебя я милой
  и любя и не любя.
  Я давно проехал мимо
  мимо счастья и тебя.
  ...
  Лишь усталость, лишь усталость
  от тревог и от забот.
  Где когда с тобой расстались
  может месяц,
   может год.
  Может реки между нами,
  может чахлые ручьи.
  Над моими над плечами
   чьи-то руки... не твои?
  Снова ночи как в тумане:
  надвигается гроза.
  А меня в дорогу манят
  может быть твои глаза?
  Расступилась сосен стая,
  мутно я гляжусь в ручей ,
  и усталым засыпаю
  может от твоих речей?
  ...
  Всю жизнь спешу и все таки опаздываю:
  на самолетах и на поездах
  к тебе спешу, и мне рукой указывают
   все семафоры- может не туда?
  И мне с тоской в глаза друзья заглядывают:
  за полу пиджака не удержать...
  К тебе спешу, желание загадываю,
  тебя в пути случайно повстречать.
  И, наконец, смотрю в твои глаза,
  и что- то не о том тебе рассказываю,
  и чувствую, что снова опоздал ...
  Всегда спешу
   и все таки опаздываю.
  ...
  У ожидания нет слов.
  Одни глаза большие и немые,
  и острые, и как игла прямые
   воспоминанья давних снов.
  
  ...
  Сегодня прилетела из Баку...
  Я знаю, это ты в письме своем напишешь.
  Ты слов моих сегодня не услышишь,
  а мыслей всех не уместить в строку.
  Ты погляди: зима в окно стучится,
  и снег укутал саваном кусты,
  и вновь к тебе летят мои мечты,
   как будто в сказку улетают птицей.
  Туда где солнце на сосне висит,
  и звезды виснут на ветвях устало,
  и небо чашей на тайгу упало
   и чистый снег искрится и блестит.
   Где к солнцу одинокую лыжню
  проложит кто-то, меж берез мелькая,
  где снегирей щебечущая стая
  спешит навстречу солнцу к полудню.
   Нет: мыслей всех не уместить в сроку,
  а ты не видишь этого, не слышишь,
  и только мне в письме своем напишешь:
  Сегодня прилетела из Баку.
  ...
  Не долог век воспоминаний:
  все время съест, все разметет,
  в нас боль несбывшихся мечтаний
  полынью горькой прорастет.
  Все станет давним и туманным
  не возвратиться не помочь
  и самые больные раны
   сомкнет полузабвенья ночь.
  Восток опять зарей изранен
  все ново: день, мечты, дела,
   я этой жизни благодарен,
   За то, что ты была,
  была...
  ...
   Я лишь голодный раб у ног,
  но как жестока ты владыка,
  но все мгновения велики
  как я б берег их если б мог.
  Как крепок недоверья лед,
  а я за вечер нашей встречи
  пойду, расправив гордо плечи
  и сам взойду на эшафот.
   Зови меня, кляни, гони...
  Что мне вулкан, потоп всемирный,
  я сердце вырванное швырну
  как яблоко к ногам любви.
  ...
  День угасал, но было светло,
  вишня в саду шумела,
  и с вечера веткой стучала в окно
  словно войти хотела.
  Ночь притаилась и тихо вздыхала,
  ворочаясь у порога.
  И мне никак уснуть не давала
  нахлынувшая тревога.
  И в форточку гулко стучался ветер,
  на стенах плясали тени...
  А я уже спал.
  Я весну не заметил:
  Ласточки прилетели.
  ...
  Ах, август, будь великодушен,
   напомни мне цветущий май,
  печаль запавшую мне в душу
   еще острей воспринимай.
  Ах, август, тучи отгони
  громами землю сотрясая,
  и чувств стерильность сохрани
  хотя б до будущего мая.
  Ах, август ты повремени
  остатки лета вылить в осень:
  пусть опадающие дни
  как листья ветром не уносит.
  Ах, август, будь великодушен,
   напомни мне цветущий май,
  печаль засеявшую душу
  еще острей воспринимай.
  ...
  -Ты зол и глуп и нетактичен,
  не сомневаюсь и на миг,
   что ты к тому же и двуличен...
  -Нет, врешь: я добр и симпатичен
  умен
   хитер.
   И многолик.
  ...
   День родился синий-синий,
  изломался луч в стекле.
  Горьким веточка полыни
  полыхает на столе...
  ...
  Как лапки мягки, как легки...
  Да слишком остры коготки!
  ...
  Не обещай и не прощай:
  не унижай себя обидой.
  Обидишь- не подам и вида,
  ты боль мою не замечай.
  Переборю,
   Перенесу,
  Уйду, тоску слезой омою,
  перебешусь, по волчьи взвою,
  как пес к коленям приползу.
  Глаза в тумане опущу:
  удара ждать ?
  Благословенья?
  Запомню все.
  И не прощу.
  к чему тебе мое прощенье?
  ...
  Звенит сосульками весна.
  В окне, как в церкви богохульник,
  едва очнувшись ото сна
  зацвел сиреневым багульник.
  Опять мне ворожит весна,
  и в белизну снегов не веря,
  в проеме солнечном окна
  засеребрилась почкой верба.
  Во мне проснулась вера в жизнь,
  ко мне вернулась радость жизни,
  и мысли снова взмыли ввысь,
  чтоб песней жаворонка брызнуть.
  
