Котова Анна Юрьевна : другие произведения.

Времена года

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Фанфик по "Легенде о героях галактики" и поэтому традиционно отнесен к фантастике. Следов породившей его космооперы тут почти нет. Маленькая повесть в четырех временах года с прологом и эпилогом. Предупреждение: другая версия личной жизни адмирала Аттенборо, противоречит тому, что изложено во "Времени Изерлона".
  Пролог. Тридцать
  Песнь песней
  
  - Знаешь, - сказал Шенкопф, - у меня есть дочь.
  Забавная штука жизнь. Вот живет человек одним днем, даже не помышляя о собственном гнезде - и вдруг оказывается, что у него растет где-то ребенок, о котором он и слыхом не слыхивал. Девочка, которой он никогда не видел. Уже пятнадцать лет...
  Аттенборо не задумывался, так, промелькнуло - интересно, какая она, дочь этого человека. И забыл через несколько минут.
  И вдруг ее имя в списках полка истребителей. Удивился совпадению. Минутный интерес возродился снова - раз уж теперь его можно было удовлетворить без особых усилий. Просто зайти в ангар, постоять возле "спартанцев", да взглянуть на девочку. И поводов искать не нужно - там же приятель и собутыльник, майор Поплан. Завернуть к нему просто так, поболтать о пустяках - или не о пустяках, как сложится, - и заодно посмотреть в лица новому пополнению.
  ...Она была - как вспышка пламени.
  Оранжевый летный комбинезон, оранжевый с белым шлем - и когда она сняла его, и тряхнула головой... длинные волосы волной - огненные. Казалось, в них пляшут, пробегая от корней до самых кончиков, золотые искры.
  Увидел - запнулся на середине фразы. Ты светишься вся, девочка, и тени разбегаются по углам от твоего сияния - не только обыкновенные тени громадного мрачноватого ангара, но и тяжелая тень нашей судьбы, навалившаяся на плечи, подтаивает по краям и отступает. Ты лучезарна, и ты прекрасна, и глаза твои...
  - Эй, - окликнул Поплан, - чего замолк?
  С трудом всплыл на поверхность из золотого тумана. Моргнул, ухмыльнулся, ответил:
  - Слово прикусил. Хорошее и точное слово, только не для ушей юных девушек.
  Поплан засмеялся.
  - Экий ты деликатный сегодня. Наверное, возраст сказывается. Тридцать лет - не шутка, а, адмирал Аттенборо?
  Тридцать лет.
  Мне тридцать лет, я циничный старый холостяк с длинным язвительным языком, и сражений за плечами у меня больше, чем свиданий, которых, честно говоря, вовсе и не было - не случилось.
  Ты прекрасна и лучезарна, Катерозе фон Кройцер, и глаза твои... но тебе всего пятнадцать.
  - Можно подумать, я хотел, чтобы мне исполнилось тридцать! Лучше пойдем выпьем, Поплан, если ты тут закончил.
  - ОК, - кивает приятель, - пойдем. Эй, молодежь, на сегодня все свободны, продолжим занятия завтра.
  Девочка, вспышка пламени, огонек в ночи, медь и золото, и белый взблеск улыбки, и волосы...
  А глаза - карие? не рассмотрел, и не надо, еще не хватало.
  Ей пятнадцать лет, а мне тридцать, и это приговор. Обжалованию не подлежит. Выключить бы еще проклятую склонность подбирать эпитеты и метафоры, эдак и до стихов докатиться недолго, а нельзя, ей пятнадцать, мне тридцать...
  Надо будет познакомить с ней Юлиана.
  
  
  Зима. Возможен мокрый снег
  Медные трубы
  
  За окном сплошной стеной висел снег. То есть он, разумеется, падал, и вовсе не так уж медленно, но настолько густо, что казалось - висит плотная занавеска... нет, занавеска - это слабо сказано. Портьера как минимум. Или даже сценический занавес.
  Если не всматриваться, конечно.
  К тридцати пяти он заметил, что стал щуриться. Нельзя сказать, что это открытие его порадовало. Не молодеем... а недавно было тридцать, а до того - двадцать пять... а было когда-то и двадцать. Где мои двадцать лет? офицерская академия, мальчишеские шалости, строевая подготовка, стратегический симулятор, экзамены и зачеты, однокашники и старшекурсники, которых теперь нет - полегли на минувшей войне, и закоснелые армейские дубы, которых теперь нет тоже и по той же причине, что и соучеников, молодых и талантливых. Двадцать лет...
  Ей сейчас двадцать - рыжей девочке, которая его совершенно не интересует. Тем более что она вот-вот выйдет замуж.
  Дата еще не назначена, но никто не сомневается, что это произойдет, и скоро. Вся система Баалат прикидывает - когда? Уж очень заметное событие - эта свадьба. Еще бы: жених - премьер-министр автономии, вторая фигура после президента, а в глазах сограждан, вероятно, даже третья фигура после кайзерин, минуя всех министров и губернаторов вместе взятых. И что с того, что премьеру всего двадцать два? с его биографией... ветеран войны, герой национального масштаба, в кровавом сражении вырвавший у самого кайзера право на создание демократической автономии... ученик и воспитанник Чудотворца... - а уж Чудотворец-то был как бы не первым в галактике.
  Вся империя полагает, что первым был кайзер, но у автономии собственная гордость.
  Пресса уже давно взяла этих двоих в оборот. Что ни день, по телевидению проскакивают сюжеты о том, что поделывает будущая супруга юного премьера. Мисс Кройцер сопровождала мистера Минца на выставке цветов. Мисс Кройцер и мистер Минц посетили кафе "Желтый ботинок". Мисс Кройцер приглашена в программу "Женский взгляд". Мисс Кройцер появилась с мистером Минцем на премьере в театре. На мисс Кройцер было лиловое платье... Проходу не дают.
  И это они еще не поженились, дальше будет хуже. Быть женой государственного деятеля - это работа, и работа изматывающая.
  Что же, она хорошо держится. Молодец, девочка.
  Удачи тебе.
  Ах да, и Юлиану тоже.
  
  Постоял еще немного, глядя в окно. Там, по-видимому, усилился ветер, и теперь стало заметно, что белая пелена смещается вправо, будто кто-то невидимый тянет занавес, намереваясь отодвинуть его и открыть заоконный пейзаж глазам зрителя - и никак не отодвинет, потому что занавес все не кончается и не кончается. Ну и погодка...
  За спиной щелкнуло - выключился, закипев, электрический чайник. На столе уже дожидалась большая керамическая кружка, и чайный пакетик вывесил из нее нитяной хвостик с картонным ярлычком. Залить кипятком, позвенеть ложечкой по стенкам, размешивая сахар, и готово.
  Наш премьер-министр сказал бы, что это не чай, а безобразие. Он-то, как известно, в течение шести лет заваривал чай для своего знаменитого опекуна. И уж конечно, не этот... в пакетиках.
  А отставной вице-адмирал Аттенборо не гурман, ему и такой сойдет. Холостяцкая жизнь по гарнизонам и крепостям способствует развитию непритязательных вкусов. Даже если он уже четвертый год живет иначе - и даже если уже пошел второй год его отставки.
  Впрочем, отставка не сделала его более домашним. Флотский устав снял с плеча свою тяжелую длань, но мотаться по галактике он стал не меньше, а больше. Репортера ноги кормят.
  Третий день как вернулся с фронтира, репортаж уже отправлен, следующая цель намечена, но пару недель все-таки он собирался пожить дома, и сегодня совершенно свободный вечер - и, разумеется, по закону вселенского свинства именно сейчас валит мокрый снег. Вообще-то в Хайнессенполисе довольно мягкий климат, и снегопады редки... этот какой-то совсем выдающийся. Никуда не хочется выходить в такую погоду. Хорошо, что и необходимости в этом нет. Но обидно. Мог бы прогуляться по столице с фотокамерой - если бы она способна была увидеть хоть что-то кроме этой белой кишащей мути.
  Подул на чай. Пар над поверхностью кружки завихрился и полетел - примерно так же, как вихрилось и летело там, за окном, только в миниатюре.
  Осторожно отхлебнул. Обжег губу.
  Пусть немножко остынет.
  
