. . .

Больше ничего похожего не было, но этот серый московский снег определенно напоминал мертвые лепестки цветка лан-хуаня.

Кандидат химических наук Кирилл Георгиевич Ольшанский сидел в своей десятиметровой комнате, в общежитии для научных работников и мысленно глядел в то лето...

На столе перед ним лежало только что написанное стихотворение - Ольшанский перечитывал его снова и снова и все еще не мог поверить в то, что это написал он сам. Стих, разумеется, не был гениальным, но разве в этом суть? Просто... никогда до этого он не говорил с Симоной вот так - запросто, как с женой, как с человеком, сидящим рядом с ним за столом, заваленным разным хламом. И вот - кажется, у него получился этот разговор... Ну и что из того, что Симоны нет рядом и никогда не будет? Пусть! Она сейчас в зимнем, беззвездном Кельне, танцует принцесс и лебедей, а, может быть, кружится по сцене в головокружительном танце, от которого у него с детства замирало сердце - кажется, этот танец называется "Па -де-труа"... А, когда, наконец, окончится вечерний спектакль, она выйдет в студеную вестфальскую ночь - и обжигающий ветер с Рейна будет отрывисто дышать ей в лоб, щеки, в ресницы. Нет, нет, Кир знает - ветер будет теплым: он не посмеет обжечь холодом это лучшее в мире лицо...

. . .

Чжан Чжимань, который, по слухам, разбирался в подобных вещах лучше всех в Поднебесной, оказался человеком крайне неприятным.

- Ну и раскапывайте свою армию, я-то здесь причем? Ваш покорный слуга - всего лишь

магистр черной магии, а не археолог...

Он сильно, до боли в ладони, сжал пальцы. Все это было неверно, все это была чушь: черная магия в этих вопросах, как и во многих других, никогда не отличалась от белой. Если мертвые начинают вмешиваться в жизнь живых, то речь идет о "печати демонов" - это известно еще с древних времен - со времен того самого императора Шихуанди, о котором только что с жаром рассказывал толстый, неряшливо одетый немец.

Эти двое поймали его на кладбище, возле свежей могилы сына зубного техника. Маг, согласно договоренности, пришел положить на могилу мальчика два соломенных венка, заранее оплаченных, и тут вот эти господа...

- Я отказываюсь участвовать в подобном деле! - объявил он, аккуратно снимая соломинку с наглаженных до хруста брюк. - Мало ли что кому померещилось...Вы же, ученые люди, не верите в магию... - голос мага сделался насмешливым. Археологи, или кто они там, переглянулись в замешательстве: вероятно, им стала заметна логика в его словах - действительно глупо не верить в магию, и обращаться за помощью к магу. - А знаете, господа, - язвительно продолжал он, - что Ваш Мартин Лютер называл всех магов "шлюхами дьявола"? - маг повернулся к ним спиной и снова наклонился над могилой. Он чувствовал, как смущенные немцы смотрят ему в спину. Наконец, один спросил:

- А зачем нужны венки из соломы?

Маг по голосу догадался, что это полюбопытствовал спутник толстяка - русоволосый, долговязый паренек в потертых джинсах. Пришлось обернуться и продолжить этот бессмысленный разговор. Толстый немец с неудовольствием глядел на него. Магу сделалось скучно. Он принялся объяснять монотонным, заученным тоном:

- Соломенные венки возлагаются на детские могилы, чтобы отпугивать небесную собаку, которая может заглотнуть ребенка...

Немец удивленно поднял жирные, белесые брови:

- Заглотнуть труп?

Маг посмотрел на него как на умалишенного. Ответил терпеливо:

- Не труп, а духовную субстанцию, переселившуюся на небеса...

Паренек хмыкнул:

- Понятно. А что, обычный человек не может склеить соломенный венок - для этого непременно нужно быть магом?

Толстый толкнул мальчишку в бок. Маг неожиданно засмеялся:

- Вот-вот, мой юный друг... А чего Вы тогда явились ко мне? Разбирались бы сами со своими раскопанными мертвецами, или зарыли бы их назад!

Парень подумал, вероятно, что маг шутит, и вежливо усмехнулся. Толстый археолог проговорил с терпеливой серьезностью:

- Речь идет не о мертвецах, а о величайшей загадке истории - нескольких сотнях глиняных воинов...

О Небо, опять начинается эта сказка про белую кобылу! Маг сорвал пучок травы и старательно вытер землю с левой руки. Повторил спокойно и уверенно:

- Речь о мертвецах. Обычные статуи из глины вели бы себя куда тише и культурнее.

. . .

Но Чжан Чжимань, владелец двух салонов оккультных услуг в Нанкине, почти шутил. Из сбивчивого, дурацкого рассказа этих немцев ничего нельзя было понять наверняка, да и к чему нужно это понимать? К раскопкам древних городов и могил Чжан, как и все его коллеги, относился почти с ненавистью, к тем, кто это делал, - почти с презрением - относиться к последним с ненавистью мешала твердая, спокойная уверенность, что эти недоумки-исследователи и так уже "ходят под секирой", то есть под неусыпным оком темных сил, а, значит, дни, а, может, и минуты, их жизни, скорее всего сочтены. Самому Чжану не раз приходилось раскапывать могилы, но для самого себя он не считал это дело опасным: во-первых, он, как и любой маг, был убежден, что умеет договариваться с миром мертвых, а во-вторых, имел твердую уверенность в пользе своих действий - как для потревоженных мертвецов, так и для их живых родственников.

Существовало еще и "в-третьих": Чжан вообще не привык бояться за себя - так уж по-дурацки сложилась жизнь. Лишившись в раннем детстве отца (заядлого курильщика опиума) и немногим позже - матери, он воспитывался в доме пожилой родственницы, в пригороде Нанкина, в большом, крайне неуютном доме, заваленном разной дрянью, вроде пыльных коробок с обувью, принадлежавшей давно умершим людям, перевернутых безногих стульев или сломанных машинок для варки кофе, вывезенных из Германии еще в эпоху кайзера Вильгельма. Под стать дому был и сам городок - древний, но неинтересный: узкие кривые улочки выходили к реке с рыжей от глины водой и голыми, неприметными берегами; единственной достопримечательностью считался древний монастырь - точнее, то, что от него осталось: раньше в нем жили не то даосы, не то еще кто-то - бес их там разберет. Оживал неприметный городишко только один раз в году - в двадцать пятый день восьмого месяца, когда великая звезда Тай Ян оказывалась в зените и все жители высыпали на улицы поклониться ей. Вот тут-то наступало торжество, наступало веселье! На каждой улочке выставлялся временный алтарь, на котором с утра до ночи жгли свечи и благовония - любой желающий мог взять свечу из огромного прямоугольного ящика, стоящего тут же - свеч было много, никто за ними не следил, чем, разумеется, пользовались городские мальчишки, запасаясь на весь год дармовым воском. Кроме того, во время праздника бесплатно раздавали красивые картонки, в которых солнце обращалось к народу - поговаривали, что их изготовляют за счет людей, которые во время болезни принесли обет пожертвовать после выздоровления деньги на это благородное дело. Картонки перечитывали по много раз, - обыкновенно доверяли читать вслух красивому мальчику-подростку - и тут уж везунчику и впрямь можно было позавидовать. Чжан читал почти каждый праздник - он звонким, как новая монета, голосом, дрожащим от предвкушения близкого богатства, выводил:

"...Когда прихожу я, великое светило мужского начала, мои лучи освещают весь небосвод. Я не устаю ни днем, ни ночью и постоянно неуклонно следую своим путем. Все люди почитают богов, но передо мной, великой звездой мужского начала, склоняются редко или никогда. Двадцать пятый день восьмого месяца - день моего рождения, и по этому случаю вы обязаны прочитать это обращение и возжечь в мою честь свечи и благовония. Семьи, выполняющие эти распоряжения, не постигнет зло, но тех, кто пренебрегает ими, ожидает бездна и погибель..." Читая про "бездну" и "погибель", Чжан косился на столик перед алтарем - обычно в это время на него начинали складывать подарки для избранного мальчика. Чего там только не было: и конфеты всех размеров и цветов, и засахаренные рисовые черви - просто объеденье! - и, самое главное, конечно, деньги - начищенные до блеска монетки, ссыпанные в ворсистый, оранжевый мешочек - "благодарность солнца"... Чжану, при всем его трудолюбии и изворотливости, никогда не удавалось заработать больше, чем в эти дни поклонения Тай Ян - однажды вырученных таким образом денег хватило на великолепную крашеную рыболовную сеть, пропитанную дубильной корой - вещь, о которой никто из окрестных мальчишек не смел даже мечтать. Такой сетью можно было ловить не только рыбу, но и крупных мидий, и даже сердцевидок - последних охотно покупал у маленьких рыболовов знакомый гробовщик: говорят, из их раковин, смешанных с растительным маслом, получается прекрасная пропитка для гробовой древесины. Впрочем, продавец лишь немного дешевле принимал и пустые раковины, и Чжан иногда поддавался соблазну самих сердцевидок съесть тут же, на берегу, блаженно закрывая глаза и смакуя нежное, сочное, пахнущее речным дном мясо! Красивые прочные раковины тоже было жаль. Они пригодились бы для изготовления сотни важных и нужных вещей, но Чжан, скрепя сердце, отдавал их гробовщику: очень нужны были деньги. Он любил деньги, как любит приютский мальчик иногда балующего его воспитателя. Да деньги и были его главными воспитателями.

Кроме них, воспитывать чужого мальчика никто не собирался - неродная бабушка - двоюродная сестра его собственной покойной бабки - целыми днями ходила, как привидение, по своему бесприютному жилищу и громко жаловалась на головные боли. Слушать ее жалобы было некому - она разговаривала сама с собой, с пыльным хламом в углах, с истертыми фотографиями родственников на ободранных стенах. Подрастающий Чжан как-то не вникал в ее бормотания и прочно усвоил из них только одно: были бы живы "младенцы" - ее родные дети, умершие друг за другом лет пятьдесят тому назад - бабушкина голова не болела б теперь, а сама она жила бы вечно. Впрочем, может быть, вместо "вечно", бабушка говорила какое-то другое слово - Чжану чаще всего было не до нее и не до "младенцев", лежащих в неглубоких могилках тут же, за домом, почти у самого края кривой тропинки. У мальчика были дела поважнее: единственная родственница худо-бедно кормила и одевала сироту, да и только, а ведь уважающему себя мужчине, пусть даже и двенадцати лет от роду, чтобы чувствовать себя человеком, необходимо множество вещей, таких как нож, фонарь, рыболовные снасти, дешевый табак для самодельной трубки (один школьный товарищ продавал - правда, дороже, чем в табачной лавке, но иного выхода все равно не было). Для того, чтобы заиметь все эти необходимые мужские вещи, требовались деньги - и Чжан стремился заработать любыми способами: ловил птиц и кошек, бегал на станцию - помогал пассажирам перетаскивать вещи (хотя те поначалу и удивлялись худобе и малому росту добровольного носильщика, но от Чжана было не так-то легко отвязаться - схватившись за ручку чемодана, он не отпускал ее ни под каким видом, пока груз не был перенесен на нужное место), летом подрабатывал, собирая лепестки розы на соседней плантации - в - общем, крутился как мог.

Он бы не обратил внимания на стенания неродной бабушки еще сто лет, если б однажды - это случилось как раз перед началом празднества Чун Ян - она не заболела всерьез и не слегла окончательно. Она лежала в верхней, продуваемой сквозняками комнате, держалась за голову и без конца говорила о смерти. Врач, вызванный к больной сердобольной соседкой, пробыл в комнате не больше пяти минут, прописал желтый, пахучий порошок и полный покой, который, по его мнению, должен был скоро перейти в покой вечный. Чжан забросил бумажного змея в виде корабля, которого усердно мастерил к празднику Чун Ян, и наблюдал за происходящим глазами, расширившимися от ужаса. Он как-то сразу представил себе, что его ждет, если умрет бабушка: придут незнакомые равнодушные люди, вытащат из дома бабушку в гробу - в холод, в мрак, в неизвестность - а потом возьмутся и за него - тоже вытащат и тоже в неизвестность, которая вряд ли чем-то будет отличаться от бабушкиной - тот же холод и тот же мрак. В тот вечер он улегся на полу, под дверью комнаты, где помещалась умирающая, и долго не мог заснуть: мешали внезапные, совсем девчоночьи слезы. Но сон принес Чжану избавление от всех бед сразу - от скорого сиротства, от нищеты и дурного пути в - будущем. Едва закрыв глаза, он ясно увидел перед собой маленькую фигурку в белой рубашечке - сначала подумал, что это двигающаяся кукла, но, приглядевшись, понял - нет, ребенок. Мальчишка - совсем сопливый, годика два, наверное - сидел на земляном полу, в кромешной темноте, хватался ручонками за голову, плакал и кричал: "Зеркало... дайте зеркало, я ничего не вижу..." На кого-то этот дитенок был похож - Чжан изо всех сил попытался напрячь память. Ах, да!

На соседского младенца - того самого, которому недавно в первый раз обрили голову - Чжан тогда был приглашен вместе с бабушкой к ним на праздник Мань-юэ и до отвала наелся рисовых лепешек - так, что потом всю ночь и весь следующий день в животе что-то нестерпимо булькало.

" Зеркало? А по ушам тебе не надава..." - начал, было, Чжан и вдруг почувствовал, как спина и руки покрываются мерзким ледяным потом: в странной комнате земляным был не только пол, но и потолок, и стены - как это он сразу не заметил? Маленький плакса, между тем, принялся громко жаловаться Чжану (совсем как бабушка, только голосок тоненький, щенячий): "У меня голова болит... Глаза напрягаются - и от этого голова болит... у меня... и у всех. Нужно зеркало... Ты смелый - не побоишься..." Дальше Чжан ничего не запомнил, а, может, дальше, ничего и не было. Он проснулся от внезапного толчка посреди ночи и лежал с открытыми глазами, бессмысленно глядя на дверь, за которой сейчас мучилась и умирала его бабушка. Вообще-то ни в какие там вещие сны, или прочую ерунду, Чжан не верил - не женщина ведь! Но этот сон... был какой-то странный - мальчик чувствовал: он явно что-то означал. Но что? Вдруг Чжана обожгла страшная мысль - а, может быть, пока он спал, бабушка уже... вот откуда земляной пол... Он вскочил и распахнул дверь - бабушка терпеть не могла, когда резко открывают двери и окна, но теперь не до церемоний... В комнате было темно и тихо.

Чжан на цыпочках подошел к кровати и прислушался. Бабушка дышала. Услышав шаги, она шумно заворочалась и заговорила тихим, скрипучим голосом: " Кто здесь? Это ты, Чжан? Голова болит..." Тут Чжана словно пригвоздило к полу: сон, младенец в белой рубашке, "голова болит... у меня... и у всех...", просьба срочно достать какое-то зеркало. И вроде бы есть такой древний обычай - класть в гроб к мертвецу зеркало - дураки они что ли были в древности? Или зеркал имели столько, что некуда девать? В сознании вдруг ярко всплыли два могильных холмика возле тропинки - а что, если? Но ведь это чушь - из-за какого-то нелепого сна раскапывать могилу! Его поймают и сдадут в сумасшедший дом раньше, чем он успеет воткнуть лопату в землю! Чжан потряс головой, чтоб прогнать идиотские мысли, еще раз посмотрел на задремавшую бабушку и, стараясь ступать неслышно, направился к двери. Прикрыл дверь, уселся, подоткнув под себя одеяло, и задумался. Вообще-то, можно попробовать сделать то, о чем просил во сне сопленыш в белой рубашке: могилы, особенно та, что справа - именно она теперь стояла перед его мысленным взором - явно неглубокие: детей обычно не закапывают глубоко. После сильного ливня они приобретают странный сладковатый запах - Чжан, когда подрос, понял: это пахнут не сами могилы, а цветы "петушиного корня", когда на них попадет дождевая вода. Терять-то ведь все равно нечего: после смерти бабушки мальчика сдадут в приют, дом разрушат, землю продадут кому-нибудь из местных толстосумов, а он уж, будьте уверены, не станет церемониться с мышиными косточками чужих младенцев и выкинет их на свалку. Подумав так, Чжан быстро поднялся на ноги и бросился по лестнице вниз: там, в нелепо длинной и узкой комнате, служившей одновременно столовой и гостиной, на туалетном столике с незапамятных времен пылилось зеркало. Когда-то, еще будучи коротышкой лет пяти, Чжан стащил его оттуда и принялся пускать "солнечных обезьян" - бабушка увидела, отобрала зеркало и швырнула его обратно на столик, где оно и пролежало, ненужное никому, до сегодняшнего дня. Запыхавшись, мальчик шарил в темноте по туалетному столику: да, так и есть, вот оно - зеркало. Чжан наощупь вытер с него толстый слой пыли. Теперь следовало отыскать лопату: могилу пятидесятилетней давности, пусть даже и неглубокую, голыми руками не раскопаешь - это он хорошо понимал. Но где ее взять - лопату? Пожалуй, что негде: сад ведь запущенный донельзя - землю никто не обрабатывал, наверное, уже тысячу лет - откуда возьмется садовый инвентарь? Ну хорошо: раз нет лопаты - надо найти хотя бы что-нибудь пригодное для такого дела. Чжан беспомощно обшаривал глазами темную комнату - нет, ничего подходящего не видно - хоть тресни. Шлепая босыми ногами по грязному полу, мальчик вышел из комнаты в крошечную прихожую - здесь было еще темнее, поскольку не имелось ни одного окна.

Раньше, до болезни бабушки, он не любил спускаться сюда после наступления темноты: все время что- то мерещилось - скрипы, шорохи, непонятные, чужие шаги. Но сейчас об этом даже не думалось - нужно было совершить задуманное - и точка. Неровный земляной пол сильно пронизывал холодом босые ступни, однако идти в свою комнату за башмаками Чжан не решился: боялся, что, оказавшись в привычной обстановке, побоится снова спуститься в прихожую, а затем - во двор. Он даже самому себе боялся признаться, что ему страшно, и, когда вдруг начинало неприятно быстро колотиться сердце при мысли о предстоящем раскопкапывании могилы, применял старый испытанный способ - громким шепотом "считал шелкопрядов": раз шелкопряд, два шелкопряд, три шелкопряд, четыре... Страх не минуту исчезал, но почти тут же возникал опять... С одной стороны, вроде бы не было ничего ужасного - ну могила и могила: старые родственные захоронения при доме, в конце концов, имелись почти у всех мальчиков, которых он знал. У Цзя в дальнем углу сада - три или четыре могилы, у дубины Ма Синьи недавно свиньи раскопали могилу какого-то там прадедушки, а у маленького Линя - так вообще на придомовом участке целое кладбище - непонятно даже, где они умудряются выращивать табак и овощи. Говорят, до сих пор кое-кто в городе, пренебрегая запретом властей, остается верным старым обычаям и хоронит своих покойников рядом с домом - но это скорее не из-за верности традициям, а оттого, что земля на кладбище дорогая, ну и, может быть, еще почему-то. В старину, бабушка рассказывала, мертвых вообще иногда по пятьдесят лет держали в доме непохороненными - и ничего... Теперь-то многое изменилось - теперь мертвые не мешают жить живым, но крошечные "алтари предков" все равно имеются чуть ли не у каждой второй семьи: в дни рождения умерших, по окончании би-му, на них сжигают ненастоящие деньги и бумажную одежду. В бабушкином доме дни рождения мертвецов не отмечались - она и свой-то день рождения вряд ли помнила - зато на би-му у соседей царило сущее раздолье: во-первых, пирожки со свининой, во-вторых, жареный гусь, в-третьих, повод заявиться домой поздно ночью: ну какая благочестивая старуха накажет внука, вернувшегося с би-му?

Подумав о бабушке, Чжан вздохнул и почти забыл свой страх. Но ведь, кроме страха, было еще достаточно опасений: ну хотя бы сам этот обычай, с зеркалом - что Чжан о нем знает? И как надо положить в могилу это дурацкое зеркало: ведь если просто прикопать на холмике - это одно, а вложить в руку мертвецу - совсем другое. Если второе - то нужно ведь вытащить гроб, открыть его...- ну нет, Чжан на это не способен: если он увидит мертвеца, то сам умрет от ужаса. Да ведь можно и не открывать гроб - просто вырыть на могиле ямку, положить зеркало, присыпать землей - и точка. В конце концов, просьбу мертвого мальчика он выполнит, а про то, что надо открыть гроб, тот ничего не говорил. Решив это, Чжан с облегчением вздохнул, сделал несколько неуверенных шагов вперед и наткнулся на что-то твердое - ощупал неизвестный предмет руками и тихонько засмеялся - печка, всего-навсего печка. Он легонько постучал по отводной трубе - тихий, ровный гул раздался внутри и замер где-то наверху, возле потолка. И тут случилось страшное: что-то непонятное, тяжелое с грохотом вывалилось из трубы и рухнуло на босые ноги Чжана, обжигая их дикой болью. Мальчик, прежде, чем успел что-то сообразить, молниеносно нагнулся и схватил странный предмет обеими руками.

Заслонка! Ну надо же! А края-то острые - острей ножа! И тяжеленная! Теплая кровь струилась из пораненных ног, но Чжан не обращал на это внимания, всецело занятый неожиданной находкой. В печной трубе такая драгоценность пропадает даром - ясно и дураку. Ее следует припрятать - это раз. А там - будет видно: можно, к примеру, пустить на лезвия - накромсать каким-то образом полосок нужной длины, а потом подложить под манерный паровоз - только от станции отойти подальше, а то "дракон" заметит и прогонит. Таким ножом, пожалуй, режь все, что угодно - хлеб, ветки для шалаша, даже землю. И тут Чжана осенило - землю... да эта штуковина и впрямь разрежет землю получше любой лопаты! Он нашел то, что искал! И ведь никто не мешает...ну, после всего... пустить ее на ножики - даже еще лучше, если лезвия делать из проверенного металла. Чжан с досадой потряс сперва одной, затем другой ступней, смахивая кровь. Опустил заслонку, осторожно нащупал в кармане штанов зеркало - вытащил, засунул поглубже за пазуху: не хватало еще разбить! После всего поднял заслонку, прижал ее к себе, и, не обращая внимания на боль в ногах, медленно направился к дверям.

. . .

После ночной вылазки Чжана бабушка стала медленно поправляться. Головные боли у нее прошли бесследно. И, хотя маленькая могила возле тропинки была засыпана очень искусно и имела свой обычный вид, а мальчик, понятное дело, ни одной живой душе не проболтался о своих странных похождениях, он чувствовал, что ни за что не сможет теперь оставаться самим собой, прежним Чжаном - погуливающим уроки, таскающим чемоданы на вокзале, украдкой курящим самодельную трубку. Он ощущал что-то новое внутри себя - неизвестную силу, которая поселилась в нем и теперь командует им, точно соседский дошколенок своим лохматым псом: принимает решения и как будто знает наперед его поступки и даже мысли. Иногда это бывало ужасно интересно, а порой - жутко до боли в животе. Чжан почему-то научился чувствовать смерть, как чуют дичь охотничьи собаки: в первый раз он едва сам не умер от страха, когда, взглянув в лицо пожилой учительнице пения - все мальчишки звали ее между собой "Утиное горло" - увидел, что голова у нее разбита и окровавлена, а глаза, точно остановившиеся на чем-то интересном и захватывающем, наполнены мукой и болью.

Видение исчезло, как только учительница отошла от него, а вот странный резкий звук, похожий на визг тормозов, еще долго стоял в ушах и как будто жил где-то рядом, в соседнем классе. Все сбылось точь-в-точь: несколько дней спустя, "Утиное горло" сбил грузовик, и она умерла за несколько минут до приезда машины с санитарами. Потрясенный Чжан никому не сказал тогда о своем видении, да и как было это сказать? Но, точно курильщик опиума, чей порок через очень малое время перестает быть тайной для окружающих, подросток Чжан не мог, понятное дело, всю жизнь скрывать, что он теперь... ну не совсем такой, как все и каким он был прежде. Слух о странном мальчике распространился по городу с той скоростью, на которую способны только слухи, да, может, еще лучи света. Сам Чжан ничего для этого не делал - вышло это как-то неожиданно, точно по чьей-то незримой воле. Мальчик просто оставался самим собой - невоздержанным на язык школьником. Так, услышав, как молодая соседка, недавно похоронившая новорожденную дочку, жалуется бабушке на дурные сны, связанные с несчастьями малышки в загробном мире, Чжан неожиданно быстро сказал: " Это оттого, что на дно гроба не положили семизвездную доску..." Обе женщины вздрогнули и уставились на мальчика. "И что же теперь делать?" - глухо спросила растерянная соседка.

Чжан пожал плечами - он и сам не знал. На всякий случай, буркнул вполне логичную, как ему показалось, вещь: "Ну разройте свою девочку и положите под нее доску, забот - то..." и отправился чинить сеть, порванную заскочившей в нее корягой. В другой раз он предсказал скорую смерть паренька, учившегося несколькими ступенями младше - он почти не знал этого мальчишку, помнил только, что у него какое-то странное имя - не то Жан, не то Джим, не то другая билеберда - язык сломишь с этими иностранными именами. Он встретил маленького иностранца в единственном большом магазине в городе - он вместе с родителями выбирал костюм к школьному празднику.

Чжан еще издали закивал ему и вспомнил, что хорошо бы позвать этого парнишку завтра на реку: затевалась большая рыбалка, но собственной лодки никто из мальчишек не имел, а у счастливчика со странным именем был настоящий ба-бай-тин, подаренный богатыми родственничками. Чжан приблизился к маленькому покупателю костюма, приветливо глядящему на него своими странными, выпуклыми глазищами - как только иностранцы различают друг друга, если все они так похожи? "Приходи на речку..." - хотел сказать мальчику Чжан. А вместо этого вдруг выпалил: "Не надо тебе костюм... Все равно ты скоро умрешь..." Сказал - и сам изумился сказанному. Он видел, как в замешательстве переглянулись родители паренька, а сам кандидат в покойники нисколько не испугался, и ядовито ответил Чжану: "Это тебе просто завидно, что мне всегда все покупают, а ты бедный и ходишь в лохмотьях..." Мать - видно, машинально - дернула мальчишку за руку: " Джек...". Чжан развернулся и бросился прочь. После смерти маленького Джека - спустя несколько дней после случая в магазине, он и вправду скончался от какой-то скоротечной болезни - вокруг Чжана со стремительной быстротой начал образовываться вакуум. К мальчику тут же приклеилось прозвище "Чуящий смерть". Знакомые мальчишки обходили его дом стороной и наотрез отказывались в школе садиться с ним за одну парту. Старые дамы, наоборот, вдруг полюбили их дом - заходили к бабушке пить кофе и льстиво выспрашивали ее разрешения поговорить с необычным внуком. Чжан убегал и обыкновенно отсиживался в покосившемся сарае возле реки - он вовсе не хотел предсказывать что-то этим развалинам: откуда он, в самом деле, должен знать их будущее? Самое скверное, что все это не замедлило сказаться на привычных способах заработка - чемоданы на станции он еще худо-бедно таскал, да и то только потому, что приезжие не знали о странной репутации своего носильщика, а вот о сборе роз, продаже рыбы и сердцевидок, и уж конечно, о чтении посланий на празднике Тай Янь пришлось теперь позабыть. Случай с приветливым прежде гробовщиком окончательно добил Чжана: казалось бы, кого-кого, а его-то не должно было испугать глупое прозвище "Чуящий смерть".

Но, стоило Чжану в очередной раз приблизиться с раковинами к уютному глинобитному дому на окраине городка, как гробовщик сам выбежал навстречу, схватил его за руку и принялся оттаскивать подальше от своего жилища, приговаривая: "Уходи - и забудь сюда дорогу, парень!" Чжан, чувствуя, как к глазам подступают злые слезы, упирался и кричал: "Господин Бин... что с Вами? Это же я, Чжан... я принес раковины..." Господин Бин отпустил мальчика и смешно сложил на груди руки - точно буддийская монахиня на картине, за ненадобностью задвинутой бабушкой в угол прихожей: "Уходи, уходи... Люди не станут заказывать мои гробы, если узнают, что ты ходишь ко мне... Раз ты связался с бесом - пусть он и покупает у тебя сердцевидок!" Что оставалось делать? В тот же вечер он в первый раз согласился на разговор с одной из новых бабушкиных приятельниц - не из корысти, а просто плакал у себя в комнате и не успел вовремя удрать. "Ладно, наплету что-нибудь - и пусть все от меня отвяжутся..." - подумал Чжан, усаживаясь на табурет перед полной, пахнущей потом и кухней женщиной с огромной родинкой на правой щеке. Но тут снова произошло что-то странное: едва

Чжан, поднял глаза на непрошеную гостью, как тотчас понял, что прекрасно знает ее будущее, ровно как настоящее и прошлое: прошлое - невзгоды, болезни, неблагодарность детей - были выведены на ее лице, настоящее - стирка на взыскательных заказчиц, увлеченное - до одышки, до судорог в ладонях - копание в цветнике и не менее увлеченный онанизм - оказалось проще простого прочесть по рукам, а будущее...будущее он видел так же ясно, как видишь дно мелкой, тихой реки, если смотришь на него в солнечный день. Впоследствии он всегда говорил, что прошлое человека - это его лицо, настоящее - его руки, а вот рассказать будущее - тут и пригодится талант мага. В тот вечер Чжан открыл для себя новый источник заработка - и деньги неожиданно полились широкой струей в карман его школьной курточки - ненужной больше, поскольку школу он тотчас бросил. Спустя полгода, к нему уже приезжали клиентки из города - он предсказывал им будущее и давал советы, как лучше похоронить умершего родственника, чтоб он впоследствии не вмешивался в жизнь живых. Так - то гадая, то таскаясь до изнеможения по кладбищам - Чжан дожил до шестнадцати лет. В шестнадцать решил, что все, хватит, пора менять свою жизнь - иначе можно сгнить заживо в этом захолустье. Денег было накоплено совсем немного, но Чжан, тем не менее, решил получить образование, и дальше уже профессионально заниматься своим делом.

Прослышав о том, что в Пекине уже несколько лет работает школа магии, юнец стремглав понесся туда, но, отучившись всего пару месяцев, убедился, что все это абсолютная чепуха и выколачивание денег с сынков богатых родителей. Обучение стоило дорого: за один семестр нужно было выложить столько, сколько стоило арендовать на месяц помещение в центре Пекина, зато по окончании учебы выдавался диплом магистра, в котором черным по белому говорилось, что обладатель документа является профессиональным магом и может лечить, гадать, предсказывать будущее... ну и прочая чепуха, которой занимаются лоботрясы, именующие себя "белыми магами". Большинство учеников " школы Магии", будучи людьми абсолютно бесталанными в выбранной области, насилу отсиживали положенные лекции и сдавали экзамены лишь потому, что считали магию сверхдоходным ремеслом, позволяющим без особого труда пополнить банковские счета. Получив документ о профессиональном образовании, новоявленные маги подыскивали помещение, нанимали секретаря (не пристало же магистру самому отвечать на телефонные звонки и записывать дураков на прием), и первым делом аккуратно выставляли свой диплом на всеобщее обозрение - на этом абсолютная схожесть заканчивалась: дальше люди делились на категории. Чжан, после нескольких месяцев бесцельного шатания по столичным салонам магии, научился с первого взгляда на главную стену приемной определять, к какому типу относится владелец диплома: если документ заключен в рамочку и повешен на незаметный наблюдателю гвоздь - маг, несомненно, человек обстоятельный, уверенный в своих сверхъестественных способностях и стремящийся честно отработать деньги, которые приносят к нему в салон безутешные вдовушки, жаждущие погадать о будущем, и пылкие влюбленные, желающие узнать, взаимна ли их страсть и удачна ли будет семейная жизнь с объектом этой страсти.

Эта категория магов, как правило, предпочитала заниматься любовными делами: как Чжан понял позднее, подобная стезя наиболее терпима к обману и самообману - по этой же причине, они крайне редко и неохотно брались за привороты. Если диплом мага (шикарный, с гербовыми печатями) висел под стеклом, на крупном, бросающемся в глаза крючке, то, значит, хозяин салона выбрал магию как чрезвычайно доходное дело, позволяющее, к тому же, быстро разбогатеть - обыкновенно в таком салоне вся обстановка поражала если не роскошью, то дороговизной: мебель из красного дерева, бельгийские ковры, только-только входящие в моду, продуманный полумрак. Люди этой категории никогда не брались за недорогие услуги - гадание или прочую чушь - они играли по-крупному и брали за свой красиво обставленный обман - составление личных гороскопов или изготовление амулетов - порою совершенно немыслимые деньги.

Нередко встречались салоны, где дипломы, подтверждающие сверхъестественные способности владельца, были приколоты обыкновенными кнопками к пожелтевшим обоям - эти салоны располагались в недорогих съемных квартирках и принимали ежедневно под свою крышу самых разных посетителей - от больных младенцев, принесенных сюда матерями, отчаявшимися в возможностях медицины, до стариков, смотрящих уже в могилу и хватающихся за магию как за последнюю соломинку на этом бесприютном свете. Кому-то помогало незатейливое бормотание мага - и тогда несчастный начинал почитать владельца салона больше родного отца, бесконечно обращался к нему с новыми и новыми бедами и, разумеется, оставлял тут свои последние деньги. Порою в салонах-квартирках случались скандалы - если вдруг умирал ребенок, которому несколько дней назад было обещано полное выздоровление и, в - будущем, обширное потомство, или завидный жених, владелец посудной лавки, не ведая о том, что его, с помощью приворота, собралась женить на себе соседка, немолодая девица с бельмами на обоих глазах, вдруг неожиданно сочетался браком с неизвестной сисястой вертихвосткой. В такие неудачные дни двери салона закрывались наглухо и не открывались ни под каким видом, а по ту сторону дверей еще долго доносились глухие проклятья, прерываемые назойливым требованием вернуть "сиротские копейки". Впрочем, именно в среде "квартирных" магов встречались порою на редкость искусные травники. Бывали еще "прибежища колдунов" - никому и в голову не пришло бы назвать это салоном - находящиеся в совсем неподходящих местах: в подвалах, на чердаках, в кладбищенских будках. Диплом мага в "прибежищах" не висел на стене, а помещался, как правило, сложенный вчетверо, в нагрудном кармане владельца, чтобы быть тотчас продемонстрированным в случае надобности. Впрочем, клиенты "прибежищ", как правило, никогда не спрашивали диплома и даже вряд ли подозревали о его существовании у загадочного человека, к которому обращались с самым разными, мелкими и крупными, просьбами - избавить от зубной боли, помочь найти клад, сделать так, чтоб старик, за которым надоело ухаживать, поскорее отправился на корм земляным червям, вернуть мужа, десятый год живущего в доме богатой любовницы - и все прочее в таком же духе. Обращались в "прибежища" люди, в - основном, невзрачные, бедно одетые, с больными, зачастую испитыми, лицами - не многим лучше выглядели и властелины самих "прибежищ" - часто это были неудачники, чья карьера не могла сложиться "из-за пагубного влияния чрезвычайных обстоятельств", как они сами утверждали. И все-таки таинственность, с которой они держались, а еще более - жуткий, сумрачный вид их заброшенного жилища, оказывали должное воздействие на клиентов и помогали этим бедолагам зарабатывать несколько монет себе на пропитание и на каждодневную бутыль дешевого, разбавленного вина.

Открыв для себя все эти тонкости ремесла, Чжан пришел в уныние, почти - в отчаяние: неужели магия создана для обмана тех, кто не рассчитывает на себя и хочет изменить свою судьбу с помощью дипломированных мошенников? Сознание подсказывало: это не то, есть твое, другое, настоящее. Пусть выпускники школы магии обманывают доверчивых дур - их на свете много, очень много - должно быть, тут виновата ленивая человеческая природа... Однако, у всех этих дур и дураков есть то, чего нет у него - деньги. Хотя Чжан дал себе слово жить в столице настоящим аскетом - и старался по мере сил сдержать его, скудные сбережения почти полностью истаяли за два месяца учебы и последующие длинные дни бездействия. В следующем месяце предстояло платить за обучение - чем он должен платить? Попытаться снова гадать? Но как найти клиента никому не известному провинциалу, когда на каждом шагу имеется салон магии с вожделенным дипломом на стенке? Подгоняемый голодом и страхом быть отчисленным из "Школы", Чжан, пристроился, было, как в детстве, таскать чемоданы на центральном вокзале, но в первый же день его прогнали оттуда восвояси местные носильщики, предупредив, что тот, кто отнимает у другого чашку риса, рискует потерять последние зубы. Но удача все-таки, в конце концов, улыбнулась Чжану - недаром ведь он после всегда говорил, что в час его рождения светила были очень счастливо расположены в небе...

. . .

Однажды, шатаясь по огромному городскому кладбищу, расположенному в западной части города, (на могилах, особенно свежих, всегда было чем поживиться - тут оставляли ячменные лепешки и сладости), Чжан увидел похоронную процессию - потянув носом воздух, без труда понял, что хоронят самоубийцу - кроме резкого древесного запаха, от тела расходились горячие волны и приятно грели лицо. Высокая, заплаканная девушка - кровная родственница мертвого - теребила маленькими пальчиками кружевную косынку на пухлой, изящной шейке - до чего хороша, и, сразу видно, богачка! Могучий инстинкт пола - инстинкт молодого сильного животного непреодолимо притягивал взгляд Чжана к этому стройному тельцу в траурном платье, к распухшим губам и спелым, нежным векам - какая девушка! Вот если бы он был богат, то подошел бы к ней, усадил в свой автомобиль, а потом они остановились бы где-нибудь у безлюдной обочины - и тогда...! Чжан по привычке потряс головой - хотелось отогнать нелепые мысли, столь смешные в его нынешнем положении! Вздор, чушь! Не может она принадлежать ему и не будет она принадлежать ему - он мелковат и слишком потрепан для такого роскошного цветка! Но что она за чудо, и какое нежное, любящее сердце: вон как плачет о своем брате-самоубийце! Может быть, и Чжану покончить самоубийством? Это все-таки более благородный конец для мужчины, чем смерть от голода. Неужто небесные силы не сжалятся над сиротой? Ему стало до слез жалко себя. И в этот самый миг Чжан получил его - свое откровение свыше! Этим откровением стало лицо девушки, только что увиденной у свежей могилы: он зажмурил глаза и ясно увидел его мертвым, с рассеченной височной костью и некрасиво выпяченной нижней челюстью. Чжан снова, что есть силы, потряс головой - хотел отогнать наваждение, но не тут-то было: панорама его грез расширилась - теперь он видел не только безжизненное лицо девушки, но и все вокруг - примятую траву, покосившийся каменный столб, перевернутый розовый кабриолет, непонятного происхождения воду, разлитую вокруг - это походило на опрокинутый, гигантский стакан с веткой цветущей дикой сливы. Терять было нечего, ноги сами понесли его к красивой машине, припаркованной возле кладбища. Чжан на негнущихся ногах приблизился к незнакомке, опустил руки по швам и, боясь, что его перебьют и прогонят восвояси, выпалил: "Вы умрете следующей в роду, если только не избавитесь от этого проклятого кабриолета... Месяц спустя, он перевернется на восточной шанхайской дороге..." Чжан смотрел в удивленное, но совсем не испуганное лицо девушки - вблизи оно оказалось еще красивее: разрез покрасневших от слез глаз напоминал зеленоватый, еще не до конца созревший плод миндаля, щеки были белы и нежны, точно кость праведника. Он почувствовал, как замерли и оцепенели родственники, столпившиеся сиротливым полукругом, но не видел их: не было сил оторваться от этого восхитительного лица.

- Кто Вы? - после некоторого молчания спросила девушка. - Голос у нее был чуть низкий, с какой-то цыганской хрипотцой - и это создавало странный контраст с влажной, душистой белизной щек. - Почему Вы думаете, что я умру?

Чжан нагнулся, чтоб очистить правый ботинок от налипшей глины, но тут же снова выпрямился и уставился на нее.

- Я не думаю... - объяснил он. - Я знаю.

Чья-то тяжелая, бесцеремонная рука схватила его за рукав:

- Мы приносим свои извинения, юноша, но нам некогда слушать Ваши глупости: как видите, здесь не театр, а похороны...

Девушка сделала едва уловимый решительный жест рукой.

- Подождите... Садитесь со мной в машину, и по дороге расскажете все, что Вы знаете... Надеюсь, не боитесь? Кабриолет ведь, по Вашим словам, перевернется только спустя месяц, а доедем мы через час.

Гнусавый голос за спиной снова попытался возразить:

- Чжан, милая, умоляю Вас... Ну что за странные причуды - приглашать в машину этого магистра шарлатанских искусств?

Другой голос - женский - прошелестел:

- И вообще, Чжан, будет лучше, если ты поедешь с нами, а твою машину поведет... ну, скажем, доктор...

"Чжан? - как странно..." - только и успел подумать юный маг - девушка решительно отперла свой кабриолет и подтолкнула его внутрь.

Машина тронулась. Чжан не спускал с незнакомки суетливых глаз - она сосредоточенно смотрела вперед и ни разу не взглянула на своего попутчика. Когда отъехали на порядочное расстояние от кладбища, где с сегодняшнего дня обрел вечное пристанище ее неудачливый брат, спросила - так, словно речь шла о совершенно обычных вещах:

- Вы занимаетесь магией?

Чжан отрывисто произнес:

- Да, с детства... Не выдержал, перевел разговор на другое:

- А Вас зовут Чжан? Я думал - это мужское имя...

Она равнодушно пожала плечами:

- Ну и что с того? У нас в семье всем детям дают такое имя. И моего брата, - она наконец-то поглядела на Чжана - .... того, что сегодня похоронили... так же звали.

- Да, я знаю... - голос Чжана прозвучал почти радостно - он не ошибся.

- Знаете?- девушка наморщила лоб.- А, между прочим, мне предсказывали в детстве, что я погибну в автомобильной катастрофе, между двадцатью и двадцатью тремя годами... Бабушка моя постоянно приглашала к себе ведунью, из тех, кого называют Май-Фу-Гу, - однажды спросила у ней насчет меня, ну та ей и нагадала. А я вообще-то не очень верю в магию, хотя знакомых магов у нашей семьи до черта.

Чжан поинтересовался:

- И поэтому Вы сели за руль, несмотря на предсказание?

Она равнодушно ответила:

- Нет, не поэтому... Просто захотела - и села, вот и все... Подумайте сами: ну какая разница - разобьюсь я в чужой машине или в своей собственной? Всю жизнь ведь пешком ходить не станешь - даже если б я и верила во всю эту чепуху.

Чжан напрягся как перед боем - настало время идти в наступление.

Стараясь говорить как можно небрежнее, он произнес:

- В Вашей семье за последние шестьдесят-семьдесят лет часто случаются самоубийства, не так ли? - Она едва не бросила руль и поглядела на него с изумлением. Чжан сам изумился своим словам: минуту назад он еще об этом не думал. Он просто неожиданно понял - понял - и все тут! - что это родовое проклятье связано с прадедом девушки - моряком, который погиб...да-да, несомненно, погиб в воде... а вот дальше... дальше что-то случилось с его телом.

- Ваш прадед был моряком, и его тело не смогли отыскать в воде...

Она кивнула. Значит, правда...

- В таких случаях, - наставительно проговорил Чжан, - следует призвать душу умершего с помощью молитв и заклинаний, а затем похоронить изготовленное из бумаги тело... Но Ваши родственники, насколько я понимаю, тоже не доверяли магии... - он почти задыхался, но не решался перевести дыхание - сейчас, сейчас она скажет: Вы мошенник, Вы узнали историю нашей семьи, а теперь пытаетесь выдать себя за колдуна, чтобы поживиться нашими деньгами и связями. И ему нечего будет возразить: и вправду ведь похоже... Ну разве не мог предприимчивый юнец выведать про смерть деда, а потом выждать подходящий момент, предстать перед очами девушки из высокородной семьи, наговорить кучу дребедени, а за спасение от смерти потребовать... что ни говори, от таких людей, как эти, потребовать можно многое, очень многое. Но Чжан почему-то поверила ему.

Чжан остановила машину у обочины и близко придвинулась к предсказателю.

- Ну и что?

- А то, что душа умершего, по всей вероятности, попала во власть темных сил - и тащит под эту же власть всех, кто с нею связан - в первую очередь, кровно. - Он сделал паузу и добавил как бы невзначай: - По этой же причине погиб Ваш брат. И Вы тоже умрете, Чжан... даже если избавитесь от своего кабриолета... - он мученически взялся за виски - эта страшная догадка осенила его только сейчас. Да, Чжан наверняка умрет - и несчастный кабриолет тут совершенно ни при чем: она умрет, потому что должна умереть. О Небо, разве он мог предположить это, когда полчаса назад садился в ее машину! Маг пристально посмотрел на девушку - она, бедняжка, выглядела совсем ошарашенной его словами, но изо всех сил старалась держаться этакой высокомерной придворной дамой - все-таки богачи в этом смысле не чета нищим.

