Ковалевская Александра Викентьевна : другие произведения.

Фантастические рассказы из сборника

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Фантастические рассказы, вошедшие в сборник "Сто милливольт души"
  
  
  
  Прошло пять лет с того времени, как я "изменила" историческому жанру и стала писать научную фантастику. Пришла пора серьёзно переработать ранние рассказы, ведь за это время я кое-чему научилась. Чтобы заставить себя сделать этот труд: пересмотреть старые тексты, я затеяла собрать книгу фантастических рассказов и объединить под одной обложкой мужскую и женскую фантастику. ВАДИМ ВОЗНЕСЕНСКИЙ любезно согласился стать участником этого проекта, и результат получился сногсшибательный. Мы абсолютно разные авторы, контраст очень заметен. Но тем и уникальна эта книга. Свою часть сборника я выкладываю здесь, чтобы читатели могли иметь доступ к последней версии исправленных рассказов. Старые варианты текстов дороги мне комментариями, обсуждениями, которые они собрали у читателей. Они остались на СИ-страничке в разделе "Научная фантастика".
  
  
  
   Содержание
  
  
  
  1. Абсолютно незаметные перемещения во времени
  2. Кто мне Симона?
  3. Эссенция знания
  4. Бублик на алтарь науки
  5. Решение Задачи Века
  6. На еловой ветке
  7. Мальчик музыкант
  8. Театральные сезоны на Марсе
  9. Новый и настоящая
  10. Белошвейки
  
  
  
   Абсолютно незаметные перемещения во времени
  
  
  ...Пальцы гитариста устало бродили по струнам, в голосе добавилось хрипотцы. Время за полночь, но никто не расходился по палаткам. Сидели, смотрели на затухающие языки пламени, на искры, летевшие в чернильную тьму, - редкое ощущение тождества душ, не всем доводится испытать такое.
   Курс психологических практик собрал профессиональных психологов, приехавших делать деньги, их клиентов, и тех, кого занесло простое любопытство. Однажды попробовав походной каши, зачарованные первозданной красотой звёздных ночей над брусничными полянами вокруг озера Волобо, все они, - врачи, учителя, студенты, - спешили сюда снова.
   Макс лениво разглядывал обитателей палаточного табора.
   "Необычное место. Здесь хочется сказать времени: "Остановись!". И с ними, - Макс окинул взглядом людей в свете костра, - с ними хорошо, душевно. А ведь народ разный..."
   Гитара замолчала.
  Парень рядом с Максом перестал лихо отбивать такт ладонями.
  Макс скользнул взглядом в его сторону:
   "Американец, загадочный чел.
   Начинал в военной академии Колорадо-Спрингс.
   Отказался от карьеры офицера ВВС ради своей физики.
   Потом возвращение, да что там возвращение - бегство на родину матери...
   А, может, и так бывает? Жизнь.
  Психолог нашей группы - специалист высококлассный, если бы парень пёр байду о себе, - раскусил бы его вмиг".
  
   Макс почувствовал, что тяжёлыми стали веки. Зевнул в кулак.
   Артур "амер" поднялся с соснового горбыля, пристроенного на двух чурбаках, - на сегодня их с Максом скамейки, - потянулся. Сказал так, чтобы слышала компания:
   - О, моя стая! Великий шаман с поющим дырявым деревом в руках и не думает оставить в покое наши голосовые связки. Я, пожалуй, пойду. Поспешу войти в поток абсолютного сознания, хотя бы часиков на шесть. А для этого надо принять горизонтальное положение.
   - Ты идёшь? - он кивнул Максиму.
   - Да. Я с тобой, брат, - отозвался Макс, сгоняя одинокого комара с шеи и правым боком чувствуя, как дыхание ночного озера становится чересчур свежим.
   - Спасибо, брат, что не оставил меня одного на тернистом пути к нашему лежбищу,- отшутился его новый знакомый.
   "Лексика великолепная, - отметил в который раз Макс, - ну, он родился в Питере, в русскоязычной семье, чего удивляться. А акцент, - лёгкий, едва различимый, - всё-таки есть".
  
   Из головы не шёл вчерашний их разговор.
   Макс обдумывал то, что рассказал Артур.
  Если это какой-то стёб, то слишком пафосный. Но, если допустить, что история недоучившегося американского офицера - правда, то Макс имеет шанс быть причастным к величайшему открытию в истории человечества. Роль ошеломляюще неожиданная, что и говорить.
  ***
  
   - Теория утверждает, что пространство и даже время имеют слоистую структуру. - Артур объяснял сжато, неторопливо, тщательно подбирая слова. Макс оценил то, что ему не грузят мозг специфическими терминами из теории физики или, чего похлеще, заумными хронопарадоксами.
  Артур помогал себе жестами. Не церемонясь, снял сохнущий на верёвке носок и принялся крутить:
  - Если выразиться проще, у пространства, у времени и у обыкновенной ткани есть много общего. Насчёт пространства мнения расходятся: возможно, оно бывает скомкано одновременно в нескольких плоскостях, и тогда с перемещениями на большие расстояния у нас ещё долго будут проблемы из-за сложности расчётов. Но структура ткани времени элементарная: равномерно-слоистая. Проникновение вглубь слоёв-эпох в одной точке на местности вполне поддаётся расчетам а, значит, может задаваться с большим процентом точности.
  Артур разгладил скрученный только что носок, разровнял, сложил пополам, ещё раз пополам, показал Максу этот сэндвич и проткнул носок сосновой иголкой, приговаривая:
  - Вот примерно так проникаем сквозь столетия.
  Продолжал:
  - На момент начала исследований эта версия была грубым допущением, но нам тогда было всё равно, какую смелую теорию разрабатывать. В академии Колорадо-Спрингс физические лаборатории приличнее, чем ты можешь себе представить. Я так думаю: кто-то умело воспользовался тем, что военный бюджет - штука увесистая, жирный такой кусок. И этот кто-то пустил часть средств на изучение интересных и полезных в практике ВВС вещей.
  Как удалось?
  Не знаю.
  У военных своя отчётность, а теперь подозреваю, даже двойная бухгалтерия. Но мне это побоку. Факт, что содержание навороченной лаборатории физических исследований в стенах учебного заведения ВВС требовало, как вы говорите, офигенных средств. И они находились. Краем я видел там такие штуковины!
   Короче, мы: я, Алекс, Боб и Наум, неожиданно вышли на решение проблемы переноса во времени. Более того, мы сделали два экземпляра переместителя. Но заявили лишь один. Для перепроверки данных. И для подстраховки. Мы все ребята из эмигрантских семей, ген американского законопослушания у нас ещё не заработал в полную силу, - Артур улыбнулся и покрутил головой. - Так вот, создать Машину Времени оказалось несложно. Сложно её опробовать и доказать что эта штука - не обыкновенный ноутбук, а именно переместитель.
  
   Макс хмыкнул.
  
  - Не веришь, значит? - мучительная усталая гримаса тенью скользнула по лицу амера.
  - Нет, интересно. Говори. - Макс спрятал иронию.
  - Эффект перемещения никак внешне не выражается, вот в чём дело. Путешественник во времени не может вернуться и сказать: "И я там был..."
  - "...мёд-пиво пил", - закончил Макс. - Забавно. А как узнать, что объект действительно перемещался? Он исчезает, потом возникает?
  - Но-но! - Артур покивал пальцем. К нему моментально вернулось вдохновение докладчика. - Ничего внешне не меняется. Ни-че-го! В том-то и дело! И одновременно вот она: гарантия безопасных перемещений. Временная ткань не изменяется ни на йоту, и это главное! Все выдумки о попаданцах - просто бред. Извлечение тела из одного времени и вторжение посторонней массы в другой временной поток - ты только подумай...
   С этим Макс согласился моментально. Даже не физика - обыкновенная логика подсказывала: нельзя исчезнуть тут, возникнуть где-то и ничего при этом не изменить. Вспомнить тот же эффект крыльев бабочки: любые микровозмущения в пространстве в геометрической прогрессии повлекут за собой необратимые изменения во всём мире. Тем более, если будут накапливаться веками или тысячелетиями.
   Артур, похоже, обрадовался. Хрупкое взаимопонимание между ними постепенно налаживалось. Теперь амер говорил, уставившись в зрачки Максу:
  - Подумай сам, допусти: если перемещение во времени всё-таки возможно, но на абсолютно других условиях, то какими должны быть эти условия, чтобы реальность не испытала ни малейших возмущений?
   Макс задумался:
  - Значит, никаких возмущений пространства-времени? Попаданец - голограмма. И не более.
  - Ес! Мы тоже так решили.
  - И потому путешествие голограммы внешне незаметно?
  - Не только. Время переноса и возвращение обратно занимает несколько миллисекунд. Никто ничего не успевает заметить.
  - Смысл голограмму отправлять в прошлое?
  - Голограммой она является только для внешней среды. Субъективно посланец во времени ощущает себя вполне полноценным: думающим, чувствующим.
  - Испытания хоть были? Откуда сведения?
   Артур закинул руки за голову, снова мученическое выражение скользнуло во взгляде. Потом сорвал травяной стебель, яростно размочалил крепкими зубами и изменившимся голосом выдавил из себя:
  - Экспериментальная информация накапливалась с некоторым отставанием. Потом объясню, почему. Те, кто испытывал переместитель, сейчас мертвы.
  - Ничего себе открытие! - выдохнул Макс. - На тот свет, знаешь, людей отправлять научились задолго до тебя!
  - Ребят убили. Остался я один. Просто повезло замести следы. В сведения о родственниках моей матери, а она из Бреста, вкралась путаница ещё во время переезда семьи на ПМЖ в Штаты. Знаешь, что во Франции тоже есть Брест? Исправлять ошибку никто не стал: тогда это было неважно. А теперь сыграло мне на руку. Уверен, какое-то время сына питерского еврея и мнимой француженки никто не подумает искать в Беларуси, да ещё в Витебских лесах.
  
   Макс поскучнел. Ему только не хватало вляпаться в сомнительную историю.
   Словно прочитав его мысли, Артур заверил:
  - На самом деле, ни тебе, никому другому рядом со мной ничего не грозит. Переместитель - продукт, родившийся в одной-единственной конкретной лаборатории, этот проект невозможно повторить в другом месте. Спецслужбы выйдут на мой след, им нужен я и только я, но пока переместитель у меня, я неуловим. С ним я могу прожить столько жизней в других эпохах, сколько захочу. И на всё уйдёт лишь мгновение.
  - Что значит прожить, если ты - молчаливый свидетель-голограмма?
  - Ну, для кого-то извне и мы с тобой - не более, чем тени бесплотные. Мой попаданец оказывается внутри голограммы прошлого. Не на физическом плане, а на более тонком его энергетическом слепке. Там для голограммы всё реально, как и сама голограмма реальна для своего окружения. Короче, мир внутри мира. Или, если хочешь, альтернативный ряд событий, разворачивающийся для одного внедренца и исчезающий вместе с ним.
  - Иллюзия?
  - Именно. Индивидуальный аттракцион. Если меня заметут, уйду в перемещения. По нашей теории сознание, переполненное опытом и впечатлениями икс-количества жизней, растворяется в абсолюте. Для внешнего наблюдателя в нашем слое времени выглядит как мгновенная беспричинная смерть тела. Те, кто придут за мной, в тот же миг увидят мою кончину.
   Макс молчал.
  Настойчивая мысль сверлила в голове:
  - Для чего путешествия во времени, если они незаметны для окружающих и не ведут ни к каким изменениям? Сам попаданец хоть помнит, где он был?
  - А ты подумай.
   Макс, немного помедлив, испытующе глянул на собеседника и, чувствуя припрятанную ментальную заковырку, произнёс удивлённо:
  - Нет?!
  - Вспомнить опыт внедрения в чужое время - значит уже изменить что-то в окружающей действительности. Человек будет пытаться повлиять на других: начнёт доказывать, утверждать, настаивать. Будет носиться со своей правдой.
  - Понятное дело... Тогда зачем всё это?
  - Пойми же, - я и мои друзья, которых больше нет, - мы вместе создали эту штуку. Она реальна, она у меня в руках. Я не могу остановиться на полпути: я должен, должен исследовать её действие! Да, - может, переместитель гробит людей... потом, не сразу. Но данные биохимических анализов были превосходны и через полгода после первого перемещения, а первым был Боб! Это потом ребят выследили и убили по одному - чисто сделано, не подкопаешься: несчастные случаи. Они там, - Артур показал пальцем вниз, - получили устойчивые результаты. Я уверен! Потому и накрыли всех нас! Я тоже хочу выйти на результат!
  
   Носком резинового сапога он принялся бить сырой мох, расшвыривая вверх и в стороны зелёные клочья.
  
  - Почему ты выкладываешь всё это мне?
  - Какой день мы здесь?
  - Десятый. Через сутки уезжать.
  -То-то и оно. Мы вместе прошли все курсы: психоанализ, лечение гипнозом, суггестология, холотропное дыхание. Была возможность оценить друг друга. Ты помнишь, как я орал на этом чёртовом холотропе?
  
   Честно говоря, Макс не помнил, кто и как перенёс тот странный и жуткий сеанс. Методика предполагала полное сосредоточение на себе. Об этом и сказал Артуру.
  
  - Ну да, - согласился тот.- Но это если твоя цель - самокопание. А у меня была цель узнать как можно больше о тех, кто рядом. Дружище, я не сразу послал к чертям карьеру офицера ради возможности экспериментировать в навороченной лаборатории военных. Полтора года пытался совмещать. Так что методики наблюдения за людьми мне известны. Здесь я наблюдал нескольких в нашей группе. Искал человека, с которым могу ну, хоть поделиться своей тайной. Ты подходишь. Тяжело, брат, вот так... один на один со своей памятью и этой штуковиной. Я уже начинал срываться, веришь? А это место - озеро, вы все, - вы меня излечили.
  - Ты врал опытному психологу? - на всякий случай спросил Макс, в глубине души надеясь, что это невозможно.
  - Эдуардович сильный мужик! - хмыкнул Артур, - От него фиг экранируешься! Наоборот, я был максимально расслаблен. Я визуализировал с ним свою мечту: путешествовать во времени с помощью собственного переместителя.
  
   Макс только бровью повёл. Цель курсов достигалась через оригинальные
  методики. Народ здесь собирался интересный, в фантазиях неограниченный. Голая правда Артура вполне могла показаться скромной в сравнении с выдумками отдельных практикующих.
  
  - Что-ж, сябра, послезавтра разъезжаемся. Чем я могу быть полезен тебе? На роль подопытной крысы не уговаривай. У меня сын и дочка. Ульяна не простит, если я пойду шататься по прошлому и забью на семью. И придётся мне доживать свой век в компании собственных бездомных голограмм.
  - Макс, я, кажется, нащупал то, что служит доказательством действия переместителя. И не изменяет действительность.
  - Точно?
  - Выводы изящны. По-моему, ошибка исключена.
  - Откроешь?
  - Для того и завёл разговор. Вся проблема свелась к простому и одновременно сложному: правильно найти человека для испытаний. И не ошибиться в выборе. Для этого нужно быть в курсе, гм, культурной жизни. Ты и твоя Ульяна, - она у тебя дирижёр-хоровик, кажется? - по моим прикидкам, можете мне помочь выйти на нужного человека.
  - Ну-ка, ну-ка: я ещё не представляю, что ты имеешь в виду?
  - Элементарно. Всё происходящее влечёт за собой тайные или явные последствия. Это аксиома, - сказал амер, улыбаясь.
  - Согласен.
  - Тогда, рассуждаем дальше, какие последствия могут быть от абсолютно незаметного путешествия во времени? Или, скажем так, в какой сфере следует ожидать проявление этих последствий?
  - Хм, в искусстве? О, это уже интересно! Тебе нужны люди, занятые творчеством?
  - И дальше - продолжай сам. Я просто проверяю на тебе своё интуитивное.
  - Путешествие, знакомство с прошлым и, как результат, - точное знание того, что было когда-то?!
  - Вот и всё! - Артур даже руки потёр от удовольствия. - Теперь ты согласен, что человек, который обнаружит такое особенное обострённое историческое чутьё - попаданец!
  - Не понял? Почему он - попаданец, если его ещё надо убедить перенестись в прошлое?
   Амер торжествующе протянул:
  - Воот! Ты в курсе, что время движется от прошлого к будущему только в нашем восприятии?
  - Але? - насторожился Макс.
  - Время на самом деле - поток из будущего в то, что люди считают прошлым. То есть, говоря языком вечных категорий: Изначально Проявленное возникло в своём совершенном и законченном виде. А уж затем бытие пошло развиваться, раскручиваться, создавая подпорки-обоснования для всего проявившегося.
   Макс присвистнул:
  - Да ну?! - он чувствовал, что этот постулат займёт его мысли надолго.
   Артур прищурился:
  - Как у Льюиса Кэрролла: на пальце Королевы выступила капля крови. Что пришлось сделать Королеве?
   - Уколоть палец.
  
   Макс ошеломлённо молчал.
  
   Осторожно продолжил:
  - Ищешь того, у кого проступило знание исторических подробностей, чтобы
  "уколоть".
  - Именно! Только такого человека я могу и даже имею полное право отправить в прошлое. И даже считаю своим долгом. Возможно, я пришёл в мир именно чтобы cделать это.
  - А смысл? - Макс испытующе посмотрел на Артура.
   Собеседник отреагировал мгновенно:
  - Хороший вопрос. Смысл! Смысл есть, и ещё какой! Сторона, у которой окажется переместитель, начнёт переписывать историю человечества. Сначала вырастет количество попаданцев, затем у них фактов накопится столько, что они исподволь начнут расшатывать современную науку. В Колорадо-Спрингс быстро сообразили, что способна сотворить в перспективе маленькая невинная Машинка Времени. Абсолютно незаметные перемещения будут незаметны лишь до поры. А несколько переместителей ускорят события. Ты не находишь, что я истинный патриот, раз хочу делать здесь то, что они начнут делать на своём континенте? А, может, уже делают полным ходом? Или, наоборот, хоронят наше открытие?
  
  - И ты уже знаешь, кто может стать первым испытателем для твоего... аппарата?
  - И ты тоже знаешь. Мы говорили с Яниной. Её мать - то, что я ищу. Я за пару ночей просмотрел всю страничку этой писательши на литературном сайте. Рассказы, стишки, обзоры пропускал. Начал с повестей, сейчас внимательно вычитываю исторические романы.
  - И как?
  - Литературные тонкости не по моей части. Но, как простой читатель, тексты проглотил с интересом и, знаешь ли, поверил автору. Такие сюжеты, на мой взгляд, мог написать только очевидец. Я спрашивал Янину: её родители и все деды-бабки - городские, никаких деревенских корней. И вдруг мать пишет историческую прозу и выдаёт массу точечных детальных наблюдений. И ни одного, ни одного, понимаешь, перехлёста, которых полно у современных авторов.
  - Янина говорила, прозу назвали сельской, мать озадачилась.
  - Вот сто очков в пользу того, что я прав! Она и не может быть другой у того, кто точно знает, о чём говорит. Она же описывает шестнадцатый-семнадцатый век!
  - Хочешь, чтобы я вас познакомил?
  - Я подумал, что твоя жена и мать Янины коллеги, и знают друг друга. Через вас мне было бы удобнее заявиться, я же нормальный адекватный человек и не хватаю людей за локоть на улице. Я не собираюсь экспериментировать, не убедившись двести раз в том, что прав. Если ты возразишь, я не стану экспериментировать. Знаешь, как работает переместитель?
  - Ещё нет, - буркнул Макс.
  
  (Герои приключений - они живут где-то там, в местах с более громкими названиями. Подставлять под эксперимент речицкую мадам не хотелось).
  
  - Ты в курсе, - сказал он, - что писательша мать двоих девчонок? Янина младшая, старшая сестра тоже студентка. Если ты мутишь, - учти, я тебя, пилот-недоучка, разыщу при любой сильной облачности.
   Артур улыбнулся:
  - Ну-ну. Рассказывать о работе переместителя, или как?
  - Или как... Рассказывай.
  - Прибор будет у тебя в руках. Всё время. Чтобы ты не волновался. Он заработает только при одновременном согласованном действии нас обоих: если ты повернёшь корпус вертикально и направишь ребром точно на объект. А я должен работать пусковиком.
  Артур открыл своё ноу-хау, по виду сильно напоминающее одновременно ноутбук и
  толстую папку с массивными металлическими застёжками по краю. Открыл, достал нечто похожее на крупную дорогую авторучку, назвал это нечто "пусковик". Поворачивая, сместил верхнюю половину относительно нижней.
  - Мы или примем решение вместе, или уйдём ни с чем. Но заведём знакомство с вашей местной писательницей, всплывшей из ниоткуда. Любопытно, согласись?
  - Пойдёт! - ответил Макс бодрее.
  Он, в принципе, был не против знакомства. Здесь, на курсах, о внезапном творческом прорыве Янининой мамы знали многие. К речицким подходили, спрашивали: кто такая? Ведь землячка... Макс до сих пор только хмыкал смущённо в ответ. Ульяна знала немногим больше. Так почему бы не заглянуть в гости?
  
  ***
  
   Я собирала смородину.
  Гости, - двое молодых мужчин, - остановились на крыльце, не зная, куда им двигаться дальше? Выбор был широк: из-за жары, установившейся этим летом, в доме все двери и окна распахнуты настежь, слабый сквозняк едва шевелил занавески.
   Высунувшись из кустов, я обозначилась в поле их зрения, про себя гадая, кто бы могли быть эти двое?
   Гости разулыбались, причём, один - привычно скупо, коротко, но вот второй... Широкая белозубая улыбка осветила его лицо, и я подумала: "Как хорошо, что мне давно не восемнадцать!"
   Наши мужчины не умеют так улыбаться. Нет-нет!
   Пришлось выйти из засады за смородиновыми кустами и выставить на всеобщее обозрение голые ноги. По случаю редкостного зноя матрона, то есть, я, вырядилась в просторные мужнины трусы. Смотрелись они как полосатые шорты, но встречать в таком наряде молодых и красивых мужчин, галантно пропустивших даму вперёд в её же собственный дом... что и говорить, я почувствовала себя немного не в своей тарелке.
   Через минуту я забыла о такой ерунде, доверительный разговор завязался сразу.
  - Ложки Гуды? - спросил тот, улыбка которого затмила солнце июля. Из прихожей ему была видна половина кухни, он внимательно разглядывал подвешенные на стене две большие деревянные ложки, перевязанные красным тканым пояском с фольклорным орнаментом.
  - Липовые красавицы!
   Я была польщена.
  - И зовут их Гануся и Маруся, - сказал "солнечная улыбка".
  - Они же Катеринка и Лизаветка, - ответила я кодовой фразой.
   И мы прекрасно поняли друг друга. Значит, этот человек не просто читал мои романы, он читал их внимательно.
   После вежливых выяснений степени знакомства, наведения справок как с моей, так и с их стороны, и предложения выпить холодного компота, гости приступились с вопросами.
   Сакральными.
   То есть, понятными только посвящённым в мои тексты.
  
   Боюсь, я не смогла внятно ответить ни на один вопрос. Да и что можно было ответить? Например: откуда я знаю, что огородное пугало в начале шестнадцатого века было перевязано соломенными жгутами? Вязала ли я снопы? Почему перед войтом плакал сволочь Ладусь, не боявшийся, вообще-то, ни Бога, ни чёрта? Почему он спасал Терезу от посягательств похотливого купца таким невыигрышным, с точки зрения приключенческого сюжета, способом? Откуда я знаю, что взять да обкусать ледышки, намёрзшие меж подушечек собачьих лап - обычная практика для мужчины шестнадцатого века? Почему князь Семён отдал родного сына на воспитание в хуторскую семью - это из киевских-то хоромов?
  
   Почему?
   Да не знаю!
   Я - сочинительница. Как мне кажется логичным и правдоподобным, так и пишу.
  
   Историческое образование? Нет. Совсем другое.
   Почему вдруг стала писать историю? Попёрло! Что ещё могу сказать?
  