  От входной двери раздался звонок. Мелодичное "тададам".
  Когда он поселился здесь три года назад, звонок выпевал первые такты национального гимна. Домовладелец с гордостью указал на это новому жильцу, - военный, вице-адмирал флота, соратник Яна Вэньли, герой Изерлонской осады... такой жилец обязан был оценить и одобрить! Но квартиросъемщик не выразил ни малейшего восторга и сменил звонок сразу же, как въехал в дом.
  Что угодно, только не государственный гимн из прихожей. Брр.
  Трель повторилась. Кто же ходит с визитами в такую метель... Распахнул дверь.
  На пороге стояла она.
  Двадцать лет, яркие рыжие волосы потускнели - в них тают, гася природный радостный цвет, хлопья сырого снега, челка обвисла и падает на глаза, а в глазах сегодня никакой синевы. Свинцовый серый. И щеки бледные, и губа прикушена.
  С куртки течет, и с ботинок.
  - Вот так сюрприз, - сказал он. - Заходи же, не стой, закоченела вся.
  - Здравствуй, - сказала она и перешагнула через порог, оставляя мокрые следы.
  Замерзшие пальцы дрожали, соскальзывали с язычка молнии, и пришлось помочь ей с курткой. Потом с ботинками. Она слабо протестовала, бормотала: "Прекрати, я сама, что я, маленькая..." - но он скомандовал самым своим адмиральским тоном:
  - Отставить препирательства, капрал Кройцер! - и она замолчала.
  Куртка протекла по швам, оставив на свитере мокрые полосы. И джинсы на коленях - вдрызг. И носки - хоть выжимай.
  - Знаешь что, - сказал он, - иди-ка ты в ванную. Сейчас я тебя экипирую...
  Она переступила мокрыми носками по паркету и шмыгнула носом.
  Вернулся со стопкой одежды, впихнул девушку в ванную, положил сухое на табурет, вышел. За спиной щелкнул шпингалет. Постоял, прислушиваясь. Зашумела вода.
  Ну хорошо, по крайней мере, сейчас она отогреется немножко.
  Чаю...
  Не этого, заварить по-человечески. И бренди, обязательно.
  Звякал посудой, хлопал дверцами кухонного шкафчика, снова включил чайник. Полез в холодильник - что тут у меня... сыр, и масло, а хлеба мало, всего треть батона, ну сколько есть. Поджарить, что ли? тостер впадет в изумление - хозяин не пользовался им как минимум полгода.
  Хорошо, что вчера купил печенья. Хоть что-то сладкое...
  Щелкнул тостер, подпрыгнули ломти подрумянившегося хлеба. И шпингалет тоже щелкнул.
  Вышла.
  Ну и вид... а чего и ожидать, ей же все велико. Зато сухое и теплое.
  - Садись, - сказал он и отодвинул для нее стул. - Держи кружку, вот.
  Синяя, с белым парусником. Краешек надколот. Холостяцкий быт, разномастная посуда, чашки приличной - и той... Неловко, ну что делать.
  Пила медленно - горячо же. Отламывала по кусочку тост. Молчала.
  Ладно. Молчать и я могу. Сколько угодно... десять минут, двадцать...
  Нет, все-таки не могу.
  - Что случилось, Карин?
  Подняла глаза, скривилась. Вдохнула глубже, собираясь с духом. И - на выдохе:
  - Я ушла от Юлиана.
  
  Под дых.
  Во всяком случае, дыхание перехватило, и в ушах как-то подозрительно зазвенело.
  Ушла.
  Это значит - не просто встречались и вместе ходили в театр. Это значит... и свадьба, выходит, - не открывающая кавычка в их отношениях, а завершающая. За которой должно было следовать многоточие - и множество других знаков препинания, на долгие годы. И она вот сейчас говорит, что не будет ни кавычки, ни многоточия, только точка. Сегодня. И даже не тут и сейчас - раньше. Сейчас, говорит она, началась другая глава.
  Что-то не похоже, что глава доведена до логического конца. Скорее уж оборвана на полуслове. Так нельзя писать ни книги, ни жизнь.
  Оказывается, я в своей беготне за посторонними сенсациями пропустил критический поворот сюжета - и как бы не целый том... и меня вставляют в финал текста, который я не читал.
  Соберись, вице-адмирал, никого тут не интересуют твои личные чувства и заморочки, это твои проблемы, и к Карин фон Кройцер они отношения не имеют. Ни малейшего.
  Эк я мастерски себе вру, - усмехнулся он мысленно. Помогло. Звон прекратился, и выдох сквозь зубы получился ехидным. Это правильный оттенок, а других нам не надо.
  - Вот это номер, - сказал он. - Какая муха тебя укусила?
  - Не муха, - ответила она. - Я решила.
  Откинулся на спинку стула, и отклонился еще назад, балансируя на двух ножках. Стул протестующе скрипнул.
  - Прости, - сказал он. - Я тебе не верю. В такую погоду в протекающей куртке и даже без зубной щетки в кармане - это не называется "я решила". Это называется "вожжа под хвост".
  Дернулась, собираясь вскочить, и глаза сверкнули.
  Так-то лучше, - подумал он. Так ты больше похожа на себя. И повысил голос. Слегка.
  - Сиди.
  - Ты ничего не понимаешь! - ух, и голос зазвенел. Да, так определенно лучше.
  - Конечно, не понимаю, - и снова скрипнул стулом. - Так объясни.
  - Мы совершенно не подходим друг другу, - сказала она сердито. - Я в этом убедилась, ну и...
  И опять молчит. Клещами тянуть...
  - В каком плане не подходите?
  - Ни в каком!
  Вздохнул, опустил на пол передние ножки стула, и локти на стол.
  - Если бы ты познакомилась с ним неделю назад... даже месяц... тогда - возможно. Узнала его получше, разочаровалась... но вы же знакомы уже сколько? Пять лет? - и без перехода, как о само собой разумеющемся, и незачем ей знать, что он не в курсе, что он проверяет гипотезу, только что оглушившую до головокружения: - А живете вместе?..
  - Полгода, - сказала она.
  Полгода - а я не знал. Что ж так жжет слева-то... уже полгода. Не видел, не заметил, не догадался. А туда же, писатель хренов, инженер душ человеческих. Небось политиков насквозь видишь, и магнатов раскусываешь на раз. А про девушку, которая пять лет снится непрошенной, которую никак из головы, как ни старался... не знал.
  - Ну, это и вправду немного, - какой у меня голос рассудительный, гордиться впору. - Выходит, он тебя разочаровал? Что он, домашний тиран, что ли... или невнимателен... или говорить не о чем...
  Да, с моим небогатым опытом семейной жизни я еще тот консультант... Ничегошеньки же не понимаю, на самом-то деле. А куда деваться? вот она, тут, сидит, и вид несчастный, хотя и не такой убитый, как полчаса назад. И ей позарез надо выговориться хоть кому-то, почему бы и не мне... а что я при этом чувствую, это мое дело, не ее.
  - Он хороший, - сердито ответила она. - Очень. Ты же прекрасно знаешь. А я никуда не гожусь. - Помолчала, добавила: - Я его не стою. Ему так лучше будет... без гири на ноге.
  Разве же ты гиря... тебя на руках носить, и ветер в ушах... не мне.
  - Рассказывай уж, - проворчал он, уже догадываясь, что примерно услышит. - Я весь внимание.
  ...И оказалось, конечно, - в общих чертах угадал.
  
  Последнее время они часто ссорились. Она устала от постоянного внимания чужих глаз, от необходимости все время о них помнить и вести себя соответственно. Нервничала, срывалась. Поводов хватало - и последней каплей стала передача по телевидению, на которую ее пригласили на днях, - "О чем говорят женщины". По мнению телеканала, женщины говорят о домашнем хозяйстве, нарядах, косметике, детях и мужчинах. Ни в одной из этих тем она не чувствовала себя уверенно. А о политике, экономике, пилотировании космических кораблей и летных характеристиках малого истребительного флота - о том, в чем она действительно знала толк, - ее еще ни разу не спросили, и в этот раз тоже. Она стоически выдержала поток пустых вопросов, отвечала быстро и четко, - но, вернувшись домой, заявила: это был мой последний выход в свет в качестве невесты премьер-министра.
  - Не могу больше, - сказала она. - Это не я, а я больше не могу быть не-мной.
  - Такая программа, - примирительно отозвался Юлиан. - Такой телеканал. Я попрошу, чтобы к тебе меньше приставали с домоводством. Но совсем игнорировать этот сектор пиара нельзя. Женщинам автономии важно видеть, какая ты.
  И она не выдержала.
  
