Аннотация: Эссе,посвященное Андрею Синявскому и Марье Розановой - людям, которыми я восхищалась и нежно любила и люблю.
ГОЛОС И ХОР Наталья Ковалева
25 февраля исполнится 5 лет со дня смерти со дня смерти писателя Андрея Донатовича Синявского, известного не только под своим собственным именем, но скорей даже под именем Абрама Терца.
Краткая справка: Андрей Синявский родился в Москве в октябре 1925 года. Был известным литературоведом. В историю литературы вошел под псевдонимом Абрам Терц. Его другом, спутником и позднее "подельником" был Юлий Даниель (псевдоним - Николай Аржак), (умер в 1988г) За, якобы, антисоветские произведения, которые печатались на Западе, Синявского и Даниэля судили. Этот суд вызвал общественное возмущение во всем мире, но, невзирая на это, оба автора в 1966 были приговорены судом к соответствующему (вернее, поразительно несоответствующему наказанию). Синявский был осужден на семь лет исправительно-трудовых лагерей. В 1973 году эмигрировал во Францию. Впервые после изгнания ему разрешили побывать в России в 1989 году. К настоящему времени он уже давно вернулся во все страны своими книгами. И без всяких разрешений.
С самого начала всех интересовало, почему русский писатель Андрей Синявский выбрал себе еврейский псевдоним Абрам Терц.
С одной стороны, считалось, что он выбрал еврейское имя в знак своеобразного протеста против государственного антисемитизма. С другой... Когда-то в Одессе пели такую песенку: "Абрашка Терц, Карманник всем известный... Гостей созвал, И сам напился пьян..."Так прославлялась вроде бы не очень почтенная личность. Но думалось ли тогда, что со временем это имя будет носить знаменитость - и притом добрая. Синявский позже в разговорах даже щеголял своим происхождением от "Абрашки Терца", этого одесского жулика, и получался как будто бы чуть ли не сам мистический одессит.
Да, сперва его - Андрея Синявского - знали как автора интересных литературоведческих публикаций в журнале "Новый мир". Выпущенный в Большой серии "Библиотеки поэта" сборник Бориса Пастернака предварялся именно его статьей - обширной, с глубоким анализом творчества поэта, перед тем удостоенного Нобелевской премии. Но, оказывается, одновременно в творческой личности Синявского тогда вызрел и другой автор, не вмещавшийся в каноны дозволенной соцреалистической литературы.
Именно этот "другой автор" - Абрам Терц написал то, что было опубликовано на Западе, - повесть "Суд идет". А лукавое имя впоследствии превратилось в маску-игру.
С легкой руки Синявского - Терца вошли в моду "прогулки". Невозможно было гулять по лагерю, но свою большую прогулку с Пушкиным он затеял еще раньше. Марья Васильевна Розанова рассказала, при каких условиях начались прогулки Терца с Синявским. "И вот последний день процесса по делу Синявского -Даниеля. Суд удалился на совещание. Четыре часа мы ждем приговора. Осужденных уводят. Я беседую с адвокатом. "Знаете, чем занимается ваш муж в ожидании приговора?" "Может быть, апелляцию сочиняет? - говорю я адвокату. "Нет, он пишет о Пушкине, заметки о Пушкине". И дальше: " Прогулки" стали как бы продолжением последнего слова на суде и прозвучали как гимн во славу чистого искусства и свободного творчества"
Итак, Синявский отправился в лагерь, взяв с собой в спутники по дубровлагу Пушкина.
Много позднее пришла и моя пора гулять со спутником - Синявским-Терцом. Сначала с его книгами. Я не буду писать о книгах, о которых писали все. У меня был свой Синявский, как у него был свой Пушкин. Так оказалось, что мои первые прогулки с Терцем были по тому же "дубровлагу". Я читала "Голос из хора" и "Прогулки с Пушкиным"
Прогулки с Терцем
"Меня восхищала его повесть "Голос из хора". Она произвела такое же сильное впечатление (даже большее), как в свое время "Записки из Мертвого дома" Достоевского. А, казалось бы, сделана так просто. Реплики, фразы, истории, рассказанные заключенными в лагере. У каждого - свой голос. И нигде нет рассказа о человеке, подавшем реплику, или что-то сказавшем. Нет описания его внешности, или его судьбы. Просто его голос в чистом виде. Его мысль, его жаргон, его мечта, его лексика. Иногда - ужасная, иногда - наивная. И вот из сплетения этих голосов и создается тот страшный лагерный хор, который заставляет остановиться и содрогнуться....
