На окраине большого торгового города стоит обдуваемая всеми ветрами? изрядно покорежившаяся от времени таверна. Здесь есть свои завсегдатаи, да и заезжие путешественники, любители местного колорита, не прочь посетить это место.
Но одного человека здесь знаю все. Его называют Серый Менестрель, и он играет здесь каждый вечер. Но не на усладу публике эта игра. Приходит Серый Менестрель в таверну, едва солнце опустится за горизонт, достает из холщового мешка лютню, неспеша настраивает ее, и льются под ветхим низким потолком мелодичные мотивы, которые одним кажутся до боли знакомыми, другим же мнится, будто слышат их впервые в жизни.
Но не звучностью и узнаваемостью мелодий славен Серый Менестрель на весь город, округу и другие земли. А тем, что все спетое им неуклонно сбывается. Все - до последнего слова, до последней ноты. И приезжают к нему за этим многие люди с самых разных стран и городов, готовые заплатить любые деньги за одну единственную песню. Кто-то из них просит счастья, кто-то - достатка в доме, иные умоляют сжить со свету врага или излечить от смертельной болезни любимого человека. Серый Менестрель выслушивает, задумчиво замирает на некоторое время среди притихшей публики таверны, затем опускает руки на струны лютни и начинает петь.
Ни одна его песня не похожа на другие. И ни одну просьбу не оставил серый Менестрель без ответа. Правда, как говорят, далеко не все, что было спето, придется по душе заказчику. Ведь песня не знает преград и рушит все оковы, поэтому и сбываются многие из них совершенно не так, как ожидают заказчики.
Но глух и бессловен остается Серый Менестрель к разочарованиям, возражениям и упрекам. Да и не всякий рискнет связываться с человеком, каждое слово которого в одночасье обретает жизнь.
А иногда Серый Менестрель сам, безо всякой просьбы, вдруг ни с того ни с сего начинает петь или повествовать под аккомпанемент лютни. И слова эти западают глубоко в душу каждому услышавшему их, но никто никогда не вспомнит о том, что и как в них поется...
О Кузнеце
Ходит среди моряков легенда о затерянной в бескрайнем океане островной тюрьме, куда уже много сотен лет подряд свозят на пожизненное заключение самых опасных в мире преступников. И каждые десять лет приплывает на остров корабль, и кидают тюремщики среди заключенных жребий, кому взойти на борт корабля и обрести свободу.
И выпал однажды жребий одному заключенному, бывшему на воле кузнецом. До того сильно возомнил он о себе, будто он великий мастер, что начал считать каждое творение рук своих настоящим совершенством. И однажды сковал он сто тысяч латных нагрудников и сто тысяч шлемов для армии одного короля. Но велика была гордыня кузнеца, что посчитал он себя выше искусства и перестал замечать промахи в деле своем. И вышли все сто тысяч нагрудников и сто тысяч шлемов с множеством изъянов. И была великая битва, и полегли все воины, облаченные в сделанные кузнецом доспехи. За это и обрек король кузнеца на вечное томление в темнице.
Но тот и в тюрьме не раскаялся в делах своих и приковал себя цепью к непомерно тяжелому стальному шару, желая показать этим, что он не виновен в случившемся, и неправеден приговор его.
И вот, когда капитан корабля сошел на берег, и подвели к нему кузнеца, тот продолжал таскать за собой на цепи свой стальной шар. "Отцепи его, - сказали кузнецу, - нет нужды теперь носить этот шар, показывая всем, будто ты невиновен, потому что отныне ты свободен".
Но кузнец лишь упрямо мотал головой и недобро скалился, ибо годы, проведенные в тюрьме, ожесточили сердце его и сделали его еще более глухим к зову разума.
И когда сели капитан и два матроса его вместе с освобожденным кузнецом в шлюпку и отчалил на корабль, через некоторое время шлюпка стала тонуть. Ибо вся неуемная гордыня кузнеца отяжелила шлюпку больше, нежели сам его шар.
