С работы я возвращался уже поздним вечером, который в январе с чистой совестью можно считать ночью.
Начинался этот день по-дурацки. Какой-то злодей на черном "ниссане" уже не в первый раз запер мою старенькую "девятку" на парковке, так что до больницы пришлось добираться на трамвае, наслаждаясь видом похмельных сограждан. Потом - суматошный рабочий день. Носился по отделениям, как угорелый, пробивал для своих больных коронарографию, ко мне в палату закинули двух бабушек с инфарктом, одна чуть не померла, пришлось перевести в кардио-реанимацию. В приемник дергали раза четыре - мой новый трудовой рекорд. Потом еще и заведующий отделением отчитал за задержанные выписные эпикризы.
После работы, коллеги звали пить пиво на лавочке, но нищенские посиделки меня сегодня мало привлекали.
В общем, я шел по вечернему городу порядком раздраженный и уставший. Шел пешком, потому что трамваи встали намертво - на путях сцепились, поцарапав друг-другу зеркала, две иномарки.
На улицах, несмотря на поздний час, было многолюдно. И это при том, что от людей меня уже мутило. Так частенько бывает под конец рабочего дня. Особенности профессии. И темперамента. Больше всего мне хотелось добежать до дома, закрыть за собой дверь, отгородившись от всего внешнего, и разогреть что-нибудь из еды, ежели такая обнаружится в холодильнике. И выпить чего-нибудь покрепче, чем дешевое пиво.
Влажный упругий ветер, пахнущий выхлопными газами и мусором, бодро дул в лицо. Стоящие в пробках машины огрызались друг на друга, общественный транспорт намертво встал в этом потоке. Я шел пешком, все больше раздражаясь на все вокруг. На грязь, на удушливый городской воздух, на спешащих куда-то и толкающихся людей. И особенно на того гада, который не дал мне с утра выехать с парковки во дворе. Хотя, будь я на машине - стоял бы в какой-нибудь из многочисленных пробок. Зато мне было бы сухо, тепло, играла бы музыка и вообще.... А шлепать пешком, захлебываясь от городских густых запахов, нет, мне это совсем не нравилось.
Нынешняя зима оказалась скупой на снег, и щедрой на оттепели. Вот и сейчас под ногами чавкала буро-коричневая жижа, получившаяся из длительного перемешивания снега, грязи, соли, которой посыпают дороги, окурков и собачьего дерьма. Штанины, вчера тщательно выстиранные, уже оказались забрызганы до самых карманов.
Липкий вечер, подсвеченный рыжими фонарями, раскинулся над городом, цепляясь за высоченные фабричные трубы. Было тепло, снег таял, и ветер дул мокрый, почти весенний.
Свернув на свою тихую улочку, я с удивительным проворством увернулся от пролетевшего мимо джипа, забрызганного грязью настолько, что я бы не поручился определить его настоящий цвет.
Во дворе было не протолкнуться от припаркованных машин. Квартал этот считался относительно престижным, и жили здесь люди в основном состоятельные. Отсюда и огромное количество разномастных автомобилей, стоящих не только на парковке, но и на пешеходных дорожках, и у карманов подъездов. Один умник на бежевой Ниве умудрился преодолеть высокий бордюр и оставил свой агрегат прямо на детской площадке, между скрипучими качелями и грязной песочницей. Места на всех все равно не хватало. Подобная привлекательность нашего двора для автовладельцев объяснялась тем, что он был охраняемым.
Протискиваясь между корпусами иномарок и отечественных развалюх, я быстро нашел свою "девятку". Она, как и утром стояла, зажатая со всех сторон в уголке парковки. Правда черный "ниссан" на посту сменила серебристая "тойота". Возникала уверенность, что и завтра мне придется толкаться в трамвае.