И такой чистый неожиданный голос прорывается из этого хора. Сам Синявский посвятил эту книгу жене и писал, что почти вся она составлена из его писем к ней. Как все это получается - непонятно, но ощущением удивительной гармонии и человечности веет от этой книги.
Уже позднее я прочла "Голос без хора", где Терц-Синявский написал: "Голос из хора" - не накапливается, а зарабатывается жизнью писателя. Брошенной под ноги подонкам, с сознанием, однако, что все равно - ты писатель, и с тебя спросится. "Голос из хора" можно заработать, но его нельзя написать. Не потому, что я выше или лучше пишу. А потому что вам еще так и не писалось, как мне писалось - на дне, умирая и восходя к небу. "Голос из хора" - не мой голос, не я его делал, его из меня сделали. И потому главное в нем, скажу, это - широта дыхания языка (а значит, и широта дыхания - народа), от тургеневской, от лермонтовской чистоты ручейка, родника. Прохладной речки - до болот и осок последнего жаргона, неправильности и безграмотности, которые тоже хотят жить и войти в литературу.
И все же правильно, что "Голос из хора" лежит у каждого в ящике. У нас у всех теперь в голове "Евгений Онегин". Легкая вещь - а вертится на языке: "Евгений Онегин"..."
Недаром и в этом отрывке, лагерь и Пушкин рядом. "Прогулки с Пушкиным" тоже были написаны в лагере и посланы в письмах - жене.
В одном из интервью он писал: "Нас двое - Абрам Терц и Андрей Синявский, писатель и человек. Я всегда разграничивал эти понятия. И если писателя Абрама политика почти не волнует, то гражданин Синявский (не из формулы "поэтом можешь ты не быть", а из лагерного барака), слишком хорошо помнит историю своей страны..."
Может быть, может быть их двое. И совершенно неожиданно после знакомства с одним из них, я познакомилась с другим. Сначала, я попала в их дом случайно, потом меня пригласили.
Дом Синявских
Я шла по осеннему предместью Парижа Фонтене-о-Роз, по улице Борис Вильде, вошла во двор дома. Во дворе был маленький садик с шуршащими "опавшими" листьями, лужица фонтана.... Нет. Не так... Фонтан был задуман, как вполне достойный и настоящий.... Но осталась от него овальная каменная чаша, наполненная дождевой водой и безумной распустившейся лилией. Как могло такое произойти? Я имею в виду лилию, место которой было на гербе, или в роскошных садах... Но она пожелала жить здесь, в этом странном фонтане, в этой каменной чаше с дождевой водой. Так же, как и Синявский - пожелал жить не в самом Париже, а в этом пригороде, на этой почти деревенской улице. За оградой палисадника - крохотного, но трогательно запущенного, гордящегося своим фонтаном, своей лилией, своим покосившимся крыльцом....
Войдя в дом, я увидела некую неуловимую связь между ним и самим Андреем Донатовичем. Его книги..., его комнаты... Просторные и чудесно захламленные комнаты первого этажа с разбросанными удивительными вещами. Папки с рукописями и множество пленительных мелочей, маленькие комнаты второго этажа - одна из них кабинет, куда посторонние не допускались. Типография Марьи Васильевны внизу.
Признаюсь, шла я туда с некоторой робостью - все-таки тот самый Синявский, который провел несколько лет в лагере за произведения, опубликованные им под именем Абрама Терца за границей, известный литературовед и писатель, читающий лекции в парижском университете, и его жена Марья Васильевна Розанова - издатель и редактор журнала "Синтаксис". Они мне тогда очень понравились. Марья Васильевна - живая, остроумная - недаром говорили, что к ней на язычок лучше не попадаться, и прозвали ее "Королевой шкоды". Недаром о ней в Париже сочинили анекдот: продавец спрашивает у нее, покупающую метлу: "Вам завернуть, или прямо сейчас полетите?" И Андрей Донатович - молчаливый, тихий, но что-то в нем смущало. Какое-то затаенное лукавство. И ощущение, что очки и седая борода - маскарад. А вот глаза.... Взгляд поверх очков - насмешливый, живой. Так и хотелось сказать: Снимите, пожалуйста, бороду и очки. Так и ждешь подвоха. Но подвоха я тогда дождалась от "королевы шкоды" Марьи Васильевны. Приглашая меня, и объясняя, как пройти, она добавила: Только приходите обязательно, я вас познакомлю с принцессой. - С английской? - спросила я. - Нет, но все же принцессой.