- Все это так странно... смерть брата, эти похороны... то, что Вы сказали о прадеде... и обо мне. - И вдруг спросила - просто, почти жалобно:

- Вы можете мне чем-нибудь помочь? Я в долгу не останусь - вот увидите.

Чжан обмер: вот оно - его будущее перед ним! Вот оно - богатство, знатность, свой собственный салон магии для богатых - может быть, не один. И взамен всего только... нет, нет! Помочь он, разумеется, сможет - теперь он понял это наверняка, но... Готов ли он пойти на подобный шаг - по существу ради денег, ради выгоды? Ведь пути назад уже не будет, и придется подчинить свою жизнь... нет, это невозможно! Справедливости ради, надо отметить: Чжан думал очень долго - никак не меньше пяти минут.

Он доподлинно знал, что не умрет от этого: люди, добровольно вручившие свою душу тому, кто...такие люди обычно доживают до весьма преклонных лет - нечистой силе нужны слуги на земле. Но как это ужасно - оказаться во власти темных сил! Может быть, разбогатеешь, но богатство не будет радовать, жениться - вот, к примеру, на такой красавице, как Чжан - тоже нельзя: погубишь ее...Отныне придется жить одному, не иметь ни друзей, ни родственников и знать, что всем, кто сделается тебе близок, ты принесешь несчастья, может быть, смерть. Но, с другой стороны...родственников ведь у него и так нет - даже неродная бабка умерла в провинции месяц назад, а жениться... да больно надо! Если есть деньги - тебя и без женитьбы полюбит любая женщина - он уже знает это: не маленький! А деньги - как они могут не радовать? Иди куда хочешь, делай что хочешь, езди на собственном автомобиле - правда, такую машину, как эта, он бы себе не купил - она вроде игрушки для богатых дамочек - а вот от новенького спортивного "Ягуара" (пару раз видел такой в городе) не отказался бы уж точно. Чжан представил, что, если он сейчас не захочет спасти молоденькую богачку, придется выбираться из машины и уходить восвояси... а за комнату не плачено вторую неделю, и за учебу тоже не плачено, и где достать хоть немного денег - непонятно. Да это даже ладно, пусть...

Главное - что дальше? Чжан ведь талантливый маг - и должен заниматься магией - делать что-то другое он не хочет и не умеет. Сейчас ему необходим этот чертов диплом мага: без него он будет выглядеть в глазах общества шарлатаном, несмотря на все свои сверхъестественные способности. Маг без диплома - фантом, обманщик, он смотрится, по меньшей мере, дико! Ну, ладно, предположим, найдет он каким-то чудом деньги и получит диплом - а что толку? Без средств, без связей своего салона не открыть - ясно даже сумасшедшему. Значит, грядет неминуемое возвращение в провинцию, дурная слава, нищета, смерть в безвестности... И ведь его все равно считают слугой бесов - давно, еще с детства, - что, в самом деле, может измениться в худшую сторону? В этот момент через опущенное стекло машины донесся нежный, сводящий с ума запах жареных оладьев из ячменной муки - должно быть, где-то поблизости находилась харчевня. Как давно он не ел таких вот оладьев - ароматных, пропитанных маслом, с твердой корочкой по бокам! Этот запах и сделался последним аргументом, окончательно сломившим волю юноши. Он решительно повернулся к Чжан:

- Я помогу Вам... - (Она радостно посмотрела ему в зрачки). Чжан перевел дыхание (теперь он имел на это полное право).

- Помогу... Но имейте в виду: я сам заплачу за это очень высокую цену. Слушайте меня внимательно...

. . .

Петер Хайнен, первым обнаруживший, что с освобожденной от земли армией не все в порядке, всю жизнь считал себя удачливым человеком, хотя никто из окружающих не подумал бы о том, что он так считает. Стать археологом он решил еще задолго до школы - перерыл в поисках драгоценных камней добрую половину клумб в мюнхенском дворе!- но, так вышло, что осуществил свою мечту уже почти тридцатилетним - раньше не получилось. Разумеется, сразу после школы он поступил на ускоренные курсы археологов при местном, только что созданном университете ( тогда была мода на все ускоренное!), а затем, уже не спеша, окончил и сам университет, но в "степи" (то есть, на раскопки) попал спустя долгих восемь лет. Сперва помешала связанная с давней военной контузией, долгая болезнь матери, требующая почти круглосуточного его присутствия. Затем - более скоротечная, но не менее изматывающая болезнь жены.

Последним помешал Томас - он остался на овдовевших, исхудавших от постоянного недосыпания, руках отца четырехлетним запущенным ребенком, привыкшим к нерегулярной еде и регулярным подзатыльникам - во время болезни бабушки, а затем - матери, никому не было до него дела. Конечно, проще простого было бы сдать мальчишку на ценное хранение каким-нибудь родственникам, а самому отправиться, наконец, в долгожданные "степи" - вычеркнуть из памяти все, что было, может быть, приглядеть в экспедиции хорошенькую медсестричку или молодую научную сотрудницу, начать новую жизнь. Но родственники за эти годы, проведенные у кроватей умирающих, куда-то рассеялись, прежняя жизнь постоянно напоминала о себе - неоправданной тоской, частыми мыслями о смерти, о ненужности всего-всего... Но это было не главное. Главной причиной все-таки был сын - грубый, неуправляемый мальчик, его мальчик с белыми, растрепанными волосами и упрямым, всегда исцарапанным подбородком. Петер промучился с ним еще два года, но затем, когда пришло неожиданное письмо от знакомого археолога - профессора Вибе - о той предполагаемой находке на юге Хакасии, не выдержал. Он взял Томаса и уехал в Хакасские степи - сперва на месяц, потом еще на четыре. Тогда они - с Вибе и с другими - раскопали около трех десятков могильников, но того, что искали, не нашли - может быть, того захоронения эпохи неолита и не было в этих бесприютных местах? Вибе был в отчаянии, хотя Кельнское археологическое общество и признало прочие находки экспедиции уникальными, а сам он, спустя полгода после возвращения, издал свою знаменитую книгу " Зов древних могил", тотчас ставшую бестеллером.

С тех пор Петер постоянно работал с Вибе и его людьми: они копали землю в Хорватии, искали останки древнегерманского города, под Франкфуртом, побывали даже в Индии - но уже не для раскопок, а с целью изучения обнаруженного местными крестьянами древнего кладбища "увечных людей" - так эту уникальную находку окрестили немецкие журналисты. Томас, выросший " в степи", среди археологов, учился теперь в мюнхенской военной школе - интернате, скучал по отцу, умолял взять его на раскопки, и уверял в письмах, что хочет стать археологом, а не военным. Петер оставался неумолим - нужно было получить образование, а потом уже думать о поездках " в степь". Но в последний раз он все-таки пошел навстречу сыну, тем более, что приближались каникулы, а в летнем военном лагере мальчишка в прошлом году подхватил фолликулярную ангину - пусть уж этим летом будет на глазах. Поэтому, получив приглашение Вибе отправиться в Китай, для работы с только что обнаруженной глиняной армией императора Цинь Шихуанди, Петер вечерним поездом поехал в Мюнхен, и уже на следующее утро с удивлением смотрел на взрослого, совсем незнакомого, на первый взгляд, мальчика - смуглого (и когда только успел загореть?), с волосами цвета высохшей степной полыни (не может быть - раньше ведь они были белыми, как ромашка), длинноногого и широкоплечего. Томас, наоборот, узнал отца моментально, радостно спрыгнул навстречу с высокой лестницы, но всю обратную дорогу, встречаясь с ним взглядом, смущался и отводил глаза.

. . .

И здесь, в провинции, осыпался вишневый цвет. Шихуанди отметил это с еле заметным внутренним сожалением. К сожалению примешивался ничем не прикрытый ужас - еще одна весна с глаз долой, а, значит, одним годом меньше осталось ступать по серой, покрытой жесткими травами земле. Неужели он, покоритель семи царств, не заработал своим потом и кровью такой элементарной вещи как бессмертие? Эти бессмысленные содрогания обычно вызывали приступ дерзости. Так случилось и на этот раз. Одна весна - что с того? У него будут еще и другие весны, много весен. Люди глупы - им подавай бессмертие на блюдечке, словно разрезанный персик. Нет, Шихуанди не таков - уж кто-кто, а он-то прекрасно понимает, что смерть отступает лишь перед тем, кто оставил на поверхности земли жирную, незаживающую рану. Что по сравнению с этой раной его царства, все его победы? Земля - это люди... прежде всего люди, с которых нечего взять. Люди - пленники: души их все равно будут принадлежать Великому Небу. Но у них, кроме души, есть еще тела - тела, связанные с душой тонкими шелковыми нитями. Человеческое тело было единственной поэзией в мире, которую он признавал. Его армия, его вельможи, его женщины, наконец... Можно познать все науки в мире, всю землю, но невозможно изведать до глубины человеческое тело... Оно и есть - бессмертие.

. . .

Перед проездом Императора расширяли и очищали от глины дороги. И все-таки колесница двигалась медленно, очень медленно - так движется в детстве время. Он вспомнил маленького мальчика - самого себя, шести или семи лет от роду. Шел проливной дождь, и была такой же бесконечной дорога - куда он ехал по той дороге?

Дождь и дорога заставляли мальчика чувствовать себя сиротой. Потом процессия внезапно остановилась, и никто не заметил, как Наследник Небесного трона выскочил на волю, под дождь. Он долго шел, совсем один, чувствуя необыкновенную силу в маленьких ногах и радуясь этой силе. Вокруг шумели мокрые травы, и ребенок скинул свои расшитые туфельки, пригодные разве что для того, чтоб осторожно переступать в них с ноги на ногу по глубоким дворцовым коврам. Трава касалась теперь мокрым поцелуем лодыжек - это было так весело. Он представлял себе, как его, наверное, ищут - и смеялся, запрокинув голову.

И тут он увидел его, своего Воина. Воин лежал прямо перед ним, на правом боку, с руками, плотно прижатыми к мускулистому телу. Одежда на нем была разорвана в клочья. Рядом валялся арбалет. Маленький Инь Чжэн ужаснулся тогда этой безоружности и первым делом наклонился к арбалету, чтобы подать его воину. Как, в самом деле, можно спать, когда оружие так далеко от твоих рук? Арбалет оказался неподъемно тяжел, но сильный мальчик поднял его и попытался втиснуть в спящие, точно заколдованные, темные руки. Однако руки были еще тяжелее - и не подчинились постороннему благодетелю. Тогда он положил оружие на траву и, присев на корточки, заглянул Воину в лицо. Оно тоже оказалось темным, неподвижным - и озадаченный мальчик долго смотрел на него, пытаясь определить, что же снится сейчас случайно встреченному человеку. Один глаз был приоткрыт и наполнен какой-то жидкостью - должно быть, дождевой водой, другой плотно зажмурен. Жирные мухи садились на лицо. Нужно было уходить, но мальчик медлил.

Ему нравился этот человек. Нравились его мощные руки и ноги, нравилось странное багровое пятно на одежде, возле того места, где у людей (он знал уже) бывает сердце. Нравился терпкий навязчивый запах, исходящий от тела - он ни у кого в мире не встречал такого запаха. Ребенок подождал еще немного. Воин и не думал просыпаться. Что можно было еще сделать для него? Инь Чжэн снова потянулся, было, за арбалетом, но в ту же секунду отдернул руку. Нужно было сначала разжать руки Воина - руки, которые, казалось, не смогла бы разжать никакая сила в мире. Мальчик уперся головой в грудь Воина и сильно дернул его за кисть. Раздался слабый костяной звук. Воин неслышно лег на спину. Огромные мухи щекотали шею мальчика, но он не обращал на них внимания. Слезы брызнули из его глаз. Мальчик поднялся, сделал несколько неровных шажков назад и вновь оглядел Воина. Здесь явно было что-то не так. Но что? Спящий человек лежал теперь на спине и дышал, вероятно - но дышал так тихо, что ребенок не слышал его дыхания. Ничто не нарушало гармонии, не раздражало взгляд.

Тогда Инь Чжэн поднял громоздкий арбалет и положил его Воину на грудь. Посмотрел строго и назидательно: "Будешь помнить меня!" Круто повернулся и пошел прочь. Кажется, в тот день долго искали его.

Сейчас Император вспомнил об этом и тихонько засмеялся, как в детстве. Надо же быть таким дураком - не отличить мертвого от живого - думал он какие-то незначительные десять лет тому назад, вспоминая про этот случай. Зрелость открыла ему глаза. Воин из его детства вовсе не был мертв. У него, как и у всех людей, имелось две бессмертные души - одна из них непременно оценила старания царственного ребенка. Жаль только, что на Земле не осталось тела Воина - он, Шихуанди, приложил бы все усилия к тому, чтобы не дать этому великолепному телу исчезнуть с лица земли.

. . .

Самое главное - они были все разные, эти глиняные солдаты. Никто не знал наверняка, сколько их оставалось под землей: Вибе предполагал - что-то около тысячи, Петер в этом вопросе полностью доверял Вибе, как и все остальные, кроме разве что русского химика. Этот самый химик - чудила и выскочка, по имени Кир, заявлял, что терракотовых воинов под землей может быть и несколько тысяч - целая армия. Кира никто не слушал - над его заявлениями посмеивались. Но маленькая, с каждой неделей растущая армия и в самом деле казалась чем-то сверхъестественным: генералы, младшие офицеры, лучники, арбалетчики, колесничии - каждый из них имел собственные черты лица, собственное телосложение, даже собственный овал ушных раковин. Ко времени приезда на место работы профессора Вибе и его людей их было уже около трех сотен - но сыскать даже двух одинаковых не представлялось возможным. Вокруг необычной находки уже терлось полным-полно разного народу - археологов, исследователей, журналистов. По ночам, вокруг палаточного городка, горели костры. Никто не мешал друг другу: все занимались своим делом.

Уже на месте к их группе присоединилось еще два человека: какой-то доктор минерологии, "большой знаток глиняных пород" - так его отрекомендовал Вибе - и супруга самого Вибе - балерина, которую непонятно зачем принесло на раскопки. Звали эту рыжую, зеленоглазую фурию Симона. Профессор Вибе, видимо, не зная, чем развлечь свою богемную супругу в этих невеселых, пустынных, выжженных солнцем местах, вместо того, чтобы через несколько дней отослать ее обратно в город, решил сделать группе Хайнена непрошеный подарок - вызвал Петера и спросил, не против ли тот будет, если Симона - "она так интересуется всем старинным!" - на время станет членом его группы?

Хайнен согласно кивнул в ответ - "ну, конечно, разумеется", но настроение у него заметно испортилось: чужие жены обычно стесняли его, семейные радости - раздражали. На кой черт ему сдалась эта балерина среди его умных, проверенных людей, занятых тонкой, почти ювелирной работой? Но отказывать Вибе не хотелось - и легконогая Симона, стриженая под мальчика, теперь неотлучно присутствовала при работе. Она никому не надоедала и не задавала глупых вопросов. Один раз, правда, спросила Петера, не могли ли обнаруженные воины иметь в прошлом реальных прототипов - и Петер терпеливо объяснил ей, что в эпоху династии Цинь знатные люди готовились к погребению задолго до смерти, и что глиняные фигуры, скорее всего, имеют отношение к погребальному культу, а слеплены они талантливыми людьми - оттого все такие разные. Симона кивнула - и больше не беспокоила его. Вскоре она подружилась с Томасом и этим русским бездельником: должно быть, оттого, что остальные были заняты и не могли уделять ей того внимания, к которому, вероятно, привыкла в своем театре эта взбалмошная дамочка. Томас, сперва рвавшийся участвовать в обретении странной находки, очень скоро сник и заскучал: непосредственно раскопкам уделялось очень мало времени, а бесконечные математические подсчеты и отправки материала в лаборатории для дальнейшего исследования очень скоро наскучили мальчику, поэтому он - наверное, единственный из всех людей Хайнена ( не считая полоумного химика) - с нескрываемым радушием отнесся к внезапно появившейся в группе Симоне как к не слишком занятому человеку, с которым можно свести знакомство.

Они втроем с самого утра уходили куда-то в степь, подальше от людей. По вечерам - тоже втроем - о чем-то говорили у костра, тесно сблизив растрепанные головы. Петер не обращал на это внимания: он не отходил от двух десятков глиняных воинов, порученных его группе, первое время даже спал на земле, поблизости, благо, погода стояла жаркая, и простуды можно было не опасаться. И был удивлен и раздосадован, когда длинный Михаэль, археолог, с которым он когда-то вместе учился в университете, однажды, кивнув вслед Симоне, спешащей к рукомойнику, сказал ему: "Интересная женщина... А, ты знаешь, Петер, по-моему, твой Том влюбился в нее..." "Не говори ерунды, - отмахнулся в тот раз Хайнен, - она старше в два раза..." Михель пожал плечами и неопределенно сказал: "Тебе виднее..."

После этого нелепого разговора Хайнен стал приглядываться к Симоне. Он с неудовольствием смотрел на упругие ноги, обтянутые тонкой тканью спортивных брюк, на припухшие веки, нелепо разукрашенные синей тушью, на рыжую голову балерины - яркую, как степной пожар. Стыдно сказать, но он следил за этой бесшабашной троицей - что ж, в конце концов, он отец... Однажды он увидел, как все трое вошли в палатку этого русского - зачем, для чего? На улице жара, какой смысл задыхаться в душной палатке? Ну что ж...Петер, проклиная себя за подлость, тем не менее, приложил ухо к брезенту. Легкий голос Симоны, точно ночной мотылек, забился у него в ухе.

" А однажды... представляете, мальчики... - взволнованным голосом рассказывала фрау Вибе, - выхожу я вечером из театра, а на улице такой ужасный мороз, что..." Петер хмыкнул тогда - и убрался от палатки. Ничего страшного не происходило - дурак Михаэль! Томас, русский и рыжая балерина продолжали слоняться по степи. Издалека они напоминали мать, отца и сына - и Петер не беспокоился, даже был рад, что парень под присмотром. Но тут начались неприятности с местными крестьянами - эти ячменные кроты, сперва даже гордившиеся, что на их земле нашли древнее сокровище, затем принялись выражать недовольство начавшимися работами: шум машин им мешает, костры чадят, посторонние люди толкутся, то-се... Сперва просто высылали к Вибе делегации со своими глупыми требованиями, затем стали открыто вредить. После того памятного всем случая с местными подростками, из-за которых автомобиль, увозящий породы в лабораторию, в клочья разодрал шины, а в спину шофера ударилась непонятно откуда взявшаяся бутылка из-под рисовой настойки, Вибе распорядился, по крайней мере, на неделю организовать ночные дежурства и сделал публичное заявление, в котором обязывал всех возвращаться в городок не позже восьми вечера, да и днем просил быть осторожными и не отходить далеко от места работы. Томас и его новые друзья заявления не слышали, потому что как раз пропадали где-то в степи. Хайнен тогда решился, наконец, на разговор с сыном. Он раньше обычного забрался в тот вечер в палатку и долго ожидал, пока Томас нагуляется со своей балериной. Вернувшийся сын удивленно посмотрел на Петера. "Не ожидал, видно, что я буду ночевать дома..." - отметил про себя Хайнен. Он решил не тянуть резину - что толку?

- Вот что, Томас... - начал он как можно беззаботнее. - Профессор Вибе просил всех наших без крайней нужды не отлучаться из городка. Местные пошаливают...

Мальчик скорчил уморительную гримасу и принялся расшнуровывать кроссовок. Сказал недовольно:

- Да знаю я, папа. Напугали же вас всех эти дураки - тогда, со своей бутылкой! Что ты мне предлагаешь - около палатки в мячик играть? Или, может, выкладывать картины из соломки?

Хайнен разозлился, хотя старался не показать этого.

- Можете играть во что угодно - ты и твои друзья: человечество, по-моему, за время своего существования изобрело предостаточно способов безделья. Ты сам напросился со мной сюда - я тебя не уговаривал. Будешь продолжать в том же духе - поедешь в свой военный лагерь, - я серьезно говорю, Томас...(последние слова он выкрикнул раздраженно, увидев, что сын опять принялся гримасничать). Томас снова, как ни в чем не бывало, наклонился к своим кроссовкам. Петер молча смотрел на него. Через минуту сын все-таки поднял голову:

- Если человечество, как ты говоришь, папа, изобрело достаточно способов безделья, то должен же и я изобрести хоть один новый - иначе в старости мне будет стыдно, что я даром прожил жизнь. Так вот - я предпочитаю бездельничать в степи.

Петер достал сигареты, хотя до этого никогда не курил в палатке. Постарался выглядеть спокойным, но, кажется, удавалось это плохо.

- А фрау Вибе... она тоже предпочитает бездельничать вместе с тобой в степи? И твой этот русский гений от пробирки тоже? И ты хочешь, чтобы мне не казалось это странным: два взрослых человека...

Сын стянул через голову свитер и принялся аккуратно складывать его в самом углу палатки - чтобы не смотреть в глаза что ли?

- А что тебе кажется странным, папа? - не глядя на него, проговорил Томас. - И зря ты так говоришь о Кире - ты, между прочим, совсем его не знаешь. Что с того, что он химик, а не археолог? Он, между прочим, раскопал могильников не меньше твоего, даже в Африке работал... ему там местные негритосы чуть ли не памятник поставили: он какого-то их святого разрыл и научно доказал, что... ну, что это действительно тот самый святой, а не обыкновенная могила. У негритосов там до приезда Кира крупный спор с властями был, а тут все разом притихли... А то что Кир здесь вынужден болтаться без дела, так это не его вина: просто твой геродот Вибе не дает ему работать...

- Вот как? - язвительно поинтересовался Петер, с трудом сдерживая эмоции - ну какая все-таки свинья этот химик: мальчишке наплести такое!

- Да, именно так... - продолжал Томас. - Ты вспомни, ведь Кир тогда при беглом осмотре определил, что та глина, из которой сделана первая сотня, содержит пыльцу каких-то растений. Вибе тогда обозвал его балбесом и предложил пойти выспаться...

- И правильно сделал! - вставил Петер, туша окурок.

Сын вскочил.

- Правильно? А когда из лаборатории получили результаты анализа - там действительно оказалась цветочная пыльца - что ты на это скажешь? Откуда она там, в глине, взялась - другой вопрос, но это материал для исследования. А твой Вибе во всех отчетах про пыльцу замалчивает, а Киру вообще запретил соваться к раскопам. Это тоже правильно?

Петер примирительно склонил голову.

- Ладно, сынок... Насчет Кира я, может быть, и не прав. Ну а эта женщина...

- Симона? - просто спросил сын.

- Да-да... Михаэль уже говорит, что ты в нее влюбился...

Томас серьезно поглядел исподлобья.

- Михаэль твой дурак... Вовсе не я, а Кир... - но тут же, верно, спохватившись, что выдал чужую тайну, сын виновато умолк.

. . .

Когда-то Фу Хей был правой рукой молодого Императора Шихуанди, был его любимцем, его любовником - и Шихуанди - в ту пору двадцатилетний, скуластый и решительный -обычно ни во что не ставивший своих "альковных мальчиков", уважал и ценил Фу Хея как дельного советчика и неоспоримого знатока древних битв. Но время шло, возле Императора появились новые люди - и Фу Хей оказался оттесненным в сторону. Тогда он решил уехать в Кантон - не оттого, что чувствовал обиду, а потому, что хотел найти себе дело по душе. Но в Кантоне ему, точно так же, как и в столице, было нечего делать - Фу Хей скучал и ждал, что Император вспомнит о нем.

Но Шихуанди никогда больше не вспомнил о бывшем друге: он вообще легко расставался с людьми - и Фу Хей знал об этом так хорошо, как никто другой. Шихуанди жил своими сражениями - и побеждал в них так же легко, как крепкий, здоровый ребенок побеждает легкую хворь. Он присваивал - земли, города, чужих жен. Непобедимой оставалась только смерть - с нею нельзя было договориться, ее надо было смять, сломать, подчинить, иначе он перестал бы уважать самого себя. И тогда он дал себе слово не сомневаться больше. Он решил затеять игру - так когда-то, еще мальчиком, он затевал военные игры с детьми, чтобы только выйти победителем. Слух об этой новой игре прошел по всему Китаю, как иногда внезапно по молодому, мускулистому телу мгновенно проходит страх смерти - с кровью, с отчаянием, с внезапно нахлынувшей детской слабостью. Когда слух докатился до Кантона - он уже оброс новыми слухами и новыми страхами и напоминал собою крепко сбитый ледяной ком.

Один человек в Кантоне крепко задумался тогда. Задумался друг Фу Хея, гадальщик на костях Янмин.

СЫН "ЗЕМЛЯНОГО ЧЕРВЯ"

. . .

Искрометные фонтаны били когда-то в саду его детства, в далекой провинции Шэньси. Это было самое удивительное и самое бесприютное место на свете. Шелковые одежды и красный плащ мандарина... какая им цена в Шэньси? Богатство и знатность человека определяет здесь количество фонтанов в его саду. У его отца было двенадцать фонтанов - одни веселой смелой струей били вверх и походили на подпрыгивающего человека, другие имели вид важный и медлительный - издалека они напоминали плющ, карабкающийся вверх по отвесной стене. Отец Янмина - знаменитый "земельный мастер", а проще говоря - "земляной червь" - редко видел свои фонтаны и еще реже - собственного сына. Он изъездил весь великий Китай и знал его земли лучше, чем линии на ладони. Его часто приглашали в знатные дома гадать о будущем, и отец исправно ездил, хотя и считал, вероятно, эти гадания пустой тратой времени. " Недоумки хотят, чтоб комья засохшей глины предсказали им будущее. Будет вам будущее, только платите деньги" - было написано на его брезгливом, одуловатом лице, когда он садился в присланный за ним экипаж. Янмин рано стал догадываться, что отец безнадежно скуп.

Каждый раз по возвращении из поездки он запирался в своей комнате и пересчитывал полученные деньги. Дом ходил на цыпочках и прислушивался. Из отцовской комнаты доносились то глухо выкрикиваемые ругательства, то довольное урчание. "Кинули собаке кость - она и радуется..." - едва слышно бормотала мать Янмина, сухая, с острыми, выступающими вперед ключицами и постоянно шелушащимися губами. Сын считал мать старухой и стеснялся, когда она выходила на улицу звать его. Он видел, что отец не замечает ее, точно эта старая женщина, когда-то давно родившая ему сына, превратилась в ненужную вещь - в какую-нибудь грубо вырезанную из дерева статуэтку или вытершуюся ценовку на стене. Она слушала сытое урчание мужа над деньгами - и злилась, злилась. Янмин знал: каждый раз, когда ей удается заполучить мелкую монету, она плетется на базар и просит нацедить в потемневшую деревянную кружку самого дешевого кислого вина. Утром обыкновенно приходил ростовщик.

Дверь комнаты снова наглухо запиралась. Ростовщик выходил обычно с красным лицом и укоризненно качал головой. Отец неторопливо шел за ним и довольно потирал большие руки с коричневыми полосками земли под ногтями. Он прекрасно знал, что является выгодным клиентом, и никогда не шел на уступки. Почему этот обрюзгший человек с широким волевым ртом считался лучшим "земельным мастером" во всей провинции - знали, вероятно, только небесные силы. Его пророчества часто сбывались.

На него была мода, как на покрой парадного халата или сорт редких глициний в саду. Эта неприступная раздраженная душа пылала, тем не менее, страстью к единственной вещи на свете. Вещью этой была земля. Никто лучше него не смог бы найти счастливое место для могилы - так считали в Шэньси и в соседних провинциях; не желая в душе предсказывать будущее живым, он неподражаемо предсказывал его мертвым. Для этого знаменитому "земляному червю" требовалось лишь взглянуть на место последнего упокоения. "Добрые духи будут хранить в этом месте вечный сон твоего отца, о юноша" - проникновенно говорил он, и собравшиеся проливали слезы радостного умиления. С теми, кто явно не интересовался мнением духов, он говорил обычно сухо и деловито. За века могил накопилось столько, что нельзя было поглубже ковырнуть лопатой: того и гляди, наткнешься на человеческие кости.

В Китае нет, как известно, более верного способа заслужить казнь, чем нарушить покой мертвых. Янмин наблюдал однажды, переполняясь ужасом и отвращением к происходящему, как избивали палками соседского мальчика: несчастный ставил ловушки на кротов в собственном саду и наткнулся на неизвестную могилу. Отец чуял старые могилы - так волки в маньчжурских степях чуют добычу: придя на указанное место, он останавливался точно вкопанный, поднимал голову и долго втягивал носом воздух. Он разбирался в могилах, как мудрецы разбираются в людях: едва взглянув на поверхность земли, мог сказать, сколько лет захоронению, мог назвать причину, по которой человек перешел в мир мертвых, умел определить даже, есть ли в могильной земле хоть мельчайшие частицы костей или остались лишь небольшие пустоты. В последнем случае можно было спокойно хоронить на выбранное место нового покойника, ибо никому будет не под силу назвать это нарушением покоя мертвых.

В часы досуга он сидел в плетеном кресле и крутил в руках магический шар - с виду совсем обычный, ничем не примечательный гипсовый кругляш с неровной поверхностью. Иногда он доставал из-за пояса полосатый мешочек и высыпал на стол горсть земли. Это означало, что прежние ритуалы гадания наскучили клиентам и нужно придумать что-нибудь свежее - так считал Янмин. О том, что же отец придумал в очередной раз, Янмин обычно узнавал из городских слухов, торча с мальчишками на базаре. Слухи эти были нелепыми и бесконечными, они намертво прилипали к телу, точно оторванное крыло бабочки.

. . .

Янмин точно знал, что ни за что, даже под пыткой, не станет гадальщиком. Как можно всю жизнь делать то, во что не веришь сам? Он был молод тогда, слишком молод и самонадеян. При мысли же о том, что нужно будет выучиться определять счастливые места для могил, нервного болезненного подростка передергивало от ужаса. Злые духи, не получив во власть тело, непременно отомстят "земляному червю" - он много раз слышал подобные истории и не боялся за отца лишь потому, что отец умел изгонять из земли злых духов - так он сам говорил своим клиентам. Однажды вечером отец вызвал Янмина к себе. В правой руке он держал небольшую глиняную кружку.

Увидев эту кружку, пятнадцатилетний Янмин задрожал. Отец пристально оглядел его, точно пытался определить, можно ли доверить юнцу сокровенное знание. Он хорошо разбирался в могилах, а не в людях, и не заметил дрожи в руках своего сына.

- Вырос,- сказал он кратко и кивнул на кружку. - Иди теперь, понюхай. Захватил для тебя землицы со свежей могилы.

Янмин задрожал еще больше.

" Не буду я ее нюхать...- твердо сказал он.- У меня нос заложен. И вообще - я не трупный червь. "

Отец тяжело взглянул на него, по- мальчишески оттопырив нижнюю губу.

- А что я, по-твоему, трупный червь? В таком случае радуйся - ты каждый день трескаешь хлеб трупного червя...

- Ты - другое дело. И не попрекай меня своим хлебом, я с этого дня вообще ничего не буду есть...

Отец тряхнул головой, точно отгонял овода.

- Это ты как себе знаешь. Можешь и не поесть пару дней - ты вон какой толстяк. Мужчины нашего рода всегда были стройными, учти это.

От злости и обиды Янмин перестал дрожать. Он был пухляшом и терзался от этого, какого черта еще его попрекать?

- Да, были стройными, - стараясь выглядеть спокойным, сказал он, глядя отцу в глаза. - И не брали деньги за обман. А ты обманываешь людей своим гаданием, придумываешь всякую всячину, а деньги отдаешь ростовщику.

Янмин зажмурился. Пусть отец убьет его, все равно. Тогда уж точно не придется нюхать эту дрянь с могилы и заниматься дурацкими гаданиями. Он умрет как настоящий мужчина, оберегая свою честь. Но умереть на этот раз не пришлось. Резко наступившую после его слов тишину нарушил отцовский смех.

- Ага, вот, значит, как. Да открой ты глаза, дурень... Ты хоть знаешь, сколько людей, благодаря твоему отцу, избежали позорной казни? Что же я, по-твоему, только придумываю заклинания и морочу головы добропорядочных бездельников? Да, я беру за свой труд деньги. А ты предлагаешь мне заниматься этим бесплатно?

Янмин смущенно опустил голову. Он уже жалел, что нагрубил отцу. Но он все равно не расстанется со своими убеждениями и будет отстаивать их до конца.

- Но ведь... мне показалось... мне всегда казалось, что ты считаешь гадание "земляных мастеров" обманом... Как могут быть эти кучки земли, по которым ты определяешь судьбу, связаны с духами добра и зла?

Отец устало отвернулся к окну.

- Все в мире связано одно с другим, сынок. И земля может предсказывать будущее - нужно только ее хорошенько попросить. На что, по-твоему, духи земли?

Янмин недоверчиво перебил его:

- Духи земли? Неужели они существуют, отец?

- А ты думаешь - нет? Другой вопрос - захотят ли они всякий раз заниматься ерундой, вмешиваться в жизнь людей, давать поверхностные ответы на поверхностные вопросы?

Янмин во все глаза смотрел на отца. Таким он видел его впервые. Отец устало облокотился о стену и продолжал:

- Настоящее гадание выглядит иначе, сынок. Оно связано со страхом, риском для гадающего. Малейшая неосторожность - и человек или умирает мучительной смертью, или же попадает в руки бесов. Люди, которые платят мне за гадание деньги, совсем не хотят ни страха, ни риска. Они желают знать будущее, но совершенно не задумываются, зачем оно им. Другое дело - место для могилы - тут, можешь быть уверен, я не напрасно беру деньги. Это занятие дает верный кусок хлеба, и будет давать его до тех пор, пока живые люди намертво, как теперь, связывают свою жизнь с умершими - связывают порой глупо, нелепо и жестоко. Вот недавно я подыскивал место для могилы одной разложившейся старухи из селения Вэй, ну ты знаешь, это там, откуда на базар привозят всякую дребедень вроде бус из поддельного жемчуга и расшитых бисером колпаков. Я едва не лишился чувств от вони, когда меня подвели к трупу. А эти ее родственники держали тело дома столько времени - и ничего. Принюхались что ли? Ты знаешь, отчего ее не хоронили почти полгода? В доме было несколько молодых женщин, и то одна, то другая ждала ребенка, а по нашим обычаям, нельзя хоронить покойника, пока беременная родственница не разродится. Или вот тебе еще пример: наш сосед Ли Дэн.

- Это тот, который постоянно хоронит отца? - уточнил Янмин, хотя и так прекрасно знал, о ком идет речь.

Отец прижал руки ладонями друг к другу и сделался похожим на даосского старца со своей любимой картины, висящей в столовой.

- Он самый. А зачем он это делает, ну, по твоему разумению?

Янмин растерянно мотнул головой.

- Н-не знаю. Но я слышал, как он говорил, что дела опять идут плохо, кожа не раскупается, и ругал всех "земляных червей" мошенниками и горлодерами.

Отец засмеялся.

- Вот-вот. Наверно, скоро опять будет выкапывать несчастного покойника. Ну, скажи, пожалуйста, чем "земляные черви" виноваты в том, что Ли Дэн торгует плохо выделанной кожей и не умеет высчитывать спрос на рынке? Неужели есть в благословенном Китае такой участок земли, на котором этот бездельник похоронит отца - и разбогатеет? Ты думаешь, он один такой? Нет, сынок, здесь опять виновен обычай - дурацкий обычай нашей страны винить во всех своих бедах мертвецов.

Янмин вскинул голову.

- Но, отец... ведь если человека похоронить в неправильном месте, его душа будет вмешиваться в дела живых - это знает даже младенец.

Отец усмехнулся.

- Младенец? Но ведь ты-то уже не младенец - и должен реально смотреть на вещи. "Земляной мастер" - доходное ремесло, мальчик, тебе необходимо овладеть им. А для этого, как ни крути, придется нюхать землю, спать на ней много ночей, даже жевать ее.

- Жевать? - Янмин не смог удержаться и рассмеялся. - И, по твоей логике, это все лишь для того, чтоб не наткнуться при похоронах на человеческие кости? Во все остальное ты ведь не веришь, ты сам только что сказал. Зачем тогда вся эта канитель? Можно просто взять длинный острый прут, хорошенько прощупать выбранное для могилы место - и вот ты уже известный "земляной мастер"...

Янмин пристально посмотрел на отца, чтобы увидеть, как злость закипает в нем.

Но отец (нарочно что ли?) отвернулся к окну.

- Ты, известный "земляной мастер", для начала научись хотя бы не бояться покойников. Возьми железный прут, как собирался, прогуляйся к башне Малышей - там вокруг много безвестных могил - и опробуй свое чудо - предположение на практике. Спесь с тебя мигом слетит - а ума прибавится.

Янмин переступил с ноги на ногу и резко покачал головой.

- Нет, не пойду. Ты что, хочешь, чтоб меня казнили, да?

Отец горько покачал головой.

- Дурень. Кому ты нужен - тебя казнить? По нашим законам, осквернить могилу - это значит открыть ее содержимое человеческому взгляду. Я ведь не предлагаю тебе явиться туда с лопатой. Просто походи, пошарь вслепую своим прутом - может, мозги, наконец, заработают... Или тебе слабо? - и, не увидев воодушевления на лице сына, добавил:

- Какой же ты трус!

Янмин почувствовал, как в горле нарастает комок. Он разозлился на себя, пытался проглотить его - и не мог. Сейчас он расплачется, как карапуз, как дурак - и этот могильный червь будет торжествовать: еще бы, заставил плакать труса!

С огромным трудом он выдавил:

- Завтра же пойду и обшарю каждый комок почвы. А надо будет - загляну и в саму башню. Тебе ничего не принести для твоих гаданий?

Отец резко обернулся и изумленно смотрел на него - Янмин почувствовал, как под этим взглядом у него нагревается макушка.

- Это в каком смысле?

- А в таком. Я слышал, самое верное гадание - на человеческих костях.

Но отец встретил эту занозу на удивление спокойно:

- Да. Самое верное. Но я, к стыду своему, не слишком хорошо им владею. Да и зачем?

Противный комок надежно провалился назад. Янмин снова почувствовал злость.

- Ну как зачем? Чтоб говорить людям правду о будущем...Или я неправильно понимаю смысл гаданий?

- Смысл - понятие сложное, сынок. Человек хочет знать правду о своем будущем с одной-единственной целью - подчинить его себе. Поэтому-то будущее интересует его порою даже больше, чем настоящее - по крайней мере, не меньше.

Твоя задача - никогда, не при каких обстоятельствах не говорить им этой правды, ибо, узнав свое будущее, человек не успокоится на этом - он непременно попытается изменить его. Как правило, это приводит к поистине ужасным последствиям. Поэтому-то "земляной червь" и должен уметь гадать - чтобы случайно не сказать никому правды. Разумеешь?

Янмин ошарашенно захлопал глазами: оказывается, он до сих пор ничего не знал о своем отце.

- Разумею. Но ведь сам-то "земляной червь" получается, знает правду? Ты же только что говорил обратное...

Отец устало закрыл глаза.

- Дурак. Ничего я тебе не говорил. Для того, чтобы знать правду о прошлом и будущем человека, вовсе необязательно смешивать землю со всякой дрянью вроде ртути или киновари и проводить долгие обряды. Иногда достаточно просто внимательно посмотреть человеку в лицо. Ты помнишь госпожу Дэй, супругу сборщика податей?

- Ту, что умерла на прошлой неделе?

- Ее самую. Я ездил ей гадать за три месяца до смерти - смерть уже была написана у нее на лице: изменился цвет кожи, вокруг глаз проступали оранжевые "круги ада" - я потом научу тебя видеть их. Я, разумеется, ничего не сказал ей - и не столько из сострадания к самой умирающей, сколько ... Впрочем, вот я тебя спрошу: что, по твоему, стала бы делать госпожа, узнав о приближающейся смерти?

Янмин наморщил лоб в раздумье.

- Не напрягайся - я сам тебе скажу: поспешила бы с подготовкой "эликсира бессмертия", чтобы пожить еще хоть немного - в бессмертие эта умная женщина не верила, а в отсрочку смерти - пожалуйста. Ты слыхал про "эликсиры бессмертия"?

- Говорят, Повелитель Неба и Земли велел сделать такой эликсир? - проявил осведомленность сын (он слышал об этом в базарный день от хромого судьи из Кантона).

- Да, говорят. Но рецептов- то всяких полным-полно. Один из них состоит в том, чтобы закатать в бочку с раскаленным воском рыжеволосого мальчика, который еще не щиплет первый пух на лице, а по ночам не портит простыни. А потом отколупывать кусочки застывшего воска и класть под язык - вот тебе и весь рецепт бессмертия.

- А этот мальчик умрет? - спросил Янмин, хотя и сам понимал глупость вопроса.

- Мученической смертью. Капни-ка себе на руку раскаленным воском - взвоешь. Так суть моего рассказа в том, что в доме госпожи Дэй жили пять или шесть таких мальчиков, я сам их видел. Расскажи я госпоже о близкой смерти - пожалуй, никто из этих заложников бессмертия не уцелел бы.

- Но ведь теперь все узнают, что ты ошибся в своем гадании...

Отец похлопал Янмина по плечу.

- Да нет же, дурачок. Я сказал госпоже, что ее ждет блаженная неизвестность... Госпожа обрадовалась - говорили, она бегала за молоденьким писцом из Суда, равнодушным к ней. А я имел в виду не взаимную любовь, а смерть - только и всего.

Янмин был поражен: такой человек как его отец стал спасать каких-то мальчиков...

Как ни крути, ему, сыну знаменитого "земляного мастера", тоже придется доказывать, что он не трус и достоин своего отца.

Но ни про трусость, ни про башню Малышей отец в тот последний вечер не сказал больше ни слова.

. . .

Он решил отправиться туда на следующий день, едва рассвело. Идти было близко. Если ступать решительным шагом настоящего мужчины пятнадцати с половиной лет - то путь займет около часа. Если же плестись мелким, семенящим девчоночьим шагом - чуть поболе, но все равно башня Малышей находилась близко от города, прямо возле дороги - в удушливый летний день проезжающие вовсю нахлестывали коней и задерживали дыхание, чтобы не вдыхать сладкий запах разложения.

Виною всему была дороговизна похорон - за гроб, пусть даже маленький, за место на кладбище надо платить, а где взять деньги? На базаре поговаривали, что за последние десять лет рис и овощи подскочили в цене ровно в десять раз, овцы почти круглый год болели чесоткой, в жаркие летние дни младенцы умирали как мухи, а в башню Малышей разрешалось спустить трупик бесплатно - такова милость городских властей. Последние два года тропинка к башне заросла, лестница покрылась густым мхом, трупы детей из окрестных деревень почему-то больше не опускали туда, а ведь совсем недавно новых обитателей башни привозили даже с другого конца города.

Поговаривали, что башня доверху набита детскими костями - поэтому ее и закрыли. Янмин сам много раз по дороге в город приглядывался к этому невзрачному серому строению, по форме больше похожему на кривой колпак арестанта, чем на настоящую башню. Мать как-то раз обмолвилась, что там, должно быть, на самом дне этого жуткого каменного сосуда покоится тельце его новорожденной сестры - отец когда-то пожалел денег, чтобы купить для крошечной дочери участок на кладбище. Янмин в ответ лишь пожал плечами тогда. Он не помнил никакой сестры. Теперь ему предстояло увидеть то, что от нее осталось - если, конечно, то, что осталось, не расклевали дикие ястребы: они постоянно раньше кружились над открытым люком башни. Но теперь не было даже ястребов, не было вообще никого и ничего: ни птиц, ни людей, ни повозок на дороге. Казалось, в мире существовал теперь только запах - тошнотворный, липкий, заставляющий слезиться глаза. Чем ближе подходил Янмин к злосчастному строению, тем больнее хлестали по ногам дикие травы: сперва колючий шарпей, оставляющий на ногах синие полосы, потом - какие-то мохнатые ростки, а уж возле самой башни все заросло крапивой - и пришлось закрывать глаза и стискивать зубы, чтобы подобраться ближе. Никаких могил здесь, судя по всему, не было - неужели отец говорил неправду?

