Странник открыл глаза. Его путь был почти завершен. В бесконечной черноте пустоты уже глазу человека были различимы отсветы мерцающей сферы мира. Тусклый свет двенадцати и одной лун выхватывал красноватый, полумесяц, окруженный облаками пыли и рукотворного мусора.
Лёгкая муть в голове быстро рассеялась, так всегда было после долгого пути. Тело ослабло, будучи отравленным радиацией, ветрами и прочими прелестями запредельных сфер. Однако, преодолевая усталость, Странник направился к пределам этого мира. Он озирал его глазами уже не человека, но Странника. И почти сразу же услышал голос Хранителя. Он разносился на многие километры, далеко выходя за пределы сфер, рассеиваясь бесформенным искажённым облаком в пустоте, он был искажён и безобразен, словно шум радиоволн нарождающейся твари, мышиный писк, но всё же это был голос Хранителя. Голос бессмертного. Единственного бессмертного обитающего так далеко. И странник отправился на звуки его зова.
Он проносился над заснеженными испещренными гейзерами полями полюсов, тундрами, пустошами, степями. И к удивлению своему видел там внизу людей. Их жизнь их бесконечные страдания, боль, ярость стремления, иллюзии чувств, припадки эмоций, их жажду и муки. И вид их приводил Странника в отчаяние, смятение. Он чувствовал их боль, даже сильнее, чем все они. Ведь каждый, знал только свою, а он имел в груди от каждого.
Наконец Странник нашёл того, кого искал. Хранитель был наг и свободен. Он стоял на вершине красно-бурой скалы, под фиолетово-черным небом. Во мраке космического пространства над его головой светились многочисленные луны и таинственный лик гиганта. Эти тела давали лишь немного света отражённого от невероятно далёкого солнца. И потому здесь всегда царили сумерки, ночь, но лишь изредка яркий день. Только тусклое сияние как в предрассветные часы на трёх и одной обитаемых планетах.
И вот на сиреневом фоне неба расплывчато показалось зелёное облако. Оно медленно и величаво выплывало из ночной тени на относительно яркий свет. Поначалу жидкое, размазанное по небу оно сбивалось в плотную кучу, от вихрей ветров. Ветер, словно овчарка, собирал стадо зелёных барашков в отару, тугой ком ваты.
Странник услышал затаённый, вырвавшийся наружу вздох толпы. Где-то там внизу, под горой. И небывалая тишина начала свою песнь.
Песня тишины! Где он это слышал? Неужели здесь? На этой проклятой планете, которую считают своим позором все цивилизованные человеческие расы? Да, он слышал это именно здесь, от маленькой девочки, где-то там внизу. Тишина это тоже музыка, и она бывает как музыка: торжественно прекрасной, убаюкивающее нежной, уродливо резкой, давящей, какой угодно.
Та, что ныне поёт - тишина надежды и предвкушения. И хотя Странник не видел тех людей, он знал - они сейчас вот также как и он подняли глаза к небу и ждут, что сейчас вот-вот произойдёт чудо.
Свет пронзил спицами лучей тучу, её округло мягкое тело, как у фламандских дев на гладких масляных полотнах. Ещё час оно безмолвно висело над равниной, каменной, плоской, чёрной. Но вот что-то крошечное и белое упало сверху и, ударившись о скалу почвы, высоко подскочило к небу. Затем ещё одна крупинка, и ещё. А потом в секунду ливень прорвал мясистое брюхо тучи, и поток белой крупы градом усыпал камень угольной долины в миг, отбелив её. И страшный грохот града был заглушен воплем радости. Стоило ливню утихнуть, как сотни людей бросились на белоснежные поля. Они ели эту крупу и насытившись, собирали её в огромные сосуды зелёного стекла.
Совсем как в библии, манна небесная. Местные так её и называют - манна. И хотя Странник знал: зелёное облако - это взвесь простейших растений, а крупа - их семена обёрнутые шариками крахмала, удобрение для ростков, рождающихся на земле из пыли спор. Это явление не переставало быть для него мистически чудным.
- Чудесное зрелище! Согласен? - Странник оглянулся на Хранителя. Тот с довольным видом наблюдал за людьми в низу. Его лицо было лицом ребёнка прилипшего к прозрачной грани аквариума.
- Ты знаешь, что на этой планете три человеческие расы, двадцать одно государство, три основных языка и восемь диалектов! Какие многообразие и свобода!
- Поразительные нарушения Вселенского законодательства. Ты был обязан привести их к планетарному единообразному государству и правопорядку, прекратить все войны, распри, уничтожить неравенство и, и... Разве это не нарушает прав аборигенов на всеобщее личное счастье?
- А как Ты представляешь себе счастье? Максимально жесткое уничижение личных прав и свобод, ради мнимого общественного правопорядка и якобы соблюдения прав всех остальных? Поверь мне, эти человечки слишком примитивны, чтобы оценить "ваше" счастье.
- Разве оно не твоё тоже?
- Как всякий бессмертный я уважаю права других бессмертных, но здесь в округе их только двое, ты и я. А, так как тут больше нет других богов, мои права почти безграничны. И потому моё счастье это свобода недоступная вам. Что же касается вселенских законов, их руки недостаточно длинны. К тому же у богов нет интересов на этом мире. Что же до меня, я просто люблю наблюдать за ними. Пусть они сами решат, что для них счастье.
Наша наука утверждает, что государство - высшая форма общественного устройства. А наше надпланетное государство, конечно же, высшее его проявление, совершенная утопия, управляемая бессмертными усовершенствованными существами - богами! Но мы забываем, что сами когда-то были людьми. Мы забываем что, значит быть человеком. Мы забываем, что такое человек. И как после этого мы будем заботиться о его счастье?
История считает, что государства образовались в связи с усложнением хозяйственной деятельности, необходимостью производства и распределения благ. А здесь блага буквально падают с неба к твоим ногам. Казалось бы - это рай! Не нужно, по сути, выживать, тяжко работать в сложных отношениях друг с другом. Но люди всё равно объединились в государства. Значит, у них появились какие-то проблемы, которые не так просто решить. Значит, им чего-то не хватало в этом раю. И рай перестал быть таковым.
Они теперь ведут войны за те ресурсы, что даёт им этот мир, они жаждут править волей других людей, они хотят быть счастливыми, и алчут найти рай, о котором они уже ничего не знают.
Тебе это ничего не напоминает? Знаешь в чём наша беда? В нашем бессмертии. Оно подразумевает вечность и неизменность, неспособность к развитию, тупую консервативность, моральную смерть, а наши теоретики оправдывают это нашим же мнимым совершенством и непогрешимостью, и мы верим в это!
- Тебе не нравится такой порядок? И почему же вдруг?
- Не вдруг. Меня это смущало всегда. Просто я трус, который долго не решался возразить своим братьям. Но после стольких лет проведённых в раздумье в этой глуши, страх притупился.
- И что же ты хочешь сделать?
- То, что когда-то сделали старые боги, те, что были до нас.
- То есть?
- Они отрезали себе крылья и упали на землю! - сказав это, он шагнул к пропасти, - тебя я хотел попросить: когда я уйду, подержи небо для этого мира, - и второй шаг был в пустоту. Но Странник опередил его. Он обхватил тело Мятежника и отбросил обратно на острые скалы. Мятежник слегка опешил. Но быстро пришёл в себя, он поднялся, гордо выпрямился и широко улыбнулся оскалом идеальной белизны.