Прогулки с историей
--
Когда я пришла, она как раз упаковывала только что вышедшие тогда "Прогулки с Пушкиным". Я попыталась помочь, но выяснилось, что по сноровке мне с ней не сравниться. И я стала расспрашивать про принцессу. - Отстаньте, - сказала она, - пошли накрывать на стол, она уже скоро придет, - Потом не выдержала, - Ладно, так и быть. Это Светлана Сталина!
--
Я решила, что она меня разыгрывает. В дверь постучали. Вошла пожилая женщина, разделась, как-то робко боком села на стул. Марья Васильевна позвала всех за стол. Светлана стала жаловаться, что не стали переиздавать ее очередную книгу. Марья Васильевна ее подбадривала, Синявский молча поглядывал сквозь очки. Это, действительно, была Светлана Сталина. Конечно, я о ней много слышала. Конечно, я читала ее книги. В общем, тоже обыкновенно написанные - необыкновенными были только судьба и ситуации. Не будь за ней этого имени... Я понимала, что многих из тех, кто ее читал, хотел с ней познакомиться, больше всего одолевало любопытство - а какой окажется дочь самого Сталина. И мне было любопытно - а какая она? Но так трудно было соотнести невзрачную, совершенно обыкновенную женщину, с чудовищной злой магией имени ее отца. Хотелось попытаться что-то разглядеть в ее лице... Но именно ее обыкновенность заставила меня вдруг задуматься. Не надо считать историю огромной и величественной дамой. Она повседневна.
--
История сосуществует с нами, а на расстоянии лет поднимается на пьедестал. И в лице Светланы была обыденность, и удаленность, несовместимость с давними временами. А история знакомства Синявских со Светланой? Тоже оказалась прозаичной - Светлана и Андрей Донатович были когда-то одноклассниками.
--
Необыкновенные судьбы, необыкновенные имена... И Светлана Сталина, и Андрей Донатович, и Марья Васильевна тоже попали в колесо истории.
--
Интересно, а как история выглядит вблизи?
--
Андрей да Марья
--
Прошло несколько лет, я опять оказалась в Париже, и тут оказалось, что мои близкие друзья поэт и переводчик Василий Бетаки и его жена Лена близко дружат с Синявскими. И мы почти всю осень встречались вместе почти каждую неделю.
--
Я узнавала их заново, начались своеобразные прогулки с Синявскими. Мы проводили много времени вместе. Кстати, о прогулках, Синявский как-то сказал, что когда запаздываешь, следует замедлить шаг. И я это запомнила. А вот Марья Васильевна скорее шаг убыстряла, но оба они - Марья Васильевна и Андрей Донатович - такие же, как я их запомнила. Марья Васильевна рассказывает так, что заслушаться можно. А вот Андрей Донатович помалкивает. Меня немножко настораживает его молчание, а он вдруг (прочтя, вероятно, мои мысли) в разгар рассказа Марьи Васильевны (в паузе, конечно) говорит: " Я вообще человек молчаливый. Вот Марьин приятель, о котором она только что рассказывала, сразу понял это и сказал мне: " Вы молчите-молчите, не надо напрягаться - необязательно со мной разговаривать".
--
Я облегченно вздохнула. Мне нравится, как он слушает Марью Васильевну. Всегда с любовью и интересом. И даже подначивает ее.