  
  ...
  
  
  Я это слово нес в губах
  Хранил как тайну
  Берег его лишь для тебя
  Не для случайных
  Дождем его хлестало вкось
  А сохранилось
  А вот тебе его принес-
  Не удивилась.
  
  
  ...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Ты в море жизни, по волнам скользя, летишь,
   Или стоишь на берегу, ждешь алый парус,
   Как в давней юности с надеждой в даль глядишь. . .
   Навечно в памяти моей - такой осталась.
  
  Припев:
   Моя Ассоль, моя любовь, моя подруга,
   В моих глазах ты не состарилась ничуть.
   Нас время мчит по вёрстам жизненного круга.
   Считаю счастьем на тебя еще взглянуть.
  
   Ты улыбаешься, ругаешься, молчишь
   Или грустишь седины замечая.
   И старший сын для нас по- прежнему - малыш,
   Хотя по внукам все сильнее мы скучаем.
  
  Припев:
   Моя любовь, моя жена, моя подруга,
   В моих глазах ты не состарилась ничуть.
   А я стою на грани жизненного круга
   И на тебя еще хоть раз хочу взглянуть.
  
  Когда-то сердце разлетится на куски:
   И в нашей жизни неизбежны расставания.
   Когда в последний раз коснусь твоей руки,
   Прости меня за эти поздние признания.
  
  Припев
   Моя жена, моя любовь моя подруга,
   В моих глазах ты не состарилась ничуть.
   Не знаю, как бы мы прожили друг без друга.
   Забудь все горести и беды позабудь.
  
  
  
  Осенний день играл лучами солнца,
  Расцвечивая травы и листву.
  Пришла ты в мир неясный и огромный
  Взрывая криком жизни тишину.
  
  И замер мир, а ты кричала звонко
  Хватая воздух неумелым ртом:
  "Смотрите люди: вот она- девчонка
  явилась к вам
   в ваш теплый, светлый дом".
  
  Но время шло- лилась его отрава,
  Сбивая в годы время по часам.
  Давно ль была та юною, Любава.
  А нынче юбилей.
   И пятьдесят.
  
  Но не печалься: ничего не поздно
  Еще возможно счастье и любовь,
  А счеты с жизнью будут в нашу пользу
  И 50- всего лишь счет.
   Пять- ноль.
  
  Как много есть чудесного на свете
  О чем нам никогда забыть нельзя.
  Хочу, чтобы тебя любили дети,
  Не забывали старые друзья,
  
  Чтоб беды обходили стороною,
  Чтоб жизнь казалась легкою забавой,
  Чтоб ты была подольше молодою.
  Здорова будь и счастлива , Любава.
  
  Пусть день шестнадцатый зимы
  Омоет душу снегом чистым
  
  
  
  
  
  
  
  Шолпан-Венера.
   Это имя
  запало в память навсегда:
  Шолпан- казахская богиня,
  Шолпан с казахского- звезда.
  
  Изменим счет годам:
  отныне
  пусть годы повернутся вспять.
  Желаем мы своей богине
  всю жизнь как звездочке сиять.
  
  И, да минуют Вас напасти,
  пусть мимо пролетит беда,
  пусть в Вашей жизни будет счастье
  и в день рожденья,
   и всегда.
  
  
  
  
  
  
  Я подниму за вас бокал
  За Ваше счастье, за здоровье.
  Пускай горит звезда Шолпан
  На необъятном небосклоне.
  
  
  Пусть этот яркий день зимы
  Омоет душу чистым снегом.
  Пусть счастье будет не взаймы,
  Год полон радостью и смехом.
  
  
  Пусть вашей жизни новый год
  Несет покой и наслажденье
  И каждый новый день несет
  Улыбки, словно в день рожденья.
  
  И блеска глаз не потушить Улыбку
  Пусть будет лучше, а не хуже
  И сохранить тепло души
  И доброту...при зимней стуже
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"