  - ...Их не интересует, какая я, - сердито сказала она, резко отодвинув кружку с недопитым чаем. - Им интересно, чтобы я была такой же, как они... нет, не так, хуже. Они хотят, чтобы я была такая, какую они хотят видеть! И от Юлиана каждый хочет того же... у него получается, он молодец. Он сильный. А я не могу, понимаешь? Мне тесно. Я так ему и сказала.
  - И что? - спросил Аттенборо.
  - А он сказал, что ему тоже тесно, но должен же кто-то! И я сорвалась, и говорю: ты должен, ты премьер-министр, а я тут ни при чем! А он говорит: как это ни при чем, ты при мне! Понимаешь, так и сказал: "при мне". Как будто меня вообще больше нет! Что я, медаль, что ли, у него на лацкане? Или подушка у него на диване? Для чего я? чтобы щебетать? где это написано, в каком законе, что я должна щебетать и хлопать ресницами и вообще вести себя как полная дура? Я так не могу - и не буду! ну и вот...
  - Медные трубы, - сказал Аттенборо.
  - Что? - и таки захлопала ресницами, он еле удержался, чтобы не хмыкнуть в голос.
  - Медные трубы, - повторил он. - Огонь, вода... этого у вас было вдосталь, вы справились. Настало время медных труб. Это трудно, может быть, это вообще самое трудное, что бывает. Но ты зря сдаешься. Ты же боец, капрал Кройцер.
  - Я же сказала - я больше не могу быть не-мной. Как ты не понимаешь...
  - Очень даже понимаю, - сказал он. - Только с чего ты взяла, что ты должна не быть собой?
  - Но они...
  Хлопнул ладонью по столу, встал.
  - Что тебе все на свете "они"? сама же говоришь - нет такого закона, по которому ты обязана чирикать благоглупости на темы, которые тебя не интересуют. Так не чирикай! Что - тебе нечего сказать? Ты два года изучаешь инженерное дело - вот и говори о нем. Ты интересуешься политикой - вот и говори о ней! Заставь их услышать раз, другой - они выучат нужные темы, они же не идиоты! - остановился, перевел дух. - Наш брат настырен и ловок, мне ли не знать, из лап хорошо знающего свое дело интервьюера вывернуться непросто... послушай, Карин. Давай, я научу тебя отвечать не на те вопросы, которые тебе задали, а на те, которые тебя волнуют. Хочешь?
  Вскочила, едва не уронив стул.
  - Хочу. Пожалуйста. Только... - и плечи поникли, и голос тоже. - Я же ушла. Я сказала... знаешь, теперь, наверное, это ни к чему. Извини.
  Боги, какой же она еще ребенок.
  - Эй, - сказал он. - Выше нос. Я уверен, что ты можешь вернуться. Хочешь, я позвоню Юлиану?
  Быстро, не задумываясь:
  - Нет!
  И замолчала. Стояла, обхватив себя руками. Свитер слишком широк, и рукава длинны. И оттого она кажется совсем хрупкой, а она же не такая.
  Заложил руки за спину. Эти плечи не для моих ладоней, даже и не думай, вице-адмирал.
  Кивнула сама себе, видимо, решилась.
  Подняла голову.
  - Не надо звонить, - буркнула. - Я сама. Где у тебя комм?
  
  Ушел в комнату и закрыл за собой дверь, чтобы не слышать разговора. Стоял у окна, смотрел, как хитро выплясывают хлопья снега. Ему кажется - или занавесь истончилась? Вроде пореже падают... а может быть, и нет... но сколько же может продолжаться это бесконечное падение, кончится же когда-нибудь запас волглого пуха там, наверху! Пожалуй, и правда стихает - вон, сквозь кружащуюся пелену проглядывают смутные силуэты деревьев. А фон изменился, появился синеватый оттенок - сумерки. Зимние дни коротки.
  Была бы ясная погода... к кому бы она пошла? Я шлялся бы по городу с фотокамерой, как собирался накануне, и некому было бы открыть дверь... У нее же никого нет, кроме меня и Юлиана. Не совсем так... но мы ближе всех. Как так вышло... почему я... нет, я не против, но иногда хочется быть подальше. Раз уж жизнь устроена так, как она устроена.
  Дверь за спиной отворилась.
  Вошла, остановилась.
  Не обернусь. Хорошо, что в комнате темновато, я не уверен в выражении своего лица, так что...
  - Спасибо, - сказала она. - Я поговорила, он сейчас приедет.
  И все-таки обернулся.
  - Вот и хорошо, - сказал он.
  
  Автомобиль подъехал еще через полчаса, а снег поредел настолько, что фары было видно издали. Еще через двадцать минут, когда машина отъезжала, можно было разглядеть не только фары, но и силуэты пассажиров на заднем сиденье. Обнявшись, голова к голове.
  Отошел от окна. Взял со стола кружку с парусником, повертел в руках, понес к раковине. Проходя мимо комма, хлопнул не глядя по клавише.
  - ...И погода на завтра, - сказал грудной женский голос. - Температура... давление... облачность...
  Повернул кран, сунул кружку под струю.
  - Возможен мокрый снег, - сообщил голос.
  Усмехнулся. Синоптики ошибаются сплошь и рядом. Но тут она права, эта невидимая дама.
  Мокрый снег возможен.
  