--
Мне нравится, как она рассказывает - любой рассказ превращается в новеллу. Вот я обратила внимание на оригинальное кольцо у нее на руке, а выяснилось, что она его сделала сама. И тут же идет рассказ о том времени, когда Андрей Донатович был в лагере. Ей пришлось тогда содержать семью. Она освоила шитье и ювелирное дело, и была известна в Москве, как модная портниха и великолепный ювелир. Это не хвастовство - позже она показала свои браслеты и кольца - металл с вкрапленными туда камнями - действительно удивительно оригинальные работы. И при этом явно связанные с традициями. Недаром, она занималась историей искусства.
В осень, о которой я пишу, мы часто встречались с Синявскими. Я не знала тогда, что это через полтора года его уже не будет. А тогда все встречи происходили под разными символами.
Чечевичная похлебка
Вот Марья Васильевна позвала нас в гости на чечевичную похлебку. У меня возникли смутные ассоциации.
--
- Не мучайтесь, - бросает она, - Это та самая, за которую Исав продал первородство Иакову.
Верно. Она права. Даже больше права, чем думает, потому что, когда я попробовала ее чечевичную похлебку - дивной вкусноты. Я тоже готова была продать свое первородство. Слава Богу, у меня не было никаких шансов - я единственная дочь.
--
Восточный ресторанчик
--
Именно там происходит наша следующая встреча. Марья Васильевна неравнодушна к этому ресторанчику, знакома с его хозяевами, и приглашает нас туда. Он расположен недалеко от их дома. Уютно, посетителей вообще нет - только мы, да рыбки-вуалехвостки, молча плавающие в своих аквариумах. Милые хозяева - муж и жена. Судя по всему. Марья Васильевна регулярно сюда приходит и приводит друзей, чтобы поддержать хозяев морально и материально. Меню экзотическое: острый и пряный суп, лакированная утка. Марья Васильевна явно наслаждается. Мы тоже. А Андрей Донатович? Он верен своему традиционному меню - суп с пельменями на первое, и голубцы на второе. Это среди такой-то экзотики!
--
А вот на прощанье... Когда все съедено, и счет оплачен, к нам подходит хозяин и на подносике приносит несколько рюмочек саке. Дар хозяина приятным гостям - бесплатно. Это радует сердце. Благодаря этому великодушному жесту начинаешь себя чувствовать гостем, а не просто клиентом. Как гласит восточная мудрость: "Шарик моей благодарности катится по коридору вашей любезности, и пусть коридор вашей любезности будет бесконечным для шарика моей благодарности"
--
Под знаком Кассандры
- А не хотите ли дать интервью? - спросила я в одно из последних свиданий той осени.
- Честно говоря, нет, - отвечает Марья Васильевна. Я на этой неделе уже давала.
Я посмотрела на Андрея Донатовича. Она перехватила мой взгляд: "Нет, он вообще не разговаривает на эти темы. Пустое".
- Ну, почему же, - начинает он и смолкает.
- А я и сама могу за вас рассказать, - сказала я, - если что не так - поправьте. Значит, журнал "Синтаксис" вы, Марья Васильевна, решили издавать, чтобы было, где печататься Синявскому - вам надоело, что в других изданиях его редактируют или ставят условия. Правильно?
- Да!
- А что вы делаете с многочисленными рукописями, которые вам присылают самотеком? Судя по рассказу С. Довлатова, вы их просто не читаете. А друзья, чтобы вы сразу не выкинули почту, на конверте делают пометки: деньги, сплетня, личное... Так писал Довлатов.
- Для того чтобы Маша прочла, - улыбается Синявский. - надо, чтобы автор умер.
- Не могу же я читать всех графоманов! - взрывается Марья Васильевна. - Кстати, в последнем номере "Синтаксиса" есть сюрприз. Я учредила премию Кассандры. Мы выбираем человека, который в своих работах сумел предвидеть какие-то повороты и сюжеты, которые потом сбылись. Или сбудутся. И в этом номере мы уже определили победителя. Но вам я ничего не скажу. Это должно стать известным только через месяц.
Мы клянемся, что будем молчать, как рыбы, но доверия нам нет. Она и сама в эту минуту напоминает Кассандру - знает то, что нам еще неведомо. Похоже, что премия немножко ее имени. И еще загадка - где давно обещанная рукопись самой Марьи Васильевны?
- Будет, - говорит она. -Название уже есть: "Абрам да Марья".
Синявский улыбается.
