Бравый и местами пожилой майор Фома Фишкин целую ночь промаялся зубной болью и утром принял майорское волевое решение: выдернуть этот самый зуб на хрен, и всего делов. Напялил он на себя чего-то гражданское из одёжи, подвязал свои мордасы модным бабушкиным платком и почапал избавляться от подлого зуба.
В это время вышеуказанный подлый зуб, покрытый кариесом, как плесенью, громко ныл (как казалось майору), а на самом деле агитировал остальные зубья присоединиться к нему:
- Братья по челюсти! Доколе этот человечишка, именующий себя нашим хозяином, будет измываться над славным нашим племенем? Доколе будет он хрючить вонючую водку, от которой нас сводит, заливаться бормотухой, от которой нас ломит, и кусать баб за сиськи, от чего мы потеем?!
Ещё зуб впаривал соплеменникам что-то офигенно возвышенное про всякие колгейты и блендамеды, о которых он самолично слышал из проверенных рекламных источников.
Но остальные майорские зубья осторожно молчали. В конце концов пожелтевший от бесконечных беломорин клык высказал общее мнение:
- А ты чё, братан, хочешь, чтоб и нас заодно с тобой в плевательницу отправили, а?
Остальные его поддержали и дружно заныли:
- Не хоти-и-им в плевательницу...
Майор Фишкин ощутил боль во всей челюсти одновременно и припустил бегом.
Зуб-бунтарь распахнул на груди эмаль и высказался этак величественно и со слезой в голосе:
- Так пусть же пострадаю я один за вас за всех! - Фраза получилась пафосная, но проникновенная, зубья ныть перестали, и майор перешёл на шаг.
Потом бедный Фома Фишкин торчал в очереди из остроболящих, получал укол и ждал наступления тотальной челюстной заморозки. После укола всё население майорского рта стало медленно отрубаться. Бунтарь держался дольше всех, бормотал что-то про самоотречение, но победить хитрый наркоз, разумеется, не смог. И со словами "прими же, плевательница, меня в себя" отключился...
Час спустя улыбающийся майор пил пиво в разливухе, а жёлтый клык вспоминал бунтаря, на месте которого пузырилась кровь, и думал: "А ведь он был отчасти прав... И, кто знает, может быть там, в плевательнице, жизнь не хуже, может она более духовная, возвышенная и гигиеничная? Надо бы его слова записать, пущай братья-зубья знают и верят - есть другой, горний, так сказать, мир, в который и должны мы радостно и покорно тащить свои нервы, эмали и корни..."
И жёлтый клык тихонечко заныл: "Услышьте, братья, слово истины!"
Майор Фома Фишкин перестал улыбаться, заёрзал языком по разным уголкам своего рта и нащупал нового нытика...