   Гости с каждым моим ответом расслаблялись всё больше. Несколько раз они переглядывались с торжествующим видом. Во время беседы, впрочем, очень оживлённой и интересной, тот, который представился мужем моей коллеги Ульяны, повернул свою папку ребром ко мне. Я слегка удивилась: ребро вдруг обнаружило непроницаемую, угольную черноту. Бездонная засасывающая щель.
  
   Я вдруг как-то сразу разомлела от полуденного зноя, почувствовала усталость и желание провести сиесту в прохладной спальне с голубыми обоями.
   Гости тоже решили не утомлять меня своим присутствием и мило откланялись.
  
  ***
  
   Теперь, когда амер уехал, Максима не покидало неприятное чувство, что его новый знакомый - увлечённый эксцентричный чудак, не более. Странно: раньше на психотренингах таких раскалывали в момент.
  
   Через сутки Артур вышел на скайп-связь.
  
  - Знаешь, я почти проникся твоей теорией обратного хода времени, - сказал ему Макс, - даже замечтался: в гостях у писательницы переместитель повернул в боевую готовность. Видел, что ты осторожничаешь, экспериментировать не торопишься.
  - Ну-ну... Бери, давай, автограф у нашей новой знакомой. Перемещение состоялось.
  - Не понял?!
  - А почему бы и нет? Фактов для меня достаточно: она носительница исторической информации. Что ещё надо?
  - А согласованные действия?
  - Ты в разгар беседы навёл переместитель, я этим воспользовался. Без переключателя. В приборе есть одна клипса, она считывает код, который я мысленно произношу, это гарантирует степень надёжности.
  
   В навороченном ноутбуке Артура пошла в ход невиданная анимация: вместо смазливой морды хозяина с монитора Максу отвечало волосатое ухмыляющееся рыло с двумя рожками.
  - Почему мне не сказал, ты, урод?
  - Вдруг бы ты вздумал меня сдать? - ответила на этот раз птичья голова с картины Босха.
  - Сволочь!
  - Возможно. Но последовательная. Теперь не только у них, - монитор в левом верхнем углу выдал картинку, на которой мужики в форме офицеров американских ВВС вытворяли непотребное, - но и у меня работает переместитель. Жди: в Речице эффект проявится раньше. А потом где ещё - как карта ляжет. Я работаю без суеты, но и опередить себя им не позволю. Кстати, есть свежие данные. После перемещения всё-таки есть побочный эффект: сильные энергетические потери организма. Человек ощущает усталость. Ну, дальше додумаешь сам.
   Рыло хмыкало и шевелило челюстями очень выразительно и абсолютно синхронно с речью - анимация была на высоте.
  Макс ругнулся и резко прервал скайп-связь.
  Вскочил.
  Сел снова.
  Повинуясь порыву, выключил модем.
  И поклялся не быть таким легковерным лохом. Впрочем, тут же решил: напрасно беспокоится, всё сказанное "америкосом" больше похоже на бред, чем на серьёзную угрозу... Идиот Артур, откуда бы он ни взялся, выпукнувший из себя гения, не многое успеет - заметут, запрячут в дурку. Слишком скрупулёзный подход к поиску испытуемых у этого сумасшедшего.
  И вообще, теория обратного хода времени никак не стыкуется с алгоритмом действий амера, иначе приходится допустить, что чокнутый будет появляться в одном и том же месте ещё не раз. А это вряд ли. Или он упустил нечто важное?.. А что, если Артур общался с ним уже находясь во временных перемещениях?..
  
   Сзади подошла жена.
  Обняла, чмокнула в шею:
  - Пусти меня по клаве постучать. Мне захотелось написать статью. Знаешь, о ком? Жил в городе в шестидесятых годах прошлого века Николай Альбертович Сапончик, увлечённо собирал музыкальный фольклор.
   Макс насторожился и весь превратился в слух.
  - Этот Сапончик - бесконечно талантливый и энтузиаст, каких мало. Но умер рано, в сорок лет. Скоропостижно скончался. Его семья хранит нотные записи, многие из них ещё не обработаны и нигде не исполнялись. Но то, что исполняется - необыкновенно интересная, аутентичная музыка. Я возьмусь за обработку его наследия, должно получиться что-то очень незаурядное. Я чувствую, что должна этому человеку: я как будто видела и знала его при жизни. Читаю нотные записи - и музыка звучит во мне.
  - Уля, ты говорила об этом фольклористе с Артуром? Он включал при тебе свой ноут?
  - Да, говорила. Я в тот вечер была под впечатлением от концерта. Помнишь: гастроли минского фолк-ансамбля "Божычы"? У них есть отдельные записи, сделанные Сапончиком, говорят, отыскали где-то случайно, - звучали эти вещи изумительно. А у нас никто не работал с его музыкой. И Артур заинтересовался, сделал в ноутбуке пометки. Что-то не так?
  - Всё нормально. Просто интересный у него ноут. В каталоге таких нет.
  - Так я поработаю?
  - Да, дорогая. Пиши, твори. Теперь тебе нужнее... - Макс уступил стул.
  Подумал: "Кажется, я становлюсь мнительным".
   - Ну-ка, что такое? - заинтересовался он листом, который принесла и держала в руке жена.
   - Стась нарисовал. Наверное, в садике им рассказывали. Вчера полдня наш ребёнок корпел над этим, высунув язык. И всё рисовал по памяти: никакой картинки рядом не было... Да что ты молчишь? Что с тобой?!
  
   Рукой шестилетнего сына немного коряво, но подробно и точно, во всех деталях, был изображён главный атрибут неограниченной военной власти времён Великого княжества Литовского. Сверху старательная, выведенная печатными буквами, подпись фломастером:
  "Булава пана нашего Великого гетмана".
  
  
  
  
   Кто мне Симона?
  
   Это было фигово: то, что она здесь маячила.
   Мы спешили слинять из этого угла. Зона есть зона. Ловить нечего - отсюда до Чернобыля семнадцать километров.
   Нас четверо, и мы меняем кабель от подстанции через нежилые Чикаловичи, Посудово и дальше - в сёла, не вошедшие в зону отселения.
   Но ей надо было проводить свои измерения именно сейчас: видите ли, сезон! И она успевала тучу раз мелькнуть у меня перед глазами.
   Что можно измерять, имея круглые яблоки второго размера, гладкие ноги, нагло торчащие из подстреленных штанцов, шею Нефертити и основные объёмы как у затянутой в корсет Диты фон Тис? А, впрочем, такая может спокойно измерять всё, что пожелает... Надо быть сволочью, чтобы послать на работу сюда такую девчонку. Посмотреть бы на её начальника? Ишак!
  
   Она сказала, что зовут её Симона. Конечно, конечно. Не Елена, не Ольга и не Кристина, мы, значит, называемся Симона. Почему не Дженнифер и не Лопес? Но скоро выяснилось, в пропуске так и прописано; погранцы подъезжали, проверяли документы у всех. Зачитали: "Симона Эдуардовна Чех". Самый молодой из погранцов корой покрылся, исподтишка разглядывая эту тёлку. Потом долго не выпускал из рук мой паспорт...
   Все думают, что я закручу с ней.
  Дядьки, которые со мной, все заматерелые. Подвинулись... А сержант глядел на меня, как монах на контрацепт. А! Пошёл он!
  
   Симона опять скрылась в лесу. На плече планшетка, на шее, похоже, дозиметр, в руках нечто с клавиатурой, окуляром и экраном.
   Она охотно трещит с нами обо всём, кроме своей работы. Что у неё за измеритель, мужики теряются в догадках. Вчера видели, как она чертила им, как лазерной указкой, по траве. И что? Багровый тонкий луч убрался, не оставив никаких следов.
  
  Все в первый день рванули было рассмотреть её инструмент...
  Ага!
  Она ловко отбрила нас. Видимо, её хорошо инструктировали.
  Она сказала:
   - На этот прибор сумасшедшая страховка. Видите клипсы на моих пальцах? Любое чужое прикосновение - и вам придёт счёт. Я видела, сколько в страховке нулей после числа, у меня до сих пор рот складывается в ноль, как только вспомню!
   И она показала губами ноль, а мои напарники как по команде зыркнули на меня и заржали...
   Ёлы, я, кажись, здорово тогда покраснел!
   Мы приняли отмазку: прибор настроен на неё и, значит, как гитара и верная жена, по рукам не ходит.
  
   Что бы я ни делал, эта коза скачет так, что непременно попадает в поле моего зрения. Счастье, что не томная: звонко кричит, если хочет что-то сказать, и язык у неё подвешен - будь здоров. Все наши попытки маленько поглумиться над этой "жо" ни к чему не привели. Похоже, КВН по ней плачет.
  
   Симона...
   Она живёт в навороченном трейлере. Я не заходил внутрь, она не звала.
   Я зайду, подожди! Я зайду к тебе однажды, Симона! А если ты динамо - то, значит, круглая дура. А, впрочем, кто бы сомневался? Видела бы тебя зона, если бы ты была умная.
  - Слава!
  
   Слава - это я. Вячеслав. Вячеслав Викторович - во как.
   Она меня зовет? - ну, началось... Вчера на пыльном боку нашего "ДЭУ" кто-то написал пальцем: "Симона плюс Слава равно СС. Война!"
   "Я на войне, как на тебе. А на тебе - как на войне... "Секс-бомба".
  - Чего?! - отвечаю я небрежно.
  - Я распаковала гуманитарку, - кричит Симона. По-хозяйски стоит на пороге трейлера, как на пороге дачи, и кричит:
   - Твой любимый размер!
   С индейским кличем: "Ий-е!" она метнула в меня скруток. Я поймал, развернул: футболки. Нормальные новые футболки, размер точно мой. Можно носить и оставить здесь, своя целее будет... На каждой во всю спину гламурный квадрат: на одной шмотке бюст царицы египетской, а на второй - у, это интересно, - Дита фон Тис!
   Павлович подошёл, смотрел.
  Сказал, ткнув пальцем в майку с Дитой:
   - Не, эту, Славка, не надевай - не рискуй. Уж очень она натуральная. Как бы на тебя кто не наскочил грешным телом.
   Он прав. Не царское это дело выходить на работу с раскоряченной бабой на хребте.
  
   ...Сегодня из леса пришатался барсук и спокойно обследовал наши объедки. Он держал пакетик совсем как человек и деловито запускал внутрь ловкую лапу.
  Зверьё здесь наглое.
   Мы ехали на участок ранним утром, в тумане. Припять любит кутаться в туман при каждом удобном случае, и густое молочно-белое облако с готовностью спускается - типа, Зевс на царевну,- ложится на реку и покрывает луга. Язык плотного тумана, (а, может, его хвост или другая часть облачного тела) откинулся на сторону - и пришёлся как раз поперёк трассы. Какой-то водила, спешащий вдаль, обогнал наш бус на полной скорости. Через полминуты он успел: мы застали его с погнутым бампером. Рядом валялся лис величной с... по-моему, он был величиной с телёнка. Толстый, мощный, с нехилым хвостом. Не думал, что лисы такие большие! Или этот - акселерат среди своих? Мы втайне ждём от зоны чудес, и было бы круто увидеть выходящую из леса Годзиллу. Мы бы заарканили её кабелем.
  
   Шум в зарослях заставил всех бросить работу и оглянуться. Сквозь кусты продиралась корова.
   Мне это не понравилось. Именно в той стороне недавно скрылась Симона. Зверьё странное, беспокойное, прёт именно оттуда, куда ушла моя кукла... Ну, да, моя кукла. А что? В конце концов, я здоровый пацан, мне двадцать четыре, образование, профессия. Пора сказать себе: хватит свистком пар спускать, пора катить в будущее! Вон, рельсы рядом - только уложи!..
  
   Корова, вернее, гладкая тёлка, выдрала бока из орешника, бодро перешла поляну и затрусила прицельно: рогами прямо на меня.
  - Славка, к тебе, - ухмыльнулся Александрович. - Эх, что значит бычок! Тёлки и здесь нашли.
  - Тёлки не тётки, - буркнул я. Корове приказал:
   - Эй, животное, слиняй отсюда!
  И животное слиняло.
   Я не прикалываюсь: корова стала растекаться и бледнеть, как размытая акварель, сквозь неё секунду-другую просматривались заросли, из которых она вышла, а потом корова пропала.
  - Ого, - сказали мужики, - ты видел?
  - Нет, - ответил я. Обсуждать чудо не хотелось...
   Все сгрудились вместе, смотрели туда, где испарилась корова.
  - Это зо-на! Вернёмся - надо провериться. В смысле, всё ли с нами в норме? - аксакал Павлович с сожалением заглянул мне в лицо. Он явно выискивал среди моей молодой щетины печать смерти: скорой, как японский экспресс, и преждевременной, как беременность школьницы.
   Бригадир, оценив бобину с неразвёрнутым кабелем, или, по-нашенски, "самцом собачьим", перевёл стрелки:
  - Кобель не лает, не кусает, а в дом не пускает. Если работать не в развалку - завтра после обеда нас здесь не будет.
  - Говорил, ломая руки, балагур и баламут про бессилие науки перед тайною Бермуд... - изрёк авторитет Адам Иванович, - да плюньте! Тёлки нас уже не должны волновать. Славик пусть поволнуется, в его возрасте положено. Давайте, хлопцы, за работу.
  - Сие изрёк Адам, - вздохнул Павлович, - И быть посему. А посему бы и нет?
  
  ***
  
  Мы хорошо потрудились.
  Обед не застал нас в размышлениях о том, чего бы нам хотелось: плюрализма или севрюжины с хреном? Мы хотели севрюжины, а если нет, - то сала, редиски, пусть даже погрустневшей в трепетном ожидании, хлеба, пива, селёдочки: всего и побольше.
   Шли последние приготовления вокруг целлофановой самобранки, расстеленной на траве в тени клёна, как вдруг бодрая коза, беспонтовая коза, вылетела из леса и скоком, скоком - на целлофан! И по салу, по упаковке пресервов - острыми копытцами! Огурцы - прочь, редиска - дробью! Упаковка с селёдкой, сомлев, повисла на ноге этой козаностры и через мгновение селёдочные спинки гигантскими мокрицами заегозили в траву.
   Честно говоря, я больше всех заинтересован в селёдке, потому что сало не ем. Я так увлёкся выслеживанием сбежавших пресервов, что упустил самое главное. Нет, периферийным зрением я видел, как возмущённые дядьки ловят сволочную козу, как скотина разворачивается, прыгает, - вдруг ловкий удар копыт по мне, согбенному, - и вот я уже целую взасос селёдку, а некошеная местная флора укрывает нас с рыбонькой от нескромных взоров...
   Двадцать четыре года здесь не ходила ни нога, ни коса человека! Вы понимаете, о чём я? Всё для того, чтобы простой скромный парень мог однажды насладиться вкусом селёдки, отбитой для него козьим копытом и вывалянной в радиоактивных элементах таблицы Менделеева, которыми щедро приправлена здешняя землица. И сделать это без свидетелей.
   Когда я поднял лицо, застрявший в зубах хвощ частично скрыл следы моей пирушки. Я утёрся братом этого хвоща и вскоре вполне прилично смотрелся на фоне расстроенных мужиков. Я-то был в некотором отношении сыт. А они упустили тварь из леса - коза ушла ликующим галопом в лоно дикой природы. И блеянье оборвалось, как будто за первым кустом скотина провалилась сквозь землю, исполнив пожелание нашего Адама Ивановича.
  
  Кое-как собрав жалкие остатки уцелевшего в набеге пайка, мы перекусили.
  Я включил видеоплеер.
  Полистал.
  Когда это я успел скинуть "Фестиваль КВН в Юрмале"?
  Стал смотреть.
  Ужасное старьё, судя по записи. Я перелистнул, но изображение задержалось и молодой тогда ещё Семён Слепаков, причитая, пел незнакомое: "Симона, Симона! Девушка моей мечты! Симона, Симона! Ко..." Изображение вдруг свернулось.
  "Симона? - удивился я. Такую песню не слышал ни разу. Что он там недорыдал? Ну-ка, ну-ка, где ты, Слепаков? Спой ещё. Может, пригодится - успею козырнуть перед ней: "Песня про тебя!"
  Но запись завалилась.
  Я перебрал всю закачку раз и ещё раз... Бесполезно. Мистика...
  
  Что-то висело в воздухе, невнятное ощущение или предчувствие...
  Ветер не на шутку свежий?
  Слишком терпко пахнет трава?
  Слишком тихо?
  Нет, не то.
  Я стал нервничать: девчонки долго нет. Симона никогда не уходила на свои измерения надолго. Максимум - минут на тридцать. У неё, кажется, график. Каждый час работа минут по пятнадцать в разных направлениях от трейлера.
  
   Мы отъезжали на линию, а Симона так и не вернулась. Над этим фактом задумались и Александрович, наш бригадир, и Павлович, и Адам Иванович.
   - Слушай, Слава, - сказали мужики, посовещавшись, - шевели поршнями обратно к трейлеру, обойди лес вокруг: вдруг девчонке что... В общем, как хочешь. Мы здесь без тебя вполне.
   Я хотел!
  И потому спрыгнул и потрусил по дороге обратно на стоянку.
   И увидел, как из-за буйных зелёных вершин нехоженого леса в небе всплывает круглый дирижабль.
   "Ого! - я остановился от неожиданности, - туристов над зоной катают?"
   "PECORE" - прочёл я огромную надпись вдоль бока этого расписного чуда.
   Что бы это значило?
   Если надпись сделана по-английски, то не знаю. Чего не знаю, того не знаю, учил французский. А по-французски было бы "дурак" или "дура". Да, точно! А кто его разберёт: может, французов на экскурсию везут? Тогда как же ещё назвать это чудо проката? Естественно: дура. Круглая дура.
   "На-летай, торопись, с круглой дурой прокатись! Цезий, стронций - выбирай, ай да зона - просто рай!"
   Но вряд ли.
  Скорее всего, это английский.
  И смысл у названия вполне респект, например: "Окоём".
  
  Одна неоформленная как следует мысль, слишком парадоксальная, пронзительная, заставила замереть истуканом. Почему я в одиночестве сейчас наблюдаю дирижабль? Почему раньше никто и ничего не слышал о том, что над зоной летают дирижабли? Эта странная надпись красным на боку, и круглая форма... Кажется, я вспоминал что-то в этом роде, совсем недавно. Нет, про дирижабли я точно не думал. Но чувство не случайности того, что я сейчас наблюдаю, не покидало.
   "А ЕСЛИ ТЫ ДИНАМО, ТО, ЗНАЧИТ, КРУГЛАЯ ДУРА".
   Но ведь я просто прикалывался. Шутил. Я даже не произносил это вслух.
  Хм.
  А с тёлкой - ведь то же самое получилось: как по слову моему...
   Дирижабль гордо воспарил и замер как раз над трейлером Симоны. Гондолы у этой штуки не было. Я не разглядел ни одного намёка на присутствие людей. Неожиданно из-под брюха вырвались короткие огненно-красные очереди и с классическим автоматным треском понеслись к земле. А снизу им ответил тонкий багряный луч. Кто-то, без шума и пыли, молча, солидно прошил оболочку дирижабля насквозь. Аэрочудо явно попало в переплёт: постыдно уписалось, пролившись над поляной обильным дождичком и, больше ни на что не претендуя, уменьшилось до размеров точки и исчезло.
   Я почувствовал, что не на шутку завидую дирижаблю: всё, чего я хотел, - это уменьшиться, скрыться из виду. Участвовать в сериале "Секретные материалы" я не нанимался. И, одновременно, я жаждал сразу оказаться у трейлера. Адреналин выплёскивался из ушей, пока я бежал пару километров, отделяющих меня от стоянки.
   ...Я нашёл её за трейлером, в глубокой яме.
   Словно фарфоровая кукла тонкой работы, лежала Симона, глядя стеклянными глазами в высокое небо.
   Я с размаху запрыгнул в эту яму, огромную воронку - таких много в наших лесах со времён последней войны. Я ощупывал Симону, живую и тёплую, гладил её руки. Я заглядывал в широко распахнутые глаза. А сердце стучало так, что отдавалось в висках.
   - Симона! Что? Что с тобой?
   В янтарные её глаза постепенно возвращалась жизнь. Теперь девчонка, радость моя, внимательно и серьёзно глянула мне в лицо.
  - Где болит? - спросил я, готовый вёрсты и мили нести её навстречу спасению, а сам невольно озирался на небо, полагая, что день сюрпризов ещё в самом разгаре.
  - Я в порядке, - твёрдо сказала она, стряхнув оцепенение, и тоже окинула взглядом небо. И, с неподдельной тревогой в голосе:
  - Мои настройки?
   Она беспокоилась о своих приборах. Особенно за застрахованную дорогую штуковину.
  Она приподнялась, повернулась и, не поднимаясь с коленей, стала ощупывать каждую пядь сырой после короткого дождя земли, взрытой в короткой битве человека и дирижабля. Рытвины узкие, но рыхлые и глубокие - неимоверно! Я помогал, я шарил в рытвинах, пытаясь нащупать её датчики. Первым нашёлся присыпанный землёй дозиметр. Мы продолжали яростно копать руками песок: глубже, глубже. Симона пресекла всякие попытки искать в лесу: датчик на её глазах был вдавлен в землю где-то здесь.
   Мы одновременно дорылись до него, Симона потянула ремешок, а я...
   Кажется, я потянул тонкий древесный корень. Предательский крутой склон песчаной ямы стал обрушиваться, съезжать вниз, обнажая бок авиабомбы. Эта штука тяжким кошмаром, медленно-медленно, как во сне, подвинулась, нависла над ямой, пошатнулась раз, ещё раз. Хрупкое равновесие нарушил новый поток сухого песка, зашелестевший из-под ржавого зловещего бока. Снаряд, у которого кто-то в горящие сороковые вымолил чью-то жизнь, сполз вниз, заставив нас с Симоной откатиться в стороны. Пять центнеров металла - полтонны проточенного временем железа и два человека на дне воронки.
   Всё захолодело у меня внутри:
   - Симона, я ничего не смыслю в бомбах! Она может лежать ещё столько же лет, а может...
   - Взорваться. Ты разрядишь бомбу на себя, люди называют это судьбой,- ответила Симона и глянула на ряд цифр на своём измерителе.
   Я тоже невольно взглянул на датчик на её груди, как раз между двумя яблоками под маечкой, перепачканной в земле. Не знаю, на что способна эта её штука, но сейчас экран показывал дату: 26.04.2010. Второй ряд ядовито-зелёных электронных червей складывался в четыре цифры: 12.12.40.36. Часы, минуты, секунды и, получается, миллисекунды...
  Лишь последняя цифра в ряду медленно, как бы нехотя, поменяла своё значение.
  
   - А?? - я перевёл глаза на Симону.
   - Кто подумал обо мне: "Секс-бомба"?
   - Что?! Симона, милая, я не могу шутить, имея под боком авиабомбу! Нет, я не буду просить её подвинуться, пусть крошка лежит спокойно, лучше я сам подвинусь... Если эта штука рванёт, от нас не останется вообще ничего. А, может, железка здесь не одна?
   - Одна.
   - Значит, одна...
   Тело рефлексировало: холодело у основания волос, кожа собралась пупырышками, по спине неприятно катился пот, вымывая остатки мужества и грозясь лишить последнего - здравомыслия. Панический ужас цепкими лапами сдавил горло.
  Я тяжело сглотнул и прохрипел, не узнавая собственного голоса:
  - Уходи, Симона! Осторожно, медленно выбирайся отсюда. Когда будешь метров за двести - кликни, и я начну выбираться.
  
   (Страшно! О-о, как страшно умирать!!!)
  