Что ж, очень может быть: решил провести дурака - сына. Как бы не так, не на того нарвался! Янмин в ярости скрипнул зубами и отбросил в сторону железный прут. Пусть отец сам занимается ерундой и тычет этой дрянью в землю, а он вернется домой - с него хватит! Мало того, что все тело саднит от крапивных ожогов... Да, но... Как же тогда он докажет, что приближался к башне? Отец опять обзовет его трусом и скажет, что Янмин, сын "земляного червя", боится покойников. Как видно, придется залезть в башню и вытащить оттуда какую-нибудь костяшку - если проделать это быстро, авось души умерших не успеют опомниться и позвать на помощь демонов. Наверное, не успеют... Выхода в любом случае не было. Сын "земляного червя" передернул плечами и решительно направился к заросшей мхом, рассыпающейся лестнице.

. . .

Впоследствии Янмин никогда не мог вспомнить, что заставило его лишиться чувств. Может быть, запах? Но к запаху он привык, когда поднимался по лестнице... Спуститься вниз оказалось до смешного легко - из люка торчали края деревянной лестницы - изрядно подгнившей, но зато доходившей до самого пола. Это обрадовало Янмина: что за радость спускаться в эту дыру по веревке? Хотя веревкой он, на всякий случай, все-таки обвязался: чего доброго, лестница рухнет под его тяжестью, что тогда? Он задержал дыхание (чтоб не сойти с ума от этих ароматов) и начал быстро спускаться в темноту. Никаких костей до потолка в башне не было - сперва Янмин вообще ничего не мог разглядеть из-за темноты - казалось, даже страшный запах смерти куда-то исчез, и пахло теперь свежими, недозрелыми яблоками. Янмин пригляделся - увидел целую россыпь белых яблок внизу под собой - зачем они тут? Обычные яблоки, разве что покрупнее обыкновенных... Вот чудеса! Какие все-таки дураки те, кто боится смерти! Он спустился ниже и увидел, что ошибся. Никаких яблок не было. Внизу его ждали десятки запрокинутых лиц. Они отчаянно зазывали храбреца к себе, улыбаясь маленькими беззубыми ртами. Глаз почти ни у кого не было, но обитатели башни явно и без них хорошо ориентировались в темноте. То, на что упал сын "земляного червя", спрыгнув с лестницы, оказалось трупом девочки - подростка, довольно хорошо сохранившимся, и совершенно обнаженным - должно быть, родственники поскупились купить ей одежду...

Глаза девочки были широко раскрыты и неотрывно смотрели на Янмина, одна грудь была изъедена, вероятно, мышами или птицами, другая, с маленьким продолговатым соском, напоминала бутон лотоса. Янмин попытался встать, но не мог шевельнуться. Маленький скелетик сбросил истлевшую ценовку, в которую был завернут, и, с трудом волоча иссохшие ноги, пополз к новичку... Янмин не дождался его приближения. Последнее, что он почувствовал - как его раскаленная голова уткнулась в ключицу мертвой девочки. И все стерла тьма.

. . .

"Земляной червь" вглядывался вдаль до боли, до исступления, до тех пор, пока к зрачкам не подступила холодная кромка полночи. Он ждал своего сына и удивлялся ему. Неужели мальчик до сих пор торчит в этой Башне Малышей? (утром он проследил за сыном и уверился, что тот отправился исполнять его наказ). Тут одно из двух: или занятие так увлекло паренька, что он забыл о времени, или... Впроче , что могло случиться в этой Башне? Живые туда близко не подойдут, а мертвые... да что за охота мертвым связываться с каким-то мальчишкой?

"Должно быть, испугался да сбежал..." - мелькало в мозгу "земляного мастера". Он изведал мир мертвых, изгрыз его с исступлением, со страстью, как червь грызет подгнивший, забытый садовником плод. Он знал все о мертвых, и мало - о живых: знания о последних были необходимы лишь для того, чтобы набить себе карман. Теперь он стоял на пронизывающем ветру, вглядывался в ночь и ожидал сына. Но сын все не шел. Он так и не пришел совсем.

. . .

Круглый год дышат дикие травы, каждую весну оживают возле пагод веселые лилии с жирными, лоснящимися лепестками и лишь раз в несколько лет набирает силу таинственный цветок лань - хуа. Невесты мечтают увидеть его во сне - это означает, что потомство рода будет многочисленным и удостоится всевозможных почестей. Путешественник бережно срывает встретившийся у дороги лань-хуа и, держа за пушистый, как хвост белки, стебель, прячет находку в рукав дорожного халата - путь будет легким, неизвилистым - и не заблудится путник во тьме. Но даос единожды выбирает свой путь, и единожды путь выбирает его.

Подросток Янмин, извлеченный из Башни Малышей прохладными, незнакомыми руками, ничего не знал о своих благодетелях. Он очнулся в маленькой веселой комнате, похожей на перо канарейки. Прямо над его головой висела клетка из ивовых прутьев - он видел такие в городе, на базаре - в клетке ворковал сытый лохматый голубь - по всему видать, драчун и обжора. Янмин приподнялся на чистом соломенном матрасе и пристально посмотрел в глаза птице. Собственные руки и ноги казались легкими и почти не существовали - так всегда бывает во сне. "А, может, я не сплю, а умер?" - подумал Янмин, и ему отчего-то сделалось весело. Кто-то слегка тронул его за голое плечо - только теперь он заметил, что раздет донага. Сын "земляного червя" недовольно скосил глаза. Рядом темнел силуэт женщины - легкий, воздушный, похожий на контур знаменитых маньчжурских ваз. Янмин удивленно смотрел на улыбающееся скуластое, почти мальчишеское лицо. Да, точно, она была бы совсем мальчик, если б не эти огромные серебряные шпильки, удерживающие прическу - их еще, кажется, называют "шпилька-феникс" - да синий ишан с двумя драконами - одежда женщины знатного рода.

А, может, это ожила та самая девочка из Башни, на тело которой он упал... о, ужас! Янмин закрыл лицо руками и застонал - теперь он вспомнил все, все! Женщина-мальчик, видимо, по-своему истолковала стон своего гостя - и поспешила набросить кусок полотна на его обнаженные ноги. Едва прикрыв наготу, сын "земляного червя" уставился на незнакомую даму - во сне ведь нет ничего недозволенного... На всякий случай спросил:

- Я сплю? Вы мне снитесь?

Женщина засмеялась - низко, чуть хрипловато - и поправила прическу:

- И не думаю. Ты что, совсем ничего не помнишь?

Янмин пожал плечами.

Женщина провела указательным пальцем по его стриженому затылку - он втянул голову в плечи.

- Как ты оказался в Башне?

- В Башне Малышей? - уточнил Янмин. Нужно было что-то срочно придумать, не рассказывать же ей правду.

Женщина, между тем, нетерпеливо дернула плечом - ну, в точности переодетый мальчишка:

- Ну, так я жду...Чего ты делал в Башне?

"Пришел за костями..." - мысленно хмыкнул Янмин. Мозг был точно неживой - никак не хотел думать.

- Пришел за костями? - спросила она и внимательно посмотрела в глаза Янмина - точно так, как сам он только что глядел в глаза голубя.

Все, конец. Эта дамочка выследила его - и теперь непременно доложит властям. Но... как она сама попала в Башню? И как сумела вытащить оттуда увесистого подростка?

Он ответил напористо и прямо:

- Хотите на меня донести? Чтобы меня казнили?

Женщина наморщила лоб.

- Вот так раз. Да если бы я хотела твоей смерти - тебя уже десять раз не было б в живых.

И, не глядя на вытаращившего глаза Янмина, неожиданно спросила:

- Кто твой отец? Он занимается черной магией?

Янмин склонил голову к плечу.

- С чего Вы взяли?

- А с чего бы ты вдруг притащился в Башню, доверху наполненную костями? Как правило, в такие места посылают маленьких сыновей: взрослому ведь не залезть туда, да и притом, если поймают, спрос с ребенка меньше. Маг должен беречь свою жизнь пуще чужой...

Последние слова она произнесла, наклонившись к Янмину. Глаза у нее были слегка зеленоватые - как он сразу этого не заметил? Женщина продолжала:

- Чужих мальчишек тоже обычно не посылают...

- Почему? - перебил Янмин и с горечью подумал о своем отце. - Разве собственного сына жалко меньше?

- Да потому что боятся разглашения - неужели не понятно? Отправишь такого недолетка, посулишь ему несколько мелких монет - назавтра весь город будет знать, кому понадобились человеческие кости.

- А если сын мага попадется, и его казнят? - голос Янмина сделался резким, как вчера, во время разговора с отцом.

Она потрогала мочку маленького уха. Рыбка-сережка от колебания света быстро моргнула синим глазком, точно живая.

- Бывает... Я знала одного чудесного мальчика твоих примерно лет - его схватили у разрытой могилы. Все как обычно - недели на шею кангу, предали пыткам - хотели узнать, кто послал его воровать кости.

- И он не сказал?- для приличия полюбопытствовал Янмин, хотя ответ было легко предугадать.

- Нет. Задохнулся в канге - но не выдал отца. В Поднебесной дети преданы своим родителям, не правда ли? - и она пристально взглянула на Янмина. Янмин тряхнул головой, точно пытаясь отогнать наваждение - он уже забыл, к чему ведется этот разговор.

- Мой отец "земляной червь". - Он старался говорить как можно спокойнее. - Ему не нужны никакие кости - "земляные черви" не гадают на костях.

Женщина вскинула голову и с любопытством смерила его взглядом.

- Он хотел сделать из меня "червя" - продолжал Янмин, опершись на локоть. - А я ненавижу гадальщиков, рытье в могилах и...

- И боишься мертвых? - голос ее сделался насмешливым. Или Янмину показалось? - А зачем тогда все-таки залез в Башню?

Янмин почувствовал, что начинает злиться. Ну какая ей разница? Или думает, что он, почти юноша, станет рассказывать незнакомой, и к тому же красивой женщине, как отец смеялся над ним и упрекал в трусости? Нет уж, извините...

-Я, между прочим, ничего не боюсь - именно поэтому и залез туда...Просто захотелось мне - я и полез в Башню, скучно стало. А сами Вы как там очутились? - ехидно поинтересовался Янмин.

Она, казалось, не расслышала вопроса.

- Просто так в подобные места не попадают - раз пришел, значит, тебя избрали Пять Гениев... Поэтому мы и не убили тебя, хотя это надо бы сделать теперь, за твое ехидство. Ты хочешь вернуться к отцу?

Янмин решительно мотнул головой.

- Нет...

Он неотрывно смотрел на нее, точно до этого никогда не видел женщин. Полные, белые бедра были отчетливо видны под легкой тканью ее ишана, была даже видна крупная родинка на правом бедре, похожая на хлопкового жука. Вторая точно такая же по форме, только крошечная, жила на щеке, ближе к уху.

Женщина перехватила его взгляд и укоризненно покачала маленькой красивой головой.

. . .

Лишь несколько недель спустя после своего пробуждения в цветастой комнате с голубем подросток Янмин узнал, кто вытащил его из Башни. Яким (так звали белокожую женщину с родинкой - жуком) много чего рассказала ему. Теперь он жил в Сьяо - загадочном "мертвом" городе, о котором раньше слышал столько волнующих страшных рассказов. Мальчишки говорили, что Сьяо представляет собой огромное кладбище, по которому души мертвых открыто разгуливают даже днем, а по ночам из могил вылезают костлявые руки и тянутся к небу. Оказывается, ребята врали, как и всегда: Сьяо, находящийся в нескольких часах ходьбы от родного города, оказался обычным маленьким городком, скорее похожим на деревню. Здесь нельзя было встретить богатый, расшитый шелками паланкин - люди в грубо слаженных кафтанах и широких штанах ходили пешком или ездили на низкорослых вислобрюхих клячах. Кладбище, правда, имелось, но самое обыкновенное, без шатающихся тут и там призраков, бедные, плохо засыпанные могилы преобладали на нем. В праздник Чжунъюань даосский служитель из храма Пяти Гениев - храм восточной стороной примыкал к кладбищу - посыпал края подгнивших гробов, тут и там торчащих из земли, свежим песком. Здесь же, при храме Пяти Гениев, находился Дом Магов - подобранный в Башне Малышей подросток считался теперь то ли гостем, то ли пленником Дома. Хотя на деле все обстояло иначе: никто, разумеется, не приглашал его в гости и уж тем более не собирался брать в плен. Его просто-напросто извлекли из Башни, привели в чувство, привезли в Сьяо - чтобы тут же забыть о нем.

Сначала, правда, лекарь Ма Синьи - пожилой, сморщенный, как плод карамболы - говорил на утреннем "круге очага", что чужому мальчику не место в Доме. Поскольку на "круг" чужие не допускались, Янмин с замиранием сердца подслушивал, лежа на полу возле дверей зала. За него вступилась Яким. "Что скажет Верховный Маг?" - скрипуче вопрошал Ма Синьи.

" А ничего... Парень вырастет и станет приносить Дому побольше прибыли, чем некоторые. Вам что, жалко несколько кусков мяса для него?" - ехидно выкрикивала Яким.

Маги молчали и позевывали. Никому не было жалко нескольких кусков мяса. Теперь Янмин жил при храме и больше всего на свете боялся, что отец узнает, где он находится - при отцовских связях это было бы делом нескольких дней. Но все было спокойно, никто за ним не приезжал, и найденыш продолжал каждый день слоняться, как тень, по двору храма Пяти Гениев, размышляя о том, в какие странные игры вовлекает даоса судьба. Его нашли почти сразу же после того, как он потерял сознание на полу Башни. Мастер "дела молчания" Лян Аин, увидев среди полуразложившихся трупов бездыханного мальчика, поначалу решил, что кто-то из обнищавших горожан пренебрег запретом и спустил в Башню своего мертвого сына ("То-то мы посмеялись, Янмин, твоей любвеобильности: ты ведь лежал на раскинувшей ноги девке и прижимался к ней, ха-ха-ха). В приемные часы (каждый день, после восхода солнца) в храм приходила пропасть народу - здесь были жаждущие исцеления от долгой болезни, бедняки, которым не терпелось разбогатеть, родители, мечтающие снять с незамужних дочерей венец безбрачия. Большинство хотело гадать о будущем - на звездах, на костях, на иероглифах.

Яким выходила к ним с подносом глиняных кругляшей - на каждом из них был указан день и час, когда следовало явиться в храм. К подносу тянулись десятки рук - иссохших и костлявых, юношеских - с обгрызенными ногтями, пухлых женских - трясущихся от сладостного нетерпения. Кругляши исчезали с подноса в считанные мгновенья. Яким, не улыбаясь, медленно опускала белесые, загнутные кверху ресницы в ответ на многочисленные вопросы. Потом двор пустел и вновь становился огромным. Днем над ним жужжали жирные зеленые мухи. Вкусно пахло разваренным собачьим мясом - физиономист Лун Афэну, по прозвищу Ветродуй, готовил похлебку на пороге своей каморки при храме. Деньги текли в храм рекой не менее многоводной, чем Янцзы - Янмин сам несколько раз видел, как астролог Гуань Лу - низкий, костлявый с залысинами на черепе и неправдоподобно голубыми глазами - выносил из Приемной комнаты глиняную миску размером с гигантскую тыкву: миска была доверху набита деньгами.

Верховного Мага Янмин видел всего только раз - и был изумлен его видом. Маг никак не мог быть таким обыкновенным, ничем не примечательным. Янмин представлял себе высокого, седовласого старика в фиолетовом колпаке и длинном оранжевом халате - так выглядел колдун, бродивший в праздничные дни базарной площади у них в городе. А Маг оказался мелким, плешивым, с бегающими в разные стороны глазками. "Точно обезьяна в зверинце" - с огорчением подумал Янмин. Он больше всего на свете боялся, что Верховный турнет его из Дома Магов. Он ожидал грозы, но ее не последовало. Маг исчез так же стремительно и внезапно, как появился - за воротами храма его ожидал паланкин. Наблюдательный Янмин заметил, что Яким - единственная, с кем обезьяноподобный Маг разговаривал во дворе - кусала от досады тонкие, красивые губы. Едва только паланкин тронулся, Янмин забрался на высокий каменный забор и не слезал с него до тех пор, пока маленькая процессия не скрылась из виду. Тогда он соскочил вниз и подошел к Яким. Она варила ягоды в огромном медном котле. Котел шипел на открытом огне, как котенок, которого дразнят. "Забрал деньги - и прочь со двора" - зло бормотала Яким. Янмин тихонько кашлянул, привлекая к себе внимание. С недавних пор он смотрел на Яким, как жеребята смотрят на поле, поросшее сладкой, сочной травой. Теперь он уселся подле нее и болтал ногами, как ярмарочный паяц, как пятилетний мальчик.

- Не мельтеши, Янмин, ты мне мешаешь...- она была озлоблена, раздражена.

Янмин изо всех сил хотел отвлечь ее от мрачных мыслей, но знал по опыту, что сделать это будет непросто.

- А чем занимается Верховный Маг? - спросил он - лишь для того, чтоб завязать разговор, который никак не завязывался.

- Зарабатывает деньги, как и все мы...Ты до сих пор не понял, чем мы занимаемся? - Яким исподлобья взглянула на мальчика.

Янмин склонил голову к левому плечу и ехидно прищурил глаза:

- А, по - моему, он зарабатывает на вас...

Яким отвернулась от своих ягод и с изумлением уставилась на него.

- А чего тут непонятного? - продолжал Янмин.- Ма Синьи лечит, Лун Ветродуй гадает по лицам, Гуань Лу предсказывает будущее по звездам - все чего-то делают, хотя и чушь все это, Яким. Один Лян Аин делом занят - он, по крайней мере, притаскивает в свою каморку человеческие кости, а после спит в этой же каморке, ха-ха-ха. Верховный Маг так не смог бы - его дело забрать деньги и уехать, и все...

Яким засмеялась недобро.

- Ну создай свой Дом Магов, раз ты такой умный... Думаешь, почему с нас до сих пор не сняли шкуру, Янмин? Или, ты считаешь, властям не известно, что в Сьяо, при храме Пяти Гениев находится Дом Магов?

- Ну и что? - самоуверенно возразил Янмин. - Магия ведь не запрещена...

Он был груб с Яким, груб и по-детски прям. В его воображении она давно уже стала его первой женщиной - в редкие минуты одиноких наслаждений, так свойственных мальчикам его возраста.

- Не запрещена, это верно... Если дело не касается осквернения могил. А у нас, как ты знаешь, в ход идут человеческие кости... Лян Аин, над которым ты сейчас потешался, делает из них снадобья. За это полагается тюрьма, или, хуже того, казнь, а наш Дом никто не трогает - знаешь, почему?

- Да знаю я почему - Янмин с досадой махнул исцарапанной ладонью.- Потому что брат Верховного - губернатор провинции... (он не раз слышал об этом от Яким).

- Умничка... - Яким снова засмеялась и потрепала его по макушке. - Кстати, хватит тебе болтаться без дела... Гуань Лу говорил, что он не прочь взять тебя в ученики.

Этого еще не хватало! И тут из него хотят сделать гадальщика - неужто Яким забыла, что именно по этой причине он удрал из дому?

Янмин содрогнулся: он представил, как Гуань Лу будет сидеть в засаленном халате, расставив голые волосатые ноги, и рассказывать ему про свои звезды.

- Я не хочу быть астрологом, неужели непонятно?

Яким уперла руки в бока.

- А чего ты хочешь - болтаться целыми днями по двору? Ты же ничего не умеешь...

- Я много чего могу... - запальчиво возразил Янмин.- Могу, к примеру, ловить змей для лекарств...

- Нужны больно твои змеи...Вот что, Янмин, - голос Яким неожиданно сделался заискивающим, почти ласковым, - я сегодня должна ехать за костями с Лян Аином... Но в прошлый раз я себе зашибла ногу, когда выбиралась из этой дурацкой Башни. Съезди за меня, а?

Янмина передернуло от ужаса и отвращения. Как? Опять лезть в Башню, вдыхать эту вонь, да еще придется трогать руками ужасные кости - как иначе? Наверняка все это враки - про ногу, просто Яким неохота тащиться в повозке несколько часов по солнцепеку. Да и то правда: разве это подходящее занятие для такой хрупкой женщины?

- А, может, он один съездит, а, Яким?

- Какой же ты трус, а еще сын "земляного червя"! - Яким смотрела обиженно, как девочка.

Янмин возмущенно вскочил на ноги - он вспомнил слова отца.

- Я не трус. Конечно, я поеду... но если я заражусь от мертвых костей и умру - виновата будешь ты, Яким... - последние слова он проговорил ворчливым стариковским голосом - лишь для того, чтоб дать ей понять, что предстоящая вылазка - самостоятельное решение храброго мужчины.

. . .

Они ездили за костями еще много раз - Янмин и крепкий, кажется, весь состоящий из упругих смуглых мускулов Лян Аин. Янмин наблюдал с тайной завистью, как в пути Лян Аин бросал поводья, снимал белую, с пятнами здорового пота, рубашку, и, вытерев этой бумажной тканью свое мощное тело, бросал ее через плечо, в повозку. Счастливец: вот он, Янмин, все лето упражнялся - поднимал тяжелые камни и швырял их с откоса - а мускулы все равно не наливались, хоть плачь. В дороге разговаривали мало. Хотя Лян Аин вовсе не выглядел надменным и охотно отвечал на вопросы, разговор с ним как-то не клеился. Он откидывал прилипшую ко лбу темную прядь волос, внимательно щурился, неторопливо и деловито понукал лошадь. У Янмина же чесался язык - хотелось узнать о своем попутчике как можно больше. С некоторых пор Лян Аин казался ему похожим на всемогущего Царя Драконов - повелителя дождя: когда во время летней засухи в храме молились этому красивому и гордому духу, Янмин закрывал глаза и представлял себе Лян Аина.

Он с восторгом и ужасом вспоминал, как однажды на краю Ястребиной равнины, неподалеку от селения углежогов, за их повозкой увязались волки. Лян Аин, увидав их, ничем не выказал своего волнения. Он с размаху ударил прутом по конской спине - и молодой, быстроногий конь понесся вскачь. Янмин до боли в пальцах вцепился в край повозки: ему казалось, вот-вот от ужасной скачки и грохота отвалятся колеса - и тогда им конец. Два волка и хромая брюхатая волчица быстро отстали, а один - матерый, с рыжей подпалиной на боку - оставался на расстоянии примерно десяти шагов, он бежал ровно и размеренно, как будто даже не слишком спеша. Янмин отчетливо видел, как толстая нить вязкой слюны тянется из волчьей пасти. Расстояние сокращалось. Тогда Лян Аин резко дернул поводья и остановил коня. Янмину хотелось закрыть глаза и ничего не видеть - разве человеку так весело смотреть, как его тело рвут волки? Но он не закрыл глаза - просто не успел.

В следующее мгновенье - он, напротив, широко раскрыл их - от изумления. Лян Аин, бросив поводья Янмину, легко соскочил на землю и сделал несколько легких, пружинистых шагов навстречу зверю. Затем раздался оглушительный свист - так обычно свистят мальчишки на базаре вслед нищим и калекам. В первый момент Янмин вовсе не разобрал, что случилось, только увидел, как матерый хищник, жалобно заскулив, отскочил в сторону. В следующее мгновенье Янмин разглядел морду волка и понял причину его неожиданного отступления - у серого не было глаз. Вместо них тянулась жирная багровая полоса, из которой, с правой стороны, свисал какой-то яично - желтый мешочек.

"Что это?" - ужаснулся про себя Янмин. И тут же понял, что этот предмет - то, что еще несколько мгновений назад было глазом волка. Он перевел взгляд на Лян Аина. Тот, целый и невредимый, медленно направлялся к повозке и ни разу не взглянул на громко скулящего зверя. Зато Янмин не сводил с раненого волка глаз до тех пор, пока он не превратился в едва различимую точку, мелькающую на горизонте, словно бумажная вертушка в руках ребенка. Лян Аин спокойно смотрел на холмы вдали и не говорил ни слова о происшедшем.

Янмин не выдержал первым.

- Господин...- Лян Аин обернулся к нему. - Господин, что Вы сделали с ним?

- С кем, с волком?- Лян Аин снова поглядел на дорогу. - Вышиб ему глаза кнутом, ты не понял что ли? А что, по-твоему, я целоваться с ним был должен?

- Господин ... - Янмин сглотнул слюну и, набравшись храбрости, спросил:

- А зачем Вы занимаетесь этими... ну, костями? Вот если б я был таким как Вы...

-Каким? - Лян Аин смотрел строго, без улыбки.

- Ну, таким же сильным, мужественным, красивым... да, и красивым тоже...

- То чего? - голос Лян Аина сделался насмешливым. - Пошел бы развлекать зевак в кулачных боях на ярмарке?

- Нет, зачем в кулачных? Я бы сделался героем или завоевателем...

Лян Аин потянулся к кувшину с водой.

- Подержи- ка поводья, герой-завоеватель... Эх, черт, вода вся расплескалась... проклятые волки! Скажи, парень, а с какого это перепугу твой отец решил сделаться "земляным червем"? Он ведь, я слышал, знаменитость... Шел бы лучше в офицеры или - куда ты меня еще там определил? - в канатоходцы...

- Ну, отец - другое дело. - Янмин огорченно повел плечом. - Отец очень любит деньги.

- Вполне его понимаю. А ты, значит, удрал от отца, потому что боишься могил? Мне Яким рассказывала...

Янмин так и подпрыгнул: ну, Яким, ну, предательница!

- Она все врет. Если б я боялся мертвецов - то разве ездил бы с Вами за костями? Просто я не хотел учиться у человека, который не верит в то, что он делает... А вот к Вам я пошел бы в ученики... - последние слова вырвались у Янмина сами собой, но он, сам не зная почему, понял, что больше всего на свете хочет учиться у Лян Аина - учиться чему угодно, пусть даже гаданию на костях.

Лян Аин, казалось, не расслышал его слов. Впереди маячила серая верхушка Башни Малышей.

В Башне Лян Аин, казалось, вообще забывал о своем напарнике. Он ступал тяжело, уверенно. Кости хрустели под его ногами. Он все делал сам - осматривался, выбирал подходящий скелет, затем надевал перчатки, доставал из холщовой сумки, пристегнутой к поясу, крошечную пилу. В обязанности Янмина входило размахивать подожженным прутом с дерева помело - чтоб души умерших не приблизились к своим костям и не помешали. Кроме того, он находил и складывал в отдельный мешок старые, уже наполовину рассохшиеся кости - Лян Аин называл их " стебельки".

Янмин в своей холщовой, смоченной розовым маслом маске чувствовал себя ужасно - казалось, за время работы в Башне все тело насквозь пропитывается липким, густым запахом смерти. Лян Аин работал вовсе без маски - и, кажется, совсем не замечал этих ароматов. Янмин удивлялся, как, оказывается, быстро можно распилить человека, пусть даже мертвого, на мелкие части: сперва Лян Аин маленькой, короткой пилой, под названием "воровка", отделял от туловища руки и ноги. Разделить конечности на кисти, голени, ступни и бедренные кости не представляло труда - мастер "дела молчания" просто-напросто разламывал их руками. Самое сложное, по наблюдениям Янмина, было распилить хребет и отделить от него кости грудины - тут в дело шел металлический штырь с острым наконечником - "висельник": им делались глубокие насечки на костях. В последнюю очередь Лян Аин снимал череп, бережно обертывал его мягкой, бумажной тканью и укладывал в мешок - на самое дно. Обычно как раз в это время он, не поворачивая головы, обращался к Янмину:

- Кончай размахивать... Надевай перчатки и иди собирать "стебельки"... Ни мяса, ни одежды не касайся - отравишься, и не наклоняйся слишком низко - может брызнуть жидкость... Давай, поворачивайся быстрее!

Но "быстрее" не получалось: Янмин не мог себя заставить равнодушно идти по трупам - он подолгу выбирал, куда поставить ногу, чтоб под ней не хрустнула кость. Однако дневной свет, хотя и проникал сверху в Башню, доходил в самый низ, где копошились Лян Аин с Янмином, уже слабым и рассеянным... Кости все равно неумолимо хрустели под ногами. Янмин вздрагивал и брезгливо высматривал в полутьме "стебельки". Он знал, что обманывает себя - ноги сами несли его к лестнице, возле которой лежала мертвая девочка.

Несмотря на запрет Лян Аина, Янмин каждый раз присаживался на корточки и низко наклонялся к ней. Наверное, девочка умерла недавно, всего несколько месяцев назад... Лицо ее было совсем живым: даже широко раскрытые глаза не казались безжизненными - в них застыло удивление, смешанное с восхищением и испугом, точно в последний миг перед смертью девочка увидела что-то страшное и смешное одновременно. Правую грудь повредили крысы, на щиколотках треснуло мясо и кое-где виднелась желтоватая кость, но само тело казалось похожим на лепесток цветущего персикового дерева - белое, продолговатое - оно вместе с тем вызывало то сладкое и стыдное чувство блаженства, которое всегда вызывает юная обнаженная женщина. Янмин, не отрываясь, глядел на это тело, на иссиня черные, гладко зачесанные волосы, на крошечный шрам над верхней губой. У самого Янмина был точно такой же шрам - когда-то, лет шесть или семь назад, соседский мальчишка попал камнем из игрушечного арбалета.

- Все любуешься на свою красотку? - насмешливо говорил, по своему обыкновению, Лян Аин - и Янмин тотчас вскакивал, пристыженный. В этот раз Янмин почувствовал, как Лян Аин остановился у него за спиной, и замер от ужаса - вдруг тот выбрал для своих опытов с костями его девочку?

Янмин резко обернулся.

- Я не отдам ее, господин... не дам пилить. Посмотрите, какая она красивая...

Лян Аин посмотрел с веселым удивлением.

- Кого пилить? А-а, твою маленькую шлюху? Никто не собирается ее пилить, успокойся, пожалуйста... она нам не подходит!

- Кто... шлюха? Почему... не подходит? - рассеянно спросил Янмин. Он не знал, радоваться ему или сердиться.

Лян Аин бесцеремонно сунул руку между бедер девочки.

- Ты еще щенок, Янмин... У твоей барышни было больше мужчин, чем скелетов в этой Башне - можешь мне поверить. Ты погляди на ее грудь - она же просто искусана, измочалена: ее целовали, прикусывали - разве что не закусывали ею... Ты что, никогда не играл с девчонками в недозволенные игры?

Янмин молчал. Он не очень представлял себе, что значит "недозволенные игры". Ведь то, что он испытывал к мертвой девочке, трудно было назвать игрой - даже после всего, что говорил о ней Лян Аин. Но молчать нельзя - надо сказать что-то такое, чтоб господин не смотрел на него как на младенца - от этой бедняжки он, Янмин, разумеется, никогда не отречется, а от остальных женщин - пожалуйста.

- Вообще-то я женоненавистник...- Янмин старался говорить как можно беспечнее.

- Ха-ха-ха... - Лян Аин запрокинул от смеха голову - и в этот же миг откуда-то сверху посыпались мелкие камешки, должно быть, растревоженные непривычно громкими звуками. - Ну еще бы... А чего же ты постоянно пялишься на эту потаскушку? Смотри, даже крысы побрезговали ее телом - не доели до конца...

Янмин не знал, что отвечать Лян Аину. Любого другого он осадил бы запросто - но Лян Аин слишком нравился ему. Зачем только он так говорит о мертвой девочке? Можно подумать, он знал ее с рождения и до смертного часа.

Лян Аин продолжал уже серьезно:

- Тело ее совершенно бесполезно: благодаря ему, нельзя приоткрыть будущее - разве что прошлое, связанное с самим телом. Его, между прочим, я тебе приоткрыл - ты, я вижу, остался недоволен. Ну и черт с тобой - разве на всех напасешься совершенства? Так вот, об этой девочке... Состав ее костей испорчен пороком - они не годятся ни для гаданий, ни для снадобий. А если труп оживить, привести в движение...

Янмин схватил Лян Аина за руку:

- Оживить? Вы, господин, можете оживить мертвого?

Лян Аин отдернул руку.

- Ты что, Янмин, чайного корня объелся? Разве твой отец никогда не возвращал жизнь мертвым? Чем же он тогда занимался, интересно знать?

Янмин пожал плечами:

- Я же говорил Вам: мой отец - "земляной червь".. Он выбирал подходящие места для захоронений, гадал о будущем, советовал, где лучше построить дом... По его совету в нашем городе возвели пагоду - в тот год долго не начинались дожди, и отец сказал, что на западной окраине должна стоять пагода - тогда с неба польется вода. А что, разве можно вернуть жизнь человеку, если он уже умер? - снова спросил Янмин. Он, не отрываясь, смотрел на мертвую девочку.

Краем уха он слышал, как Лян Аин стаскивает с рук прилипшие перчатки.

- Все, пойдем, Янмин... Все можно сделать - был бы смысл. Можно и мертвого заставить двигаться, говорить ... правда, ненадолго. А возвращать жизнь твоей девке я, извини, не стану - поищи себе живую. Во - первых, слишком поздно...

Янмин перебил его:

- Ну, почему поздно, господин? Она ведь как живая - должно быть, умерла совсем недавно...

Лян Аин посторонился, пропуская мальчика вперед к лестнице. Янмин быстро полез наверх.

- Три месяца назад - сказал снизу Лян Аин. - А то, что труп хорошо сохранился - кстати, плохой знак: он означает, что родственников покойной ждут несчастья...

Янмин на мгновенье перестал карабкаться вверх.

- Какие несчастья, господин?

Лян Аин нетерпеливо тронул мальчика за лодыжку.

- Давай полезай дальше, у меня за спиной, между прочим, не крылья, а мешок с костями. Чтоб узнать о том, какие именно несчастья ждут этих бездельников и пьяниц, нужно, по крайней мере, осмотреть труп хорошенько, а мне за это не платят.

- Так Вы поэтому отказываетесь оживить девочку? - Янмин не смог удержаться от язвительной усмешки. - Потому что с меня нечего получить? И с чего Вы взяли, господин, что ее родители - пьяницы? Может быть, они вполне уважаемые люди?

Они оба стояли теперь возле люка, из которого только что выбрались. Лян Аин перепачканной рукой взял Янмина за подбородок и больно крутанул в сторону.

- Выбирай выражения, а то сброшу тебя назад, к твоей девке...Нормальные люди не спускают мертвых дочерей голыми в Башню: они, как тебе известно, одевают их в лучшую одежду, кладут в гроб зеркало, ну, хотя бы его осколок, и хоронят на кладбище.

Ты хоть знаешь, что ждет душу человека на том свете, если вместе с ним не захоронить зеркало?

Янмин помотал головой.

- Душа постепенно теряет зрение... Она бродит слепая и горе тому из людей, который с ней столкнется в пустынном месте...

- Мой отец считал, что все это сказки... Кстати, он тоже когда-то, еще до моего рождения, спустил маленькую дочь в эту Башню.

Лян Аин взглянул на мальчика так пронзительно, что у того закружилась голова от непонятного страха. Он оттолкнул сына "земляного червя" и быстро зашагал вперед.

Несколько минут спустя, он обернулся и обратился к Янмину и сказал уже другим, спокойным и примирительным, тоном.

- Ну вот что, Янмин... Душа непохороненной сестры не отпустит тебя теперь... Оставайся у нас, мы с Яким сделаем из тебя профессионального мастера "дела молчания" - а дальше решишь сам.

Янмин, как ни был обрадован и ошарашен неожиданным предложением Лян Аина, остановился пораженный:

- Как... и Яким... она тоже?

Лян Аин спокойно посмотрел ему в глаза.

- Да... тоже. У ней есть чему поучиться.

Янмин поковырял носком сандалии рыхлую землю.

- А я смогу оживить ту девочку из Башни, господин?

Лян Аин воздел руки к небу и комично насупил тонкие брови.

- О Пять Гениев, смилуйтесь надо мной... Не могу больше слышать об этой шлюхе! Ты поумнеешь, Янмин, когда постигнешь науку... А не поумнеешь - так валяй - оживляй свою девчонку, посмотрим еще, что у тебя получится...

Янмин почувствовал, как сердце сжимается от сладостного предчувствия.

. . .

С того памятного дня он считался полноправным членом Дома. Лян Аин и Яким учили его многому, и, странное дело, несмотря на свое недавнее презрение к любым гаданиям, Янмин почти с первых уроков почувствовал, что прилип к "делу молчания" намертво.

На первый взгляд, учение было скучным и однообразным - целыми днями зубрить заговоры мало кому понравится - но Янмин как-то молниеносно приучил себя к мысли, что за этими странными, часто повторяющимися словами находится вожделенная власть над жизнью и смертью. Человеческие кости не вызывали в нем прежнего отвращения - он привык к ним, как привыкает садовник к скверному запаху перегнойной смеси, с которой он работает долгие месяцы. Лян Аин время от времени затаскивал ученика в свою каморку и показывал ему обломки костей, недавно привезенных ими из Башни. Цвет, запах, звук при разломе - все это было значимо и создавало каждый раз неповторимую комбинацию понятий и смыслов. "Стебельки" они каждый раз отдавали Яким - она толкла их в синей каменной ступе, месила, как месят тесто - неотступно, энергично, то и дело стирая капельки пота с бровей. Получался порошок - желтовато-серый, похожий на раскрошенный мел, но при этом намертво пристающий к коже - Янмин однажды, неловко повернувшись, опрокинул тяжелую ступу с порошком себе на ноги, за что получил от Яким хорошую затрещину. Из этого порошка

Яким делала "лекарство любви", которое на самом деле было лекарством смерти - помогало быстро и безболезненно умереть. Снадобье, как мог заметить Янмин, пользовалось спросом. Яким постоянно посещали какие-то женщины с израненными в кровь маленькими ступнями, зачастую хранящими следы жестких бинтов и совсем не приспособленными для ходьбы. Янмин сразу понял, что особая, тайная цель поездки не позволяет воспользоваться паланкином, который эти дамы, вероятно, до настоящего дня покидали крайне редко. Мужчины приходили реже - Янмин надолго запомнил одного, совсем мальчика, примерно одних с ним лет, высокого, худенького, с разбросанными по плечам, длинными - совсем как у девчонки - волосами. Янмин долго провожал мальчишку взглядом.

Он не решался спросить о нем Яким, но та заговорила сама и объяснила, что юноша "хочет избавиться от старой любовницы, та, чертовка, очень мучает его..." Женщины, как правило, жаждали избавиться от надоевших мужей - чтоб соединиться с молодым любовником или же получить наследство. Янмин как-то высказал Яким свои соображения по поводу того, что мужчины гораздо лучше и вернее женщин, раз они не стремятся, как правило, избавиться от своей половины таким ужасным способом. Яким хохотала, запрокинув голову, а после объяснила: у мужчин нет такой нужды - они просто-напросто продают надоевшую жену в публичный дом и обзаводятся новой, помоложе и покрасивее.

Янмин повторял про себя заговоры и приставал к Яким с вопросами. Отчего умирают мужья женщин, которые приходят к ней за снадобьем? От мертвого яда что ли? Как можно лишить человека жизни, подсыпав ему в пищу толченые "стебельки"? Яким смеялась над его наивностью - жестокость чувствовалась в ее хрипловатом смехе в такие минуты. Ну и ученика нашел себе Лян Аин, ха-ха-ха, он такой болван, что не понимает простых вещей...

- Но Яким... Какая сила может быть заключена в хрупких младенческих костях? "Стебельки" легко размять рукой...

Яким насмешливо выпятчивала нижнюю губу.

- Дурак ты, Янмин... Младенческая кость в нашем деле - незаменимая вещь. Она чиста, пойми ты, и поэтому ее можно наделить любой силой...На что, по-твоему, заклинания, которые ты зубришь целыми днями?

Она рассказывала о том, как ее порошки убивают людей, с тем же детским чувством самодовольства, с каким мальчишки хвастаются пойманными в силки птицами. Ни деньги, которые она получала за свои снадобья, ни побрякушки из драгоценных камней, привозимые ей в изобилии Верховным Магом, не интересовали Яким.

- Нас, наш Дом называют "Слугами будущего"... Но я не слуга будущего, Янмин. Покуда мое мастерство способно изменять будущее, я - его госпожа, понятно тебе?

Янмин кивал - да, ему понятно, что тут непонятного?

Однажды он не выдержал и попытался поцеловать Яким, колдующую над своими порошками, в мягкую, душистую шею. Она отпрыгнула и зашипела, как рассерженная кошка. Янмин старался не смотреть на нее - он был растерян, он бормотал, глядя себе под ноги:

- Но почему, Яким? Тебе нравится кто-то другой? Кто же - Верховный маг? Или Лян Аин?

Яким сердито поправила растрепанные волосы.

- Ни тот, ни другой... Запомни, дуралей, раз и навсегда: рука, причастная к "делу молчания", должна раз и навсегда отказаться от прикосновений к живому человеческому телу - иначе она утратит свое мастерство.

Янмин помнил это и без нее - Лян Аин, зная пылкий нрав своего ученика, без конца твердил об этом. Разумеется, напрасная предосторожность: Янмин был уверен, что любит мертвую девочку из Башни. Но у Яким такие невозможно белые колени, такие нежные локти... И когда еще удастся оживить девочку - Лян Аин за эти несколько месяцев ни разу не возвращал жизнь мертвым. Да что там жизнь - он всего только раз брал Янмина с собой на "поднятие покрывала" - так называлась церемония вскрытия могилы по заказу родственников усопшего. Лян Аин рассматривал труп и по признакам, понятным ему одному, рассказывал семье мертвеца, что ждет каждого ее члена в будущем. Накануне он тщательно разъяснил Янмину, на что следует "глядеть в два зрачка":

- Во время "поднятия покрывала" я буду хранить молчание, а ты и подавно... Заказчик платит деньги... Я не смогу тараторить без умолку, объясняя тебе, что и как, поэтому запоминай сейчас. Внимательно рассмотри, на первый раз, глазницы, раковины ушей, рот, локти, колени, "орган жизни"... Если глаза или рот открыты - плохо дело: семье в скором времени не избежать приговора суда, или иного конфликта с властями. Локти - их цвет, форма - позволяют судить о будущем женской половины семьи. Они крепкие, желто-коричневого, желудевого цвета - хорошо. Если же локти рассохлись, или, не приведите, боги, на них треснула кость - значит, следует ожидать супружеской измены или самоубийства...

Янмин, хотя и ловил каждое слово Лян Аина, не смог удержаться от замечания по поводу его рассказа:

- А что значит "или измена, или самоубийство"? Разве нам платят деньги за "или"?

Лян Аин больно ткнул мальчишку в то место, где кончается ключица.

- Какой же у тебя гнусный характер, парень! Ох, выгнал бы я тебя в три шеи, если б не дал слово Верховному магу, что через пару-тройку весен у нас будет два мастера "дела молчания". Я рассказываю тебе пока что общие вещи - остальное объясню после, если ты, конечно, после первой же церемонии не тронешься мозгами от страха и не сбежишь от нас к своему папаше... Тебе пока еще никто не платит денег за гадание - платят их мне, поэтому слушай меня и помалкивай...

Глаза Янмина неожиданно наполнились слезами. Лицо мертвой девочки из Башни возникло перед ним так отчетливо, что он зажмурился:

- Не выгоняйте меня, господин, я пошутил, ну не сердитесь, пожалуйста...

Лян Аин поморщился и продолжал:

- Колени, и вообще ноги - их цвет, форма, положение в гробу - могут много чего сказать о будущем мужской части семьи. Если одно колено чуть приподнято над другим - есть повод говорить о скорой ссоре между старшим мужчиной в семье и кем-то из младших - сыном или внуком. Тут опять же - колено крепкое и упругое - значит, можно предсказывать благополучие и повышение в должности... Если на коленной дуге трещина - ничего хорошего ждать не приходится: в скором времени последует череда внезапных смертей. Опять же смотри на цвет кожного покрова и кости: кожа в области колена должна быть светло-коричневой, кость - умеренно-желтой... допускается также легкая пигментация - ну, в смысле - наличие оттенка. Если все так, как я сказал, можешь смело предсказывать мужчинам рода крепкое здоровье. А вот увидишь белую, почти живую, кожу - ты, помнишь, как у той красотки из Башни - знай, что дело плохо: родственников ожидают болезни, связанные с алым соком жизни - именно его неправильный состав и густота делает мертвецов похожими на живых, а живых в скором времени может сделать мертвецами. Если на мертвой кости пятна - это вообще беда: значит, тело младшего мужчины в доме неизлечимо поражено болезнью Яньло Вана - знаешь, такая болезнь, когда внутри человека начинает расти опухоль.

Янмин пожал плечами:

- Болезнь можно лечить...