На двери подъезда белело новое объявление. Пока я копался в карманах, в надежде найти ключи, глаза сами собой пробежались по строчкам:
"Уважаемые жильцы! В нашем дворе участились случаи умышленной порчи припаркованных автомобилей. Неизвестный хулиган портит автомобили, припаркованные на пешеходных дорожках и в карманах подъездов. Автовалдельцы, призываем вас ставить автомобили на ночную стоянку только в специально предусмотренных для этого местах!
Руководство ТСЖ "Домострой" принимает меры, по пресечению дальнейших действий хулигана. Всех, чьи автомобили получили повреждения во время стоянки на территории двора, а также все заинтересованные жильцы приглашаются на встречу в пятницу 17 января, в 19-00, у будки охраны. Будут обсуждаться меры по поимке хулигана.
По дополнительным вопросам обращайтесь к секретарю.
Председатель ТСЖ "Домострой"
Да, эта история началась у нас неделю назад. Какой-то неуловимый борец за права пешеходов объявил войну автомобилистам. Основным оружием в этой войне выступил гвоздь, который одинаково хорошо протыкал шины и царапал краску. Сосед, Витя, позавчера плакался мне в жилетку, когда "народный мститель" изуродовал его новую "хонду".
Ключи в кармане не собирались становиться легкой добычей и отчаянно выскальзывали из замерзших пальцев. Пришлось поставить на скамейку сумку, и продолжить изыскания двумя руками. Наконец, мне удалось выудить проклятую связку, которая брелком зацепилась за прошивку кармана.
Но не успел я поднести ключ к магнитному замку, как до меня донесся противный скребущий звук. Обернувшись, я не сразу разглядел темный силуэт, сгорбившийся около одной из машин.
Похоже, народный мститель не заметил меня, потому что я стоял в темноте под козырьком подъезда. Незнакомец деловито карябал дверь какой-то иномарки. Делал он это, надо сказать самозабвенно, и не особо таясь. Кроме нас двоих во дворе не было ни души, а меня хулиган по-прежнему не замечал.
Я кашлянул и вышел из-под козырька на освещенное место.
Незнакомец заметил меня. Замер. В его руке недвусмысленно поблескивал длинный изогнутый гвоздь.
Какое-то время мы стояли, глядя друг на друга. Нас разделяло каких-то пять-семь метров.
- Так, - сказал я, наконец.
Народный мститель, а это был, без сомнения он, не пошевелился. Как стоял, слегка согнувшись, так и остался стоять. Надо было что-то делать.
- Значит, вот кто машины портит, сволочь! - сказал я громко, и как можно более угрожающе.
Хулиган едва заметно подобрался. Он стоял в темноте, и я никак не мог разглядеть его лицо.
- Пошли, козлина. Сдам тебя охранникам парковки. Отвечать будешь за свои проказы. И не пытайся рыпаться!
Из темноты навстречу мне вышел сухой сутулый дедушка. Лицо его было сплошь покрыто сетью морщин, бледные тонкие губы подрагивали, а слезящиеся глаза сверкали неожиданной силой и ненавистью.
- Фашист, - тихо проговорил дед.
Я оторопел. Мне отчего-то казалось, что хулиганом окажется наглый бритоголовый отморозок, а никак не почтенный старичок.
- Зачем же ты... вы... зачем же вы?!
- Понаставили тут свои машины! - с ненавистью выдавил народный мститель, - человеку пройти негде! На переходах не пропускают, летят, фашисты. Плевать на стариков! А я хромой после ранения, я вот как тут по льду пройду?! А им - плевать.
- Зачем же портить?! Люди работают, копят, покупают машину, трясутся над ней, а вы ее ... гвоздем. Не стыдно? Мне придется рассказать охране!
