Аннотация: ФИНАЛИСТ КОНКУРСА "НЕРЕАЛЬНАЯ НОВЕЛЛА-2014. МОСТ НАД ВЕЧНОСТЬЮ".
ХОДИТЬ СТРОГО ПО ОЧЕРЕДИ
То, что лежит перед нами, имеет вид моста между игровыми полями. Соперник порой налегает могучей грудиной на свою часть поверхности мерзкого цвета. Другим концом мост врастает в прозрачно-золотистую субстанцию Света, на ней лежат кисти моих рук. Иногда я меняю оттенок поля; оно становится серебряным, или опаловым, или дымчато-розовым. Затем, если я сосредоточусь, цвет плавно перетекает в нежно-сиреневый и даже салатовый, что совсем непросто. Я забочусь о том, чтобы сохранялась особая прозрачность, незамутнённость моей половины игрового поля: лишь тогда продолжение моста, ведущего через бездну, разделяющую двоих Вечных Игроков, прослеживается бесконечно долго. И в паузах Игры я могу вволю любоваться виртуозной симфонией арок и пролётов - вот где совершенство мысли, воплощающей гармонию даже через инжиниринг.
Мы молоды.
Нет причины коротать вечность в непривлекательном облике, и потому мы молоды.
И по-новому увлечены игрой, для которой с недавних пор ввели новые правила.
- Прежние были проще, - говорит мой соперник.
Я соглашаюсь:
- Да. Для тебя.
Он смеётся.
Его сторона не радует разнообразием. Он не утруждает себя сменой цвета. Лишь иногда поле вокруг него приобретает зловещий блеск, становится вязким, липнет к его рукам. Он брезгливо вытирает расплавленные потёки, для этого опускает руки под бордовую поверхность. Когда кисти и предплечья снова появляются в поле моего зрения, красная кожа уже чиста, а вязкая субстанция снова затвердевает. Он неаккуратен? Я так не думаю. Просто не придаёт значения такой, по его выражению, ерунде... Он многому не придаёт значения. Я нахожу в этом главную его слабость.
- Ты слишком часто размышляешь о мелочах, - он подначивает меня. Но я давно не ведусь на советы. У каждого своя тактика. Возможно, так и должно быть. Мост стоит, фигуры двигаются, игра продолжается.
Я делаю условный пасс, и моё время останавливается. Сейчас его ход.
- Кто у тебя? - говорит он. - А, снова эта жалкая овца? Виделись...
- Честная, - уточняю я.
- Ну, ладно. Как скажешь. Одинокая, что и следовало ожидать.
- Пока одинокая.
Его категоричность мне претит. Делать мгновенные выводы, используя информацию ничтожно малой временной единицы, - по-моему, это неправильно. С другой стороны, он слишком часто побеждает, и я не стану учить его рассматривать всё сущее как вечно изменяющуюся, динамичную и тонко настроенную систему.
- Ха, с такими вводными.... безнадёга. Осталась с довеском, двое детей. Твои хлопоты оказались неэффективными, впала в бедность, в постыдную, на грани нищеты. Да она просто банальная неудачница, и толковать здесь не о чем. Вот увидишь, скоро дойдёт до середины моста и скатится на мою сторону.
- Ты не учёл кое-что. Она выносливая.
- Пока выносливая. Скоро надорвётся, при таком сумасшедшем темпе недолго. Фанатичное соблюдение обязанностей и преданность делу ещё никого не делали здоровее. Что? Временами беспокоят боли в спине? Вот он, первый звоночек: "Только честным трудом попадёшь в страну горбатых"!
Он смеётся, хищно обнажая крупные зубы.
Иногда я ревную его к фигурам на серебряной стороне поля и тогда становлюсь упрям. Жалко маленькую фигурку. Она слишком отчаянно старается не пропасть. А сама топчется в опасной близости от моста, на последнем разветвлении дорог. Здесь ещё можно свернуть и остаться в светлом поле, но дальше дорога нацелилась прямо через бездну; редкие находят в себе силы повернуть обратно. К тому же, на мосту движение в одну сторону, и встречные сильно мешают тем, кто пытается вернуться.
Второй игрок делает знак: мой ход. Надо успеть вникнуть... Не может быть, чтобы не нашлось никакой зацепки, которая поможет ей удержаться...
