Аннотация: Небольшой рассказ, посвященный в память окончания работы Масаси Кисимото.
Отголоски былого в тишине.
Она проснулась от яркости мягкого лунного света, падающего на ее лицо. Серебристая ладья лиловых и сизо-голубых оттенков, с нефритовым отливом средь пустынного ночного неба, расстилающегося черной мантией. Окна были приоткрыты, впуская внутрь свежий прохладный воздух, и нежное дуновение раскачивало шифоновые белоснежно-кремовые, словно снег, занавесы. Хината осторожно выбралась из-под одеяла, чтобы не разбудить спавшего рядом с ней мужчину и на мгновение замерла в неподвижном сидячем положении, наблюдая за его равномерным дыханием. Как поднималась и опускалась сильная грудь, а по загорелой коже скатывались искрящиеся крохотные капельки пота, как подрагивают длинные ресницы и приоткрываются полные губы, горячие и настойчивые, требующие ответной ласки. Она не удержалась и нежно провела по его волосам, в сиянии солнечных лучей рассвета они походили на цвет золотых полей пшеницы, а когда солнечный свет падал на его глаза, глубокие небесно-голубые, как сапфировое бурлящее море, в цвете бездонной синевы можно было утонуть, без сожалений провалившись в его бесконечную лазурь.
Девушка укуталась в нежно-розовую шаль, расправляя длинные иссиня-черные волосы, струящимся водопадом спадающие до самой поясницы. В призрачном оттенке луны шелковистые пряди походили на мягкое дребезжание перекатов воды. Хината распахнула старые деревянные ставни, позволяя ночному холоду овеять ее красивое лицо, а дуновению игривого ветра прикоснуться к мягкой фарфоровой коже. Ступив на потрескавшиеся от времени половицы, она вышла наружу, облокачиваясь на каменный парапет, от которого крупными слоями отходила краска. Она улыбнулась, подумав, что неплохо бы приобрести лак, и белую краску, чтобы заделать уродливые дыры, и подняла лицо к раскинувшемуся перед ней городу. Многолюдные переулки и шумящие в дневное время суток улицы были безлюдны и оставались безмолвными. И где-то вдалеке она слышала шум колокольчиков, висящих у чьего-то крыльца и шелест зеленой листвы, развивающейся в воздухе. Жемчужный свет лоснился к ней, обволакивая и обнимая, словно свою возлюбленную госпожу, и всем своим существом она поклонялась этому свету. Ее глаза были отражением фиалковой луны и узорчатых лепестков розмарина, ее губы полуночным поцелуем, которым кромешная мгла одаривает преходящую зарю, воспаряющую в далеком горизонте, волосы ее обрамление ночных небес, что нескончаемым ковром покрывает небосвод. Порою ей чудиться, что луна захватит ее в свои тиски, и исчезнут теплые объятия, которые крепко прижимают ее к груди человека, что сжимает ее в своих руках даже во сне. Она любила его руки, шершавые от мозолей, но позволяющие испытать столько ответного жара и нежности, что от этого можно было задохнуться. От чувств, что она испытывала к этому человеку, нельзя сбежать, от них нельзя спастись, и дитя белоснежно-нефритового блюда мрака не отвергнет их, а с манящей жадностью будет упиваться этими горько-сладкими чувствами. Хината все еще боялась поверить в действительность происходящего. Она вздохнула, вобрав в легкие воздух, окутывая себя его запахом, его ароматом, его мускусом, что оставил греховное клеймо в самых потаенных уголках ее тела. Она боится одиночества и отторжения, и неуверенность сковывает, пропитывая кости и нервную систему, сосуды, по которым бежит рубиновая кровь, смертельным ядом. Ее лицо сохраняло абсолютное спокойствие, тогда как глаза переполняла яростная, сжигающая все на своем пути, тревога. Всему виной сладостное видение, забвенный и запретный сон, зеркальный мираж ее мечтаний. Она крепко стиснула руки, пытаясь совладать с обуявшим ее страхом, приступом, ворвавшимся в ее покой, как услышала позади себя мягкий голос.
- Если будешь слишком долго стоять, то простудишься, - прошептал знакомый голос назидательным тоном с легкой хрипотцой из-за недавнего пробуждения.
Хината изумленно распахнула глаза, вслушиваясь в отголосок прозвучавших слов. Девушка неуверенно и настороженно обернулась, видя перед собой одно его лицо, но, то было лукавство, тогда как искуситель своими алыми устами шептал деяния порока, увлекая глаза на очерченную ключицу, мускулы, предплечья. Он был в черных хлопковых штанинах, и с озорством в глазах наблюдал за ее удивлением. И как она была хороша, когда рдяной румянец накрыл ее щеки, а в аметистовых глазах закралась сизо-серая дымка. В ее глазах он видел осколки старинного стекла, погрузившиеся на дно морской пучины, его завораживали ее необычные черты лица, кожа с персиковым отливом, что на вкус была так же аппетитна. И он пробовал ее кончиком языка, вкушал ее стоны, забываясь в блаженстве и ее утонченном, изысканном благоухании с нотками жасмина, вдыхая как благословенный фимиам. На ее обнаженные плечи сходил столб света бледного серебра, и в этот самый миг, она походила снизошедшую до смертного богиню.