- Можно, но не всякую. Эта опухоль растет быстро, как гриб. А самое страшное в другом - в том, что после смерти божество Яньло Ван не отпускает умершего ни на шаг. Он заставляет страдальца подниматься на пагоду и с ее высокой верхушки созерцать свои родные места и те земные радости, которые ему доставляло общение с любимыми и близкими людьми. Это зрелище, как ты сам понимаешь, доставляет человеку мучения - он спускается вниз - и неминуемо попадает в зал, где его ждут разнообразные пытки. Пройдя через эти страдания - он вновь восходит на пагоду - и так без конца... Ну а хорошая сохранность органа жизни у трупа говорит о расширении рода его потомков.

- Господин... - перебил Янмин. - а можно по кости умершего угадать, от чего человек умер? Мой отец умел делать это, даже не вскрывая могилу - просто по запаху земли... Но правильно ли он определял - не знаю...

Лян Аин прищурил глаза.

- Отчего же? Если он приличный "земляной мастер" - то, скорее всего, определял правильно... Другое дело, что и по запаху земли и по костям можно говорить лишь об общих вещах...Иными словами, гадальщик сможет - пусть даже умерший пролежал в земле двадцать лет - безошибочно отличить самоубийство от смерти при родах, но ведь людей, как правило, интересует не это, Янмин.

Янмин часто заморгал и тихо спросил:

- А что?

- Подробности смерти. А о них нам может поведать только один человек...

- Кто?

- Сам умерший. Помнишь, ты спрашивал, могу ли я оживить мертвеца. Мертвых девушек, Янмин, оживляют не для того, чтобы спать с ними - для этой благородной цели имеются живые (если ты, конечно, не хочешь сделаться мастером в "деле молчания" и собираешься расходовать незримую силу напрасно). Заставить говорить мертвеца - дело сложное, и, к тому же, чрезвычайно опасное даже для опытного мастера. Оставишь открытыми врата - и тогда...

Лян Аин сложил вместе средний и указательный пальцы правой руки и резко рассек ими воздух перед носом Янмина.

Тот изнемогал от нетерпеливого любопытства.

- Что тогда, господин? Какие врата?

Но Лян Аин не стал вдаваться в подробности и продолжал:

Год назад мне пришлось вернуть дар слова мертвой девушке - дочери одного торговца шелками из Кантона. За несколько месяцев перед этим ее нашли задушенной в собственной спальне - отец, понятное дело, был вне себя от горя и дал слово задушить убийцу собственными руками - но вот тут-то и вышла загвоздка...Кого душить, когда подозревали, по меньшей мере, трех человек: одного из слуг, пожилого дальнего родственника, гостившего в доме, еще какого-то соседского паренька, который, по слухам, воздыхал по покойной и швырял в ее окно то ли розы, то ли какую-то другую растительность ... Дело было громкое, кого-то из этих трех бросили в пожизненную тюрьму, но отцу, не спавшему от отчаяния несколько месяцев, вдруг стали мерещиться странные вещи... непонятные голоса, да еще обвалилась крыша, плохо пошли дела в торговле - одним словом, он решил, что наказали не того, кого следует и что кровь дочери требует возмездия... Ну, вскрыли могилу...- Лян Аин отвернулся и высморкался.

- И что? - голос Янмина дрожал, как новорожденный щенок.

- Что... Все как обычно... Я нарисовал магический круг, прочитал заклинания, покойная заговорила... Убила ее, кстати, молоденькая служанка - там, в доме. Я своими глазами видел потом эту девчонку - худенькая, большеглазая, все лицо в веснушках - никогда не подумаешь, что такой птенец мог кого- то задушить... Она, когда узнала, что покойница указала на нее, сразу во всем созналась, - даже не пришлось вести пичужку на кладбище. Эта дурочка, как выяснилось, питала к своей госпоже противоестественную страсть, а та ей то ли не отвечала взаимностью, то ли, напротив, отвечала, да потом перестала - кто их там разберет?

- Ее убили? - машинально спросил мальчик. Он думал о своем.

- Н-не знаю...Я сделал свое дело и уехал - что я, судья что ли?

- Господин...- Янмин старался говорить как можно беспечнее, но голос, кажется, все равно предательски вздрагивал. - А какие это заклинания?

Лян Аин круто обернулся к нему.

- Что? Да ты же их знаешь - сам недавно оттарабанил мне наизусть - "заговор на поднятие покрывала", затем читают "именем света, именем тьмы", ну а после - подряд все двенадцать текстов "заговора молчания" - они заставляют нагреться застывший алый сок жизни. На самом деле главная сила не в заговорах, Янмин...

- А в чем? - Янмин судорожно глотнул воздух.

Лян Аин усмехнулся.

- В старину мастера "дела молчания" обходились вообще безо всяких заклинаний - они заставляли труп двигаться и говорить только с помощью "незримой силы", которой наделен любой маг. Сейчас у нас уже нет такой возможности - современные люди рассеянны, они стремятся успеть все на свете - и из-за этого страдают болезнями нервов, лишают себя сна по ночам - и обрекают собственную мужскую силу на быстрое иссякание.

- Но маги ведь не притрагиваются к женскому телу...

- И что с того, а, парень? Маги ведь - чьи-то сыновья и внуки, вся эта современная канитель у них в крови с рождения - ну и приходится прибегать к заговорам. Я вот что тебе скажу: если так пойдет и дальше - через какую-нибудь жалкую тысячу лет на свете не останется настоящих профессионалов в "деле молчания" - "незримая сила" перестанет существовать.

- Господин... - Янмин был рассеян, задумчив. - А откуда берется эта самая "незримая сила"?

- Ну что ты привязался? По мере того, как мастер работает с мертвой плотью - создает снадобья и все прочее - его "незримая сила" увеличивается. А вот чтоб заставить труп говорить - нужен еще и личный контакт...

Лян Аин посмотрел на мальчишку, ожидая, что тот засмеется - тогда можно будет дать ему подзатыльника и отправить восвояси. Но Янмин и не думал смеяться. Тогда Лян Аин объяснил:

- Ну, говоря более простым языком, ты должен ему понравиться...

- Кому, трупу?

- Ну а кому же еще? Иначе он просто не захочет с тобой разговаривать. Да это не сложно - не хмурься. Я тебе потом объясню тонкости, а сейчас мне некогда, Янмин. Ты и так отнял у меня уйму времени своими бестолковыми расспросами...

Мгновенье спустя, рассохшаяся дверь глухо захлопнулась за Лян Аином. В раскаленном дворе жужжали пчелы.

Янмин молчал, сдвинув к переносице тоненькие брови. Вопреки ожиданию Лян Аина, он не издал ни звука во время церемонии "поднятия покрывала" - ни о чем не спросил и после. Лян Аин краем глаза видел, как глаза подростка неотрывно смотрели на голые, хорошо сохранившиеся локти мертвой женщины. Кость в одном месте слегка треснула, но в целом локти были крепкие и носили хороший правильный оттенок спелого желудя - явный признак скорого и выгодного замужества для молоденькой смешливой внучки лежащего перед ними трупа.

. . .

До Башни Малышей оставалось идти около двух часов. Надо было спешить - скоро должно взойти солнце, каменистая дорога моментально нагреется - и тогда путь станет нестерпимым. Впрочем, и теперь уже делалось душно. Янмин остановился на мгновенье и вытер пот со лба. Только бы никто не помешал ему - там, в Башне! это правда, что он еще почти не работал с мертвой плотью - и поэтому вряд ли обладает "незримой силой", и все-таки, все-таки... Ведь заклинания, о которых говорил Лян Аин, он, Янмин, знает без запинки, знает их до того хорошо, что, кажется, способен рассказать их и во сне. Неужто его девочка останется равнодушной к магическим заклинаниям? Что ж, тогда он попытается уговорить ее воскреснуть, расскажет ей, как хорошо на воле, расскажет, что за стенами Башни багровым цветом налилась дикая роза - знай только рви одуряюще сильно пахнущие цветы. Он будет очень просить, будет просто умолять девочку ожить, он покорит ее своей настойчивостью - и она уступит его просьбе.

Янмин представлял себе, как удивленно шевельнутся ее ресницы над оживающими глазами, как приподнимется маленькая, аккуратно причесанная головка с узлом волос на затылке - и тогда она, в конце концов, увидит Янмина. Что будет дальше - Янмин боялся себе представить: это было слишком сладостно и стыдно - он ведь не муж девочки, даже не жених... И скорее всего с этим придется смириться: он никогда не слышал о браках между живыми и мертвыми. Впрочем... Ведь браки между умершими в Поднебесной не запрещены, даже наоборот - приветствуются, особенно если этого требуют какие-нибудь веские причины, связанные с благополучием живых родственников. Отец однажды рассказывал, как ему пришлось участвовать в брачной церемонии, заказанной двумя семействами - по всей вероятности, богатыми и знатными, иначе отец не взялся бы за это дело. Вроде бы семьи хотели породниться, а для этого не было более простого способа, чем соединить детей узами брака. Загвоздка заключалась лишь в том, что живых детей не было ни в одной семье, ни в другой - все поумирали - кто младенцами, а кто подростками - но не отказываться же из-за таких мелочей от сделки, сулящей выгоды!

И брак, разумеется, заключили: позвали "земляного мастера" (отца Янмина), тот взял по горсти земли с обеих могил, затем торжественно перевезли бумажную фигурку мертвой девчонки -невесты и ее платье в дом жениха... Ну а в конце церемонии прибыл нотариус из судебной палаты, чтобы оформить нужные бумаги о заключенном браке...Разумеется, мертвых жениха и невесту при этом никто и не думал оживлять - они преспокойно остались лежать на разных кладбищах, но ведь это не помешало им соединить судьбы. Он же, Янмин, сперва оживит любимую девочку, потом пойдет с ней...нет, не к Лян Аину, а к своему отцу, попросит прощения за побег и благословения на брак - отец наверняка что-нибудь придумает.

Спускаясь по лестнице в привычную темноту Башни, Янмин часто и нервно дышал - внезапно все его существо пронзила жуткая мысль, что его девочка исчезла - пропала, истлела, бежала, вышла замуж за другого... Он едва не сорвался с лестницы от ужаса и ревности к этому неизвестному "кому-то", в кровь расцарапал руки - и очутился внизу вдвое быстрее обычного. Нет, слава вам, Пять Гениев, она лежала там же, где всегда... Запыхавшийся Янмин водил жадным взглядом по бледному удивленному личику, по гибким девичьим бедрам, плечам и груди... Он чувствовал, что не в силах оторваться - потянулся, было, к своему мешку - и тут же отпрянул: почудилось, что девочка скосила глаза в его сторону, обиженная этим минутным невниманием. "Прости..." - пробормотал Янмин; он внезапно для себя протянул руку и осторожно провел указательным пальцем по внутренней стороне полного бедра, напоминающего своей изящной формой косточку крупной сливы - такие невиданные косточки были лишь у слив, которые воровали мальчишки в саду старого судьи, по соседству с домом его отца. Его собственное тело откликнулось на это случайное прикосновение - лоб стремительно начал покрываться испариной, появилась жгучая сладостная боль где-то внизу живота.

Какая нежная у нее кожа - белая, гладкая, даже, кажется, теплая...Быстрее, быстрее! Янмин невероятным усилием воли заставил себя убрать руки, отвернуться, раскрыть мешок... Теперь надо было очертить круг и войти в его середину, затем прочесть защитный заговор - чтоб мертвец не мог повредить мастеру "дела молчания" - все это известно даже ребенку. Янмин сжал в потной ладони кусок сырой известки - покойники, как известно, боятся запаха извести - и нагнулся, чтобы очертить круг. Поднял глаза на девочку - она лежала прекрасная и беспомощная в своей наготе и смотрела на него. Янмин выпрямился, швырнул известку в дальний угол Башни. Черта с два! Он не будет пугать девочку! Что она подумает о своем избавителе, когда оживет и увидит этот дурацкий круг? Янмин подошел к девочке, уселся рядом и успокаивающе погладил ее по волосам - волосы были жесткими, как у мальчишки, и пахли чем-то свежим - кажется, водорослями. Нужно ли читать заговор "на поднятие покрывала"? Ведь у бедной девочки никогда не имелось не то что нарядного погребального покрывала - не было даже простого гроба из подгнивших досок, в каких обычно хоронят бедняков... Но это ничего: он, Янмин, уедет с ней в город, станет зарабатывать гаданием на костях уйму денег и накупит ей всякого добра - платьев, бус, красивых, тонких шарфов... купит даже сережки-рыбки, как у Яким. Все девчонки станут завидовать ей, а все городские женихи - Янмину: ни у кого в городе не будет такой жены! Янмин мечтательно улыбнулся, закрыл, как положено, глаза и принялся громко читать заговор.

. . .

Нет, это точно не ошибка - в Башне он был не один. Янмин не размыкал ресниц, но отчетливо различал теперь, как в тембр его собственного голоса вплетается множество новых и ярких звуков. Сперва кто-то ехидно захихикал в правом углу Башни, затем совсем рядом послышался шепот, который тут же поглотил мощный, постоянно нарастающий гул. Если б Янмин не знал наверняка, где он находится, то подумал бы, что это шумит море - именно так представлял себе его шум. Но все только начиналось. Слова заговора с легкостью слетали с пересохших губ, а руки и ноги, между тем, становились бессильными, как ветви чайного куста, лишенного воды - точно магические слова вытягивали из них силу. Неизвестная влажная маленькая ладонь быстро прикоснулась к его шее - и тотчас исчезла восвояси, зато родилось противное, тягостное ощущение, что кто-то пристально смотрит в спину. Янмин попробовал открыть глаза - и не смог: веки были намертво склеены, и, казалось, никакая сила на свете не могла теперь разъединить их. Вскоре появилась жгучая боль в ушах, голову разрывало на части, и море - море, которого он никогда не видел - шумело и билось теперь где-то рядом, точно вытащенная на берег рыба с серебряной чешуей. Затем исчезло и море - исчезло все. Янмин почувствовал, что падает, неудержимо летит куда-то вниз, и лицо мертвой девочки было последним видением, мелькнувшим в гаснущем сознании.

. . .

И вот теперь оно снова было перед ним - это восхитительное лицо. Пристально, не мигая, девочка вглядывалась в его зрачки блестящими глазами и удивленно морщила тоненькие кукольные брови. Янмин ясно видел кончик языка, облизнувшего полные детские губы, коричневые точечки "весеннего зерна" вокруг носа - когда они успели проступить - непонятно... Янмин сразу отметил: прежде девочка была гораздо красивее, чем теперь: эти живые глаза и полные крестьянские губы делали ее почти простушкой. Но это была она, вне всякого сомнения - ее волосы, ее брови, ее маленькие, смешные ушки... Девочка полулежала, привалившись к Янмину - он ясно чувствовал прохладную тяжесть ее пышного тела.

"Она живая...- понял Янмин. - Это я оживил девочку..." Увидев, что он очнулся, девочка склонила голову набок и осторожно взъерошила его волосы маленькой рукой.

Янмин поймал ее руку и сжал в своей, а между тем с возрастающим изумлением глядел по сторонам. Мертвая Башня до краев наполнилась детскими звуками - хныканьем, смехом, свистом, младенческим плачем. Неподалеку от них пухлощекий, совершенно не разложившийся младенец, громко причмокивая, посасывал кулачок, какой-то заморыш в истлевшей белой рубашечке жалобно скулил, пытаясь выбраться из-под груды в беспорядке наваленных, слабо шевелящихся детских тел. Девчушка лет пяти-шести, с коротко остриженными волосами и рваной раной на худенькой шее, с трудом поднявшись на ножки, проковыляла к лестнице и с удивлением смотрела на неровно падающую вниз полоску света. Маленький скелетик - тот самый, которого Янмин видел здесь во время своей самой первой вылазки - смешно покачиваясь на кривых ножках, подошел к полуразложившемуся мальчугану, потиравшему фиолетовой ручкой пустые глазницы - и со всего размаху влепил ему громкую оплеуху. Тот принялся неуклюже крутиться вокруг себя в поисках обидчика, но хитрый задира, отбежав на приличное расстояние, смеялся и показывал слепому недотепе "нос". Янмин смотрел-смотрел - и тоже рассмеялся. Девочка, увидев, что Янмин глядит не на нее, капризно оттопырила нижнюю губку и тоже попыталась встать. Янмин со счастливым смехом принялся удерживать ее - она настойчиво отбивалась, отталкивала руки своего спасителя полными, белыми ладошками и даже пару раз несильно ударила его голой, крепкой, как у подросшего жеребенка, ногой.

Но Янмин был сильнее: в детстве он постоянно дрался с мальчишками и нередко побеждал даже ребят старше себя, а тут - какая-то девочка. Он одолел девочку, повалил ее на пол, сам уселся сверху, на ее бедра, и принялся, смеясь, утирать пот со лба. Девочка почти перестала сопротивляться - просто смотрела на Янмина и улыбалась. Улыбка у нее была совсем детская - передние зубки слишком выдавались вперед, на одном зубе отколот кусочек эмали - улыбаясь, она казалась гораздо младше своих лет, несмотря даже на полное, по-взрослому развитое тело. Неожиданно она, едва касаясь короткими пальчиками, погладила ногу Янмина повыше колена. Янмин вдруг почувствовал боль внутри. Боль нарастала, крепла - так стремительно нарастали и крепли ветры у них в Шэньси. Янмин попробовал переждать эту боль, как пережидают ветер - молчаливо, старательно, успокаивая себя, что непогода скоро пройдет и все будет как прежде. Но этот ветер был из тех, что явно сильнее человека - Янмину стало ясно это почти сразу. Тогда он нагнулся и, плохо соображая, что делает, прильнул губами к полураскрытому ротику девочки. Он тяжело дышал, блаженно втягивая сладкую ниточку ее слюны, пахнущей почему-то корицей и яблоком. Его руки больше не подчинялись хозяину - они самовольно гладили, щипали, ласкали девичью грудь с маленькими оранжевыми сосками и старательно избегали прикасаться к тем местам, где до них уже поработали крысы.

Девочка попыталась согнуть ногу в колене - Янмин предупредил это судорожное движение и придавил своим коленом ее бедро. Рассудок его не дремал - он противился, протестовал, - он, подобно генералу разбежавшейся армии, страшному в своей беспомощности, пытался заставить повиноваться себе, но все было тщетно. "Нет, нет, нет...неужели ты для этого оживил ее... вспомни, Лян Аин говорил тебе..." Янмин оправдывался неумело, по-детски: " А что я такого делаю? Да ничего особенного - просто пытаюсь согреть девочку своим теплом..."

Но ему вдруг сделалось холодно. Показалось даже, что под ним - не женское тело, а снег - противный, липкий, бесконечный. Янмин на секунду ослабил объятья, посмотрел в лицо девочки, пытаясь найти в нем поддержку и сочувствие, но лица не было, ничего больше не было.

Он некоторое время пытался поймать глазами терзаемое, содрогающееся тело своей девочки, потолок Башни, удивленные лица маленьких зрителей, как видно, давно уже во все глаза наблюдавших за происходящим... Но все поглотила тьма - Янмин, как и в первый раз в этой Башне, упал на грудь девочки, ища защиты и успокоения.

. . .

Первое, что он увидел, когда вновь сделалось светло, было лицо Яким, склонившееся над ним. Что ж, так и должно было случиться - это Пять Гениев показывают умершему картины его земной жизни. Значит, скоро он узнает свою девочку, Лян Аина и все, что произошло в Башне.

Яким смотрела печально, исподлобья - так смотрят дети, у которых случилось какое-то горе. Давным-давно, еще в той, прежней жизни, когда он жил в доме своего отца, у одного мальчишки - задиристого, лопоухого Юдэ - самого маленького в их компании - утонул во время разлива реки старший брат. И лопоухий Юдэ смотрел тогда так же, как теперь Яким - беспомощно и удивленно, точно он только что узнал не о смерти брата, а о том, что небо упало на землю. С чего он вдруг вспомнил этого Юдэ? Ах да, Яким... Янмин осторожно коснулся ее руки. В этот самый миг над ним появился Лян Аин - маленький, злой, похожий на молодого ястреба.

- Оставь нас, Яким... - голос его шипел, как остывающий уголь.

- Но Лян Аин... стоит ли? Он еще так слаб... - Яким, не глядя на Янмина, погладила его неподвижную ногу. Какой милый и жалкий у нее голос, бедная, бедная!

Слезы внезапно полились из глаз Янмина - то ли он жалел Яким, то ли самого себя - какая разница! Сдержать этот неукротимый поток влаги, ровно, как и вытереть, все равно не было сил...

Лян Аин взял Яким за опущенные плечи, легко приподнял с краешка постели, на котором она сидела, и, не говоря больше ни слова, вытолкал за дверь, как нашкодившего парнишку. Янмин сделал судорожную попытку вскочить, но даже не смог пошевелить пальцем на ноге. Тогда он крикнул - глухо, борясь с приступом внезапно подступившего удушья.

- Оставь ее, Лян Аин... Не смей к ней прикасаться...

Он в первый раз в жизни обратился к Лян Аину, как к мальчику, как к равному. Но Лян Аин не заметил его грубости. Он опустился на кровать Янмина и ссутулил плечи.

- Брось, Янмин... Ты бы лучше заботился так о своей девочке из Башни... Глядишь - и не случилось бы беды.

- А что с моей девочкой? - Янмин теперь сам поразился слабости своего голоса - как будто говорил трехлетний младенец. - Что с ней? Она там же? В Башне?

- Нет, Янмин, не в Башне... - Лян Аин старался не смотреть на ученика. - Девочки своей ты больше не увидишь - мы с Яким сожгли ее для твоего же блага.

Янмин вновь попытался рывком подняться и сесть, но только дернулся вверх - сил все-таки не было.

- Для блага? Она была живая, я видел... А вы... вы опять убили ее... Убийцы, убийцы! - Янмин опять заплакал - жалко, беспомощно. Лян Аин искоса взглянул на него и тяжело вздохнул.

- Не убийцы, Янмин... Девочка твоя к тому времени была давно мертва - ожившие мертвецы не живут долго.

- Вы все врете, я видел, что она жива - Янмин содрогался от рыданий.

- Ты потерял сознание раньше. Когда я спустился в Башню, то еле нашел тебя - покойница лежала сверху и обнимала твою шею. Если б она просто лежала на тебе в обычной позе - я подумал бы, что ты вконец рехнулся и притащился в Башню, чтоб немного позабавиться с приглянувшейся девчонкой. Но я догадался обо всем даже раньше, чем увидел ее лицо - догадался по пальцам, вцепившимся в твою кожу.

Янмин зажмурил глаза - и представил себе улыбающееся лицо девочки, ее закушенные губы. Слезы хлынули с новой силой. Лян Аин терпеливо продолжал:

- Помнишь, я говорил тебе про "открытые врата"? Ты, насколько я понимаю, не прочел даже защитного заговора... А ведь нужно было еще принять меры, чтоб та часть "незримой силы", что оживила мертвого, покинула его - и в то же время не вернулась назад к тебе. Ты этого не знал и не умел - и, как знать? - может быть, погубил себя... Поскольку "незримая сила" наверняка осталась в девочке - бросать ее в прежнем виде было бы просто опасно, Янмин... Опасно, в первую очередь, для тебя, да и для окрестных жителей тоже не сахар...

- Почему? - бесцветным и бессильным голосом прошелестел Янмин.

- Почему... - Лян Аин поднял с пола какой-то прутик и начал крутить его, наматывая на палец. - Да потому что тебя бы она ни за что не оставила в покое - подстерегала б везде, чтоб отнять оставшуюся силу. А для этого всего-то и требовалось - убить тебя... Поэтому мы сожгли ее, а несгоревшие кости Яким размяла в своей ступке. Мешочки с пеплом и костной мукой надежно привязаны мной к деревьям в четырех потаенных местах.

- Зачем? - тихо спросил Янмин. - Пускай бы девочка взяла мою силу - не жалко. Без нее мне все равно не жить.

- Опомнись, Янмин... Мы с Яким не желали тебе зла... Умирать в твоем возрасте, чтоб сделаться забавой мертвячки, извини, по- моему, это дурость..

- Это по - твоему... Ты никогда не любил ее, Лян Аин, с самого начала. Да и вообще... знаешь ли ты, что такое любовь? Что значит ласкать женщину, целовать ее грудь, губы, бедра? Знаешь, а? - Янмин горестно наморщил лоб.

- Не знаю... И ты не должен был этого знать, мой мальчик. А поскольку ты узнал, то... -Лян Аин запнулся -... то тебе больше нет места среди нас, Янмин. И не только потому, что ты познал женщину... Мы не можем оставлять у себя человека с "открытыми вратами"... И ты запомни: из-за своего неудавшегося любовного подвига навечно будешь ты проклятьем для тех, кто рядом ...

- Почему? - Янмин бессильно откинул голову на жесткую камышовую подушку. - Разве я стал таким страшилищем после того, как оживил девочку? И куда я пойду... у меня нет сил даже встать с кровати...

- Это пройдет, Янмин... Яким даст выпить эликсира - и силы вернутся к тебе. А вот объяснять что и почему я тебе больше не стану... не имею права. - Лян Аин неожиданно яростно стиснул руками голову. - Я и так слишком виноват, ведь это я был твоим учителем в "деле молчания". Поделом мне теперь: мог бы помолчать, так нет же - трепался, как старая торговка на базаре - и вот результат. О Пять Гениев, да как же я не догадался, что ты потащишься один в эту проклятую Башню! Я ведь, по правде говоря, считал тебя трусоватым малым. А еще был уверен, что разбираюсь в людях... Осел... сущий осел! - Лян Аин мучительно застонал и закрыл глаза.

Янмин последовал его примеру: глядеть на белый свет после всего случившегося было слишком отвратительно. Но ему стало жаль Лян Аина. Янмин осторожно кашлянул, чтоб тот обратил на него внимание.

- Ну послушай, Лян Аин, что ты такого сделал? Всего-навсего рассказал мне, какие заговоры используются для возвращения жизни умершему - это что, преступление? Я и сам бы мог догадаться...

- Дело не в заговорах, дурачок... Девочка все равно ожила бы, даже если б вместо заговора ты рассказывал похабные анекдоты. Человека с такой природной "незримой силой", видят Пять Гениев, я не встречал ни разу в жизни, хотя и общаюсь с магами без малого тридцать лет...

Янмин не поверил своим ушам.

- Ты...Вы говорите про меня? - тихо спросил он.

- Ну а про кого же еще? Только теперь неизвестно на что пойдет этот чудесный дар - темные силы не упустят случая завладеть твоей душой и подчинить тебя себе: с их стороны глупо было бы не использовать такой шанс!

- Поэтому вы и прогоняете меня прочь? - догадался Янмин. - Боитесь темных сил? А еще маги...

Лян Аин резко встал и выпрямился. Он больше ни разу не взглянул на мальчика.

- Уходи, Янмин... - голос его снова сделался шипящим, точно рассерженная кобра. - Уходи сегодня же вечером! Иди в города - там ты легко найдешь себе работу безо всякой протекции. Ремесло гадальщика на костях пользуется спросом... Но помни: отныне рядом с тобой не должно быть ни людей, ни зверей - никого, ибо ты заставишь их умереть мучительной смертью. Помни, в чьей ты власти - иногда лучше удар ножом в собственный живот, чем...

Он не договорил и вышел, а его ученик вновь сполз в забытье - так же незаметно, как человек, уснувший на краю обрыва, сползает в гулкую пропасть. Ночью Янмин уходил. Он открыл дверь наружу и слабо крикнул -"Эй!", надеясь, заклиная судьбу, умоляя Пять Гениев, чтобы все произошедшее с ним оказалось сном. Но двор храма был тих и холоден, все двери заперты наглухо, никто из магов не захотел проститься с ним. Что ж, после слов Лян Аина это не казалось странным: вон и дорожка от двери его каморки и до самых ворот выложена старыми ценовками - чтоб не топтал уходящий священную храмовую землю своими нечистыми ногами. Янмин осторожно свернул одну ценовку - ту, что казалась поновей - и сунул за пазуху: в дороге ведь не раз придется ночевать на земле. Затем он выпрямился и проглотил подступивший к горлу комок. Путь его лежал в города.

. . .

- Не в города, а в город, дубина...- голос Петера казался уничтожительно насмешливым, и длинный Михаэль втянул голову в плечи, услышав его. - "Я уеду в города..." - ну прямо фраза из романа. Это из-за того, что местные убили нашего пса, да?

- И из-за этого тоже... - Михаэль говорил медленно, точно раздумывая над каждым словом.

- Ну а еще-то из-за чего? Подумаешь - убили собаку... Вибе уже сообщил "драконам" - теперь этих ячменорастителей прошерстят основательно, я думаю...

Михаэль поднял голову.

- Они ведь не просто убили ... Все как-то странно - отрезали голову. Зачем?

Петер рассмеялся, хотя смеяться совсем не хотелось: брала злость на Михаэля с его причудами.

- Обыкновенное хулиганство. Хотят, чтоб мы прекратили раскопки и убрались отсюда.

- Ты видел труп? - спросил вдруг Михаэль.

Петер пожал плечами.

- Чей, собачий что ли? Ну видел - а что тут такого? Брось, Михаэль, ну дури, ты же археолог! У тебя что, никогда не было конфликтов с местными жителями?

- Были, конечно. В Хакасии в меня кидали лом - окажись он на сантиметр ниже - угодил бы прямиком в солнечное сплетение... В Мексике жгли рядом с палаткой салтах - знаешь, такая ядовитая трава? - Петер кивнул. - А в Гоби...

- Ну? Столько повидал - и убираешься с раскопок из-за какой-то собаки. - Петер легонько похлопал Михаэля по загорелой шее.

- Не только из-за собаки, Петер... Просто... там, где я работал раньше, все было... как-то понятно, что ли: меня хотели убить - и я думал, как сделать так, чтобы этого не случилось. А голову не просто отрезали - ее отсекли одним четким, продуманным ударом - как будто машина для резки колбас поработала. Я осматривал труп Начальника - он нигде не поврежден, хотя все вокруг было буквально залито свежей кровью. Вывод один - голову отрубили живому псу - живому, а не мертвому, как решили вы все. И куда потом делась голова собаки - мы же ее не нашли. На обычное хулиганство явно не тянет. К тому же... может, ты станешь смеяться, Петер... мне снятся здесь дурные сны. Я не могу тебе рассказать: наутро почти не помню их, но весь день потом хожу...точно что-то давит на меня изнутри.

- Ну ты даешь, Михаэль... - Хайнен достал платок и принялся вытирать потный лоб. - Ну какому археологу во время раскопок не снятся дурные сны? Про это же одних баек придумано больше, чем у тебя волос на голове...

Да... придумано. Но... здесь что-то не так, Петер, поверь мне.

- Верю...- Петер достал сигареты. - Иди, Михаэль, отдохни: по-моему, ты перетрудился. В пять - смотри, будь у меня на месте... Если ты решил организовать поминки по Начальнику - организовывай, только не в рабочее время...

Оставшись один, Петер закурил и задумался - как странно, бестолково выходит все на этих раскопках, с самого начала претендующих на то, чтоб стать мировой сенсацией. Теперь вот бездельники - репортеры зачастили сюда, как мухи к дынной корке: им-то что? Им покажи отрытую кружку столетней давности - и она тотчас будет сенсацией: в этом смысле профессии журналиста и археолога противоположны, первые ищут необычное в обычном, а вторым, напротив, приходится поневоле видеть в необычном самые обыкновенные, будничные вещи. Посмотрели - уехали, а здесь - по вечерам с болот приходит склизкий туман, а ночами орут в степи, за холмом, какие-то птицы - не то ястребы, не то беркуты - что им не спится, спрашивается? Петер злился - на себя и на всех. Конечно, в словах Михаэля была какая-то доля правды: дурные сны в последнее время действительно донимали всех - и Петера тоже. Они не были страшными - эти сны, в них ничего не происходило, не являлись с предсказаниями разных бед мертвецы и чудовища, в них вообще не было никого и ничего - только тьма, пустота, затхлый воздух и запах мокрой земли.

. . .

Но история с собакой на этом не закончилась - к великому удивлению Хайнена, который привык думать, что все в мире заканчивается со смертью. Собственно, так думал не он один, а все, кто принимал участие в раскопках - иначе нельзя, просто невозможно, работать археологом. Может быть, этот чудик Кир и думал иначе - но на то он и чудик: поругался с Вибе, занимается какими-то высосанными из пальца исследованиями, говорят, даже стихи крапает на досуге - что с такого возьмешь? Между прочим, он-то, кажется, больше всех испугался, увидев собаку. Это было действительно похоже на наваждение, и не шло ни в какие сравнения с обычными суевериями, всегда рождающимися во время раскопок. Всем известно, что археологи - люди суеверные, а как тут не будешь суеверным? Не учтешь какую-нибудь мелочь - и, считай, время пропало даром - ничего не найдешь, да еще схлопочешь нагоняй от начальства. Даже самый несведущий человек знает, к примеру, что нельзя начинать работу сразу после грозы и нужно немедленно отложить лопаты и остановить технику, если в свежий раскоп что-то упало - зажигалка, блокнот, расческа или пусть даже обычная спичка. Но самое скверное на раскопках - это, конечно, когда лопата, или заступ повреждает древний гроб - тут уж на удачу в дельнейшей работе надеяться нечего. Но это все - привычные, давно известные вещи, а тут... Собаку - не настоящую, а вылепленную из глины - первым обнаружил, конечно, Томас - просто вышел под утро из палатки - то ли покурить тайком, то ли помечтать о своей балерине - и увидел неподвижный силуэт пса. Сперва парень даже не понял, что пес неживой - он сам так говорил впоследствии, - решил, что забежала чужая собака и захотел подозвать ее - пусть, мол, живет при археологах взамен убитого Начальника! Но странный пес никак не отреагировал на зов - не повернул головы, не шарахнулся прочь, не шевельнулся даже. Томасу показалось это странным - и он подошел ближе...Стоило бы, конечно, надрать сыну уши за такое самовольство, но ведь парень и так уже наказан: прибежал в палатку дрожащий, с трясущимися губами, хотя и старался изо всех сил не показать, как он напуган. Когда он, Хайнен, осмотрев глиняного пса, к шее которого была приделана полуразложившаяся голова убитого Начальника (вот она и отыскалась!) поднял лагерь по тревоге, странную находку окружили все, кроме Кира - тот слишком крепко дрыхнул в своей палатке.

И все-таки самую удивительную вещь обнаружил именно Кир - поздним утром, когда, наконец, продрал глаза - на правом боку, ближе к хвосту, был четко отпечатавшийся на глине след - точно перед тем, дать фигуре высохнуть, к ней приложили что-то тяжелое, вроде края "охальника" - треугольного лома, которым поднимают могильные плиты. Так вот, этот русский, проснувшийся едва ли не к полудню, мельком взглянув на пса (будто бы ему в его Союзе каждый день подбрасывают к порогу глиняных собак с мертвыми головами), принялся внимательно изучать отпечаток - что-то там вымерял, прикидывал, а потом, точно ошпаренный, понесся к "полю статуй" и долго ходил там от одного откопанного солдата к другому, бормоча себе под нос какую-то несуразицу. Томас наблюдал за ним, казалось, больше с любопытством, нежели чем с восхищением - и это обрадовало Петера, но вскоре выяснилось, что радоваться рано.

Петер как раз налаживал "крота" (вчера в ось машины попал булыжник и здорово погнул ее, а вчера в темноте не обратили внимания), когда подошел сын со своим длинноволосым химиком и потребовал, чтоб их выслушали немедленно. Хайнен предложил перенести разговор "на потом": думал, что на уме у этого Кира очередная глупость, которую можно выслушать и позже. Упрямец Том начал, было, возмущаться, но тут вмешался русский и остановил парня, дернув его за рукав военной рубашки. Затем он подчеркнуто вежливо обратился к Петеру:

- Простите, Хайнен, Вы не могли бы пойти сейчас со мной к профессору?

Петер с молчаливым укором посмотрел на своего надувшего губы сына и ответил поневоле довольно грубо:

- К Вибе? А с какой радости я должен к нему сейчас идти, да еще с Вами? Он ведь, по-моему, сказал, чтоб Вы не показывались ему на глаза.

Русский сокрушенно развел руками:

- Да, говорил. Поэтому я и прошу Вас пойти со мной: по крайней мере, потом он не сможет сказать, что я хамил ему... Если рядом окажется свидетель - Вибе вынужден будет выслушать меня.

Петер достал платок и вытер правую ладонь, перемазанную машинным маслом, и (безо всякого, впрочем, интереса) спросил, что произошло. Тут опять вмешался Томас - он заговорил горячо, срывающимся голосом:

- Папа, и после этого ты называешь себя ученым? Да то открытие, которое сделал Кир несколько минут назад, возможно, поставит с ног на голову все представления о жизни и смерти... - Мальчик набрал в легкие воздуха и выпалил: - Собаку лепил кто-то из глиняных воинов.

Петер пристально посмотрел на обоих - нет, они не выглядели помешанными. Решили от скуки разыграть вечно занятого Хайнена? Он сердито ответил:

- Во-первых, я никогда не называл себя ученым, в отличие от некоторых из присутствующих здесь фантазеров. Я - археолог. Во-вторых, представления о жизни и смерти к концу двадцатого века встанут с ног на голову и без вашего участия - если доживете, увидите. А в-третьих, я должен срочно починить "крота" - поэтому идите оба и рассказывайте сказки глиняным лучникам или, на худой конец, своей скучающей балерине.

Томас вдруг как-то странно задышал, круто повернулся и бросился в степь. Петер не знал, что тут думать - все это мало походило на розыгрыш, но от этого не переставало быть выдумкой и сумасбродством. Ну, хорошо... Обернулся к Киру. Он укоризненно, с явной неприязнью, смотрел на Петера. Темные - до плеч - волосы слипшимися прядями падали на расстегнутый воротник клетчатой рубашки, шея под воротником была худой и смуглой, как у Томаса. Стараясь больше не выходить из себя, Хайнен вяло поинтересовался, с чем связаны странные предположения насчет лучника. Глаза химика - чуточку раскосые - вдруг наполнились жизнью. Кир вцепился в его рукав, потащил к "полю статуй", куда он, оказывается, уже успел перенести глиняного пса, - и устроил целый спектакль, доказывая, что отпечаток на собачьем боку - не что иное, как след от обшлага воинской одежды. Он, оказывается, успел уже сделать какие-то расчеты, и теперь, тыча Петеру в нос листком из блокнота со своими вычислениями, убежденно говорил: "Вот, поглядите, тут эта складка - она есть только на форме лучника, а, главное, узор тут хитрый - я, например, такого никогда не видел - похож на древнее изображение нескольких иероглифов..." Петер почти не слушал его. Он, не отрываясь, смотрел на глиняных лучников, арбалетчиков, офицеров, колесничих - целое поле солдат - и ощущал вокруг скрытую, гневную, жаждущую мести жизнь. У всех непохожие лица и неживые, глубокие глаза, но означает ли это, что армия, в самом деле, мертва? Да нет, чушь - просто вид глиняных солдат почему-то так странно действует на него... И собака... заурядное хулиганство... или нет?

Это мог сделать любой из них - почему-то подумалось ему, - Кир не прав, что подозревает одних только лучников... Но что это со ним? Из оцепенения Хайнена вывел опять-таки Кир, возбужденно орущий над ухом: "... все размеры сходятся до миллиметра... это, конечно, не открытие, как сказал Томас, а пока только предположение... но у Вас же есть глаза, Хайнен..." Петер понуро уставился себе под ноги. Да, у него были глаза. И то, что они видели в эту минуту, находилось в полной противоположности с его знаниями о мире. Совпадение? Может быть. Так даже лучше - думать, что все это - обычное совпадение. Да, пускай... Иначе закончится тем, что его вместе с этим гениальным Киром упрячут в сумасшедший дом, на соседние койки. Петер повернулся, чтобы идти прочь. Его догнал голос Кира:

- Хайнен! - В этом оклике Хайнену почудилось отчаяние. Он обернулся. Кир сидел на корточках и обнимал за шею глиняного пса, кажется, совсем не страдая от трупного запаха, исходящего от гниющей, облепленной мухами головы.

- Хайнен, Вы пойдете со мной? - Чем-то он неуловимо походил на Томаса - смесью самоуверенности и детской беспомощности что ли? Недаром же они так сразу прилипли друг к другу... И Петер сделал то, чего минуту назад не собирался - хмуро кивнул, приглашая Кира подняться и следовать за собой.

. . .

Толку из всей этой затеи, как и предполагал Хайнен, вышло чуть: Вибе, услышав, с каким делом пожаловал к нему русский, принялся хохотать так, что затрясись стены ближней палатки. Петер молчал - смех Вибе в первый раз показался ему деланным, хотя, может быть, он ошибался? Отсмеявшись, профессор взял Кира, точно мальчика, за худое плечо (рядом с крупным, широким Вибе Кир, в самом деле, казался почти мальчиком) и отправил восвояси.

- Вы, видимо, перебрали вчера, мой романтичный друг, так что идите и проспитесь, ... А статуи, тем временем, глядишь, вылепят еще и кота, ха-ха-ха...

Хайнен думал, что Кир начнет спорить с Вибе, но он лишь ссутулил плечи и послушно побрел прочь. Тогда он сам попытался обратиться к профессору, излагая (довольно, правда, запутанно) внезапные соображения - свои и Кира. Вибе перестал смеяться и обнял его за талию. Произнес с укоризной:

- Хайнушка! Ну уж Вы-то не ведитесь на эти уловки - очень Вас прошу. Наш доморощенный гений просто ищет способ привлечь к себе всеобщее внимание - с этой целью и устроил фокус с собакой. - Вибе довольно потер руки и добавил невзначай:

- Других-то способов у него нет - от работы ведь я его отстранил...

Ошеломленный, Петер смотрел на профессора так, точно видел его впервые.

- Вы что же... всерьез думаете, что все это сделал Кир... и собаку убил тоже?

Вибе принялся, как ни в чем не бывало, перекатывать ногой камешек.

- Ну, разумеется, а кто же еще? Сперва прирезал несчастного пса, спрятал голову, а теперь вот решил заняться скульптурой...

Петер подавленно молчал: все это было так странно... Но, с другой стороны... На всякий случай, попробовал возразить:

- Я думал, собаку убили местные, - Вы же сами сначала так говорили...

Вибе придержал к амешек ногой.

- Мало ли что я говорил? Да бросьте Вы, Хайнен, неужели сами не понимаете, что местные к нашим раскопкам близко не подойдут - где уж тут по ночам шастать по лагерю и убивать собак... У них уже прошел слух, что армия не то проклята, не то связана с нечистой силой... нам-то с Вами все это на руку - не будут соваться.

- Но ведь Вы заявили в полицию... - он все еще был оглушен услышанным.

Вибе развел руками.

- Ну, понятное дело, заявил... А что, Вы считаете, надо было публично объявить, что это развлекается наш русский?

Петер вернулся к своему "кроту", но работа не шла на ум: мир слишком изменился за эти два часа. Интересно, почему Вибе, несмотря на всю свою неприязнь, не прогоняет Кира с раскопок? Неужели из- за Симоны? Хочет насладиться постоянно униженным видом неудачливого соперника, или... Петер решил - будь что будет! Он никому не скажет о разговоре с Вибе, в конце концов, может быть, профессор просто решил чужими устами разнести по лагерю сплетню про Кира? Как все-таки странно и неприятно устроена жизнь!

. . .

- А на другой день я, понятное дело, решил еще раз осмотреть глиняное чучело, но оно исчезло бесследно...- Томас нагнулся и поднял с земли здоровую ветку - это будет получше хвороста.

Симона тоже собирала хворост. Они были одни: вся группа еще с утра уехала на научную конференцию, устроенную местным археологическим обществом, Вибе и его шатия-братия тоже находились в отлучке. Даже Кира не было - ранним утром он ушел в степь - что-то колдовал с образцами глины. Симона задумалась, а потом спросила:

- Как ты думаешь, кто мог взять чучело?

Томас пожал плечами.

- А чего тут думать-то? Эти же бандюги и забрали - сообразили, что такая улика против них им совсем ни к чему.

У Симоны досадливо дернулся правый уголок рта:

- Я знала, что ты так ответишь... А, между прочим, мой муж сильно напуган происшедшим. Вспомни отпечаток обшлага на глине...

Томас ухмыльнулся.

- Ну, Вибе - он, понятное дело, перетрухал... А, скорее всего, не перетрухал, а делает вид: ему выгодно, чтоб мы все тут поверили в мистику и окочурились со страху. А он потом напишет новый бестстеллер...Да не ломай ты сама этот сушняк, Симона, - руки поцарапаешь, - Кир мне этого не простит.

Симона, пропустив занозу мимо ушей, покорно протянула Томасу ворох хвороста. Спросила почти с горечью.