*
В тонкую нежную шею остриём упирается заточка, и она точно знает, что бывший не будет долго раздумывать: коротким движением всадит в горло. Только в американских фильмах убийца долго выясняет отношения с жертвой. Здесь всё будет проще, быстрее, неотвратимее. Ради детей она должна вывернуться; она плачет и просит оставить её. Она не будет продавать тот кирпич, раз он запрещает это делать. Не будет? Нет, не будет. Пусть он верит ей. Он убирает стальной шкворень и отходит. К тому же, стройматериалы покупали, собирая исключительно её получки. Она отказывала себе во всём, изворачивалась, что-то изобретала, чтобы сэкономить - хотела приличный дом вместо тесной избушки, жалкого его наследства.
Она уходит и живёт дальше. Одна. С двумя детьми. Хозяйка двух кастрюлек и скороварки, двух подушек, трёх чашек, трёх тарелок, трёх вилок-ложек: вот и всё, что взяла, уходя от мужа. А ведь она всё время любовно обустраивала маленькое семейное гнёздышко, из ничего придумывала дивные занавески, делала зеркальную стену из обрезков амальгамного стекла, работала как проклятая и постепенно приобретала и несла в дом все эти кастрюльки, светильники, нарядную скатерть на колченогий стол, шила пуфы на табуреты: обязательно в тон, чтобы смотрелись, как комплект...
Ни обиды, ни горечи, ни злости. Носить всё это в сердце - слишком тяжкая ноша, а она любит шагать по жизни налегке, словно танцуя. К тому же, слишком сильной, невероятной была любовь, на восемь лет свившая её и этого мужчину в жарких объятиях в тугой жгут, делавшая двоих одним целым. Роковая страсть, обязательно сказали бы карты, слишком всё очевидно. Но она не ходила к гадалкам. Может, зря. Может, не мешало сходить перед тем, как связать свою жизнь с изворотливым убийцей, ускользнувшим от правосудия, и родить от него двоих детей. Всё неважно, раз всё хорошо закончилось: она жива, он, похоже, переболел ею и теперь греет других женщин. Ей спокойнее: пока у него есть бабы, он не будет вспоминать о ней и детях. Больше ничего и не нужно. Дальше она сама.
Через шесть месяцев, увлечённый очередной пассией, бывший муж легко согласился на развод, тем более, она не требовала алиментов. Подруги корили её за это, говорили: надо требовать. Она напускала на себя беззаботность и отшучивалась: мол, что взять с бездельника? "Пусть идёт работать!" - сердились хваткие коллеги, умевшие выдрать из своих экс-супругов всё, что позволял закон и личные амбиции. Она кивала, меняла тему разговора. Им не нужно знать, кто такой Игорь на самом деле, и на что способен. Она так и не призналась никому, что пару раз видела в мутном девяноста втором чемодан, под завязку набитый пачками крупных купюр, - баснословные в те времена деньги. И что по ночам Игорь вскрикивал, вздрагивал всем телом, просыпался в холодном поту, утверждая, что во сне его догнал кто-то очень страшный. А деньги уходили в неизвестном направлении, и средств едва хватало на скромную еду для семьи мужчины без определённых занятий и молодой матери в декрете.
Её голова занята только настоящим, насущным, и легко отказывается от прошлого, не зачёркивая, но как бы отодвигая за ненадобностью. Она не так сильна, не так здорова, как кажется и, видимо, потому надёжно работают предохранители, не позволяя расходовать жизненную энергию на воспоминания. На любые воспоминания. Она вся здесь и сейчас: ловкие руки смело берутся за любую работу, мышцы сокращаются, позвоночник принимает на себя тяжесть полных вёдер, поленьев, кирпичей, или просто строительного мусора. Она сноровистая, сметливая, сообразительная, если не сказать, изобретательная. И там, где недостаёт физической силы, выручает смекалка. Она везучая. По крайней мере, так говорят все, почему-то не замечая, сколько сил от неё требует обыкновенное выживание на одну жалкую учительскую зарплату. Она выглядит счастливой. Наверное, потому, что всегда полна новых идей и неведомая сила тянет её вперёд, к очередной маленькой, ничтожно мелкой мечте. Она мечтает о том, чтобы сшить курточку дочке из того, что нашла в дальнем углу родительского шкафа, смастерить детям качели, снести сарай - будет клумба с петуниями. Обедать всей семьёй исключительно на льняной скатерти, с белыми салфетками, обшитыми по краю тесьмой, - и это в доме без удобств.