- Ах ты, гнида болотная! - прошипел дедушка, - стыдить меня будешь, сосунок. Я войну прошел. Я за вас, подлецов, под пули шел, под танками в траншее ползал на брюхе. А они тут машины ставят! Работают, говоришь? Кто работает? Эти? - старик указал рукой на заставленный машинами двор, и его изможденное высушенное лицо исказила гримаса презрения, - если бы они работали! Это же бизнесмены все! Коммерсанты. Ничего они не делают, ничего не производят. Сидят, как глисты, как паразиты проклятые, да торгуют туда-сюда! Пользы стране никакой, зато денег куры не клюют. Тьфу! Не хотят работать, зато машины у них, квартиры, дачи, девки, дуры бесстыжие...
- Ну почему вы так! Всех под одну гребенку?
- Да потому! Где люди? Люди где? Нету. Кончились люди! Теперь паразиты одни! Фашисты! Только о себе думают. Новое мышление, понимаешь ты! Рыночная психология! Слово-то какое подлое. А суть - думать только о своем кармане. Где были бы фрицы, если бы я о кармане своем думал, а?
- Смешно сравнивать!
- Да нет, не смешно. Грустно. Мы тоже люди.
- Все равно! Это же неправильно - портить чужое имущество. Это противозаконно... да и вообще... пойдемте к охранникам. Надо кончать с этим.
- Кончать хочешь, - вздохнул дед, дрожащей рукой пряча гвоздь, - Ну вперед, гнида ты болотная. Я с тобой как с человеком! А ты - такой же... как эти. А мы, старые дураки... насмерть стояли. Думали - будет у нас Страна... люди, понимаешь ты... там, на фронте, знаешь, какие люди были? В полный рост под пули шли, в обороне до последнего патрона сидели, чтобы потом фрица на штыки принять! А девчата? - старик вскинул голову, и губы его задрожали, - девчата были... хрупкие, маленькие такие, а нас, здоровых мужиков с поля боя раненных вытаскивали... и откуда силы брались? Такие славные были, веснушчатые девчата... сколько их там... погибло. А сейчас? Девки, только и думают, как бы найти себе муженька побогаче, чтобы машину ей купил. А любовь ей, дуре, и не нужна вовсе! Да и слово-то такое позабыли уже - "любовь". Секс теперь у них вместо любви.
- Не мы такие, жизнь такая, - ответил я фразой из популярного кинофильма, отчего-то покраснев.
- Жизнь, говоришь? - усмехнулся дед, - что же, по-твоему, у нас жизнь слаще была? Нет, милый друг, это вы, вы такие! А знаешь почему?
- Почему?
- Потому что вам верить не во что. Вот и молитесь деньгам. У нас хоть вера в светлое будущее была. Про себя не думали - все ради завтрашнего дня, ради страны, ради детей. И поэтому шли на подвиг - верили люди! А теперь все наши подвиги втоптали в грязь. Победу нашу - тоже в грязь. Все, что было хорошего - все в грязь, надо ведь новый режим оправдывать! Дескать, "вона, как при совке-то плохо все было". Вот и остались вы, сирые да убогие, без веры. Вам сказали - "конкуренция", и вы готовы глотки грызть друг-другу. А, что с вас взять? Думать-то тоже разучились. А как же! За вас телевизор теперь думает! Бестолочи! Дураки! Подлецы! Докатились, понимаешь, до точки.
- Да как вы смеете! Портите чужое добро, оскорбляете людей, ни за что ни про что... и ведь не стыдно! Считаете, что правильно все делаете! Кем себя возомнили? Народным мстителем? Ну, поставил человек машину на тротуар, негде ему больше ставить! Что же это - преступление? А вы - гвоздем!!!
- Глупый ты. Как валенок. Кого защищаешь, а? Вот этот, например, - дед смахнул слезу и показал на только что изувеченную им машину, - этот вот лесом торгует. Ни топора, ни пилы в руках не держал, леса этого в глаза не видел. Сидит на телефоне и, понимаешь ты, торгует. Торгует он! Лесом! За границу продает наш лес. Да он хоть одно деревце посадил в том лесу? Нет! Не растил, не рубил, не вез даже сам никуда, зато продает!!! Какая от этого торгаша польза? Да никакой! Зато машины он себе меняет каждый месяц, одна другой краше.
