...сколько бы в грядущем и прошедшем
мы с вами не обманывали женщин,
есть первая обманутая - мать
Евг. Евтушенко
- Павлуша, cъешь винограду? А может, лучше сочка?
- Сочка - хуже, - вдруг донеслось от стены. - Не хочу ничего. - И потом без видимой связи: - Ты когда уйдешь?
Лена и не подумала обидеться.
- Пять минут еще.
Пять минут прошли.
- Ну, я пошла, Павлуша? - она взъерошила пальцами выглядывавшую из-под одеяла часть макушки. Голова Павлика сделала оборонительное движение.
- Ты вечером придешь? - спросил недовольно.
- Лучше завтра, Павлуша. А то мамочка ничего не успеет. Я пораньше постараюсь, ладно?
Павлик опять отвернулся к стене и спрятал голову. Только бы не попросил свою "басуху" принести, помедила секунду. Не попросил.
Вечером Лена пришла с работы поздно, наверстывала, чтобы освободить побольше завтрашнего утра. Настроение портила мысль: "Может, поехать? Дитя, хоть и большое, а одно осталось. Может, поспит. Один день все равно ничего не решает..." В конце концов, решила не ехать, не формировать проблему.
Дома до полуночи все вертелась на кухне. Гудящие за день ноги набегались, и как-то сами собой вдруг сели, голова упала на ладони. От кастрюлек на плите шел теплый ароматный пар, успокаивал. Не выключая свет, Лена легла ухом на стол, подумала, посидит так пять минут, и пойдет спать. Надо выспаться.
Незаметно Лена уснула. Во сне ей привиделся залитый солнцем луг, полдень, майская теплынь и речушка с холодной прозрачной водой, а вдали парочка смирных лошадок. Через речушку был шаткий мостик без перил, на нем стоял Павлик в рубашке и штанах из белой холстины и почему-то с бас-гитарой наперевес, низко наклонил голову и прилаживал пальцы к струнам, как будто собирался взять один из своих нижайших в мире аккордов. Сердце Лены замерло в ожидании необъяснимого чувства падения и полета, которое овладевало ею, когда Павлик мучил лады, подражая рок-звездам.
Тем временем Павлик, кажется, раздумал играть. Он помахал ей приветливо рукой и стал босыми ногами на край мостика, разглядывая гальку на мелком дне.
Не успела Лена крикнуть: "Павлуша, не становись в воду, простудишься" - как он, по-детски взмахнув руками, со всего маху спрыгнул в воду и побежал в туче брызг куда-то далеко от нее, на другой берег, к пасшимся там лошадям и к солнцу в пол-неба.
Пробежав шагов двадцать, он упал и скрылся в высокой траве, и Лена тоже поспешила к тому месту, не беспокоясь, конечно, а просто не желая отставать в этой непонятной игре. Она нашла его лежащим навзничь, руки под голову, с травинкой во рту, серьезным взглядом уставившимся в синее небо, как будто он мог увидеть сквозь него звезды.
- Павлуша, чего ты убегаешь, - спросила Лена, подходя. - Пойдем лучше лошадок посмотрим.
- Да, лошади смешно пасутся, - сказал Павлик, раздумчиво глядя в ту же точку.
- Почему смешно? - Лене тоже стало смешно.
- А разве лошади не смешные животные?
Лена не знала, что ответить.
- Мама, а ты принесешь мне басуху в больницу?
- В больницу нельзя, сынок, там людей полно, где же ты будешь играть? Выздоравливай поскорее... - она протянула руку, желая взъерошить его непослушный мягкий вихорь. Павлик ловко уклонился, вскочил на ноги и начал отходить спиной к солнцу, лукаво глядя, как она щурится из-под ладони.
- Павлуша, куда же ты ... - Лена нерешительно двинулась с протянутой рукой вслед Павлику, который ускользал невесомыми шагами. Было видно, как солнце греет ему спину, и он светло улыбался то ли от озорства, то ли от блаженства.
- Подожди, я пойду с тобой, - готово было сорваться с губ. Вместо этого получилось строго-безразличное: - Смотри, не уходи далеко, - на что, впрочем, Павлик не обратил никакого внимания. Лена боялась, если она за ним побежит, то он снова спрячется в траве, и она уже его не найдет.
Но Павлик и так без труда потерялся, когда сам захотел, исчез, растворился в слепящих лучах, стоило ей посмотреть на мгновение в сторону смешных лошадей.
От волнения Лена проснулась. Аромат, под который так хорошо спалось, сменился противным запахом гари. Некоторое время она соображала, откуда посреди ночи может исходить запах горелой картошки. Потом увидела синий огонек под одной из кастрюлек, и делать нечего, принялась кулинарить заново.
Утром Лена приехала к Павлику, вошла в знакомую палату. Он лежал на животе, одной щекой на подушке, поверх тела была свеженаброшена простыня, на перильцах висело аккуратно сложенное одеяло. Из-под простыни виднелась часть стопы и свесившаяся до пола рука. Казалось, он вот-вот оттолкнется этой рукой, упруго встанет и пойдет умываться.
