Когда температура превысила предельно допустимую и стрелка подобралась к красной отметке, я свернул с дороги и выключил двигатель - пусть остывает. Вентилятор, зараза, не включается, а термостат давно нужно поменять.
Была середина июля, было очень жарко. Светило жаркое солнце, жаркий воздух обжигал и жар исходил от липкого, в расплавленном гудроне асфальта.
Светка сползла с заднего сиденья, сказала: "Уф, жарко!" - и, спустившись с дороги, принялась рвать пыльные и сухие цветы.
Я открыл капот, что должно было бы немного ускорить процесс остывания перегревшегося двигателя, потом закурил.
Светка поднялась на дорогу с небольшим букетиком, показала мне.
- Красивые? - спросила она.
- Красивые, - ответил я. Цветы были очень пыльные и сухие.
- Ты знаешь, как они называются?
- Нет, - ответил я.
- Почему ты не знаешь?
- Не знаю, потому что не знаю. Может, ромашки.
- Ромашки здесь тоже есть, вот они. А как называются вот эти?
- Не знаю. - Я не смотрел на цветы, а смотрел на кончик сигареты, - и от этого мне становилось еще жарче. Я не выношу жару, но все равно продолжал смотреть на этот красный кончик.
- Ты ничего не знаешь, - сердито сказала Светка.
- Нет, - сказал я, - знаю, как они называются.
- И как?
- Пыльняшки.
- Почему пыльняшки?
- Потому что все в пыли.
- Ты сам весь в пыли, - сказала Светка. Она не называла меня папой, потому что я им не был. Она всегда называла меня на "ты".
От жары я вспотел, но в пыли были цветы в ее руке. И на обочине, и внизу, и в кювете, они все были в пыли.
Трасса была пустынной, машины проезжали очень редко.
Светка перебежала дорогу, позвала меня:
- Эй, ты, иди сюда.
Я затушил сигарету и тоже перешел дорогу. Моя машина стояла поднятым капотом. Перегрелся двигатель.
- Памятник, - сказала Светка.
- Памятник, - подтвердил я.
Памятник был железный, выкрашенный в синий цвет, и на нем была фотография, еще к памятнику был прикручен руль.
- Какой-то дяденька, - сказала Светка. - Усатый.
Я посмотрел на фотографию усатого дяденьки.
- Почему здесь памятник? - спросила Светка. - Ведь здесь не кладбище, а дорога.
- Вот именно, - сказал я. - Кладбище и дорога - почти одно и тоже. На кладбище- смерть, и на дороге - смерть.
- Он умер здесь?
- Скорее он здесь разбился на машине.
- Его здесь похоронили?
- Нет, это просто памятник.
- Значит, под ним, в земле его нет?
- Кого?
- Усатого дяденьки?
- Думаю, что нет.
- А где тогда он?
- На кладбище.
- И у него там тоже памятник? Еще один?
- Еще один.
- И там тоже фотография с усами?
- Да, с усами.
- И руль? - Светка потрогала руль. Он тоже был весь в пыли.
- Нет, думаю, что руль только на этом памятнике.
- Наверное, он от той машины, на которой он разбился.
- Наверное.
- Наверное, он быстро ехал.
- Не знаю. Может он как раз ехал медленно. А кто-то ехал очень быстро.
- Не все ли равно, - сказала Светка. - Быстро ездить нельзя. Ты очень быстро ездишь.
- Я больше не буду, - сказал я.
- Ты обманываешь. Ты меня всегда обманываешь.
- Я буду ехать медленно. Очень. Так, как ты скажешь.
Светка оживилась.
- Ты будешь делать все, что я попрошу?
- Нет, - сказал я.
- Но ты же сейчас сказал!
- Я сказал, что буду ехать очень медленно. На дороге и без того полно памятников.
- А если мы разобьемся, нам тоже поставят такой памятник? И руль повесят?.. Я вчера отщипнула от твоего руля очень маленький кусочек. Руль мягкий...
- Нам надо ехать, - сказал я.
- А куда мы едем? - спросила Светка.
- Нам надо ехать, - повторил я.
Светка потрогала еще раз руль и положила на памятник пыльные цветы. Они были очень пыльные, и памятник был очень пыльный. И руль был пыльный, и усы на фотографии были пыльные.
Я захлопнул капот и закрыл за Светкой заднюю дверь. Иногда она не закрывает дверь как следует, потому что - маленькая.
Она забилась в самый угол и смотрела на памятник, на котором лежали ее пыльные цветы.
Температура упала. Я завел двигатель и включил поворотник.
Когда машина тронулась, Светка вывернула шею, провожая глазами памятник.
- Они и правда пыльняшки, - сказала она. - Они все, все в пыли. Здесь все в пыли...