"Отцепи от себя этот шар и брось его в воду, иначе мы все погибнем!", - вскричали моряки. Но тот оставался глух к просьбам, продолжая угрюмо молчать и лишь злорадно усмехался на их слова.
Лодка же неуклонно шла ко дну, и тогда капитан, видя, что перед ним безумец, понял, что не осталось другого выхода, кроме как сбросить кузнеца за борт.
Так и погиб гордец, не пожелавший расставаться со свидетельством мнимой невиновности своей, даже когда ему подарили свободу.
О Рабе
В далеком невозможно отсталом королевстве был один раб. Всю свою недолгую жизнь он провел в доме своего хозяина и не знал ничего другого, кроме как обрабатывать господское поле, носить из колодца воду, колоть дрова, пасти скот, довольствоваться скудной похлебкой и кратким сном.
Этот Раб родился рабом и никогда не был свободным, поэтому и не знал, что такое свобода. Все его представление о ней сводилось к тому, чтобы урвать среди дня час-другой отдыха или стащить украдкой из господской кухни пару-тройку картофелин, чтобы вдали от посторонних глаз запечь их в углях на заднем дворе и, пока никто не увидал, быстро с аппетитом съесть.
Но вот однажды приехали в то имение незнакомые люди, один из которых, увидев Раба, подошел к нему и сказал:
- Идем с нами. Мы можем выкупить тебя у твоего хозяина, дать доброго коня, меха с водой и мешок с сухарями. Все остальное придется добывать в пути, но мы тебя этому научим.
- А куда вы идете, и зачем? - спросил Раб.
- Мы идем прямо, не сворачивая, через множество стран и земель. Мы идем, чтобы изменить мир.
Рабу понравились эти люди, честные, гордые, независимые, с которыми - он точно понимал это - не надо притворяться, как это приходится делать при хозяине, его родне и домочадцах, когда хозяйские дети, мало того, что обозвать могут последними словами, так еще камнями закидают. А при этих людях можно - и нужно - только одного: быть самим собой.
- Я тоже хочу с вами, - сказал он. - Если это и называется менять мир, то я согласен заниматься этим ремеслом.
- Это не ремесло, - предупредили его. - Это смысл жизни, который ты сам только что для себя выбрал.
Но Раб не понял про новый смысл жизни. Его заботило только то, что он наконец-то покинет дом своего хозяина и отправится в другие земли, увидит иные страны и города.
И вот, наконец, путешественники тронулись в дорогу, и Раб вместе с ними. Они начали учить его менять мир. Но для этого Рабу нужно было сперва научиться слушать свое сердце, принять себя таким, какой он есть, а самое главное - перестать быть рабом в душе. Однако его никоим образом не заботила необходимость меняться. Он так и оставался внутри себя рабом, поэтому своих новых товарищей в глубине души воспринимал, как господ. И вместо того, чтобы искать свое место в караване и постигать науку изменения мира, он примыкал то к одному, то к другому.
Оставаясь в душе рабом, он воспринимал любое послабление в строгости обучения, как слабость и малодушие обучающего, и оставлял того человека, принимаясь искать среди остальных спутников того, кто казался ему сильнее и властнее. Того, кого он мог бы про себя назвать хозяином.
И вот однажды случилось им переходить высокогорный перевал, казалось, подпиравший своими острыми вершинами самые небеса. Переход оказался неимоверно трудным, еды оставалось крайне мало, некоторые из путешественников замерзли насмерть, а живе еле переставляли ноги.
Когда закончилась провизия, было решено есть коней, и по жребию была взята лошадь, на которой путешествовал Раб.
- Почему вы обходитесь со мной так несправедливо?! - вскричал он. - Что я вам сделал плохого, что мой конь отдается на съедение?
- Таков жребий, - ответили ему. - Но будь же милосерден: мы не знаем, выживем ли в этих горах, а тебя заботит твой конь, на которого ты можешь больше и не сесть, если не доживешь до конца перехода. Мясом же этого животного насытятся все, чтобы помочь друг другу и вместе минуть этот опасный перевал.