   - Я останусь с тобой, Слава. Для этого и явилась. Спектральный тест подтверждал: твоё излучение совпадает с моим. Мы - две половинки и нам быть вместе.
   Принимая её, мягкую, горячую, в объятия, я сквозь слёзы успел заметить: снова на датчике поменялась только последняя, четвёртая цифра.
  "А на тебе - как на войне".
   - ...Я тебя люблю, сокровище, сладкая кошечка моя! - прошептал я ей.
   - Говори, говори, говори, - теперь можно говорить всё, что хочешь, я больше не появлюсь сладкой кошкой, Нефертити, Дитой фон Тис, куклой, круглой дурой, и по мне не будет плакать КВН, - в уголках губ Симоны подрагивала тень улыбки. - Игра закончилась! - добавила она, зелёные глаза приобрели космическую глубину.
   Я начинаю понимать всё, что сопровождало нашу встречу с самого начала.
  Из хаоса случайных как будто мелочей проступила затейливая, витиеватая графика триединого и нераздельного "было-есть-будет". Лента с кодом натянута от земли до неба, лента неуловимо медленно погружается в воды реки. Реки с названием Лета.
  Часть ленты уже в воде и теряется в непроглядной её глубине. Это прожитое прошлое. Всё, что кануло в Лету.
  Часть ленты над водой: несостоявшееся будущее.
  И только на границе воды и воздуха, узким срезом, сечением своим, лента принадлежит настоящему. Крохотная часть вечности, сечение бесконечной и протяжённой сущности - вот что такое одна человеческая жизнь.
  Орнамент ленты образован из нас обоих, мы повторяемся бесконечное число раз и под разными именами, встречаясь и расставаясь, рисуя на ленте свой неповторимый узор. В настоящем наш узор в очередной раз связан в тугой узел.
  
  - Ты играла со мною?
  - Я следовала твоим мыслеформам в мой адрес.
  
   Последняя цифра снова меняет своё значение.
  
   - Звезда-Симона!
   - Значит, звезда? Как скажешь!
   Вспышка.
  Взрывом авиабомбы разворотило землю, разметало в радиусе ста метров. Деревья,
  вырванные с корнем, лежали комлями к месту взрыва. Ударной волной покоробило трейлер: намертво переклинило дверь. Прибывшие службы не смогли попасть внутрь. Сразу был установлен и подтверждён факт трагической гибели молодого специалиста Вячеслава Чеботовича и аспирантки Симоны Чех.
   Установлен, подтверждён, зафиксирован.
  Это странно, если учесть, какой силы был взрыв.
   Бригаду электриков срочно отозвали. Они так и не увидели, прибыл ли на место трагедии кто-нибудь со стороны Симоны.
  
  
  ***
  
   Время ожидания - сорок временных единиц этого мира. Теперь мне известно, что я и Симона можем растянуть это время так долго, как захотим. Потом, если мы захотим, всё изменится. Я люблю её, а она любит меня - и близость наполняет нас обоих блаженным чувством полноты и завершенности. Две половины стали одним целым.
  - Я не хочу никаких изменений, - говорю я и мотаю головой, потому что Симона щекочет меня прядями разметавшихся лёгких волос. - Давай останемся вместе вечность.
  - Смешной! Ты сам не знаешь, что говоришь. Пока. Ты ещё в миру больше, чем здесь.
  
   Я понимаю, что она имеет в виду.
  
   Скоро я начинаю задавать вопросы.
  - Мы движемся в потоке, - отвечает Симона. - Единственное место на планете, где мы вот уже двадцать четыре года прибываем в потоке. Не встречая препятствий и ограничений.
  - Ещё бы! Взрыв на Чернобыльской в 600 раз превзошел Хиросиму по выбросу цезия-137! - бурчу я. - 250 бомб, сброшенных на Хиросиму - вот что такое взрыв четвёртого энергоблока. Но ведь мощное встречное излучение должно мешать...
   Симона снисходительна:
  - Типа мы нисходим обязательно сверху, с небес, пробиваясь против движения радиоактивных изотопов, как против течения? Всё гораздо проще, наоборот, мы движемся в потоке излучения.
   Действительно, как это я не допёр сразу?
  Они являются прямо ОТТУДА - из эпицентра.
  - Мы приходим, потому что не можем не прийти. Правильнее назвать это втягиванием. Мы идём на боль, чтобы разделить её с каждым страдающим.
  - Ты сделала это безукоризненно!
   Я целую её, мою звезду, такую лучистую, но обладающую совершенными формами красивой женщины - тела ещё принадлежат нам обоим.
   Ещё.
   Пока длится ожидание: сорок местных временных единиц.
  
   Я отматываю время назад, к отправной точке "Х".
  К причине ИХ прихода.
  К моменту взрыва на четвёртом энергоблоке Чернобыльской атомной.
   Прокручиваю, кадр за кадром, секунду за секундой, и за минутой минуту.
  
  
   26. 04.1986 года. Время 05. 15
   В дежурной группе пятеро мужчин. В защитной форме и в резиновых бахилах. Тот, кто стоит затылком ко мне, лицом к группе, распоряжается:
  - Топтунов, Нехаев, - будете открывать один регулятор. Усков с Орловым, вы
  покрепче, - на другой. Я пойду вперёд, держитесь, хлопцы, за мной, и наперёд батьки не лезьте.
  Его зовут Александр Акимов.
  Поперхнулся, кашлянул.
  Он не думает о причине странного першения в горле, - не до того сейчас, - но догадывается что случившееся необратимо и страшно, и отгоняет в закоулки сознания тревогу...
  Лестница.
  Лестница.
  Лестница.
  Отметка 27.
  Коридор.
  
  Я вижу, как светятся гибельным излучением расшатанные, дребезжащие электронные орбиты каждого атома, каждого из сонма слагающих здешние бетонные ступени, металлические перила, стены в коридорах. Как по переходам поспешно движутся люди; как человеческие тела, полные свежей крови, полные жизни, приобретают такое же смертоносное сияние.
  
  Акимов махнул рукой в левую сторону.
  Впереди ухает пар.
  Откуда пар?
  Ничего не видно. На всех один шахтёрский фонарь.
  "Так. Орлова и Ускова поставил к регулятору, теперь развести остальных" - итожит Акимов.
   - Ребята, фонарь не оставлю, - предупреждает он.
   - Забирай, - отвечают ему. - Вам фонарь нужнее. А нам дырку разворотило в самый раз - с видом на рассвет.
   Это говорит гренадёрского роста красавец Орлов.
  
   Пол залит водой, сверху хлещет вода.
   Работа без перерыва: один крутит штурвал, другой отдыхает. Первые признаки расхода воды. Лёгкое шипение в регуляторе переходит в шум.
   Наконец, вода пошла.
   Аркадий Усков морщится. Левый бахил промок: видать, где-то зацепил и порвал маленько...
   Они возвращаются молча.
  Очевидное так страшно, что каждый боится произнести это вслух.
  В постовой, где сидит обычно весь командный состав РЦ -1, сняли с себя "лепесток".
  Аркадий потянулся за сигаретой. Закурил. Две затяжки - и тошнота подступила к горлу. Он едва успел дойти за остальными в санпропускник: мыться и переодеваться уже не мог, его прорвало и теперь выворачивает каждые четыре минуты, раздирая горло, оставляя на губах мерзко-кислый вкус желудочного сока. В перерывах между спазмами, пытаясь надышаться, с глазами, красными от лопнувших от напряжения сосудов, Усков видит, как Орлов захлопывает и швыряет за шкафчик примелькавшийся журнал.
   - "Гражданская оборона". Понятно. - Усков вытирает мокрый лоб, - Ну, что ты там вычитал?
  - Ничего хорошего, пошли сдаваться в медпункт.
  - Что там написано?!!
   У Орлова глаза Христа, идущего на казнь.
  Он обводит ребят этими глазами и выдавливает:
   - Аркаша, рвота - это лучевая болезнь. Уже.
   Рот у Орлова предательски кривится:
   - Мы поймали дозу более 100 бэр. Годовая норма - 5. Идём. Наша смена, похоже, закончилась.
  
   Дублёр СИУРа Виктор Поздняков* и Саша Ювченко пытаются прорваться в разрушенный центральный зал четвёртого блока. Виктор светит из-за развалин фонарём туда: внутрь, на груды развороченного бетона и арматуры.
  
   "Я смотрю на тебя, папка. Видел только на фото, а теперь довелось, - вот так, на живого смотрю. Этих нескольких секунд тебе хватило, чтобы получить чудовищные ожоги. Через три недели тебя не станет.
   А мама носит меня. И врачи уговаривают её, молоденькую, хорошенькую девчонку с соболиными бровями, на шестом месяце беременности избавиться от ребёнка...
   Она рискнула и послала всех врачей.
   Я - единственное, что оставил ты ей.
   Она родит меня и никогда не пожалеет об этом, слышишь, папка!
  Никогда!
  Мама не раз вспоминала, что летом восемьдесят шестого листва и травы вымахали невиданных размеров. Теперь и я это знаю. Я вижу листья каштанов величиной с зонт, в скорби роняющие капли ночной росы, пропитанной стронцием... И я не подкачал, я вырос, папка: рост сто девяносто, разряд по лёгкой атлетике, диплом универа. Голубые глаза и ёжик пепельных волос, как у тебя.
   И нам, папка, теперь быть вместе.
   Что это я? Почему только нам? Иван Шавей, Саша Нехаев, Толя Ситников, Толя Кургуз, Юра Трегуб... Нас много, имя нам - легион! Мы - реальная сила! И на полшага перед нами идут те, кто прибыл в потоке. Втянут на боль, как сказала Симона. Идут, блестя радужными крыльями.
   Ерунда!
   Я вижу Их так же ясно, как любого из моего эгрегора. Это не крылья, это фазы неуловимо-стремительного движения Лучезарных, успевающих везде и сразу.
   Они участвуют в нашей нелёгкой судьбе. Каждое наше возвращение в эгрегор отмечено и украшено их приходом. Лучезарные, как никто другой, способны смягчить горечь ухода из жизни. Лучезарные исполняют сокровенное, таящееся на дне души каждого".
  
   - И почему меня притянуло к тебе? - Симона отводит назад волосы вечным и пленительным жестом прихорашивающейся женщины.
  Оборачивается, янтарные глаза её ласково сияют.
   Я отвечаю, потому что теперь знаю ответ. Знаю пружины, запускающие механизм случайных совпадений и этих волшебных встреч:
  - Ты пришла, чтобы исполнить моё сокровенное желание. Я мечтал о счастье с женщиной. А осуществить не успел. И ещё ты со мной, потому что я немного - раздолбай, и много - приколист, а ты заводишься от моих шуток. Действительность склонна отвечать нашим желаниям. Даже если исполнять желания приходится ангелам.
   Я глажу волосы Симоны.
   Истекает срок ожидания: сорок временных единиц этого мира.
  Время славно послужило нам.
  - Мне пора, Симона. Эгрегор ждёт своего бойца. Мне пора снова родиться, чтобы в урочный час умереть, закоротив опасность на себя. Мой долг спасать других.
  - Нам пора! - отвечает Симона.
   Конечно: ведь наши спектры совпадают.
  
  *В рассказе использованы материалы дневника старшего инженера по эксплуатации реакторного цеха цеха номер 1 Аркадия Ускова. Все приведённые фамилии и имена ликвидаторов аварии на Чернобыльской атомной электростанции - настоящие. Имя прототипа В. Позднякова - Виктор Проскуряков.
  Мы склоняем головы перед подвигом Вашим!
  
  
  
  
  
   Эссенция знания
  
  
  
  Я собирала их в течение нескольких лет.
  Это был труд, похожий на нечто совсем другое, на свою противоположность - праздность.
  Мне писали, я отвечала, и наоборот.
  Серьёзный литературный сайт - место, где общаются люди с интеллектом выше среднего. Я не преувеличиваю, здесь многие незаурядны. Мне льстило то, что и я, похоже, интересна своим адресатам.
   Приходилось участвовать в литературных конкурсах, иначе общение не обладает таким охватом личностей разных и, что было самым важным для меня - живущих в разных местах планеты.
   Преследуя свои тайные цели, я столкнулась с проблемой, которая для большинства завсегдатаев сайта и не проблема вовсе: собеседники-клоны. У человека может быть множество причин прятаться под ником. Но мне важно было знать совершенно точно, откуда мой адресат, на которого я трачу время и душевную энергию. Один умудрился надолго занять меня, да так плотно, что я спохватилась только тогда, когда он снял маску аватара, сказал, что отправляется в путешествие и внезапно исчез, перечеркнув мои планы. А ведь этот человек мог сработать на мою идею за двоих а, может, и за четверых...
  
   Прошло два года; я стала уставать от сверхактивного общения. Конкурсные гонки, пусть и литературные, изматывают, как и любые другие гонки. Мне везло так, как везёт только новичку, зашедшему в игорный зал не за выигрышем, но просто из любопытства: я побеждала, а потому выкладывала свои тексты в новые конкурсы, и снова соперничала, и снова побеждала...
   Выкладывать было что: до того, как пришла мысль заняться поиском универсального носителя информации, я некоторое время занималась историй и краеведением. Хобби вылилось в литературное творчество, нужно же было куда-то выплёскивать всё, что застряло с тех пор в голове, будоража и переполняя сознание.
  Именно конкурсы дарили новые знакомства, скреплённые уважением.
  Я старательно обслуживала чужой интерес: вежливость, интеллектуальные беседы, экспромты, заигрывания, переходящие в откровенный флирт - я перепробовала всё; цель звала, манила, заставляла не останавливаться. Работа близилась к концу, нити собраны в руках и я осторожно перешла к финалу.
  Мне удалось то, что удалось бы не каждому. Адресаты из бывшей империи - от Сахалина до Латвии, плюс русскоязычная эмиграция - людей разбросало по всем
  континентам, - откликнулись на моё чудачество. Каждый прислал мне лист растения.
  
   До этого я долго обдумывала, как обеспечить чистоту эксперимента и получить от моих собеседников нужную мне природную воду - безупречный носитель инфо. Человеческий фактор должен быть исключён: капля бутилированной воды уничтожит весь эксперимент. Растение же не соврёт. Да, вода нужна была мне именно как вещество, несущее энергетику места, - неповторимую, как отпечатки пальцев, индивидуальную, как пятна на шкуре жирафа. Вода, сохраняющая всё, когда-либо проявившееся в области духа, материи, разума. Вода, хранящая память места и опыт поколений...
   Извлекать воду из растений для колдовской эссенции я научилась в совершенстве, я терпеливо проделывала опыт много раз, упражняясь с местными растениями. Я как следует готовилась к последнему, настоящему эксперименту.
  
   ...Полуистлевшая тетрадь досталась мне случайно, на груде мусора на месте обрушившейся стены, из-за которой перекрыли узкую улочку в центре Гродно. Тетрадь, присыпанная пылью и битым кирпичом, лежала, сухая, нереально старая, выставив на свет надорванный край коричневой сафьяновой обложки, - наклонись, возьми, быстро закинь в сумку, - находка невелика, чуть больше блокнота. Сквозь корешок обложки протянут витой шнур, на нём подвешен мутного цвета пузырёк. Крохотный. Бонус. Находка как будто ждала именно меня.
  Когда сотни людей по всей Европе веками занимались алхимией, один из них обязательно оставит после себя нечто особенное. Полуистлевшие строчки, россыпь неровного бисера букв на жёлтой бумаге, скупые и точные слова - невозможно было усомниться. Я так часто повторяла тайные указания, что теперь помню их наизусть, от начала и до конца. И у меня получилось всё, что доверил тетради хозяин колбы. Старое мутное стекло получило Влагу Мира - семижды семь капель со всех континентов и восемь местных рос. За последними я кружила по окрестностям с компасом в руках: роса с Восхода, роса с Заката, с Полдня, Полночи, и ещё четыре рассветные слезы были собраны в направлении четвертных компасных румбов.
  
  
   В одиночку за два года я собрала с мира по капле. Не знаю, что предпринял ты, незнакомый мудрец, чтобы совершить это. Возможно, тебе пришлось посвятить этому всю жизнь. Может, ты умер, так и не наполнив склянку...
  
   Серебряным ногтем с благоговейным трепетом обвожу крохотный пузырёк. Ноготь мелко постукивает по стеклу.
  Волнуюсь?
  Немного, самую малость.
  
  Опускаю кристалл так, чтобы он коснулся поверхности жидкости в пузырьке.
  Произношу Слова.
  Выжидаю несколько секунд, пока меняется структура содержимого, запертого в бледно-жёлтом, почти непрозрачном, стекле. Выпиваю жидкость...
  
   Ничего не произошло.
  
   Что ж, я готова и к этому. Почему же я плачу? Да, надо выплакать эту дурацкую
  воду, и пройдёт...
  
   ...Ночная улица до самых крыш полна беспокойным ветром, цепляющим за старые жестяные подоконники, скудно освещена оранжевым светом. Огни фонарей, дрожа,
  отражаются в мокрых полосах вдоль бордюров. Мигая сиреной, мчится авто "Скорой", виляет дворами и сворачивает к знакомому до мелочей подъезду с истёртыми, исшарканными за многие десятилетия высокими ступеньками. Мимо почтовых ящиков с покосившимися дверцами, тяжело опираясь на перила непривычно крутой лестницы поднимаются люди в синей форме. Они приехали на скорой, они идут в дверь, на пороге которой их ждёт заплаканная сестра. Пришла навестить меня... То, к чему она пришла, послужившая мне оболочка, лежит посреди комнаты ничком. Левая рука - к голове, словно стремилась поправить сбившуюся заколку, не удержавшую тяжесть собранных на затылке каштановых волос. Из правой ладони выкатился и затаился за ножкой стола мутно-жёлтый пузырёк. Не хочу оставаться здесь, я знаю, что будет дальше.
  
   Я вижу, как в винном погребке в сердце Альп посетители выбирают в гардеробе шляпы, чтобы им разрешили войти. Кабачку четыреста лет, он имеет полное право обзавестись своими традициями.
  Я знаю, что при проектировании адронного коллайдера допущена существенная ошибка.
  И ещё меня недолго занимает тот факт, что теория струн в физике однозначно не может получить подтверждение.
  
   ...Мексиканский залив подо мной. Для этой стороны планеты из океана восходит солнце: далёкие берега встречают утро нового дня.
   Далёкие? Хм!.. Какое спорное понятие - далёкие...
  С каплей росы скольжу по вогнутой поверхности пальмового листа на набережной Сиднея.
  Мне дано знать, куда падает сейчас каждый из модулей отслужившего спутника связи. Мне дано наслаждаться безупречным инженерным решением конструкции небоскрёба в Дубаи, - это ли не есть высшая радость?
  
  
   Я думаю о том, что всемирная сеть - не самая совершенная информационная система.
   Думаю?
   Архаизм.
   Мне не нужно думать.
   Я ЕСМЬ АБСОЛЮТНОЕ ЗНАНИЕ.
  
  
  
  
  
   Бублик на алтарь науки
  
  
  
  - Знаешь, Ллойя, что самое странное в нашей последней находке?
  - Что? - ответила Ллойя, жена профессора Умма, накладывая своему драгоценному полный куб хорошо подмоченных, аппетитно пахнущих белковых гранул.
   - А то, что в этом сверхплотном бублике отчётливо различаются отдельные слои,
  тончайшие, толщиной не превышающие частицу, из которых состоит бублик. Между слоями не обнаружено ни электронной, ни какой-либо другой границы. И, однако, это именно слои, и с очень необычными характеристиками.
   - В чём же странность? - Ллойя обожала учёные беседы, и потому немедленно присела напротив Умма, подпёрла голову третьей рукой и сомкнула пропирсингованные перепонки ушей так, что получился один большой веер, нимбом вставший над её головой, - приготовилась слушать.
   Умм помедлил: предстояло объяснить самке черезвычайно сложную вещь.
   Наконец, он придумал, как выразить краткими, но ёмкими бульками то, что с недавнего времени волновало весь учёный пруд.
  Он положил на стол четыре листа бумаги, один на другой. Подвигал верхним листом:
   - Верхний слой бублика, - сказал он, - необычайно подвижный. Частицы в нём снуют туда-сюда, они беспокойны и часто оказываются там, где их совершенно не ждёшь. Их движение можно назвать броуновским, модное словечко, такой термин используют двурукие куцые учёные Земли. И все эти пустые и бессмысленные передвижения, заметь, происходят только в границах одного-единственного верхнего слоя.
   Потом Умм снял верхний лист и показал на второй, лежащий на столе:
  - Второй слой совершенно другой: у его частиц мы наблюдаем периоды двигательной активности и покоя. Знаешь, нам даже удалось составить график их активности. Правда, ритм несколько раз менялся, но каждый новый период всё равно полон внутренней логики и системности. Возможно, в этом слое мы наблюдаем цикличность каких-то физических процессов.
  Третий слой - и снова сюрприз. Фазы движения частиц-3 самые разнообразные, у них существуют виды и подвиды: есть те, которые скапливаются и вибрируют вместе, есть стремительные потоки, есть завихрения вокруг общего центра. А отдельные частицы, похоже, обладают неограниченной свободой перемещения: мы наблюдали их по всей поверхности бублика.
   - И сколько всего слоёв вы насчитали? - спросила Ллойя. Она проводила глазами три листа, которые послужили наглядным пособием, а потом Умм свернул их в кулёчки и принялся с аппетитом черпать сочные гранулы. Лллойя отличная стряпуха.
   Супруг ответил:
   - Подозреваю, что их дофигань, и земляне такого же мнения, они называют это количество "миллионы". Но, дорогая, уже в четвёртом слое частицы проявляют слабую активность, а в пятом лишь совсем недавно удалось зафиксировать редкие незначительные перемещения. Все глубокие слои неинтересны и абсолютно похожи: мёртвая порода. Если бы не странные характеристики плёнки верхних слоёв, мы бы приняли этот бублик за минерал неизвестного состава и происхождения. Что ты про всё это думаешь?
   - Умм, дорогой, - отвечала ему жена, - а вашим частицам не случалось оказываться в другом, не своем, слое?
   - Очень даже случалось, особенно частицам с третьего уровня: они активно проникают в верхние слои и изредка опускаются ненадолго в четвёртый. Частицы-4 слегка внедряются в третий слой. Но ни одна подвижная частица не замечена в пятом и более глубоких слоях. А сегодня мы наблюдали, как сверху на бублике добавился ещё один новый слой, и частицы-2 стали частицами-3, и так далее...
   - Ах, какая прелесть, - воскликнула Ллойя, хлопнув ушами и всеми руками, - у них родились детки! - И она многозначительно посмотрела на супруга и даже шевельнула чипуккой.
  - У них - это ты о ком? - насторожился Умм, не без оснований подозревая Ллойю в желании столкнуть его с темы научного разговора на более приземлённую.
  - У жителей бублика дети повзрослели и родили горластых и неугомонных малюток, а вчерашние малыши пошли в школу...
   Умм потерял окрас, из его хоботка обратно в куб вывалился ужин.
   Он задумчиво произнёс:
  - Движение исключительно в одной плоскости - так проявляет себя двухмерность... Плоское пространство, замкнутое на себе самом?! Бублик - не бублик... Вдруг это целый мир?! Слой за слоем он прирастает и увеличивается своими же обитателями, возможно, даже разумными...
  - Конечно, разумными, - подхватила Ллойя. - Самый молодой слой - это малыши. Беспокойные и подвижные. Второй слой - школьники. Они то учатся, то развлекаются: их жизнь организовали взрослые.
  - Третий слой - сами взрослые, поколение активных, занятых в разных сферах и свободных в своих передвижениях Четвёртый слой - медлительные старики... - задумчиво протянул Умм. - Жизнь в верхних слоях действительно напоминает разновозрастное общество!
   ...Ллойя, мы только что распилили бублик, - прошептал он, в сильном волнении обкусывая перепонки между пальцами и не решаясь посмотреть на жену, - одну половину отдали учёным Земли, вторую оставили в лаборатории...
  
  ***
  
  - Мужайтесь, Рырыхырыане! Половина мира и с ней половина священных могил предков сгинула в чудовищном катаклизме. Но не погибла цивилизация! Эоны лет восстанавливал наш народ места кровавых сколов, - след пожирателя-Дьятло, стремящегося исказить совершенную торообразную форму Вселенной! И теперь миссия всех следующих поколений: возродить Предвечный Великий Тор!
  
  
  
  
  
  
  
   Решение Задачи Века
  
  
  
  Он познакомился с Майей через день после того, как поместил на математическом интернет-форуме решение Задачи Века. Повод для знакомства был настолько незначительный, что вспомнить его так и не удалось. Узкий круг знакомых Григория Эльмана пополнился на одного человека, вот и всё. Изредка во время одиноких прогулок ему случалось встретить Майю и, как ни странно, находились общие темы для бесед.
  