Теперь к ней ходят удивляться, опять-таки, удаче: одинокая женщина сумела в жестокий кризис девяноста восьмого продать участок огородной земли. Да тогда вообще ничего не возможно было продать! И на вырученные деньги она купила дом в центре города. Все быстро забыли, в каком чудовищном, запущенном состоянии нашла она это, не привлекавшее никого, жильё. Теперь её приобретение превратилось в отмытый, вычищенный, старательно выкрашенный дом, построенный прежними хозяевами добротно и надолго. Разглядывают потолки трёхметровой высоты; комнаты пустые, но оттого ещё более свежие, дышащие чистотой, новизной и молодым, здоровым ожиданием счастливого завтра.
Хозяйка дома отвергает все подарения в виде старых или просто бэушных вещей. "Не нужно", - не ёрничая, отвечает она. На самом деле, нужно. Очень. Но она чувствует, что чужой старый хлам способен поработить её, и не подпускает близко случайные вещи. И невозможно обижаться, - настолько она прямодушная, и целостная, и открытая. И тогда подруги начинают предлагать ей деньги. Она берёт изредка, немного, ненадолго, столько, сколько по силам отдать, и в доме потихоньку появляются новые вещи: очень дешёвые, простые, но выбранные не без вкуса.
Она работает на двух работах, причём умудряется быть успешной и там: выручает скорость, с какой она справляется с поручениями своих начальников. Учить детей не трудно, если у тебя цепкий ум и быстро готовишься к урокам, - даже к самым ответственным.
Но новое владение тянет непомерно много средств. Ей устанавливают газовую плиту и завозят два газовых баллона, и в оплату она отдаёт весь свой учительский аванс. До копеечки. А до подсчёта - две недели. А кормить детей нужно каждый день. А инфляция съедает получки, которые постоянно задерживают. Вскоре приходится забрать девочек из танцевальной студии: она зашла посмотреть, как танцуют малышки, и поняла, что дети просто недокормлены и с усилием поднимают ножки. Тогда-то её душа впервые вздрогнет от предчувствия неотвратимого бедствия, ведь бедность - смерть жизни. И она горько расплачется. А на следующий год согласится на третью работу по вечерам и в выходные, и будет крутиться, сшибая жалкие копейки, которые государство без зазрения считает платой за труд честных и добросовестных женщин...
*
Я смотрю и не нахожу, как...
О! А ведь сделать кое-что в моих силах! Ей нужен душевный покой и безопасность. Бывший супруг болезненно любит её до сих пор, пытаясь утопить чувство на дне стакана и с новыми подругами. Я оградил её от этого крайне опасного человека. Теперь, по крайней мере, он не зарежет её из запоздалой ревности к совместному прошлому, и не будет претендовать на участие в воспитании детей.
И - время. Ход переходит к сопернику.
Надеюсь, он отвлёкся на другую фигуру, - их ведь много на игровом поле.
Напрасно наделся.
С ухмылкой, слегка хрюкнув, Игрок снова бросает взгляд на жалкую фигурку на перекрёстке:
- Банально просто, предсказуемо до зевоты. Ну, закончу с б..дью, и возьмусь за других...
*
В промёрзшем насквозь автобусе Лена возвращалась домой. Уроки второй смены заканчивались поздно. В новой школе очень холодно, и окна её кабинета выходят на север, и долгое ожидание на остановке лишило её последних остатков тепла, пробравшись под длинное пальто, под свитер, под синтетическую кофточку и футболку, поддетую для тепла. А в доме тоже холодно. Дети слишком малы, чтобы растопить котёл на дровах, и сейчас ждут её в дальней комнате, в которой, если закрыть все двери, немного теплее. Нужно скорее оказаться дома, развести огонь, обогреть и накормить дочек. Она оставила им обед, но нет ужина. Будет снова сочинять из ничего: нажарит картошечки, разведёт на воде тонкие блинчики, поджарит их и подаст с чаем. Свежую стряпню съедят с аппетитом, а вот если оставить картошку и блинчики на потом - они станут невкусными. Слишком постная и однообразная еда в её доме.