- Сдается, вы все это подстроили, чтобы досалить мне, - сказал Раб и затаил на своих спутников лютую обиду.
Вскоре и без того узкая тропа стала еще более непроходимой, и было решено продолжать путь, обвязавшись веревкой. Раб шел одним из последних, а за ним - еще два человека. Внезапно один из них, замыкавший цепочку, оступился и полетел вниз, потянув за собой и второго. Веревка натянулась, и Рабу пришлось приложить все свои силы, чтобы не упасть самому. В это же время ему надо было удерживать навесу двоих беспомощно барахтавшихся в воздухе товарищей, которые никак не могли зацепиться хоть за какой-то выступ.
- Тащи их наверх! - кричали Рабу его спутники. - Тяни сильнее, иначе их смерть неминуема!
Но Раб, видя все это и ощущая на себе непомерный даже для него груз - а был он физически весьма силен - сказал себе: "Почему я должен вытаскивать их?! Когда я работал у хозяина, мне никто не приходил на помощь. Да, господин на меня покрикивал, но он имел на это право, потому что я был его рабом. А эти люди - кто они мне, что указывают мне? Разве не выкупили они меня из рабства, и разве я теперь не свободен и не волен решать за себя сам?! И если мы друг перед другом равны, почему они обращаются со мной, как с каторжником?! А эти двое - что ж, это их вина, что они оступились, надо быть внимательнее".
И он достал из-за голенища нож и перерезал свой конец веревки, и двое несчастных полетели в пропасть.
Затем он под изумленными взглядами своих бывших товарищей повернул назад, и больше они его никогда не видели.
Раб спустился в долину и хотел, было, вернуться в дом своего бывшего хозяина, ибо решил, что там всегда для него найдется кров и сносная пища. Но он не смог найти дорогу обратно, потому что те, кто однажды отправляются менять мир, никогда не смогут вернуться назад.
Так он странствовал несколько недель, пока не набрел на одно незнакомое селение, где встретил девушку, с которой они друг другу очень приглянулись и решили странствовать вместе. Девушка сильно привязалась к Рабу и даже называла его своим мужем. Была она молода и не знала, что такое любовь, тепло и семья. Поэтому, то, что делал и говорил Раб, казалось ей наивысшим благом и незыблемой истиной. Тот же не знал других чувств, кроме как чувств раба и хозяина. И он стал ей хозяином, а она безропотно восприняла это и благодарила небеса за ниспосланное ей счастье. Так она стала Рабыней. Научившись быть ею из-за влюбленности своей, она, также как и ее спутник, отринула в сердце своем любые другие чувства.
А Раб, видя это, вскоре стал позволять себе над ней издеваться, бить, называть последними словами, и единственно в этом видел он свою свободу. Однажды он даже смастерил своей спутнице ошейник, надел на нее и водил за собой из селения в селение на забаву простому народу, щедро платившему за такое развлечение.
Но шло время, и Раб привык к своей Рабыне, и смягчилось сердце его, и утратил он тогда свою власть над нею.
Однажды встретили они в пути одного молодого мужчину, который приглянулся Рабыне и силой, и норовом, и речами. Она подошла к нему, пристально посмотрела в глаза и увидела в них власть, гораздо большую, чем та, которая была над ней у Раба. Ибо был тот человек свободен, и не знал в своей жизни рабства.
- Я хочу пойти с тобой и делать все, что ты мне прикажешь, - сказала она ему. - Теперь ты мой Хозяин.
И они ушли вдвоем, и Рабыня даже не оглянулась на несчастного Раба, бившегося в дорожной пыли и умоляющего ее вернуться.
И Раб, который еще продолжал жить на свете лишь потому, что был Хозяином своей Рабыни, не выдержал одиночества, и сердце его разорвалось.
Так он и умер посреди дороги, один, лишившись всего, и того, что имел, и того, что мог еще получить, если бы перестал быть рабом в душе своей.