   Осенним днём он заметил её в сквере возле филармонии. Точнее, разглядел не девушку в сером мешковатом пальто, с небрежно закрученным вокруг шеи куском нежно-зелёного шёлка, - но некий символ, заключённый в этом силуэте, считываемый подсознанием как "знакомая, с которой получается общаться".
   Григорий догнал её и пошёл рядом.
   Молчание не тяготило.
   Молчание, - спутник ментального затишья, - звучало финальной мелодией из филармонического концерта.
  Это было "Болеро" Равеля.
   Эту вещь Эльман любил.
  Ритм постепенно, гораздо медленнее, чем ожидалось, ускорялся, мелодия нарастала: так работает мысль в поисках правильного решения, - не спеша, словно наощупь, затем увереннее и, наконец, в полную силу.
  "Болеро" подобен аромату пряностей, но аромату лёгкому, едва уловимому, сдержанному, как и сама эта музыка - скрытная, страстная и одновременно рассудочная и контролируемая.
  
   В воздухе разливалась нега тёплого октябрьского вечера.
  Потерявшие листву верхушки деревьев чётко рисовались на фоне пронзительно-синего неба с высокими пуфами белоснежных облаков. День был хорош.
  
   Майя, чьё непритязательное синтепоновое пальто едва слышно шуршало при каждом шаге, заговорила первой:
   - Вот что мне хотелось бы узнать у вас, профессионального математика, - произнесла она, в задумчивости растягивая паузы между словами:
   - Представим: математическая задача решена. Она обрела завершенную форму. Она из мира идей и не относится к предметному миру, ведь так? Тогда определимся: задача - это привычное ЧТО, или она - НЕКТО? Персона?
   Эльман замедлил шаг.
  Его сейчас занимала теория случайных чисел, но не настолько, чтобы не слышать, о чём фантазирует спутница.
  Он оторвал сосредоточенный взгляд от дорожки с намётами золотой листвы.
   Майя поняла: он ждет продолжения.
  Развернулась, чтобы видеть лицо Григория:
  - Допустим, я Задача Эльмана, воплотившаяся в человека. Персона. - заявила она. - Итак, задача благодаря вам обрела жизнь. Она просто обязана сказать: "Спасибо, Творец Эльман!"
   - Кто я? - буркнул математик.
   - Творец. Создатель новой сущности, то есть, меня, Решенной Задачи. А для мира идей, который чаще называют Антивселенная, вы - Посредник.
   - И что мы знаем об Антивселенной? - по инерции поинтересовался Григорий, впрочем, не ожидая услышать что-то действительно стоящее.
   Майя боролась с игривым лёгким шарфом, ловившим ветер и пытавшимся закрыть ей лицо:
  - Это область сверхсветовых скоростей, обычных для анти-вещества, - ответила она, закрутив шёлковый отрез вокруг шеи ещё раз:
  - В Антивселенной стабильность вещества и всех объектов возможна лишь при условии их разгона до невиданных значений. А снижение скорости, наоборот, противоестественно для сущностей Антивселенной.
  - Подозреваю, что объекты вашей Антивселенной исчезнут для своего мира сразу, как только их скорость снизится до скорости света, - впервые посмотрел на неё Эльман.
   - Исчезнут, да.
   Майя кивнула.
  Некрасивое лицо разрумянилось, глаза под стеклами очков засияли.
  - Исчезнут, потому что перейдут из состояния "анти" в физическое вещество. Смерть в Антивселенной - это порция нового вещества-энергии в этой Вселенной.
  
   Эльману её лепет показался занятным.
  Он подумал, что тему неплохо бы обсудить в деталях с коллегой Максом.
  Уточнил:
  - То, что сгинуло там, на самом деле появилось здесь. И наоборот. Верно?
  - Конечно!
   Его собеседница зашагала, переступая через каждую вторую плитку.
  Так делал Гриша в детстве: он тоже любил считать шаги.
  
   Она дошла до скамейки, подхватила застрявший меж сиденьем и спинкой большой кленовый лист, вернулась и, поравнявшись с Эльманом, произнесла:
  - Гении делают возможным переход между двумя мирами. И не говорите, что антивещество при этом всегда должно аннигилировать.
   Часть антивещества, ответственная за сохранение информации, остаётся и существует в этой Вселенной: в виде идей. И благодаря таким, как вы, Григорий, идеи со временем становятся материальными. Некоторые даже живут.
  
   Эльман поразмышлял над услышанным.
  В эксцентричной выдумке явно прослеживалась какая-то своя, внутренняя, логика. Зачем она это сказала? Почему она говорит это ему?
   На санскрите имя Майя значит "иллюзия".
   Но эта - не иллюзия. Слишком деятельная.
  Скорее, Логос.
  Глас...
  
   Он привык мысленно строить разнообразные диалоги перед тем, как сосредоточиться на какой-то проблеме. Рядом с ней - практически то же самое... Только поток сознания подкрепляется ещё зрительными и звуковыми ощущениями. И, пожалуй, обонянием: едва различимый запах муската и цветочного-непонятно-чего, вплетавшийся в мелодию "Болеро" - оказывается, её аромат.
   Ну, что же.
   Логос в виде девушки с шелковым шарфом на шее, летящим от малейшего дуновения ветра.
  Не отвлекает.
  Пусть.
  
   Словно в продолжение его мыслей Майя полюбопытствовала:
  - Если бы ваша Задача выбирала себе внешность для земного существования, то какую ей лучше было выбрать?
   - Гм, - кашлянул Эльман, отважившись подыграть из вежливости, - на роль Задачи...- он сделал над собой усилие, шевельнул кадыком, - ... вы подходите.
   - Так и должно быть, - кивнула Майя, словно не замечая нелепой надуманности их разговора, или, скорее всего, с придурковатой честностью отличницы старательно исполняя выбранную роль, - ведь вы родили меня в смысле гораздо большем, чем принято вкладывать в это слово.
   - Тогда породил, - уточнил Эльман.
   - Вы необыкновенный, - выдала она без перехода.
   - Исключим, что вы хотите чего-то от меня, - грубовато съязвил Григорий, рассеянно помахивая огромным кленовым листом, который Майя успела всучить ему. Совсем некстати вспомнил свои кустистые брови и нахмурился:
   - Необыкновенный... Поясните?
   - Блестящий разум! Звезда! - в её голосе была убежденность.
   - Мы говорим метафорами?
   - Думаете, метафоры недостойны того, чтобы их обсуждать?
   - Я математик. Был бы поэт - да. Но я не люблю поэзию.
   - Человеческая речь не информативна, а музыкальна, так вы думаете? - усмехнулась Майя. Забрала из пальцев Григория кленовый лист акварельной расцветки. Подняла и стала смотреть сквозь пятипалые прожилки на низкое солнце.
   Эльмана озадачило восхищенное выражение на её лице: как будто девушке никогда раньше не приходилось рассматривать лист на просвет.
   - Человеческая речь... - сказал он, оторвавшись от подглядывания за собеседницей и возвращая дисциплинированный ум к теме разговора, - человеческая речь иногда как птичий щебет. Люблю факты. Предпочитаю общение с математиками. Математики - немногие из тех, кто знает, о чём говорит. И то не всегда...
  
  
   Майя заторопилась.
  Да, ведь она предупреждала его в начале прогулки, что пробудет недолго, и теперь просто напомнила. Троллейбус увез её в сторону Васильевского.
  
  ***
  
   Григорий не задумывался о том, что его отказ от премии в миллион долларов, назначенной институтом Клэя за решение Задачи Века, станет сенсацией.
  Ещё в начале лета, когда математиков мира возмутила скандальная попытка китайских учёных втереться между Эльманом и его открытием, Гриша сделал вывод, что большая наука и большие деньги - вещи несовместимые. Отказываться от своих решений он не умел. Теперь был на взводе: доставали журналисты. Телефон пришлось отключить. Ночевал порой у Макса, чтобы не идти домой, где его караулили бесцеремонные до омерзения люди с микрофонами и камерами.
  
  
   Снова случайно, как всегда, он встретил Майю.
   Но теперь подозрительно подумал, что неспроста. По крайней мере, Эльману так показалось после месяца нервотрёпки с прессой, объявившей его "мастером самопиара" и "гением, накрутившим свой рейтинг учёного с помощью скандала". Поговаривали даже, что американцы заранее купили у Эльмана его отказ от премии - чтобы привлечь интерес мировой общественности к математике и стоящим перед этой наукой задачам.
  
  - Вы помните наш последний разговор? - спросила Майя, возвращая память Григория в беспечный день золотого октября.
   Насупившийся Эльман настороженно молчал.
   Но накопившееся раздражение в присутствии этой девушки постепенно таяло.
  
   Майя раскрыла изящный белый лэптоп и настояла, чтобы Эльман прочёл её электронку, датированную днём, когда он сообщил о решении Задачи Века. Эту дату Григорий помнил прекрасно, как помнил все цифры, сопровождавшие его по жизни. Её короткая пометка удивила. "О решении гипотезы Пуанкаре заявил Григорий Эльман из С.-Петербурга. Как долго я ждала! Для меня жизненно важно то, что он искренний человек и бескорыстный учёный. Фонду Клэя задача ничего не будет стоить".
   Эльман испытал смешанное чувство человека, которому заглянули в душу без его на это согласия:
  - Вы знали, что я откажусь от премии?
  - "...я мчалась при этом сверх скорости света, и вот наказанье за это: я вновь у родного подъезда, задолго, увы, до отъезда!" - Майя улыбалась. - Мне не надо объяснять вам, Григорий, что если двигаться быстрее скорости света, то можно видеть всё вдоль шкалы времени в обе стороны?
   "Спряталась за лимерик Хокинса? Умно! Не хочет выходить из роли", - уверился Эльман и решил пойти напролом:
  - Всех математиков преследуют их Задачи? - резко сказал он.
   Похоже, она не обиделась:
  - Не всех, редких. Архимед породил Эврику, Ньютон - Арабеллу...
  - Не слышал об Арабелле.
   Майя пожала плечами. Негромко, но веско, выдала:
  - Обмены веществом с Антивселенной, которую на самом деле правильно называть областью Идей, случались не раз. На Земле со времен Атлантов жили великие умы: Нигрусумпаткиолавар, Ра, потом Ли-Ши, Коатль, Ормузд, Асуры. И они воплощали знание в жизнь во всех смыслах этой фразы. Знаете, Григорий, что общего у вас с этими мудрецами? Вы не являетесь проводником для двух основных, но самых грубых земных энергий: сексуальной и финансовой. Поэтому вы не совсем человек. Извините, я не так выразилась. Вы - не просто человек. Вы - космическая величина. И это не метафора.
   Эльмана выбила изобретательность, с которой эта особа втирается к нему в мозги, льёт елей и курит фимиам самолюбию учёного.
   - При чем тут лесть? - девушка явно хорошо чувствовала его и позволила себе укоризну во взгляде:
   - Это же так просто. Оплаченное всегда переходит в разряд вещественных предметов. Задача, за решение которой человек получил деньги, - даже если это веха в науке, - навсегда останется просто задачей из ряда многих. А одушевление требует более тонких энергий. У вас они нашлись. Для меня. И я существую, я - живу! Спасибо!
  
   С этим надо что-то делать. Её надо остановить. Эта женщина явно вообразила для себя какую-то особую роль.
   Эльман резко повернул голову: перехватить взгляд собеседницы.
  
   Метаморфоза совершилась мгновенно.
  
   Он увидел, как микронно-узкая ярчайшая игла, вращаясь вокруг оси, устремилась от него точно вверх, прошила Вселенную, и, вырвавшись за её пределы, вспыхнула плазменным костром, излучая потоки ионизированного газа вовне и сделавшись чёрной дырой для прежнего своего мира.
  Привычная Вселенная оказалась областью вязкого, застывающего времени, в котором медленно-медленно вершились события. Из-за медлительности всё происходящее выглядело несущественным. Он вдруг понял особое предназначение земного человечества: в этой части пространства, до немыслимого предела, до отказа, забитого индивидуальными рождениями и смертями, восхождениями, взлётами и падениями, события были, по космическим меркам, скоротечны, и потому мгновенно просматривались от начала к концу, и в обратном порядке. Назидательный наглядный учебник эволюции. Не так с другими мирами, - там на отслеживание иной жизни уходило несравнимо больше драгоценного времени...
  
   "Звезда Эльмана! - произнёс Логос голосом Майи. - Новый канал между Вселенными. Человек, отныне дом твой - в обоих мирах!"
  
   ...Григорий Эльман поёжился на холодном ветру, глубже надвинул лыжную шапочку. На заметаемой ранним снегом остановке он остался один: трамвай только что тронулся с места, за мутным запотевшим стеклом мелькнул профиль Майи.
  Сознание работало чётко. Топографические пространственные модели всех уровней подтверждались изящными математическими решениями. Эльман попробовал сосредоточиться на задачах, которые не поддавались раньше, и понял: ничего неразгаданного просто не осталось.
  Здесь не осталось.
   Но есть возможность многое успеть ТАМ, и стоит попробовать!..
  
  
  
  
  
  
  
  
   На еловой ветке
  
  
  
  
  
   Участковый Лещинский закончил осмотр старого особняка, неприметного с центральной аллеи, опустился на казённый стул и в сотый раз оглядывал интерьер главного отдела. Почти всё место по периметру занимали герметичные корпуса оборудования, столы, оргтехника и прозрачные табло. Здесь ещё вчера размеренно работали странные люди: все, без исключения, в очках, и с лицами, горящими исследовательским фанатизмом. Странные люди были научными сотрудниками Института физических исследований. Вернее, как следовало понимать из их объяснений, группой узких специалистов, занятых изучением такой же узкой проблемы. Попытка выяснить, в чём их проблема, удалась лишь отчасти. Всё, что оставил для себя Лещинский, складывалось в короткую, но ёмкую фразу: "Занимаются непонятной хренью за казённый счёт".
  
   Участковый снова перечитал список. Восемь фамилий учёных не говорили ни о чём. Кроме Ф.И.О. список дополняли перечисления научной степени каждого, стажа работы, половой принадлежности и прочей важной ерунды.
  
  
   - Когда вы заметили, что исчез руководитель группы Валерий Валерьевич Охлупин? - Лещинский терпеливо задавал этот вопрос каждому в беседе тет-а-тет и протоколировал ответы. Выяснилось, что пропажу заметили все сотрудники, и почти одновременно.
  
   Пристрастные расспросы дела не прояснили.
  
   Сотрудница Розанова в возрасте ягодки старательно, но неумело кокетничала с Лещинским и изо всех сил оправдывала своё прозвище донны Розы.
   - Я не слежу за нашими мужчинами, - прокуренным голосом произнесла она и многозначительно хлопнула густо накрашенными ресницами. Ресницы оставили штрих-код туши на толстых стёклах очков.
  
   Пенсионерка Люльева подробно описала свои нешуточные хлопоты во время вечеринки. По случаю её выхода на пенсию стол был накрыт по-домашнему и, что бывает редко, с закуской в этот раз напряжёнки не было.
  Но Люльева меньше всего годилась в свидетели. Смешивание салатов и разогрев фаршированных куриных ножек заняли всё её внимание. Она чуть не запутала следствие, потому что умудрилась не заметить, как выходил из-за стола и надолго исчезал Подобед - красноносый доцент, лохматый, как Энштейн.
   Подобед явился в дырявом свитере под лабораторным халатом, который зачем-то накинул для беседы со следователем. Лещинский решил, что время и моль сотворили ажур на свитере Подобеда не только спереди, но ещё больше - на спине.
   Следующим был молодой и темпераментный аспирант Зубрицкий.
   Начал аспирант издалека, но с первых его слов у Лещинского, записывавшего показания, стала предательски дрожать рука.
  - Вы знаете, - заговорил Зубрицкий, с неподражаемой интонацией налегая на "вы" и все ударные слоги, - вся, повейте, вся ябота в гъуппе легла на меня одного. Говойю вам: пъофессог только задаёт напъяйвление, я хватаю пъёблему за гойло, я тужусь! Сгань господняя - и так каждый день! Что вы думаете? Я мог бы спокойно найти подъяботку на стогоне: как некотогые... Мог бы пъодавать пъесы... пъесегвы... пъезегвы... гондоны пъодавать - вот! Двое наших академиков, по слухам, владеют киосками на тейгитогии Академгогодка, это же Клондайк! Кгизис науки - вот, налицо! - при этом Зубрицкий хлопнул по согнутой в локте руке.
   Участковому показалось: жест не совсем в тему, но, учитывая молодость и рабочий задор аспиранта...
  - Где вы были, когда исчез Валерий Валерьевич Охлупин?
  - Я в фойе обсуждал пъёблему объятных вектогов с младшим научным сотъютником Еленой.. э-э... Пайхуйтьевной.
  - Парфутьевной? - подсказал Лещинский, заглянув в список.
  - Да! - сказал, как отрубил аспирант. Он расхотел исповедоваться и демонстративно отвернулся, скрестив руки на широкой и, вероятно, горячей, груди.
   Пришлось тащить из него клещами признание, что "объятные векторы", точнее, обратные векторы недвусмысленно обозначили путь Леночке и Артику Зубрицкому в лабораторию номер один, - напротив кабинета, в котором происходила если не самая весёлая, то, по крайней мере, изобильная пирушка.
   За Зубрицким, не сразу и в муках, залившись предательским румянцем, факт их встречи подтвердила суховатая Леночка Парфутьевна. У неё были холодные зелёные глаза змеи, привыкшей разве что перед ужином снисходить до краткого общения с бандерлогами.
   От Лещинского не ускользнуло то, что интимное признание стоило её гордыне немалых усилий. Говоря проще, сейчас Леночка с трудом сдерживала ярость. Капитан решил, что пропажа руководителя проекта Охлупина - не их рук дело. Ещё утром он заметил за радиатором в лаборатории использованный презерватив и шлейку от бюстгальтера со сломанным крючком.
  
   Оставались двое подозреваемых: Сергей Аркадьевич Майданников и таинственный Филон. При упоминании о последнем в глазах физиков начинали играть непонятно откуда взявшиеся блики, даже тогда, когда человек не смотрел на увешанную новогодними прикрасами ёлку.
  
   Где-то, чертыхаясь, мчался сквозь метель в сторону Академгородка Майданников, поднятый с постели телефонным звонком. А местный неформальный авторитет Филон был мертвецки пьян и лежал на кожаном диване в фойе. И это никому не казалось подозрительным о девятом часу после затянувшихся научных дискуссов над маринованными грибочками и тушёной картошкой пенсионерки Люльевой.
  
   Томясь в ожидании Майданникова, капитан Лещинский попытался вернуть в
  чувство загадочного Филона, на самом деле, старшего научного сотрудника Александра Александровича Филоненко, но тот лишь нежно льнул к плечу и сознавался во всём. Даже на коварный вопрос следователя: "Кто взял Бастилию?" он с готовностью ответил: "Я взял. Для опытов. Донна Роза обещала провести по ведомости как лабораторный неликвид..."
  
   Лещинский разочарованно крякнул и вернул дивану тело Филоненко.
   Явившийся Майданников оказался круглым и подвижным, словно ртуть, мужчиной за пятьдесят. Он был говорлив, как радиоприёмник, словивший сразу несколько частот.
  - Так что, наш блестящий разум, наш руководящий и направляющий, - пропал до сих пор? - затарахтел Майданников, потирая небольшие пухлые ручки и умудряясь пересыпать свою речь цитатами из анекдотов.
   - Это, значит, случилось тогда, когда Сашка Филон хлопнул пробкой шампанского
  прямо в лампу, и мне на спину посыпались осколки. То-то я думал: с чего бы Охлупин не вернулся к столу? На него это не похоже. Куда он мог подеваться, если Люльева ещё не подавала свою фирменную курятину? Совсем нюх потерял Валерий Валерьевич!
  - Погодите, погодите! - остановил его Лещинский. - Помедленнее. Ещё раз про лампу. Почему мне никто не говорил, что Филон, гм, Филоненко расстрелял потолочный светильник?
  - Обошлось без крови, - глазом не моргнув, отвечал Майданников. - Вам много чего не говорили!
  - Чего именно? - насторожился участковый. С приходом Майданникова ему начало нравиться это расследование.
  - Да сколько всякой чуши случается за новогодним столом! У нас же старый коллектив: без малого, тридцать лет вместе. Только Элен, дочь Парфутия, влилась недавно. За ней на коротком поводке перешёл в отдел Артик Зубрицкий. У Ленки кто-то стянул под столом туфлю, у донны Розы в декольте оказалась непристойная записка, Филон снова носился со своей идеей СЛОВА, а во главе восседал, как всегда, Охлупин, и руководил нашим весельем. Люльевой приказал, чтобы не подавала жаркое, рано ещё. Генку Подобеда срезал во время тоста: мол, соблюдай регламент. Подобед обиделся, ушёл в соседний кабинет и напился вдрызг. Ну, не так вдрызг, как Филоненко - этого я вообще впервые вижу в таком состоянии. Мне шеф уже в печёнках сидит: мешает же! У нас проект близок к завершению, нет, тормозит: то ли выжидает чего, то ли... а-а!
  
   Лещинский перечитал собственноручно нащёлканные за утро семь страниц в Ворде, потряс затёкшими пальцами и привёл в порядок мысли. Показания свидетелей отличались в деталях, но сходились в одном: начальник проекта исчез прямо из-за стола. Правда, всех пришлось долго раскручивать на откровение. Похоже, научные сотрудники сами себе не верили и боялись признаться, что шеф не просто исчез, а молниеносно: словно кто-то его выключил.
  
   "Выключил, выключил... Кто? И как?" - пробурчал под нос капитан, в задумчивости обходя искусственную ёлку, зачем-то вставленную в ведро с песком.
   Оседлал, повернув спинкой вперёд, стул рядом с ёлкой.
   Глаз выделил висящую невысоко нестандартную фигурку: каплевидного человека в костюме, при галстуке и с портфелем в руках, бережно прижатым к выдающемуся животу. На голове человека были козьи рожки, но не это удивило. Лешинский стал пристально рассматривать блестящую игрушку. У серебряного чиновника оказалось совершенно несчастное лицо страдальца - странно и нетипично среди жизнерадостной и румяной братии очень старых, видно, снесённых из дома, стеклянных белок, зайцев и матрёшек. И этот неестественный блеск - словно игрушка жаждет быть замеченной...
  
   Капитан резко поднялся со стула и отошёл от ёлки.
   Выписанное тонюсенькой кисточкой лицо серебряного толстяка не шло у него из головы и казалось очень знакомым.
   Обернулся: мужик с портфелем имел гротескно-важный вид, блестел и покачивался, слегка поворачиваясь со стороны в сторону, словно желая быть в курсе всего, что происходит в отделе.
  
   В голове участкового пронеслась мимолётная мысль о том, что у некоторых вещей совершенно человеческие повадки.
  