- Павлуша, вставай, мама пришла. Боже, сынок, а почему ты под одной простыней? Тебя кто-то укрывал ночью? Просыпайся! А одеяло кто сложил? - Лена стянула с его головы простыню и подняла с пола безвольную кисть. - Ужас, как ледышка... Чем они думают? Ребенка в такой холод не накрыли одеялом. Устрою я им сцену, пусть только появятся... Павлуша, я вижу, ты не спишь, вон глаз смотрит. Давай, переворачивайся, смотри, что мама принесла покушать. Неужели не проголодался? - она осторожно перевернула Павлика на спину, укрыла и подняла повыше, подоткнув подушку. Затем провела рукой по багровой полосе, отпечатавшейся на его щеке, попыталась пригладить пожестчавшие волосы. - Ой-ой-ой, совсем липкие. Не удивительно, неделю не мылся. Ничего, скоро выпишемся, устроим дома хорошую ванну. Павлуша, куда это ты смотришь? - она проследила немой взгляд его запавших и сузившихся глаз. Прищур век делал этот взгляд если не осмысленным, то каким-то напряженным, страдальческим. Лене стало не по себе. - Сынок, ты опять в одну точку уставился? Смотри, мама твое любимое пюре принесла. Пожалуйста, прошу тебя... - с этими словами она вложила ложку пюре в его полуоткрытый рот, убрала лишнее с губ. - Ой, зачем ты языком выталкиваешь, прямо как дитя трехлетнее. Не упрямься, тебе обязательно надо подкрепиться... Ну ради меня... Готовила всю ночь... Хоть бульона выпей... Попробуй, не горячий и не холодный, как ты любишь. - она налила немного из термоса в чашку и прислонила чашку к руке Павлика. - Будешь? Смелее, не обожжешься. - она попыталась напоить его, но бульон потек мимо рта по щеке и подбородку. - Ну вот, видишь, опять разлилось.
Она вытерла Павлику лицо и взялась снова его поднимать. Одна пожилая сердобольная нянечка побегала по коридору и захотела вмешаться.
- Мамаша, разве вы не видите, дите спит. Не мешайте. Приходите лучше вечером.
Она была права: перво-наперво надо было под любым предлогом убрать ее из палаты.
Лена обернулась на голос. - А, это вы, очень приятно. - она светски улыбнулась. - Знаете, я сейчас буду кого-то ругать. Он, видно, ночью одеяло сбросил, так это одеяло, вместо того, чтобы ребенка по-человечески накрыть, взяли и просто рядом сложили. Может, мы с вами договоримся на будущее...
Поймав бегающий взгляд, Лена осеклась. Она с усилием провела рукой по лбу и глазам, как будто что-то мучительно припоминая.
- Постойте, я не то хотела сказать... А где мой сын, Ковалев Павел? Его вчера положили. В другую палату перевели, да? Мне на работу пора, так вы ему передайте, я тут принесла...
Она потянулась за сумкой возле изголовья, но ее ноги подкосились и она рухнула мимо нянечки на пол. Та выскочила в коридор. К ее облегчению скоро показались двое молодых людей с носилками.
Забрать Лену вместе с Павликом молодые люди наотрез отказались, но спасибо, вынесли из палаты и посадили кое-как в кресло. Нянечка стала приводить Лену в чувство, но раздумала. Начнет вопросы задавать, кричать... Пусть пока так посидит, ой, съехала, ну, пусть полежит.
Как выяснилось, ее опасения были небеспочвенными. Для приведения Лены в чувство понадобилось целых два захода для людей посерьезнее, чем простая нянечка. В первый раз справились быстро: объяснили все, как есть, отвезли домой и уже подумали, что обошлось, как вдруг опять поступили тревожные известия. Как будто она навещает какого-то больного, которого, пока ее не было, куда-то перевели, и она просит сообщить, куда именно. Однако, особенно не настаивает, а только регулярно носит передачи. Из бельишка там, апельсины какие-то. Она понимает, уход за ним отличный, и все такое, но, если уж нельзя повидаться, то ей как матери необходимо как-то участвовать, и т.д., и т.п.
Короче говоря, во второй заход ушла целая долгая зима и половина квартиры. Последнего Лена, кажется, толком так и не поняла, но это было даже к лучшему. На старом месте ей слишком многое напоминало бы об утрате, и ее здоровье находилось бы под угрозой.
А весной, в первую апрельскую оттепель Лена снова стала бывать, как она выражалась, у Павлика, теперь на законном и одобряемом медициной основании. В первый раз боялась идти, но быстро привыкла и ждала назначенного ею самой дня и часа, когда можно будет в тиши оттаять от скудной неприветливой действительности.
Лена скоро научилась высматривать свой участок среди леса похожих и пробираться к нему раскисшими прямоугольными тропками. По пути она спотыкалась о разнокалиберные цветники и ограды, невольно примеряла их к маячившему вдали пятачку.
Мрамор, гранит, барельефы и гравюры подвергались ее непредвзятой оценке. "Обязательно надо заказать для Павлика, хотя бы и небольшой. Цветник тоже, лишь бы немного землицы поместилось. И даже цветник - в первую очередь." Цветы напоминали ей высокую траву из памятного сна. Она думала: солнце, прозрачная вода, лошади - хорошие предзнаменования, почему так все ужасно получилось? А говорят, бывают вещие сны.
С портретов ее взгляд неизбежно переходил на надписи и даты, пробуждая новый пласт воспоминаний, заставляя промокать уголки глаз.
"Ученый, инженер, музыкант... Молодые, конечно, но все-таки пожили. "От детей" - значит, дети остались, вырастут, вспомнят. Кем бы-то мой Павлуша вырос? Музыкантом? Да, наверное музыкантом. На басухе своей как он умел, ведь ребенок почти, а и взрослый так не каждый сможет. Сколько ему еще оставалось, если бы?.. Если бы..." И новая волна мировой скорби окатывала ее при мысли, что сумей она тогда его накормить - и он бы не выжил, нет, сознание этого могло свести ее с ума, но протянул на день или на час дольше.