О Белке
... Так давно это было, а кажется, случилось только вчера. Или не случалось вовсе... Возможно, сейчас я придумываю очередную историю, дабы размять воображение, а может быть, поведу рассказ о том, что произошло на самом деле. Ведь, все, что уже было, когда-то случится снова, а то, что происходит сейчас, скорее всего, было раньше.
А то, что, как многие считают, не произойдет никогда, может быть, и есть самая настоящая быль.
***
В одном из самых обыкновенных миров, коих создавалось и создается в избытке, стоит самое обыкновенное Мировое Древо, на вершине которого оглушительно хлопает крыльями самый обыкновенный Мировой Орел, а у подножия грызет корни самый обыкновенный - ну, или не совсем обыкновенный - Мировой Дракон. А по стволу Древа курсирует вверх-вниз с самыми свежими новостями мироздания самая обыкновенная в таких случаях Белка.
Белка, о которой мы поведем речь, была очень проворным зверьком, поэтому все обитатели Мирового Древа, от Орла наверху и до Дракона внизу, получали вести о происходящих в мире событиях в наикратчайшие сроки. За это все Белку очень ценили и уважали.
Помощь и похвалу наша Белка получала в избытке, что и сыграло с ней однажды очень злую шутку. Потому что возгордилась Белка неимоверно. До того возгордилась, что в один прекрасный день, скача с очередной порцией новостей, вдруг остановилась на полпути и крепко призадумалась:
"А почему, собственно, я должна не знать ни сна, ни отдыха и носиться, как ошалелая, только для того, чтобы все всегда обо всем знали?! А про меня кто-нибудь из них подумал?! В конце концов, раз меня здесь любят и уважают, почему бы не позволить себе хотя бы пару деньков отдыха?"
И Белка улеглась на первую попавшуюся ветку, свернулась клубком и мирно засопела в полудреме. Но не успела она как следует заснуть, как вдруг все вокруг задрожало, заходило ходуном, и два голоса одновременно - клекот Орла вверху и рев Дракона внизу - огласили мироздание: "Где ётуны носят эту несносную Белку?! Почему она позволила себе прохлаждаться, когда другие на страже мира дремать даже и не думают?!"
В ужасе Белка подскочила, и как ошпаренная ринулась дальше. Но до того она испугалась случившегося, что со страху перепутала все новости, которые должна была передать, и каждому рассказала совершенно не то и абсолютно не так. Когда же открылось это, все обитатели Мирового Древа были Белкой очень недовольны, а иные воткрытую насмехались над ней. Сильно разозлилась Белка:
"Ах, вы так! Ну, тогда держитесь. Не видать вам больше правдивых новостей! Смеяться и указывать каждый горазд. А вот возьму и перессорю вас всех!"
Так она принялась всем друг на друга напраслину обидную возводить да лбами сталкивать. И пошла по всему Мировому Древу грызня подпольная да вражда лютая. Дошло до того, что прибегает Белка к Орлу и давай ему трещать:
"Здравствуй, братец Орел! Какой ты весь из себя важный да величественный - прямо-таки опора вселенной. Гляжу я на тебя, и налюбоваться не могу. А знаешь ли ты, что давеча Дракон про тебя говорил, будто ты не Орел во все, а курица неощипанная? Что, не слыхал? Ну, вот теперь слышишь. Ну, все, я побежала, дел еще по горло".
В ярость приходил Орел и еще сильнее бил крыльями воздух - да так, что все обитатели вселенной едва не глохли. А Белка - прыг-скок - и уже внизу:
"Здравствуй, братец Дракон! Слух тут про тебя пошел, будто ты не корни Мирового Древа грызешь, а сыру землю жуешь, потому что зубы у тебя давно источились. А знаешь, кто сказал это? Не поверишь: Орел! Он теперь тебя, кроме как ящерицей беззубой, никак не называет! Не знал? Вот теперь знаешь. Ну все, прощевай, я ускакала".