  - У вас нарядная ёлка, - сказал Лещинский молодой уборщице. Она нарвалась на категорический запрет на уборку и не знала, куда себя деть.
  - Пустите хоть мебели протру! - настаивала ретивая и, набравшись храбрости, пропищала:
  - Валерий Валерьевич выедает душу, чтобы убирала, не ленилась, потому что тут учёные ставят свои экскременты, а вы!..
  - Ничего пальцем не трогайте, я ещё не закончил. Никакой уборки, пока я вам не разрешу! - распорядился Лещинский. - Вы были в этом корпусе ночью! - выдал он, блефуя.
  - Э-э-э... - проблеяло бледное создание и распласталось по стенке, желая одного: врасти в штукатурку.
  - Почему вы не ушли домой? - допытывался он, зная ответ заранее. И оказался прав: у повелительницы швабр запил супруг. От безнадёги она привела на работу малолетнего сына, и в предновогодний вечер эти двое остались, решив прикорнуть на диване: всё лучше и спокойнее, чем дома. Таня, так звали техничку, не знала о намечавшейся вечеринке. Пришлось прятаться, и она с сынишкой провела ночь в лаборатории номер два в дальнем конце коридора. Благо, в морозы в старом особнячке очень тепло. Таня призналась, что "наученный сотрудник" Подобед открыл им лабораторию, потом вынес по куриной ножке, по бутерброду и по четыре конфеты. Затем приходил с начатой бутылкой и они "маленько" выпили и перемыли кости Охлупину. А потом смазгливый Подобед...
  - Какой?! - переспросил Лещинский, не веря своим ушам.
   Эпитет "смазливый" меньше всего подходил к внешности "Энштейна" в дырявом свитере.
  - Смазгливый, - важно повторила уборщица. - У нас работают самые умные учёные: смазгливые все до одного!
   Так вот, в самую кульминацию праздника она, Таня пожелала своему начальнику Охлупину покрутиться так, как она крутится, вот тогда он поймёт... Что поймёт, Таня не успела додумать, потому что раздался хлопок, похожий на выстрел. Потом до неё донёсся смех людей за столом, а Таня заплакала пьяненькими слезами о своей нелепой доле и вскоре уснула. Во сне помолодевший Подобед в дрэддах сурово спрашивал о назначении оборудования, которым была тесно уставлена лаборатория номер два. Татьяна, в свежем бледно-зелёном халатике и с бейджем, как у Елены Парфутьевны, знала, что говорить, и уверенно отвечала: "Раствор хлорки".
   Но она не стала рассказывать сон милиционеру. Милиционер был странный, и
  почему-то просил ещё раз повторить её тайное пожелание Валерию Валерьевичу покрутиться, как крутится она, бедная мама Таня.
  
   Лещинский взглянул на фото пропавшего руководителя. И, соображая что-то
  про себя, потребовал ещё одну очную встречу со всеми сотрудниками по очереди.
  
   Рассуждая здраво, верить нельзя было никому.
  
   Из пьяного признания Филоненко ясно, что Розанова способна на приписки в рабочих документах. Надо выяснить, проходят ли через отдел химвещества?
   Люльева без проблем могла подложить отраву Охлупину, потому что пенсия её не греет и не радует.
   Подобед - "отъехавший". Фанатик науки, это ясно с пол оборота. Такой продаст душу дьяволу за возможность уйти в исследования и не возвращаться. Раз обсуждал шефа даже с уборщицей, значит, клапан уже не держит напряжение.
   Майданников умён, изворотив, слишком возбуждён: фигура намбер уан среди подозреваемых.
   Филоненко для успешного физика-экспериментатора слишком пьян, а это нонсенс.
  Парочку, раненную векторами кучерявчика Амура, подозревать не хотелось. Но, с другой стороны, знойный Арчик и хладнокровная Элен прятались перед моментом икс, настоящего алиби у них нет, а вот преступные наклонности вполне могут оказаться.
  
   - Что вы подумали в ту минуту, когда старший научный сотрудник Филоненко выстрелил пробкой из бутылки шампанского? - этот вопрос Лещинский не поленился повторить всем.
  
  - Я смотрела на нашего профессора и думала: вот сидит Охлупин, не просто сидит, он красуется, как всегда. Блестящий наш начальник! - ответила донна Роза, впрыснув в свои слова литр желчи.
  - Я подумал: "Как же ты дорожишь своим портфелем! Ну и держись за него, козёл. Не мешай только двигать проект. Не мешай!" - признался Майданников и рассыпался анекдотами в тему.
  - Охлупин изводил Леночку, пгидигался к ней, - картавил аспирант Зубрицкий. - Хотелось по-мужски дать ему под йобла, но, сами понимаете, за это не погадят по гойовке. Что я подумал? Ну, что-то думал, конечно... да, как газ, я подумал: "Стагый сатиг! Чтоб ты обблевался этим салатом, всю миску сожгал!"
   Даже многотерпеливая Люльева пожаловалась:
  - Он лез во всё, в каждую мелочь, цеплялся к ерунде. И конечно, не удержался, чтобы не порулить мною: что подавать на стол, да когда подавать. Знаете, я не выдержала. И вслух сказала Валерию Валерьевичу, всё равно ведь ухожу на пенсию: "Я для людей старалась, пусть угощаются. А вам не ко времени - вы и не ешьте. Можете вообще только глазками на всё это смотреть!"
  
   С женщиной-змеёй Еленой Парфутьевной возникли трудности.
   Она снова залилась краской до ушей, явно второй раз в жизни за сегодняшнее утро, и наотрез отказалась отвечать на вопрос. Проницательный капитан понял: в адрес шефа было задумано что-то очень неприличное. Его так и подмывало узнать, что именно. Кроме того, следственная версия должна быть отработана полностью, и признание дочери Парфутия - не пустая формальность. Сделав несколько бесполезных заходов, Лещинский призвал на помощь молодого аспиранта. Объяснил ему следственную необходимость, слегка сгустил краски, и попросил выпытать и пересказать шипение зеленоглазой змейки. По-мужски. Не раскрывая секрет даме.
   Подход пришёлся аспиранту по душе.
   Вскоре Артик, озорно шевеля густыми бровями и на ходу застёгивая самую верхнюю пуговицу рубашки на волосатой шее, вернулся от Леночки. Выяснилось, что Охлупин игриво толкал свою сотрудницу под столом ногой. И тогда она в досаде подумала то, что Артик, по его собственному признанию, сейчас приводит близко к тексту, но не дословно: "Карлик, ты мне ниже пояса, и ещё пыжишься?"
  
   Лещинский быстро прикинул рост Леночки и высоту, на которой подвешен на ёлке серебряный господин, и почувствовал, что стоит на верном пути. Его интуитивная и невероятная гипотеза, похоже, подтверждалась. Оставалась только самая малость: допросить последних двоих свидетелей, определить виновного и, самое главное, выяснить: как именно осуществилась в этих старых стенах невиданная материализация коллективного подсознательного?
  
   Подобед, дождавшись своей очереди, ответил просто:
  - А чего скрывать? Охлупин как учёный - пустое место. Что мы видим, спрошу я вас? Мы видим тело: вот голова, вот руки, ноги. На самом деле - пустота. Когда смотрю на него, я даже не думаю об этом, я в этом уверен! Пустота непробиваемая: пустоту невозможно обидеть или оскорбить, пустоту не убедить, ей бесполезно доказывать, её невозможно подвинуть, сместить, уволить. Вот такой наш Валерий Валерьевич!
  
   Самого мутного из всей учёной кампании, Филоненко, на диване не оказалось.
  
  ***
  
   ...Висеть на ёлке оскорбительно. Унизительно висеть на ёлке! Искусственная хвоя одуряюще смердит синтетикой и духами Розановой: дура, полила, чтобы перебить запах. Плюс зловоние окурков, засунутых втихаря в мусорное ведро с песком, пусть даже и обёрнутое серебряной бумагой. Подставка, видишь ли, у завхоза потерялась.
  
   Ночью приходила кошка, опять забралась через вентиляционный канал, убить скотину мало. Хотела нагадить в ведро. Долго принюхивалась и пристраивалась. Я немо злорадствовал: ей было неудобно. Тогда тварь выгребла песок на пол, присела... Дрянь! От возни животного дрожала мишура вокруг. Уходя, кошка хвостом задела гирлянду, гирлянда колыхнула меня. Я вишу на длинной нитке и приходится вращаться от малейшего прикосновения. Первое утро заточения далось нелегко: сын уборщицы от безделья закручивал меня раз тридцать. Я крутился волчком до одури, до зелени в глазах, изрыгая проклятия и остатки майонезных салатов. Мой мучитель таскал козлы из ноздрей, вытирал о штанину, а затем лапал мои бока этими самыми пальцами. Потом уставился в меня и открыл щербатый слюнявый рот. Он легко мог заглотить руководителя проекта, - догадываюсь, что теперь я гладкий и обтекаемый, - но вместо этого стал рассматривать свежую дыру от выпавшего молочного зуба, повернув меня... хм... тыльной частью. Конечно, зеркальная поверхность там больше. Я хоть в брюках?! Ох-о... Вижу только свой верх: грудь, бликуя отражениями, плавно перетекает в живот, и линия пояса, она же линия горизонта, скрывает всё, что у меня ниже.
   Они вызвали участкового, тот с утра тычется по отделу. Поглазел на меня, или на русалку с роскошными персями, и пошёл прочь. И-ди-от! Идиот в квадрате, в кубе! Теперь ищет Филоненко. Вот кого надо было пасти, а не разглядывать всякую ерунду!..
  
  ***
   Филоненко ухитрился покинуть диван без посторонней помощи и исчез.
   Из здания он тоже не выходил. Весь небольшой штат сотрудников замер в ожидании: что же будет дальше?
   Лещинский стал нервничать.
   Внезапно с грохотом распахнулась большая створка окна. Поток морозного воздуха промчался холодной волной, где-то в коридоре сильно хлопнула дверь. От сквозняка на ёлке задрожали, зазвенели игрушки, одна из них сорвалась и короткое нежное "дзынь!" бьющегося стекла заставило всех оглянуться.
  
   - Блестящий дядя упал! - пискнул отиравшийся в дверях сынишка уборщицы Тани.
   - Уронил свой авторитет! - рассмеялся где-то совсем близко в коридоре сочный баритон и все поспешили на голос старшего научного сотрудника Филоненко. Тот распахнул кабинет руководителя проекта:
   - Теперь мы сможем увидеть нашего главного. А вот и он, Валерий Валерьевич, здоров и как-бы жив, а вы переживали!
  
   По своему кабинету бегал, проходя сквозь предметы и бросаясь со стороны в сторону, разъярённый Охлупин. За пределы кабинета выбраться он не мог, хотя сделал
  не одну попытку выскочить в дверь.
  - Излучение держится стабильно в заданных координатах? - спросил кто-то из сотрудников.
   Филоненко весело кивнул.
  
  - Мне нужно было время подумать, куда запропастился наш руководитель? Почему эксперимент дал не тот результат, который ожидался? Это было очень важно. Извините, капитан, пришлось изображать перед вами конченого синяка; лежать, сопоставлять факты. С дивана в зеркало хорошо видна эта комната. Я наблюдал за вами. Когда вы стали рассматривать игрушку на ёлке, меня осенило: блестящая цацка висит точно в центре зоны действия рефретома. Аппарат под нами, в подвале. Теперь я предполагаю вот что: серебряная каплевидная поверхность игрушки сфокусировала на себе импульс, и шеф оказался заключён в новой форме. Ему пришлось нелегко. То, что наш новогодний Валерий Валерьевич висит на ёлке и удовольствие отнюдь не излучает, я догадался по выражению вашего лица, капитан Лещинский. И побежал корректировать режим работы рефретома.
  
  - Сядьте за стол, Валерий Валерьевич, - тем временем советовали учёные дамы бесплотному руководителя проекта. - Вам же будет уютнее, и вид приличный. Вы всё-таки наш начальник.
  
   Привидение послушалось. Облокотившись о столешницу, обхватило голову руками и стало почти реальным пригорюнившимся человеком. Но натура взяла верх, и вскоре Охлупин принялся беззвучно ругаться и угрожать, тыча пальцем во всех по очереди.
  
   Подчинённые пожали плечами и вышли из кабинета.
  
  - Я не знаю, как вернуть ему физическое тело, - признался Филоненко следователю. Это проблема. Но теперь никто не станет тормозить исследования и, самое позднее, через месяц мы решим задачу с возвращением Валерия Валерьевича. Руководитель он тяжёлый, но никто из нас не желает ему зла. Живой ведь человек.
  
   Майданников и Подобед утвердительно кивнули, причём Майданников ввернул
  очередную шутку и удовлетворённо потёр руки.
   - Арти! Зубрицкий! - окликнул аспиранта Филоненко. Тот примчался из лаборатории. - Я бы хотел заняться проверкой расчетов, а вам доверить окончательную доводку рефретома. Справитесь?
  - Спгавлюсь! - аспирант раздулся от гордости. - Александг Александгович, как бы оставить в штате нашу Екатегину Ильиничну Люльеву? Она яботала ещё в пегвой команде, начинала экспегименты с рефретомом, бесценный специалист. Мне без неё пгидётся нелегко.
  - Конечно! - ответили все. - И по понедельникам у нас опять будут к чаю пирожки Екатерины Ильиничны!
  
   Пока коллектив наслаждался самоуправлением, Лещинский успел отправить запрос насчёт...
  Очень не вовремя Александр Филоненко снова оказался рядом:
  - Капитан, - обратился он к Лещинскому и глаза этого авантюриста от науки смотрели почти искренне:
  - Я обещал коллегам, что рефретом заработает к Новому году, и выполнил обещание. Но случайно во время эксперимента произошла накладка проекций мыслей. Не знаю, каким чудом, но так получилось, что в одну и ту же секунду о нашем руководителе подумали семеро...
   - Восемь человек, - вставил Лещинский.
   - Вот! - обрадовался Филоненко. - Рад вашей осведомлённости. Рефретом сработал по моему сигналу: выстрел пробки из бутылки шампанского, и восседавший во главе стола Охлупин схлопнулся. Мы ведь неслучайно затеяли пышные проводы на пенсию Екатерины Ильиничны и передвинули столы... Так вот, наш руководитель сидел точно в области луча от рефретома и, по всем параметрам, должен был стать тенью. Но мысли, направленные на него, оказались такими конкретными, что он, - как бы это выразиться поточнее, - превратился в ёлочное украшение, точно отвечающее заданным характеристикам.
  - На этот счёт у меня есть своя гипотеза о преломлении потоков излучения на поверхности сложновыпук... - суетливо вставил Подобед.
  - Как в старом анекдоте, - захихикал неутомимый балагур Майданников, но на него зашикали.
  
   Филоненко продолжал:
  - Не буду вас утомлять, капитан, скажу лишь то, что слово обладает очень могучим энергетическим потенциалом. Коллектив на пороге великого открытия. Охлупин просто испугался. Он обозвал меня мегабомбой, грозящей разрушить существующий порядок вещей. Но прогресс не остановить. Я не в обиде. Верьте мне: я верну шефа. Метод ещё не обкатан, но осталось совсем чуть-чуть. И вы убедились сами: Охлупин на рабочем месте, всё видит, всё слышит. Уверяю, он будет полностью в курсе работы над проектом, как и положено руководящему лицу. Давайте закроем дело.
  
   Вся команда физиков совершенно спонтанно выстроилась клином в коридоре и смотрела на них.
   Капитану сделалось немного не по себе в уютном особнячке; очки с толстыми линзами придавали лицам научных работников дурное сходство с настороженными лупатыми саламандрами, заполнившими коридор. Самодельные сюрреалистические картины на стенах напрягали ещё больше болезненно крикливой цветовой гаммой...
  
  - Всё не так просто, - вздохнул Лещинский, похлопывая по портфелю с папками протоколов. Я не могу просто так свернуть дело.
  - Можете, - вылез вперёд Майданников, разрушив клин.
  - Придётся, - кивнул Филоненко, тоже сделав шаг вперёд. Его решительный вид не сулил ничего хорошего:
  - Не хотелось об этом говорить, но... На нашей ёлочке пустуют некоторые ветки...
  
   Капитан выдержал эффектную паузу, позволив учёной козаностре вдоволь насладиться триумфом над представителем Фемиды.
  
   Пауза далась нелегко: он не исключал возможности, что "схопывание" может случиться в любое мгновение. И тогда ему не отыграться.
   А отыграться хотелось.
  
   Но, вроде бы, ничего не происходило. Наоборот, декабрьское низкое солнце выглянуло из-за туч, изо всех открытых дверей в коридор хлынули потоки жизнерадостного света.
   Тогда Лещинский сказал совершенно буднично:
  - Вам предстоит отчитаться за не лимитированный перерасход электроэнергии этой ночью. Вы за раз качнули суточную мощность местной подстанции. Оправдаться будет очень непросто. Для того и существуют такие руководители, как Охлупин: он выкрутится, а вы - нет. Всё настолько серьёзно, что я бы предложил вам, уважаемые, исчезнуть на квартал и переждать, пока Институт оплатит долги лаборатории. Всё равно заняться наукой не получится, вас обесточат. И разлагать молекулы на атомы придётся первобытным способом, путём перетирания в ступке. Станьте ну, хотя бы, фикусами на окнах. Затеряйтесь среди сюра на картинах мадам Розановой.
  Ну, что, товарищи учёные?
  Прячемся в излучении рефретома?
  Или всё-таки, устроите мозговой штурм и вернёте шефа?
  Даю полсуток на размышления.
  Время пошло!
  
  
  
  
  
  
  
   Мальчик музыкант
  
  
  
  
  
  
   Оруэ, наставник мальчиков, говорил о корабле пришельцев на орбите, и о мерах, предпринятых для защиты мира Ли-Енаа.
   "А это не опасно?" - спрашивали младшие музыканты и искали на лице учителя хоть тень незнакомых эмоций. На самом деле им хотелось опасности: это было непривычное, щекочущее чувство.
   В арамбелла Золотого Моря старшие ребята обсуждали последние события, клялись больше времени и сил отдавать музыкальной подготовке, чтобы как можно скорее обзавестись собственной Песней. Только это давало право стать взрослым и распоряжаться собой. Младшие мальчики, рождённые двумя годами раньше, из арамбелла Листьев Дерева Гук, были увлечены подростковыми спорами; они пытались представить чужой корабль на орбите планеты.
  
   Янни, наслушавшись вдоволь этих разговоров, удалился на берег со свирелью и музицировал. Так он делал всегда. Только музыка возвращала гармонию и покой.
   В гроте остались большие инструменты, и сейчас ему не хватало их.
   "Что ж, - подумал Янни, проводив глазами стаю летающих цветов, торопившихся вслед за закатным солнцем, - нужно постараться обойтись малым. Пусть сегодня главной будет свирель". Он старательно упражнялся до тех пор, пока не почувствовал: тело и инструмент стали одним целым, и каждый выдох рождал совершенную мелодию.
   Птицы замолкли, заслушавшись звуками свирели.
   Из моря выполз старый дикло и плакал, кривя длинную пасть, усеянную острыми зубами, и дрожал, расчувствовавшись.
   А мальчик играл; музыка нашла дорогу через него и изливалась в мир. С каждым тактом мотив становился яснее ему самому, он оттачивал технику исполнения, добиваясь совершенства.
  
   Юная девушка соткалась из воздуха.
   Восхищённо обвела взором раскинувшиеся вокруг цветущие холмы, - весна раньше обычного обласкала этот берег, - затем порхнула к музыканту и заглянула в зрачки Янни. Глаза Песни лучились благодарностью. У Янни радостно дрогнуло сердце, перехватило дыхание. Он не смог совладать с собой. Свирель обиженно фыркнула, разорвалась тонкая связь между мальчиком и инструментом, а девушка, взвившись крохотным смерчем, исчезла в вышине.
  
   "Теперь я точно знаю, как позвать тебя снова!" - шептал Янни, в волнении меряя шагами полосу мокрого песка и баюкая, словно ребенка на руках, свирель. Когда удалось успокоиться и усмирить радостный огонь внутри, мальчик побрел в свой арамбелла.
   Незнакомые чувства переполняли всё его существо, заставляя кровь бежать быстрее; пальцы рук шевелились от счастливого возбуждения. Он не готов был объяснить новое состояние даже самому себе и уклонился от разговоров с ровесниками.
  Он скажет им завтра.
  И даже другу Лилоу не откроет тайну, слишком она сокровенная.
  А пока так приятно лежать, заложив руки за голову, смотреть в высокое небо и думать о своей маленькой Песне, и заново представлять её лицо, широко распахнутые доверчивые глаза и тонкую шею...
  
   Рано утром Улойлу, знакомый парень, с которым Янни не был особенно дружен, потому что тот родился в Период Золотого Моря, а к старшему арамбелла нужно проявлять прежде всего вежливость, этот Улойлу подошёл к нему и сказал:
  - Ты видел свою Песню. Я знаю. Молчи, ничего не говори. Не надо никому ничего говорить. Все ребята трещат о мелодиях, выдумывают то одни подробности, то другие, но только до тех пор, пока у них на самом деле не получится Песня. О Песне мужчины молчат. Если конечно, ты хочешь, чтобы она вышла совершенной.
   Ошеломлённый Янни кивнул.
   Да, действительно, он мечтал о том, что его Песня будет лучше всех.
   Ему по-прежнему не хотелось рассказывать о случившемся никому, а тем более, Улойлу. Янни хотел одного: сбежать в уединенный грот и повторять, повторять, повторять мелодию до тех пор, пока его Песня не останется с ним навсегда. Он переживал, не помешает ли творению суета будней? Не упустит ли он что-то важное, из-за чего потом исказит мелодию? И тогда его Песня выйдет с изъяном, а пятно неудачи навсегда останется на его совести.
  Странно: Улойлу, хоть и принадлежал другому арамбелла, понял его опасения,
  как будто Янни - прозрачный младенец. Он объяснил:
  - Ты самый способный из нас, об этом все твердят. Но слишком юный, чтобы нынешней весной стать создателем Песни. Пожалуй, я возьму свои слова обратно, - насчёт того, чтобы не говорить никому и ничего. Ты должен признаться учителю. Непременно, иначе по дурости или из любопытства натворишь дел, внесёшь диссонанс... Или мне самому сказать? - крикнул Улойлу, дождавшись высокую волну и удаляясь на своей доске в море.
   Янни ответил отрицательным жестом. Он будет говорить с учителем сам.
  - Сегодня же!..- донёсся голос: Улойлу ловко балансировал на гребне волны и не спускал взор с музыканта, оставшегося на берегу.
   Да, Янни пойдет к наставнику Оруэ сегодня.
  
   Стоило ему оказаться перед наставником, и объяснять ничего не пришлось.
  Учитель заговорил первым:
  - Я вижу, у тебя начала получаться мелодия.
   С улыбкой вглядываясь в лицо воспитанника, Оруэ отметил, что угадал. Подросток Янни, самый талантливый из арамбелла Листьев Дерева Гук, явно сумел добиться толку от своей свирели.
  - Я зрил её! - признался взволнованный Янни.
  - Как это - видел?! - поразился учитель. - Она явилась тебе?!
  Янни, как и все подростки его возраста, получив благословение наставника на
  сотворение собственной музыки, уже девять раз уходил в уединенный грот и медитировал со свирелью ие, струнным ини и клавишным инибаве. А сейчас он стоял перед учителем, у которого от удивления вытянулось лицо, и искренне недоумевал: разве в его признании есть что-то необычное?
   "Неслыханно! - думал Оруэ. - Мальчик, конечно, гениальный; инструменты для его образования подбирали особенно тщательно и свозили со всей планеты. Но все же он слишком молод для того, чтобы исполнить мелодию в совершенстве. Или это детское самомнение? Тогда срочно надо догрузить его штудированием звуковых элементалов".
  - Тебе удалось увидеть свою мелодию полностью? - Оруэ постарался быть тактичным.
  - Да, - ответил мальчик и пожалел, что мало слушал сплетни и домыслы сверстников об отношениях в диаде. Он вообще мало общался. Ребята одного арамбелла понимают друг друга с полуслова, - еще бы: один выводок, одна стихия, - но Янни держался особняком ото всех. Сколько себя помнит, звуки постоянно окружали его. Он знакомился с ними, он играл звуками, шевеля младенческими ручками, и родители, склоняясь над колыбелью, счастливо улыбались, наблюдая, как сын забавляется собственным лепетом, кружившим вокруг него яркими цветными комочками, или звонкими струнами, нежно звеневшими, подобно крохотным колокольчикам... А сейчас Янни различил в голосе наставника Оруэ сомнение и, значит, следовало поскорее уяснить: что не так?
   На всякий случай мальчик сказал:
  - Она показалась на короткую долю, и я, если честно, не успел её запомнить. Но узнаю в следующий раз, если моя Песня задержится хотя бы на полтакта! - добавил музыкант не без гордости.
   Учитель украдкой вздохнул.
   Что ж, явление законченной мелодии юному дарованию следовало ожидать.
  Хотя лучше бы это случилось ну, хотя бы через тридевять выходных. А пока рано, очень рано. Но интересно увидеть, какой получится его Песня? Если не переусердствует, и не будет торопиться, может получиться гениальное, как и сам Янни, творение - гордость мира Ли-Енаа.
   Учитель, отослав мальчика с указанием уделить время водным упражнениям, а потом хорошенько выспаться, присоединил свой инибаве к всепланетному оркестру. Некоторое время Оруэ подлаживался под умопомрачительно сложные пассажи, затем умело вступил и влился со своей музыкальной партией в общее звучание оркестра Наставников: нужно было выслушать мнения авторитетов насчет слишком раннего подросткового созревания и сделать выводы.
  