Она клюёт носом. Зима вымотала её окончательно. Ночью приходится часто вставать и подбрасывать в котёл дрова, спит она урывками. Встаёт очень рано: опять из-за котла, чтобы прогреть как следует дом к пробуждению детей, чтобы им не страшно вылезать из-под одеяла...
Лена знала, что продержится минут пять, не больше, а потом глаза начнут слипаться. Стыдно спать в автобусе, никто так не делает, о ней подумают разное, но держать глаза открытыми выше её сил. И потому она умостилась на заднее сиденье, на котором можно ехать спиной к салону, лицом к последним пассажирам. Вошёл мужчина и сел напротив. Сквозь веки Лена почувствовала, что её разглядывают. Некстати. Лена не относилась к самоуверенным особам, которые слепо верят в собственную неотразимость. Она понимала, что смертельно уставшая, измотанная, голодная и замёрзшая, не может быть привлекательной. В стекле окна, в оттаявшем от тепла ладони круге, на неё смотрела неопределённого возраста женщина со впалыми щеками, с кое-как накрашенными губами, - лишь бы не обветрились на холоде, - спрятавшаяся в футляр длинного зимнего пальто, с шарфом до подбородка и в тёплых рукавичках. Но мужчина перешёл в наступление, и очень активное. Лене пришлось стряхнуть сонное оцепенение и отвечать ему. Она определила стоимость незнакомца на рынке жизни: обеспеченный. Не просто обеспеченный, но даже больше, чем может показаться с первого взгляда. В провинциальном городке мужчины не любят производить впечатление своим внешним видом, не любят даже выделяться среди остальных. И если на нём такая одежда, значит, давно пройден этап, когда её приобретение могло считаться серьёзной тратой. Добротные вещи отличного качества, свежие и пропитавшиеся дорогим парфюмом для такого мужчины обычное дело, обыденность, а не желание набить себе цену. Почему он едет в городском автобусе? И это объяснимо. Городок небольшой, иногда не имеет смысла идти в гараж, в мороз заводить авто и катить по заметённым дорогам частного сектора, чтобы проехать три километра. А маршрутное такси проскочило перед автобусом. Скорее всего, он просто опоздал на маршрутку.
Чего ему надо от неё?
Несмотря на иронично-трезвое отношение к собственной персоне, Лена знала свой секрет: мужчины часто обращали на неё внимание. Она уверена, что, поменяйся с ними местами, сама ни в жизнь не стала бы дарить внимание бледнолицей особе, ушедшей с ушами в свои проблемы, неугомонной, самостоятельной и, как сейчас, одетой во что придётся. Кроме как магнетизмом непонятной природы она не могла объяснить этот странный факт. И песня Высоцкого про "... глаз косит, и ноги разные..." оскорбляла её своей неприкрытой, мерзкой, но такой глубокой правдой муже-женских отношений. Впрочем, это не помешало ей с лёгким, глубоко запрятанным торжеством заметить, что в очередной раз с ней заговаривает случайный попутчик. Все поездки в поездах, например, для неё были отмечены задушевными разговорами с мужчинами и младше годами, и старше. Нынешней поздней осенью Лена разменяла тридцатник: возраст первой мудрости, когда делаются обобщения не только об окружающих, но и насчёт себя самой. То, что открылось, заставило слегка устыдиться. И она загнала неприятное прозрение в самый дальний угол сознания.
Мужчина настойчиво задавал вопросы, спрашивать он умел. Куда она едет? Откуда? Почему одна, и поздно, ведь рабочее время у всех давно закончилось? Да ещё в собачий холод?
Лена отвечала честно, - лукавить не умела. Ложь требует дополнительных усилий и, главное, каждодневной привычки. Это не её.