- Так ты пришёл в мой мир, чтобы сменить, маня на престоле?
- Это не твой мир, не твои трон и владения...
- Они мои по природному праву первого, и они будут моими по праву сильнейшего...
- Прекрати. Это просто временное помешательство. Ты должен вернуться в Ирий, к своим друзьям и близким, и тогда всё пройдёт. Ты должен пойти со мной! - странник протянул руку, как друг, предлагающий приветствие - Отдай мне инструменты, и пойдём со мной.
Мятежник неведомо откуда извлёк красную книгу, большую плоскую, твердую, словно камень, и невероятно неуязвимую. Он открыл её щёлчком запора и раскрыл терминал. Многослойные прозрачные экраны засветились призрачными символами и диаграммами. Он провёл пальцами по колонкам бегущих цифр и тут же скалы содрогнулись, вторя огрехам повреждённых процессов.
- Ты это хочешь получить? - Он вдруг взломал угол обложки и вытащил какую-то сверкающую золотом и платиной схему, ещё долго тянувшую за собой волокнистую паутинку проводка. Он отшвырнул её далеко в сторону. Странник не стал ждать больше, он извлёк оковы и наотмашь хлестнул Мятежника цепью. Тот выронил книгу, и она также унеслась в бездну.
Они сшибались ударами, нанося друг другу болезненные ранения, которые, впрочем, тут же начинали заживать. Но вот странник выпустил из рук цепи. Он слишком устал после долгого пути. Мятежник вырвал оковы. Он намотал цепь на кулак и свесил грузы кандалов как булавы. Первый удар раскроил череп страннику и повредил мозг, второй пришелся на печень, третий в сердце.
Когда Странник перестал двигаться, Мятежник надел на него цепи. Он взвалил полуживого бога себе на плечи и поднялся, озирая навечно принадлежащие ему царства.
- Пришло время сделать нечто интересное! К чертям ваши гнилые правила! Я хочу играть! А ты мне теперь не помешаешь. Эй ты жив ещё? Конечно, жив! О чем это я? Тебя ведь нельзя убить! Зато ты чувствуешь боль! И это очень, очень хорошо!
Белая комета вдруг ярким отражённым светом засияла в небе и с гулким грохотом пробив твердь скал ушла глубоко под землю...
Кровавый союз
Фундамент на костях
1
- "Давным-давно, в незапамятные годы, когда землями правили случай и рок, древние народы, поклонявшиеся ложным кумирам вели нескончаемые и бессмысленные войны. Конфликты поражавшие своей жестокостью и ненасытностью. Кровь жертв лилась на камни алтарей и в утробы кумиров, огонь охватывал города и саму землю. И так продолжалось, до тех пор, пока земля не смогла родить, шахты не оскудились, а города не обратились в пожарище. И всякое королевство кануло в лету. И безумные демоны кумиров пировали на их костях.
На изглоданной войной, древней давно забытой земле из пепла и руин поднимались новые народы. Красная от спекшейся крови и железной ржавчины земля пробуждала к жизни людей лишённых страха и жалости, ведомых ненавистью и отчаянием. Красноглазые, русоволосые, с землистой кожей. Из камней руин, они возвели свои города. Из осколков прошлого выковали своё оружие. Из выжженной земли добыли уголь и хлеб. И подняли высоко над головой алое знамя своей судьбы. Они верили, что это знамя - символ их свободы, даже не подозревая, что в его трепещущих складках спрятались демоны прошлого.
Когда новый народ достаточно окреп и размножился, когда вновь были сложены стены домов и крепостей, а в кузнях разгорелись горны, плавящие старое железо, вожди нескольких крупных партий сошлись в месте на земле Совдепии, в городе Солнца. Они взошли на ступени древнего мавзолея, в недрах которого покоились кости первого короля. И в этом священном месте они заключили свой союз, объединив разрозненные народы и партии в мощную конфедерацию. Так они положили конец всякой внутренней вражде и обратили свое оружие против других, осаждающих их земли бесчисленных врагов. Они скрепили договор собственной кровью, и все свято верили в свою судьбу. Точнее почти все..." Ну как? - поинтересовался автор закончив читать с листа.
Лев Давыдович с минуту глядел на него слегка нахмурившись, затем поправил пенсне и заговорил:
- Что это за концовка такая, двусмысленные аполитичные намёки какие-то? Вырежи немедленно, что-нибудь жизнеутверждающее там доведи. И ещё, у тебя там шахты оскудились, а потом вдруг рабочие из них вновь как ни в чём не бывало, достают уголь. Ты писатель или кто? Ты же эту хрень людям с трибуны читать будишь. Научишь народ глупостям. И написано должно быть так, чтобы они почувствовали себя победителями. Ну а так по стилю не плохо, иди, дорабатывай, а то разгоню дармоедов по мастерским.
Про себя нарком подумал: "Вот идиот! Бездарь, а в литераторы лезет, впрочем графоманы кормят народ качественной глупостью, что лишний раз мозг не напрягает, то что им сейчас нужно"
В этот момент к наркому подошёл комиссар в сопровождении молодой красивой девушки прячущей пшеничные локоны под красной косынкой.
- Что уже пора?
- Так точно, товарищ.
- Ну идёмте...
2
Последний красный кирпич, наконец, был уложен в огромную стену под неистовые крики толп. Демонстранты выкинули алые полотнища на яростные порывы ветра, и сотни освобождённых белых птиц устремились в серое от налитых дождём туч. Но солнце маленьким голубиным яйцом опускалось в черные угольные подземелья, искрящимся прожёктором вымазывая людей, камни, мрамор и металл в оттенки оранжевого.
И сотни людей в едином порыве запели. Их никто не учил, не заставлял репетировать, не подавал им знака. Они сами, повинуясь какому-то выработанному их предками рефлексу, стройно в один голос запели гимн. И он как рёв клокочущей машины, как разрывы тола и завывание сотен шестерёнок понёсся в серое небо над брусчатыми мостовыми, над стенами домов, сложенными из обломков ныне ненавистных храмов и дворцов, над мрамором постаментов и памятников, выковырнутом из облицовок уничтоженных произведений искусства, над цементными колоссами безликих солдат, с отвалившимися от времени руками, носами, с болезненно торчащими скелетами ржавой арматуры.
Сегодня был великий день. Центральная площадь миллионного города забита тысячами тех, чей труд восстанавливал эти развалины. И сегодня был праздник их победы. У огромной красной стены опоясывающей единственный дворец, который не растащили на кирпичи, плиты и блоки, подле пирамиды древнего мавзолея, в недрах которого покоилась мумия первого правителя этой страны, был открыт коммуникационный узел - ключ ко всему Городу Солнца. И теперь люди замерли в тишине. Один из вождей. Начал медленно и важно спускаться с мраморных ступеней трибун мавзолея. Он прошёл по проходу, образованному двумя колоннами усатых бойцов в бурых шинелях, островерхих стальных шлемах с перевёрнутыми звёздами пентаграмм гравированных на металлических лбах. Наконец остановился у чугунного открытого люка и резво спрыгнул в черноту подземелья.