  
  Весна. Лётная погода
  Угол атаки
  
  Первые выходные мая, солнце лезет вверх, к зениту, облаков, можно сказать, почти и нет, и до вечера не должно быть - ясно и холодно. Еще не настало лето, когда "ясно" непременно ходит в паре с "жарко". А ветер свежий, еще какой, и сдувает тепло, нагнетаемое весенним солнцем, куда-то в сторону леса.
  Спортивный аэродром в Вилли-Вэлли с самого рассвета сверкал всеми красками радуги, разбрызганными по зеленому. Зрительские места - разноцветные майки и кепки с длинными козырьками, солнцезащитные очки вспыхивают и бликуют, у особо предусмотрительных еще и складные стулья, и туристские коврики, и зонтики от солнца, а еще же и флажки на длинных тонких древках, и воздушные шарики самых немыслимых форм и размеров. Летное поле - маленькие летучие машинки всевозможных силуэтов, с разнообразнейшими крыльями, и бипланы, и монопланы, и турбинные, и турбореактивные, и винтовые, совсем уж под старину. И шары - только не игрушечные, а самые что ни на есть спортивные, у них тоже будут соревнования, кто выше - дальше - дольше... кажется, так.
  Аттенборо был приглашен в VIP-сектор, но туда он еще доберется. Успеется. Конечно, там Юлиан и... словом, потом. Потолкаемся в гуще жизни, поищем знакомых попроще, чем некоторые важные лица нашего государства. Где-то тут непременно должен ошиваться Поплан, среди выступающих есть несколько его учеников, кажется. Так что Оливера надо искать по другую сторону разделительных барьеров.
  - Стой, куда! - засвистел полицейский в спину этому шустрому, длинному, в светло-серых шортах, длинной оливкового цвета майке и с фотокамерой на красном матерчатом ремешке.
  Шустрый обернулся, бросил извиняющимся тоном:
  - Поспешил, офицер, - вот, смотрите, у меня есть допуск, - и помахал пластиковым бейджем с синей и красной полосами. Дважды привилегированный, паршивец. VIP-пропуск, да притом пресса. Или наоборот: пресса, да еще и с VIP-пропуском.
  Пришлось махнуть рукой: проходи. Длинного только глаза и видели, сразу затерялся на поле - среди прочих, кому можно.
  Старты начнутся лишь через сорок минут, и естественно, участники все на нервах, ощупывают - кто руками, кто мысленно - каждую гайку, проверяют каждую мелочь. И говорят на своем птичьем языке, который непонятен непосвященным. Только отдельные слова и выхватывает непривычное ухо. Закрылки, фюзеляж, подъемная сила, угол скольжения, угол атаки... все остальное проваливается сквозь слишком дырявую сеть общей поверхностной эрудиции. И на вопросы отвечают - лишь бы отстал. Какая команда? "Боевой дух 96%"? аааааа, эти... - выразительный щелчок пальцем по горлу, - там где-то, поди погляди... Нет, Поплана не знаю... Ааа, этого Поплана? Вооон там, видишь? Антикварная машинка немыслимой расцветки, в одуванчиках? Он должен быть рядом, это чудо пилотирует кто-то из его ребят.
  Пробрался туда - и действительно. Стоит, старинный приятель, и как всегда, конечно же, треплется. Излагает троим ребятишкам в летных комбинезонах, какой их воспитал великий педагог. Аттенборо подошел, стал у Оливера за спиной, послушал, как тот соловьем разливается. Подождал, пока курносый нос задерется повыше, и хлопнул по плечу:
  - Привет, существо высшей расы с далеких звезд. Ты не забыл сказать своим ученикам, что вообще-то двадцать лет водил вне-атмосферники?
  - О, - сказал, оборачиваясь, Поплан. - И ты тут, старикашка. Привет. Опять ворчишь. Характер-то ни к черту под сорок.
  - Какое под сорок! - возмутился Аттенборо, которому прошлой осенью стукнуло тридцать пять. - За тридцать, а не под сорок!
  Привычные препирательства на одну и ту же тему, и брови свести посуровее, и в голос подбавить яду - чтобы очевидно было: задет, задет! Они оба знают, что это игра, и все равно играют в нее при встрече с самозабвенным энтузиазмом, как пять лет назад, и семь, и всю жизнь - хотя нет, все-таки они знакомы не так долго. А кажется - всегда...
  - К твоему сведению, - между тем излагал Поплан, - атмосферники я водил тоже. Я с них начинал. Кто бы спорил, на "спартанце" в безвоздушном пространстве во многом проще. Ни сопротивления среды, ни ветра, ни земного притяжения, ни верха, ни низа, в конце концов. Зато на этой машинке, - тут он любовно погладил белый металлический бок, разрисованный, действительно, одуванчиками немыслимой желтизны, - на этой машинке ты в самом деле чувствуешь, что такое скорость. Это ни с чем не сравнить, парень. Разве что с женщиной... в некоторые минуты. Просто оргазм, знаешь ли. Впрочем, ты не знаешь.
  Аттенборо возмущенно булькнул и сжал кулаки.
  - Переходите границы, майор, - сказал он преувеличенно ласково.
  - Стареете, вице-адмирал, - отрезал Поплан. - Скоро начнут трястись колени, помяните мое слово.
  Рядом прыснули, и Аттенборо вспомнил о троих пилотах. Взглянул - незнакомые юные мордахи, глаза блестят, а щеки покраснели от смеха, подавленного страшным усилием воли. Все-таки Оливер прирожденный педагог. При всех его недостатках... или, может быть, благодаря им? Интересный вопрос, кстати. Тянулись бы к нему так эти птенцы, будь он совершенством? Да хотя бы не таким раздолбаем и пустословом... добрая половина обаяния Поплана в том, что он везде оболтус, кроме своей профессии - а в профессии он ас, у него этого не отнимешь. С ним никогда не скучно - его чуши хватит на добрую дивизию, не то что на летную эскадрилью, - и у него в самом деле есть чему поучиться.
  И вот пожалуйста: учатся. В любительском авиаклубе, на спортивных самолетиках старинного образца. В рот ведь смотрят. Шарфики завязывают точно так же - обезьянничают.
  - Это все твои ученики? - спросил, хотя оно и само собой разумелось.
  - Не все, - отвечал Поплан с ухмылкой. - Есть еще, только они позже выступают.
  Загудела сирена. К старту, посторонним с поля, машины такая, сякая, разэдакая - список на два десятка номеров - приготовиться в порядке жребия.
  - Отойдем, - сказал Поплан. - Мешаем.
  Отошли к краю поля, к барьерам и полицейским, но нырять в толпу, само собой, не стали.
  - Конечно, атмосферники - совсем другое дело, - сказал Оливер серьезно. - Гораздо опаснее. Ну, в смысле - в мирном полете опаснее. В бою везде хреново, хоть тут, у земли, в воздухе, хоть там, - небрежный тычок указательным пальцем вертикально вверх. - Будь моя воля, кое-кого я бы до полетов не допустил. Но моей воли не на все хватает, любительский спортклуб - не эскадрилья "спартанцев", я тут не майор, а всего лишь один из инструкторов на общественных началах. И то не слишком регулярно, а когда время есть. Инструктор предполагает, начальство располагает, а решают взносы заинтересованного лица и степень его упертости. Штатские, чтоб им. - Вздох. - Вот знаешь, я думал, армия достала уже до самого немогу... но на гражданке встречаются такие замшелые грибы, какие нам и в адмиралитете старого Альянса-то не снились... Гляди-ка, - перебил сам себя, - этот из моих. Как идет, а? Ты погляди, как идет! Ни сучка, ни задоринки!
  Маленький самолетик задиристого красного цвета с поверхности казался игрушечным. Аттенборо перехватил поудобнее фотокамеру и принялся ловить объективом ускользающую цель. Защелкал затвор - очередью, иначе разве ж успеешь за всеми этими петлями, бочками и иммельманами - или как они там называются. Очень уж быстро летают эти птички. Хотя и медленнее, на самом-то деле, чем в космосе.
  За красным пошел серебряный со звездами, потом белый в зеленую полоску, потом красный в белую полоску, потом бело-оранжевый, потом черно-серебряный, красно-серебряный, белый в одуванчиках, желтый в разноцветных кольцах... камера тарахтела почти непрерывно - только с паузами между выступлениями. Хорошо, что карта памяти большая. Еще сколько будет самолетиков, а потом же воздушные шары, и это тоже красотища...
  - О, - сказал Поплан и замолчал.
  Аттенборо, уже наловчившийся, нацелил объектив и нажал спуск.
  Зеленый с белым и с красным, зигзаги на крыльях. Такой же шустрый, как все, и пляшет ловко, пляшет...
  - Ты чего замолк? - спросил у Поплана. Тот наблюдал, прикусив губу, и брови сдвинул, и дурашливости ни на йоту. - Эй?
  - Будь моя воля, не выпустил бы, - ответил Поплан. - Ни за что.
  Аттенборо следил взглядом за зеленым с молниями, не понимая. Пожал плечами:
  - Он что, хуже обучен? Я не вижу разницы, но я ж профан.
  - Она обучена на ять, - сказал Поплан. - Она лучше всех. Но если, не дай бог, с ней что-нибудь...
  - Она? - не может быть, не может... голос выцвел и поблек.
  - Угу, - сказал Поплан. - Вот уж упертость - ослы отдыхают. Я, мол, пилот, и нет такого закона, чтобы мне сидеть на диване и хлопать ресницами!
  Аттенборо со свистом втянул воздух.
  Пляска самолетика в воздушных потоках потеряла всякую праздничность и легкость. Земля была чудовищно близко и тянула к себе, недобро скалясь асфальтовой взлетной полосой, отводя глаза яркими красками, сбивая с толку порывами ветра, оглушая сиреной и воплями толпы. Каждый нырок был - навстречу удару, взрыву, смятым крыльям, битому стеклу... нет, вынырнула, обошлось, и опять же заходит на вираж, чтоб мне никогда не знать, как он называется... Каждый переворот - вверх ли шасси, на одно ли крыло, свечкой ли в зенит или - самое страшное - штопором вниз... за ребрами хозяйничала ледяная когтистая лапа, тискала сердце, крутила так и сяк, в какой-то момент и вовсе начала выжимать, как тряпку. Камера в руках тряслась и прыгала, равнодушно отщелкивая серию снимков - синего безоблачного неба, из которого все время вылетал, обгоняя дрожащий фотоаппарат, маленький зеленый самолет.
  - Господи, - сказал рядом Поплан, - держись, парень...
  Откуда-то взялся складной табурет с матерчатым сиденьем, и камеру вынули из стиснутых пальцев, и бутылку с водой сунули в руки.
  - Пей же, - знакомый голос сквозь ватную пробку полуобморочной тишины. - Да пей, дурень, пей. Смотри, она уже все... села, слышишь? Села, все в порядке, вон же, вылезла из кабины... а, тебе оттуда не видно, ну поверь на слово. Цела и невредима, клянусь.
  ...полутемный изерлонский ангар, оранжевый шлем, сдернутый с головы, и огненный сполох - длинные ярко-рыжие волосы, и улыбка мельком - не ему, просто так, - и глупая мысль: какого цвета у нее глаза?.. - отсюда, с этого дурацкого табурета, мне ничегошеньки не видно, но что я, не знаю, каким жестом ты сдергиваешь летный шлем с головы, и как всплескивают твои волосы от резкого движения...
  Встал, протянул куда-то назад, не глядя, бутылку с водой.
  - Спасибо, майор, - сказал. - Пойду-ка я... к зрителям.
  - Иди, - отозвался Поплан. - Хотя постой-ка... на минутку, вице-адмирал.
  Отвел его подальше от полицейских и вытащил из-за пазухи флягу.
  - Глотни, старикашка. А то ты зеленый, как флотский китель. Только аккуратно, тут же нельзя, сам знаешь.
  Пить аккуратно - навык, наработанный еще в офицерской школе. Разумеется, никто не заметил.
  - Спасибо, - сказал Аттенборо.
  - А, ерунда, - махнул рукой Поплан. - Иди уж. Привет Юлиану.
  ...До VIP-сектора добирался нарочно медленно, чтобы, во-первых, действительно сошла зелень с физиономии, а во-вторых, чтобы дать одному пилоту время присоединиться к прочим персонам высшего ранга.
  Рассчитал правильно.
  Она уже сидела рядом с Юлианом, в легом пластиковом кресле, на помосте, с которого поверх голов толпы так хорошо видно взлетную полосу, и на ней уже не летный комбинезон, а, слава всем богам, летнее платьице с оборками.
  Подошел, слегка поклонился, пожал руку Юлиану.
  - Привет, - сказал он ей. - Ты была неподражаема. Не скажу, чтобы я отличил твой самолет от прочих, если б мне не сказали, но выглядело это ух как.
  - Спасибо, - ответила она, просияв. - Я надеюсь на призовое место. Ты же подержишь за меня кулаки, адмирал Аттенборо?
  - Конечно, - хмыкнул он. - Будь уверена, я всегда держу за тебя кулаки.
  Пошарил взглядом, нашел свободный стул ближе к левому краю помоста, прошел туда. Сел. Перенастроил камеру.
  Сейчас полетят воздушные шары, медленно и плавно. Интервалы между снимками можно увеличить.
  