--
----
Я вспоминала эту его улыбку, когда вдруг потом в его записках "Голос без хора" прочла неожиданно сочетание: "Тонкий, звонкий и хрустальный".
Казалось бы, какая мелочь - из, всем нам привычного "оловянный, деревянный, стеклянный" - вдруг прорастает такое. И, может быть, это объяснение одной из загадок, которая сопровождала Синявского долгие годы. Негодование эмиграции, когда он сказал, что у него с Советской властью разногласия стилистические. Это казалось так мелко. Когда глобально дело касалось политики. Это было так важно для самого Синявского, который писал: " Стиль - это судьба! Может быть, я все время оказываюсь каким-то другим или чужим по сравнению с общепринятым стилем. А стиль - это судьба. И его поразительный, именно стилистический, талант так ярко просвечивает в его "Голосе из хора", "Голосе без хора", "Прогулках с Пушкиным", "Мыслях врасплох". Я не говорю о других вещах - о них написано много, но иногда короткие фразы Синявского задевают, заставляют прислушаться, увидеть.
В своих "Мыслях врасплох" Синявский написал:
"Жизнь человека похожа на служебную командировку. Она коротка и ответственна... Тебе поставлены сроки и отпущены суммы. И не тебе одному. Все мы на земле не гости и не хозяева, не туристы и не туземцы. Все мы - командировочные".
" Надо бы умирать так, чтобы крикнуть, шепнуть перед смертью: - Ура, мы отплываем!"
Литератор Петр Вайль, прилетевший в феврале 97- го года на похороны Андрея Донатовича вспоминал: "В Париж я прилетел за день до похорон, ближе к вечеру позвонил Марье Васильевне. "Если приедете прямо сейчас, гроб еще открыт. Есть шанс увидеть Синявского, - сообщила она, - Да к тому же в виде пирата". Много лет зная Марью Васильевну, я сказал: "Да ну вас". Она вдруг возбудилась: "Почему это "да ну вас"? Когда умер Жерар Филип, его хоронили не в партикулярном платье, а в костюме Сида. Почему Синявский, который всю жизнь был флибустьером, не может лежать в гробу в виде пирата?" Холодея, я понял, что она не шутит, и поехал.
В его доме было все так же, Марья Васильевна повела на второй этаж, где стоял на подставках гроб. В гробу лежал Андрей Донатовича с пиратской повязкой на глазу.
Строго говоря, в повязке лежал Абрам Терц. Это он при жизни любил прохаживаться по комнате, нацепив "Веселого Роджера", и именно это после смерти имела в виду его вдова. Устраивая макабрический карнавал. Ведь 25 февраля 1997 года умер один человек, но два писателя - Андрей Синявский и Абрам Терц".
Но все же, я думаю, что Кассандра Марья Васильевна снарядила его в дорогу так, как если бы он крикнул: "Ура, мы отплываем".
Она - Марья - продолжает жить в их доме в "Фонтене о Роз", продолжает издавать журнал "Синтаксис", продолжает писать, продолжает праздновать день рожденья Андрея Донатовича - один из них был отпразднован радостно и карнавально в Москве. Их сын Егор стал французским писателем. И, может быть, большинство его произведений, были на самом деле прогулками с Пушкиным и с Марьей. Вот так, втроем, как было это в их лагерной переписке, где постоянно присутствовал голос из Хора и прогулки с Пушкиным.
Абрам Терц. Марья Розанова. Прогулки с Пушкиным. Посиделки с Синявскими. Странно поворачиваются судьбы. Что скажешь, Кассандра?
--
послесловие
После смерти Андрея Синявского московскоюй "Новой газетой". (СПб-ТАСС) была учреждена литературная премия его имени. Она была названа: "За благородство и творческое поведение в литературе". Первым ее получил петербургский писатель и драматург Александр Володин. Премию эту получили Дмитрий Сухарев, Светлана Алексиевич, и другие.
Александр Володин когда-то писал: " Правда - обязательно торжествует. Но... потом"
Так вот это "потом" происходило в жизни многих благородных деятелей, в частности, и писателей. Это произошло и в жизни самого Синявского. И, пожалуй, именно он сам был достоин этой премии в первую очередь - за благородство и творческое поведение в литературе!