Она не сказала, что разведена. Но всё равно, через несколько минут он уже знал всё. Что-то от неё самой, что-то подсказал его опыт. Мужики умеют быть проницательными, когда захотят. Лене стало неприятно; не любила, когда лезут в душу и выспрашивают то, что не для ушей случайного попутчика. Ни разу её не посетило убаюкивающее заблуждение, что она может быть интересна ему как женщина. Теперь этот прилепившийся репей намерился выходить на её остановке. Лена рванулась в другую дверь, всем своим видом сигналя: "Отвяжись!" Незнакомец догнал её через несколько шагов, - в досаде, или обиженный её поступком. Решительно остановил Лену, цепко завладев её локтем. Они стояли в круговерти снежинок, пляшущих в свете фонаря. И так же вихрились и скакали мысли у обоих. Ему необходимо было высказать то, что жгло и мучило, и он повёл себя так, как будто говорит со своей давней поверенной. Губы его собирались в горестную складку, и чуть заметно подрагивали аккуратные усики пшеничного цвета:
- Лен, вчера я встретил жену из санатория. Соскучился - ох! А она мне: "Не подходи!" Всё ясно. Теперь будет лечиться. Утром уехал на работу, весь день сам не свой, думать ни о чём другом не могу, обида душит. Домой вернулся - стало ещё хуже. Выскочил за дверь, и в лифт. На ходу застёгивался. Тут автобус. А в автобусе - ты. Я с тобой пойду, Ленчик. Пойду! Ты же одна, я знаю, ты одна. Значит, решено.
Лена не знала, что ответить. Её попутчик действительно в беде и нуждался в элементарном сочувствии. Возможно, то, что она привыкла считать необъяснимой аурой, привлекавшей незнакомцев, на самом деле - заложенная в ней редкая способность уважать в мужчине его мужское естество и личность. Априори. Не требуя подтверждения. Реликтовое, доставшееся от первобытных времён, чувство, признающее превосходство самца. И в этом действительно есть что-то низменное, пресмыкающееся, раболепное, нелепое, как рудиментарный хвост, что никак не должно присутствовать в современной независимой и образованной женщине. Хотя бы потому, что сопереживание это ещё не сострадание, оно дробнее, мельче. Но в Лене плескался именно этот странный коктейль. Она попала в эмоциональную ловушку. Моментально почувствовала это, но ловушка на то и ловушка: найти выход, даже оставив на кольях клочья порванной шкуры, - та ещё задача. Конечно, говоря иносказательно, щегол будет свободно летать в волчьей яме, а лось порвёт и даже не заметит верёвочную петлю, поставленную на чижика. Люди часто не могут осознать, что простая, по их мнению, ситуация вовсе непростая. И даже безвыходная для другого. И в этом секрет всех человеческих несчастий. А, может, ещё и половина секрета счастья...
Она не могла придумать, как поступить, как избавиться от нечаянного спутника? Обижать его сейчас было бы жестоко. Тот тоже прекрасно понимал, что перед ним интеллигентная женщина. И, как многие в маленьком городке, жизнью не умудрённая. Что она может? Материться не умеет, не обучена другим штучкам из арсенала стервы. Она беспомощна в силу своей порядочности и, значит, никуда не денется. Он доведёт её до дому и сам распорядится...
Лена решительно шагнула в маленький продуктовый магазинчик, работавший допоздна. Магазин расположен удобно, ассортимент там хороший и покупатели бывают всегда. В присутствии людей она вырвет свою руку из цепких и сильных клещей мужчины, он не посмеет настаивать. Лена скажет что-нибудь умное и твёрдое, и уйдёт.
Лена и представить себе не могла, что незнакомец расценил её заход в магазин совсем иначе. Он с готовностью достал кошелёк, подвёл Лену к витрине и сказал:
- Говори, что берём? - Сам указал продавцу на дорогую колбасу:
- Палку колбасы, пожалуйста. Торт, вот этот, с черносливом. Кетчуп, соус, фрукты, шоколадку, вино... ты какое любишь, красное или белое?
Лена не помнила, что ещё он говорил, тыча по очереди в товары на витринах. Открытое портмоне в его пятерне полно крупных купюр. Их хватит, чтобы скупить, наверное, половину продуктов в магазине. Она быстро складывала в уме числа, прикинула, глядя на витрину, стоимость всего, и ужаснулась. Сумма, которую он собрался оставить здесь, равна половине её зарплаты! Лена испытывала сильнейшее потрясение от слабости, утомления, от голода, пробудившегося при виде продуктов, на которые она никогда не помышляла даже смотреть.