Раздался неясный гул и скрип проворачиваемого вентиля, и в этот самый момент, запылённые фонари слегка заморгали, некоторые лампочки с треском и бахом полопались, некоторые вспыхнули и тут же почернели копотью. Краны и обрезы труб, торчащие из красной стены, неясно зафыркали, и тут их стошнило ржавчиной и слизью.
Люди были в ужасе. Все сотни тысяч сердец разом упали, руки невольно опускались, и знамена, тихо шурша, падали на камни мостовых.
Но вот загорелась одна лампочка, другая и уже тысячи и миллионы лампочек загорались по всем улицам, в окнах домов, во всём городе, и даже перевёрнутые рубиновые звёзды на шлемах бойцов и шпилях стены заискрились огненными всполохами. А из прокашлявшихся труб хлынула чистая вода. Люди подбегали к этим потокам, набирали воду в ладоши и пили, купались в ней. Такого, они, рождённые среди обрушенных крыш и вечной гари крематориев, никогда не видели.
И уже никто не обратил внимания на буйную кучерявую шевелюру появившуюся из люка. Человек в пенсне и с козлиной бородкой ловко и энергично поднимался по стальным скобам, мурованным в кладку. Ему на встречу поспешил молодой лупоглазый человек в военном френче песочного цвета с алыми отворотами воротника.
- Лев Давыдович, давайте я помогу. Надо было накинуть брезентовый плащ, а то вы костюм...
- Костюмь, костюмь! Что за чушь? Нашёл ты, о чём думать! - ворчал человек в пенсне, вставая коленями на грязную мостовую. Наконец он тяжело поднялся и попытался отряхнуть жирные пятна ржавчины с ещё недавно красивой тёмной ткани пиджака и брюк. Но он только сильнее размазал грязь.
- Чёрть! Ладно, так даже лучше, мы же все рабочие. Но могли бы и вычистить этот чёртов люкь.
- Рабочие не дураки, лезть в грязь в выходном костюме, - усмехнулся, и сам не заметил, как произнёс это вслух лупоглазый с красными отворотами. Человек в пенсне резко обернулся, и его лицо не выражало ничего кроме внезапно накатившей ярости бешенства, радужки его глаз загорелись малиновыми углями. Красные отвороты инстинктивно отшатнулись, но продолжали спокойно улыбаться, как будто ничего не произошло. И рассвирепевший нарком тут же согнал злость, примирительно улыбнулся.
- Хорошего дня, товарищ! Поздравляю с праздником! - он протянул руку лупоглазому, тот попытался придать своему лицу глуповатое выражение, широко улыбнувшись пухлыми губами, крепко пожал руку наркому.
- С днём Труда, Лев Давыдович.
- И вас, товарищ командир, и вас. Не забудьте, после митинга соберите всех членов комиссии вашего наркомата в малом зале для заседаний.
- Может не придти командарм... Там сложная обстановка на левом берегу...
- Буденный совсем, что ли не уважает комитет? Он вообще какие-нибудь приказы выполняет?
- Не трогайте Буденного, Троцкий, он воюет, - раздался рядом резкий неприятный голос. Он как пулемет выплёвывал слова, и от того слушать его было ещё труднее. Троцкий обернулся на голос и увидел начальника главного политического управления. Ёжов прикрыл болезненные водянистые глаза и отступил к группе крепких молодых людей в кожанках.
Троцкий поправил пенсне на переносице. Он с минуту стоял молча, глядя сквозь стекла на собственную ладонь, проверяя, не плывёт ли в глазах. Оглянулся на Тухачевского и хотел что-то сказать, но командарма не оказалось рядом, тот бесследно растворился. Троцкий удивился, но быстро пришёл в себя и уже энергично бежал по красноватым гранитным ступеням на вершину трибуны, и, обратившись к внемлющим ему толпам, закричал без помощи мегафона на всю площадь:
- Товарищи! Братья, Граждане Совдепии...
3
Дворец Советов был всё ещё тёмен, несмотря на то, что электричество было подано по всему Городу Солнца. Просто его системы питались от собственного генератора, который ещё не был пущен. Но, проходя по обшитым морёным деревом коридорам, нарком иностранных дел, пропаганды и просвещения, и он же председатель Реввоенсовета, видел, как десятки машинисток при ярком свете керосиновых ламп в зелёных абажурах отстукивали сотни директив и приказов, перепечатывали с рукописных черновиков и множили.
Телефонистки в своей каморке, как паучки путались в нитях проводов, отвечали не впопад и путали номера, громко хамили штатским абонентам и любезничали с комиссарами.
Делопроизводители скрипели перьями и химическими карандашами, комиссары орали на них и орали на своих товарищей по комиссиям, по плохо работающим телефонам переругивались с начотделов и нархозами.
Молодая, свежеиспечённая машина ещё фыркала и откашливалась выхлопами, скрипела не пригнанными, дымящимися без смазки шестернями. Но, тем не менее, она работала. Работала, сдерживая с трудом собранные разрозненные части во едино, всё ещё готовые развалиться. Да и сама эта машина, со всеми её стучащими, скрипящими, путающимися деталями сама готова была развалиться, ей не хватало спайки, закалки.
Когда он открыл двери зала заседаний, его удивила непроницаемая темнота. Он хотел уже окликнуть часового с винтовкой, и скорчил злобную гримасу, но тут в темноте чиркнула спичка, высекая яркую жёлтую искру, и затеплившийся огонёк подпалил папиросу из тонкой газетной бумаги.
- Сделай лицо попроще! - послышался знакомый голос наркома внутренних дел. Троцкий улыбнулся и прошёл в кабинет, на ощупь он нашел кресло и сел, бросив перед собой на стол папку, сбил ею что-то звеняще, покатившееся по столу.
- Так и зарезать можно и никто не узнаеть, - усмехнулся Троцкий.
- Зато застрелить нельзя, - пошутил в ответ Дзержинский.
- Здесь есть ещё кто-нибудь?
- Да, товарищ нарком, - послышался скрипящий плюющийся голос в темноте, - здесь почти весь комитет, скоро подойдут Командармы Тухачевский и Будённый.
- А что мы так и будем сидеть в темноте? Это попахивает религиозным ритуаломь! Пусть принесут керосинки.
- Не надо керосинок. Подождите немного.
И сразу же после этих слов с вершины кирпичной стены в окна зала ударили мощные лучи четырёх прожекторов. Члены комитета громко загудели и плотно зажмурили ослепшие глаза. Вскоре они привыкли к яркому свету софитов.
В комнату вошел, звеня шпорами и цепочками, крупный мускулистый высокий человек в песочных галифе и гимнастёрке, высоких сапогах рыжей кожи, стянутый множеством широких ремней, кожаными же наплечниками и крагами, поверх которых были приклепаны стальные. Он сдёрнул резким движением тяжёлую шашку в окованных ножнах и с грохотом стукнул ею о дубовый пол. Этот человек вытащил из-под ремней алые петлицы воротника украшенные большими медными звёздами и расправил ладонью огромные усы.
- Мог бы хотя бы поздороваться, Семёнь! - Окликнул его Троцкий. Буденный повёл стриженной под ёжик головой и равнодушно откликнулся:
- А! Отстаньте от меня с этими вашими политесами, моё дело - рубать!