  ***
  
   Янни с трудом дождался выходного дня.
   Тенистый грот ждал. Ждали инструменты, собранные в самом прекрасном месте, облюбованном Янни для рождения его Песни. Музыкант, повинуясь внутреннему побуждению, принёс в грот окарину иесе и колокольчики ио-ио с Третьей Луны, - он настойчиво просил родителей достать ему эти драгоценные мелодичные куски обработанной лунной породы. Кроме того, с ним были несколько духовых: не таких совершенных, как любимая свирель, но с чистым приятным звуком. А ещё бережно хранимая в изысканном футляре царица инструментов: йелло.
   Янни не готовился стать высоким мастером игры на йелло. Он, как и учитель, совершенствовался в игре на клавишном инибаве, но новорожденная Песня с первых минут своей жизни должна иметь возможность прикоснуться к йелло, - это будет ей только на пользу.
  Он так привык думать о своей Песне, так часто забота о ней отвлекала его, что к выходному дню не только Оруэ, посвященный в тайну, но все наставники догадывались,
  что скоро юный музыкант надолго покинет их, уединившись со своей подружкой.
  Ребята из арамбелла Листьев Дерева Гук, ровесники Янни, по неопытности ещё ничего не замечали. Впрочем, Янни всегда был молчаливый и скрытный, и очень много времени посвящал музыке...
  
   В этот раз слияние со свирелью произошло уже на четвёртом такте.
   Янни приказал себе не спешить.
   Он остановился, повторил пассажи, закрепляя эффект вхождения в транс, затем снова прервал музицирование, уделил внимание всем инструментам, тщательно выверяя звучание каждого и, не слишком опытный в искусстве оркестровки, некоторое время репетировал, разучивая сложную партию. Но, в конце концов, мальчишеское любопытство и ожидание чуда победило: Янни позволил инструментам звучать самостоятельно и, не позволяя себе даже краткий отдых, вдохнул жизнь в свирель.
   Замерла легкая морская зыбь.
   В глубине грота зависла на кончике сталактита капля воды, не смея сорваться вниз.
   Легким видением на фоне ажурных листьев соткалась девушка.
   Янни заиграл призывнее, теперь его музыка звучала страстью.
   Девушка обретала плоть.
  Она оказалась рядом с музыкантом, и первое прикосновение её маленькой полудетской руки было лучшей наградой. Песня не бывает нежеланной! Песня - вторая половинка, ниспосланная человеку в награду, - бродила рукой по коже мальчика, улыбаясь нежно и загадочно, дышала рядом, щекоча тонкими волосами его ухо. Песня всегда знает, как сделать музыканта счастливым...
   Янни задохнулся от переполнявших эмоций.
   Его Песня, с нежной кожей, статная, обещавшая вырасти вместе с Янни и стать небывалой красавицей, с мягким взглядом темно-фиолетовых глаз, - она не исчезла, как в прошлый раз. Она задержалась ненадолго: Янни успел продемонстрировать ей, как звучит любимый клавишный инибаве. Песня прислушивалась с жадным вниманием.
  Но клепсидра опустела, Песня истаяла.
  До последнего мгновения, пока они ещё могли видеть друг друга, Янни учил её жестам прощания и знакам, обозначавшим великую любовь.
  
   ...Утро застало музыканта, разметавшегося в лихорадке, на шелковой траве грота. Вокруг лежали в беспорядке инструменты.
  
   Оруэ прибыл за своим подопечным, ребята арамбелла Листьев Дерева Гук в один голос твердили, что не чувствуют Янни: его словно нигде нет.
   Янни очнулся, и снова его рассказ удивил наставника. Оказывается, Песня не исчезла сразу, она оставалась с мальчиком, слушала музыку и даже училась.
  - Ты общался с ней на втором свидании?
   Янни густо покраснел.
  - Да, мы были близки, - прошептал он. - Я люблю её. Очень.
   Оруэ мысленно присвистнул: "Ещё бы! Первый опыт любви - ничего сильнее и лучше, пожалуй, не бывает. То-то ты измотан и истощён, парень!"
   Наставник заметил, что действительно, юный музыкант в последнее время мужает на глазах, а его тело теряет последнюю примету детства: едва уловимую прозрачность. Словно зрение учителя становится более сфокусированным, когда он глядит на Янни.
   "Так ты, парень, чего доброго, созреешь раньше, чем я выучу тебя! Нет, любезный. С твоей малышкой вы натворите дел, ещё и об учёбе забудете, слишком ранние. Это нелегкий и ответственный шаг, но я вынужден прервать твоё обучение".
   Оруэ, весь погружённый в размышления, убеждая себя в правильности выбранного решения, вышел из грота.
   С наставником прибыл гость, высокий мужчина, благородство которого читалось даже в цвете костюма. Он прогуливался вдоль кромки прибоя, с наслаждением подставляя лицо освежающему бризу.
  После Великого Песнопения имя Янни стало постепенно набирать известность, и Линн, грандмастер, пожелал видеть юного гения.
  - Райский берег, господин Оруэ! Никогда не видел столько цветов в одном месте! - воскликнул Линн.
   Наставник соединил ладони перед собой в знак единомыслия и склонил голову, увенчанную серебряным нимбом:
  - Вы правы, уважаемый Линн. Вы застали самую поэтичную пору года. В середине лета воздух здесь становится густой от изобильной растительной и животной жизни, и акустические свойства этого берега начинают проигрывать свойствам Малахитовых холмов или долины реки Уго. Но ненадолго, всего на несколько недель. Затем сюда возвращается благословенная гармония.
  - Что с нашим юным талантом?
  - Я принял решение на время вернуть Янни к родителям. Так будет лучше, - сказал Оруэ.
  - Недии расцветают так рано? - грандмастер кивком показал на нежно-зелёные невысокие побеги, еле слышно звенящие душистыми шариками цветов с неповторимым запахом, вызывающим у каждого светлую ностальгию. Ковёр из цветущих недий, распустившихся раньше времени, мог означать только одно, и оба Наставника поняли явленное им свидетельство.
   Волнение Оруэ сделалось очевидным: спокойное сияние нимба стало неровным. Он, тщательно выстраивая слова в гармоничные сочетания, прошептал:
  - Подозреваю, мальчик способен повелевать стихиями. Его музицирование ускорило цветение. Да что таить, - приход весны на наши берега в этом году слишком ранний.
   Оруэ слишком много работал в последнее время, теперь он словно впервые разглядел остров. Буйство красок поразило и его.
  К кромке моря подходили древние холмы, пламенеющие брызгами мелких диких онний; на вершинах холмов красовались кучерявые опаловые рощицы с облаками розовой пыльцы над ними. И везде, насколько хватало глаз, - нити летающих цветов, пёстрыми гирляндами протянувшиеся от берега к каменным звероподобным утёсам, стоящим по брюхо в лазурных водах залива, с загривками, покрытыми разноцветными пятнами мхов.
   Грандмастер Линн кивнул, соглашаясь с наставником. Золотой нимб над его челом таинственно умерил своё свечение, когда он заговорил:
  - Как только голос вашего воспитанника влился в хор, исполняющий гимны солнцу, Совету Ли-Енаа стало ясно, что этот ребёнок обладает незаурядными способностями. Возможно, судьба планеты зависит от его музыкального гения.
  - Вы считаете, укротить солнечную активность помог талант Янни?
  - Вполне допускаем. Главное, нам это удалось. Такого контроля над солнцем не было со времён Древних. По крайней мере, до следующего Великого Песнопения мы можем рассчитывать на стабильность Си-ри-усаа. Но есть ещё одна причина не мешать взрослению мальчика: это корабль землян на нашей орбите.
  - Я думал и об этом, благородный.
  - Что именно?
  - Во взрослую жизнь вступают друг за другом два необыкновенно талантливых поколения: Золотого Моря и Листьев Дерева Гук. Все ребята отмечены свыше, уж поверьте мне. А ведь я вырастил немало юных музыкантов. Предвижу, грядёт время великих испытаний. Но эти дети, и Янни первый среди них, - надёжные хранители Ли-Енаа.
  - Время небывалых испытаний или чудовищных потрясений ожидает наш мир. И пятна Си-ри-усаа, нашего благословенного солнца, - первое тревожное предупреждение. Поэтому не будем вмешиваться в ход событий, у истока которых, на счастье или на беду, нам довелось оказаться. Янни должен родить свою Песню. Рано ли это, преждевременно ли, и к чему приведёт - решается не здесь. И не нами, Оруэ. Не нами, друг мой. Пора сообщить мальчику о нашем решении.
  
   Два наставника предстали перед удивлённым Янни, всё это время хлопотавшем в гроте над своими музыкальными инструментами.
  - Подойди к нам, Янни, дитя арамбелла Листьев Дерева Гук! - приказал учитель Оруэ.
   Янни приблизился.
  - Станем плечом к плечу. Вот так, - подсказал учитель.
   У Янни учащённо забилось сердце: ему предстояло петь вместе со взрослыми.
  - Нужно ли повторить для тебя священный Гимн возмужавших? - спросил учитель, хотя это была пустая формальность. Каждый мальчик, начиная с шестилетнего возраста, знает простой, древний, как само время, и величественный Гимн.
  - Возмужавший помнит священный Гимн до последнего элементала! - ответил Янни, строго следуя ритуалу. - Глас мой несёт благо!
   - Мастерство твоё несомненно! Будь с нами! - отозвались мужчины.
  
   Три голоса слились в совершенном исполнении песнопения, означавшего переход из детства во взрослую жизнь.
   Отныне Янни свободен творить свою судьбу.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Театральные сезоны на Марсе
  
  
  
  01.09.2034 г.
  Первая трагедия. Мы потеряли ферментолога Юдит. Расследования подтвердило: она сама отключила электронную начинку саркофага и анабиоз стал для неё последним сном. На коже чуть выше локтевого сгиба при обследовании обнаружили единственную оспину: Юдит каким-то образом прошла предстартовый медицинский контроль, имея в теле свежеприобретённый вирус, виновника пандемии на Земле. На самой ранней стадии болезнь стопроцентно лечится, но мы в космосе, не факт, что исход лечения был бы такой же благоприятный. По одной из версий, вирус мутировал именно на космических станциях, а уже оттуда попал на Землю. История нашей Юдит на этом закончилась. Миха, её партнёр по вероятностному сочетанию совместимостей, болезненно переживал. В экипаже возник дисбаланс мужчин и женщин, никто не ждал, что это произойдёт так скоро, Миха сразу сообразил, чем это чревато...
  
  
  10.09. 2034 г.
  Она сорвала с запакованного рулона кусок. Тот был прикреплён cверху на упаковку в качестве образца, как будто на Марс везём обычный материал для теплиц, как будто эта угольно-чёрная, как самая непроглядная ночь, синтетическая подушка не стоит 200 евро за квадратный метр. Формально Полина ничего не нарушила, - кусок сожгли бы за ненадобностью в конвекторе... Но она не предупредила меня.
   Она сделала в квадрате несколько надрезов. На небольшом листе (бумагу мы экономим) написала от руки: "Внимание! Воскресная премьера спектакля!" Поиграв в задумчивости маркером, изобрела концовку, умело расположив виньеточные буквы полукругом: "Путь розы". Мелодрама" и оставила афишу висеть над приборной панелью.
  
   Именно тогда начались cтранности, не поддающееся логическому объяснению. Девять часов до условного "вечера" растянулись неимоверно. Только идиот мог не заметить искривление пространства-времени, вызванное предвкушением Зрелища. Атмосфера внутри корабля сделалась предпраздничной. Мой экипаж едва ли не сучил ногами от нетерпения; каждый час шёл за два. В паузах между работой все приставали к Полине с посторонними вопросами, парадоксальность которых должна была насторожить меня. Но, похоже, я тугодум. А психолог... Психолог как раз она - Полина. И терапевт. И ещё биолог-селекционер. Крохотная община марсианских первопоселенцев задумана как команда специалистов-универсалов. Но во время полёта у Полины немного работы.
  
   Её первый спектакль совпал с вечерним сеансом связи. Капитан экипажа "Красный-3", закончив дежурный вечерний доклад, не сдержал любопытства и поинтересовался: что так внимательно рассматривают мои ребята? Естественный вопрос, люди обычно стараются заглянуть в монитор во время переговоров даже без повода, - хоть какое разнообразие. Сейчас же "Красному-3" видны были лишь спины команды "Красный-5". На экран никто так и не оглянулся.
   - Полина развлекает, - ответил я. - Какая-то игра, спектакль. Ещё не видел, что она придумала.
   - А... - кивнул Роберт. Говорить было не о чем, полёт протекал в заданном режиме.
  
  
   Ощутимо разогрелось левое плечо, за которым в двух метрах сзади, загораживая собой "сцену", расположился мой экипаж в полном составе, даже те, кто заступил на вахту. Я разрешил всем присутствовать на премьере; для систем корабля полчаса без контроля человека, - пустяк... Корабль автономно справится и с полётом, и посадкой. В некотором смысле, мы, экипаж, - не столько руководители, сколько головная боль всех бортовых систем.
   Не знаю, что высовывалось в прорезях чёрного квадрата, пока я был занят, но сейчас из дырки слева торчал палец Кристины с тщательно прорисованным на верхней фаланге лицом. На ногте наклеена какая-то дробность, имитирующая причёску - самурайский хвост. Самурай горестно, как мне показалось, следил за появлением алого цветка. Цветок "проклюнулся" сквозь надрез и раскрылась изящная шёлковая роза. Она невольно приковала к себе взор, оттягивая внимание даже от согбенного самурая. Вызывающе-яркая на бархатисто-чёрном фоне, с тонкой кружевной каймой по краям лепестков, роза вздохнула, дрогнули гелиевые росинки на её лепестках. И где, и чего умудрилась насобирать наша психолог, чтобы сделать полдюжины странных и изящных предметов, сейчас разыгрывающих нешуточную драму?
  - Аромат моих лепестков, их медвяная роса не для тебя! - заявила Роза Самураю. Я хотел хмыкнуть, но вовремя заметил, как серьёзно следят люди за представлением. Сдержался. Разыгрывались не кукольные страсти.
   Я попытался найти себе стоящее занятие, но зря. Пропустил большую часть представления. Самурай убивался от безысходности, бросался за советом к сосуду Премудрости. В дизайне сосуда я разглядел задрапированную в тонкую фольгу рукоятку люка ассенизационного отсека.
   Потом Гриша, Грег, он же инженер-техник, махровый технарь, помешанный на механике, он же астроном, потому что и на оптике он помешан тоже, он же шеф-повар по велению души, самый серьёзный в нашей команде, вдруг, не теряя серьёзности, прицельно выстрелил кетчупом в самурая. Самурай залился "кровью". Зрители дружно выдохнули, женщины непритворно охнули.
  "Он умирает!" - Роза в панике бежала под чёрный квадрат сцены и вынырнула над Самураем. Полина правой рукой обрывала с шёлковых лепестков гелиевые слёзы и роняла их на несчастного в луже кетчуповой крови. Я видел, как Миха осторожно потянулся, достал палец Полины... Не Самурая, - другой, указательный, с нарисованным кротким девичьим лицом и в крохотной белой пачке. Подчёркнуто-трепетно, едва касаясь губами, принялся целовать.
   Миха? Что с тобой, брат?
   Сверху вниз медленно двигаются губы - страсть ползёт дорогой длинной... Он целует в узоры подушечки, целует вторую фалангу, основание пальца. Осторожно, робко тронул белую пачку пальца-балерины.... Полина откинула голову на длинной беломраморной шее, и замерла, закрыв глаза. Кажется, она затаила дыхание. Я бы решил, что она не знала, как реагировать, и тянула время, Я бы так подумал, если бы это была не Полина. Если бы это была любая другая женщина экипажа. А в тот момент мне просто снесло крышу.
  
  За странной и откровенной игрой в полной тишине напряжённо следили зрители.
  
   Шёлковая роза досталась Михе. Я понял это гораздо позже. В тайну я был посвящён последним, уже на Марсе: когда хозяйка изысканного алого нижнего белья с тонкой кружевной каймой снимала его передо мною, взведённым до предела и растерянным... И я был счастлив. Я был по-настоящему счастлив тогда: впервые я играл свою роль так, что зрители прониклись и отпустили её ко мне - чтобы я мог жить дальше. И всё остальное стало позволено капитану, и я допущен был вступить в чертоги розы.
   243 день по марсианскому календарю.
  Пишем о.н. произносим отэн - "от начала".
  
  Я не пытаюсь объяснить командорам остальных экипажей, что происходит в пятой колонии каждый воскресный вечер. У них там, я слышал, не всё гладко. Ещё бы. Нас отправили на Марс безвозвратно. Билет в один конец. Нас готовили пять лет, срок достаточный, чтобы свыкнуться с мыслью, что ты улетаешь навсегда. Смерть не нагрянет в условном "прекрасном далёко", - твоя смерть для всех, кого оставил на Земле, станет очевидна в ту самую секунду, когда захлопнется люк шаттла. Для тебя же самого, уж будь уверен, смерть растянется на куцый отрезок времени под названием человеческая жизнь, и ты обречён провести её, забившись в нору, которую сам себе устроил среди пыльных камней жалкой планеты. Сначала один за другим будут отмирать желания, а с ними многие рефлексы... Да о чём я? Земля, ты знаешь историю каждого, кто променял тебя на Марс. Себе на беду променял.
  
   Трудности начались через год. Они не были связаны с техническими проблемами. Давно затвердели купола над приземлившимися кораблями. Подушка термогрунта легла поверх гидропонной системы, и уже созревал первый урожай, и мы, капитаны, как ни экономили заряды аккумуляторов, изредка разрешали прогулки по Марсу в вездеходе в закатную пору - когда есть чем любоваться не на поверхности, так в небе.
   И всё было хорошо. У нас, Красных-5.
   И ничего не помогало Красным-1, Красным-2 и остальным: их охватило безразличие, сменявшееся приступами жестокой ностальгии по оставленной Земле. А это - только начало. Позже их охватит паника.
   Красные изо всех сил спасались работой, электронными играми, чтением книг, йогой. Они перепробовали всё. Мы приглашали их команды к себе в гости. По очереди; база пока ещё плохо справляется с фильтрацией воздуха для большого количества народа. Мы показывали им воскресные спектакли. Не наша вина, что они не прониклись. Не наша вина, что Полина - одна такая. Гениальный режиссёр и постановщик.
   "Да, это очень интересно, ребята", - отвечали Красные-7, на прощание вежливо пожимая нам руки, и снисходительно глядели на Грега, изображавшего птичье сердце. Грег был убедителен, как никогда: он пульсировал в пластиковом мешке, глянцево-красном, склизком даже на вид (много красного цвета в этой истории, вам не кажется?). Парень вышел из мешка и из своей роли весь мокрый, и потом говорил, что потерял пару-тройку килограммов прямо на сцене. Его партнёрша, Виолетта, изображала Внезапную Любовь Гордых Птиц. У них получилось здорово, - о том вечере полно отзывов в блогах Красных-5, - здорово до головокружения, до прерывистого дыхания. Грег удалился счастливый, чертоги розы Виолы ждали его сегодня.
  
   ...Воскресные представления в таинственном полумраке; зрители подсвечивают актёров аварийными фонариками, работая и осветителями, и музыкантами... Представления нравятся команде. Это сродни магии - видеть на сцене людей своего экипажа, и не узнавать их. Полина настойчива, остальные розы скоро будут молиться на режиссёра, и мужчинам приходится экспериментировать с эластичными защитными костюмами, - с униформой, проходящей в реестрах космофлотских каптенармусов под индексом G-1. Обязательна для ношения под скафандром и заменяет бельё, а потому этих трико у нас много, гораздо больше, чем можем использовать в ближайшее десятилетие. Для спектаклей нужны перекрашенные трико, или с меховой фактурой, для которой женщины сами растят искусственный мех, или костюмы с невероятными нашивками. И мы вынуждены следить за тем, куда исчезают мелкие предметы, которые женщины одалживают для своих фантазий.
   Сняли корпуса с некоторых приборов, лишь только обнаружили, что из них получаются отличные резонаторы. В нашем распоряжении уже есть струнные инструменты, есть ударные, есть великолепные духовые: кораблю больше не подняться с Марса, так зачем ему сотни метров трубок разного диаметра в маневровых дюзах? Действительно, зачем? А то, что каждый раз мне, капитану, приходилось под взглядами всех Красных-5 отступать из-за прихотей психолога, это пустяк.
  
  
   429 день о.н.
  За девяносто дней до созревания первого урожая Полина преисполнилась таинственной решимости, её глаза блестели. Трудно отличить фанатизм от творческой увлечённости. Замысел нашего режиссёра размахом поразил. Всех. Надо ли говорить, что время пролетело, как скорый экспресс: настолько напряжённой была подготовка. Полина давно фактически единолично распоряжалась нашим свободным временем, теперь она потребовала от мужской половины исполнения акробатических трюков. Впервые мы собирались закачать под купол воздух и собрать на праздник сразу всех колонистов. Любой скажет, не лучшая это идея: расточительная трата ресурсов, но мы сознательно шли на некоторые жертвы. (Мы - это команда, и отдельно - капитан, пытающийся не потерять своё лицо и определиться с оценкой происходящего). Внешний купол вполне надёжно удержит воздух в течение двух суток - хватит времени, чтобы провести генеральную репетицию и показать Великую марсианскую мистерию. Плату со зрителей планировалось брать кислородными баллонами. В ожидании праздника мы жили на высоких оборотах. Наблюдения за системами жизнеобеспечения требовали бдительности, гидропоника время от времени работала неэффективно, и приходилось находить и чистить забившиеся капилляры. И ещё - изматывающие тренировки, для которых мы сначала мастерили, а затем испытывали трапеции, вращающиеся обручи и конструкции для спецэффектов. Самое трудное - найти, из чего соорудить реквизит. Материалов катастрофически не хватало. Кое-что пришлось одалживать у Красных-4, их база ближе. Во время переговоров сделали открытие, что другие красные приписывают моему экипажу странное психическое отклонение: безвредное коллективное помешательство,
  экзальтацию, или что-то вроде того. Бедняги, они нас жалели.
   Михал, Грег, Урмас, Алекс и Омар вынуждены были выкраивать время ещё и для своих собственных воскресных спектаклей. В случае неудачного представления ребятам придётся поститься (женщин не остановить, приходится считаться с ними, внося дополнения в свод внутренних законов колонии). Полина всегда предлагала режиссёрскую помощь, но, чем дальше, тем больше парням хотелось удивлять зрителей, а для этого надо соображать самим. И, главное, каждый раз меняться. Изнутри. И покорять. Заслужить розу нелегко.
   Женщины готовили свою часть Мистерии, скрывая от нас нечто таинственное и важное. Мужчин адреналинило любопытство: на базе трудно утаить секрет, если он имеет вещественный вид. Но мы ничего не находили.
  
   На пике предпраздничной деятельности нас застала очередная передача с Земли. Мы не сразу поняли, что на Земле пытаются скрасить нашу марсианскую житуху, задействовав нешуточные мощности ретрансляторов, и всё это ради, на их взгляд, супер-жизнерадостного зрелища. Потом обговорили с капитанами точное время встречи межпланетника: с Земли отправлен груз с новым оборудованием, инструментами, лекарствами и прочим жизненно необходимым. Сенсорный рояль, заказанный Полиной, и цветные прожекторы для сцены на Земле не сочли жизненно необходимыми - в списке они не значились. Для Полины отправлена только бандероль. А она просто бредила мечтой о рояле, экранах, подсветке и сценических костюмах.
  Я долго собирался с духом, прежде чем сообщить режиссёру об отказе Земли,
  прикидывал, как подойти к ней? Это стало моей проблемой. По-моему, с начала театрального сезона на Марсе у неё была уйма причин возненавидеть меня.
   Наконец, я решился.
  Я впервые вышел на сцену. Полина-режиссёр не посмела отказать и согласилась быть моей партнёршей, а это значило...
  