  
  Лето. Переменная облачность
  Колечко
  
  Шаттл заходил на посадку. Внизу поворачивался, вырастая в размерах, Хайнессенполис. Уже видно было стеклянные башни Сити, зеленый овал стадиона, мосты через реку. Взгляд автоматически отмечал неправильность пейзажа, и только потом всплывало: ах да. Ни статуи Але Хайнессена, ни трехгранной стрелы Объединенного комитета штабов в столице больше нет.
  Две самых заметных архитектурных вертикали - и обе канули в прошлое вместе с великой республикой, поглощенной еще более великой империей.
  Впрочем, пока можно, - не о политике. Политика ждет за ближайшим поворотом, что поделать, такая работа, - но сейчас не о ней. Лучше о виде на столицу с высоты птичьего полета, например.
  Обзорная статья для "Галактического вестника" уже написана: чем еще было заниматься целую неделю в полете, как не тасовать материал, уже по частям ушедший по комму в несколько столичных газет - короткими репортажами, - что-то выбрасывать, что-то развертывать подробнее, подбирая слова и иллюстрации. Завершающий блеск статье придадут комментарии премьер-министра и президента автономии, если удастся их разговорить. Предварительное согласие на короткую беседу дали оба - и Юлиан Минц, и Фредерика Гринхилл-Ян. Осталось добраться до интервьюируемых и задать вопросы. Ну и получить ответы, конечно.
  Шаттл коснулся посадочной полосы, подпрыгнул и покатил по бетону, замедляясь. Такси заказано заранее. Домой, привести себя в порядок, позвонить по нескольким номерам, и если все пойдет штатно, прямо сегодня - с визитом к первым лицам государства.
  Хорошая штука - знакомства и связи. Когда ты приходишься руководителям страны бывшим командиром, они, хоть и не встают уже перед тобой по стойке смирно, все же не захлопывают перед тобой двери кабинетов. Им неловко.
  А мне ловко приставать к ним с расспросами. Привык. Работа...
  Конечно, их комментарии к моему очерку - это важно. Главный редактор будет плясать джигу на радостях. Хотя статья о буднях наукоемкого производства на окраине автономии и сама по себе достаточно интересна, и фотографии вышли удачные. Но, если уж совсем честно, - мне же только для виду нужна эти пара абзацев о правительственной политике в отношении промышленных гигантов. Мне нужен благовидный предлог переговорить с премьером и президентом о кое-каких достижениях тамошних инженеров, не привлекая лишнего внимания моих ушлых коллег.
  Потому что, может быть, нам удастся придумать, как извлечь из этих достижений выгоду для автономии, не делясь с имперским руководством. Лишние доходы не помешают, как и лишние козыри при проведении самостоятельной политики.
  Наверное, я сепаратист. Я хочу отдельного дополнительного блага для моей родины, раз уж пока она не растворилась бесследно в общем котле.
  
  Госпожа президент обрадовалась. Приезжай к обеду, часа в три. Если и Юлиан сможет, сядем за стол все вместе, поговорим и о делах, и просто так о жизни, все-таки не виделись с весны... Юлиан ответил: с утра у него встречи, но к двум он закончит. Вероятно. А если не уложится... ну, немного опоздает. Зато потом у него следующее дело только в семь вечера, как раз все и успеем.
  Что же... устроилось идеально.
  Аттенборо посмотрел на часы. Десять утра. Отлично. Действительно, все успею. И распечатать текст, и просмотреть его еще разок, и даже поваляться в ванне полчасика.
  И выехать в два, чтобы прибыть без чего-нибудь три. Не опаздывать же к ее превосходительству на обед, даже если он неофициальный и почти семейный.
  Интересно, приведет ли Юлиан с собой свою подругу. Мелькнула малодушная мысль: лучше бы не приводил. Не надо.
  Одернул себя. Что я - не найду, о чем поговорить с Карин, если мы окажемся в одном помещении? Тем более в присутствии ее супруга. И пусть он пока еще официально не муж... не сожителем же называть нашего премьер-министра, в самом деле, несолидно... а, какая разница. Гражданский муж тоже муж.
  Поженились бы они уже наконец. Может быть, мне именно эта неокончательность их статуса так действует на нервы. Хотя какое мне дело!
  Никакого.
  Но хорошо бы, чтобы все-таки ее не было на этом обеде. Боги, проявите благосклонность, повлияйте как-нибудь, что ли...
  Усмехнулся. Хорошо, что это я не вслух и наедине. Позорище...
  Принтер гудел, мягко выплевывая листы в лоток. Чайник пыхтел, все громче и громче, скоро забулькает и щелкнет. В ванной уже лилась вода.
  Отставной адмирал стоял посреди всего этого деловито суетящегося механического быта, дергал узел на галстуке и негромко мычал себе под нос заунывную мелодию без слов, подпевая технике. Потом встряхнулся, швырнул наконец галстук прямо на кухонный стол.
  Хватит зависать на ровном месте, этак все время можно профукать впустую.
  Сначала ванна, потом чай, потом статья. Или захватить кружку чаю в ванну? Или и статью тоже... а почему бы нет, если все созрело одновременно - и статья, и чайник, и ванна?
  Рационализаторский подход, - хмыкнул Аттенборо. - А точнее, лентяйский. Хоть и далеко мне до Чудотворца, светлой ему Валгаллы... а подход заразный. Уже который год нашего адмирала с нами нет, а все живем его заветами - и даже ленимся совсем как он. В меру наших скромных сил.
  
  Мадам президент Баалатской автономии обитала в казенном особняке на востоке столицы. Прежде особняк был частным и принадлежал последнему министру культуры Альянса. С исчезновением государства исчез и министр культуры, притом так основательно, что никаких концов не нашлось, кроме адвоката с письменным предписанием в руках: продать столичную недвижимость и перечислить деньги на указанный счет. Молодому правительству автономии приглянулся особняк, и его приобрели для казенных нужд. Как и особняк покойного Трунихта, проданный наследниками с молотка. Сперва миссис Ян предложили именно его, все ж таки Трунихт правил Альянсом, и особняк у него шикарный. Госпожа президент пыталась спорить - у нее есть жилье, лучше которого не найти! - но деваться было некуда: вокруг ее собственного домика в пригороде, купленного когда-то молодоженами Ян, приличную охрану наладить сложно, а необходимо... Но и принимать наследство после г-на прежнего президента - ни за что. Сошлись на особняке министра культуры. А ее дом - что же, туда она вернется, когда окончится ее служба.
  В бывшем доме Трунихта в конце концов разместился Объединенный комитет профсоюзов. Жить там постоянно не захотел никто.
  ...Глухой кирпичный забор, чугунная решетка ворот, охранник в будке у шлагбаума. Вы по какому делу? А, г-н Аттенборо по личному приглашению г-жи Гринхилл-Ян... да-да, проезжайте, вы есть в списке, держите ваше удостоверение, оно в порядке. Нет, г-на Минца еще нет. Добро пожаловать, сэр.
  