- Рубать! - передразнил его Троцкий, - а воть Тухачевский говорит, что не долго тебе осталось "рубать"
- Это мы ещё посмотрим, - недовольно, словно медведь проворчал командарм, - Где это выскочка?
- Я уже здесь, товарищи, - послышался голос, но он донесся не из коридора, а из-за окна, и в следующее мгновение, пучеглазый молодой командарм во френче с красными отворотами распахнул створки. Он стоял на площадке венчавшей стрелу крана, перенёсшего его с крепостной стены прямо к окну зала. Он ловко соскочил на пол и кивнул в сторону прожекторов:
- Вот! Эти нашли две недели назад в заброшенных землях. Это прекрасные машины! За ними будущее!
- За ними прошлое, - отозвался Буденный, - поэтому те, кто был вооружен штыком и шашкой разорвали этих проклятых имперцев! Штыку не нужны ни бензин, ни патроны, ни электричество.
- Верно, это верно, - проговорил Тухачевский, недовольный тем, что его перебили, - но штыком дальше его длины не достанешь. И раз уж о том пошёл разговор, - он махнул кому-то в коридоре и двое красноармейцев, звеня надетыми под шинелями кольчугами, внесли портняжный манекен, закованный в пластинчатые латы, кирасу, наплечники, круглую каску. Тухачевский достал из кобуры отчищенный от ржавчины револьвер и вставил в барабан, покрытый чёрными и бурыми пятнами мятый патрон. Он подошел, чуть ли не в плотную, и в упор выстрелил в пластину кирасы. Пуля сплющилась и отлетела, врезавшись в штукатурку потолка. Комиссары и командиры отпрянули от неожиданности.
- Ты что? Охренел? - взвыл Дзержинский, вскочил и схватился за револьвер, нацелил дуло прямо между лягушачьих глаз. Но командарм даже не повёл глазом.
- Успокойся, я не первый раз испытывал броню, траекторию рикошета знаю, - Тухачевский спрятал револьвер в кобуру. Затем он расстегнул кобуру с другого боку и достал не обычный пистолет. Такого оружия никто раньше не видел. Он был, хотя и крупный, но какой-то плоский, компактный, вместо барабана большой плоский магазин, длинной почти вровень с рукоятью.
- Всё наше оружие, это то, что осталось в имперских загашниках со времён забытой войны. Самые свежие пролежали века полтора, не меньше. Да чё там! Одежда, лампочки, запчасти, инструменты, даже патроны, - всё найдено и поставляется из руин, где ещё сохранились имперские склады. Когда вы потребовали достать, я достал. Но вот в чём заковырка, наши продотряды уже доскребли до пола и стенок. Но это вот, - он потряс оружием, - не было найдено в складах, - Тухачевский подошёл к открытому окну и, направив ствол в небо, нажал курок. Трескучая бьющая по ушам очередь разорвала чернильную черноту, - За этим оружием, за этими доспехами - будущие поля битв!
Троцкий всё это время улыбался и потирал бородку, он, похоже, был доволен, тем чего добился его союзник, но когда тот замолчал, он спросил:
- Значит если мы вооружим этим наши самые надёжные отряды, мы сможем поднять на штыки любую имперскую шваль?
- Любую.
- Это же превосходно! Сколько тебе потребуется времени?
- Часть своих войск я уже оснастил этим, но чтобы поставить производство на поток, мне нужны люди, спецы. Нужно продовольствие и комплекты одежды, обуви. Я планирую экспедицию в Заброшенные Земли, за патронами и инструментами. Нужно основать там заставу. Потребуются бойцы для охраны.
- Скока же людей и припасов, ты сожрать собираешься? - буркнул в усы Будённый. А оружие дрянь! Если поставите в мои дивизии - прикажу выбрасывать. Это у вас склады, не початые под боком, а там, в степи, каждый патрон... Я даже у бойцов отбираю, чтобы на пулемёты наскрести. В штыки ходим, в рубку.
- Вот пусть наши враги и ходят с шашками наголо, а об это любая известная сталь сломается.
Вместо ответа Буденный поднялся и, взмахнув своей широченной шашкой, смахнул с неё ножны. Он подошёл к манекену, и с минуту переминался с ноги на ногу, примеряясь. Но вдруг медлительность увальня молниеносно сменилась упругостью стали и жесткостью камня. Клинок, тускло сверкнув малиновым отблеском, с хрустом и звоном опустился на каску. Острие высекло сноп ярко-оранжевых искр, но соскользнуло вниз. Когда Будённый отнял шашку, кираса развалилась надвое. Манекен был рассечен от плеча до пояса, и лишь каска всё ещё крутилась на деревянной маленькой голове, сверкая полосой снятой стружки.
- Хорошая каска, - сказал командарм, - только края подогните. Но своих людей я не дам.
В это время в комнату вбежал чекист в чёрной кожанке с обрывком узкой полоски бумаги, вслед за ним ещё один и оба на перебой друг другу затараторили:
- В городе нет воды и хлеба!
- Города Шахты и Устьводск восстали!
- Продотряд вернулся порожняком, пятерых крестьяне убили, двоих горожане сбросили в шурф шахты.
- Мы перевели водоснабжение на резервный источник, но его воды недостаточно, напора нет...
Дзержинский вскочил с места и яростно закричал:
- Воду давать по часам! Подвести канистры с питьевой в жилые дворы! - В этот момент энергия и ярость захлестнули наркома, и его глаза загорелись ярко красными углями.
В тот же миг свет прожекторов резко оборвался, затух. Нарком обернулся к окну, битые стёкла посыпались на пол.
- Что происходит?
- Подстанция накрылась! Это стрела крана угодила в окно. Сейчас всё починят.
Действительно, через несколько минут свет снова загорелся. Члены комитета стали расходиться и спешить вернутся к своим постам, продолжая уже на ходу обсуждать обстановку.
Только Буденный, не спеша вразвалочку, протопал кривыми ногами по паркету. Он остановился у дубовой панели стены прямо напротив круглой дырочки. Остриём шашки он выковырнул оттуда расплавленный кусочек свинцовой бронзы. Затем он посмотрел на дыру в потолке, встал на стул и точным ударом ткнул в штукатурку. Вместе с кусками мела на стол упала свинцовая пуля.
- Та-а-ак! - командарм повернулся к кирпичной стене за окном. По её вершине спокойно прогуливались взад-вперёд красноармейцы в кованых шишаках с бармицами, покачивая длинными трёхгранными штыками на длинных винтовках за спиной. Иной раз из-под тени козырьков сверкали кровавые угли пылающих глаз. У кого-то даже что-то стеклянное сверкнуло на цевье, возможно оптический прицел.
- Интересно, кого на самом деле хотели взбесить в этой тёмной комнате? И прямо между глаз, хе!
4
Небо заволокло тонкой белёсой пеленой, и свет, отражаясь от красно-ржавой земли, кровянил эти размазанные по небосводу облака. Ветер усиливался, выдувая серые вихри из сухой пыльной степи. Становилось холоднее. Пыль поднималась маленькими смерчами, вихрями, стояла непроглядной серой стеной.
Часовые кутались в суконные шинели, цвета сухого глинозёма, отворачивались к городу и поднимали высокие воротники, чтобы хоть как-то защититься от мерзкой пыли, чего категорически нельзя было делать. Для того чтобы не заснуть и не потерять друг друга из виду они через какое-то время щёлкали пустыми затворами винтовок, в которых никогда и не было патронов.