- Наруто, - тихо позвала она, в поисках утешения и заботы, словно маленький ребенок, раскованная и беззащитная. В уголках ее глаз засияли хрустальные слезы. Она все продолжала шептать его имя, стоя неподвижно, готовая сокрушиться измученным криком, а он не мог отвести глаз от ее лица. На краткое мгновение он испугался, потому что ее боль, становилась невыносимой агонией для него, раздирая изнутри, словно жаждущей наживы окаянный дикий зверь, и он чувствовал, как на его сердце упал тяжелый камень с заостренными гранями. А потом самообладание взяло над ним вверх, он сделал глубокий вдох, пропуская через себя ее тихие, еле слышные всхлипы. Его милая, храбрая и добрая девочка, зачаровавшая его своей любовью, такой пронзительной, что та могла бы сотрясти весь мир. Он сократил расстояние между ними, пальцем приподнимая ее подбородок, чтобы та не смогла отвернуться и посмотреть ему в глаза. Слезы - это не только печаль и горе, но и безудержная радость, искренность в величайшем своем проявлении.
Он долго смотрел на нее, пока скатывалась кристальным ручьем последняя дорожка соленых слез, оставляя влажные, красноватые, словно вьющиеся лозы роз, багровые, как закат, следы на безупречной коже.
- Я люблю тебя, - прошептал он, едва касаясь ее губ, чтобы она смогла дышать его воздухом, а слова проникли в самую ее суть. - Не мучай и не пытай меня своими слезами, - молил он, бережно беря в ладони ее лицо и не отводя сияющего взора, - но если все же будешь... Она ощутила на своем лице его дыхание, и горячее, влажное прикосновение, от которого у нее подгибались колени, и дрожь проскальзывала по позвоночнику, когда он слизывал ее слезы, покусывая зубами припухшие щеки. Его язык прошелся у самой кромки век, когда он пил крупицы изящных бриллиантов, он оставлял мягкие поцелуи на лбу и бровях, проводя по ним подушечками пальцев, его губы прошлись по ее переносице, игриво причмокнув кончик носа.
- Тогда я буду ловить твои слезы губами.
Он немного отстранил девушку от себя, все еще пылающую от смущения и замешательства, положив руки на ее плечи.
- Ты так красива, - его глаза затуманились, как мир окружают блуждающие дымчатые кружева в предрассветные часы, когда земля замирает в тишине и спокойствии. А потом его взгляд упал на бурые синяки, оставленные им прошлой ночью. Он улыбнулся, но не той беспечной юношеской улыбкой, в его улыбке проглядывалась насмешка, опьяняющей и обжигающей страсти. Нежность не исчезла, но трепет, который он испытывал и бурлящее вожделение, одержимость, с которой его тянуло к ней, невыносимая и непреодолимая зависимость, делали его жесты и движения резче и грубее. Пальцы нестерпимо сорвали шаль, которую он готов был разорвать в клочья, обнажая ее идеальную фигуру перед ним, а губы впились в ее раскрасневшиеся уста, бутон, расцветшего цветка. Его язык проник внутрь, раскрывая ее перед собой. Он хотел насытиться ее вкусом, смешанным с послевкусием имбиря и апельсина, на ночь она заваривала чай, пробуя различные сорта дорогого зеленого чая, который он привез с последней миссии. Он готов был сблизиться с ней уже тогда, когда она стояла на его кухне в легком нежно-розоватом платье до колен, простом, но не менее привлекательном, ведь, сидя на диване, он незаметно мог подглядывать за ее обнаженными ногами и аккуратными пальчиками ног. И ее движения нерасторопные и зовущие, она медленно убивала его уже тогда, когда лицо ее озарилось радостью при виде роскошного черного сундука, сделанного из сандалового дерева. Сначала она ловко развязала пальцами шелковую ткань, в которой хранился ларец, потом она неторопливо, словно растягивая удовольствие, провела рукой по золоченым изразцам, изображающим сплетенных друг с другом золотых драконом, готовых взлететь и выпустить в жертву заостренные когти. Не верящим взором разглядывала кровавую мелкую пыльцу рубинов, украшавшую все чешуйчатое тело летающих стражей. И с волнением приподняла крышку, после чего из груди ее вышел дрожащий вздох. Да, он потратил на этот сувенир большую часть заработанного за последние четыре месяца, в основном беря задания категории А, но долгое время не мог найти чего-то стоящего ее. Внутри было три выдвижных полки с небольшими фиалами с длинным узким горлом из цветного стекла, лежащих на красных бархатных подушечках, и все с редкими сортами чая. Некоторые собраны на гористой местности или у подножия водопада, а другие цвели раз в десятилетия, потому-то в каждом отсеке было ровно по три десятка сосудов. И она с благодарной улыбкой спрашивала, может ли попробовать заварить целебный чай для скорейшего заживления его ран. Синяки и ссадины ничего не значили, все равно к утру следующего дня от них ничего не останется, но разве можно ей отказать или разрушить собственное удовольствие - наблюдать, как она что-то напевает, заливая пиалы кипятком, добавляя щепотку чабреца и мяты, и с каким-то немыслимым упоением закрывает глаза, втягивая запах листьев из бирюзового сосуда. И что за пытка сидеть рядом с ней, не смея коснуться ее, но куда более страшно отпугнуть и обидеть, заставить усомниться. Он ни за что не позволит ей страдать, никогда не причинит ей боль, лучше самому сгореть после этого. Нет, платонические чувства, которые он испытывал в физическом смысле, тяготили его в последующую очередь, он хотел, чтобы ее вера в его любовь укоренилась в ее сердце крепко, дала ростки. Он не сорвет нераскрывшийся бутон прекрасного цветка, который пробился сквозь замерзшую затвердевшую землю во время мерзлоты. Он дождется безоблачного счастья, когда весна ее чувств перетечет в лето.