Свирепел Дракон неимоверно и еще сильнее принимался грызть корни Мирового Древа, да так неистово, что, казалось, прогрызет он весь ствол насквозь.
Никому теперь белкины новости не приносили радость, и везде в них чувствовалась одна лишь ложь. А кому это докажешь?! Вестник-то на всем Древе один, ему, вестимо, виднее, что в мире творится. Слушали теперь Белку вполуха, смотрели на нее вполглаза, без улыбки на лице встречали, и словом неприветливым провожали дальше.
Все несчастнее, а оттого и злее, становилась белка, и стала она придумывать еще более изощренные пакости, о которых мы здесь умолчим, дабы вконец не испортить почтенным слушателям настроение. Добавим только, что под конец белка уже до того обнаглела, что безо всякой лести и подхалимства осыпала руганью всех и вся, а в первую очередь, конечно же, Орла и Дракона.
И поняли Орел с Драконом, что так больше продолжаться не может, и решили они, что уж лучше некоторое время обойтись Древу без вестника, чем постоянно слышать такое.
И вот однажды, когда белка в очередной раз карабкалась вверх по стволу Мирового Древа, чтобы в который уже раз обругать Орла, тот, едва завидев ее, взмахнул своим огромным крылом, да так, что сбил белку с лап. И полетела она, тщедушная и беспомощная, кувырком вниз - прямо в пасть к Дракону, который тут же сжевал ее и проглотил.
О Баньши
Как часто мы стали забывать о том, что кроме нас в этом мире есть еще другие, более древние существа, которые, будучи не в пример нам гораздо мудрее, сделали для этого мира несоразмерно больше. Мы же, преисполненные самолюбования и восхищения эфемерными потугами нашими, стремимся во чтобы то ни стало искоренить любую память о тех, кто творил ради этого мира прежде. И редко кто понимает, что, лишая мир памяти, он обрекает себя на участь человека без прошлого.
И без будущего.
*** Давным-давно жила в одном лесу Баньши. Была она самой обычной баньши, коих много в свое время обитало в мире, хотя мы с вами знаем об этих древних существах предельно мало. Ну, как же, возразите вы, мы слышали что баньши это такие существа, которые издают громкие тоскливые крики, когда кому-то поблизости суждено умереть, а о смерти особо значимых людей кричат сразу несколько баньши одновременно. Но на самом деле народу баньши неверно приписывают славу вестников смерти. Очень часто они кричат, когда хотят предупредить об опасности, а многие из них обладают весьма мелодичным голосом. Что же до криков о смерти, то баньши не сколько извещают о скорой кончине, столько плачут по людям, которым суждено умереть. И плачут они больше от безысходности и горя, когда не смогли или не успели предотвратить несчастье, потому как любая баньши очень остро чувствует и переживает смерть любого существа, находящегося поблизости.
Та, Баньши, о которой пойдет рассказ, не исключение. Она была очень участлива в жизни не только своих сородичей, но и других окружавших ее существ, в том числе и людей, которых тогда было еще не настолько много, чтобы они могли диктовать всему и вся свою волю. А еще наша Баньши, как и многие другие из ее народа, обожала петь. Ее голос любили послушать все обитатели тех лесов: и гномы, и эльфы, и даже сами деревья.
Но шло время, и людей в той земле стало заметно больше, и они все меньше и меньше хотели жить по старому - в мире со всеми. И тогда древние народы решили воевать с людьми не на жизнь, а насмерть, ибо поняли, что каждый год приближает их к вымиранию: вот прошлой зимой человек вырубил одну священную рощу, а перед приближающимися морозами уже готовит топор для следующей.
Забыв старых Богов, человек возомнил себя царем природы, а, чтобы не мучаться угрызениями совести, заставил себя позабыть и о древних существах, с коими веками жил бок о бок. Нашлись и те, кто объявил древних порождениями зла, и теперь беда могла настигнуть любого из них, кто подходил близко к человеку.