Бывший муж, спускавший все свои таинственные деньги во время внезапных исчезновений, в доме довольствовался простой стряпней...
Никто, никогда не вкладывал такие деньжищи в эту женщину, никому она не обходилась так дорого. Она вообще никому ничего не стоила. Её искренне любили: папа сурово, строго, по-отечески стараясь воспитать её честной и правильной. Потом муж - страстно, ласково, жадно. Но не одаривали, не спрашивали её желаний, не потакали, не наряжали. У них никогда не было даже такой статьи расходов: на женщину в доме. Её скромная, терпеливая мать всю жизнь зарабатывала на себя. Так же до сих пор жила и Лена.
Сейчас впервые её хотели купить, и делали это с широким жестом, без мелочных ужимок и прикидывания, стоит ли женщина таких трат? Мужчина твёрдо решил провести ночь с ней, и основательно к этому готовился.
И ещё одно, что разволновало Лену больше всего остального: это мысль о голодных девочках. Дети так любят сладкое. А мясо! Он собирается купить мясо! Может, попросить его вместо колбасы, которую Лена не уважала, взять больше прекрасного розового мяса в упаковке? Это так сытно, так питательно, так вкусно! Наконец-то на столе будет настоящая еда! Слёзы набежали на её глаза. Мужчина не отпускал её локоть. И она на краткий миг безвольно повисла на его руке: с ней всё-таки случилось помрачение сознания. Он принял слабость как знак её покладистости. Нашёл ли он хоть что-то привлекательное в лице этой чужой женщины? Что двигало им? Неужели обида, нанесённая женой, была настолько сильна, что он бросился обхаживать первую попавшуюся, промёрзшую до одервенения конечностей, попутчицу?
- Хлеб есть в доме? Купи, не помешает, - расплачиваясь, он направил её к соседнему отделу и отпустил локоть. У него всё уже было решено.
Лене стало стыдно так, что новая волна головокружения затмила взор. Денег с собой нет даже на хлеб! Она планировала купить его завтра. По пустому кошельку сиротливо болтались два автобусных билета и мелочь на оплату третьей поездки: запас на всякий случай. От стыда, унижения, растерянности она готова была провалиться сквозь землю. Ей стало обидно за свой жалкий вид. Незнакомец и продавцы сейчас точно решат, что она - никчёмная. Но никчёмной Лена никогда себя не ощущала. Нет. Она справлялась: сама провела в обход законов, запрещавших продажу земли, сделку с продажей огорода, элегантно раздавая нужным людям презенты, - в то время это ещё практиковалось. Она сама купила дом, выложив за него всю, до копеечки, сумму, вырученную от продажи земли. И не торговалась, прозорливо решив, что жильё в самом центре города, в респектабельном и спокойном районе, лучше других более дешёвых вариантов. Она тянула и вытянула за счёт летней каторги на второй работе расходы по ремонту; впрочем, почти всё делала своими руками... Она... Но ведь этого не видно. И, значит, не в счёт. А сейчас дурно одетая, молчаливая, с красными пятнами на щеках, голодная мать голодных детей не в состоянии купить даже полбатона хлеба. Не может даже открыть пустой потёрханый кошелёк перед НИМ... Через пятнадцать минут её девочки смогут впервые за несколько месяцев наесться до отвала. Но она сама станет товаром. И будет кувыркаться с чужим мужчиной, стыдясь неухоженного тела. Утром он брезгливо посмотрит на неё, а может, даже посмеётся, или ещё страшнее выкажет своё неуважение. Ведь не за что уважать женщину, цена которой: торт и палка колбасы.
"Лена, вот твоя стоимость", - сказала она себе, глядя на пакет продуктов, готовившийся перекочевать в руки мужчины. И ужаснулась. "Мужики хорошо чувствуют цену бабы. Нюхом чуют", - это шептала интуиция. И Лена знала, что голос сердца не обманывает.