- Это называется "рыночная экономика", - нетерпеливо сказал я, - зарабатывают, как умеют.
- Зарабатывают! Бесстыжие. Работают вон - рабочие на заводе. Есть тут рабочие? Нет! Учителя, вон, работают. Инженеры. Строители. Врачи тоже - за копейки, а уже в сорок лет седые... жена моя покойная преподавателем в школе... царствие ей, - старик поморгал слезящимися глазами, потом положил руку себе на грудь, поморщился, - присяду я. Сам-то ты работаешь? Или тоже...торгуешь?
- Я врач. Кардиолог в шестой больнице.
- Дело. Ваш брат тоже теперь нищий, так ведь?
Я пожал плечами.
- Машина-то есть?
- Есть. "Девятка". От родителей досталась. Так если я ее на пешеходную дорожку поставлю, вы и мне шины пропорете, так?!
- А пусть даже и так! Для вас парковка есть. Уважение к людям должно быть. Уважение к нам, старикам. Мы для вас строили страну, дома, школы, хлеб растили, фашистов не пустили сюда, а вы к нам как? Плевали на нас! В день Победы хорошо, если вспомните. А эти... так тем и подавно плевать. У них теперь человек человеку волк. По звериному живут. А зверю до других дела нет...
Я смотрел на старика-ветерана. Он сидел, сжавшись на скамейке. Руки его дрожали, глаза слезились. И в его словах была искренняя боль. В чем-то он был прав. Я, работая врачом в стационаре, не скоро смог бы заработать на свою машину. А на иномарку - так и вообще никогда. Но ведь нельзя же так... гвоздем. Надо по-людски!
- Не люди, а волки, - словно отвечая на мои мысли, тихо проговорил старик, - и надо с ними, как с волками. Нет на них никакой управы. А я не могу сидеть и смотреть, понимаешь ты! Я два года фрицев бил. Не могу я иначе. Вот я и воюю. По-своему. Как могу. Хочешь - давай, доложи управдому. Мне терять нечего. А эти волки тебе и даже спасибо не скажут, помяни мое слово.
- Я должен буду рассказать, - выдавил я, поеживаясь, - это мой гражданский долг, вы же понимаете.
- Ну, вперед. Я-то решил, что ты нормальный человек, а ты оказывается тоже...из этих, - дед снова посмотрел на меня с ненавистью, распрямил грудь.
- А вы меня не стыдите! - разозлился я. Поразительно просто! Каким-то образом получилось, что я вынужден оправдываться перед этим упертым стариком. Хватит! Надоело. Да и замерз я.
- Идите домой, - сказал я, - иначе я позову охрану.
- Давай-давай. Зови. Хватайте деда, подлеца! - вскинув голову выкрикнул старик, вздрагивая всем телом.
Мне стало пакостно.
В одно мгновение я распахнул дверь и нырнул в пахнущую сигаретным дымом духоту подъезда. Пока лифт отсчитывал этажи, у меня успела мелькнуть мысль, что зловредный дед сейчас пойдет и исцарапает мою несчастную "девятку". Надо будет с утра пойти к председателю ТСЖ.
В квартире я разделся, и, не включая свет, упал в кресло. На душе скребли кошки. В чем-то старик был прав. Даже - во многом. В том, что большие деньги далеко не всегда достаются тем, кто много работает. И к пожилым людям сейчас отношение наплевательское, тоже правда, как ни крути. И машины на пешеходных дорожках ставить - не дело, конечно. И верить нам, действительно, вроде бы не во что. Но, так или иначе, то, что творил этот дед, этого я никак не мог оправдать! А значит, должен был сообщить о его самодеятельности.