  - Здравствуйте, госпожа президент.
  - Привет, Дасти. Не надо вот этого... официального тона, хорошо?
  - Конечно, Фредерика.
  Немножко натянуто поначалу - как поживаешь, я - хорошо, рада тебя видеть... Потом все живее и непосредственнее. У нас столько общего за спиной, еще не хватало, действительно, формальных заморочек. Рассказывал забавные случаи из богатой на события журналистской жизни, слушал негромкий смех Фредерики, улыбался широко. Окна кабинета настежь, шумит листвой дерево, по веткам скачет какая-то пичуга, время от времени чирикая и тренькая. Теплынь. Лето.
  Послышался шум мотора и шорох шин, гудок.
  Выглянул за окно.
  Боги не сжалились - Юлиан приехал не один. Вон она, выходит из машины, хлопает дверца. Яркие волосы на ветру - вспышкой пламени.
  Запнулся на мгновение, но опомнился быстро. Отвернулся от окна, закончил начатую байку. Фредерика фыркнула. Кажется, она не заметила краткой заминки.
  Сейчас они войдут, и мы двинемся в малую столовую - обедать.
  Вошли.
  Ощущение неправильности возникло сразу, потом притухло, а после исчезло - почти, и все же не совсем. В чем было дело, он не понял. Карин обрадовалась, увидев его, но что-то было в ее улыбке... второй план, который ему не понравился. Поздоровались, заговорили - нет, вроде бы все хорошо. Но маленькая заноза осталась, засела на самом краешке сознания, кололась, мешала. Юлиан такой же, как всегда - рассудительный, серьезный, милый умница, однако и он чувствует оттенок нестроения, нарушающий гармонию разговора. А Карин... немножко более нервна, чем следовало бы, в голосе чуть более резкие нотки, и жесты... то одергивает блузку, то накручивает на палец рыжую прядь, то вертит туда-сюда колечко на пальце - снимет, наденет... колечко? Сморгнул. Вон оно что. Колечко.
  И точно.
  - Знаете, - сказал Юлиан над салатом из свежих овощей, - мы решили пожениться.
  - Наконец-то, - не удержавшись, Аттенборо прокомментировал вслух. - Давно пора.
  Карин, сидевшая напротив него, рядом с Юлианом, вскинула взгляд. Обожгла - и сразу снова опустила ресницы.
  - Когда? - спросила Фредерика.
  - Мы еще не договорились, - ответила Карин быстрее, чем успел среагировать ее жених. - У нас пока разногласия. - И сунула в рот кусок холодного мяса, слишком большой, чтобы сквозь него разговаривать.
  - Но вы приглашены, разумеется, - сказал Юлиан. - И ты, Фредерика, и ты, Дасти. А дату мы уточним. Думаю, осенью...
  - Юлиан! - неразборчиво буркнула Карин сквозь мясо.
  - В общем, уточним, - покладисто кивнул Юлиан.
  Явилась прислуга с супом. Фредерика у нас уже три года как президент, а все смущается, что ее обслуживают. Дай ей волю - сама бы побежала на кухню. Хотя для желудков гостей - и ее собственного - гораздо лучше, что сейчас на ее кухне есть профессиональная кухарка. По крайней мере обеды всегда съедобны. Но ей неловко. Никак миссис Ян не привыкнет к своему положению.
  Как же мне нравится в ней вот это.
  К моменту появления рыбы в белом соусе и молодого картофеля в масле застольная беседа давно и прочно свернула с личных дел премьер-министра и его подруги на недавнюю поездку Дасти, социальные и технические проблемы некоторых промышленных планет и общее состояние высокотехнологичного производства на заводах автономии.
  После десерта и кофе Фредерика встала.
  - Пойдемте в кабинет, поговорим, - сказала она. - Карин, извини...
  - Ничего, - ответила Карин, однако дернула плечиком. - Я пока тут книжки полистаю.
  Неловко вышло - оставили ее там одну, но действительно, у нас разговор конфиденциальный, а мисс Кройцер не член правительства, и даже членом семьи члена правительства формально пока не является. Хотя это-то скоро пройдет...
  Дверь кабинета закрылась, отгородив от троих посвященных одинокую фигурку девушки, задумчиво застывшую возле книжного шкафа. Рассматривает корешки... или смотрит на нас - на наши отражения в стеклянных дверцах?
  
  ...Разговаривали около часа, может, чуть меньше. Действительно, если разработки, на которые осторожно намекали Аттенборо в гвиланском филиале "Нейшнл Космолоджик Текнолоджи", и в самом деле означают в перспективе существенные технологические продвижения, стоит выработать на этот счет правительственную позицию. Если наши двигатели станут не просто лучшими в Империи... новое поколение дальнего транспорта... дух захватывает при взгляде на горизонты. Разумеется, им понадобится финансирование исследований, это уже в рабочем порядке, а нам - максимальная секретность, чтобы козырь не уплыл наружу раньше времени. Да, Аттенборо, ты был прав, спасибо, что принес свои новости в завернутом пакетике, а не вывесил на ближайшем заборе - открытыми всем ветрам.
  Заодно и прокомментировали очерк о работе завода. Как он и просил.
  Аттенборо вышел из кабинета. За его спиной Юлиан жал кнопки комма - связывался с главой комитета по поддержке науки, технологий и инноваций. Фредерика проводила Дасти задумчивым взглядом, поднялась из-за письменного стола, за которым сидела во время беседы, подошла к дверям и остановилась на пороге.
  Вон они, у окна. Силуэты на фоне непогоды. Пока мы совещались, тучи набежали, и теперь между ветвей клена мелькает серое и темно-лиловое. И ветер, вон как бьются листья. Сейчас польет, наверное.
  Стоят рядом - и в парсеке друг от друга. Расстояние в метр между ними - а мерещится как минимум крепостная стена. И Карин кидает в стену слова... какие именно, я не буду вслушиваться, некрасиво, но голос сердитый, и кое-что поневоле все же ясно. Хотя шум ветра и хлопанье листвы за окном глушат... но уж если проскочили "не хочу", "шумиха" и "ненавижу жизнь напоказ" - я поняла, о чем ты. А ты - сознаешь ли, что ты делаешь, Катерозе фон Кройцер?
  