- Почему вы все так не любите моего мужа - неужели только из-за того, что он поссорился с Киром?

Томас бросил переломанный хворост на землю и поднял голову.

- А кто тебе сказал, что его не любят? Мой отец, по-моему, в него просто влюблен - когда они рядом, то похожи на два иероглифа - один обозначает "власть", а другой - "послушание".

- Ты уже так хорошо выучил китайский? - осведомилась Симона - в ее голосе Томасу почудилась язвительная насмешка. - А я думала, тебе лень его учить - это ведь сложнее, чем совать свой нос во взрослые дела.

Томас засмеялся.

- Да ладно тебе, Симона... Между прочим, я говорю по-китайски лучше всех в группе, за исключением, может быть, твоего Вибе. А косность в мозгах никогда не была лучшим качеством настоящего ученого - запомни это. - Томас наставительно поднял палец.

Симона укоризненно покачала головой.

- И когда ты перестанешь меня воспитывать, гадкий мальчишка?

- А я не тебя воспитываю, а, может быть, себя... Мне хочется разгадать феномен власти...

Симона наморщила брови.

- Феномен чего?

- Власти... - терпеливо объяснил Томас. - Вон профессор Вибе имеет в своем распоряжении такого талантливого ученого как наш Кир - да, пусть влюбленного в его жену, ну и что? И что же делает Вибе? Он устраняет Кира от работы, боясь, что тот совершит великое открытие и превзойдет его самого. Но самое загадочное знаешь что? То, что все это понимают - и все молчат... Вот он и есть - феномен власти... Только, Симона, по-моему, наш Кир куда лучше твоего Вибе.

Симона обернула к Томасу смущенное, смеющееся лицо и откинула со лба рыжую прядь.

Сощурила глаза, словно приглядываясь к чему-то вдалеке - у нее была удивительно милая привычка - вот так щурить глаза. Он взглянул на фрау Вибе и засмеялся довольно.

- О, Томас, смотри... - Симона шагнула назад и прижалась к мальчику дрожащим локтем.

Томас посмотрел и едва не выронил топор себе на ноги. К городку приближались четверо полицейских, о чем-то сердито переговаривающихся между собой.

Один из них - молодой, низкорослый, без фуражки - тащил на поводке упирающегося пса, как две капли воды похожего на Начальника. Мальчик почувствовал, что сердце вдруг стало колотиться где-то в горле, но делать было нечего - мягко отстранив Симону, он сделал несколько неровных шагов навстречу визитерам.

Увидев его, полицейские остановились, а собака - да нет, не может быть, не сошел же он с ума!- стала рваться навстречу, размахивая пушистым хвостом.

- Скажи, парень, где здесь начальство? - быстро спросил высокий, белобровый "дракон" в новенькой форме. Томас молчал: не было сил отвечать. Он, не отрываясь, глядел на пса -отсюда его хорошо было видно - вот царапина на ухе, нет половины хвоста... на правом боку, там, где был след от обшлага, небольшая проплешина - чушь, бред! След от обшлага был у глиняной собаки - той самой, что подкинули хулиганы... или... кто они там? - а это... это... живой Начальник.

- Ты что, оглох? Тебя спрашивают - где Начальник? - повысил голос белобровый.

Этот окрик заставил Томаса отчасти прийти в себя: он ненавидел, когда на него повышают голос.

- Вот он Начальник - на поводке...- съязвил он. - И не надо так кричать: статуи услышат и испугаются...

- Ты что, сопляк... - начал белобровый, но его решительно отодвинул в сторону старый - лет, наверное, сорока улыбчивый дядька со шрамом на лице.

- Молодой человек, - мягко произнес он, - мы из полиции и хотели бы поговорить с руководством. Будьте так добры - проводите нас...

Томас пожал плечами: он снова смотрел на собаку, которая изо всех сил продолжала рвать поводок и глядела на мальчика чуть укоризненными, узнающими глазами.

- Так нет никого - все уехали. А кто Вам нужен - профессор Вибе или мой отец?

Снова заговорил белобровый:

- Нам нужен тот несознательный жалобщик, который объявил, что видел труп собаки... Между прочим, за подобную клевету накладывают штраф.

- Накладывайте! - машинально согласился Томас. - Но кого из нас Вы будете штрафовать? Труп Начальника видели все - и я в том числе.

- Ты не считаешься, - пренебрежительно махнул рукой белобровый. - Детей мы не штрафуем.

Тот, что держал собаку, толкнул локтем соседа:

- Слыхал? Это у них собаку, оказывается, Начальником зовут...

Томас, сперва испуганно оглянувшийся на Симону - а вдруг она слышала оскорбительные слова про "детей"? - выставил вперед левую ногу и сделался похожим на петуха, приготовившегося к драке.

- Слушайте, Вы... Во-первых, я гораздо менее ребенок, чем некоторые тут... Во-вторых, я не знаю, как это объяснить, но все происшедшее похоже... на какой-то дурацкий фильм ужасов. ( Уж что-что, а как будет по-китайски "фильм ужасов" он знал хорошо - тайком от отца несколько раз таскался в местное кино).

- Может, ты еще скажешь, что это не ваша собака? - ехидно перебил его белобровый.

- А я этого не говорю, - отрезал Томас (нет, Симона вряд ли поняла, что этот тип обозвал его "ребенком" - она не настолько сильна в китайском), - Собака наша... Ее убили, отрезали голову, потом подкинули взамен глиняную собаку с...(он не знал, как по-китайски будет "мертвая") ненастоящей головой... (Томас видел, как "драконы" недоуменно переглянулись). Ну а вот теперь вы привели нам Начальника - и я не знаю, что и думать...

- Послушай, мальчик... - это говорил пожилой "дракон". - А ты точно уверен, что мертвая собака... что она была ваша? Может быть, вы ошиблись? - Он прибавил что-то еще, но Томас не понял. Тот, что держал собаку, взял пожилого за локоть:

- Кого ты слушаешь? Парень рассказывает всякую чушь, чтобы выкрутиться... - Он развязным голосом прибавил еще какую-то фразу, от которой разом все засмеялись. Затем подошел к Томасу, протянул ему поводок.

- Забирайте вашего пса! Да смотрите, землекопы, если еще раз...

Томас уже не слушал - потрепал Начальника по шее и обернулся к Симоне. Она сидела на корточках, прислонившись худенькой спиной к палатке. Глаза ее были закрыты, лицо - бледно и покрыто мелкими капельками пота. Страх заставил Томаса широко открыть рот, но тут за спиной послышались знакомые шаги.

- Кир! - что было силы, заорал он. - Скорей сюда... Симона...

Кир в два прыжка очутился рядом, оттолкнул радостно залаявшего Начальника, и заглянул в лицо Симоне. Потом осторожно, точно касался крыльев бабочки, надавил ей на шею. Симона очнулась и уже осознанно посмотрела на всех троих - Томаса, Кира и Начальника - все еще мутными от обморока, зелеными глазами.

- Что с Вами, Симона, милая? - прерывающимся голосом спросил Кир. Только теперь Томас увидел, что он бледен и кончики пальцев у него дрожат, как барабанные палочки. Симона успокаивающе погладила Кира по руке - он покраснел, как мальчик. Томас деликатно отвернулся. Прошло очень много времени - может, минута, а, может, целых две. Потом Кир подергал его за рукав:

- Слушай, а откуда взялся Начальник?

Томас обессилено молчал. Впрочем, Кир, кажется, и не ждал ответа - он о чем-то напряженно думал.

. . .

Гадальщик на костях Янмин вот уже скоро двадцать зим безвыездно жил в Кантоне. Он был богат, строен, известен. С тех пор, как Желтый Император - да будет вовек благословенно его имя в Поднебесной и окрестных землях! - занялся поиском бессмертия, удача больше не изменяла гадальщику Янмину. Грядущее бессмертие алкало человеческих костей и человеческой плоти, но профессионалов, как всегда, не хватало - мастера "дела молчания" были теперь на виду и получали "императорский пай" - несколько золотых монет в месяц. Взамен требовалось немного - мастера обязывались вести записи и каждый месяц с нарочным пересылать их в Сяньян, к императорскому двору - содержимое записей, между тем, не регламентировалось. Каждый писал что хотел.

Поговаривали, что там, в Сяньяне, записями занималась специально созданная для этой цели коллегия. Янмин бегло перечислял особенности каждого сеанса и подробно рассказывал, кто из городской знати пожелал гадать на костях. Иногда он отрывался от своих записей и принимался мечтать о будущем. Собственное дело - сеансы гадания и школа магии в Кантоне - приносило теперь доход вдвое, втрое больше обыкновенного - он приобрел себе каменный дом и землю - самую лучшую, самую плодородную землю в городе, арендовал небольшую чайную плантацию в окрестностях Кантона - и наладил поставку "душистого каперса" в холодную, ветреную Маньчжурию. Его имя было известно самому Императору - давно, еще в то время, когда не вышли из моды публичные казни "слуг демонов" - колдунов и магов, мешающих праведным людям достичь бессмертия - Шихуанди собственноручно приезжал в Кантон, чтобы присутствовать на одной из таких казней. Тогда-то наместник Кантона - густобровый красавец Фу Хей - и представил Императору гадальщика на костях Янмина.

Во время церемонии Янмин пристально смотрел в худое, настороженное, почти женское лицо Повелителя. Это было скандальной выходкой - даже ребенку известно, что законы Поднебесной запрещают смертному человеку смотреть в лицо Наместника Богов - но Янмин все равно смотрел и был почему-то уверен, что его ждет неминуемая смерть вместе с теми нечестивцами, что ожидали казни в покосившейся каменной будке с зарешеченными окнами. Шихуанди же казался неподвижным; нижний край его ишана с вышитым тянь-хэ - птицей, приносящей детей - слегка колыхался от сильного ветра. Он не ожил и не изменился в лице, когда из будки вывели осужденных - трех мужчин с одинаковыми темными лицами и в одинаковых арестантских рубахах. Янмин изумился, увидев среди них своего постаревшего отца, удивился и обрадовался, ибо понял, что на этот раз останется жив: молния никогда не попадает дважды в одно и то же дерево.

Во время чтения приговора Янмин не сводил глаз с бесстрастного отцовского лица - а что, если тот узнает в знатном господине пропавшего сына и надумает просить о помощи? Но отец не смотрел на публику - он, как и его товарищи по несчастью, не сводил глаз со своих босых потрескавшихся ног. Все трое были осуждены по доносу. Чтобы не утомлять Императора, церемонию сократили почти вдвое. С первыми двумя все прошло гладко, и лишь когда голова Янминова отца покатилась на помост, кровь тоненькой струйкой брызнула в лицо Янмина. Он задрожал, боясь пошевелиться, не смея вытереть лицо в присутствии Императора, но Шихуанди сам милостиво предложил пострадавшему свой платок - перед тем, как подняться и отправиться прочь. Все три отрубленные головы были помещены в "хранилище голов" на Арестантской площади -

Янмин несколько раз подходил к хранилищу и молча смотрел на голову отца. Кожа быстро сошла с нее - так под первым же лучом солнца сходит с лужи намерзший за ночь ледок. Сын "земляного червя" смотрел на эту злосчастную голову неотрывно, с жадностью обиженного наследника. Когда-то отец пытался учить Янмина своему ремеслу, называл неучем и трусом. Теперь же от его отца остались лишь две коричневые капли на императорском платке, хранившемся в самом большом из семи залов его кантонского дома.

. . .

И вот теперь, получив приказ немедленно прибыть к императорскому двору, Янмин задумался. При этом никак нельзя сказать, что его думы были безоблачными. Ехать в Сяньян - какого, спрашивается, черта? Что он забыл в Сяньяне? И что опять-таки означает вся эта таинственность - Фу Хей, передавая ему волю Императора, сказал всего лишь одно слово - "армия". Фу Хей сказал слово "армия", и, будь Янмин моложе на десять зим, то наверняка подумал бы, что Повелитель затевает новую войну и собирает мастеров в "деле молчания", чтобы узнать об ее исходе. Но он уже стар - и он умеет глядеть сквозь воду, ветер, запертые двери. Вся эта возня с армией давно была ему не по нутру: сначала поднимали налоги, потому что требовались деньги на подготовку солдат, затем ввели налог на экипировку, после начали драть три кожи с владельцев крупных домов - обученных и экипированных бездельников требовалось кормить, а денег в казне не было.

И потом - сам Шихуанди - что он за штучка? Янмин видел Императора только раз - в день казни отца. Он показался Янмину намного младше своих лет - высокий, худощавый, с растрепанными темными волосами и широкими мальчишескими скулами Повелитель походил то ли на некрасивую женщину, то ли на красивого юношу-подростка. Он сидел тогда, чуточку расставив ноги, и наблюдал за происходящим зачарованно, как будто снующие перед ним люди были не палачи и смертники, а шуты, изображавшие казнь. Что этот растрепанный полуюноша представляет собой теперь - Янмин мог только догадываться. Он слышал, что в столице дня не проходит без массовых казней - и верил этим слухам безоговорочно, как младенец верит обожаемому отцу.

Слишком тщательный поиск бессмертия всегда несет разрушение и смерть - уж он-то, Янмин, знает это так же хорошо, как трещины на собственной ладони. Что Император хочет теперь? Год назад от черной болезни умер мальчик, которого Шихуанди повсюду возил с собой. Говорят, Император заплакал тогда, как младенец, отнятый от груди. Император заплакал, а потом собрал даосских жрецов со всего Сяньяна и потребовал, чтобы оживили мальчика - но те только говорили умные речи и качали головами. Тогда Повелитель пришел в страшную ярость, схватил глиняный кувшин и разбил вдребезги голову какому-то седовласому умнику, который больше всех усердствовал в красноречии - тот свалился замертво, а Повелитель несколько раз ударил его ногой по уже безжизненному лицу. Присутствующие оцепенели от ужаса - так им и надо, жрецам! Да, но что ждет мастеров "дела молчания"? Уж не собирается ли Император увеличить свою армию, потребовав, чтоб оживили убитых солдат? А... все равно. Будь что будет - надо ехать, ничего не поделаешь. Янмин вздохнул и велел служке укладывать вещи.

. . .

...удушенные шелковой нитью, они лежали в тот день, как живые, точно играли в какую-то игру. Уж кто-кто, а он, Шихуанди, совсем не виноват в смерти братьев - виновата мать, только она одна.

Ну, разумеется, виновата мать: она, дурочка, никогда не понимала, что своим дурацким, шутовским браком предала не только мертвого мужа, но и старшего сына. Шихуанди вспомнил, как она разгуливала по дворцовому саду - полная, грациозная, необыкновенно похорошевшая после двух поздних родов. Мальчишки - его непрошеные братья - неистово кричали в своих люльках - и крик этот был слышен в императорских покоях. Низкорослый, похожий на бочонок дешевого вина, Ганн Ти старательно отворачивался при встрече с пасынком - Императором. Шихуанди с отвращением замечал, что он шумно выпускает вязкую гнилую слюну сквозь редкие передние зубы.

Шихуанди зло отводил глаза, когда мать появлялась перед ним в модной плаще, чересчур сильно облегающем ее полные ляжки. Он вел себя как сирота, как сердитый мальчик. Мать не замечала его сиротства.

Мать звала его, как в детстве - Инь Чжэн - и Шихуанди видел в этом ее последнее, главное предательство. В Сяньяне все до последнего ярмарочного плясуна знали: Ганн Ти хочет получить императорский трон - знала это и мать. Знала - и по утрам, после бессонных, горячих ночей, любуясь собой, смотрела во все дворцовые зеркала, смотрела - и не замечала ни морщин около губ, ни темных кругов под глазами. Наблюдать это телесное благополучие было невыносимо - он выгнал их тогда прочь- Ганна Ти и мать с ее выблядками. Они уехали в пригород Сяньяна и поселились в имении Ганна Ти - злые языки поговаривали, что оно богаче императорского дворца. Еще бы - наворовали денег. Шихуанди почти наверняка знал, что Ганн Ти ничего не крал: его отец вел большое торговое дело, гонял караваны в далекую Бухару и оставил единственному сыну огромное, почти сказочное состояние. Ему хотелось так думать - что благополучие матери и ее нового мужа незаконное, украденное. Примерно раз в месяц мать привозила своих сыновей к старшему брату - и Шихуанди глядел на неулыбчивых настороженных погодков стеклянными глазами. Младший был полнее и, кажется, разумнее, старший же - большеглазый, вертлявый - напоминал волчонка, раненного беспечным охотником и им же сдуру притащенного в городское жилище.

И в тот день все начиналось так же - мать привезла детей, Шихуанди с вежливым равнодушием выслушивал восторженный рассказ об выученных буквах и выпавших молочных зубах. Дети смотрели на худощавую фигуру старшего брата, как смотрят на очертание нового дома, внезапно выросшего среди привычной местности - растерянно и недовольно. Внезапно за окнами послышался шум - и мать, стараясь не встречаться глазами с выросшим сыном, судорожно напряглась, как перед смертью. Шихуанди и ухом не повел - он знал о готовящемся заговоре за семь дней, у него повсюду были свои люди. Мать не могла догадаться о том, что, пока она рассказывает о молочных зубах своих отпрысков, две лучшие конные части уже входят в Сяньян, и поэтому сейчас она была напряжена, он - спокоен. Он смотрел на нее и ждал, и твердо знал: стоит ей сейчас раскаяться, заплакать, сделать хоть малейшую попытку спасти сына от заговорщиков - он простит мать, отдаст ей труп неудачника мужа и отпустит на все четыре стороны - пусть живет в своем опустевшем доме, растит детей. Но мать ничего этого не сделала.

Она крикнула: "Присмотри за малышами, я узнаю, что там", бросилась к дверям и скрылась. Шихуанди - нет, не Шихуанди, а Инь Чжэн, прежний маленький Инь Чжэн - послушался мать - последний раз в ее и своей жизни. Он неспешно подошел к детям, снял с младшего острую шапочку, повертел ее в руках. Круглолицый мальчуган пристально следил за каждым его движением. Шихуанди взял мальчика за подбородок.

- Ты хочешь стать Императором, да?

Ему показалось, что собственный голос немного дрожит, но что поделаешь? Нужно все уяснить, иначе потом будешь всю жизнь раскаиваться: предал преступника незаконной казни. Ребенок ответил храбро - ничуть не хуже, чем императорские воины, которые в эти минуты убивали его отца:

- Да, хочу... Я стану им.

Вот змееныш! Шихуанди повернулся к старшему:

- Ну а ты?

Этот посмотрел весело - не понимает, что ли, о чем его спрашивают? Нет, оказывается, понимает, просто, видно по всему, такой вопрос раньше не приходил в его маленькую голову.

- Я - нет. Я буду арбалетчиком.

Ого! Это меняет дело! Но как же тогда... Вот и прекрасно - он оставит этого мальчика в живых, и у него будет в жизни брат. Он выгонит в чужие земли мать, казнит этого змееныша, а юный арбалетчик останется при Императоре. Он станут очень дружны между собой, и Шихуанди подарит ему дворец в столице ничуть не хуже дома его отца, а потом выстроит для него роскошную гробницу - все станут завидовать брату и прославлять родственные чувства Императора... Но мальчик вдруг сказал:

- Я хочу стать арбалетчиком, потому что Императору нужны хорошие солдаты. Я всегда и во всем заступаюсь за брата - даос должен защищать младших.

Слова мальчика падали как арбалетные камни - и попадали в цель. Шихуанди слегка согнулся на мгновенье под тяжестью утраты - он терял брата, родную душу! Он круто повернулся и вышел - младший, оставшийся без шапочки, сердито посмотрел ему след.

Оказавшись за дверью, Император, не глядя ни на кого, бросил одно-единственное слово "Скорее!". И кинулся вниз по лестнице, перепрыгивая через ступени, как школьник.

Сутулые, уродливые тени ожили, закачались, пришли в замешательство. Но Император неожиданно оглянулся. В руках он крутил маленькую шапочку - колпак, украшенную лазуритами и прислушивался. Откуда-то сверху раздался детский смех. Бесшумные хищные тени одна за другой проскальзывали в императорские покои.

. . .

Сегодня, как и всякий раз, когда он старался отделаться от мысли о мертвых братьях, у него снова мучительно заболело правое плечо - что за дикое наваждение? От этого существовало одно-единственное лекарство - он сам его выдумал - зажмурить глаза и шепотом повторять про себя: один золотой шелкопряд, два золотых шелкопряда, три золотых шелкопряда... Он дошел уже почти до двух десятков, когда за дверью кто-то остановился. Кажется, шел Сей Фу - к черту, к черту! Шихуанди принялся заламывать пальцы, едва услышав на лестнице знакомое шарканье мягких туфель с кипарисовой подошвой. Он с трудом подавил желание спрятаться, выпрыгнуть в окно, сбежать от неприятного разговора. Сей Фу вошел, переваливаясь с ноги на ногу, тяжело грохнулся перед Императором на пол. Шихуанди нарочно долго не поднимал его - он прекрасно знал, что Сею Фу тяжело так стоять и желал хоть немного вознаградить себя за раздражение, вызванное его появлением. Наконец, Сей Фу поднялся, трудно дыша. Шихуанди ждал. Старик смирно глядел перед собой. Сообщил новости: наложница Данг

( Шихуанди, как ни напрягал память, не мог вспомнить такой) - та самая, что была привезена в гарем прошлой весной, полноватая, на шее родинка, ростом с молоденькое деревце граната...- так вот, эта наложница сегодня утром ровно через положенное количество месяцев родила ему одиннадцатого сына. Шихуанди выдавил улыбку и кивнул - он думал о своем.

Он старался угадать, зачем пришел Сей Фу - не для того же в самом деле, чтобы сообщить Повелителю об удачных родах. Еще один мальчик, да еще от наложницы - велика новость! Предыдущий ребенок - тоже мальчик и тоже от наложницы - скончался несколько дней назад - кажется, от детского паралича. Шихуанди пропустил тогда весть о его кончине мимо ушей: подумаешь, одним мальчиком меньше...Случалось, в гареме рождались и девочки, но они были не в счет: сразу после того, как повитуха омывала новорожденной личико, она поступала на женскую половину, под присмотр толстой, молчаливой Шангрэ - одной из старших жен, которая не бывала в императорских покоях уже лет десять. Шихуанди и сам в точности не знал, сколько у него дочерей.

Всеми позабытые, они возрастали на женской половине, донашивали друг за другом ветхие белые рубашки, обливались вечерним киселем из инжира - таким жидким, что его можно было принять за подкрашенную дождевую воду. Сыновья - другое дело. Только что родившегося мальчика непременно приносили отцу - и Шихуанди каждый раз осторожно и старательно рассматривал орущего, красного младенца. Он знал, что на него все смотрят - и улыбался, а после, удалившись в свои покои, долго скреб руки под струей воды: нужно, просто необходимо, было смыть с кожи случайные следы прикосновений склизкого детского тельца.

Едва мальчик переставал падать, поднимаясь на ножки - ему давали в первый раз подержать оружие - дорогой лук, сделанный специально для него. Отец обязательно присутствовал при этой церемонии - часто он собственной рукой разжимал крошечные пальцы очередного сына, чтобы вложить в них оружие. Затем он снова уходил - и не вспоминал о наследнике еще пять или шесть зим. Он не помнил их имен и не отличал одного от другого. Вроде бы отцу следовало учить сына ездить верхом и, кажется еще чему-то - глупость, плевал он на эти ритуалы. У Шихуанди был собственный ритуал - один раз (в начале месяца или немного позже) он подходил к Колыбельному фонтану и прилежно смотрел, как плещутся в воде худенькие тела его сыновей. Все-таки это была его собственность, его кровь - и этой крови предстояло жить, когда он умрет.

- Повелитель...- Сей Фу говорил мягко, немного шепеляво - так говорят старухи, зажившиеся на свете.- Повелитель, только вчера из Аулака прислан подарок... Наместник города...

Шихуанди внезапно ожил.

- Ну, ну... Что же ты замолчал? Что велел передать заморыш Лин? То, что он и его коротконогие воины наложили в штаны при приближении наших частей к городу?

Я это знаю и сам, какие уж тут подарки...

Сей Фу сдержанно улыбнулся. Он и раньше позволял себе подобную вольность - улыбаться в присутствии Императора, - сегодня Шихуанди впервые почувствовал раздражение от этого.

- Генерал Лин хочет начать переговоры. Он просит не вводить армию в Аулак.

Шихуанди возмущенно выпятил нижнюю губу.

- Ну здрасьте! Надо было думать раньше...Этот Аулак давным-давно следовало бы сравнять с глиной...

- Он просит не вводить армию... - монотонно продолжал Сей Фу. - И он прислал подарок.

Император пренебрежительно дернул узким плечом.

- Да нужна мне его дребедень!

Ученый старик терпеливо продолжал:

- Не дребедень, Повелитель...Две прелестные девочки, только-только вступившие в пору нежной юности. Обе знатного рода - чуть ли не вьетские принцессы. А самое главное - Сей Фу, безумец, перешел на шепот - у одной из них рыжие волосы - ну в точности как у Гали...

Ну вот, так и есть! Опять Гали - что они все с ума посходили что ли? Этот идиот будет подкладывать Императору баб, а после хвастаться своим влиянием при дворе - это уже не на что не похоже! Сей Фу шепелявил, развивая свою дурацкую фантазию:

- Старая Нея проверила у девочки нефритовые врата - вряд ли что сравнится с ними по величине и упругости. Она будет хорошо и правильно рожать.

Повелитель... - голос Сея Фу сделался вкрадчивым. - Повелитель, не лучше ли прогнать от себя эту... стриженую?

Шихуанди резко обернулся и пристально посмотрел на старика - нет, тот явно не страшится императорского гнева, просто говорит, что считает нужным - и все.

- Ты спятил, Сей Фу? Что ты несешь? Кого учишь?

Старик пристально посмотрел в глаза Императору. Настоящая змея, гипнотизер! Упрямый взгляд расширенных неживых глаз щекотал мозг, заставляя его сжиматься. Шихуанди почувствовал слабость.

Под этим смиренным взглядом из-под припухлых старческих век он вдруг снова сделался подростком. Шихуанди спросил тихо, почти жалобно:

- Почему вы все так взъелись на мою Гали - только из-за того, что она танцовщица?

Ученый старик - вот лицемер!- потупил глаза.

- Мы все беспокоимся о твоем здоровье, Повелитель... Ты даже не приказал гаремному врачу осмотреть ее. К тому же... слишком частый выброс семени укорачивает жизнь - это факт... Ты проводишь у нее все ночи...

Император фыркнул:

-Факт...Те, кто так считает, глупцы, ясно тебе? Ничто так не продлевает жизнь мужчины, как обладание молодым женским телом...

- Вот именно - молодым. Если нет смысла вливать драгоценное вино в дырявый сосуд - так какой смысл, о Повелитель, делиться драгоценным семенем со старухой? Гали не может родить тебе сына...

- Попридержи язык, ты, главный маг... - Шихуанди поплевал на ладони и пригладил волосы - совсем как деревенский мальчик. - На кой черт мне еще один сын? Не может - и не надо - обойдусь. А Гали мне трогать не смейте - услышу еще хоть слово - в котле заживо сварю, понятно?

Шихуанди не злился бы, не кричал, если б душа его была несокрушима. Но Сей Фу имел на него влияние именно в те минуты, когда принимался разговаривать с ним, точно старая нянька с младенцем - в точности как теперь. Сей Фу быстро ушел, а Шихуанди стоял, отвернувшись к окну, грыз ноготь и думал о том, что мощные изгибы человеческой жизни сравнимы лишь с изгибами Жемчужной реки.

Когда-то в незапамятные времена ученый маг Сей Фу попал ко двору его отца - и отец был в восторге от него: любил новых людей. Он проговорил тогда с ним ночь, а наутро приказал оскопить: нельзя было выпускать из рук такой ум! Сей Фу легко смирился с произошедшим - так казалось покойному Императору. Он остался при дворе, с благодарностью принял дарованный ему титул цзун-гуна, сделался грузен, немногословен, богат. Шихуанди был мальчиком тогда, и каждый раз, приходя навестить мать, он натыкался на умные пепельные глаза важного человека - так в темноте натыкаются на деревья. Ему казалось, что они повсюду следят за ним - эти глаза. С тех пор прошла уйма времени, умер отец, выросли новые города. Он, Шихуанди, сделавшись Императором, все перекроил в Поднебесной на свой лад - точно он, как нищий, как последний человек в мире, подгонял старый плащ по фигуре. Одно только оставалось прежним - следящие за ним повсюду пепельные глаза важного человека - теперь уже цзун- гуна его собственного гарема.

. . .

"Нефритовые врата..." - Шихуанди сплюнул зло. Нет, есть вещи, которых никто не понимает, даже Сей Фу, несмотря на всю его ученость. Да и откуда человеку, лишенному яшмового стебля, понимать такие тонкости? Он вдруг почувствовал превосходство над этим умником - снисходительное, веселое, отеческое. Какая чудесная форма бедер у Гали, какой дивный запах пота... И "нефритовые врата" - он ни у кого не видел таких - выдавались вперед, замирали в напряжении, точно подстерегая добычу.

И посреди этих "врат" - крупная влажная жемчужина, которую он столько раз ловил распахнутым ртом. В те минуты, когда двое сливаются в единой муке - равны они, какая бы пропасть не разделяла их до и после - не понимать этого - значит, быть глупцом или кастратом. Он вспомнил древнюю легенду, которую слышал еще юношей - вспомнил и засмеялся весело, ибо она, как заботливая мать, объясняла Шихуанди его чувства.

В давние времена жили на свете брат и сестра - Фу Си и Ной Ва. Оба не имели семьи и все время проводили в обществе друг друга. Бог Лун Ван благоволил мирному, доброму дому, посылал обильный дождь на их посевы, и часто по вечерам заглядывал в окно, любуясь на спокойное житье этих благочестивых людей. Однажды оба работали в саду, тут полил дождь, посланный Лун Ваном - и свободное платье Ной Ва сделалось узким, туго обхватив ее мощное тело. Смотрел на сестру Фу Си - и не мог насмотреться: он знал ее всю до последней ссадины на колене - в детстве они часто купались вместе - но теперь он увидел в ней то, что делает из мужчины безумца и героя.

И воспылал Фу Сей страстью - к своей родной сестре, и ответила Ной Ва на его внезапные ласки. Удалились они в дом и соединили в порыве страсти свои раскаленные тела, и стали они принадлежать друг другу уже как муж - жене, жена - мужу. Но одного только не знали любовники - того, что разгневанный Лун Ван следит в окно за происходящим в доме. Страсть утомила брата и сестру - отдыхали они на шелковой перине в объятьях друг друга. Тогда вошел бог в их жилище и сказал: "Что вы наделали, безумцы! Во время половодья неудержимая сила влечет ручьи и потоки друг к другу - и сравнима эта сила лишь с любовным томлением. Но не было еще того, чтоб соединялась родная кровь в единую реку. За то, что нарушили вы закон, будешь ты, Фу Си, скалой на правом берегу Янцзы, а ты, Ной Ва - на левом. При этом будете вы отчетливо видеть друг друга - и томиться вечно неутоленной страстью, но никогда не соединиться вам больше на свете". С тех пор стоят на противоположных берегах многоводной Янцзы две темные скалы: им было обещано, что проклятье снимется с них лишь тогда, когда падет власть Лун Вана на земле. Корабельщики стремятся быстрее провести корабль между опасными скалами: вдруг внезапно исчезнет проклятье - и сдвинутся скалы в долгожданном поцелуе любви?

. . .

Рыжая танцовщица была старше его, была в том возрасте, когда замужняя женщина с гордостью принимает в руки первого ребенка своей дочери. Но не было дочерей у стройной Гали: в молодости танцевала она в Цунхуа, услаждая взоры провинциальных вельмож, зрелость настигла ее за горячим, обнаженным танцем в портовых заведениях Чифу, где матросы с океанских джонок, по древнему обычаю, никогда не выходят в море, не прикоснувшись к женскому телу.

Когда тело ее устало, сделалось жестким от каждодневных прикосновений, хозяин заведения назначил Гали главной над другими девушками - она принимала заказы на танец, отстраняла от работы примелькавшихся посетителям танцовщиц и собственноручно выискивала в портовых кварталах свежих девчонок. За этой работой провела она без малого десять зим - этого оказалось достаточно, чтобы скопить денег и открыть собственное заведение - не в Чифу, где слишком высока была конкуренция, а в пригороде Сяньяна. Здесь заведений было меньше, но меньше был и спрос, поэтому приходилось пускаться на хитрости: женское тело во все времена считалось ходовым товаром, но цена его колебалась и зависела от многих причин. Гали, которая за десять лет работы в Чифу изучила эти причины так же хорошо, как астроном - звездное небо, отчетливо понимала: товар, для того, чтоб сделаться дорогим, должен стать штучным, неподдельным.

Одно дело - обычный "дом девочек", куда ходят для исполнения низменных телесных желаний, и совсем другое - театр на воде, красивые танцовщицы - юные и... доступные. Чего, в самом деле, хочет мужчина? Ответ прост и ясен - обладать молодым телом, при этом считая себя не похотливым самцом, а знатоком и покровителем искусства. Новый театр танца "Светящиеся ласточки" даст им такую возможность, лишь бы платили деньги...Плавучая гостиница, выкупленная неутомимой Гали и наскоро переделанная под театр, стояла в том месте, где река изгибается в крутом повороте на запад. Темные медленные волны днем и ночью плескались об ее стены. Утром и днем заведение походило на мертвый корабль - потопленный бурей и ею же выброшенный на берег.

С наступлением темноты здесь начиналась жизнь и продолжалась до тех пор, пока утренний свет не начинал вздорно соперничать с огнем в светильниках. Женщины из города не допускались на борт "Светящихся ласточек" ни под каким видом. Учащаяся молодежь, ремесленники - не допускались тоже: конечно, в первые месяцы это ударяло по карману, но владелица заведения хорошо понимала: надо держать марку. Настоящие, желанные гости прибывали в экипажах, носилках, бывало, что приходили пешком, но это ничего не значило: опытная Гали при одном беглом взгляде на фигуру человека могла определить, имеется ли у него достаточно денег, чтобы заплатить за крепкие вина из личжи и роз, отведать фирменное блюдо заведения - заливное из глаз черной кошки, и, наконец, заказать "собственный танец". Но все это, конечно, было не главное - основным блюдом в меню являлись сами "ласточки". Хрустальные лампы и светильники горели в темноте так ярко, что освещали не только изгиб реки и пристань, но и прилегающие к ней крохотные улицы. С палуб, из круглых окон гостиничных номеров-кают доносилась музыка - то тихая, то, наоборот, излишне громкая. Молчаливая, сосредоточенная Галья стояла обычно на нижней палубе. Она никогда не улыбалась - лишь кивала новым гостям рыжей подстриженной головой львицы. Высокомерие и спокойная, почти мужская, независимость читались во взгляде ее зеленых, всегда немного отрешенных глаз. И было чем гордиться: она знала, что придуманная ею игра беспроигрышна.

Гали составляла свой цветник с математической точностью, продуманной до мелочей - высоких, низких, большегрудых, худеньких должно было оказаться поровну - это ясно, но требовалось еще найти хотя бы двух девушек - иностранок с белыми волосами и нежной, прозрачной кожей - за право уединиться с такой девушкой, посетители, не торгуясь, выкладывали огромные суммы. Владельцы иностранных судов, не брезгующие приторговывать "живым товаром", хорошо знали владелицу "Светящихся ласточек" и ее вкусы. В принципе, этим людям можно было заказать все, что угодно, однако, привозили не всегда то, что требовалось: товар приходилось проверять собственноручно: такое дело нельзя было поручить больше никому. К тому же, Гали, как никто другой, могла убедить продавца скинуть цену, умело придираясь к мелочам, - торговаться же в заведении самой Гали было не принято: не то место.

Все девушки под руководством Гали становились великолепными танцовщицами - недаром же она круглые сутки мучила их у станка. Стоит ли говорить, что "светящейся ласточкой" могла сделаться лишь девушка, от природы способная к танцу - здесь хозяйка заведения не ошибалась никогда. Впрочем, в расчет шли не только гибкость и хорошая выворотность ног. Форму, размер, цвет "нефритовых врат" Гали оценивала сама, во время первой же встречи с поступающей на работу. Как правило, для этого достаточно было вставить во "врата" большой рыбий пузырь, смазанный розовым маслом - он должен был войти мягко, свободно, до конца. Далее будущей танцовщице предлагалось, сильно сдвинув "врата", сжать вставленную емкость - это было второй частью испытания, которая, как правило, решала все: если вынутый пузырь оказывался наполовину сдутым или хотя бы изрядно помятым - девушка принималась на работу. Если форма пузыря после испытания практически не менялась - Гали отказывала претендентке.

Она была внимательна и придирчива до крайности: хорошо помнила - телом помнила, а не умом - тот случай в Чифу, когда новенькая танцовщица не смогла удовлетворить пьяного капитана иностранного судна из-за чересчур маленького размера "врат" - и тот страшно избил красотку, а заодно и Гали. В большегрудых кандидатках недостатка не наблюдалось - здесь было из чего выбирать. Девочки же с крошечными розовыми бутончиками грудок пользовались бешеным спросом , но таких подыскать было сложнее всего - нередко приходилось брать на работу малолетних босячек из бедных кварталов Сяньяна (предварительно убедившись, что у них нет близких родственников). Танцовщицы с крупными бедрами и высоко расположенными "нефритовыми вратами" тоже шли нарасхват, однако нередко приходилось осветлять им волосы - делать рыжеватыми - с помощью китовой желчи: почему-то все девушки с таким строением тела были жгучими брюнетками - странная закономерность. Гали трудилась в поте лица - девочек необходимо было часто менять.

И тот день, когда растрепанный скуластый человек коснулся ее бедра горячей рукой с обгрызенными ногтями - не был исключением...

. . .

В тот вечер тоже шел дождь - сезон дождей наступил слишком рано - в каждодневной деловой суматохе Гали не обратила на это внимания, а тут, стоя по обыкновению на нижней палубе, вдруг испытала досаду и непривычную грусть. И вот она увидела его - этого путника.

Он подъехал верхом, и не один, а с каким-то человеком, одетым в точно такой же плащ, - впрочем, Гали с первого взгляда определила, кто из них выше по положению и имеет более тугой карман - в подобных вещах она знала толк. Она стояла, сложив руки на груди, и смотрела на вновь прибывших, пытаясь определить, что это за люди. Походные плащи забрызганы грязью - вероятно, офицеры, и, скорее всего, не из бедных: бедным и не приснились бы такие кони. Обладатель тугого кармана указал рукой на корабль (или на Гали?). Он что-то негромко бросил своему спутнику, соскочил с коня и тяжелыми, пружинистыми шагами направился к трапу. Несмотря на худобу незнакомого гостя, доски палубы скрипели под ним - Гали успела бегло удивиться этому. Незнакомец скинул капюшон широкого плаща, и она увидела его голову - большую, с отросшими вихрами.

Тогда Гали брезгливо поморщилась: богатый (она уже поняла, что гость богат) мальчишка, видимо, запамятовал, что пришел в театр танца, а не в "дом девочек", и теперь самое время напомнить ему об этом. Но она не успела ничего сказать. Увидев Гали, юноша направился прямо к ней, бесцеремонно погладил ее ногу чуть повыше колена и приказал хриплым, ломающимся голосом:

- Здравствуй, красотка, принеси-ка нам улуна, да погорячее. Видишь, мы продрогли, а тут еще дождь... И принялся, встряхивая головой, как собака, отряхивать дождевые капли с волос. Гали отодвинулась, поджала тонкие губы.

- За улуном пожалуйте в чайную, здесь недалеко. Я улун не держу - у нас тут только состоятельные гости... - ей уже хотелось посильнее разозлить и как можно скорее выпроводить этого нахала.

Незнакомец прекратил трясти волосами и удивленно уставился в раздраженное лицо Гали - тут она поняла, что ошиблась: он явно не так молод, как показалось вначале - лет тридцать, а то и все тридцать пять, не меньше. Вон какие морщины под глазами... Но сами глаза смотрели молодо - такими глазами глядят, наверное, избалованные подростки, когда родители отказывают им в чем-то существенном.

- Ну а что у вас тут подают? Ты хозяйка, что ли?

Гали ответила все еще злым голосом:

- У нас ничего не подают, у нас наслаждаются искусством - здесь театр танца, а не ножлежка. И я выгоню вас вон, если будете нарушать порядок... Наши состоятельные гости не то что вы - имеют деньги, чтобы заплатить за стакан вина.

Парень неожиданно толкнул в бок своего незаметно подошедшего спутника (Скорее всего, слугу. Или нет?) и захохотал.( Спутник - он стоял, завернувшись в плащ - только сдержанно улыбнулся - наверняка, слуга).

- Да что ты привязалась со своими гостями? Не укусим мы твоих состоятельных гостей - выпьем чайку и уйдем. От вина меня всего развезет, а нам еще ехать...

И швырнул Гали (подумать только!) настоящую золотую монету - Гали, стараясь не выдать волнения, степенно спрятала ее в рукав: она уже поняла - по блику, тускло отброшенному летящей монетой - золото настоящее. За чашку улуна - такие деньги!

Что ж, это меняло дело - выпускать из рук молодого прожигателя жизни, не обчистив его хорошенько, было бы непростительной глупостью.

Гали сказала как можно спокойнее:

- Прошу в зал, я сейчас велю подать чаю... И осторожно добавила:

- Вы могли бы переночевать здесь... Недавно мне привезли из Намвьета потрясающую танцовщицу - скоро ее номер. А потом... с этого момента Гали старалась говорить задушевным голосом - потом, если захотите, она станцует для вас. У нас есть отдельные каюты - там никто не потревожит, тихо, уютно...

Вихрастый перебил ее:

- Благодарю покорно, дорогая... Черта ли мне в твоих бабах - свои надоели. И, легким движением отодвинув Гали, прошел в зал и тяжело опустился за ближайший столик. Гали довольно потирала руки. Что ж, как видно, у него большой гарем - значит, он богат, даже еще богаче, чем она думала поначалу. Как хорошо быть опытной и разбираться в людях! Если бы она тогда знала все заранее!

Пока девочки танцевали для гостей, Гали не сводила глаз с обветренного скуластого лица обладателя золотых монет, пытаясь догадаться, как бы выманить у него побольше. Подумаешь, гарем! Что стоят эти гаремные неумехи по сравнению с артистками театра "Блестящие ласточки"? А если он взаправду не захочет остаться ни с одной из танцовщиц, что тогда? Сказать, что театр в бедственном положении и попросить поддержать искусство? Он отказался от вина - скверно, конечно... Ой, что это? Кажется, он хочет уходить, или показалось?

Гость в самом деле собрался уходить. Гали бросилась к столику. Только бы не выдать волнения - гордым и независимым платят больше, это она знала.

- Как, уже уходите? Вижу, Вам не очень-то понравилось у нас...

Вихрастый гость пристально посмотрел на нее, точно увидел впервые. Что ж, может, не все еще потеряно... Гали натянуто улыбнулась.

- Ну, я удивлена... Обычно наши танцовщицы всем нравятся. А, может быть, у Вас нет денег?

Конечно, это было непростительной грубостью - Гали понимала. Она крайне редко прибегала к таким приемам - только в тех безысходных случаях, когда ничто другое не действовало, а отступить - означало потерять существенную прибыль. Но это, кажется, был как раз такой случай. Вихрастый - странное дело - похоже, не рассердился, не пришел ни в бешенство, ни в смущение. Или почуял провокацию?

- Да нравятся мне твои танцовщицы, успокойся... Ну, принеси еще чаю - мне и себе...

Гали передернуло: она терпеть не могла фамильярности, особенно в присутствии подчиненных. Но она безропотно пошла готовить чай - в редких случаях приходилось делать это самой, чтоб после не возникало ненужных разговоров. Гость бодр, отказывается остаться на ночь - прекрасно... У нее имеется безотказное средство заставить его передумать - пара ложечек толченого корня "мертвой розы" - и у него уже не будет сил вскочить на своего коня. Риск - минимальный: сейчас главное - оставить денежного гостя ночевать, а уж утром можно приписать ему любые подвиги, к тому же ночлег, как известно, тоже стоит денег...

Средство, действительно, подействовало. Гость начал клевать носом даже раньше, чем она предполагала - видно, сказывалась еще и дорожная усталость. Теперь можно было снова начинать атаку - только осторожно и ненавязчиво, чтоб остальные гости ничего не заподозрили. Гали подошла к заветному столику и мягко проговорила:

- Мой дорогой, я вижу, Вы устали... Пойдемте, я провожу Вас в каюту...