Кто-то придёт ещё, и опять купит её, ведь продукты нужны каждый день. "Что было однажды, то будет и дважды". Отныне ты будешь трахаться за еду. Потом за бутылку. Потом тебя будут трахать просто так. Ты же хотела секса. Хотела, никогда не переставала хотеть. Ты больше года без секса, а мужчина, вот он - рядом, и его чистая кожа пахнет даже через дублёнку, через воротничок свежей рубашки и шарф... И у него горячие крепкие руки... И он запросто поддерживает тебя своим плечом, а ты, дохлая остороносая комариха, с трудом поднимаешь топор, когда надо нарубить поленьев... А в доме растут дочери.... Такая мать им нужна?!..
- Ну, мы идём? - мужчина был нетерпелив.
- До свидания. Меня ждут дети, и вам тоже пора домой! - ответила Лена, стараясь не смотреть ему в глаза.
- Ты чего? - он снова решительно взял её в осаду между прилавком и витриной. - Я к тебе. Пошли. И нечего вертеть.
Она не помнила, что они говорили друг другу. Ситуация самая дурацкая: оба не хотели шуметь и привлекать внимание, а без этого никак не объясниться, и топтались на одном месте. Лена представила себя со стороны. Жалкое зрелище: не маленькая девочка, не юная девушка, - дурища в длинном пальто и сбившейся набекрень вязаной шапке пытается отвязаться от настойчивого спутника и при этом остаться вежливой. А тот не хочет её отпускать. Боже! Как же это делается? Вот уже и продавцы смотрят...
- Отпустите, или я сейчас позвоню в милицию, - решительно сказала Лена. Обычный телефон стоял прямо на столике у входа в подсобку, на нём были написаны номера милиции, скорой, кажется, ещё какие-то номера.
- Я тебе позвоню! - незнакомец ошалел от такого коварства и стал грубым, а движения - более решительными.
- Вы немедленно отпускаете меня, или я буду кричать.
Теперь Лена твёрдо знала, что не подпустит к себе ни одного мужчину, пытающегося предложить ей деньги за постель.
И перестала кружиться голова. Исчез мучивший голод, продукты разом потеряли щекочущий ноздри соблазнительный запах, а лицо мужчины - половину былой привлекательности. Он стоял злой и растерянный. Он готов был швырнуть полный пакет на пол.
Лена обошла его. Выпустив из глаз злые буравчики, пресекла попытку ещё раз завладеть её рукой.
Она уходила по колее от машины, продавленной в свежайших сугробах, в ярком свете фонарей, - от магазина на центральной улице до её калитки всего-то метров двести. Мимолётная мысль о том, что мужчина, выскочивший в дверь следом, прекрасно видит весь её путь и может потащиться за ней, мысль эта прилетела, да и растаяла. И даже показалась нелепой. А её встреча с незнакомцем казалась наваждением. И не нужно ему Ленино сочувствие и понимание. Всё, что произошло, произошло для неё... Теперь Лена знала, чувствовала, что ситуация никогда больше не повторится. Никто, никогда не будет её покупать. Она - ОЧЕНЬ ДОРОГАЯ ЖЕНЩИНА, в самом хорошем и чистом смысле слова. А вот любить её ещё будут. Когда-нибудь.
*
Я вижу, как удаляется от перекрёстка вглубь светлого поля маленькая женская фигурка. И ведёт за руки ещё две крохотные фигурки. А навстречу, по одной из бесконечного множества дорог, идёт мужчина. Один. Нити-дороги начинают ярко светиться и вибрировать, наэлектризовываются. Так бывает всегда, когда судьбы готовы завязаться в узел. Великолепные цвета, этот узел будет особенно прочным. Мужчина и женщина скоро встретятся где-то, возможно, прямо под моими ладонями.
Я не сдвигаю руки. Не хочу, чтобы фигурки бросались в глаза сопернику.
Тот отвернулся, глядит на мост: на бордовую сторону скатывается очередная жертва свободного выбора.
Соперник саркастически поднимает брови. Затем пристально вглядывается в пышнотелую и нарядную фигурку в другом секторе моего поля:
- А-а! Вот что-то новенькое. Предпринимательница. Очень набожная, но любит деньги. Интересное сочетание. С мужиками кокетка и притворщица, а на самом деле, холодна, как рыба. И снова богомоленная. Будущие грешки уже сейчас замаливаешь, что ли? Смолоду? Знаешь все семь смертных грехов наизусть? В детстве заучила с мамашей? Подожди... сейчас, сейчас, сейчас, эх, руки чешутся, но ещё не время... -