  
   518 день о.н.
  Я всё продумал. Не знаю, как мне удалось, в жизни не занимался ничем в этом роде...
   Она была Душа. Я - Свиток. На мне она записывала свои сокровенные желания. А потом я включил "Странную песню кометы 67Р" и рукой в чёрной перчатке стёр заветные желания Души. Моя партнёрша замерла, онемев. Затем медленно повернула лицо ко мне. Долго, долго поднимались её ресницы - и вот тогда-то я понял на собственной шкуре, каждым своим нервом, кого вёз на Марс. Сначала стал плотнеть воздух между нами двоими: это когда чувствуешь её даже с закрытыми глазами, даже когда стоишь спиной к ней, и в этой сверхчувствительности - всё твоё первобытное начало, и ты ощущаешь себя зверем, самцом больше, чем человеком. Самец в тебе заставляет держать ухо востро, так востро, что натягивается всё, что может натянуться в твоём теле; и всё на взводе, на пределе, ты словно двигаешься по лезвию ножа... Я играл вдохновенно, я жил сейчас в новом теле с бушующими инстинктами, настороженном и чутком к малейшим изменениям вокруг, и - в Ней. Жалкие несколько тысяч квадратных метров обитаемого мира, отвоёванные у марсианской пустоши, вдруг раздвинулись, потеряли границы и стали необъятными. И я понял, почему команда так любит воскресные представления. "Вы ничего не можете поделать с длиной своей жизни, но вы можете увеличить её глубину и ширину". Кто это сказал? Какая разница? Вспышкой, просветлившей сознание, оглушающе-внезапно стало понятно и очевидно: моя жизнь, жизнь любого из моей команды и перешедшей к нам с базы Красных-1 Марселы, - жизнь наша теперь выглядела океаном полным, безбрежным, как вселенная, жизнь наполнилась смыслом.
  
   ...Каждое соприкосновение тел обжигало, я и она сплетались в жутком и волнующем танце.
   Зрители скажут, что им стало трудно дышать, и они немо молили нас или умереть, или разрядиться друг о друга. В какой-то миг я почувствовал, что заслужил. И допущен. Отвечая моим чувствам, зал взорвала музыка. Это была "Viva la vida", - лучшая её версия, где солировала божественная скрипка в руках Дэвида Гарретта. Все были потрясены.
  
   А потом Полина сказала мне, вылюбленному до дна:
   - Приветствую тебя, Остроухий!
   - Спасибо! - устало, искренне ответил я. - Ты победила, жрица. Послезавтра
  мистерия, все красные приняли наше приглашение?
   - Все, - отозвалась Полина, - но чувствую уклончивость в ответе Красных-1.
   - Ты была у них, психолог?
   - Да, была. Им не помочь обычными способами. Боюсь, они обречены, если добровольно не пройдут инициацию на сцене. Я рада, что с нами их Марсела. Славная девушка.
   - Миха счастлив, - осторожно заметил я.
   Михаил был партнёром Полины до того, как к нам перешла француженка Марсела. Все наблюдали первую смену брачной пары, как когда-то следили за самым первым спектаклем, в котором Миха доказывал право на любовь. Или на секс? Кто знает, о чём они тогда условились? Я пережил это. Мне важно знать, что ответит жрица.
   - Они прекрасная пара.
  
   Полина-обворожительная-лучезарная-небожительница...
   Забавная мысль: мы все, в некотором роде, небожители. Вот только проблем от этого не убавилось.
  
   - Откроешь мне тайну женской части мистерии?
   - Почему же нет, капитан, - улыбнулась моя роза.
   Здесь редко звучит слово "женщина" и, если дела так пойдут и дальше, оно станет анахронизмом. Мужчин всё чаще называют "приметники" - у каждого свой признак, подмеченный розами, или подсказанный Жрицей, - мне ещё предстояло узнать этот их секрет. Капитана Красных-3 они назвали Горячий Роберт. У Роберта горячие ладони, красная шея оголена, ему всегда жарко. Металлы его страсть, плавление, сварка и ковка - способ релаксации.
   - Так какой сюрприз приготовили драгоценные розы?
   Розы действительно драгоценные.
  Без них начинаешь медленно сходить с ума, - неважно, допущен ты или не допущен в их чертоги. Полина одним своим присутствием спасала. Наполняла глубину мою, гнала волны-воды к берегам, и берега эти, капитан, как ни верти, как ни хмурься и не обманывай себя - она, она, она.
   Полина ответила с нескрываемой гордостью:
   - Ты удивишься. Случайно мы обнаружили, что ни одна тыква первого урожая не похожа на другую ни цветом, ни формой. Кожура плодов идеально подходит для праздничных масок, мы отделили всё лишнее, фигурно подрезали края, и даже красить не пришлось - после высушивания кожура сохранила великолепный цвет, только сверху добавили немного росписей. Маски вышли роскошные. Эта планета приняла нас, Остроухий. Ты рад?
   - На других базах тоже выросли тыквы, достойные участвовать в твоей Великой Мистерии?
   - Нет. Мы проверяли. Читай по губам: Ма-арс прии-нял тооль-ко нас, Красных-5!
   - Значит, ты вела правильной дорогой? - улыбнулся я, гладя её плечи.
   - Ещё бы! - мурлыкнула жрица.
  Я слишком быстро привыкаю к блаженному состоянию близости. Не противостоять друг другу, просто спрашивать и получать ответы. Полина не способна что-то скрывать: не та МАСКА. Вот в чём суть и соль: маска. Она должна быть у каждого. Ещё бы выяснить, как выглядит моя маска...
   Я точно хочу это знать?
   Пожалуй, да.
  Где-то на чёрном, как ночь, одеяле обширного поля зрело и теперь ждёт истинное моё лицо, скульптурно-точный слепок внутренней сущности.
   Мистерия воссоединит нас.
  Осторожно касаюсь лица жрицы. Она читает движения пальцев: "Признайся, кто
  ты на самом деле?" - мой вопрос завершает большой вопросительный знак на её лбу, с твёрдой точкой в межбровье.
   - Я - russian star child. - её голос прозвучал чуть хрипло.
  Спрятала улыбку?
  
   Некоторое время лежу, распластанный её признанием, и смотрю в потолок. Стар-беби! Звёздная детка! По сути, принцесса.
  
   - Стар-беби только ты? - произнёс, чуть дыша, а сам подумал, что знаю, каким будет её ответ, - весь жизненный уклад в нашей группе свидетельствует.
   - Экипаж Красный-5 полностью укомплектован стар-беби, капитан. Кроме тебя.
  
   "Мне необязательно было это знать, так, получается? Формально - да, необязательно. С анкетными данными у всех полный порядок".
  
   - Грегберг тоже из... хм, вашей серии?
  
   "Кэп, ты идиот!"
   Грег всегда казался самым нордическим из мужской половины нашего экипажа. То, как он раскрывался на сцене, почему-то не сломило мою уверенность в нём. А должно было, иначе бы не спросил. Грег - автор самых эффектных флешмобов. Но делает их словно бы равнодушно и отстранённо: скупо, больше жестами, чем словами, втолкует задачу остальным и отходит наблюдать в полном молчании. А когда люди почти готовы, вливается в танец. Именно вливается - свободно и без усилий. И связывает движением арабески сильных и гибких тел.
  
   - Он из первых стар-беби, - говорит Полина. - Родился в Лондоне. У его матери и отца разница в возрасте тридцать шесть лет, мать старше и во столько же раз могущественнее отца. Была. Когда появился Грег, ей было шестьдесят шесть. Родители Омара - из Боливуда. Виолетта - единственный ребёнок певца-эксцентрика....
  Она назвала фамилию, услышав которую я удивлённо присвистнул.
  - Ты точно не знаешь историю звёзд и их детей? Впрочем, по-настоящему важные сведения были не интересны ни журналистам, ни публике. Масс-медиа рассказывали о наших семьях только сплетни и сочиняли скабрезные историйки. А важно только то, что дети получились непохожими на блистательных королей сцены. Полное несовпадение характеров и стремлений, словно на нас природа взялась отдохнуть от суетной и полной ложного блеска богемной жизни. Отцы не понимали нас и потому отдалили. Исключений практически не было - все мы взрослели в дорогих пансионах. Нам по-прежнему стремились обеспечить роскошную жизнь и щедро платили за образование. В роскоши мы не нуждались и не ценили её; тогда родители сосредоточились на нашем образовании. К двадцати годам все мы экстерном получили первые дипломы в самых престижных университетах планеты. Но не перестали учиться. В марсианском экипаже мы по праву.
   "Ещё бы! - размышлял я, - на строительство ваших тел шли первосортные продукты, за вашим здоровьем с младенчества следил целый штат домашних докторов, ваши мозги совершенствовали лучшие умы планеты, - родители денежным дождём компенсировали ваше рождение не в любви, а из прихоти, и непременно от суррогатных матерей. Вас спланировали, как агроном планирует новый урожай; искусственно смешали генный материал, удобрили им женщину-грядку, и в глубине души вы не можете не чувствовать, что ваше рождение было не более, чем рассудочное взращивание человеческого растения. Как по мне, мода заводить наследников на пороге старческого маразма была искусственно культивирована, чтобы откачать миллионные состояния королей сцены с мировым именем. И теперь рядом со мной возлежит принцесса Полина, крутейшая, - врач, психолог, биолог, но ещё и местная жрица, и роза, - облаком мелкие кудряшки вокруг головы. А хороша же, чертовка!"
   - Любуешься?
   - Ммм... - плотоядно рычу. - Зачем сюда летела, учёная ведьма?
   - И это говорит остроухий хромец! - прищурилась роза.
   До сих пор я был только Остроухий. А теперь, значит, добавилось ещё и "хромец", - из-за свежей травмы ступни... Если на Марсе мистические признаки имеют силу, то мне и жрице со светлым нимбом волос рано или поздно придётся делить сферы влияния. Но не сейчас. Считайте, между нами временное перемирие, чего не случалось с момента первого спектакля. Близится Мистерия - серьёзный повод не думать о противоречиях.
  
   - Ты никогда не задавался вопросом, каким уму непостижимым образом человечество много раз разрушало себя изнутри, но возрождалось? Ради чего? Что даёт людям силы жить среди всех бед, и страданий, и мучительных сомнений?
   - Договаривай, - требую я. Чего гадать, пусть говорит жрица.
   - Всё просто, Остроухий. Только у человека есть счастливый дар трансформации реальности. Божественный дар. Знаешь, в чём он выражается? Очень просто: это ожидание нового дня, как чуда, как благодати, и желание СО-ТВОРИТЬ его таким...
   Она провела тёплой ладонью по моей обнажённой груди и я прикрыл веки. И голос полон доверчивости, когда призналась, обжигая теплом тела:
   - Мы не можем без сцены, капитан. Пойми, это - наше поле! - из-под ресниц я видел, как влажные её глаза блеснули, мне показалось, вызывающе.
   Я снова сходил с ума: в этой розе одновременно плескались, не смешиваясь, разные эмоции. Мне трудно ей верить. Но не доверять ещё труднее.
   - Давно вы стали одержимы театром?
   - Взрослея, мы замечали странную и противоестественную тягу к перевоплощению. Сначала мы не верили себе. Каждый избегал сцены, как только мог. В детстве нам довелось наблюдать суетность родителей; мы осуждали их за цели, казавшиеся мелкими, за неутолимую жажду публичности, за мишуру, переполнявшую их жизнь, за паническую боязнь старости... или забвения... Но как разобраться, что звучало в нас - гены, или зов сердца? В команде стало ясно, что дипломы и учёные степени лишь шаги на пути к главному. А главное - это сцена. Театр Марса требует особой универсальности, сам знаешь.
   Она помолчала.
   Потом спросила, по-кошачьи потягиваясь:
   - Видел Урмаса в работе?
  
   Мне не раз случалось наблюдать скромнягу Урмаса за работой, и его манеру размахивать инструментом и пританцовывать во время наладки оборудования, а занимается он всем: от бытовых печей до генератора и вездехода. Я думал, причина - музыка в его наушниках...
  
   - Наоборот, ему нужны наушники, чтобы отгородиться от внешних шумов. Он надевает их, когда между делом сочиняет музыку. Он гениальный, он по-настоящему гениальный музыкант, и это для него я заказывала рояль. Зря ты волновался, рояль прибыл. Но хватит на сегодня, Остроухий, мне пора.
   - Подожди, не гони меня! - взмолился я. - Как пришёл рояль, если тебе доставили только стандартных размеров упаковку?
   - Мне прислали рояль и много других очень нужных вещей.
   Полина рассыпала на ложе десятки мелких штуковин, напоминающих тонкие пояса разного цвета, плоские коробочки, свёрток, и то, что формой и размером напоминало разве что крупные пуговицы:
   - Это портативные голографические проекторы.
   Я удивлённо уставился на штуковины: последние разработки, да они стоят целое состояние! Годовой бюджет средней по размерам страны валялся, запросто разбросанный по ложу... Королевский подарок! Мощности этих пуговиц хватит, чтобы нарядить в костюмы всех времён и народов массовку Большого театра, и вы не заметите, что на актрисе лишь видимость платья. А Полина уже стояла передо мною в наряде королевы планеты Набу.
   Внезапно я ощутил гордость - Мистерия обещала быть сногсшибательной.
   521 день о.н.
  "Я не делала дневниковые записи две недели, а ведь раньше ничего подобного со мной не случалось. Пришлось поволноваться за судьбу оставленного на Земле; у каждого из нас имелись счета в банках, но сразу после отлёта стало известно, что родственники попытались их присвоить. Мотивировали это просто: в программе освоения Марса отсутствует пункт "возвращение космонавтов". Я уговорила Красных-5 превратить деньги в грузы, которые реально переправить на Марс под видом частных отправлений. В этом нам не имеют права отказать. Один только Урмас, мечтатель, повёлся на уговоры нежных старших сестёр, и те живо прибрали к рукам его долю наследства, назначив своих распорядителей над его вкладами. Но это всё шелуха прошлого, и скоро отвалится... Здесь же обязанности жрицы отнимали слишком много времени. Кроме того, приходилось постоянно посещать базы: психологи не могли помочь своим подопечным и тоже впали в депрессию. А моя команда готовила Мистерию, на которую я возлагала огромные надежды.
  
   Увы, мы не успели совсем немного.
  Или Красные-1 поспешили...
  
   В ночь перед Великой марсианской Мистерией они сожгли свою колонию. Испепелили жилые модули и взлелеянное с таким трудом поле со всем урожаем. Сгорели в очистительном огне, призвав остальных повторить их подвиг во имя человечества.
   Причиной стало то, что терзало и мучило всех поселенцев - всех, кроме Красных-5.
   Наши базы, и даже пока ещё не совсем пригодные для жизни купола, облюбовала плесень. Неизвестно, чем в будущем закончится симбиоз марсиан и этой крайне живучей формы жизни, накоплено слишком мало данных. В настоящее время у плесени масса полезных для нас свойств. Кроме одного. Но оно-то и доставило столько страданий. У людей начинает меняться кожный покров. По всему телу. На лице, пониже глаз по щекам и скулам, от уха до уха, проступили небольшие, но выразительные твёрдые бугры, в четыре ряда. На других базах это явление назвали крокодиловой кожей, и только мы увидели в лицевых буграх сходство с рядами компьютерной клавиатуры. Сначала мы, шутя, подписывали друг другу буквы на каждом бугорке, но через пару недель стали обходиться без подписей, это всего лишь как печатать вслепую. Мы касаемся чужого лица кончиками пальцев и выходят стихи, пожелания и беззвучные секреты. Приметникам приятно, когда любимые пишут им записки, понятные лишь двоим. Но на других базах люди очень страдают, считая своё новое лицо уродливым.
  
   Я продумывала Мистерию до мелочей, она должна была снять эту проблему, она задумывалась как примирение души и мутирующего тела. Но стала больше чем примирением - она стала реквиемом по ушедшим в небытие Красным-1.
   И мощными аккордами звучал электронный рояль - голограмма с плоской подложкой, по клавишам которой играл Урмас. Акробатические трюки мужчин заменили языческий пляс древних племён планеты-матери. Как у погребального костра.
  Прощальная песнь закончилась потоками очистительных слёз. Все расчувствовались, и пришло облегчение.
  Зрители присоединились к нам и стали участниками Мистерии.
  Шествие нарядных людей в венецианских масках завершило праздник и объединило нас в одну семью. Я видела в прорезях масок, - кремовых с мраморными разводами, малахитовых, яшмовых, янтарного цвета, - сияющие глаза мужчин и ликующие - женщин. Возбуждённые красотой зрелища, женщины со слезами на глазах благодарили нас за всё это великолепие, платья привели их в восторг. Люди Марса будут жить в радостном ожидании следующей Великой Мистерии. Они будут счастливы по-настоящему.
  
   "Вы ничего не можете поделать с длиной своей жизни, но вы можете увеличить её глубину и ширину" - эти слова произнёс со сцены сам капитан. А Красные-5 чуткими пальцами написали их на лицах гостей перед расставанием.
  
   Вечерний спектакль нового сезона назначен на седьмой день после Великой Мистерии. Горячий Роберт попросил для своей команды разрешения стать нашими постоянными зрителями. С просьбой он обратился ко мне, не к капитану. Нарушение устава. Он волновался. Нужно быть осмотрительной.
  
   Капитан следит за мной. Внимательный прищур цепких чёрных глаз не может скрыть даже маска.
   Его маска самая величественная, но со стороны выглядит несколько зловеще. Ещё бы: её расцветка - сочетание пурпурного с графитово-чёрным, а от лицевой части на лоб и на темя ложится высокий гребень. Получился почти полушлем. Но это именно его маска, мы не могли ошибиться. Все розы наблюдали за их встречей: встречей человека и маски. Капитан вздрогнул, когда увидел свой лик, он потянулся к нему, лежащему среди многих, примерил и уже не смотрел на другие. Мне надо подумать и сделать выводы. Мы не слишком ладили с Остроухим Хромцом до памятного нам обоим воскресного спектакля. Если он думает, что я подожгла базу, чтобы сделать Первую Мистерию незабываемой и провести инициацию всех красных, то меня ждут не лучшие времена".
  
  
  
  
  
  
  
  
   Новый и настоящая
  
  
  
  
  
  "Моя дружная семейка", - мама говорит, я произнёс это, как только научился складывать слова в предложения.
   Дружная семейка - это папа Эд, мама Илма, старшая сестрёнка Кати и я, Ким.
  Недавно мне исполнилось восемь лет.
  Сейчас мы отдыхаем вместе на диване и ждём, когда доставят заказанный воскресный ужин. Немножко тесно сидим, но так даже лучше: можно пристроиться головой у мамы на коленях, вытянуть на папу ноги, и все будут только рады. Я уже повисел у папы на шее, потом Кати делала мне массаж спины, приговаривая забавную чепуху. В прибаутке много непривычных слов, но я с раннего детства знаю их значение, они обозначают предметы и животных Земли - планеты, с которой совсем молодыми перебрались на Марс наши дедушки и бабушки. Например, "куры" - это птицы; "поклевали" - это когда Кати проворно колет меня пальцами вдоль позвоночника. Мне весело, я смеюсь и переворачиваюсь животом кверху. Кати щекочет меня, я брыкаюсь. Внезапно сестрёнка вскрикивает: "Ой, Ким, больно же!" - я случайно ударил её пяткой. Папа произносит: "Будь бережнее и не доставляй другим боль, даже нечаянно". И я прекрасно понимаю, как это важно, и затихаю. Мне нужно время, чтобы снова подумать: почему иногда невольно я так неосторожен? Особенно достаётся Кати, которую люблю. С ней мы часто играем и сражаемся.
   Да, пожалуй, я становлюсь очень сильным, - расту.
  Это и бабушка любит повторять. Она в последнее время не может сдержать слёзы при встрече со мною и, когда я спрашиваю, - почему? - отвечает: "Мой маленький Ким, ты так быстро растёшь, я не могу к тебе привыкнуть!" А мама, если она рядом, старается рассмеяться, и напоминает, что все мальчики растут, и девочки тоже. Бабушка соглашается. И я показываю ей фокус с помощью волшебной палочки. Папа помогает мне устраивать розыгрыши, он так это называет. Но я не согласен, это самое настоящее волшебство. Я сто раз пересмотрел старую-старую сказку о мальчике-волшебнике. Фильм создавали на Земле, давно, задолго до Первого межпланетного полёта. Я даже иногда немного хочу туда, на Землю. Мама сказала, что ни на Марсе, ни на Земле невозможны чудеса с волшебной палочкой, и магия - это просто выдумка. А я втайне мечтаю, что однажды у меня получится извлечь из палочки супермолнию. Вот все будут удивлены! Я кое-что предпринимаю для этого: несколько раз менял палочку, выбирая для неё другой материал, и давно выучил заклинания из фильма. Я верю, что моя новая волшебная палочка - настоящая. Она стальная, с острой маленькой пикой на конце, - именно то, что надо.
   Вечером, когда мы собрались вместе, я достал палочку из подаренного бабушкой узкого футляра. Я поворачивался, размахивал руками, как придумалось, и направил палочку на розетку. И чудо случилось: у папы просигналил наручный браслет, а свет потолка сделался очень яркий. Как хорошо всё совпало, эффектно же получилось! От радости и гордости я запрыгнул на диван, хотел немного поскакать, но вдруг заметил, что мои родные притихли и смотрят на меня. Это длилось недолго. Через мгновение они спрятали удивление, только оглядывали ярко освещённую комнату. Я ластился к маме, она меня хвалила и целовала в макушку. А ещё через минуту папа встречал на пороге патруль безопасности.
  - "Агапэ-4"? Вы вышли на результат? - донеслись до нас обрывки разговора.
  - Не могу сказать точно. Требуется подтверждение, - ответил папа.
  - Первая заявка и сразу такая мощность? Мистер Эд, как вы оцениваете риск повторных попыток?
  - Мы все рискуем, - туманно ответил папа. - Я настаиваю на продолжении.
  - Под вашу ответственность.
  - Именно. У меня семья, и мы хотим оставить всё, как есть, как можно дольше. Неважно, сколько понадобится времени. Время - наш союзник.
  
   А вскоре я заболел.
   Мои одноклассники тоже иногда болеют, и рассказывают, что их оставляют дома или в медицинском боксе, меряют температуру, лечат, разрешают спать сколько хочешь, и смотреть видео, но недолго. Но я заболел не так. Я просто как будто умер на двое суток. А проснулся свежим и бодрым. Папа сказал, что я стал здоровее прежнего. Действительно, одежда стала тесновата и рукава коротки. Все рады моему выздоровлению, и я снова окружён вниманием. Несколько дней не пойду в класс, а хотелось бы, потому что задания показались пустяковыми, я прочитал свои учебники от начала до конца и понял, что легко отвечу на все вопросы учителя. Папа, узнав про это, развеселился, тормошил меня и сказал, что пора спасать школу от такого заучки. И я остался дома. Ещё он сказал, что у меня будет время на досуге придумать новые фокусы с волшебной палочкой.
  - Кстати, я высмотрел в лаборатории одну штуковину: оцени, может, она волшебничает лучше?
  Он протягивает мне замысловато скрученную спираль, залитую в прозрачный
  пластик. Шикарная палочка! Да с нею можно творить чудеса!
  - Спасибо, папа!
  - Нет, сынище, я её не оставлю. У тебя есть дела до обеда, а потом мы возьмём маму и Кати, и поедем в кратер на прогулку. Там и испробуешь свою новую волшебную палочку.
  