Изредка в серо-бурой мгле вспыхивали угли взбешённых, либо просто тлели разозлённых и раздражённых глаз. Восставшие сильно нервничали, ожидая прихода карателей, но они не были опытными солдатами, их внимание было рассеянным, дисциплины не хватало. Они просто топтались с оружием в руках ещё плохо понимая, что же им делать, когда эти самые каратели придут.
И внезапно среди гула завывающего ветра раздался новый пронзительный рёв. Часовые не успели обернуться, как между их постов пронеслись несколько обшитых бронёй автомобилей. Броневики бешено вращали маленькими башенками на крышах, отплёвываясь огнём.
Машины пронеслись мимо и растворились в тылу. Часовые поднялись с земли, в ужасе оглядываясь, но большая их часть осталась лежать на земле. Тогда те, кто уцелели, бросились бежать в город, а командиры отделений запустили в небо красные ракеты.
Но только они повернулись к степи, как за их спинами разгорелись несколько сотен пар рубиновых зрачков, но некоторые из них были особенно большими, они не принадлежали совдеповцам.
Из вихря пыли вырвались огромные шипастые аспидно-черные твари, неся на своих спинах всадников в гимнастёрках рыжёй кожи. В руках кавалеристов сверкали и звенели на ветру длинные узкие отточенные до бритвенной остроты полоски стали. На двух самых больших костистых шипах торчащих из спин тварей бешено трепетали и гудели алые рваные полотнища.
Всадники проносились мимо, отхлёстываясь направо и налево, по шеям и рукам доведённых до паники часовых. Они устремлялись сотнями в зияющие дыры, прорванные в строю автомобилями, и рассекали обороняющихся ещё сильнее, рассеивая их по полю, чтобы сделать удобной мишенью для кавалериста.
Многие бунтари бросали винтовки и падали на колени, но это спасало их только до той поры, пока всаднику было лень нагнуться, чтобы достать сдающегося шашкой. Когда же эскадроны унеслись вслед за автомобилями к городу, из вихрей пыли выступили ровным строем фигуры в длиннополых бурых шинелях, сквозь сукно которых выпирали чешуйчатые рельефы грубых кольчуг. Они тускло сверкали сталью длинных штыков и остроконечных шлемов, а сквозь стёкла длиннохоботных противодымных масок просвечивали беспощадные угольки.
Похоронная команда прокалывала трупы штыками чуть ли не насквозь - давняя военная традиция совдеповцев. И тех, кто уже точно был мёртв, сваливали на подводы, медленно шествующие вслед за красноармейцами. Те же, кому не посчастливилось умереть сразу, обливались слезами, моля пощадить, или же напротив, торопили похоронку, не в силах более терпеть адскую боль.
До шеренги карателей было ещё метров двести, когда один из бунтарей, вдруг поднял голову над землей. Внутри его черепа ещё всё мутилось, он стащил прилипшую к окровавленной мочалке волос барашковую шапку. Она была прорублена насквозь. Тогда он коснулся головы, и грязными пальцами ощупал края раны. На его счастье она оказалась не достаточно глубокой. Его ни разу не переехал автомобиль, ни затоптал черный зверь, руки и ноги были целы. И тогда он подумал: Только бы у них не оказалось патронов!
С этой мыслью он вскочил и понесся прочь от страшной шеренги, назад в город. На ходу он схватил с земли одну из брошенных винтовок и, открутив трёхгранный штык, засунул его за пояс, а громоздкое бесполезное оружие отшвырнул прочь.
По изрытому копытами полю было трудно не то, что бежать, просто идти, но, несмотря на то, что он уже давно выбился из сил, а сердце вот-то должно было разорваться, он продолжал бежать, пока не увидел огни в окнах окраинных домов. Тогда он, наконец, перешёл на шаг, но не останавливался, понимал: если остановится - упадёт, а упадёт - уже не встанет.
Вскоре он смог опереться на доски забора, и привалился к нему всем телом. За штакетником гулко трескуче раздался собачий лай, и кто-то здоровый, тяжёлый и вонючий с размаху ударил в доски, чуть ли не проломив их. Парень отскочил и, поскользнувшись, упал в жидкую грязь. Позади всё ещё раздавался звук разгрызаемого дерева, но вскоре послышался скрип отворяемой двери и грубый торопливый окрик, лязг приматываемой цепи.
Калитка открылась, и усатый человек в чёрной кожанке за шкирку втащил парня на двор, мимо коротко привязанной черно-бурой твари, колючей на загривке как дикобраз, беспрестанно захлёбывающейся лаем. Больше этого парень не помнил, да и не мог.
5
Бронеавтомобили внезапно появились на улицах и разбудили город надрывным истеричным рёвом слабых дизелей. Железные клепаные чугунки на каучуковых колёсиках, останавливались в клубах зловонного дыма, около административных зданий и изрыгали из своего загазованного чрева десятки кожистых, с гранатами на поясе и скорострельными пистолетами.
Они быстро забегали внутрь ещё спящих телеграфов и дворцов советов. Всякий, кому не посчастливилось подвернуться им в эту минуту под руку, тут же падал с головой разбитой тяжёлой рукоятью пистолета, те же, кто пытался сопротивляться разлетались в стороны, изрешечённые выстрелами огромной силы.
Кожистые сразу же бросались к бюро и письменным столам, извлекали вороха бумаг, ища адреса и имена. Их товарищи тем временем высаживали окна и устанавливали в их проёмах широкие стволы и станины, подтаскивали фанерные чемоданы забитые снаряжёнными лентами.
Горожане и не пытались сопротивляться. Они засели в своих домах и квартирах, тем более, когда на большинстве центральных перекрёстков стояли бездушные механические твари, вращавшие свои круглые башенки во все стороны, ощупывая стены и окна отверстиями пустых жёрл и линзами оптических прицелов.
Так продолжалось до обеда. А после, у ЖД вокзала двумя плотными пикетами стала сотня кавалеристов, а к перрону медленно и тяжёло подползли пять обшитых листовой сталью вагонов. Первой показалась платформа с тупорылым орудием и пафосными парадными алыми знамёнами на высоких древках.
За ней сам локомотив, окутанный облаками пара и дыма, и, наконец, первый вагон. Из его разверзнувшейся пасти дверей выпрыгнул, однако, не командующий и даже не комиссар, а телефонист. Он соскочил на перрон, неся в руках длинную катушку провода, и стал озираться по сторонам, наконец, он увидел сиротливо стоящий на отшибе столб с целыми магистралями и коммутаторным щитком, и быстро побежал к нему.
Через пять минут после этого на центральном коммутаторе города раздался звонок, трубку подняли:
- Алло! Говорите.
- Это Тухачевский, с кем я говорю.
- Со мной.
- Что? Кто это? Какого дьявола? Кто это?
- Да я это! Я! Чапаев!
- Кто? Да... Ты что там делаешь? Дай трубку комиссару! Нет, стой, сколько у тебя людей под началом?
- Двое.
- Не понял!
- Возница и пулемётчик. На тачанке я.
- А где Гумов? Где Фурман? Мне нужен командир автороты и начальник связи.
- Их тут нету.