А сейчас он хотел ее, как никогда, хотел поглотить и слиться, быть с нею одной плотью. Ее сомнения, ее нерасторопные, смущенные ответные ласки только разжигали, подзадоривали затаившегося внутри него зверя. Он выплетал руками на ее теле чувства, в которых боялся признаться самому себе, говорил губами слова, которые бы не решился произнести вслух, доводя ее до исступления, доставляя ей наслаждение, граничащее на безумии. Ступай по острию откровения и блаженства, истинных чувств без тени фальши. Она очаровывала его своим голосом и запахом, а он утопал в ее волосах, текущих меж его пальцев как вода. Он хотел отыскать те заветные точки на ее теле, которые будут отзываться резонансным эхом при мимолетном касании его пальцев. Он проходил горячими губами, едва дотрагиваясь до молочно-белой кожи, млечный путь от ложбинки меж полной груди, так ладно лежащей в его ладони, спускаясь ниже. И в гулком отдалении он слышал ускоренное биение ее сердца, как если бы она взобралась на гребень скалы или летела в бескрайнюю и далекую пропасть. И пусть красная нить судьбы их никогда не разорвется и более не разрушится их цепкая связь.
Их скрывала нежно голубеющая дымка, окружающая полную луну, не оставляя следа для тоски, окрыляя одинокие души лаской и бесконечной любовью, что согревала их сердца до самого рассвета, пока они оба, убаюканные тишиной нового дня, словно под сказочной вуалью, не уснули в объятиях друг друга. Когда забрезжил рассвет, распахнув на просторе чистые нежно-кремовые отблески, словно то были крылья огненного феникса, они хранили покой, и безмятежный сон, унесший былую горечь прошлого. И свинцовые тучи былых времен рассеялись, как растворяются миражи в долинах обжигающих песков пустыни. Когда пушистые облака, будто морская пена, озарились лучами позднего солнца, они продолжали лежать, всматриваясь в лицо, становясь отражением одного в глазах другого, кратко перешептываясь, и слагая ушедшие годы. Странные звуки мятежного полудня, принесенные с торговой площади, приглушали их заброшенный храм счастья. Опершись головой на локоть, Наруто смотрел, как Хината переплетает свои пальцы с пальцами его правой руки. Бинты он хотел сменить еще вчера, но слишком поздно вспомнил, что все перевязи закончились еще на прошлой неделе. Она прижала его руку к своему лицу, вздыхая запах марлевой тесьмы, а затем прошептала нежным голосом, смотря глазами, полными незабвенной любви:
- Люблю твой запах...
Да, он тоже любил ее запах, который пропитал его простыни, его комнату, его одежду и его тело. Ему чудились ирисы и хризантемы, а зловоние пыли и плесени покинули его жизнь навсегда, будто он теперь находился среди вечно цветущей поляны цветов. И он хмелел от ее букета как от хорошего вина. В ее глазах светились звезды и бледная луна в вышине, насытиться ее прелестным видом невозможно ни одному смертному. Он будет ждать тишину, когда в небо вспорхнет ущербный месяц, а полуночная богиня будет шептать слова любви, и он в ответ будет поклоняться ей, как верный послушник, положивший жизнь на веру. Наруто вспоминал слабую телом, охваченную смятение и странным томлением девушку, оказавшейся сильной духом и окрепшим разумом, готовой ценой жизни сохранить ему преданность. И решил, что прежние беды, поражения, под силой которой он не сломился, принесли же ему царственную победу, достойную небожителя. И он прошел бы по смертельному пути, выстланному его собственной кровью бесчисленное множество раз, чтобы быть рядом с ней, защищать ее и быть достойным ее.