Но что тогда будет с этим несчастным дедушкой? С него ведь потребуют возмещение ущерба, а где он деньги возьмет? Пенсии ветеранской едва-едва хватает на квартплату и еду, а еще ведь надо покупать лекарства... кому как не мне знать, сколько стоят качественные медикаменты. Сдать деда, значит сгубить его. Это факт. Смолчать - значит поддержать его борьбу. Нелепую и несправедливую.
Как же быть?
Раздираемый противоречивыми мыслями, я заснул прямо в кресле. И мне мучительно снилось, как я зачем-то хожу по пустому ночному двору.
* * *
С утра во дворе собирались люди. Я как вышел, сразу почувствовал недоброе. Отчего-то сразу вспомнился вчерашний разговор у подъезда.
- Что случилось? - спросил я знакомую пожилую женщину, которая мыла полы у нас в подъезде.
- А вы не знаете? А разве не вы скорую встречали? Я думала - вы...
- Нет, не я. А к кому скорую вызывали?
- Так к Петру Игоревичу. На третьем этаже жил... земля пухом. Честнейший был человек, ветеран... жалко его. Говорят - инфаркт случился ночью. Он один жил, скорую вызвать не успел... Наверное, понервничал вечером, а ночью - прихватило. Царствие небесное! Такой человек был... теперь уж и нету таких людей.
Я похолодел.
Могло ли все быть иначе? Я так много не успел ему сказать.
Раскаяние всегда запаздывает.
В подъезд заходили все новые и новые люди. Кто-то принес, а потом уронил на пол гвоздики, и теперь их топтали, перемешивая с уличной грязью. На площадке выше третьего этажа курили, сплевывая, те самые "коммерсанты". На шаркающих стариков смотрели откровенно брезгливо, и, переглядываясь друг с другом, скалили зубы. Из приоткрытой двери квартиры покойного остро пахло больницей. Все было как-то неправильно и ненатурально, как на постановке в любительском спектакле. Я постоял у входа несколько минут, и, не решившись зайти, уже думал уходить, когда ко мне подошла маленькая старушка:
- Молодой человек! Вот. Возьмите книжку. Петр Игоревич, царствие ему, сам написал. О войне.
- Нет-нет, спасибо, - я отказался от книги, словно от рекламной брошюры на улице.
- Возьмите на память. Так принято.
Мне стало стыдно. Схватив потертую книгу, я запихнул ее в подальше в портфель. Что за бред? Откуда книга? И почему мне?
И тут меня обожгла неожиданная мысль.
- Скажите, - обратился я к старушке, которая уже собиралась уходить, - а когда умер Петр Игоревич?
- Как? Ах, когда умер! Так... три дня назад. В больнице. Вы на поминки-то придете? Сегодня вечером, в шесть часов. Куда же вы?!
Но я уже бежал вниз, не замечая ступеней. Вырвавшись на улицу, глубоко вдохнул морозного ломкого воздуха, встряхнул головой.
Он умер три дня назад. В больнице. А я вчера разговаривал с ним! Я вчера видел его, царапающим машину. Но это не мог быть он! Но кто, кто тогда?
Моя "девятка" одиноко стояла посреди опустевшей парковки. На двери подъезда все еще белело никому не нужное объявление.
Отчего-то раздражаясь все больше, я наскреб в кармане мелочь и побежал, но не к машине, а на трамвайную остановку. Начинался обычный рабочий день. Обычный?
Уже после обхода, сидя в ординаторской, я решился заглянуть в портфель. На самом дне, среди помятых трамвайных билетиков, скрепок и рассыпанных таблеток лежала потрепанная книга в картонной обложке. На черно-белой картинке был нарисован противотанковый еж, стоящий среди полевых цветов: "Заботин Петр Игоревич: Кто, если не я?".
А еще там лежал гвоздь.
Гвоздь?!
Ржавый железный гвоздь. Тот самый.
По спине пробежал холодок. А потом вдруг стало так легко на душе.