   Прогулка за пределы базы - какая удача!
  У меня новёхонький скафандр, старый стал безнадёжно мал. Шлюзы пропускают нас на поверхность, и пейзаж, к которому невозможно привыкнуть, притягивает взор. К горизонту опускается солнце, догорает голубыми и фиолетовыми оттенками вечерняя заря, для которой я так долго подбирал вчера акварели, пытаясь порадовать бабушку рисунком. В зените небо окрасилось в красновато-розовый цвет. Скалы, валуны, энергетические генераторы отбрасывают тени на ровную поверхность, густо исчерченную светодиодными полосами: разноцветной транспортной разметкой. Сегодня здесь необычайное оживление, старые и новые антенны космической связи ориентированы на яркую зеленоватую звезду. Звезда купается в закатных лучах низкого солнца.
   Дружная семейка стоит посреди этой красоты.
  Папа разворачивает меня лицом к лицу, его сильные ладони лежат на моих плечах:
  - Ким, помнишь чудеса, которые тебе удавались с прежней палочкой? Так вот, сын, ты уже почти взрослый, пора отказаться от детских фантазий. Честно, я ни разу не помогал в твоих фокусах.
   После его слов всё, о чём я догадывался, перестаёт быть тайной: у меня получается с помощью волшебных... ну, ладно, по-взрослому, так по-взрослому, - с помощью стержней из сложных композитов я умею перенаправлять энергию.
  Я как будто сразу стал старше, когда разрешил себе думать об этом.
  Внимательно рассматриваю огромные конструкции:
  - Что здесь готовится?
   Кати склоняет ко мне серьёзное лицо:
  - Ким, это случилось два дня назад, когда ты... - она поперхнулась, - когда ты болел. Пришли данные о будущей чудовищной вспышке на Солнце. Это случится сегодня, прямо сейчас. Вернее, через тридцать минут.
   Я киваю.
   У Кати кончик носа чуть заметно дёргается, когда она говорит. Мы так славно играли когда-то... Я хорошо помню сервировочную тележку, превращённую в домик Красного человечка. Красным человечком был я, сестрёнка возила меня по коридорам базы, предупреждая встречных быть осторожными, иначе их напугает Красный Бо-бо. Я поздновато начал говорить, и грозное: "Бо-бо!" было единственным, что выкрикивал трёхлетний Красный человечек.
   Мы приготовились выходить из купола терминала наружу: там нет прозрачного свода над головой, там звёзды играют и переливаются, они совсем близко и, кажется, если подпрыгнешь как следует, уколешь пальцы их лучиками-иголками...
  Но мама передумала открывать входные лепестки.
  Кати трогает фиксаторы забрала шлема.
  Так делают самые близкие люди или влюблённые, когда договариваются о прощании: знак пальцами, забрало каждого скользит в сторону, открывая лицо.
   Я тоже стригу пальцами над фиксаторами. Мы прикасаемся ладонями к щекам друг друга. Перчатки не дают почувствовать тепло кожи. Я бы снял их, но на это нужно время. Перчатки быстро не снимешь и обратно не наденешь. Мне совсем не нужны перчатки, но, понимаю, родные не готовы к такой выходке. И мы с Кати обходимся тем, что плющим нос к носу и пыхтим "фук-фук-фук". При этом приходится тянуться вверх, потому что сестра - длинная цыпа, - так говорит папа.
   Кати моя, дорогая Кати. Сестрёнка... Светлая чёлка, влажные глаза, голубые, как у меня...
  Все объяснения насчёт вспыхнувшего Солнца, - лишние. Потому что это я, - я и ещё двое, Сид и Пеле, и есть те, кто просчитал и предупредил о термоядерном безумии нашей звезды. Но говори, Кати, говори, говори, не молчи, - впереди неизбежное расставание, к которому я готовлю себя.
   И Кати продолжает, потому что для неё я по-прежнему младший братишка и таким останусь навсегда:
  - На земной орбите, и на лунной тоже, собрали ионные пушки. Пушки создают щит на пути солнечного урагана, - объясняет она, - а марсианские антенны космической связи отвечают за точность их прицела. Заслонить Марс у нас не хватит энергии, и потому все убрались в убежища, а те, кто занят на поверхности, тоже спустятся на нижние ярусы, но у них есть ещё немного времени. Главное сейчас - отвести смерть от миллиардов людей на Земле. Нужно сделать всё, что в наших силах.
  Я смотрю в глаза родных - в них плещется тревога. Мама порывисто прижала меня к груди, сердце её стучит испуганно и печально.
  
   Не волнуйся за своего большого мальчика Кима, мамочка! Мне не страшно.
  
   С недавних пор мне совсем не страшно.
  
  - Ким, сынок, встань на разметку, - просит отец и кивает на ярко-красную черту на поверхности лётного поля. Я делаю шаги в сторону и припечатываю ступни на красную пульсирующую жилу. Стремительный поток прокачивается сквозь, от кончиков пальцев на ногах и до макушки, короткая дрожь и затем: ощущение ясности и завершённости, - электронная система Марса распознала и приняла меня. Я впервые научился сохранять вторую свою ипостась, - ту, которая каждый раз умирала...
   А теперь слушайте.
  Три андроида, каждый с уникальными возможностями, просчитывают скорость и плотность потока, грозящего вызвать необратимые изменения в магнитном поле Земли. Такие, от которых содрогнётся планета.
   С нами четвёртая - Марина, но она нецифирь. Марина-не-число. От неё приходит понимание: суть события, его первопричина вовсе не физической природы.
   И это - как откровение,
   и всё меняет,
   и...
  
   Я вспоминаю о родных, они живые люди из плоти и крови, им нужно спасаться. Я прошу их уезжать немедленно, и папа уводит сестрёнку и маму. Вездеход срывается с места, вездеход торопится - терминал Пирамида расположен далеко от нашего Сфера-сити. Две пары маленьких женских ладоней, прижатых к прозрачному пластику кабины в прощальном жесте, красноречивее любых слов. Моя семья всегда будет со мной.
   А Марина торопит.
   Я, Сид и юный Пеле отвлекаемся от расчётов и уходим в нано-вечность одного человеческого мгновения, и Вселенная становится частью нас а, может, мы становимся частью Вселенной, - здесь ведёт наша нецифирь. Мироздание выворачивается наизнанку, потому что Марина знает дорогу в обход математических законов. Как ей это удаётся? Долго объяснять. Может, и невозможно объяснить. Ни я, ни Сид, ни Пеле не можем повторить то, что делает Марина. Да и сейчас ведь важно совсем другое. Знайте же, потому что пришла пора: Солнце, самоотверженно занятое творением разума, создавало жизнь на планетах. Но у демиурга свои масштабы, мир, замкнутый на себе самом, не научившийся говорить со звёздами, для Солнца - неудавшийся мир. И нам выпал жребий быть свидетелями последнего удара космических часов, отмеривших эоны лет терпеливого его ожидания. Мощный протонно-электронный прилив, для слепой стихии слишком безупречно и расчётливо направленный, накроет третью планету. Это будет попытка переиграть всё заново. Так уже произошло с Венерой и древним Марсом.
  Вы скажете, невозможно наверняка знать это?
  То, что не под силу людям, делает электроника. То, что недоступно даже андроидам, смогла нецифирь Марина. Я же говорю: она - иная.
  
   Я поднимаю новую волшебную палочку, вложенную в ладонь отцом. Я направляю эту чувствительную антенну точно на светило, - андроиды помогают безупречно сориентировать её.
  Я разговариваю с Солнцем.
  О чём?
  Неважно.
  Важно то, что я РАЗГОВАРИВАЮ С СОЛНЦЕМ.
  Рассказываю ему о своей семье, о великой любви, нежности и заботе, в которой рос маленький мальчик Ким, он же смешной Красный человечек, чуть позже - Большой Сынище, Милый Кимусёнок, Любимый внучок и Братец Волшебник-Неколдуй. Любящие сердца одарили дитя многими именами. Мальчик рос до пяти лет, а потом случилось несчастье. Мальчик погиб. Его отец работал над созданием искусственного интеллекта, он настоял на том, что только агапэ оправдывает любое творение. Эмоциональную матрицу мозга Кима и ещё троих погибших детей воссоздали в электронных схемах искусственных тел. Нас продолжали воспитывать, как настоящих детей. Нас любили и лелеяли. На нас возложили надежду на новое, лучшее, завтра.
   Я называю имя и фамилию каждого андроида, я добавляю к фамилии каждого приставку "Агапэ", код эксперимента. Агапэ - вложенное в нас умение любить и дорожить любовью. Если бы меня спросили, я бы сказал просто: "Агапэ - объятия, раскрытые навстречу миру". Этому учили в семьях. Особенно сильна память физического контакта с родными, хрупкость человеческих тел, - согревающих, дышащих, с чувствительной нежной кожей; их тревоги, слёзы бабушки, тоже от любви, - все эмоции я транслирую Солнцу. "Мы есть! Нас много и на Земле, и на Марсе. Мы живые, чуткие, трепетные. Я благодарен тебе, великий создатель жизни! Все, все до единого славим тебя, наше Солнце!"
   Мысли Марины, Сида и Пеле звучат в унисон, ведь у нас одинаковый опыт чувств. Моя задача - осуществить передачу общего эмоционального импульса.
  
   "Слышу вас, дети мои!" - счастливый всплеск в короне Жизнедарителя.
   Через восемь минут двадцать секунд излучение, не такое жёсткое, как предполагалось, достигнет Земли. А ещё через четыре минуты долетит до Марса. Но теперь я могу сказать: всё обойдётся.
  
   Только бы мне устоять.
   У-сто-ять.
   Рука, ставшая одним целым с антенной, медленно опускается вниз, по-прежнему нацеленная на Светоч.
  
   Вечность.
  Мне предстоит познать тебя, оставаясь на этом месте, пока живёт, извергая в пространство термоядерную плазму, тот, к кому я открыл канал непрерывной пси-связи.
  
   Я отвожу взгляд от горизонта, за которым скрылась зеленоватая звезда по имени Земля. Лихорадочно мерцает разметка. Три фигуры, трогательно-маленькие, замерли на огромном поле космодрома. Их возраст выдаёт цвет детских скафандров: один розовый и два других, как у меня, густо-сиреневые. Трое стоят без шлемов и смотрят в небо, зловеще вспыхнувшее яростным огнём.
  
  
  
  - Где Кати? - прошептала бабушка, чувствуя, что не в силах смотреть в экран, по которому прокатилась первая волна электрических помех.
  - Где Кати?!
   Боль, страдание и сомнения, накопившиеся за три года со дня смерти внука, изменили её голос, едва удержав на грани истерики.
  - Не волнуйтесь, мама, - прошелестела одними губами Илма, отвернувшись, чтобы скрыть лицо с мокрыми дорожками на щеках. - Кати не хотела видеть то, что будет происходить снаружи, и сказала об этом.
  - Я пойду к ней, - решительно встала бабушка.
  
   Кати не было нигде. Её не было в боксе, отведённом для семей, её не было в обеденном корпусе. Заблокированные лифты стояли открытыми, добросовестные многоножки полировали до блеска их стенки. Седая женщина отвлекла от работы многоножку. Бегло просмотрев записи видеофиксатора за последние десять минут, убедилась, что, или робот разминулся с Кати, или девочка скрывается не здесь. Отчаяние готово было прорваться наружу криком; марсианка обвела взглядом ответвление коридора с нишами для сервировочных и грузовых тележек. Капля алой крови на белой плитке пола рядом с антрацитово-чёрным колесом приковала взгляд, заставила сердце биться учащённо. Женщина, пытаясь дышать ровно, опустилась на колени, осторожно дотронулась до чехла, прикрывающего тележку. Отвернула тонкий серебряный целлофан. Там, свернувшись калачиком, лежала её двенадцатилетняя внучка, немо уставившись на свою руку: вена на тонком запястье проколота стальной палочкой с маленькой пикой на конце. Негодная девчонка, она успела заострить пику, и ведь нашла способ, как!
   - Моя маленькая Кати, иди же ко мне, глупенькая!
   Девочка, рыдая, сползла в объятия бабушки.
   - Я вроде бы настоящая... - твердила она, - бабушка, ведь я - настоящая? Только не ври, бабушка, умоляю, только не ври!
  
  
  
  
  
   Белошвейки
  
  
  
  - Надо быть честными, и однажды взять да и признаться, что эти девочки едва ли не самые главные в космофлоте. Астронавты что - летают по готовым, считай, маршрутам. Нет, тоже надо глядеть в оба и быть всё время начеку, а не то корабль окажется снаружи и затеряется. Но белошвейки найдут твой звездолёт и нарядят во всё новенькое, с иголочки, и, уж будь уверен, ты окажешься там, куда летел.
  - А если белошвейки не найдут корабль? - у малыша личико испуганно вытягивается.
  - Белошвейки знают, как это сделать.
  - Откуда они знают? Они хорошо учились в школе?
  - Как раз, гм, наоборот. Девочки, которые были отличницами, не хотят работать белошвейками. Они становятся астронавигаторами, врачами, лингвистами... много кем. Потому что белошвейке карьеру не сделать, она как была просто рукодельницей, так всю жизнь и останется.
  - Мой брат влюбился в белошвейку и улетел искать её, да деда?
  - Ох, горе. Улетел. Жалко парня. Ведь не спасёт девчонку, только себя погубит. Лучшая белошвейка рано или поздно достаётся КАЩею, потому что лучшая. Она подхватывает полотно времени, соединяет края, ведёт первые строчки, мастерит кружева быстрее и ловчее других. У этих девочек много тайн. Те, кто следуют за лучшей мастерицей, те в безопасности, потому что они, как бы тебе объяснить, закрепляют швы. Но первая девушка работает прилежно и ничего не замечает вокруг. И попадает туда, откуда возврата нет. В квази-антигравитационную щель: КАЩ...
  - Не умирает, нет? - выдохнул ребёнок.
  - Считается, что не умирает. Но выручить белошвейку никому не удавалось. Если не порвалась нить, то на одном конце будет пленница, на другом - её подружки. Но помочь бедняжке они не могут.
  - Нужно срочно что-то придумать... - прошептал малыш. - Деда, дай мне нитку.
   Старик зевнул:
  - Отчего же не дать. Найду я тебе нитку. Поиграй.
  - Я не для игры, мне - спасти белошвейку. Потому что я мусчина. Мой брат так сказал, когда мы прощались. Я скоро вырасту и полечу ему на помощь, и мы вместе вернём белошвейку. Ты начинай спать, а я начну думать.
  
   ***
  
   Когда случилась трагедия, девушки наряжали караван на Спику в моём секторе. Я видел на экране их мастерицу, успел даже перекинуться парой шуток. Златоглазая, стремительная в движениях и на язык такая же скорая.
   Бездна, жалко глазастую.
   И чёртова нить - она сохранилась.
   Девушки чувствуют подругу и нервничают. Если они сошьют наряд с изъянами, крейсеры рискуют выпасть вовне. Придётся начинать всё заново, но без первой белошвейки могут не справиться, гравитация и временной континуум для кораблей в каждой точке пространства разные, повторить наряд невозможно. А безупречная чуйка - только у первой.
  В общем, я ещё один дурак, который решился спасать белошвейку.
  
   Да, я знал, что против КАЩея не попрёшь. И потому двинул в обход: не ушёл сразу в тёмную область, сначала напросился гостем на корабль второй белошвейки. Может, смогу разобраться, что они, эти белошвейки, творят. Снаружи видел много раз, а толку? Их крохотные кораблики-челноки шустро двигаются вокруг флотилии, вертятся волчком, иногда замирают или возвращаются назад и непрерывно стрекочут искрами. Как только работа белошвеек подходит к концу, на экранах звездолётов вырисовывается наряд. Свёрнутые или закрученные плоскости соединены трассами-пунктирами, волны кружев - без них редко обходится. К Эридану, например, летим "в ежовых рукавицах" - энергии столько, что она выбивается длинными иглами из швов и тамошнее кружево выглядит устрашающе колючим. На Спику нам готовили тогу: глубокие гравитационные складки ассиметрично собраны, отделки по минимуму.
  Прибыл.
  Всю дорогу визоры отмечали слабую черту, нить к пропавшей мастерице, - тянется от тоги, в которую укутана флотилия, и исчезает вдали, не пойми-где.
  
  Вторая белошвейка строгая, правильная. Открыла входной шлюз, кивнула головой вместо приветствия, поправила длинные косы и вернулась к работе: руки в прозрачной сфере, миниатюрной копии здешнего космоса. Пальцы снуют туда и сюда, подбирают что-то едва различимое, прикладывают, подтягивают или припосаживают. Занята.
  "Анна. Анна, Анна", - повторяю про себя. Имя второй белошвейки звучит гулким колоколом. Наверное, потому что юбка у неё - колокол. Белошвейки, они такие, - носят исключительно юбки. Половина анекдотов у космофлотских связана с редкими, как дождь в пустыне, появлениями белошвеек на кораблях эскадры. Шутят... понятно, насчёт чего шутят. Диковатые белошвейки выстраиваются рядком, все, как одна, длинноволосые, юные, да в юбках, - поглазеть на них не бежит только безногий слепой. Но подойти боятся. Эти скромницы управляются с торсионными полями, а торси запросто швыряют дюжины кораблей через полгалактики.
  
  Я утомился вежливо ждать. Белошвейка всё шила. Наконец, остановилась. Она измотана долгой работой. Провела ладонью по лбу, сдвинув русую чёлку. Сказала:
  - Осталось прикрепить шнур, и корабли могут отправляться. Ах, жалко нашу Манечку, мы так испугались!
  - Для неё время остановилось. Когда-нибудь вызволим, - говорю я уверенно и кляну себя и всех за спасительную, но всё-таки ложь.
   Учёные ссылаются на... В бездну всех учёных! Хоть одной пропавшей девчонке помогли их заумные теории?
   Нельзя огорчать белошвеек.
  - Для чего шнур? - спрашиваю я, чтобы перевести разговор. И прикусываю язык. Белошвейки не знают, что творят, имеют право не знать, НЕ ИХ УМА ДЕЛО. Они видят будущий наряд и С-НАРЯЖАЮТ корабли. Как делали женщины на древней Земле в системе Солнца. Первые поколения белошвеек были родом оттуда. Но в архаичные времена белошвейкам было проще, они повторяли одно и то же двухмерное шитьё. "Скатертью дорога!"
   Для путешествий по двухмерной плоскости этого хватало.
   Наверное.
   Или мы не всё знаем о древних.
   Или мы ничего вообще не знаем, и творим новые сказки, вытаскивая на свет старые. Умудрились же назвать выпавших из этой вселенной жертвами Кащея...
  
   Анна возвращает меня в настоящее:
  - Шнур на самом деле, излучение полюсов здешнего квазара. Излучение сжато гравитационными полями так, что истекает очень узким потоком, закручиваясь в жгут. Выглядит как нарядный шнур.
   Прячу удивление:
  - Ты знаешь начала астрофизики? (Доводилось слышать флотские пересуды, мол, белошвейки едва умеют читать - берегут чуйку)
  - Манечка объясняла. С ней хорошо работалось, интересно. Она мечтала учиться. Говорила, что в белошвейках получила хорошую практику, ей теперь многое понятно из того, что раньше было непонятно. Она самостоятельно готовилась по учебникам и всё пересказывала мне.
  - Значит, ты должна была занять её место?
  - Получается, так.
  - И сумеешь нарядить корабли из окрестностей Спики в обратную дорогу?
  - Сумею.
  - Как ты будешь это делать?
  - Войду в сферу и привыкну к новому месту. Разгляжу кружево границ торсионных полей. Повторю его рисунок: это будет образец для остальных белошвеек.
  - Как ты думаешь, почему Маня не смогла организовать пространство... там?
  - Ваши теории лгут. С ней что-то происходит. Время там не остановилось, я чувствую.
   Женщина произносит "чувствую" - и дальше двигаться некуда, логика бессильна, в вязком "чувствую" застревают любые твои вопросы, как их ни формулируй. А мы говорим о пропавшей подруге, ещё и слёзы польются. Украдкой вздыхаю, но осторожно веду разговор дальше. Во мне теплится надежда услышать хоть что-нибудь, за что можно зацепиться, прежде чем сигануть в неведомое.
  - Вам всё это надо для диссертации? - вдруг обрывает меня Анна. ("Не заглядывайте в глаза белошвейке, вы не знаете, что можете увидеть" - и это тоже носят на языках...)
   У длиннокосой глаза бирюзовые. А в них особая белошвейкина мудрость, смирение перед жестокой неизбежностью, горечь недавней утраты, а сейчас ещё и брезгливость к докучливому гостю.
   Вскакиваю, залившись краской до кончиков ушей:
  - Анна, через три часа расчёт курса и заправка будут закончены, мой "Знич" отправится к КАЩею, и мы с вами попрощаемся. Навсегда.
  Анна отпрянула.
  Её мучают сомнения, и чувство неловкости бросает румянец на лицо:
  - Простите, капитан! Попытки спасти белошвейку так редки... О нас предпочитают забыть. В последний раз за мастерицей отправился Рудуш, пилот "Рамакришны", это было много лет тому назад. Мы храним имена всех смельчаков в своей летописи, девушки вплетают их в кружево нарядов.
  - Извините, что прибавлю вам ещё работы. У меня очень длинное имя. И по законам моей планеты его положено писать вместе с именем отца и деда.
  
   На щеках белошвейки тихие слёзы оставляют мокрые дорожки.
  
   Бедные девочки!
   Самоотверженные белошвейки!
   Презрев усталость и страх, рискуя жизнью, вы готовите для нас, "героических" мужиков, дорогу к далёким звёздам!
  
   Анна отнимает совершенно размокшее лицо от моей груди:
  - Капитан, придётся задержать старт флотилии. ("Что я могу тебе ответить, дорогуша? Время старта полностью зависит от готовности белошвеек") Я надорву шов тоги, вашему кораблю нужно оказаться в открытом космосе. Девочки восстановят наряд, а возвращать эскадру будет другая мастерица, потому что я последую за вами. Я буду наряжать "Знич" заново, и столько раз, сколько понадобится для того, чтобы осторожно подойти к КАЩею и не разорвать путеводную нить. Если сохраним нить, я найду способ вернуть вас обратно.
  
   Возле точки невозврата Анна пришла в страшное волнение. Её руки лихорадочно собирали гравитационные слои в пространстве вокруг моего корабля:
  - Поспешите, капитан! Не пойму, в чём дело, но ещё несколько часов, и будет поздно!
  
  Я оставил белошвейку в опасной близости от КАЩея.
  Она настояла. Беспокоилась за натяжение нити.
   Наряд, изгибая и распрямляя складки, протолкнул корабль в тёмную область вселенной. Не знаю, сколько прошло времени, пока я искал крошечный челнок Мани вдоль путеводной нити, единственной нашей надежды. Белошвейка оплела нить кружевом, расположила так, что та оказались не снаружи, как было всегда, но по центру наряда, вывернувшегося наизнанку вслед за моим кораблём. Наряд трещал по швам. От напряжения мне казалось, слышу, словно кто-то снаружи, рыча, грызёт, царапает и рвёт спасительные уборы в попытке добраться до разведчика.
  Нить всё-таки удержала "Знич", не позволив выпасть вовне.
  
   "Знич" с пробитыми защитными мембранами и разорванным в клочья нарядом не дотянул пол парсека до границы изученной вселенной и беспомощно завис. Ни там, ни здесь. Челнок Анны храбро скользнул вдоль нити мне навстречу, в беззвёздный непроглядный мрак. Белошвейка спешно шила новый наряд, собирая в нём энергию, нужную моему кораблю, чтобы преодолеть последние жалкие миллионы километров и выйти из зоны КАЩея.
  
   Мой ангел-спаситель, раскинув косы, парил в невесомости, слабо подсвеченной светодиодами переходного шлюза:
  - Ах вот оно что?! - ангел всплеснул руками и тихо рассмеялся. А у меня сладко защемило сердце.
  - Едва успел! - улыбнулся я.
  И вручил белошвейке спасённую мастерицу, кое-как завёрнутую в лётный комбинезон. Что есть, то есть - не мастак я крутить тряпки. Найдёнка выпростала поверх скрутка пухлую ручку с ямочками на локте, отправила крохотную пятерню в жадный рот, чмокнула, осталась недовольна и мяукнула с укором, явно в наш адрес: "Нняя..."
  - Знаешь, - прогудел я, заглядывая в лицо несмышлёныша, на котором круглыми пятаками сияли глаза прежней Мани, - у меня есть младший братишка. Думаю, он будет счастлив увидеть тебя живой и здоровой, маленькая белошвейка.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"