Вихрастый тяжело поднялся и с трудом разлепил веки. Он раздумывал минуту - не больше. Гали взяла лампу со столика и вышла в темный, узкий коридор. Где-то внизу плескалась вода. Он шел за ней послушно, как ребенок. Но при входе в каюту случилась неприятность - Гали остановилась, чтоб отпереть дверь, вихрастый (уже наполовину спящий) тяжело налетел на нее сзади (корень "мертвой розы" - все-таки незаменимая вещь !)... Лампа ярко полыхнула - и погасла... Гали почувствовала, как крупные капли стекают из пораненной руки и падают на открытые туфельки. Она не видела в темноте лица гостя, только почувствовала, как в темноте он безошибочно нашел ее руку, мягко подул на нее. Сказал уверенно:

- Ерунда, заживет...Знаешь, сколько у меня было разных царапин - не сосчитать... Тебя ведь, кажется, Гали зовут?

Хозяйка "Светящихся ласточек" обессилено кивнула. Вихрастый и не думал выпускать порезанную руку.

Он принялся слизывать кровь с ее пальцев, урча, как довольный щенок. Гали почувствовала слабость и тошноту - точно это ей, а не гостю, только что подсыпали в чай толченый корень "мертвой розы". Но она находилась на работе - нельзя было дать внезапной хвори одолеть себя. Поэтому она осторожно отняла руку и просто сказала:

- Сейчас я принесу другой светильник...А Вы ложитесь - вот кровать...- она потерла лоб здоровой рукой и вкрадчиво спросила:

- Кого из девочек Вам прислать?

Вихрастый (что он, видит в темноте, что ли?) вдруг погладил ее бедро и негромко засмеялся.

- Зачем светильник? Не надо, Гали... Мне хорошо и так. Какие тугие у тебя бедра!

Гали осторожно отвела его руку и двинулась к двери: спать с мужчиной в ее возрасте! Этого еще не хватало!

И не успела сбежать: худые горячие руки разгадали ее маневр и принялись удерживать.

- Гали, куда ты? Постой... Ну постой же, тебе говорят... Иди ко мне, иди, не бойся, девочка...

Гали слабо отбивалась:

- Что Вы делаете, перестаньте... прекратите немедленно... какая я Вам девочка...

Она зажмурилась - действительно, как девочка во время первого падения - и отчего-то вспомнила: в юности, еще танцуя в Цунхуа, была тайно влюблена в чернявого, мускулистого "повелителя дурмана" - так в местечке называли торговцев опиумом. Как она тогда мучилась: ночи напролет до боли стискивала зубы, представляя себя в объятьях незнакомого красавца. Как тогда зажигательно танцевала рыжеволосая Гали! И вот теперь ее - уже старую, уставшую от танцев и мыслей - покачивал, точно младенца, на руках худой, незнакомый юноша... ну хорошо, пусть не юноша - но все равно мужчина, годящийся ей почти в сыновья. Гали стиснула зубы и почувствовала, как обветренная кожа его щеки щекочет ее губы.

Сил сопротивляться все равно не было. И она (право, неожиданно для себя!), что было силы, прильнула своей давно нецелованной грудью к раскаленному, худому, незнакомому телу.

. . .

Потом было еще много ночей в театре "Светящиеся ласточки" - но ту, самую первую, когда он, промокший, полусонный, взял чужую женщину, не ведающую о том, что он Властитель Поднебесной, Шихуанди видел главной ночью своей жизни. Он не считал их - этих ночей, как умирающий от жажды погонщик каравана не считает торопливых глотков из внезапно встреченного ручья. Едва начинало смеркаться, Шихуанди, задыхаясь от нетерпения, изо всех сил настегивая коня, подъезжал к тому месту, где река поворачивала на запад, - он был сладостен - этот речной изгиб, он напоминал собой изгиб восхитительных бедер.

Гали стояла на палубе и ждала его. Она - милая, стройная, в обтягивающем трико - с напускным равнодушием брала его за руку, вталкивала в каюту - и там со стоном прижималась к нему горячим, истосковавшимся за день телом. Шихуанди возненавидел утро: оно разлучало с Гали и потешалось над его беспомощностью - тут уж нельзя было ни приказать, ни крикнуть... Он злился, он говорил:

- Поехали со мной, Гали, оставь свой театр... Ты будешь жить в каменном доме напротив императорского дворца, у тебя будет свой сад, поедем, прошу тебя!

Она только смеялась и укоризненно качала рыжей, стриженой головой. Это было ни на что не похоже - каждую ночь проводить в "доме девочек" - но отчего он должен соблюдать дурацкие приличия? Пусть эти приличия соблюдают те, кто их выдумал, а он, Шихуанди, будет коротать ночи там, где ему вздумается. Умница Гали умела не только ласкать - она умела слушать. Шихуанди знал - это редкий дар, и не ожидал его встретить у женщины. Ища одобрения, он рассказывал:

- Сейчас я затеваю такую игру...Если это удастся, то... Одним словом, меня будут во все века прославлять за то, что я победил смерть...

Прежде он никогда не завел бы об этом речь: твердо знал - о серьезных вещах не говорят с женщинами. Но этими ночами он говорил обо всем - говорил, не ожидая ответа, точно обращался к себе самому. Гали в ответ взъерошила ему волосы и сказала ворчливо:

- Растрепанный, как воробей после зимы...Когда ты, наконец, пострижешься, Повелитель?

Шихуанди, по-ребячьи насупившись, отстранился и продолжал:

- Где не сильна наука - там сильна магия... Можно сделать так, что человек на время умрет, а через много лет оживет - точно в таком же виде.

Гали убрала с его лба отросшую прядь.

- А все это время он будет лежать мертвый, так что ли?

Шихуади снял с шелковой подушки перышко, подул на него.

- Ну и полежит, что здесь такого? Зато окажется в том времени, где его способности пригодятся...

Гали сморщила красивый, с горбинкой, нос.

- Мертвые так отвратительны, Повелитель... Я никогда не смогу прикоснуться к мертвому телу, я это точно знаю...

Шихуанди нахмурил брови...

- Глупости... Обычный бабий страх. Мертвые точно такие же люди, как живые - не хуже и не лучше.

Гали смотрела упрямо, с обидой:

- Нет, не глупости. Когда я танцевала в Чифу, у нас в заведении часто умирали девушки.

Однажды умерла моя подруга - хозяин отправил девочку на джонку, и там ее всю ночь насиловали матросы, а наутро, уже остывшую, подбросили к нашим дверям. Она была так безобразна - раскрытый рот, выпученные глаза, дурной запах... Меня просили обмыть покойницу, но я не смогла преодолеть отвращения... Неужели ты не боишься мертвых?

- Я - нет... Мне случалось даже пробовать на вкус кровь мертвых преступников...

Гали ошеломленно взглянула на него. Шихуанди продолжал:

- По вкусу крови многое можно сказать о человеке... Можно, к примеру, сказать, проливал ли он чужую кровь, страдал ли жадностью к деньгам, предавался ли похоти... По крови живого это нельзя определить, а мертвая кровь выдает все тайны...

- А если человек жаден к деньгам, то какой вкус у крови?

Шихуанди усмехнулся.

- А вот это уже не женского ума дело... Кровь - не конфеты.

Гали взглянула рассерженно - так разговаривать со страшими!

- Потому что нет никакого вкуса - вот и не женское... - Ей хотелось позлить его.

Шихуанди погладил ее по волосам.

- Глупышка... У всего есть вкус: у пота, кожи, крови... Каждый из этих вкусов говорит о многом - во всяком случае знающему человеку.

Гали улыбнулась лукаво, как девочка.

- А я, по-твоему, незнающая?

- Ну, тебе простительно... Откуда женщине разбираться в таких вещах? - Шихуанди расстегнул ишан, снял через голову нижнюю рубашку и остановился перед ней - высокий, жилистый, с крупными каплями пота на незагорелых плечах - видать, вспотел в своих шелках.

Гали уселась прямо на ковер и скрестила ноги - она любила так сидеть.

- Ну и какие же вкусы у живого тела? - спросила она без улыбки.

Шихуанди говорил внушительно и загибал смуглые пальцы:

- Их пять, Гали - кислый, сладкий, соленый, горький и острый. Кислый вкус означает уменьшение выделения детородных соков, если преобладает сладкий вкус - значит, угнетен ум и утрачена способность получать наслаждение, горький вкус - отвердел желудок и пересохла селезенка, острый - искривлен мозг, но не весь, а островки, отвечающие за желание нравиться...

Гали рассмеялась:

- Желание нравиться живет в мозгу?

Шихуанди кивнул, вытаскивая занозу из большого пальца на ноге.

Гали нетерпеливо поторопила:

- Ну а соленый вкус? Ты ничего не сказал про соленый, Повелитель...

Шихуанди выпрямился:

- А соленый вкус означает неутомимость в страсти, Гали... Ну-ка иди сюда...

Гали не двигалась.

- Ну а у меня какой вкус? Когда ты целуешь мою жемчужину...

Шихуанди рассмеялся и хлопнул себя по колену.

- Иди сюда, я сказал...

Гали упрямо покачала головой.

- Нет, и еще раз нет... Пока не ответишь...

Шихуанди сделал шаг вперед и подхватил ее - какое легкое, послушное тело! Это было восхитительно, это было как в детстве... Он опять взбирался на горячий песчаный холм, исцарапанный мальчик. Он настырно лез, карабкался, выбивался из сил - и внезапно хлынувший ливень был ему чудесной наградой. И после мальчик лежал в прохладной росистой траве, не в силах сдержать тяжелый стон - стон счастливого обладателя, а мир расплывался в глазах, рассыпался на десятки рыжих песчинок... Стоит ли размышлять о жизни - она бесконечна, бесконечна... И он - осторожно, точно птенца - погладил маленькую, тяжело вздымающуюся грудь рыжей танцовщицы.

. . .

"Греческая кровь - глупость, глупость!" Гали тихонько рассмеялась про себя. Не может у нее быть греческой крови, неоткуда взяться греческой крови в ее стройном и ловком теле! Последнее время она постоянно обманывала саму себя - так обманывают детей, когда те чересчур интересуются вопросами смерти. Она больше не простаивала целыми днями у станка, поручив обучать "ласточек" своей помощнице. До самых сумерек Гали сидела в узкой каюте (той самой, где ее впервые поцеловал Шихуанди) и думала, и вела долгие споры с собой. Нет греческой крови - лжешь, голубушка!

Откуда этот рыжий волос, и глаза, точно болотная трава в сумерки, откуда? Но тут она не лгала. Она и сама не знала - откуда. Безродное детство в Цунхуа лишь изредка просачивалось в мысли Гали - прежде эти мысли напоминали собою пещеры, куда почти не проникал солнечный свет. Позднее, до сумасшествия сладостное чувство, которое она даже наедине с собою стеснялась называть любовью, бесцеремонно обошлось с ее памятью - оно, точно забежавший в дом дикий котенок, выволакивало из темных углов то, что давно уже поросло столетней плесенью. Вот дорога - скучная, узкая, насквозь пропитанная зноем и горячей пылью - по ней, осторожно ступая, чтоб не распороть босую ногу о камни, идет девочка-подросток...

Это Гали, путь ее лежит в "дом шелкопряда" - единственное место в округе, где за неделю изнурительного, выкалывающего глаза труда, можно было получить хотя бы несколько мелких монет и не умереть с голоду. Кроме того, на работу в "дом шелкопряда" охотно принимали детей - у них еще не испорчено зрение, более тонкие пальцы, к тому же, ходили темные слухи, что хозяин этого шелкового рая - большой любитель нестриженых локонов, веснушчатых мордашек, худеньких, загорелых рук и ног. Но кто обращает внимание на дурацкие слухи, когда голова частенько кружится от голода, а в чужой семье попрекают каждым съеденным куском. Шелковое дело было несложным лишь на первый взгляд - оно имело свой порядок - не менее странный и запутанный, чем отголоски чужих кровей, вплетенных в кровь рыжей девочки. Она изучила этот порядок наизусть - он был незамысловат и напоминал собою длинную песенку - песенку про девушку, которая делает шелк - коротковолосая, молчаливая Гали незадолго до поступления на работу пела ее на деревенском празднике богини А-по. В самом начале песенки девушка делила коконы на мужские и женские - предварительно посыпав пальцы шиповниковой пыльцой, чтоб случайно не повредить нежную кожицу драгоценных зародышей. Отличить их проще простого: всякому известно, что кокон самцов крепок и заострен с обеих сторон, а кокон самки меньше и толще - он мягок, точно абрикосовое желе. Через двадцать дней из коконов появлялись бабочки, причем те из них, что вылуплялись с расправленными крыльями, считались полезными, а бабочковые младенцы без усиков и пушка, с красными узенькими брюшками, - негодными.

Негодных сразу же убивали - про это в бестолковой песне не было ни слова, но маленькая Гали однажды едва не потеряла сознание, увидев в луже у сарая безжизненные трупики с аккуратно срезанными головками. Бабочек объединяли в пары - причем самцу обязательно подбирали самку, родившуюся в тот же день, что и он - иначе будет нарушено волшебство. На следующий день бабочек-самцов убирали, а каждую самочку выкладывали на кусок мягкого ("точно небо!") сукна - для откладывания яиц. Жить после этого бедным самочкам оставалось совсем мало (Гали знала: приблизительно семьдесят четыре часа - самцы переживали их ненадолго). Дальше девушка из песни мыла полученные яица, сушила их с разных сторон на солнце и укладывала на хранение в тщательно убранную комнату - сухую и прохладную. Весной из яиц появлялись прожорливые малыши - едва толще конского волоска - и тут уж бедная девушка совсем сбивалась с ног. Конец песни поначалу очень смешил Гали - чего, спрашивается, сбиваться с ног, когда дело уже наполовину сделано...

Поступив в "дом шелкопряда", девочка поняла, что представляет собою вторая половина этого бесконечного круга. Она не смеялась, не пела больше - стало некогда. В обязанности Гали входило кормить пушистых, как трава ли-ну, гусениц, что было делом совсем не простым - только что родившиеся шелкопряды едят, как известно, не реже сорока восьми раз за сутки. Гали опускала в глубокий лоток корм, лицом почти касаясь своих ненасытных подопечных, короткая юбочка высоко приподнималась - и от этого ее худые, покрытые рыжими пятнышками ноги, загорали до смугло-золотистого цвета.

Проходящие мимо "шелкового дома" крестьяне нередко могли видеть, как исцарапанная длинноногая девочка засыпала прямо во дворе, возле лотка со своими маленькими обжорами. Зато Гали обожала смотреть, как оживает на солнце струящийся шелк - обыкновенно кусок шелка несли в покрасочную мастерскую четыре работника, держа за мокрые, скользкие края, и дивная материя искрилась и была похожа на огромное, только что пойманное морское чудище. Она мысленно играла сама с собою в придуманную, захватывающую игру: стоило вдали появиться работникам с куском новорожденного шелка, девочка принималась шептать что есть силы: "Чудище в сети попалось - вот горе, чудище, чудище, ступай гулять в море". Злые, зеленые глаза девочки неотрывно следили за пальцами работников, умоляя, требуя, заклиная отпустить чудище на свободу - случалось, чужие пальцы слушались, разжимались - и край блестящей, точно драгоценная раковина, материи медленно опускался на горячий песок. Однажды за этим занятием ее окликнул невысокий толстый человек в расшитом шелком халате.

- Что ты там шепчешь, девочка? Тебя ведь, кажется, Гали зовут?

Гали пристально, без страха, посмотрела в смуглое, безусое лицо с оттопыренной по-доброму, по - верблюжьи, нижней губой. Она протянула загорелую, с рыжими крапинками, ладошку, потрогала эту большую губу (незнакомец не отстранился) и рассмеялась.

- Это так, пустяки... про чудище...- Заметив, как расширились от удивления глаза незнакомого человека, Гали смело пояснила:

- Я играю, что шелк - это морское чудище...

Он тоже засмеялся и подошел к девочке вплотную.

- Шелк... Разве это шелк, девочка? - Он внезапно сжал ладонь Гали огромной влажной рукой. - Идем со мной... я покажу тебе настоящий шелк... Хочешь?

Гали шла за ним, точно привязанная. Невдалеке, на самом краю рисового поля, стоял полуразвалившийся сарай - когда-то, наверное, в нем оставляли мертвых бабочек - весь пол был усыпан наполовину истлевшими крылышками.

- Где он, твой шелк? - нетерпеливо спросила Гали.

Верблюжий человек вытер пот со лба. Он тяжело дышал.

- Он тут... Повернись ко мне спиной и зажмурься...

Гали почувствовала, как большая ладонь, точно сильная рыба, скользнула по ее исцарапанным бедрам, коснулась живота. Она вцепилась в эту чужую, мокрую ладонь, но не смогла одолеть ее... а, спустя два дня, появилась перед изумленными деревенскими подростками в настоящем - подумать только!- шелковом платье. С тех пор все девчонки завидовали Гали: человек-верблюд щедро одаривал свою маленькую любовницу блестящими - точно золотые!!! - цепочками, узкими колечками, а однажды подарил стеклянные бусы - такие красивые, что у Гали захватило дух - она не вытерпела и принялась облизывать кусочки цветного стекла, будто это были ее любимые виноградные леденцы.

Так прошла зима, и другая, и третья... Рыжая девчонка заметно подросла, наскучила верблюжьему хозяину - и он пристроил ее к своему дальнему родственнику, держащему небольшое заведение тут же, в Цунхуа. Гали пошла туда охотно, ибо, кроме всего прочего, в заведении обучали танцам и каждый вечер играла быстрая красивая музыка - точно крылья жука, она щекотала слух и звала танцевать, танцевать, танцевать...

Как все повторяется в жизни! Тогда ее спас танец, теперь - юноша с обгрызенными ногтями, которому она каждую ночь отдает свое жаркое, ненасытное тело.

Ее ноги сделались легкими - почти такими же, какими они было, когда она танцевала в Цунхуа.

"Тебя, кажется, Гали зовут?" - спросил первый любовник, прежде чем коснуться влажной рукой ее детских ног. И Повелитель спросил то же самое - в их первую ночь, вот странное совпадение. Да полно, совпадение ли? Она подошла к зеркалу - нужно было оттенить глаза алычовой краской к приезду Шихуанди... Возраст - чепуха, когда это мужчины смотрели на возраст?

"Тебя, кажется, Гали зовут?" - спросила она себя. И прыснула в ладошку, точно смешливая девочка.

. . .

- Я тебя помню, гадальщик Янмин, - Шихуанди (он был все такой же - худой, скуластый, с мальчишескими вихрами в разные стороны) пристально, без улыбки, смотрел на смирно стоящего перед ним человека, покрытого крепким слоем дорожной пыли. - Ты присутствовал тогда на казни мошенников в Кантоне. Фу Хей - он ведь твой друг?

- Янмин склонил голову. Шихуанди продолжал:

- Довольно тебе сидеть в провинции - Кантон, в сущности, скверный городишко.

Человеку с твоими способностями - Шихуанди шумно высморкался в огромный платок - найдется применение в столице. Возглавишь в Сяньяне тайную военную коллегию...

Янмин не мог скрыть изумления. Он ждал чего угодно, но только не предложения возглавить военную коллегию. Поклонился учтиво.

- Осмелюсь заметить, мой Император, я не военный... даже не имею военного чина.

Шихуанди хрипло рассмеялся.

- А зачем тебе военный чин? Я же не предлагаю ехать на войну. Военная коллегия состоит из таких же магов, как и ты -ну, может, чуть помельче, еще, кажется, есть там два или три врача - это Сей Фу настоял - а военных нет вовсе. Каждый должен заниматься своим делом, вот я и создал эту коллегию, чтоб... Одним словом, необходимо решить кое-какие вопросы, связанные с армией.

Тревожные мысли бились в Янминовой голове, будто пойманные воробьи.

"Вопросы, связанные с армией - вот оно что! Так ведь и Фу Хей произносил слово "армия"...Так, так..." Шихуанди нетерпеливо коснулся его руки.

- Ну, не будем тянуть, поговорим о деле. Мне сказали, ты можешь оживлять мертвых...Это правда?

Янмин задумался - на мгновенье, не более. Он видел, что Шихуанди напряженно следит за его лицом. Что ж... Он почтительно склонил голову.

- Да, мой Император. Мне приходилось заниматься этим.

Шихуанди подался вперед, точно собака, почуявшая дичь.

- Ну и? Твои покойники действительно оживали? - Император смотрел колюче, настороженно. Янмин выдержал этот взгляд.

- Конечно, мой Император.

Шихуанди с досадой махнул смуглой рукой.

- То есть меня интересует не это... Оживить мертвого, насколько я понимаю, может любой полуграмотный маг... К примеру, валяется на дороге, или где там, еще теплый труп, через два часа после смерти его оживят, спустя полчаса - он опять труп...Мне говорили, что ты можешь сделать это через несколько лет после смерти...

Янмин почувствовал, как кровь приливает к шее. Не может быть! Откуда это стало известно, откуда? Спустя несколько лет после смерти... один-единственный раз - та девочка в Башне... но это было еще в детстве. Да и кто тогда знал об этом?

Император нетерпеливо дернул плечом. Янмин поспешил ответить:

- Это так, мой Император... Хотя, должен Вам заметить, за всю свою практику я совершал подобный обряд всего единожды...

Нет, этого говорить не стоило - Янмин тотчас понял. Шихуанди схватил его за руку, как ребенок, получивший долгожданный подарок.

- Да? Ну и что же? Кто это был? Воин? Знатный мандарин?

Страх вдруг куда-то улетучился. Янмин ответил неожиданно спокойно:

- Нет, мой Император. Это была девочка.

- Дочь знатных родителей? - продолжал допытываться Шихуанди.

- И еще раз нет, мой Император. Обычная маленькая шлюха... Мне тогда было шестнадцать лет, и я влюбился по самую макушку...

Янмин вдруг почувствовал омерзительный страх смерти. Что сейчас сделает с ним Император? Прикажет предать пыткам? Посадит в яму? Шихуанди, не шевелясь, смотрел на него, наморщив лоб, и зрачки его были расширены.

- Вот оно что... Что ж, сочувствую тебе, гадальщик Янмин... Любовь - тяжелое испытание, хуже любой войны. Она долго жила? Я имею в виду - после того, как ты ее оживил...

Янмин вздохнул, с нежданной ясностью представив полураскрытые губы девочки из Башни и себя - безутешно рыдающего подростка.

- Нет, мой Император.

Шихуанди разочарованно коснулся своих вихров.

- Так я и думал.

- Она могла бы прожить дольше, - продолжал Янмин, - но... это был несчастный случай... в - общем, ее отняли у меня.

- С мертвыми тоже происходят несчастные случаи? - живо осведомился Император.

Янмин утвердительно кивнул. Он видел, что Шихуанди смотрит на него с веселым изумлением.

Молчание затягивалось. Наконец, Император прервал его.

- Вот что, гадальщик Янмин... Буду говорить с тобой откровенно... В скором времени мне потребуется помощь - нужно умертвить несколько тысяч человек - но так, чтобы в любой момент опытный маг мог вернуть им жизнь. И тут уже никаких несчастных случаев - запомни это: ожившие ничем не должны отличаться от себя прежних.

Янмин развел руками.

- Но здесь я буду Вам плохой помощник - никогда не убивал людей.

Шихуанди с досадой поморщился.

- А тебя никто и не заставляет убивать. Я же сказал: каждый будет заниматься своим делом. Неужели ты думаешь, я поверю, что нескольким магам по силам решить ту великую задачу, которую я поставил перед собой и перед своим народом? Военных коллегий, которые вскоре начнут вплотную заниматься великим делом современности, будет не одна и не две, как ты понимаешь. Так что людей убьем мы сами - невелика задача...Главный вопрос - как лучше убить, чтоб они, когда оживут, сохранили мастерство, характер, выносливость, черты лица - наконец... Хотя и это - не главный вопрос... - Шихуанди хрустнул смуглыми пальцами.- Вот скажи мне, имеется ли способ быстро оживить такое количество людей?

Янмин пытался совладать с волнением, охватившим его. Он уже понял, что речь идет об армии... Но не обо всей же армии, значит, скорее всего... Неужели Император таким диким образом хочет избавиться от своей знаменитой "Железной стаи", наводящей страх на все соседние и дальние земли? Глупый мальчишка, безумец! Интересно, что его подтолкнуло к подобным мыслям? Обыкновенная жадность? Или страх быть свергнутым? Вслух Янмин сказал лишь:

- Вернуть жизнь - дело не быстрое, мой Император...

Шихуанди перебил его.

- Отчего же не быстрое? Посуди сам - в природе все уравновешено, не так ли? Если мы можем отнять жизнь за мгновенье - значит, наверняка имеется возможность и вернуть ее за мгновенье - или, скажем, за два...Главное, чтоб не больше - ты и сам понимаешь, что армию оживляют не для того, чтобы устраивать танцы...В случае внезапной войны или восстания враг не будет ожидать, пока над каждым моим "железностаевцем" прочтут дурацкие заклинания. Армия должна быть мгновенно приведена в боевую готовность...

А вот как это сделать - вопрос к тебе и твоим коллегам, для этого я и созвал вас всех в Сяньян.

Сеул решил, что настало время играть в открытую - раз не поможет это, не поможет и ничто другое. Последняя надежда - на несомненную жадность Шихуанди: раз он не жалеет свою армию, может, пожалеет свои деньги?

- Это очень дорогостоящее дело, мой Император. Хранение трупов в наших климатических условиях - дело почти невозможное, тут потребуется бальзамирование и строительство камер с возможностью поддерживать определенную температуру.-

Янмин сделал паузу и уронил как бы невзначай:

- Живых содержать дешевле.

Император, как видно, пропустил эту каверзу мимо ушей. Или сделал вид, что пропустил?

Он возразил запальчиво:

- А я разве отказываю вам в деньгах? Нужно бальзамирование - забальзамируем. Нужно построить эти ... твои камеры... - построим. Тебя и остальных, как только все закончится, награжу щедро.

Нет, как видно, отвертеться не удастся - смилуйтесь, Пять Гениев! Он наверняка не справится с заданием, и Император убьет его... Янмин отчего-то с поразительной ясностью вспомнил мертвую голову отца в хранилище на кантонской площади. Невыносимо, ужасно!

Янмин уклончиво пообещал:

- Я подумаю, что можно сделать, мой Император.

Шихуанди рассмеялся.

- А куда ты денешься? Конечно, подумаешь... Ступай, завтра познакомишься со своими подчиненными. Я бы вызвал их сегодня, да час поздний, наверняка все дрыхнут - приползут, как сонные черви. Прощай, да держи меня в курсе...- Он легко, небрежно коснулся затылка склонившегося перед ним Янмина

. . .

Дорога лучника Ван Вэя в императорское войско была долгой и выматывающей душу, как и все дороги в жизни. Боль была дорогой его жизни с самого рождения, и, если он считал себя достигшим чего-то, то этим "чем-то" было именно преодоление боли. Отец его распахивал земли к востоку от Сяньяна, и, должно быть, был доволен своей судьбой - во всяком случае, совершенно не стремился вернуться в родную деревню и взглянуть на новорожденного сына. Пока крохотный Ван Вэй дрыгал ножонками в большой кособокой корзине, грубо сплетенной из засохших миндальных веток, его прозрачная мать с морщинами вокруг молодых глаз убирала абрикосы в господском саду.

Изредка она подходила к корзине с ребенком, и тогда мальчик, которого бесконечно мучали то колики, то рано начавшие резаться зубки, принимался что есть силы сосать и жевать твердый рукав ее домотканого платья. Вкус суровой материнской одежды умел прогонять боль как ничто другое на свете - испытанные травяные отвары для младенцев имели жуткий вкус и еще больше раздражали маленькие десны. Научившись сперва садиться, а затем вставать на тонкие, кривые ножки, Ван Вэй пытался найти этот вкус где-то еще, чтобы наслаждаться им беспрерывно. Он уже в лохмотья изгрыз неровные края своей корзины, хватал и жевал грязную подстилку, один раз ему удалось даже выдрать клок шерсти у неосмотрительно заглянувшего в корзину дворового пса. Но все было тщетно. Должно быть, свойством прогонять боль обладала одна-единственная в мире вещь - грубая ткань, хранящая тепло и запах щуплого материнского тела.

Однажды крохотному мальчику удалось выбраться из корзины и отползти достаточно далеко: он быстро передвигался на четвереньках и то и дело облизывал исколотые затекшие ладошки, удивляясь этой новой длинной дороге, пронизанной болью. Затем боль утихла, сделалась слабее, а колючая трава под ладонями и коленками сменилась плотно утрамбованной глиной: сад кончился - за ним находился широкий хозяйственный двор. Ребенок, не чувствуя больше боли, засмеялся обрадованный и первый раз в жизни легко поднялся на ножки. Он сделал несколько неровных, робких шагов и ощутил ни с чем не сравнимую легкость свободы. Но все дороги в мире имеют коварное свойство заканчиваться болью - эту истину малыш усвоил несколько мгновений спустя, когда добрался до корыта с кипятком, оставленным прачкой. Он, не раздумывая, сунул исколотую травой руку сперва в красиво изгибающийся пар, затем - в источник этого пара - воду, и пошатнулся от новой, невиданной прежде боли. По всей вероятности, то, что малыш, покачнувшись, упал на спинку, а не в корыто с водой, спасло ему жизнь. Он не закричал, испугавшись, видимо, что криком сделает себе еще больнее.

Мать хватилась его не слишком скоро - она удобряла орхидеи в дальнем конце сада и слушала рассказ престарелого родственника хозяина о том, как тот ходил в поход с покойным императором и сколько шелков и золота было добыто тогда. Когда она, наконец, решила проведать сына, то увидела, что корзина пуста, а мальчик исчез. Все, кто был в саду, услышали ее слабый вскрик: бедная женщина решила, что ребенка утащил шакал, которых в ту осень развелось бесчисленное множество. Как бы то ни было, мальчика принялись искать и нашли почти бездыханным от боли: он не плакал и молча смотрел в небо. Он не заплакал и в тот страшный миг, когда ему обрабатывали обожженную руку настойкой травы гесса - обжигающей не хуже кипятка. Не плакал Ван Вэй и сделавшись старше, когда его били более крепкие сверстники, обозленные нищетой и отсутствием развлечений; один раз соседский парень - длиннорукий, уродливый, с выбитыми передними зубами - рассек ему лоб ударом металлического кнута - Ван Вэй тогда лег окровавленным лицом на землю и лежал так до тех пор, пока боль не отпустила его.

С десяти лет он, как и все деревенские мальчишки, уже вовсю поливал потом не слишком плодородную землю окрестных полей - почти все они принадлежали господину Ли Джуну, и лишь самая малая и худая часть кормила деревенских жителей. Так прошло несколько томительных лет, вылепивших из нескладного, покрытого царапинами и цыплячьим пухом мальчишки смуглого высокого подростка, с утра до ночи торчащего на чайных полях. С некоторых пор Ван Вэй стал замечать чужие взгляды, прикованные к его телу, - и удивлялся этому. Чего они все смотрят? Впрочем, задумываться было некогда - сборщик чая, обязанный собрать за день не меньше тринадцати корзин листьев, не мог позволить себе эту роскошь - думать над всякими пустяками. Ладони Ван Вэя были вечно в кровь исхлестаны прутьями. Отросшие темные волосы в красивом беспорядке лежали на загорелых плечах. Один глаз был, как и положено, темно-карий, другой - заметно косил и отливал зеленью, что, в сочетании с маленьким, почти девчоночьим, ртом делало подросшего мальчишку объектом пристального внимания не только женщин, но и мужчин. Как-то раз, в полдень, в самую жару, когда взрослые сборщики чая ушли к реке - смыть с себя рабочую пыль - к Ван Вэю подкрался "главный в поле" - Ахун Хуан - волосатый, желтозубый, по прозвищу "Гуань-лун" - дракон

. Все окрестные мальчишки втихомолку потешались над неровными, выступающими вперед зубами "главного" - думается, из-за них он и получил свое драконье прозвище. Он знал об этом, обижался, как маленький, и гордо называл себя "Восьмой ранг" - этот самый ранг недавно пожаловала Гуань-луну местная земельная коллегия. Желтозубый Ахун Хуан легко, точно чайный лист, приподнял паренька - оказывается, он был сильный! Опешивший поначалу Ван Вэй скоро пришел в себя и попытался разжать драконьи лапы на своих бедрах. Гуань-лун, дыша, как забегавшийся пес, что-то неразборчиво бормотал и пытался затащить Ван Вэя поглубже в заросли, но крепкий мальчик отбивался изо всех сил и хватался за ветки.

- Пустите меня... Куда вы меня тащите? Вы что, ненормальный, да?

- Эй ты, обезьяна! - чей-то негромкий, властный голос заставил Гуань-луна ослабить свою внезапную хватку. - Ну-ка отпусти мальчика!

- Ли Джун, - пробормотал задыхающийся Гуань, - вот черти принесли... - Ван Вэю почудился испуг в его голосе.

- Отпусти, я тебе сказал! - Ван Вэй, голый по пояс, испуганный и разозленный непонятной выходкой Гуань-луна, выскочил на тропинку в двух шагах от господина Ли Джуна. Тот оскалил в улыбке большие, немного волчьи зубы.

- Что, парень? С таких лет уже таскаешься по кустам с чужими дядьками? Ай-ай -ай, нехорошо! - последние слова Ли Джун проговорил женским назидательным тоном, и Ван Вэй понял, что он паясничает.

- Да не таскался я - мальчик брезгливо передернул плечами, точно пытаясь таким образом избавиться от следов чуждых прикосновений. - Я чай собирал, а этот... подкрался и схватил... чего я ему сделал-то?

Ли Джун засмеялся.

- Чего сделал, говоришь? Да ты еще дурачок, я вижу... Я в твои годы уже знал о жизни больше...- он взял Ван Вэя за подбородок и пристально посмотрел ему в глаза.

Ван Вэй попытался высвободиться: что они все пристали к нему?

- Я тоже знаю о жизни много...А сейчас я должен собирать конгу: у меня всего восемь корзин...

Ли Джун, не выпуская подбородка мальчика, шевелил бровями - должно быть, раздумывал. Наконец, сказал:

- Вот что, красавец! Это хорошо, что я тебя встретил... Конгу собирать тебе больше не придется. Утром я получил письмо из коллегии "Бин -бу" - есть такая в Сяньяне... - он вытер пот с темного лба. - Так вот, армии Августейшего Владыки требуются красивые мальчики, вроде тебя. Я не сторонник отправлять своих крестьян куда бы то ни было - особенно теперь, когда надо поторапливаться с уборкой чая... Но ничего не поделаешь - хотя бы одного придется отдать... - Ли Джун слегка осекся, увидев, как расширились глаза мальчика. Он ждал, что будущий воин начнет его упрашивать, но тот смотрел прямо перед собой и молчал. В тот же день его увезли в Сяньян и определили рядовым в подразделение лучников. Боль стала теперь ежедневной, ежечасной - во время учений песок впивался в глаза, точно взбесившийся кот, жесткие башмаки стирали ноги до крови, до сумасшествия. Но главное - побои.

" Воин, которого мало били, - плохой воин" - по несколько раз на дню повторял начальник воинской части Пэй Фудэ - плотный, широкоплечий, с ленивыми, добродушными глазами откормленного теленка. Зря он старался - Пэй Фудэ. Новобранцев и без того били все - не бить считалось плохим тоном. Ван Вэй и тут молчал: воин должен быть терпеливым. Спустя несколько месяцев после поступления на службу, он заболел болотной лихорадкой - и непременно умер бы, если б зима не пришла в тот год раньше обычного.

Одно было отрадно - никто в армии не смотрел на лицо и фигуру Ван Вэя так, будто облизывал леденец. Красавцев здесь было предостаточно.

. . .

С возрастом Янмин стал страшиться смерти. Он не признавался себе в этом - что толку? Бывали дни, когда ничто не радовало его - ни богатство, ни слава. Что ждет в загробном мире человека, чьей душой владеют демоны, страшно даже подумать. Неужто Лян Аин был прав? Вот у него, Янмина есть почет и деньги, его принимает Император, но нет ни семьи, ни друзей - в этом все сходится. Можно было не бояться, не думать. Но гадальщик на костях Янмин всю жизнь прикасался к миру мертвых - так мотылек прикасается к стеклу незажженного светильника. Он был опытен в этих делах - он возвращал жизнь умершим. И слишком хорошо знал, в чьих руках окажется после смерти.

Он с закрытыми глазами мог отличить тело, чей хозяин, умерев, очутился в руках демонов. У таких остаются нетронутыми глаза и зубы - пусть даже прошло десять лет со дня смерти - и крупные черные хлопья наполняют позвоночный столб. У них хрупкие, ломкие кости, частенько полые внутри. У их мертвых голов сводящий с ума, смеющийся оскал - Янмин никогда не подпускал к извлеченному из земли гробу родственников покойного, если подозревал, что в гробу может оказаться слуга демонов. Их близкие живут в крайней бедности, страдают от язв на коже и паралича, и нет в мире средства, которое могло бы хоть немного облегчить страдания этих бедолаг. Терпимый к людям и вещам, Янмин ненавидел лишь то, что могло каким-то образом укоротить его жизнь хотя бы на четверть мгновенья. Поэтому он ненавидел Шихуанди за его дурацкую затею с армией и сыпал молчаливыми проклятиями по адресу тех, на встречу с кем плелся сейчас в Императорский дворец - своих подчиненных из новой коллегии.

Он знал наверняка, что эти люди будут мешать ему обезопасить себя, будут подвергать сомнению его замыслы. Договориться тут вряд ли удастся - за ними станут шпионить, да и - как знать? - среди них наверняка есть фанатики - такие как Шихуанди любят доверять ответственное дело фанатикам. Янмин глядел перед собою невидящими глазами. "Неужели погибель?" Как объяснить этому немолодому юнцу, что есть вещи, в которых современная магия бессильна? Нельзя, невозможно в одночасье вернуть жизнь нескольким тысячам солдат - это раз. Магия оживляет мертвых, но не делает их живыми - это два... Никакая "незримая сила" не может заставить мертвеца жить долго. Выход один - тянуть время - месяцы, годы...

Надо убедить Шихуанди, что, пока жив он, Янмин, мертвая армия будет находиться в целости и сохранности... Пусть Император так же боится Янминовой смерти, как ее боится сам Янмин...И обязательно найти средство, способное погрузить человека в длительный сон, который можно спутать со смертью - это уже не для армии, это для себя...

. . .

Янмин увидел их на лестнице - они стояли возле дверей специально отведенной комнаты и, по-видимому, ожидали его. Янмин, убедившись, что его заметили, нарочно помедлил и прищурил глаза. Да, так и есть - вот они, шесть магов и два врача. Врачи, по-видимому, вон тот, высокий, с бородкой, по имени Лян Амань, кажется, и другой, помоложе, с вышитой желтой птицей на короткой, до середины бедер, тунике - это только чудаку от медицины придет в голову так вырядиться. Янмин отметил, что врачи, явно не сговариваясь между собой, стояли поодаль - должно быть, не понимали своей роли в предстоящем действе. Вот и отлично - пусть не понимают, главное - убедить их в недопустимости привлечения врачебных нелепостей к серьезному делу. Янмин присмотрелся к магам. Двое из них были довольно известными, один - совсем мальчик лет двадцати двух- двадцати трех, непонятно как оказавшийся в этой компании. Еще троих Янмин видел впервые - по всей вероятности, какие-то молодые таланты из провинции: для серьезных магов тридцать лет - пора ученичества.

Янмин узнал знаменитого Ю Луна из Цзянси - этот костлявый, наголо стриженый человек со стеклянным взглядом прославился тем, что умел выпытывать у мертвых, где они при жизни зарыли деньги. Про него ходило множество будоражащих воображение слухов - будто бы он применяет по отношению к мертвецам пытки и грозится осквернить могилу, если ему не скажут про тайник. Янмин вспомнил распространенный между магами анекдот про то, как Ю Лун заставил одну чопорную даму, разложившуюся до состояния скелета, открыть ему, где хранится сундучок с изумительными азиатскими изумрудами, полученными в приданое еще бабкой покойницы. Мертвая особа при жизни отличалась крайней строгостью нравов и еще более - скверным характером - по этим двум причинам она до конца жизни сохранила девство и гордилась этим невероятно. Ю Лун разговорил покойницу и пригрозил, если она откажется сообщить про спрятанные изумруды, подбросить в ее могилу труп мужчины. Перепуганная девственница тут же указала место тайника - и заветный сундучок перешел в полную собственность Ю Луна. В другой раз он заставил недавно умершего знатного мандарина отдать ему несколько золотых слитков, угрожая, в противном случае, подбросить на могилу труп лисицы - это, как известно, во все времена являлось доказательством, что похороненный в месте появления трупа при жизни был нечист на руку. Ю Лун смотрел теперь на Янмина, старательно делая вид, что не узнает его - черт бы с ним!

Зато другая знаменитость - Чжу Янь, по прозвищу "Похититель мальчиков", напротив, старался привлечь внимание Янмина, делая ему обеими руками какие-то знаки (по правде говоря, малопонятные). Зачем этого-то пригласили - неужели известное имя может что-то решать в таком важном, требующем глубоких, неподдельных знаний, деле? Если Чжу Янь когда-то и был мастером своего дела, то мастерство наверняка давно вылетело у него из головы - удовлетворение собственных низменных желаний обычно вышибает последние мозги, это уж бесспорно. Псих Чжу Янь сделался широко известен, благодаря своим противоестественным пристрастиям и жадности к деньгам - обычно он выкапывал только что похороненных мальчиков лет десяти-двенадцати, а затем отправлялся к безутешным родителям и спрашивал, что они готовы отдать, если он оживит их сына. Чжу Яню тут же насыпали полные карманы монет - все выкопанные мальчики были из обеспеченных семей - и он притаскивал труп, возвращал ему жизнь на несколько минут, а затем, когда ребенок оказывался в прежнем состоянии, обещал, что оживит его снова, но не сразу, а в недалеком будущем, и, разумеется, за деньги. Этот тип, скорее всего, не умел даже прилично гадать на костях, впрочем, наверняка не горел желанием заниматься такой ерундой - малооплачиваемой, по сравнению с его основным занятием.

Он торговал надеждой на лучшее, а это, как известно, всегда выгодный товар. Надо ли говорить, что карман "Похитителя мальчиков" не пустовал никогда: его зазывали в дома знати, ему льстили, им угощали. Несколько богатых семейств уже в течение более чем десяти лет каждый месяц высылали ему крупные суммы, тщетно надеясь вновь когда-нибудь увидть живым своего давно разложившегося сына. В среде же магов Чжу Янь никогда не пользовался уважением: что ни говори, а свои негласные правила существовали и здесь. Всем известно, что маги крайне неравнодушны к деньгам и нередко склонны прибегать к обману, чтоб опустошить кошелек какого-нибудь простака, однако столь циничное измывательство над родительским горем вызывало отвращение даже и у магов.

Янмин быстро поднялся по лестнице. При его приближении подчиненные опустились на колени и отвесили по три поклона - Янмин, как принято, ответил тремя полупоклонами. Ну что ж...

- Я Янмин из Кантона...- собственный голос показался слегка хрипловатым: должно быть, виновата жара, или, может быть, столичная пыль. - А почему вы не в кольчугах? - пошутил он, намекая на то, что все присутствующие - отныне члены военной коллегии и должны подчиняться общепринятым правилам, например, являться на встречу со старшим по званию непременно в кольчуге. Шутка вызвала смех, правда, сдержанный. Дверь отведенной для собрания комнаты оказалась не заперта.

- Ну, не будем терять время. Всем нам известно, зачем мы тут находимся. Да? - Янмин пытливо оглядел собравшихся. Все, кроме мальчика, старательно закивали в ответ. Что ж, пускай этому сосунку объяснят другие... Янмин продолжал:

- Пусть каждый выскажет свои соображения - это поможет нам, в том числе, узнать друг друга. Итак, кто хочет говорить?

Поднялся Чжу Янь - Янмин так и знал, что он вызовется первый.

- Многоуважаемый Янмин...- Чжу Янь хрипло откашлялся. - Я страшно рад...- Янмин нетерпеливо кивнул и нахмурился. - Я страшно рад, что я... что Вы... Одним словом, я считаю, что руководить всем должны Вы, а мы, так сказать, будем ...хе-хе-хе... будем Вашими подмастерьями.

Янмин поморщился: этого следовало ожидать. Он уже знал - никто из присутствующих не возьмет на себя смелость предложить что-то существенное.

- А и то правда... Говорите Вы... - неожиданно произнес мальчик и откинул со лба темные волосы - у него был мягкий, почти девичий голос.