- Как нету? Что ты там вообще делаешь? Где твоя дивизия?
- Где была там и стоит. А этих ваших я разогнал нах...
- Чего? Да ты...
- Они мне: мандат, мандат! Ну, я им и дал манд...
После этого в трубке раздались гудки.
- Опять он лезет, куда не просят, Телефонист! Ко мне!
Правящий колесницей
1
Зябкий холод ночи сменился плавящим зноем дня, стоило солнцу подняться чуть выше каменных коробок домов. Асфальт раскалился и потёк, наполняя ватный воздух тягучим запахом битумных смол. Белёсые стены силикатного кирпича отражали несщадный свет и сами казались раскаленными до бела.
Гай сощурился. Он плотно зажал веки, но свет всё равно просвечивал сквозь тонкие полоски кожи, он всё равно видел, даже закрытыми глазами.
Бойцы в бурых шинелях расстёгнутых на груди сгоняли прикладами в кучу группы оборванных и грязных людей. Кто-то из пригнанных был ранен и благополучно истекал кровью, но пытался гордо стоять. Кто-то симулировал, падал в обмороки, в надежде, что его пощадят. Но солдаты лишь сильнее исполнялись отвращения и омерзения к ним. Они набрасывались на симулянтов и зверски избивали их коваными сапогами, до той поры пока не польётся по мостовой настоящая кровь.
Спустя какое-то время их всех сгуртовали, словно овец, и оставили посреди кольца отцепления, состоявшего из цепи бойцов в островерхих шлемах с пентаграммами звёзд. Вскоре на эту же площадь стали подъезжать гужевые телеги крытые рогожей. От них сочился понемногу запах тления, и потому кто-то из бойцов брызгал на них марганцевой водой. С повозок сняли деревянные "Ежи" и мотки колючей проволоки, через несколько минут пленные оказались замурованными в колючей паутине. Охранники оставили строй и как кому угодно расположились вокруг. Стены домов не пропускали из степи ветра. Площадь накалялась сильней. Зелень газонов и деревьев вяла. Запах тухлятины становился сильней не смотря на марганец.
Прошло ещё два часа. Отряду отцепления привезли канистры воды и горячую еду в баках-термосах. Тут же на подводе был медик. Он быстро осмотрел всех легко раненых, наложил аккуратные перевязки бинтами стерильной белизны, кому-то сделал обеззараживающие уколы. Тяжело раненых не было вовсе. Впрочем их всех почти сразу после боя погрузили на свободные подвозы и отправили в санитарный вагон бронепоезда, занявшего главный вокзал. На пленных медик даже не взглянул.
Перевалило давно за полдень, а никто и не подумал дать заложникам хотя бы напиться. Оборванные голодные люди угрюмо сидели на своих свёрнутых в узел шинелях, сверкая из-под косматых бровей едва заметными днём угольками глаз. Кто-то из них лежал и трудно было понять мертв он или ещё дышит.
Наконец началось какое-то движение, дело было уже к вечеру. Приехал гулко урча мотором бронеавтомобиль, выплюнул из зада какого-то субтильного комиссара в кожанке. Тот быстро о чём-то поговорил с командиром отряда, и в тот же миг проволочное ограждение было разобрано, живые пленные были отделены от умерших и умирающих. Тех взвалили на уже невыносимо смердящие подводы, а живые шли сами.
Их вывели колонной на центральную площадь, где уже собрались на митинг согнанные горожане. В центре площади стояли три броневика с торчащими на них высокими древками алых знамён. На капоте среднего броневика стоял во весь рост Командир автороты, затянутый в лакированную кожу. Он снял шлемофон с вспотевшей головы и грязной паклей протирал блестевшую выбритую лысину.
Вокруг автомобилей стояли солдаты и комиссары, на расстоянии пяти метров от их цепей выстроился пикет кавалеристов, всадники оттесняли горожан от автомобилей образовывая между ними свободное пространство, в это самое пространство и проехали восемь повозок. С них сорвали рогожи и запах разложение в один миг стал невыносим. Повозки опрокинули вывалив трупы на мостовую перед горожанами.
- Можете разбирать! - громко крикнул командир, без помощи мегафона. Но горожане ещё пребывая в шоке от увиденного не спешили отыскивать среди мертвых своих родных, они просто молча уставились на эти начавшие гнить и распухшие от жары тела не в силах сделать хоть что-нибудь, многие отвернулись боясь увидеть своих среди трупов.
Вдруг произошло нечто странное. Один из мертвецов поднялся было сбросив придавившего его собрата. Его вид был столь ужасен, что в тот же миг испуганные животные заревели, попытались убежать и сбросить всадников. Народ навалил на цепь сильнее пытаясь разглядеть воскресшего, но в этот момент раздался выстрел, и воскресший было мятежник вновь упал.
- Я сказал разбирайте своих! - вновь проревел командир, - Делайте это быстрее! Пока ещё кто-нибудь не ожил!
Раздались рыдания. Цепь кавалеристов стала менее плотной пропустив людей сквозь себя к наваленным кучей телам.
Тем временем пленников выстроили неровной колонной между трупами и броневиками. На капот рядом с Командиром автороты поднялся ещё один военный. Он был одет в гимнастёрку песочного цвета и фуражку блином, козырёк которой едва прикрывал от солнца выпученные жабьи глаза. Этот человек, со звёздами командарма в петлицах, хищно оглядел несколько тысяч выживших.
- Наша страна, наш народ были слишком долго больны. Поражены опухолью. Злокачественным наростом, пожиравшим соки здорового тела, работающего тела, работающего на благо всего организма! Но прошла Забытая война! Мы вскрыли этот гнойный нарост! Вскрыли и выбросили, как бесполезный паразитирующий орган! Как воспалившийся аппендикс! И казалось бы уже близко выздоровление и спокойная мирная жизнь, как вдруг выяснилось, что мы не полностью вытравили болезнь, она лишь ушла глубоко, затаилась, и вот теперь нарыв прорвался гноем! Вами!
Это вы захотели крови! И это вы её получили! Это ваша... - тут он захлебнулся криком и ему пришлось замолчать, когда он отдышался, то продолжил просто и спокойно, - Пусть те кто были командирами и зачинщиками выйдут из строя, либо выведите и покажите на них сами, тогда все остальные будут свободны.
Какое-то время толпа молчала, но вдруг кто-то закричал:
- Я знаю зачинщика! Он тут. Он... - но вдруг он замолчал, толи споткнулся, толи... Впрочем он больше не вставал.
- Ну что ж. Надеть противогазы! Приготовить гранаты с хлором! Целиться над толпой!
У пленников от ужаса и изумления округлились глаза, они видели как солдаты быстро натягивали резиновые маски и заталкивали в торчащие из броневиков короткие стволы миномётов круглые жестянки похожие на консервы.
Кто-то из пленников оглядывался на толпу перепуганных жителей, сплошь состоявшую из женщин и подростков. Наконец они не выдержали. Целая вереница потекла к подножью бронемашин. Едва они называли своё имя и сознавались в преступлении. Раздавался выстрел. Но всё же миномёты были разряжены.
- Остальных связать! Они теперь все арестованы и будут доказывать свою верность клятвам Союза.