И вот, когда древние народы принялись готовиться к войне, разрушительной и беспощадной, как конец времен, стали собираться против общего врага и баньши. Увидала это наша Баньши и воскликнула:
- Как можете вы, те, кому самой природой предписано помогать и сострадать всем живущим в этом мире, идти и убивать людей?! Ведь они тоже живые существа, как мы с вами, и нельзя просто так взять и, напав, истребить их!
- Эти люди, - ответили ей, - день за днем разрушают то, что было дано им даром. Вырубая леса и осушая болота, они снова и снова убивают часть каждого из нас - и тебя тоже. Наступит день - а он недалек, - когда нам больше будет негде жить, нечем дышать, и тогда мир наш погибнет, и мы вместе с ним.
- Но ведь столько смертей будет вокруг! - снова воскликнула она. - И каждый из вас будет ощущать их все. Вы же можете не выдержать и просто сойти с ума!
- Лучше сойти с ума, защищая то, что нам дорого, чем всю жизнь прятаться от тех, против кого мы не решились сразиться, посчитав себя не в праве бороться за наш мир!
- А я не хочу судить, в праве я или нет, - ответила им Баньши. - Я ухожу от вас. Ухожу к людям. Пусть они глупы и малодушны, но они решают только за себя.
- Да, - ответили ей, - люди решают только за себя, потому что не видят смысла в том, чтобы думать о других. Мы не можем держать тебя насильно, но если ты пойдешь к ним, ты не сможешь больше быть частью своего народа. И не потому, что ты этим поступком откажешься от нас, или мы - от тебя, а потому, что сами люди лишат тебя изначальной сути твоей, ибо всех, кто им непонятен, или страшен, они в итоге уничтожают. А самое опасное и разрушительное, что только может быть у людей - это их неверие. Оно убивает быстрее и чаще всего.
Но Баньши не послушалась своих сородичей, посчитав, что они из злобы своей лишь пугают ее. И пошла она к людям. Дойдя до ближайшей деревни, она увидела нескольких селян, приблизилась к ним и поздоровалась. Но те, увидев, что перед ними баньши, сильно испугались и начали звать на помощь. Повыскакивали из домов мужики с дубьем, да бабы с коромыслами, насели на бедную Баньши, пока не прогнали ее с глаз.
"Наверное, они уже знают, что против них замышляют поход, - подумала Баньши, - и поэтому так озлились. Ну, ничего, пойду в город, там люди менее пугливые, может быть и для меня найдется место".
В городе ее никто не пугался и не шарахался в сторону: все были настолько поглощены своими проблемами, что даже не замечали Баньши, робко оглядывавшуюся по сторонам в поисках кого-нибудь, с кем можно было хотя бы поздороваться. Но все, к кому бы она ни пыталась обратиться, проходили мимо, даже не удостоив взглядом.
Внезапно Баньши услышала какую-то веселую мелодию. Она пошла на звук и, оказавшись у трактира, вошла внутрь.
- Чего тебе? - неприветливо окликнули ее.
- Здравствуйте! - Баньши очень сильно обрадовалась, что с ней наконец-то заговорили. - Могу я у вас поселиться?
- А что ты умеешь делать? - спросили ее.
- Я умею петь, - ответила она.
- За крышу над головой и еду будешь петь каждый вечер перед клиентами.
- Я согласна.
- Тогда прямо сейчас ступай на сцену. Гости уже хотят веселиться. Она поднялась на сцену и начала петь. Но люди, сидевшие там, продолжали есть, пить, переругиваться и даже не слушали ее. Тогда Баньши прекратила петь и недоуменно уставилась на зал.
- Но вы же должны меня слушать! - воскликнула она. - Я же пою для вас!
В ответ в Баньши полетели объедки, грязная посуда и еще много мерзких противных вещей, и она была вынуждена снова начать петь.