- Ну хорошо... - Янмин кисло улыбнулся, точно перед прыжком в бездну...- Скажу я. Все присутствующие здесь личным приказом Императора назначены для работы в Военную коллегию по особым вопросам. Собственно, на сегодня вопрос один - это армия, знаменитая "Железная стая". - Янмин нарочно сделал паузу. Он хотел увидеть, как зашевелятся, всколыхнутся его слушатели - они, действительно, зашевелились, а мальчик опустил голову к левому плечу. - Перед нами стоит великая задача - сохранить армию в том же идеальном виде, в котором она находится сейчас - молодой, патриотичной, прекрасно обученной.

Чтобы в тот момент, когда это будет необходимо, у страны всегда имелись в запасе великолепные солдаты и офицеры... Мы разработаем систему, которая позволит выполнить этот гениальный план Императора... - он остановился, чтобы восстановить перехваченное волнением дыхание.

- С сегодняшнего дня наша медицина (Янмин перевел взгляд на врачей: они сидели рядом и настороженно смотрели перед собой) займется разработками новейшего метода, который позволит сохранять трупы в наших условиях.

- Трупы? - голос одного из незнакомых звучал, как показалось Янмину, испуганно.

- Трупы... - подтвердил Янмин. - А Вы хотели сохранять армию живой? Живое тело портится быстрее мертвого - запомните это хорошенько... Оно стареет, теряет свои рабочие качества, утрачивает силу...Ну, а когда понадобится (Янмин старался говорить убедительно, но в этом месте голос предательски вздрогнул - ужас!) когда понадобится, мы вновь оживим армию... я оживлю (только бы поверили, иначе - смерть!).

- А Вы собираетесь жить вечно? - перебил мальчик.

- В каком смысле? - сдержанно поинтересовался Янмин.

Юнец увидел, что все на него смотрят, и поднялся со своего стула.

- Я хотел сказать... Меня зовут Пан Дин, я уроженец Пакшумчи... А если армия понадобится стране, скажем, через сто лет? Никого из нас уже в живых к тому времени не будет... К тому же... я желаю спросить, а разве возможно вернуть человеку жизнь, когда смерть наступила несколько лет назад? И сколько такая жизнь может продлится?

Янмин усмехнулся:

- Садитесь, Пан Дин, и не вскакивайте больше: Вы не школьник... С такой логикой Вам следовало сделаться лекарем, а не мастером "дела молчания"...И не перебивайте меня. Вас интересует, каким образом я смогу вернуть жизнь мертвым солдатам, если это потребуется сделать не через два года, а, скажем, через пятьдесят лет... Действительно, на одного человека плохая надежда...Но я могу зарядить трупы "незримой силой" - и тогда оживить их сможет любой из вас, в любое время. - (Только бы эти умники ничего не заподозрили!)

Янмин старался говорить как можно беспечнее:

Нас шесть человек, господа, вместе с врачами - восемь. Тот, кто останется последним, вернет жизнь армии - вот и все... Если, конечно, это не потребуется сделать раньше...

(пятьдесят лет - чепуха: ни его, Янмина, ни Шихуанди через пятьдесят лет уже не будет в живых, а вот если армия понадобится на другой день, то тут уже не поможет ничто, даже "незримая сила").

- А что касается возраста трупа, то я собственноручно свожу вас на Кладбище Сеятелей: там большинству могил по двести, по триста лет... Вы, господа, выберете любую, затем мы извлечем труп - и я оживлю его Вам за десять минут... (Это их всех поразит надолго! Желторотики!)

- Неужели так быстро?- ахнул незнакомый маг.

- Да. Больше того - я наделю мертвеца нужным количеством "незримой силы". И уже каждый из Вас сможет оживить его в любой момент... - Янмин понимал: главное - не оставлять слушателям иного выхода, чем поверить в то, что он говорит. И они поверят - должны поверить... Может быть, только мальчик...- или это ему кажется... Остальные вроде бы хорошо понимают, в какую страшную историю они попали, и будут просто счастливы, если кто-нибудь возьмет на себя ответственность за все происходящее.

Янмин улыбнулся им - впервые.

- Может быть, есть вопросы ко мне? Если нет - на сегодня все: ужасно болит голова.

- Да, есть вопрос... - мальчик подался вперед, точно надеясь удержать Янмина. - Можно будет мне оживить... ну, того мертвого, которому Вы дадите силу?

Янмин нахмурился.

- А Вы когда-нибудь занимались подобными вещами?

На щеках юноши появился нежный абрикосовый румянец - девчонка, как есть, девчонка!!!

- Занимался... Первый раз я вернул жизнь мертвецу еще в пятилетнем возрасте...

- Вот как? - заинтересовался Янмин. - (это гений! Придется его убить, иначе он...)

Мальчик продолжал:

- Я оживил своего младшего брата, когда его уже собирались нести хоронить... Тогда, разумеется, я не знал ни одного заклинания - просто очень хотел, чтобы малыш ожил. И я стал просить, просто умолял его ожить... И он послушался - хотя до этого никогда не слушался меня. В тот день я впервые услышал про "незримую силу" - от зашедшего к нам жреца - даоса - мой брат ко времени его прихода уже снова умер.

- Долго он жил? - задумчиво спросил Янмин.

- Не помню точно... Кажется, около часа, или меньше того. Когда он умер во второй раз, я уже не смог вернуть его к жизни, как ни старался. Потом, когда я учился у одного мага в Кантоне, мне уже не удавалось возвращать жизнь - учитель говорил, что моей "незримой силы" маловато... А я думаю, дело в другом...

Янмин мученически потрогал виски.

- В чем же?

- Я не могу это объяснить по - научному...

Чжу Янь толкнул паренька в бок:

- Ну, объясни не по - научному, только поскорее - ты же видишь, у господина Янмина болит голова...

Янмин жестом остановил его:

- Перестаньте, Чжу Янь... А вы говорите... - это уже мальчишке.

Пан Дин благодарно посмотрел на Янмина и продолжал:

- Я часто замечал, что наиболее успешными магами становятся люди с нечистой совестью... Про таких говорят, что они дружат с чертями...

Маги засмеялись. Янмин почувствовал дрожь в коленках (Почему, почему его так трясет? Успокоиться немедленно!) Надо что-то сказать, иначе заподозрят неладное...Но если он начнет говорить - голос уж точно дрогнет, и они догадаются, могут догадаться... Страх смерти, точно огромный паук, вновь проник в кровь Янмина и теперь отравлял ее своим ядом.

Он быстро поднялся, давая всем понять, что разговор окончен.

. . .

У самого выхода его догнал зычный, бархатистый, как у молодого жреца, голос Лян Аманя.

- Янмин, подождите...

Янмин недовольно оглянулся - и это движение отдалось горячей волной боли в затылке. С юношеской поспешностью высокий плотный врач перешагивал через ступени.

- Янмин... - он, слегка запыхавшись, смотрел с виноватой улыбкой. - Мне надо поговорить с Вами.

Как не вовремя! Янмин повернулся и медленно направился к переулку Кошки. Лекарь шел рядом, пытаясь заглянуть ему в лицо.

- Вы извините меня, - проговорил Янмин, останавливаясь. - Ужасно болит голова. Если Вы не против, пойдемте со мной - я живу здесь недалеко, в переулке Кошки. Там я лягу, и мы обсудим все, что Вас волнует. - Он надеялся, что Лян Амань от такого предложения откажется и оставит его в покое, но тот, наоборот, обрадовался.

- Конечно, конечно... Как хорошо, что я оказался рядом с Вами - сейчас что-нибудь придумаем... В этом Сяньяне ужасная жара - кругом камни, да и вода грязная. А Вы сняли дом? Или уже имели в столице жилье?

Янмин, морщась, коснулся висков побелевшими пальцами.

- Я снял половину дома с отдельным входом - думаю, этого хватит. Я же не собираюсь устраивать вечеринки...- он помолчал и добавил:

- Думаю, все равно нам скоро всем придется перебраться за город. - Император говорил о возведении секретного селения...

- Вы так спокойно рассказываете об этом... - заметил Лян Амань, - а что, если я не умею хранить секреты?

Янмин хмуро взглянул на него:

- Умеете... К тому же, у меня есть подозрение, что вся эта затея с армией - не секрет уже для многих...

-Почему Вы так думаете? - живо откликнулся Лян Амань.

Янмин ничего не ответил. Войдя в прохладу комнаты, он тут же бросился на кровать - как будто рядом никого не было. Минуту спустя, на затылок легла прохладная рука - и тут же запах имбиря ударил в ноздри. Лян Амань озабоченно заговорил:

- Ну-ка лягте на спину... Нет, так, чтобы голова была ниже туловища... эту подушку сюда, вот так... а теперь не двигайтесь...

Янмин нехотя повиновался врачу, хотя двигаться, по правде говоря, не хотелось. Твердые, длинные пальцы касались его шеи и подбородка, точно нащупывали под кожей неведомые струны; Янмину же хотелось только одного - чтоб это все поскорее закончилось, и Лян Амань рассказал свои дурацкие соображения, а потом ушел бы восвояси и не мешал ему больше. Но вскоре он с удивлением почувствовал, как тошнота отступает - надушенные пальцы врача как будто вытягивали из него слабость и боль. Подумать только - оказывается, эти трепачи от медицины могут работать не только языком! Янмин посмотрел на Лян Аманя и отодвинулся, давая понять, что не желает больше терпеть чужих рук на своей шее.

- Ну что у Вас там произошло, Лян Амань? Давайте выкладывайте по порядку! Ничего, если я буду слушать лежа?

Лян Амань закивал:

-Конечно, Янмин... Я не задержу Вас надолго. Я хотел Вам сказать одну-единственную вещь... - он помолчал, точно пытаясь собраться духом:

- Я не верю в то, что Вы говорили!

Что ж, этого следовало ожидать! Было бы странно, если б он изрек что-нибудь другое.

- Во что именно? - Янмин положил руку под голову и прикрыл глаза.

- В то, что убитую армию можно будет оживить спустя любое время. По-моему, это глупость. Нельзя забывать, чем мы рискуем. Я не хочу быть убийцей...

Последнюю фразу Лян Амань выкрикнул прерывисто, как женщина, которая отказывает в близости надоевшему любовнику. Янмин почувствовал злость.

- Что ж, браво, Лян Амань... Я Вас даже научу, как избежать участи стать убийцей. Ступайте к Шихуанди и повторите то, что Вы сейчас сказали. А я попрошу Императора отдать мне Ваш изуродованный труп - буду отрабатывать на нем приемы бальзамирования. Хотите?

Он нарочно не смотрел на Лян Аманя. Тот часто задышал:

- Вы меня не запугаете...

Ну и ну! Прямо театр! Но злость Янмина почему-то прошла от этой глупой фразы. Он сказал небрежно:

- Больно мне надо Вас пугать! Возьмите себя в руки, Лян Амань, что с Вами? Неужели Вы никогда не видели, как мастера "дела молчания" оживляют мертвых?

- Видел...И, признаться, не могу дать этому объяснение... Но то были свежие трупы - как правило, еще не до конца остывшие... Я полагаю, маги каким-то образом стимулировали работу сердца... Но работы этой все равно хватало от силы на несколько минут - затем люди умирали снова...

Янмин неожиданно рассмеялся.

- Вам не очень везло с магами. Мне приходилось возвращать жизнь умершим несколько лет назад, по-моему, я уже говорил об этом сегодня.

Вас-то никто не просит оживлять - чего Вы так беспокоитесь?

- Однажды меня тоже просили вернуть жизнь, - с неожиданной веселостью сказал Лян Амань, - вот я Вам расскажу...

Прибегает ко мне как-то даосская монашка и с порога кричит: " Лекарь, наша сестра при смерти, верните ей жизнь..." - Лян Амань лукаво улыбнулся. - Делать нечего, отправился в монастырь - это у нас, в Цзюлуне - а больная, как выяснилось, скончалась несколько часов назад: она, мне сказали, незадолго до этого поранила ногу - и у нее начались судороги. По всей вероятности - "столбовая смерть" - я давно хотел рассмотреть, как эта болезнь изменяет мышечные волокна, но, к несчастью, не попадалось ни одного трупа - а тут вдруг такой случай. Ну, я осмотрел покойную, а потом напросился ночевать в монастыре, да и ночью вскрыл тело - у них, видите ли, такой обычай: когда в монастыре покойник, его относят на задний двор, а сами из своих келий носа не высовывают до тех пор, пока мертвец не будет предан земле. Конечно, заброшенный двор и карманный нож - не слишком удачные условия для вскрытия, но что поделаешь? Ну, вскрыл я ее - а лоно, представляте, доверху забито свернувшейся спермой.

- Ну и что? - равнодушно поинтересовался Янмин. - Может быть, дамочка при жизни отличалась... м-м-м... любвеобильностью?

Лян Амань весело щелкнул красивыми пальцами.

- В том-то и дело, что не при жизни... Во-первых, сперма была свежая, гораздо более свежая, чем само тело - это раз. А, во-вторых, я исследовал края "пелены девства" и пришел к поразительному выводу: дефлорирована она была уже после смерти... А в монастыре одни дамы - так, по крайней мере, положено считать.

- И что же? - Янмин приподнял голову. - Вы попытались оживить ее силами медицины?- И добавил невинным голосом:

- А я, признаться, полагал, что современная медицина не имеет никакого отношения к жизни...

Лян Амань резко поднялся с кресла и нервным широким шагом заходил по комнате. От размашистых движений его больших рук в комнате сделалось теснее. Наконец, он остановился и пристально посмотрел в глаза Янмину.

- Имеет, еще как имеет... Вы, драгоценный Янмин, путаете жизнь и оживление, а ведь это непростительная ошибка. Мы, медики, да будет Вам известно, никого не оживляем, а стремимся сохранить жизнь любыми доступными нам способами...

- И много у вас этих способов? - Янмин вновь откинулся на камышовую подушку: ему надоело дразнить этого не слишком умного красавца.

- Представьте себе, немало... А вот с трупами врач работает только для того, чтобы уточнить причину смерти - не более... Вы, чтобы уточнить ту же самую причину, разрываете могилы, тревожите - рискуя заразиться - покой мертвецов, прибегаете к массовому гипнозу... Вы, маги, живете за счет мертвых, а мы за счет живых - в этом вся разница.

- Нет... - задумчиво, точно обращаясь к самому себе, проговорил Янмин. - Не в этом. Мы, если хотите знать, тоже живем за счет живых - чего взять с трупа? А живые платят - и платят щедро, потому что хотят узнать что-то о своем умершем родственнике и еще потому, что верят в тесную взаимосвязь собственной судьбы с судьбой покойного... А эти знания им может гарантировать только магия - не медицина... Давайте выйдем на улицу, остановим сто человек и спросим, к кому они пойдут, если потребуются хоть какие-то знания о загробной судьбе умершего или же - о своей предрасположенности к тем или иным несчастьям, болезням и так далее... Да все сто посмотрят на нас, как на ненормальных, и ответят - " к мастеру "дела молчания" - куда же еще? Думаете, хоть один человек отправится к медику? В этом вся разница...

Лян Амань беспомощно развел руками.

- Что ж... Возможно, все так, как Вы говорите... Но ведь, Вы и сами понимаете, милый Янмин, что причина этому одна - неверие в науку. Вот объясните мне, пожалуйста... - Лян Амань погладил щегольскую бородку... - каким образом по костям можно рассказать человеку о том, что его ждет? Медицина, разумеется, не всесильна, но Ваш покорный слуга может, едва посмотрев человеку в лицо, предположить приблизительное время и причину его грядущей смерти, а, кроме того, принять меры для того, чтоб это время отсрочить....

Янмин с трудом повернул голову (она болела уже гораздо меньше) и посмотрел в крупное энергичное лицо собеседника:

- А вот в этом, кстати, методы сходятся... Я допускаю, что хороший врач может уметь читать по костям не хуже плохого мага: кости говорят о многом. О том, что близкие по крови люди имеют похожую костную систему, я тоже знаю не понаслышке - собственно, на этом строится все гадание на костях мертвых.

- Янмин... - Лян Амань неожиданно, как мальчик, тронул его за руку. - Янмин, что Вы намерены делать с "Железной стаей"? Ее взаправду собираются умертвить?

Янмин мягко, но решительно убрал руку, стараясь не смотреть в глаза собеседнику.

- Да. Придется умертвить, ничего не поделаешь.- И, помолчав, добавил:

- Это не наше решение - не Ваше и не мое - и не наша армия. Один человек (он все- таки не решился прямо указать на Шихуанди)...да, один, так сказать, посвященный в эту историю человек в разговоре со мной назвал грядущую перемену в армии "важнейшим делом эпохи". Мастера же "дела молчания" всегда жили вне любой эпохи, как, собственно говоря, и врачи - просто одни защищают интересы мертвых, а другие - интересы живых. Какое нам, в сущности, дело?

- Но ведь так ужасно, Янмин ... - голос Лян Аманя предательски дрогнул. - Тысячи живых людей - молодых, здоровых, красивых... вот именно, и красивых тоже. Вы знаете, чтоб попасть в "Железную стаю", воин должен обладать целым набором внешних качеств, точно он поступает на службу в императорский дворец на должность "мальчика для господ". Страна останется без армии... - последний довод врач проговорил срывающимся голосом и отвернулся. Янмин поморщился.

- Прекратите, Лян Амань... Не будьте бабой! Мы с вами здесь не просто так, верно ведь? Придумаем, что сделать, как оживить армию... Хотя Вам, я понимаю, тяжелее, чем другим: Вы ведь считаете магов шарлатанами, а, следовательно, не верите в исключительные возможности современной магии.

- Я этого не говорил...- голос Лян Аманя вновь сделался твердым. - Просто мне, как и всякому человеку науки, свойственно подвергать сомнению любые ненаучные методы. Возможно когда-нибудь...- Лян Амань прищурил свои выразительные, почти женские, глаза, - медицина научится возвращать жизнь мертвым. Вы когда-нибудь видели сердечную мышцу пятидесятилетнего человека?

Янмин посмотрел на него так, точно увидел впервые, и ничего не отвечал.

- Человеческому телу свойственно изнашиваться, - продолжал Лян Амань, - поэтому рискую предположить, что для возвращения жизни умершему потребуется, по меньшей мере, искусственное сердце... да, искусственное сердце... плюс умение вживлять его взамен настоящего. Ну и, разумеется, это случится не раньше, чем медицина полностью подчинит себе жизнь человеческого мозга, научится регулировать мозговые процессы - пока что для нас это абсолютно недосягаемая область.

Янмин покачал головой - не объяснять же этому умнику про незримую силу! Он сказал только:

- Вы говорите глупости, Лян Амань. При чем здесь сердечная мышца пятидесятилетнего человека? У нас с Вами иная задача - разработать способ быстрого возвращения к жизни нескольких тысяч молодых мужчин, предварительно умерщвленных одинаковым способом. Это не убийство, дорогой Лян Амань, нечего хлюпать носом. Это, напротив, способ сохранить им молодость: мертвые, как известно, не стареют и не болеют. Эти воины, когда оживут, будут выглядеть моложе собственных сыновей...или даже внуков.

- А если не оживут? - жестко спросил Лян Амань. - Или оживут, скажут несколько слов, как Ваши трупы на магическом сеансе - и тут же снова умрут?

Янмин легонько стукнул костяшками пальцев по спинке кровати.

- Надо, чтоб не умерли... Над этим мы и собираемся работать, не так ли?

Лян Амань стоял спокойно и напоминал собой одинокий куст "волчьей ягоды" посреди маньчжурской степи.

- Да. Совершенно верно.

- Вот и прекрасно. Я попрошу Вас в течение ближайших десяти дней собрать материалы по бальзамированию. Затем надо будет, обработав уже имеющиеся сведения, провести необходимые опыты... применительно к нашим условиям. Поверьте, сохранение трупов волнует меня сейчас гораздо больше, чем способ вернуть им жизнь.

- Завидую Вам - вздохнул Лян Амань и повернулся лицом к двери. Крепкий имбирный запах его тела еще долго жил в комнате.

. . .

На кладбище Сеятелей отправились следующим утром. Впереди шли люди, за ними тащилась телега с заступами и инструментом. Замыкал процессию хмурый Янмин. Пан Дин сдержал шаг и поравнялся с ним. Весело поинтересовался:

- Господин Янмин, а нам ничего не будет... ну я имею в виду, если мы вскроем могилу?

Янмин усмехнулся в ответ: Шихуанди, пожалуй, разрешит, не моргнув глазом, перекопать все кладбища в столице, стоит ему, Янмину, лишь заикнуться о том, что это нужно для дела.

У ворот кладбища все остановились и оглянулись. Янмин молча раздвинул подчиненных и, не оглядываясь, вошел в ворота. Остальные, негромко переговариваясь, тронулись следом.

Пан Дин бежал впереди и подпрыгивал, как козлик. Он остановился возле камня со стертой надписью.

- Господин Янмин, вот, по-моему, древняя могила... в ней ребенок, скорее всего - мальчик...Давайте оживим ребенка!

Янмин осмотрел камень - верх его был отколот, края покрыты мхом.

- Что ж, Пан Дин... в вашем возрасте захоронение тридцатилетней давности - уже древняя могила... Но мы, кажется, договорились искать что-то более старое...

- Ты, парень, ошибся на самую малость... - хихикнул за спиной Чжу Янь. - Лет на сто...

- А вот насчет ребенка Вы почти не ошиблись, милейший Пан Дин... - обернулся к юноше Янмин. - В могиле девочка, четырех или пяти лет, - умерла во время эпидемии гнойничковой болезни.

Пан Дин восхищенно посмотрел на начальника.

- Здорово!

- Все это, конечно, заманчиво звучит... - раздался рядом сдержанный голос Лян Аманя. - Но ведь, уважаемый Янмин, мы не можем проверить истинность Ваших слов...

Янмин почувствовал раздражение. Он резко остановился.

- Почему же не можем? Еще как можем! Раскопаем могилу и проверим! - он исподолобья, зло посмотрел на врача. - Берите заступ, Лян Амань!

Лян Амань поднял испуганные глаза на Янмина и не шевелился. Все тотчас обступили их, образовав неровный полукруг.

- Что Вы на меня уставились, Лян Амань? Берите заступ, я сказал, и раскапывайте могилу! Мне уже надоели Ваши идиотские подковырки!

- Но...я и не думал Вас обижать, Янмин... - Лян Амань часто заморгал. - Просто высказал...если так можно выразиться... сомнение...

- Вот и прекрасно! Я даю Вам уникальный шанс избавиться от своих сомнений опытным путем... Я не склонен менять своих решений и не сделаю ни шага с этого места, пока вы не разроете девчонку и не убедитесь в моей правоте...После этого станете умнее - земля за три десятка лет стала ох какой твердой, а труп, между прочим, находится далековато от поверхности - в этом тоже Вы сейчас убедитесь...

- Заодно обретете пышные мускулы, как у атлета... - сострил "Похититель мальчиков" и сам первый ухмыльнулся своей шутке.

Янмин круто обернулся к шутнику.

- А Вас, Чжу Янь, я попрошу убраться восвояси и не мешать нам...

- А то еще выкрадете труп и потащитесь с ним, по своему обыкновению, к родителям ребенка... - вставил доселе молчавший Ю Лун.

- Но, в отличие от некоторых, не стану выпытывать у мертвячки, где ее родители держат деньги... - огрызнулся Чжу Янь и медленно побрел прочь, не разбирая дороги. Все молча проводили его взглядами и вновь посмотрели на вконец растерянного Лян Аманя. Неожиданно снова заговорил Ю Лун:

- Да ладно, не кипятитесь, Янмин... Мы ведь так или иначе явились сюда на "поднятие покрывала", верно? Какая, в сущности, разница, сколько лет захоронению - сто или тридцать? Пусть Лян Амань разроет девочку, а Вы, Янмин, оживите ее... если это возможно... - последние слова, видимо, вырвались у мага сами собой, и он с некоторым беспокойством посмотрел на Янмина - должно быть, ожидал новой вспышки гнева.

Но Янмин уже справился с собой. Он спокойно посмотрел на понурого Лян Аманя.

- Ну хорошо, пусть так и будет... Пан Дин... а еще Вы - он указал на второго врача - и Вы... - указал на одного из магов, помоложе. - Возьмите с телеги заступы - надо будет помочь Лян Аманю, а то один он провозится до послезавтра.

Многие облегченно вздохнули. Пан Дин и Лян Амань бросились к телеге первыми. Вернувшийся с заступом Пан Дин, улыбаясь во весь рот, спросил начальника:

- А маг обязательно должен рыть землю сам?

- Непременно! - отрезал Янмин. - Занимаетесь магией, а не знаете простых вещей! Маг все должен делать сам - даже если для этого потребуется работать круглые сутки. Если могилу разрывают, чтобы просто погадать, - при разрытии можно воспользоваться помощью кого-то из близких родственников покойного, но в нашем случае - это недопустимо - запомните, Пан Дин. Смерть не любит лентяев... Как-то раз я был приглашен в один знатный дом, в пригороде Кантона... - Янмин, не спеша, взял с телеги заступ и постучал им по могильному камню. - Между прочим, под камнем земля здорово размыта, убрать его будет легко. Так вот... пригласили меня гадать - у них там, при доме, огромный сад, а нем - несколько родственных захоронений. Хозяину дома не терпелось узнать, отчего обе его невестки никак не забеременеют - тут, как Вы понимаете, следовало смотреть на кости старшей женщины рода. Ну, могилу мы вскрыли легко...нет, Лян Амань, начинайте раскапывать не с северной стороны, а с востока - так принято...ну, о чем я говорил? Ах, да... земля была мягкая, жирная - не то что здесь, а вот гроб оказался заколочен огромными железными гвоздями с четырех сторон.

Пан Дин на мгновенье прекратил копать и с любопытством уставился на Янмина.

- И как же Вы справились?

- Копайте, Пан Дин, не отвлекайтесь... "Как справились"... Справился, конечно, хотя провозился двое суток.

- Двое суток? - ахнул второй врач.

- Да. Гвозди плотно вошли в гробовую древесину - и намертво приросли к ней - пришлось вытаскивать их по кусочку крохотными щипцами. Главное - гроб я не повредил... - последние слова Янмин произнес гордо, почти с торжеством.

- Раз такое дело - не грех было и повредить гроб - пробурчал второй врач, с трудом вытаскивая лопату из земли.

Янмин посмотрел на него с недоумением и превосходством, как на умалишенного.

- Не говорите глупости... Такое только врачу может прийти в голову - повредить гроб. Да для репутации любого гадальщика на костях поврежденный гроб - это смерть, он тут же растеряет всех заказчиков и станет всеобщим посмешищем, ясно Вам?

Работы оказалось меньше, чем вначале предполагал Янмин: этот участок кладбища, как видно, подтоплялся снизу земляными водами - в могиле образовались пустоты, и раскопать ее оказалось на удивление легко. Куда сложнее было извлечь гроб на поверхность - сперва попробовали, как обычно, зацепить его за два конца "спрутом", но доски здорово погнили и проломились внутрь, затем попытались загнать под низ металлические штыри - однако и тут ничего не вышло: глубина могилы была далека от привычной и приспособления не доставали до дна. Пришлось делать расширение - конечно, потеряли лишнее время - зато Пан Дин тотчас спрыгнул туда и без особых усилий обвязал гроб просмоленными веревками, после чего поднять его наверх стало уже делом нескольких минут. Янмин тут же вытащил осколок мертвого камня и очертил круг. Маги, ни о чем не спрашивая, поспешно толкая друг друга, вывалились за края круга. Янмин осмотрел гроб. Странное дело - он не был заколочен: может быть, здесь уже побывал какой-нибудь гадальщик- самоучка?

Тут раздался взволнованный голос Пан Дина:

- Господин Янмин... а то, что мы, когда доставали гроб, "спрутом" проломили края - это не считается умышленным повреждением?

Янмин ничего не ответил мальчишке. Он без труда поднял гнилую крышку - и тут же отпрянул: маленький череп застыл в том самом оскале, который ни с чем не спутаешь - "оскале демонов". Да, так и есть, вот и глаза плещутся в глазницах - абсолютно живые, только слегка мутные, и зубы не истлели за столько лет. Все ясно - позвоночный столб можно и не вскрывать: он наверняка доверху забит черными хлопьями - ужас, дрянь! Признаки налицо, но каким образом маленькая девочка (теперь Янмин ясно видел, что это девочка) после смерти очутилась в руках ... этих самых? Впрочем, чему удивляться? Кладбище ведь не охраняется толком, и никогда не охранялось, а, значит, каждый может копаться сколько влезет и использовать мертвых в своих целях - часто не самых светлых. Недаром он сразу почуял неладное, когда увидел, что гроб не заколочен. На секунду слабенькое сомнение шевельнулось в Янмине: а что, если мертвая девочка не захочет возвращаться к жизни? Вот будет позор! Но он тут же прогнал от себя мрачные мысли - конечно, захочет, куда она денется? Против "незримой силы" не забунтуешь! Он чувствовал, как зрители напряженно смотрят ему в затылок и с трудом сдерживают желание отвернуться, отойти. Запаха, что ли, испугались? Ну и подчиненных набрал ему Шихуанди - нечего сказать! Янмин, не глядя ни на кого, произнес только:

- Ну что, спорщики, убедились? Девочка, четырех- пяти лет, вот на чудом сохранившемся лоскуте кожи следы гнойников... Костяк крепенький... - Янмин постучал по кости запястья - следовательно, болезнь не родилась внутри тела, а пришла извне - вспомните, что я говорил о возможной эпидемии... Вопросы есть, Лян Амань?

Лян Амань переступил с ноги на ногу и вздрагивающим голосом изрек:

- Первый раз в жизни вижу, чтоб за столько лет сохранились глаза... Вы это можете как-нибудь объяснить, Янмин? Я - нет...

Черт бы его побрал, этого Лян Аманя! Ну, конечно, Янмин может объяснить: он же не какой-нибудь придурочный медик, однако... Нет, он не будет, он чувствует себя не в силах говорить об этом! Янмин пожал плечами:

- А что здесь удивительного? Возможно, девочку пытались забальзамировать - как раз тридцать лет назад, кажется, была такая мода. Порой даже получались очень недурные результаты - вон как здесь, с глазами. Учитесь, Лян Амань!

Янмин отвернулся и принялся, не спеша, читать первый из заговоров. Он смотрел себе под ноги, хотя было положено неотрывно следить за оживляемым трупом - позволял себе эту вольность. Если каждый раз выполнять все, что положено... В это время за его спиной раздался нестройный вздох изумления и ужаса, кто-то, должно быть, Пан Дин, задушенно вскрикнул. Янмин поднял глаза и неожиданно встретился взглядом с ожившей девочкой. Она весело смотрела на своего оживителя и шевелила лопатками, должно быть, пытаясь улечься поудобнее. Янмин осторожно просунул руки девочке под мышки и приподнял ее. Маленький скелетик, что есть силы, завертел головой - должно быть, вокруг было слишком много нового и интересного, чтобы без конца смотреть на мага, вернувшего ему жизнь. Янмин же краем глаза наблюдал за подчиненными: о, Пять Гениев, как одинаково изменились их лица! Испуг, недоверие, тщетные попытки стряхнуть с себя наваждение - и это были далеко не все чувства, исказившие их физиономии. Самое интересное, что лица врачей практически не отличались от лиц магов - разве что были еще бледнее. Только Пан Дин смотрел не на вертящий головой скелетик, а на Янмина - смотрел влюбленно, с восторгом. Один из молодых магов схватился за голову, точно хотел раздавить ее большими ладонями, и без конца повторял:

- Как... как так? Без заговоров...

Янмин понаслаждался еще минуту - хватит, довольно! Стараясь говорить своим обычным голосом, произнес:

- Ну что, Лян Амань? Опыт удался?

Лян Амань перевел взгляд с девочки на Янмина - нет, оказывается, несмотря на бледность, упрямый лекаришка не был напуган! Он сказал спокойно:

- Я видел все это много раз, я уже говорил Вам... В заговорах я не разбираюсь - врать не буду... Но, если бедная малышка, чей покой Вы потревожили, сейчас умрет - опыт никак нельзя назвать удавшимся...

Но ожившая девочка и не думала умирать. Наоборот, увидев, что на секунду о ней забыли, она тут же попыталась удрать прочь - выбралась из своего ящика и вприпрыжку побежала, петляя между камнями.

- Куда ты, дорогая? - закричал Янмин, видя, как быстроногая девочка храбро карабкается на поваленный памятник. Откуда-то сбоку послышался стон: Лян Амань без чувств опустился возле соседнего камня. Пан Дин припустил за беглянкой, но не тут-то было: скелетик подпускал его близко, а сам уворачивался в последний момент. Янмин помертвел от внезапного ужаса. Если Пан Дин прикоснется к "добыче демонов" - ничем хорошим для него это не закончится: в лучшем случае он сделается при жизни как Янмин, и после смерти как эта девочка, а в худшем...

- Оставьте, Пан Дин... - кажется, Янмин никогда в жизни еще не кричал так громко. - Не трогайте девчонку, Вы не знаете...

Маги смотрели на орущего начальника, как на идиота, - ну и черт с ними! Пан Дин, тем временем, схватил девочку за костяное плечико - на нем еще оставались лоскутья кожи - серой, точно огородная зола. Янмин тяжело дышал, словно это не Пан Дин, а он только что был занят погоней за резвым ребенком.

Пан Дин со смехом нес девочку - она брыкалась и пыталась укусить его за ухо. Янмин медленно побрел ему навстречу, вырвал у него девочку и произнес устало:

- Дурак ты, Пан Дин... кто тебя просил прикасаться к трупу?

Пан Дин, разумеется, не понял его.

- Да ладно Вам, Янмин... я просто хотел помочь поймать ее. Шустрая девчонка, и очень упрямая - у меня сестра такая же... Я уже, право, начал забывать, что... ну, что Вы достали ее из могилы. Прямо жалко зарывать назад... А, может быть... - начал он, просительно глядя на Янмина, но тот перебил его:

- Молчите, не говорите ерунды.

- Я одного не могу понять, - проговорил запыхавшийся Пан Дин. - Как она выбралась из круга?

- Вы много чего не можете понять... - пробурчал Янмин. Скелетик, видя, что его несут назад, к раскопанной могиле, начал отчаянно вырываться и стучать крепкими, желтоватыми зубками. Янмин швырнул девочку на горячую, твердую землю и придавил коленом ее шею.

Затем обернулся к магам и потребовал:

- Гвоздь дайте... и гробовую гирьку. Кто-то быстрой тенью метнулся к телеге, принес гирьку и гвоздь.

Янмин повернул маленький череп набок и, что было силы, всадил гвоздь в то место, где когда-то было ухо. Кость затрещала, но выдержала. Девочка не шевелилась больше. За спиной раздался плачущий голос Пан Дина:

- Янмин... не надо... пусть живет...

Янмин схватил гробовую гирьку и несколько раз ударил по шляпке гвоздя. От удара череп раскололся на две неровные части, черные хлопья полезли из позвоночного столба. Маги в ужасе отступили. Янмин, не подпуская никого, подобрал осколки черепа и швырнул их в сырой гроб. Спустя мгновенье, туда же в беспорядке были сложены и остальные кости. Янмин дрожащими руками спихнул гроб в могилу. Маги, не сговариваясь, взялись за лопаты. Очнувшийся несколько минут спустя Лян Амань в недоумении смотрел на свежезасыпанный холмик. Едва все было закончено, Янмин, ни с кем не попрощавшись, хмуро засунул руки в карманы и пошел прочь. Его догнал Пан Дин.

- Янмин... ну подождите же...

Янмин нехотя остановился.

- Янмин... а эта черная пыль из позвоночника означает...

Янмин нахмурился и перебил его:

- У Вас были очень плохие учителя, мой мальчик... Нормальные учителя непременно объяснили бы Вам, что "печать демонов" - это не только хлопья из позвоночного столба, имеются и другие признаки. Я же не зря орал Вам, чтобы не прикасались к трупу...

Пан Дин остановился, пораженный страшной догадкой. Янмин молча, искоса взглянул на него, повернулся и быстро пошел к выходу. Прямо возле ворот кладбища путь ему преградила странная процессия. Толпа человек из тридцати-сорока - все мужчины, преимущественно молодые, все, без исключения, плотного телосложения. Странно пахнут - не то кровью, не то мертвечиной. Янмин недовольно хмыкнул: что еще за парад дикарей топает по кладбищенской улице? Не похороны - это он определил сразу. Может быть, откуда-то из дальней провинции прибыли новобранцы? Но этот запах крови... очень странно.

- Что это? - эхом, не глядя - точно самого себя - спросил Янмин поравнявшегося с ним Ю Луна. И тут же его передернуло: какая глупость! Ну откуда этому провинциальному жмоту знать, что за люди идут толпой по столичной улице.

Было слышно, как Ю Лун высморкался - шумно, неспешно. Так же неспешно ответил:

- Не "что", а "кто". Мясники. Их сейчас собирают со всех мест, даже самых отдаленных, и гонят в столицу, неужели не слышали?

Янмин неопределенно пожал плечами. Ю Лун, слегка шаркая, шел рядом.

- Не всех, конечно. Берут лишь тех, кто проработал мясником не менее трех лет - остальных не трогают. Поговаривают, несчастные мясники чего только не придумывают, чтоб показаться новичками в своем почетном ремесле, но у Шихуанди хорошие ищейки: чуть что - голову с плеч. Их по этой улице каждый день гонят, так что мы с Вами видим очередную партию, притом небольшую.

Янмин на мгновенье почувствовал себя дураком, наивным балбесом: пока он занимается всякой показухой - заставляет бегать мертвых детишек, дурачит тупые головы подчиненных - другие уже прямо и грубо готовятся к предстоящему событию, уверенные в его неотвратимости. Вон даже Ю Лун знает больше его! Зачем тогда вообще создали эту идиотскую коллегию мастеров "дела молчания"? "Военная коллегия магов" - одно название чего стоит: глупей не придумаешь! Этих военных коллегий, занимающихся непосредственно предстоящим действом, по слухам, уже семь или восемь - зачем нужна еще одна? И все секретно, все втайне друг от друга - такое впечатление, что Шихуанди хочет всю страну впрячь в свою дурацкую затею. Получается, от Янмина тут ничего не зависит: раз собирают мясников - значит, уверены, что армию придется умертвить... Интересно, как это Шихуанди собирается убивать своих солдат при помощи мясников - бойню откроет что ли? И на что будут похожи тела, если по ним погуляет мясницкий топорик?

Ю Лун молча, искоса, поглядывал на Янмина, очевидно, ожидая дальнейших расспросов. Но Янмин сухо сказал:

- Мне некогда. Извините.

И быстро пошел вперед.

. . .

- Мне некогда. Извините. - других слов Кир и не ожидал услышать. Неожиданно вмешался подбежавший Томас - какой он все-таки чудный мальчишка! Смешно наморщил курносый щенячий нос и тоненько, по-бабьи, заголосил:

- Ах, Симона, ты бросаешь друзей в беде... Мы с Киром уйдем в степь, и, когда на нас нападет глиняное привидение, кто заступится?

Симона комично закатила глаза.

- О-о-о, Том... эти твои вечные шуточки. Ты считаешь, я обладаю такой огромной силой, чтобы спасти вас с Киром от привидения?

Томас мгновенно перестал кривляться и посмотрел на Симону просто и весело, точно на дивно мерцающий лед катка во время зимних каникул.

- Ну, разумеется, обладаешь, Симона... Ты можешь спасти нас даже от тысячи привидений...- хитрый паренек сделал паузу и пояснил:... потому что все привидения боятся совершенства.

Симона засмеялась и укоризненно покачала головой, при этом стараясь не встретиться глазами с Киром - так ему показалось.

- Противный маленький льстец. Знает, что я его люблю и балую - вот и пользуется. Ну ладно, пойдемте в вашу степь, только ненадолго - а то Вибе меня хватится.

Когда проходили мимо "поля статуй", все трое повернули головы и посмотрели на воинов из терракоты. Смотрели по-разному: Томас - весело, точно на близких друзей из военной школы после летней разлуки, Кир - откровенно любуясь, Симона ...но никто не видел, как смотрела Симона. Лишь когда вышли в степь, оставив глиняных солдат далеко позади, она сказала:

- Знаете, мне иногда кажется, что они вовсе не так неподвижны... Может быть, они живут какой-то собственной, непонятной нам жизнью?

Томас хмыкнул:

- Ну да, скажи это своему Вибе...

Кир заметил сдержанно:

- Мне кажется, профессор настроен уже не так материалистично, как раньше. Он ведь сам тогда велел съездить к китайскому магу...

Будущий офицер (уж чем-чем, а романтизмом юности он явно не отличался) аж присвистнул от негодования:

- Да, а ты знаешь, зачем он это сделал? Ну, во-первых, потому что, несмотря на все наши старания, кое-какие слухи после истории с Начальником все же поползли, даже, говорят, в какой-то местной многотиражке про здешние чудеса тиснули... Здесь, Кир, не Советский Союз, а Китай: здесь, если не пригласишь мага в такой ситуации - тебе на вполне официальном уровне могут запретить дальнейшие раскопки. Ну а во-вторых, Вибе же у нас писатель... ну и хотел, видно, написать романчик про китайских магов, которые вмешались в работу над уникальной терракотовой армией... А что? Неожиданный такой кульбит - Нобелевку, может, и не дадут, а на очередной бестстеллер явно тянет.

- Том... - Кир указал на Симону и сделал запрещающий знак.

Но Симона, казалось, вовсе не слышала их слов - она шла чуть впереди - легкая, почти невесомая - и постукивала себя по бедру только что сорванной веточкой полыни.

Кир смотрел, как лунный свет неровно падает на ее отросшие за месяц волосы и чувствовал горячую, ни с чем не сравнимую боль под сердцем... Он носил эту боль - грустно и вместе с тем бережно - так женщина носит в себе нежеланного ребенка. Ему не хотелось ни о чем говорить - хотелось просто идти и смотреть на нее. Но говорить было надо. Неохотно, чтоб только поддержать разговор, Кир спросил:

- А как ты думаешь, почему маг не поехал сюда?

Томас фыркнул: этот вопрос и ему, и отцу задавали уже миллион раз. Он подобрал камешек и швырнул его в суслика, стоявшего столбиком неподалеку.

- Потому что у Вибе свой интерес, а у мага - свой, неужели непонятно? Тащиться в такую даль, чтобы сражаться с какими-то глиняными мертвецами - по-моему, это дикость. На его месте я бы тоже не поехал.

- С какими мертвецами? - машинально спросил Кир, думая о своем.

- С какими... Он же сразу начал болтать, что наши глиняные статуи - не статуи вовсе, а мертвецы, ну а что он еще-то мог сказать? Прямо детектив какой-то - раскапывали статуи, а они превратились в покойников, и принялись пугать местных жителей и охотиться на дворняг...

Симона, не оборачиваясь, громко сказала:

- Что ж... очень возможно.

- Что? - Кир вздрогнул и посмотрел на нее.

Томас с азартом принялся высмеивать эту мысль.

- Ну, конечно, возможно, Симона, а чего тут невозможного-то? Ты просто поддерживаешь мужа...

Киру вдруг сделалось жутко. Он вспомнил, как расширились от непонятного ужаса глаза Симоны, когда в прошлый раз они - вот так же втроем - заблудились в степи, и, возвращаясь в лагерь по какой-то заброшенной дороге, наткнулись на того путника в военной форме... Пугаться вроде было совершенно нечего: обыкновенный солдатик - из вольноопределяющихся, должно быть - возвращался домой в деревню. Правда, форма на нем была какая-то странная, но в темноте никто ее и не разглядел толком, да и зачем разглядывать? Проходя мимо, он так пристально поглядел на Симону, что Киру сделалось не по себе - не из ревности вовсе, нет, он же прекрасно понимал, какое впечатление может произвести на мужчину лицо фрау Вибе, особенно на такого вот неискушенного воробья в военной форме... Просто глаза юного вояки были какие-то... неживые что ли и светились в темноте, как у зверя... Кира тогда тоже кольнуло... нет, не страх, а, скорее, беспокойство, а вот Симона пришла в ужас: она сжала руку Кира так сильно, что следы ее ноготков ладонь хранила ровно неделю и один день... И еще был случай - про него Кир знал уже лишь с Симониных слов: она тогда собирала дикую клубнику под откосом, совсем рядом с лагерем, подняла голову и увидела какого-то солдата. Симона, обычно такая спокойная, прибежала тогда в лагерь сама не своя и плакала, как девочка, навзрыд: "Такой страшный солдат! Один раз в Кельне, рядом с театром, труп вынесло полуразложившийся - и тот не такой страшный!"