Вдруг раздался неясный шум откуда-то из конца улицы. Пучеглазый командарм на полу слове запнулся и обернулся в ту сторону, пытаясь разглядеть происходящее. В ту же минуту несколько орущих тел пронеслось в воздухе и шмякнулись кто в кучу тел, кто на капот броневика, а кто просто на землю. Раздался хруст треснувших костей и матерная брань.
Все тут же увидели двуколку запряжённую парой разномастных тварей, несущихся по площади. Солдаты шарахались в стороны от этой бешено несущейся тачанки, отгоняемые увесисто хлёсткими ударами длинного кнута. Окрик возницы и до предела натянутые вожжи в миг остановили на месте пару, взвившихся на дыбы, тачанка же по инерции продолжала лететь, описывая полукруг в заносе, едва не переворачиваясь, опираясь на одно колесо.
Наконец она остановилась и гулко стукнула вторым по мостовой.
- Не стрелять! - раздался зычный голос возницы, стоило щёлкнуть чему-то металлическому, похожему на оружейный затвор. В тот же миг длинный хлыст взвился змеёй и ужалил в руку одного из комиссаров, черный револьвер тут же выпал из окровавленной руки. В наступившей тишине отчетливо прозвучали слова молчавшего доселе пулеметчика:
- Вас же просили не стрелять! - Он встал над своим мрачным оружием, сбросив с плеч бурку, похожую на чёрные крылья ворона. Одетый в серую гимнастёрку и ярко синие галифе с красными лампасами. И все тихо ахнули узнав его. А он наслаждался этим неизменным эффектом, каким он действовал на толпу своей славой. Как не крути, он был сыном бродячего артиста и умел выдержать театральную паузу.
Тухачевский молча смотрел на это представление, незаметно перехватывая восхищённые взгляды своих же солдат, запоминая и отмечая про себя. Наконец он спросил у Чапаева:
- Какого чёрта ты тут делаешь?
- Да вось! Ноныче заехал я до родственников у гости. И шо же эть? Приходуть погань всякая, курей отбирають, хлеб отбирають, денег не плотють, бумажку плюгавую в нос тычуть и за шиворот из дому выкидывають! И это при таком то госте! - в толпе раздался одобрительный гул, народ зашевелился. Двое стрелков без команды тайком, незаметно взяли оратора на прицел, но Тухачевский замер не шевелясь. Он понимал что любое его движение может быть расценено как приказ на уничтожение. Будь перед ним кто другой, он бы незамедлительно приказал снайперам убить оратора и разогнать народ газовыми гранатами с хлором. Но перед ним был Чапаев. Герой на которого молилось пол армии, если его сейчас убить, то самого Тухачевского разорвут его же солдаты. Нужно быть осторожным!
Но осторожности у Тухачевского не хватило, не в силах больше слушать этого деревенского выскочку он заорал на него:
- Молчать, падла! Как говоришь со своим командиром? Я Командарм! А ты всего лишь комдив!
- Тоже мне! А я и армией могу командовать!
- Они мятежники! Белая контра! Ты понимаешь что эти люди убили законных представителей власти? А ты их поощряешь! Ты их к новому бунту подбиваешь! К новой крови!
- Ты меня знаешь, - вдруг очень серьезно заговорил Чапаев, резко нахмурившись, - и бойцов моих знаешь. И то что иной раз такие вот, представители власти могут от них спокойно получить штыком по пузу. Потому как хуже всякой сволоты иной раз! А тут приходишь ты со своими головотяпами, чугунно-головыми!
Хорошо уже погуляли! Хватит! Уводи своих людей! Ты уже достаточно навёл порядка. Ведь только это ты и умеешь делать! А как от Алебастрового города драпали, помнишь? Кто тогда армию вёл к победе?
Последнюю фразу Чапаев зря произнёс, и тут же понял это, но было уже поздно. Он наступил на самую больную мозоль Тухачевского и тот уже клокотал от злости, готовый хоть без оружия броситься на субтильного Чапаева и разорвать его в клочья. Глаза командарма пылали огнём и языки этого огня вырывались далеко за пределы раскаленных зрачков, облизывая брови и скулы. Комдив попытался замять не теряя престижа:
- Ладно извини, погорячился я! Тут уж знаешь никаких нервов не хватает, сам понимаешь. Ты же у нас человек образованный.
Глаза Тухачевского не стали гореть красным менее ярко, но огня поубавилось. Тут Чапаев с помощью возницы вышвырнул на мостовую двух связанных Комисаров. Тухачевский сразу узнал командира автороты и начальника связистов. Чапаев же спокойно произнёс:
- Они вломились в дом и попытались изнасиловать женщин. Думали, все мужчины в поле. Им не повезло, я остановился в этом доме на ночлег. Если бы ты не припёрся сюда со своими карателями, сегодня - завтра, и бунта бы как и не было! Они бы меня послушали.
- А я не умею говорить, Василий. Зато умею наводить огонь артиллерии и жать на гашетку. Вот я и делаю то что умею, и то что нужно нашей стране, чтобы она в конец не развалилась. А ты чего хочешь? Чего ради уже пол часа тут передо мной распинаешься?
- Людей мне отдай. Не надо их расстреливать, в шахты, или куда там ещё. Ты их мне отдай. Вот они родине и послужат.
- В штрафные...
- Не в штрафные. В мою краснознамённую дивизию.
- Ты мне за них ответишь?
- Я отвечу!
С минуту командарм думал. Затем плюнул ядовитой слюной на асфальт и крикнул своему ординарцу: Оформи документы и мне на подпись. Списки и что там ещё? Главное списки проверьте. Затем обернулся к Чапаеву:
- Много на себя берёшь, комдив. Смотри, а то как бы если не казаки с тебя голову снимут, так... Смотри!
2
Чапаев не понимал, сегодня его спасло только то, что командарм в своей голове уже набрасывал планы ещё более тонкой и хитрой казни, для которой нужно было больше времени. Впрочем, сегодня он был победителем и народным заступником, и он наслаждался этим.
Почти все списки без изменений были подписаны и утверждены. Те кто были спасены от каторги, вместо ядра и кирки, оказались прикованы цепями к винтовкам, но они этого казалось бы не замечали. Их наконец то отпустили по домам, под подписку. И они шли окружённые ревущими женщинами, плачущими от радости, что всё наконец то закончилось. Те же женщины, что шли молча, везли на телегах и тачках тех для кого тоже уже всё закончилось. Калек и увечных не было, вследствие давней военной традиции Совдеповцев.
Город был отцеплен оставшимися отрядами карательных войск, был введён комендантский. На правах командира красной армии, Чапаев занял здание Дворца Советов под личную резиденцию. На время он стал правителем города и гарантом защиты жителей от карателей.
Бронепоезд же Тухачевского поднял пары и отбыл дальше к следующему мятежному городу. Уже ночью можно было расслышать грохот на горизонте и всполохи огня в чёрном небе. А днём позже по земле из степей ветры пригнали едкие облака тяжёлого стелящегося зеленовато-желтоватого газа. От него трава теряла цвет и становилась белой. Мелкие животные надышавшиеся этой гадостью надрывно пытались выкашлять собственные лёгкие. К счастью, ветер пригнавший сюда эти облака, так же быстро унёс их дальше в бескрайние степи. Хотя в балках и погребах эта гадость задержалась надолго.