Баньши пела, и слезы текли у нее из глаз. "Они же ничего не понимают, - думала она, - они не понимают, что я пою для них. Им все равно, что происходит вокруг, что рядом есть те, кому нужна помощь, их не волнует чужая радость и чужое горе. Они не верят ни в песню, ни в себя, ни друг в друга! Они..!"
Отчаяние и ярость захлестнула Баньши, и она решила спеть грозную песнь, ту, от которой у путников, оказавшихся ночью в лесу, трясутся поджилки, и душа готова расстаться с телом. Но у нее ничего не получилось: слова не ложились одно к другому, как бывало раньше, голос начал давать фальшь, ибо волшебная сила всегда уходит от того, кто отказывается от нее.
Люди в ответ на бесплотные попытки Баньши только смеялись ей в лицо:
- Вы посмотрите! Она хочет нас испугать, как наших предков пугали в лесу баньши! Вот умора! Перестань дурачиться, девчонка, и пой те песни, которые нам нравятся, иначе мы прогоним тебя, и ты, не ровен час, станешь добычей лихих людей, а ночью их снаружи полным-полно!
"Они не понимают, кто я! - с ужасом осознала Баньши. - Они и не могут знать, кто я, ведь эти городские люди никогда не видели никого из древних. Они хотят меня прогнать, но куда же я пойду? Снаружи и впрямь страшно, а здесь хотя бы накормят и положат спать".
И от страха остаться совсем одной стала Баньши петь то, что ее просили. Она пела весь вечер и всю ночь до самого утра. Пела и плакала, где-то в глубине души понимая, что плачет по самой себе, по своей скорой смерти. Потому что все это время волшебная сила постепенно оставляла ее, а древние народы не могут жить без своей волшебной силы.
Когда же забрезжил рассвет, Баньши стала совсем прозрачной, и едва солнце осветило замусоленные окна трактира, она и вовсе растаяла.
О Жонглере
Жил на свете один жонглер. И ходил он вместе с другими такими же, как он, бродячими жонглерами - актерами, фокусниками и музыкантами - из города в город, развлекая публику на ярмарках и праздниках и зарабатывая себе этим на жизнь. И была у Жонглера одна мечта - стать знаменитым артистом, чтобы собирать толпы зрителей, чтобы они восхищались им, аплодировали без умолку при одном его появлении.
И были у Жонглера в друзьях такие же бродячие артисты, как и он сам: Тамбуринщик, Дудочник и Певица. Играя в одной труппе, они день за днем делили друг с другом пищу и кров, радости и лишения. Но Жонглер всегда считал себя чем-то больше, нежели был на самом деле, и часто обижался, когда друзья посмеивались над его бахвальством. "Вот бы мне однажды уехать от них далеко-далеко, - думал Жонглер, - насовершать каких-нибудь геройских подвигов и вернуться во славе и почете обратно, чтобы они узнали, какой я на самом деле, и горько пожалели о том, что смеялись надо мной!"
И вот однажды труппа прибыла в портовый городок, чтобы дать там представление. В то же время швартовался в тех местах драккар, и экипаж его, могучие северные воины, ведя торговлю с местными жителями, нередко посещали городские гуляния.
И вот один из четырех херсиров с того драккара случайно попал на представление, которое давали бродячие артисты. Услыхав игру и пение Жонглера, он подошел к нему и сказал:
- Ты славно поешь и слагаешь песни. Нам как раз нужен скальд, способный своими висами бодрить товарищей и сокрушать врагов, вызывать попутный ветер и укрощать бурю. Завтра мы отплываем, и, если ты согласен, то можешь присоединиться к нам на рассвете.
"Вот он, мой шанс!" - возликовал Жонглер.
- Конечно, я поплыву с вами! - ответил он херсиру. - Я всегда мечтал именно о таком!
Жонглера привели на драккар и показали ярлу. Тот посмотрел на новобранца и усмехнулся:
- Хорошо, завтра увидим, что ты за фрукт. Но учти: характер нужно показывать морю, но не команде. Будешь делать наоборот - либо сам угодишь за борт, либо тебя туда выкинут.