  Понимаешь... нет, ты не понимаешь - иначе ты бы себя так не вела. И объяснять я тебе ничего не буду. Потому что не нужно тебе понимать - раз ты сама не поняла, любые объяснения сделают только хуже.
  Ты не видишь, что чувствует этот человек? но ты подсознательно используешь его отношение. Зачем ты раз за разом несешь к нему свои личные проблемы? он сделает все, чтобы ты была счастлива, но ничего тебе не скажет, а ты не видишь, хотя и смотришь в упор. В таких делах люди обычно слепы - пока это касается их самих. Прозревают только, наблюдая за другими. И даже не всегда понимают задним числом, что когда-то сами вели себя так же, как сейчас ведет себя кто-то иной.
  Я помню себя и моего любимого - каждый взгляд и каждое слово. А мальчика, который был ко мне неравнодушен, переживал, молча ревновал и изо всех сил сдерживался, потому что любил нас обоих и не хотел нам мешать - не замечала. Только позже поняла, и стыдно стало, но все равно же не вернешься в прошлое... а в настоящем ничего не нужно говорить, он думает, я не знаю... и пусть думает так и дальше.
  Когда ты поймешь, что приходила жаловаться на сложности с Юлианом к человеку, который тебя любил... может быть, лучше будет, если ты не поймешь этого никогда. Так что я ничего не буду тебе объяснять - но попробую все же вмешаться. Лучше бы ты говорила об этом со мной... По крайней мере, я должна предложить хотя бы это.
  Да, и тут все непросто... я для нее не самый близкий человек, прямо скажем. Я почти мачеха Юлиану, и это накладывает свой отпечаток. Ей неудобно обсуждать Юлиана - со мной. Она все время учитывает, может быть и неосознанно, хотя от этого не легче, - что он мне очень дорог и я всегда на его стороне. Это не совсем так, и женскую солидарность никто не отменял, и женщине женщину понять бывает легче, и поворчать в адрес мужчины, которого мы обе любим, иногда хочется - и можно, и я не буду против! - но она стесняется. Ей проще говорить об этом с Аттенборо, потому что она смотрит со своей колокольни. Адмиралу Юлиан - младший товарищ, а не приемный сын. Дасти Аттенборо не встанет автоматически на сторону Юлиана. Это правда; но она не видит, как у адмирала вздрагивают пальцы, стоит ей коснуться его рукава.
  Она подсознательно идет со своими вопросами к тому, кто всегда и во всем будет на ее стороне. А Аттенборо молчит - и будет молчать. Он думает - так правильно. Может быть, он прав. А может быть, и нет.
  Что же, я вмешаюсь. Тем более что он уже уходит. До свидания, Дасти, рада была тебя видеть.
  - Карин... ты всегда можешь поговорить со мной, не забывай. Для тебя я всегда найду время и возможность. Обещаю.
  Смутилась, ресницы опускаются, а щеки розовеют.
  - Миссис Ян... вы же заняты...
  - Обещаю, - повторяет Фредерика. - Даже посреди заседания госсовета, если будет необходимость. Я же знаю: ты не будешь злоупотреблять моим обещанием. А если очень нужно - плюнь на госсовет. Я серьезно, Карин.
  ...Не сделала ли я хуже?..
  
  Хлопнула створка окна, задрожало стекло, а в подоконник ударили первые капли.
  - Эх, не успели до дождя, - проворчал Юлиан. - И пережидать некогда, придется ехать.
  - А говорили, переменная облачность, - сказала Карин.
  - И даже не соврали, - засмеялась Фредерика. - Облачность меняется? меняется. Вон как... переменилась.
  
  Шаттл вырулил на взлетную полосу, разбежался и прыгнул в небо. Поворачиваясь, ушел назад и вниз Хайнессенполис со всеми своими мостами и высотками, магистралями и особняками, стеклом и бетоном, кирпичом и листовым железом, асфальтом, зеленью и рекой, пылью, резкими запахами и свежестью влажной травы после летнего дождя.
  Потом круглое стекло затянуло белой ватой. Проходим сквозь облако.
  Аттенборо отвернулся от иллюминатора и откинул крышку портативного комма. Лететь долго, можно поработать.
  Слева, под пиджаком и рубашкой, напоминала о себе непривычная пустота. Неужели - оно ушло? то, что кололо там столько лет?
  Ну и радуйся, дурень, что ж ты трогаешь и трогаешь мысленно незатянувшуюся дыру, в которую свистит стратосфера?
  Положил пальцы на клавиши, написал слово... другое... Через несколько минут осталась только работа.
  
  
  Осень. Листопад
  Чего ей надо
  
  Вернулся позавчера, вчера весь день носился по городу - накопилось дел с июля, и не только по работе. И сегодня еще много чего надо. И родня оборвала комм, обзвонилась - почему не заходишь? Пришлось произнести несколько покаянных речей и клятвенно пообещать, что непременно, вот прямо завтра, если получится...
  Короче говоря, будильник он поставил на семь утра.
  В семь пятнадцать, еще не проснувшись, заваривал кофе - собственно, именно для того, чтобы проснуться, а то хожу тут как зомби, уже сшиб стул, уронил любимую кружку - хорошо, не разбилась, и попытался почистить зубы кремом для бритья. Никуда не годится, срочно кофе... Тут и затренькал дверной звонок.
  Кого несет в такую рань...
  Полусонное воображение уже рисовало на пороге Карин фон Кройцер, как тогда, зимой.
  Приснится же, - сказал он сам себе и распахнул дверь.
  Нет, не Карин. Еще веселее. Аж проснулся.
  Юлиан Минц собственной персоной.
  В семь пятнадцать утра в будний день вы обнаруживаете на своем пороге премьер-министра вашего государства, растрепанного, в потертых джинсах, в замызагнных кроссовках, в полузастегнутой ветровке, с мокрым осенним листом, прилипшим к плечу. Кленовый, красно-золотой. Как эполет, - подумал Аттенборо.
  - Что за...
  Премьер-министр отпихнул хозяина и влетел в квартиру, крутя головой. Взгляд... скажем так - малоадекватный.
  Потоптался, озираясь.
  И выпалил:
  - Где она?
  А кулаки нехорошо так сжимаются, похоже - сами собой, без участия мысли.
  Адмирал подобрался, последние остатки сна слетели, и, прошу заметить, без всякого кофе. Если придется отражать атаку... он моложе меня на тринадцать лет, и драться его учил генерал Шенкопф.
  Был соблазн спросить - кто "она", но не стал. Понял же, чего притворяться.
  - Понятия не имею, - сказал Аттенборо. - С чего ты взял, что она здесь?
  - Прошлый раз была здесь, - буркнул Юлиан. - Я думал, она опять ушла к тебе.
  - Так, - медленно произнес Аттенборо и выдвинул стул из-под кухонного стола. - Ну-ка садись и излагай. - И сам тоже уселся, верхом на стул, и на спинку облокотился.
  - Да чего излагать, - неохотно проворчал Юлиан, но сел. Сразу стало немножко спокойнее. Бить морду прямо сейчас он не будет. Он будет разговаривать. Ну вот и хорошо.
  - Поссорились мы вчера, - сказал Юлиан. - Она когда обижается, уходит ночевать в другую комнату. Утром встал - пусто. Кровать застелена, и сумки нет... большая такая красная сумка. В общем, я выскочил, думал, догоню. Уже потом сообразил, что она же могла давным-давно уйти. Еще ночью. А куда она всегда уходит...
  - Всегда? - спросил Аттенборо.
  Теперь это называется "всегда". Один раз пришла, напилась чаю, поговорили...
  - Я думал, она выбрала тебя, - сказал Юлиан, и Аттенборо задохнулся. Медленно, с усилием разжал стиснутые зубы. Заставил себя выдохнуть. Выждал, пока кухня перестанет крутиться перед глазами.
  - Что ты сказал?..
  - Ты что думал, я слепой, что ли? - а в голосе злость и усталость. - Думал, я не знаю, чего она тянет, сомневается и колеблется?
  - Подожди, - сказал Дасти и руки поднял в протестующем жесте. - Я ни сном, ни духом, ты что... клянусь, никогда ни полслова.
  - Знаю, - бросил Юлиан. - Ни полслова, ага. Только если что - Аттенборо всегда тут как тут, и по головке погладит, и из задницы вытащит, и с Юлианом помирит!
  - И что? - возмутился адмирал. - Мы же друзья! И потом... ерунды не пори, я дома-то бываю наездами... и коварство мое неизмеримо, да. Целый один раз вас помирил. Просто сволочь.
  Юлиан сжал кулаки, опустил ресницы, и губы стиснул. Молчал с минуту, не меньше. Потом поднял взгляд.
  - Извини. Я был неправ.
  Да уж, я не видел, чтобы тебе так основательно сносило крышу. Обычно тебе хватает выдержки. Так что даже можно забыть, что на самом деле и ты не железный.
  А ты не железный.
  - Знаешь, - сказал Аттенборо, - если ты так сорвался, когда вы, как ты выражаешься, поссорились... я бы тоже свалил куда подальше.
  - Что ты, - сказал Юлиан глухо, - я был такой... рассудительный и занудный. Это я с тобой могу кулаками махать, а с ней... В наших ссорах лупит она. Словами наотмашь.
  Адмирал опустил подбородок на руки.
  - И за что ты был бит вчера?
  - А я, видишь ли, на нее давлю.
  Аттенборо хмыкнул.
  - Как неосмотрительно с твоей стороны. Ты что, пытался сделать из нее образцовую жену политика? Я думал, ты уже оставил эти утопические планы.
  - Я похож на идиота? - угрюмо отозвался Юлиан. - Нет, я очередной раз спросил, на когда назначим свадьбу.
  - О. - Адмирал встал со своего стула и полез в шкафчик над плитой. - Где же у меня... а, вот...
  Звякнули стаканы, забулькало.
  - Двигайся к столу, - сказал Аттенборо. - Нам с тобой обоим не помешает надраться. Хотя с утра, говорят, не полезно... а нам полезно, чувствую.
  Выпили залпом. В голове не прояснилось, увы. Но хоть перестало крутить в животе, потому что там зажглась маленькая горячая лампочка.
  - Прошлый раз она вовсе не хотела уходить, - Аттенборо налил по второй. - Она именно что срывала злость и демонстративно хлопала дверьми. Но если она взяла сумку... Похоже, она правда раздумала выходить за тебя замуж. Но она же тебя любит... не понимаю.
  - И я не понимаю, - сказал Юлиан. - Скажи, разве я на нее давил? что ей не так...
  - Угу, - кивнул Дасти. - И она не пошла ко мне, потому что я уже один раз вернул ее к тебе. Куда ж ее понесло... а, знаю, к кому она пошла. Плохи твои дела, Юлиан. Боюсь, бежать за ней нельзя, только хуже будет. Постой, я проверю...
  Нажимал кнопки, набирая длинный номер, нарвался на автоответчик, выругался сквозь зубы.
  - Если ты дома и не отвечаешь из вредности, тебе не поздоровится, инопланетное создание. Лучше сними трубку, пока я не озверел.
  - С ума сошел, старикашка? - проворчал в ответ сонный голос. - Восьми утра нет, я полночи не спал, и мне сегодня не надо было вставать! а теперь придется, ты разбудил. Чего тебе надобно, старче?
  - Протри глаза и отвечай без дураков, - сказал Аттенборо. - Мы с Юлианом ищем Карин.
  - А, - отозвались с той стороны комма. - Ну так не ищите. Я посадил ее на самолет до Ольсенберга.
  - Ольсенберг? - изумился Юлиан. - Почему Ольсенберг?
  - Потому что там приличный политех и есть авиаклуб, - ответил Поплан. - Рекомендацию в клуб я ей написал, там мой кореш подрабатывает. А в местный политех из столичного переведут без вопросов и только счастливы будут.
  Аттенборо проглотил несколько сильных эпитетов, так и просившихся на язык.
  - И ты что, ничего ей даже не сказал... не попытался отговорить?
  - Не-а, - покачал головой Поплан.
  - Какого черта?..
  - А такого, - Поплан сморщил нос. - Она сама все сказала. Вы все такие хорошие, говорит, что она больше не может. Все так здорово знают, чего ей надо. Что ты, что Юлиан, что миссис Ян. Она сбежала подумать на свободе. Так что встряхнитесь и займитесь своими делами. Когда она что-нибудь надумает, может быть, она даст вам знать. А может и не даст. Оставьте ее в покое и напейтесь.
  - Мы уже приступили, - вздохнул Аттенборо.
  - Вот и молодцы. Знаешь... раз уж ты меня разбудил... если я сейчас подъеду, нальешь и мне?
  - Приезжай, - сказал Аттенборо. - Только у меня тут всего полбутылки.
  - Понял, - кивнул Поплан. - Сейчас буду.
  Комм пискнул, экран погас.
  -Мне нельзя напиваться, - грустно сказал Юлиан. - У меня совещание в час.
  - Тогда закусывай, - ответил Аттенборо и сунулся в холодильник. - У меня есть колбаса, огурцы и тушеная капуста.
  - Давай свои огурцы, - сказал Юлиан.
  