Другому городу повезло меньше, в нём не жили родственники ни одного красного командира, для него не нашлось защитника. Впрочем новостей оттуда не приходило, как хороших, так и плохих. И в этом была хоть какая-то надежда.
Но вот неделя и окончилась, и практически без происшествий. Милиция города и народные дружины были восстановлены в правах и приступили к охране порядка. Присланный из Города Солнца комиссар с группой Чрезвычайной Комиссии, возглавил их и поручился за лояльность горожан. В воскресение комиссар собрал митинг, на котором, для украшения, присутствовал Чапаев со своим возницей Исаевым.
Комиссар объявил, что Центральный Совет даёт горожанам второй шанс влиться в наше славное молодое государство под алым знаменем свободы. Власть снова передаётся совету городских депутатов, подотчётному ему, то есть комиссару. И что с понедельника все оставшиеся в живых и не подпавшие под принудительный призыв обязаны вернуться к работе. А поскольку таковых было не более двух третей, ожидались массовые повышения. И тут же новоиспечённых начальников, начхозов, и председателей поздравили и кое-как наградили.
Чапаев Произнёс длинную и мало связную речь, в которой пообещал защищать простых людей от всего и вся, и сулил огромные богатства и славу тем кто будет сражаться на его стороне, призывая к почти не прикрытому грабежу и делёжке. Однако именно это конкретное предложение отобрать у зажравшихся и поделить между бедными было воспринято наиболее восторженно.
К концу митинга тревога и горе конечно оставались, но они были слегка сглажены, самую малость, осознанием того, что завтра начинается обычный день.
3
В утро понедельника Гай поднялся тяжело. Раненая голова продолжала гудеть не смотря на холодные компрессы и обезболивающие смешанные с самогоном. Он не мог спать уже три ночи подряд с того самого дня как всадник на колючем демоне рассёк ему темя. Одно радовало, несмотря на бессонницу Гай не испытывал усталости, словно бы полученная травма принеся боль взамен отняла необходимость в самом сне.
Он потянулся к бутылке и только сейчас услышал, что в дверь его комнаты настойчиво стучат и по-видимому уже давно. Он быстро позавтракал рюмкой водки зажевав её пучком жухлой зелени и пошёл отворять.
- Военный комиссариат! Откройте! - раздавалось из-за фанерной перегородки. Наконец Гай провернул ключ и распахнул двери.
- Мы за вами, собирайтесь! Только быстрее! Тут ещё полно таких же.
- А что с собой брать?
- Всё что унести сможешь. Одежду летнюю, зимнюю, бельё, посуду, матрас, одеяло. И поесть не забудь, пока до места не доберёмся кормить не будут.
Оглянувшись на своё жилище, Гай убедился что всё его имущество аккуратно точка в точку укладывается в приведённый список. Через минуту он был готов и вышагивал по спящей улице в паре с каким-то невысоким молодым пареньком лет двадцати, с виду бывшим студентом.
- Гай, - буркнул он протянув омозолелую ладонь соседу.
- Капец - ответил студент, и тут же удивлённо посмотрел на Гая. Тот просто взорвался смехом услышав фамилию, и продолжал противно хихикать. Утирая выступившие слёзы.
- Куда нас поведут? - поинтересовался Капец у проходившего рядом вахмистра.
- В степь, - многозначительно ответил тот.
- Зачем?
- Увидишь, пацанчик! И куда и зачем! - усмехнулся вахмистр, - Топай, ты теперь с Чапаевым воюешь! Скоро все вы домой героями вернётесь. В золотых орденах! За каждый орден по десять рублей в месяц, это можно жить и вообще не работать.
- А сколько служить-то?
- Семь лет. Но если получаешь нашивку за ранение, на год меньше. Семь нашивок и катись домой.
- Семь лет! Это ж почти пол жизни!
- Твоей разве что! Молодой ещё! Как время пролетит и не заметишь.
- А если убьют?
- Не каркай, шкет! А то останешься молодым! Ха!
Колонна призывников медленно огромным слизнем тянулась по улочкам, вбирая по пути маленьких слизняков, и верно пробираясь к выходу на степное шоссе. Через четверть часа голова пешего строя показалась выходившей из черты жилого массива. Теперь мимо бредущих медленно проплывали тонущие в сумерках силуэты саманных и кирпичных домиков под шиферными крышами, тёмные тела садовых деревьев в окружении зелёных заборов, илистые стоялые канавы, поросшие высоким камышом.
Дорога шла под уклон вниз, и чем ниже спускались рекруты, тем болотистее становилась местность. Мелкие заросли камыша перешли в настоящие дебри. Окрестности заполнились мелодичными трелями тысяч лягушек.
Внезапно жёлтые стены камыша очень резко сменились чернотой выгоревшего болота. И в заплесневелой стоячей воде тухло попахивали редкие забытые полузатопленные тела.
- Я был здесь тогда, когда они подожгли камыш, - шепнул Капец соседу, - мы думали, тут-то им и напороться на рукопашную, в чащу полезут цепью - мы их тихо и... А они бутылками запалили с одного края. Мы от огня побежали и прямо на штыки. Как зверей загнали. А ты где был?
- На северном. Там степь голая, ветер пыль в глаза швыряет, вот и проморгали.
- Понятно, - произнёс Капец и снова оба надолго замолчали.
Тем временем обгорелое болото сменилось травой, дорога стала подниматься, равно как и алый диск солнца на востоке. Он медленно выплывал в трепещущем мареве густого воздуха, словно кровавый стяг Совдепии. Рекруты вышли на хорошо укатанную гравиевую дорогу, ровную как стол и местами даже покрытую асфальтом.
Тут степь задрожала, разнося странный гул вибрирующим эхом. Через секунду из-за высаженных близь дороги деревьев показались колесницы запряжённые тройками. Разномастные звери степей выгибали свои шеи в разные стороны, и лишь центовой глядел только вперёд несясь и уводя за собой пристяжных. Они напоминали трёхглавых церберов впрягшихся в ярмо тачанки.
Тройки понукаемые звонкими кнутами возниц легко тянули летящие двух и четырёх колёсные возы, на отличных упругих рессорах. Рядом с козлами, опираясь на обшитые железом борта стояли заряжающие и пулемётчики - ядро войска. Возница и заряжающий были обязаны беспрекословно подчиняться приказам свого командира, поэтому именно их, а не возниц называли - "правящими колесницей"
Во главе этой стремительной силы красовался Чапаев в чёрной бурке, развевающейся у него за плечами. На самом деле Чапаев плохо держался в седле, и садился верхом только по необходимости, но на тачанке он смотрелся как высеченный в граните колосс. И он не упустил возможности впечатлить этим зрелищем своих новых солдат.
По сравнению с тяжеловесными дизельными броневиками тачанки были богами скорости, и уж конечно своим размером и вооружением они многократно превосходили кавалерию. Комдив знал как и чем вызвать восхищение.
Описав несколько кругов вокруг не перестававшей идти колонны, тачанки постепенно сбавили скорость, похожие на огромных горбатых рогатых псов животные перешли на шаг. Они выстроились по бокам от пешего строя и продолжали путь на одной скорости, ибо скорость отряда равна скорости самого медлительного бойца. Но вскоре по приказу Чапаева, колонна разбилась на несколько взводов, и каждый пошёл своим путём, а тачанки умчались в степь.