Без сожаления расставался Жонглер со своими старыми друзьями, даже не объяснив им толком, куда и зачем он отбывает. "Они никогда меня не любили и не ценили, - думал он, - что ж, пусть теперь не обижаются. Мне не нужна та жизнь, которой живут они. Я всегда знал, что мне уготована иная судьба!"
На утро, когда драккар уже был готов к отплытию, Жонглера посадили за весла вместе с остальными воинами и сказали: "Греби!".
- Но как?! Меня же прочили в скальды... И я же не умею грести!
- Ну, научишься, - усмехнулись ему в ответ. - Слушай ритм барабана и знай себе веслом работай. Да и какой же из тебя скальд выйдет без морской-то науки?!
Конечно же, Жонглер, как любой новичок в море, не мог не избежать смешков и подначек своих старших товарищей. Был он самолюбив и злопамятен, и каждая невинная насмешка оседала в душе, и спустя некоторое время не осталось среди моряков ни одного человека, на которого Жонглер не затаил бы обиду.
Когда же наступало время отдыха, Жонглер пытался упражняться в искусстве скальдической поэзии, что давалось ему с большим трудом, ибо в это время он также продолжал думать о толпах почитателей и всенародном успехе. Невдомек ему было, что через скальдов говорят Боги - их он никогда не пытался постигнуть и даже боялся.
Но однажды разыгралась на море нешуточная буря, и драккар стало настолько сильно трепать, что он уже вот-вот доложен был разлететься на куски.
"Видать, Боги за что-то разгневались на нас, - решил Ярл. - Скажите скальду, чтобы он пел! Путь попытается умилостивить Морского Конунга!"
Жонглер тоже не на шутку перепугался бури. С перепугу он забыл обо всех своих затаенных обидах, мечтах, сомнениях и, встав во весь рост на носу драккара, начал петь. Пел он сказочно красивые висы, полные молодецкой удали и мудрости прошедших времен. Пел он так, как чувствовал, как хотел петь, и лился его голос, заглушая рокот бури.
И смилостивился Морской Конунг, и утихла буря. Стали тогда моряки хвалить Жонглера, ведь он спас от неминуемой гибели и их, и драккар.
Еще больше от этого возгордился Жонглер: "Вот теперь-то они меня на руках обязаны носить!".
Только удача удачей, а море морем, и снова нужно было налечь на весла и грести. Но теперь из-за гордыни своей Жонглер перестал слушать и делать, что ему говорят, даже стал пытаться увиливать от работы: "Как же так?! Я спас всех от бури, а теперь мной еще и понукают?!"
Тогда Ярл собрал своих четырех Херсиров на совет, чтобы решить, как быть с Жонглером. И порешили они высадить его на три месяца на ближайшем необитаемом острове с оружием, запасом пищи и воды - чтобы, оставшись в одиночестве, он поразмыслил над тем, как быть, и что делать дальше. И дали они ему лодку, дабы, если решит он не дожидаться возвращения драккара, пускай плывет на все четыре стороны. Долго умолял Жонглер своих товарищей не оставлять его одного, но они были непреклонны.
Когда же спустя три месяца драккар вернулся, то не нашли там ни его самого, ни лодки.
Через некоторое время драккар снова прибыл в тот порт, где Жонглера когда-то приняли в команду. И там моряки узнали, что этот неудавшийся скальд недавно приплывал туда на лодке и разыскал своих друзей - Тамбуринщика, Дудочника и Певицу, на последние сбережения которых они вчетвером купили корабль, снарядили его, чем попало, и пустились в плавание. Те, кто слышал их разговоры, твердили, будто бы Жонглер постоянно говорил что-то про то, что они будут великими скальдами, и их ждут неведомые богатые страны и толпы почитателей - стоит только сесть на корабль и поплыть, куда глаза глядят. Но не прошло и двух недель, как море выбросило на берег обломки корабля, а вместе с ними и бездыханные тела Жонглера, Тамбуринщика и Дудочника и Певицы.