  Поплан подкатил на такси минут через двадцать. Вытащил из-за пазухи бутылку дешевого бренди. Выложил на стол покупные пирожки в пластиковом пакете.
  - Знаешь, Юлиан, - сказал он, присаживаясь к столу и пододвигая стакан, чтобы и ему налили, - с женщинами всякое бывает. Иногда они вот так - круть подолом, и только поминай как звали. А у Карин характер... Погоди, может, еще все наладится.
  - Угу, - Юлиан встал. - Может. Пойду я, парни.
  - Ну как знаешь. А мы еще немножко тут... правда, Аттенборо?
  Аттенборо кивнул.
  - Непременно.
  Проводил Юлиана до двери, пожал руку. Подошел к окну, смотрел, как тот идет через двор, загребая кроссовками мокрую желтую листву. Дождь моросит, а он с непокрытой головой, и плечи ссутулены. Поймал такси, сел в машину. Уехал.
  - Поплан, - сказал Аттенборо. - Правда, что... а, нет, не буду спрашивать. Наливай.
  - Сильные вы все, - проворчал Поплан. - Один другого сильнее.
  - Сам такой.
  - И я, - согласился Поплан. - И Карин тоже. Все губы обкусает, но будет упрямиться до последнего. А упрямство же не выход. Тупик.
  Помолчал и добавил:
  - Тебя это тоже касается, между прочим.
  
  ...Натянул куртку и вышел под дождь.
  Листья срывались с ветвей и летели вниз, в лужи. Разбегались круги. А от дождя - рябь.
  Мелкие капли, волосы не сразу вымокли. Зато когда вымокли, с них потекло за ворот.
  Все мы сильные, ага. И упрямые. И губы обкусаны у каждого.
  Знаешь... я напишу тебе письмо.
  Не беспокойся, я не буду его отправлять.
  Протянул руку, поймал на лету большой разлапистый лист. Красные края, желтая середина, зеленоватые прожилки. Красивый.
  Пойду-ка я домой.
  
  
  Эпилог. Тридцать шесть
  Здравствуй
  
  В Ольсенберг он прилетел в конце марта. Командировка на научную конференцию в местный политехнический институт была не из выдающихся, вполне можно было послать не зубра, а новичка. Но язык у Аттенборо всегда был подвешен хорошо, и он сходу выдумал целых три причины, почему лететь нужно именно ему. Во-первых, на конференцию должен был прибыть некий профессор из гвиланского филиала "Нейшнл Космолоджик Текнолоджи", с которым Дасти был довольно коротко знаком; во-вторых, Аттенборо уже писал на сходные темы и имел опыт; и в-третьих, к конференции была приурочена выставка фотографии, а он послал на нее серию снимков. Была и четвертая причина, главная, но она никого не касалась и осталась неизвестной.
  Конференция шла неделю, с профессором они поговорили на второй день за рюмкой чая и на третий - за стаканом кофе; открытие выставки прошло в четвертый день - и после него корреспондент "Галактического вестника" тихо, не привлекая внимания, сбежал с торжественного фуршета и поехал в местный авиаклуб.
  - Мисс Кройцер? - переспросила девушка в крошечной конторе клуба. - Да, работает, младшим инструктором. Сейчас у нее урок, но если вы подождете полчаса...
  Вышел на летное поле. В воздухе аккуратно, без всякого кувыркания и выпендрежа, кружил маленький белый самолетик.
  Аттенборо прислонился к стене конторы, скинул с плеча сумку, поставил на асфальт. Запрокинул голову.
  Кружит. Выше, выше. А теперь больше не поднимается. И, кажется, начал потихоньку снижаться. Точно. Снижается.
  Уже видно двойную кабину. Впереди ученик, позади инструктор, кажется, так? Шлемы одинаковые, поди разбери...
  Самолетик коснулся земли старательно, но как-то неуверенно, и побежал по полосе.
  Аттенборо отлепился от стены и подался вперед.
  Машинка остановилась всего в каких-то ста шагах от него. Из-за плеча адмирала появился и прошел к самолету механик в синем комбинезоне. Откинулся двойной стеклянный колпак. С переднего сиденья с преувеличенной осторожностью полез пилот - ну точно, новичок, у него, кажется, даже подгибаются коленки. Перенервничал. А с заднего ловко выпрыгнула легкая фигурка, козырнула механику. Взялась обеими руками за шлем. Сдернула его, одновременно встряхивая головой.
  Волна ярко-рыжих волос на ветру.
  Ей двадцать один, мне тридцать шесть.
  Подхватил свою сумку, повернулся и пошел прочь.
  - Эй! - окликнул сзади знакомый через годы и сны звонкий голос. - Эй! Подожди! Да адмирал же!
  Остановился, дернул плечом. Не буду оборачиваться. Какой я тебе адмирал, в самом деле...
  - Эй, - сказали негромко за самой спиной.
  Ну и обернулся, конечно.
  Стоит, смотрит серьезно. Глаза сегодня синие - под цвет весеннего неба.
  - Здравствуй, Дасти.
  - Здравствуй, - сказал он и пожал протянутую ладошку.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"