Однако, больше ничего объяснить Симона не могла: солдат, по ее словам, ничего плохого ей не сделал - даже напротив, протянул горсть багровой ("как кровь из вены") клубники и учтиво предложил свой платок, чтобы вытереть испачканный ягодами рот... Кир всех этих объяснений тогда не слышал - он бросился за пригорок, где только что был этот проклятый бродяга, так напугавший бедную Симону... Деться ему с того места было совершенно некуда: с одной стороны река, еще с двух - болота, а чтобы попасть в деревню или к дороге, надо все равно сначала пройти через лагерь... Но ведь вот чертовщина - солдат исчез бесследно. Кир вернулся в лагерь спустя несколько часов - умирающий от усталости и боли в ногах, в мокрой насквозь одежде (решил все-таки переплыть реку) и узнал, что на поиски загадочного солдата отправилась уже добрая половина археологов. Было так: профессор Вибе, настроенный в этот день как нельзя более благодушно (поскольку утром извлекли из земли еще одного арбалетчика - и воинов сделалось ровно пять сотен), чтобы утешить жену, а заодно развлечь подчиненных, распорядился, во чтобы то ни стало, догнать "страшного" солдата, приволочь его в лагерь и хорошенько напоить шнапсом - в доказательство того, что наука одержала окончательную победу над всякого рода мистикой. Усталые археологи, по повелению Вибе, сперва сами угостились шнапсом (уж отдыхать - так отдыхать!), а после - перевернули вверх дном всю степь, искали почти до самого утра, но бродяга как в воду канул.

Про эту историю как-то на удивление быстро забыли в лагере - чуть ли не на другой день уже безбоязненно ходили на то место, где Симону напугал солдат, собирать клубнику. Но Кир помнил - помнил и боялся отчего-то. Не за себя, конечно, - за фрау Вибе. Он стал плохо спать по ночам- сперва бесцельно ворочался, потом выходил из палатки, садился, поеживаясь, на перевернутую плиту, курил... Все это помогало мало, и тогда Кир придумал новый способ - каждый вечер, перед тем как заснуть, он терпеливо дожидался, пока лагерь затихнет, и обходил его вокруг, вглядываясь в степь, в колышущиеся, темные травы, внимательно осматривая каждую палатку, каждый предмет.

Потом он возвращался к себе и быстро засыпал, успокоенный - посторонних нигде не было, и Симоне ничто не угрожало - по крайней мере, до следующего дня. Много раз Кир ругал себя, обзывал идиотом, помешавшимся из-за любви к чужой жене, твердо обещал себе, что уедет с раскопок при первой же возможности. Возможность быстро появлялась, но он не уезжал - не уезжал - и все тут... Конечно, не потому, что надеялся на ответную симпатию со стороны фрау Вибе - все-таки не до такой степени он, Кир, утратил связь с реальностью. Просто... стоило представить себе, что вечером того дня, когда он покинет лагерь, никто уже не будет обходить его, вглядываясь в мокрые темные кусты, освещая фонариком все дороги и тропинки, Киру почему-то делалось по-настоящему страшно. Он и сам не знал, почему - знал только, что не уедет никуда ... по крайней мере, пока Симона тут, в лагере. И вот оттого, должно быть, когда фрау Вибе сказала, что готова поверить глупым словам Томаса про "глиняных покойников", Кир почувствовал необъяснимый страх: что с ней происходит, в самом деле? Томас треплется - можно отвести его в сторонку и сказать, чтоб не пугал женщину, но поможет ли это?

Чего боится она, чего боится он сам? Неужели их обоих так напугали эти два эпизода с непонятно откуда забредшими людьми в военной форме? Так что в них ужасного - по крайней мере, во втором случае, он, Кир, сам вел себя как сумасшедший: бросился вдогонку за незнакомым солдатом, не причинившим никому никакого вреда. Тот, понятное дело, ушел - он же не ожидал, что его будут вылавливать по всей степи пьяные археологи... История с Начальником? Да...странная история. Но на раскопках случаются вещи и куда более странные - Кир много раз бывал тому свидетелем. Дело в том, что древние клады очень часто охраняют темные силы - это знает любой, кто когда-нибудь участвовал в раскопках. В этом смысле Кир тоже был мистиком - он верил в то, что сокровища былых времен, а уж человеческие кости и подавно, имеют своих невидимых сторожей. Иначе клады и богатые могилы не дожили бы до наших дней: умников поживиться за чужой счет во все времена хватало...

Но Симона, Симона - ее надо было успокоить, развеселить. И вот теперь, стараясь выглядеть как можно более небрежным и легкомысленным - возможно, даже слегка развязным, Кир спросил:

- Что Вы имеете в виду, фрау Вибе? За то, что деревенские обормоты спрятали на время нашего пса, а нам подкинули взамен мертвую собаку, я собираюсь переодеться в белого осла и как-нибудь заявиться ночью к кладбищенской ограде - пусть думают, что близок конец света. По-моему, бедные глиняные воины здесь уж точно не при чем - напрасно Вы о них плохо думаете...

Томас, услышав про осла, расхохотался - даже согнулся пополам. Симона взяла Кира за указательный палец, просто и серьезно заглянула ему в лицо. Сказала - так, будто говорила о своей далекой первой премьере - безразлично и задумчиво:

- Ты знаешь, Кир... Я все время думаю... мне кажется, что... тогда, ночью, на дороге и потом, когда я... помнишь... собирала клубнику... что это был один и тот же человек.

Томас резко перестал смеяться: он увидел лицо Кира.

. . .

Вибе тотчас, не раздумывая, пришел в бешенство - вплыл в него, как вплывают в чересчур быструю, непредсказуемую реку. Хайнен и Кир стояли перед ним - смущенные и обескураженные: не так-то приятно врываться в палатку к человеку в половине четвертого утра и настойчиво просить - почти заставлять его немедленно выйти на улицу для срочного разговора. Вибе вышел к ним, лишь накинув поверх пижамы теплую куртку - оказывается, он спал в пижаме! Возможно, в другое время этот невероятный факт удивил бы и рассмешил их надолго - только не теперь, не сегодня...

От всего случившегося голова шла кругом - поэтому сейчас уже ничего не удивляло.

Да, так оно и было, как сейчас рассказывал Петер, изредка перебиваемый Киром.... Ближе к ночи, он, Кир, как обычно, обошел с фонариком лагерь, и, не заметив ничего подозрительного, успокоенный, отправился спать. Проснулся уже глухой ночью - должно быть, от духоты, наощупь отыскал часы, включил подсветку - было что-то около двух часов. Никакие предчувствия не терзали сонного Кира - он просто решил покурить на воздухе... натянул джинсы, вышел из палатки. Светила луна - такая же яркая, как обычно в этих местах - все было спокойно... да нет, не слышал он ничьих шагов... говорит же - было тихо. Ну а Кир все равно решил еще раз обойти лагерь, заодно - прогуляться, подышать воздухом... - да нет, не воздухом Симониной палатки, а просто...ну, подышать. Миновал "поле статуй", вышел в степь... нет, Начальник не лаял - он куда-то еще с утра запропастился...возвращаясь в лагерь, встретил Петера, тоже вышедшего покурить... да, тоже не спалось, а что здесь особенного?...может, и не только им двоим, а еще кому-то - откуда они знают... Присели на камень, разговорились... Да, он, Петер, считает Кира интересным собеседником - почему бы им не поболтать в свободное от работы время?

Потом они поднялись, неспешно пошли по той дороге, что выводит к реке... нет, купаться они не собирались - просто шли и разговаривали. О чем?... ну, это, в конце концов, не имеет прямого отношения к делу... и вот, возле палатки Симоны, они увидели того солдата... да нет, именно солдата, а не просто бродягу: он был в военной форме, и не просто в военной форме, а... да не дежурил Кир специально около Симониной палатки... разве не ясно - он шел мимо вместе с Хайненом. Ну так вот - солдат был в форме, как две капли воды, похожей на одежду глиняных солдат... да, точно видели... оба... нет, они не сошли с ума... и ничего не пили накануне, кроме кофе... да, рассмотрели хорошо. Что делал? Ничего он не делал - просто стоял... да никак особо не выглядел: молодой - может, двадцать с небольшим - темноволосый, словом - обычный китаеза, может, только ростом чуть повыше среднего...

Все, что говорилось сейчас, было чистой правдой - увидев этого парня в военной форме, больше похожей на карнавальный костюм, они оба в первое мгновенье обомлели так, что утратили дар речи - и Кир, и его начальник. Солдат в допотопной одежде стоял в нескольких шагах от них, стоял в-пол-оборота и неотрывно смотрел на палатку. Луна ярко светила на его обветренное, загорелое лицо. Петер обрел самообладание раньше. Толкнул в бок Кира: "Ну чего ты, очнись! Какой-нибудь местный сумасшедший... или просто молодой обормот: решил попугать доверчивых археологов..." Тем не менее, оба они ничем не выдавали пока своего присутствия - не из-за страха, нет, просто было не до конца ясно, как поступить.

И, лишь когда странный парень сделал шаг к палатке, Кир окликнул его дрожащим от возмущения и непонятного страха голосом: " Эй, Вы кто? Что Вам здесь надо?" Неизвестный воин, или кто он там, ничего не ответил - даже не взглянул в их сторону... И тут только Кир понял, почему к его возмущению и гневу примешивается этот страх: солдат... Симона ведь тоже говорила о каком-то солдате... и тогда, на заброшенной дороге, они встретили солдата... жаль только: Кир в тот раз не рассмотрел его хорошенько. Но страх - чепуха, когда возле палатки Симоны ошивается сумасшедший, - и Кир бросился вперед. Петер удержал его: "Постой, дай-ка я сам, я все-таки начальник..." И, сделав несколько быстрых шагов вперед, схватил этого ряженого за плечо:

" Ну, вот что, герой... Приходить по ночам на территорию археологического лагеря и подглядывать за женщинами - не самое благородное в мире занятие. Я Петер Хайнен, начальник группы... Для начала скажи, с кем мы имеем честь... а не то получишь в лоб. Мы с приятелем, хоть и не одеваемся солдатами, но вывеску тебе вполне в состоянии разукрасить очень даже по-военному, ясно? Будешь как рождественский пирог, может, даже красивее... ой...что это... как? В первую секунду Кир ничего не понял...Он ясно видел: вот стоит Петер, еще не успевший даже опустить руку, которой держал любвеобильного юнца за плечо... но где же сам солдат? Его не было - ни рядом с Петером... ни возле палатки... нигде... Но Киром овладела ярость - он уже просто не мог себя остановить. "Заскочил в палатку, собака!" - что было силы, заорал Кир, и, не обращая больше внимания на Петера, который, кажется, пытался его остановить, бросился в темноту палатки.

Испуганный голос Симоны встретил его на пороге, но Кир (на секунду обрадовавшийся голосу: значит, жива, цела...), заметался из стороны в сторону, обшаривал руками все, что попадалось, и выкрикивал такие ругательства, смысл которых фрау Вибе, к счастью, не могла понять по причине незнания русского языка. Неизвестно сколько он еще метался бы и выкрикивал ругательства, если б душную темноту палатки не прорезал луч фонаря. Хайнен! Раньше, чем Кир успел что-нибудь сказать, Петер схватил его за обе руки:

- Слушай, ты очумел, что ли? Гляди, женщину перепугал до смерти... Я ведь орал тебе, что в палатку он не заскакивал, я же видел: у самого входа стоял... Простите нас великодушно, фрау Вибе...

Последнюю фразу он произнес менее резким голосом, обернувшись к Симоне, которая глядела на них из угла палатки испуганными глазами.

- Я бы остановил Вашего спасителя сразу, фрау Вибе, - бегло стал объяснять Петер, не выпуская рук Кира, - но мне нужно было сперва обежать вокруг палатки...

- За-зачем? - тихо спросила Симона - было непонятно, что она имеет в виду.

- Зачем? - Хайнен выпустил левую руку своего пленника. - Возьми ты фонарь, Кир... перестань трястись. - Да, видите ли, какое дело...

В это мгновенье Кир сильно двинул его фонарем в бок. Хайнен, кажется, понял...

- Да видите ли... - снова начал он. - Нам показалось, что Начальник сбесился и забежал к Вам в палатку. В деревне, я недавно слышал, несколько случаев бешенства за последний месяц, а этот шелудивый дурак туда каждый день шляется: то ли подружку себе завел, то ли еще что...

Симона встала во весь рост - маленькая, легкая, в расстегнутой наполовину мальчишеской рубашечке. Она медленно, даже как будто устало проговорила:

- Только не лгите мне, мальчики... Здесь опять был он...

- Кто "он"? - одновременно, почти хором, спросили "мальчики".

- Он... этот солдат. Я знаю - убежденно сказала Симона, слегка повысив голос: может быть, думала, что ее станут разубеждать? - Когда он где-то рядом со мной, всегда начинает сильно пахнуть земля... несильно, даже приятно... Тут же она испуганно подняла тонкие брови: - А где Томас, он жив?

Петер неторопливо повернулся к выходу:

- Жив, дрыхнет... Пойдем, Кир. Спокойной ночи, Симона!

Выйдя из палатки, они тотчас, не сговариваясь, закурили.

Петер искоса, внимательно, посмотрел на Кира:

- Ну-у, дела... Слушай, а что ты думаешь обо всей этой истории?

Кир отрывисто потряс головой - он все еще находился в каком-то оцепенении. Едва выговорил:

- Пес его знает... Пойдемте к Вибе!

Петер растоптал окурок, сплюнул:

- Пошли!

И вот они вынуждены были потревожить профессора среди ночи - они были уверены, что в исключительных случаях это не выглядит нахальством, разве не так? - Хайнен не очень-то пасовал перед Вибе - это было видно: Вибе бесился, а Хайнен, наоборот, казался таким же спокойным и серьезным, как всегда. Впрочем, язвительные словечки Вибе отпускал вовсе не по адресу Хайнена - совсем нет, они предназначались Киру. Но Кир, обычно такой ершистый, тут почти не реагировал на них: еще не пришел в себя после пережитого. Кир оттаял лишь в тот момент, когда услышал самые страшные, самые ранящие слова:

" - Уезжайте с раскопок, если Вас здесь постоянно мучают привидения!" И тогда Кир ответил профессору. Стараясь выглядеть безмятежным, Кир изрек фразу, которую еще минуту назад ни за что не посмел бы выговорить в присутствии Вибе.

- Никуда я не уеду, понятно? Я обязан спасти Симону!

- От кого? - похоже, Вибе едва сдерживал себя.

Кир не знал, что отвечать, но отвечать что-то было надо: Вибе смотрел на него. Сейчас профессор наверняка обзовет его идиотом - ну и пусть. Набрав в легкие побольше воздуху, Кир выдохнул:

- От того человека, про которого мы с Петером только что Вам рассказывали.

Вибе топнул ногой.

- Вы с Петером только что мне рассказывали глупость - уж простите за резкое слово. Если быть до конца откровенным, от Вас, Хайнен, я никак не ожидал, что Вы будете таскаться с нашим русским гением ночью по лагерю и влипать в разные истории.

Кир умоляюще посмотрел на Петера, но тот лишь невозмутимо пожал плечами.

- Мы просто вышли прогуляться, а потом, когда увидели рядом с палатками постороннего, решили выяснить, кто он и что делает здесь в ночное время, на порядочном расстоянии от населенных пунктов. Что в наших действиях было неверного - скажите, профессор? Я, между прочим, много раз говорил, что лагерь должен охраняться - хотя бы ночью. Неужели мы поступили бы правильнее, если б, увидев этого солдата, просто скрылись в своих палатках? В конце концов - рядом находятся культурные ценности, которые тоже, заметьте, никем не охраняются - а если б этот тип решил украсть пару статуй? Или перебить их все втихомолку - где гарантия, что это не сумасшедший, не пьяница, просто не хулиган?

Вибе досадливо поморщился - он, как видно, уже взял себя в руки.

- Я ведь не об этом сейчас говорю... Действовали вы абсолютно правильно - четко, продуманно. Непонятно только, откуда берутся такие странные выводы: " оживший воин"... "исчезает бесследно"... "выслеживает Симону"... Какой-то авантюрист из местных - или их там несколько, что, кстати, более очевидно - шастает рядом с лагерем, а Вы уже готовы впадать в истерику и предполагать невесть что. Да знаете Вы, что если я об этих Ваших домыслах сообщу первому же психиатру - он тотчас упрячет обоих в сумасшедший дом?

Терпеть больше не было сил - Кир выступил вперед:

- Не нас обоих, а нас троих... - начал, было, он, но Петер отодвинул его и заговорил сам - спокойно, уравновешенно, как будто речь шла о самых, что ни на есть, обычных вещах:

- Нужно выставить охрану, профессор - это раз - чем скорее, тем лучше. Лагерь желательно обнести забором - это два. Перед отбоем необходимо внимательно осматривать местность - это три. Ну и, в - четвертых, - зачем Киру уезжать из лагеря? Пусть занимается своими исследованиями - по - моему, чрезвычайно любопытными... Неожиданно он обернулся к Киру и сказал, обращаясь теперь к нему:

- Забыл Вам сказать, вчера мы получили результаты из лаборатории... так вот: Ваше предположение, которое всем нам казалось абсурдом, полностью подтвердилось - фрагменты глины действительно содержат кровь - причем, скорее всего, человеческую - точно пока не установлено. Там, в ответе из лаборатории, несколько десятков разных "за" и "против" - я их, честно говоря, не просматривал, да и зачем? Все равно ничего в этом не смыслю, а Вы, я думаю, сами прекрасно разберетесь...

Кир почувствовал, как сердце разлетается на большие, неровные, глиняные осколки - он ничего не чувствовал сейчас, кроме оглушительного счастья. На мгновенье - не более - он даже перестал страшиться за Симону. Это его победа! Теперь он снова будет работать - и уж никто не запретит ему. Какой же прекрасный человек Петер Хайнен, какой умница и, главное, смельчак отменный! Он бы даже, наверное, поцеловал Петера, если бы рядом не было Вибе, глядящего на них своими рыбьими глазами! А так - просто тепло пожал ему руку и ответил звонким, прерывающимся от счастья голосом:

- Конечно, разберусь...

И тут произошло что-то неотвратимое - как будто заговорил не сам профессор Вибе, а стены, потолок, степные камни заговорили его голосом:

- Разбираться будете у себя в Союзе - Вас отзывают. Сегодня утром я получил бумагу из консульства...

Кир сдержал вскрик ужаса и отчаяния. Это было невыносимо, с этим нельзя было смириться, как не может человек смириться со слепотой или смертью. Он закрыл глаза: больше не на что было смотреть. Острые неровные крошки терракоты медленно ползли по венам, застревали в сосудах, разрывали капилляры... У них, в отличие от Кира, имелась своя цель, заставляющая шевелиться - они рвались назад, к сердцу - к его сердцу. У Кира этой цели не было - и он не шевелился больше. " Вот Вибе так смешно машет рукой, а Петер, кажется, что-то говорит - утешать, что ли пытается?... надо будет сегодня же написать этому... Чжану Чжиманю, умолять его приехать...и снова - Петер, степь, марево на горизонте..."

Он стоял, привалившись спиной к чужой палатке, и чувствовал, как горячий ветер степи, смешанный с мелким, неровным песком, забирается за воротник ковбойки и назойливо щекочет шею.

. . .

Месяц промчался быстро и бестолково - занимались, в - основном, всякой чушью. Маги бездельничали и чуть ли не каждый день предлагали новые способы быстрого возвращения к жизни нескольких тысяч лучников, арбалетчиков и колесничих - способы были один глупей другого. Все это явно делалось для отвода глаз. После представления, устроенного Янмином на кладбище Сеятелей, все как-то быстро успокоились - поверили в безграничные возможности начальника Коллегии, а заодно - и в возможности магии, которой занимались едва ли не всю сознательную жизнь. Случай в тот же день сделался известен Шихуанди - кто-то один - по-видимому, тот малоприметный, сероволосый тип, представленный как маг, был на деле доносчиком. Шихуанди вызвал Янмина через час после возвращения домой, и, усадив его в свою жесткую военную колесницу, тут же помчался на кладбище Сеятелей, придирчиво осмотрел свежезасыпанную могилу. Затем он подошел к Янмину, стоящему в стороне, и крепко обнял его: "Молодец! Ты - моя надежда..." Янмин поклонился - от сердца немного отлегло. Что ж... пока Император так считает, Янминова жизнь вне опасности, главное - не разочаровать его. На следующий день Янмин, воодушевленный похвалой, с новыми силами принялся за работу - сейчас надо было как-то продвинуться с бальзамированием: за несколько дней врачи разработали приемлемый, на первый взгляд, метод. Впрочем, и с бальзамированием поначалу все шло как нельзя более скверно, поскольку все открытия египтян в этой области абсолютно не подходили для влажного климата Поднебесной: трупы начинали гнить, еще находясь в соляном растворе. Так была испорчена и зарыта в землю уйма материала - десять или одиннадцать трупов. И если б Лян Амань, умница, не предложил в виде опыта не вымачивать труп, а с помощью специального (им самим изобретенного) крошечного насоса выкачать из мертвых вен немного крови, а затем, сделав надрезы на коже, добавить в оставшуюся кровь гелевый раствор, дело, возможно, не продвинулось бы ни на шаг.

Опыт с соляным гелем, как ни странно, удался - обработанный таким образом труп юноши лет двадцати - был установлен в положении стоя (на этом также настоял Лян Амань) в углу мастерской. Прошло уже двадцать дней, а от мертвого тела даже не было запаха, не появились пока и трупные пятна. Врачи торжествовали, хотя и понимали, что радость, в любом случае, преждевременна: трупу предстояло вернуть жизнь, и тут все (и врачи, и маги) с надеждой смотрели на Янмина. Но Янмин как будто не замечал этих ожидающих взглядов. Янмин и Пан Дин обыкновенно возились с ядами - у мальчишки неожиданно оказались прекрасные аналитические способности и совершенно незаурядный нюх - он мог, едва приблизив к растению свой вздернутый нос, определить не только наличие нужного количества сока, но и примерную густоту будущей вытяжки. Наконец, Янмин остановился на вытяжке из кактусов пейота: пускай она вызывала галлюцинации, мистические переживания, заторможенность движений и мыслей, однако, для поставленной цели подходила как нельзя лучше - важно было только правильно рассчитать дозу.

Едва вскроется (если вскроется) обман, он примет капли (нужно постоянно иметь их при себе), может быть, заставит то же самое сделать Пан Дина - и оба заснут глубоким, почти бездыханным сном, при этом будут выглядеть как мертвые. В суматохе их, скорее всего, ставят в покое - решат, что отравились (нужно будет оставить записку), а тем временем действие яда кончится, они оживут и попытаются бежать - хоть небольшой, а все-таки шанс на спасение. Что два свежих трупа тут же захотят сжечь или, к примеру, бросить в реку, Янмин не боялся - он хорошо знал, что в предстоящем кошмаре всем будет не до трупов. Пан Дин очень привязался к Янмину за эти дни - таскался за ним, как щенок за хозяином, засиживался в мастерской до ночи, поджидал на углу по утрам, чтоб задать один из своих бесконечных вопросов. Янмина его привязанность сперва злила, потом - веселила, ну а в конце концов, он почувствовал, что сам начинает благоволить к молоденькому услужливому магу. Конечно, он прекрасно помнил слова своего учителя Лян Аина о том, что рядом с ним не должно быть никого живого - всю жизнь помнил и подчинялся этим жестоким словам - слепо, безрассудно, трусливо. Что поделать, связавшийся с демонами обречен всю жизнь трусить, хотя окружающим он, как правило, представляется отчаянным храбрецом.

Но за мальчишку Янмин не боялся - знал, что паренька раньше погубит неосторожное прикосновение к той девочке на кладбище, чем чья-нибудь привязанность. Пока, однако, ничто не предвещало беды. В то время как врачи возились с трупами, а маги упражнялись в красноречии, Янмин со своим молодым другом не теряли времени даром - изготовляли чудодейственное средство, вызывающее радостные виденья. Конечно, Янмин не открыл мальчишке предназначения этих снадобий - просто сказал, что, возможно, солдат перед смертью придется обездвижить, а еще лучше - вызвать у них счастливый сон - тогда переход из жизни в смерть покажется им коротким и приятным, точно путешествие в летний зной по тенистому саду. Пан Дин поверил безоговорочно и поддержал идею безболезненной смерти: жестокая картина умерщвления девочки на кладбище все еще стояла перед его глазами. Мальчик согласен был, не разгибая спины, корпеть над колбами в мастерской, лишь бы смерть нескольких тысяч солдат и офицеров не была столь же ужасной. Домой возвращались обыкновенно за полночь.

В одну из таких ночей Янмин, приближаясь к дому, увидел на своем крыльце маленькую, неподвижную фигуру. Это было странно: ночь - не самое подходящее время для визитов.

Янмин почувствовал неприятный холодок под ребрами. Разглядывать гостя уже не было времени - он остановился:

- Вы кто? Вы меня ждете?

Человек снизу вверх глянул на него маленькими глазками и неожиданно вытянул руку. На крошечной смуглой ладони посверкивал какой-то предмет.

"Нож" - мелькнуло в голове Янмина. Человек улыбнулся успокаивающе - должно быть, заметил его испуг.

- Это священный знак, пожалованный Правителем моему роду... - промурлыкал он мягко. И пояснил: - Я издалека, из Намвьета...

Янмин молча кивнул головой и отпер дверь.

- Входите!

- Вы - начальник новой коллегии при Императоре? Я пришел говорить с Вами... - маленький гость пристально шарил близорукими глазами по лицу Янмина, точно мучительно отыскивал какие-то знакомые черты.

"Неврастеник... - с отвращением подумал Янмин. - типичный взгляд неврастеника. Сейчас будет просить, чтоб я съездил в Намвьет, разрыл его прабабушку и предсказал, через сколько лет он получит следующий ранг... или у них там не ранги, а что-то еще?"

Но Янмин быстро понял, что ошибся. Гость пытливо оглядел неубранную комнату.

- Какой маленький, бедный дом... Похоже, Шихуанди совсем не ценит своих верных слуг... Мне кажется, человек Ваших способностей мог бы претендовать на большее.

Янмин угрюмо посмотрел на него - он уже начал понимать, к чему ведется этот оскорбительный разговор.

- Мне здесь хорошо, - сказал он, стараясь казаться спокойным. Гость рассмеялся.

- А что, если я предложу Вам переехать в Намвьет и занять должность Предсказателя в Царском дворце? Все соответствующие титулы и ранги будут Вам тотчас пожалованы, Вы получите каменный дом в трех шагах от Площади Фонтанов... - гость сделал паузу, добавил: - Ну и золото, много золота - об этом поговорим отдельно...

Янмин почувствовал, что ноги едва держат его. Он тихо спросил:

- Вы сумасшедший, да?

Человек снова улыбнулся - медленно, по-кошачьи:

- Нет, конечно... А еще, скажу Вам... у нас в Намвьете магия никогда не преследовалась - и гадание на мертвом теле тоже... А уж такой важной персоне, как Вы, будут даны особые привилегии - разрывайте, гадайте - одним словом, делайте, что хотите!

- Что Вам от меня нужно? - едва слышно спросил Янмин.

Человек вдруг сделался серьезным - кошачье выражение сошло с его лица.

- Сущая безделица, господин Янмин... Буду говорить с Вами откровенно - нам известно все...

- Что "все"? - перебил Янмин.

- Все, что касается армии - этой несчастной "Железной стаи", которую Император хочет умертвить, а затем оживить... с Вашей помощью.

" Чтоб тебя черти сожрали!" - Янмину сделалось смешно: скоро ему будут рассказывать, как именно он хочет вернуть жизнь армии - раньше, чем он сам разработает способ.

Похоже, в Намвьете считают его полным идиотом - если предлагают бросить начатое дело и быть уверенным в том, что Шихуанди не отыщет беглеца в чужой стране и не убьет его. Впрочем, нужда заставит подозревать у других отсутствие ума - уж кому-кому, а Намвьету совсем не хочется, чтоб Китай, причинивший ему столько бед, имел бессмертную армию.

Янмин улыбнулся - покровительственно, почти ласково:

- У Вас неверные сведения... наша Коллегия занимается совсем другими вещами. Как Вам могло прийти в голову, что кто-то собирается убить армию?

Человек остался спокоен - видимо, ожидал такого ответа.

- Подумайте, господин Янмин, я не тороплю... После того, как Вы закончите работу с армией, Шихуанди непременно казнит Вас, и остальных тоже - это, кажется, ясно? Я предлагаю Вам жизнь, богатство, безопасность и взамен прошу всего - ничего - не предпринимайте никаких шагов для возвращения жизни армии. Пусть Шихуанди верит, что солдаты оживут в любой момент, пусть другие верят... Я - человек, не чуждый магии, и я знаю много способов обмануть несведущих... - гость смотрел теперь требовательно, глазки его посверкивали, как у шакала, заметившего добычу. - Ну, например, можно набить мертвые рты землей или песком - и тогда уже ни один маг не оживит их: трупы не смогут откликнуться на зов мага. Или проткнуть язык мертвеца иглой, обмазанной ртутью - старый, проверенный способ... Вы можете предложить что-то свое... я уверен в Вашем мастерстве. Мы же хотим быть уверенными лишь в том, что "Железная стая" в скором времени станет окончательно мертва - и за это не пожалеем ничего... Итак, Ваше слово... - гость положил руку на колено Янмина, точно пытался заставить его сидеть. Янмин резко сбросил его ладонь и встал.

- Мое слово? Ну, ладно...Значит, Вы утверждаете, что набивали мертвецам рты песком - и они не оживали? И совали им под язык иглы - с этой же целью?

Гость недоуменно кивнул - он явно не ожидал такого поворота.

"Урод, выскочка" - с омерзением подумал Янмин. Он засмеялся зло.

- Ну так знайте: трупы не оживали у Вас по другой причине... Вы - не профессионал, а полное дерьмо... Будь моя воля, я б отпилил Вашу тупую голову за осквернение мертвых тел. А теперь... - он оглянулся вокруг, схватил плащ гостя и швырнул ему: - А теперь - вон отсюда! Вон - пока я не вызвал стражу...

Гость схватил свой плащ и молниеносно выскочил за дверь. Янмин стоял оглушенный. Несколько мгновений спустя, он бросился вслед. Ночной холод неприятно скользнул по коже, точно лезвие тупого ножа, которым обыкновенно приоткрывают ногти мертвых. "Этот тип и вправду был, или мне приснилось?" - Янмин ужаснулся про себя. Улица была пуста, из сада доносился сладкий и мерзкий запах гниющих яблок.

. . .

- Не хотите - не верьте, только знайте, дураки - нас хотят убить, - хитро, со значением, выдал вдруг коренастый, курчавый Вепрь - самый старший и, без сомнения, самый ленивый в подразделении лучников. Вепря, несмотря на правильные черты лица и крепкие мускулы, трудно было назвать красавцем: он обладал шаркающей походкой, к тому же, при ходьбе всегда сильно напрягал нос и переносицу - создавалось ощущение, будто он нюхает землю перед собой; скорее всего, за эту смешную черту Вепрь и получил свое прозвище.

Солдаты только что установили "походный дом", рассчитанный на шестерых - попросту говоря, натянули кусок грубого холста на укрепленные особым образом древесные колья - и собирались уже отходить ко сну - близнецы резались в карты с арбалетчиком из соседней палатки, Ван Вэй молча лежал и смотрел на звездное небо, отлично различимое сквозь разошедшийся шов потолка, Вепрь по привычке собирался покурить перед сном - и вдруг встрял с таким заявлением.

Ван Вэй тут же поднял голову и вытаращил глаза. Близнецы переглянулись и рассмеялись. Новичок заворочался в углу.

- Ты, похоже, вчера перебрал... - произнес конопатый арбалетчик из соседней палатки, по прозвищу Дырка - в- Голове, и нарочито длинно зевнул. - Кому ты нужен - тебя убивать? Разве что собственной жене...

Вепрь набил трубку и медленно закурил.

- Это же носится в воздухе, придурки... Мой двоюродный брат - он колесничий, при начальнике стражи - слышал: приехал какой-то тип из Кантона, будет ставить опыты на солдатах - это чтобы всех убить, а потом разрезать и посмотреть, что внутри у "железностаевцев"... ну, рычаг смелости, или еще что? А сам он вроде как шпион...

- Шпион из Кантона? - перебил один из близнецов, высоко поднимая брови. - Это ново!

- Дурак... - снисходительно ухмыльнулся Вепрь. - Это он сюда приехал из Кантона, а так живет за границей... Его послали посмотреть, что у нас внутри, а потом он уедет к себе и будет в ихней тупой армии всех резать и вставлять... ну, то, что достанет из тел "Железной стаи", ясно тебе?

Новичок поднял крупную, красивую голову с ранней сединой на висках.

- Чушь это... Если он их армию разрежет, то страна останется без армии - какой в этом толк? Режут только мертвецов... У моего деда была небольшая лечебница, при ней, естественно, помещение для трупов. Дед иногда вскрывал их, хотя это и было тогда запрещено законом... Говорил, что так нужно для науки.

Ван Вэй не выдержал и спросил:

- А почему тогда магам не запрещено потрошить трупы?

Новичок посмотрел на него с мягкой, как показалось Ван Вэю - снисходительной, улыбкой.

- Чудак... То маги - им вообще ничего не запрещено. У меня такое ощущение, что скоро им разрешат потрошить живых - не то что мертвых.

И обернулся к Вепрю:

- Вот ты говоришь, нас хотят убить... А как же Повелитель? Он что, позволит чужеземцу убить армию? Бред какой-то!

Вепрь принялся неторопливо чистить трубку.

- Значит, сначала они убьют Повелителя, а потом нас - неужели непонятно?

Один из близнецов - тот, что был ближе к Ван Вэю - вскочил на ноги, точно его подбросила оружейная пружина.

- Ну, этого он не дождется! Пока я жив, я растерзаю на куски всякого, кто посмеет приблизиться к Повелителю...

Его брат хмыкнул:

- Смотрите-ка, какой герой! А кто на учениях носил прозвище "Покалеченный стрелой", а? Наш Маленький Лун!

"Маленький Лун" швырнул в брата куском рисовой пробки.

- Заткнись, пока не получил по шее!

Братья постоянно поддразнивали друг друга, точно школьники. Поэтому, услышав про "Покалеченного стрелой", никто не задал новых вопросов: устали смеяться. Это была давняя история, известная всем в подразделении лучников: на учениях "Маленький Лун" по уши влюбился в дочку офицера, и своенравная красавица заставила своего "Лунчика" в знак вечной любви поцарапать стрелой плечо. Нечастный влюбленный стал думать, как сделать царапину поглубже - чтобы любовь уж точно была вечной - и вскоре понял, что самому, без помощников, тут не обойтись. Обращаться за помощью к брату он постеснялся - решил, что тот засмеет его за романтические выходки, недостойные настоящего воина. Помочь Луну согласился военный служка, в чьи обязанности входило оказание мелких услуг офицерам, - веселый, слегка шепелявый коротышка, игрок и пьяница. Однако, то ли этот бесшабашный весельчак в тот злосчастный вечер был здорово навеселе (чего влюбленный лучник, погруженный в свои чувства, не заметил), то ли просто-напросто не понял, для каких целей необходима молодому стрелку царапина на плече, однако он изобразил такое, что все подразделение просто рыдало от хохота, а "Лунчику" надолго пришлось расстаться с мечтами о встрече с возлюбленной: на плече отныне красовался иероглиф, обозначавший крайне неприличный предмет.

В приступе отчаяния "Маленький Лун" хотел вначале жестоко отомстить обидчику, а теперь, по прошествии двух зим в войске, - кто знает? - возможно, в душе тихо благодарил его: женитьба, как известно, никогда не украшает воина, даже если это женитьба на офицерской дочке. Да и то сказать - мало ли женщин на свете? Воины "Железной стаи" никогда не жаловались на недостаток внимания - по крайней мере, везде, где бы ни стояло их подразделение, у молодых лучников завязывались любовные истории - столь же короткие, сколько бурные.

Несмотря на то, что "Маленький Лун" внешне спокойно отнесся к сообщению о готовящемся покушении на Императора, все это глубоко взволновало его. "Лунчик" давно испытывал к Императору чувство сладкой мальчишеской влюбленности, хотя, разумеется, и не думал себе в этом признаваться.

Да и признаться, собственно, было сложно: в отличие от однообразной любви к женщине - тут смешивалось все - и патриотизм, и восхищение красотой и несомненным, обаятельным цинизмом своего Повелителя, и ребяческое желание непременно стать похожим на него. "Лунчик" несколько раз видел Шихуанди вблизи, хотя ни разу не говорил с ним - просто не приходилось. В этом отношении он завидовал брату - тот не только разговаривал с Императором, но даже был пожалован прикосновением божественных пальцев к затылку (Это случилось в Намвьете - тогда брат заметил и ловко сбил стрелой начальника вражеской разведки). "Лунчику" было обидно до слез: он, между прочим, тоже участвовал в той вылазке и сражался ничуть не хуже брата - скромность все-таки мешала ему думать "лучше". Просто брат был с детства везунчиком, а он - нет: еще живя под родительской крышей, "Лунчик" бывал поротым чаще и сильнее - по крайней мере, ему так казалось. Если они оба замечали на дороге потерянную кем-то монету - она всегда доставалась брату. Если "Лунчик" вдруг пылко влюблялся в соседскую девчонку - вскоре выяснялось, что она давно уже сохнет по его счастливому братцу. Ничего, теперь конец унижению - "Лунчик" докажет всем и себе, чего он стоит. Он решил, что не будет спать ночей, но непременно выследит убийц, и спасет Шихуанди, непременно. Он представлял, как на Повелителя бросится коварный Кантонец с отравленным кинжалом, как он, "Маленький Лун", невидимо отделится от стены и преградит убийце путь. Они будут биться долго, отчаянно, и, в конце концов, Лун одолеет противника. Тогда спасенный Император подойдет к воину и скажет:

- Ты - самый верный солдат мой, Лунчик, вот тебе от меня стрела с серебряным наконечником на память. Дай поцелую тебя!

- Ну что Вы... не надо, так на моем месте поступил бы каждый... - скромно прошепчет "Лунчик".

Но Император поднимет его с колен и поцелует, а потом они сделаются близкими друзьями, и будут все делать вместе - и сражаться, и упражняться в стрельбе, и, может быть, даже рассказывать друг другу о своих любовных подвигах.

"Лунчик" счастливо вздохнул и закрыл глаза. Он не отозвался и притворился спящим, когда брат окликнул его.

В тот вечер в "походном доме" больше не было сказано ни слова о судьбе армии - дыхание смерти всегда разъединяет людей.

. . .

Ван Вэй не проговорился ни единым словом - а, между тем, он, несомненно, знал о готовящемся событии больше всех.

За четыре дня до этого разговора его посылали с донесением в соседнюю часть, находящуюся за несколько кварталов, заросших волчеягодником и диким абрикосом. Обратно пришлось возвращаться поздно вечером, почти ночью. Усталый Ван Вэй, чтоб сократить путь, решил идти напрямик, через кладбище Сеятелей - какой смысл тащиться два часа в обход, когда есть прямой путь? Он быстро перемахнул через низкий каменный забор и мягко спрыгнул на жирную, влажную землю. Как раз в это время над кладбищем взошла полная луна, похожая на камешек от арбалета. Ван Вэй сорвал веточку полыни, вышел на дорогу и, тихонько насвистывая, пошел в нужном направлении. Иногда он из любопытства останавливался перед старым памятником, изо всех сил щурил глаза, пытаясь разобрать наполовину стершиеся буквы - можно было особенно не торопиться, все равно ведь придешь обратно раньше, чем, если б вздумал идти обычной дорогой. Внезапно до слуха молодого лучника донесся явственный скрежет - точно кто-то часто, равномерно задевал металлом камень. Ван Вэй, повинуясь воинской привычке, замер и весь обратился вслух.

Но кладбище лежало неподвижное, мертвое, жидкий, пахнущий дымом туман стелился над дальними могилами. Нет, все было тихо. "Должно быть, померещилось от усталости, - подумалось ему, - кто притащится сюда ночью?" В это мгновенье снова донесся скрежет. Ван Вэй опять замер, на этот раз - в минутном раздумье. С одной стороны, надо было торопиться в свою часть, да и какое ему, собственно, дело, кто там шляется в темноте между могилами. Он, между прочим, солдат, а не кладбищенский сторож. Но, с другой стороны, молодому солдату, почти мальчику, страшно, просто до боли под сердцем, захотелось взглянуть на источник этого таинственного звука. Он, конечно, давно уже не верил в разные деревенские сказки про разгуливающих по ночам мертвецов, и все-таки, все-таки... Мастера "дела молчания" ведь, говорят, оживляют мертвых... Такой случай, как сегодня, может быть, выпадает единственный раз в жизни - неужто он, Ван Вэй, должен благоразумно пройти мимо и не увидеть оживший труп, или, того лучше, привидение? Какое же это, спрашивается, благоразумие? Обычная глупость!

И Ван Вэй, на всякий случай, пригибаясь за каменными, в большинстве уже покосившимися памятниками, решительно направился туда, где время от времени продолжал возникать непонятный скрежет, становившийся, по мере приближения к нему, все явственнее и резче. Того, что странное существо бросится на него и причинит какой-нибудь существенный вред, молодой воин нисколько не опасался - пусть только попробует подойти к солдату "Железной стаи"! И, тем не менее, когда звук приблизился настолько, что от явного соприкосновения железа с камнем стало неприятно колоть в мозгу, Ван Вэй опустился животом на землю (нет, конечно, он не боялся, просто в таком положении можно лежать сколько угодно, не опасаясь, что затекут колени!), и медленно пополз вперед, петляя между мохнатыми могильными холмиками. Ага, вот они!

Нет, к великой досаде воина, это были не мертвецы и не привидения - яснее ясного! Он совершенно точно знал (потому что любому дураку во всей Поднебесной это известно): у оживших мертвецов бледные, застывшие лица и закрытые (или полузакрытые) глаза. Они двигаются, безучастно глядя перед собой, и разговаривают едва слышно, точно шелестят деревья. От них исходит запах уксуса и мокрого песка. А, самое главное, они ходят, не касаясь земли - просто перебирают ногами, совсем близко к траве или мостовой. Если не присматриваться - можно этого и не заметить, но, когда присмотришься, тут уж ни за что не ошибешься - живой человек так ходить не может. Нет, похоже, любопытный Ван Вэй просто сдуру испачкал одежду - никакие это не мертвые, а, скорее всего, обычные грабители могил. У могилы с поваленным набок камнем (вот откуда шел неприятный звук - это заступом или лопатой лупили по камню!) маячили две человеческие фигуры. Ван Вэю из его укрытия (он очень уютно лежал за большим, неровным камнем, совсем близко) были отчетливо видны их ноги - ноги, увы, твердо стоящие на земле - у высокого, плотного человека ноги были в дорогих, очевидно, иностранных, башмаках с пряжками, у другого - пониже, в коротких брюках - башмаки были допотопного покроя - в таких, наверное, ходили еще при покойном Императоре. Так и есть, собираются грабить могилу - вон заступы. Ван Вэй раздумывал - что ему делать? Незаметно пробраться назад и крикнуть городскую стражу? Попытаться самому спугнуть воришек? Нет, разумеется, поначалу у него возникла безрассудная мысль встать во весь рост и попытаться задержать грабителей, но лучник, хоть и с трудом, но все-таки прогнал ее прочь от себя, как брехливую собаку: одно дело - потягаться силой со всякой нечистью вроде оживших мертвецов, и совсем другое - самому набрасываться на грабителей могил - эти будут похуже разных привидений. Всем известно: кладбищенские воры ни за что не оставят свидетеля в живых, у них имеется старый излюбленный метод - случайного очевидца немедленно убивают и зарывают в ту же могилу, которую только что ограбили. Не лучше ли убраться отсюда восвояси, пока его не засекли? Или все-таки сперва послушать, о чем разговаривают эти двое?

- А что, если она и вправду оживет? - спросил один, тот, что пониже, в коротких брюках и смешном балахоне.

Красавец задумался на мгновенье:

- Н-не знаю... Думаю, если и оживет, то вскоре умрет.. Тогда наша главная задача - довести результаты до сведения Императора - пускай разгонит этих мошенников.

- Да, а Кантонец? - хмуро возразил его собеседник. - Он, пожалуй, раньше доведет до сведения Императора, что мы с тобой оба сумасшедшие. Или готовим заговор. Угадай: кому Император скорее поверит - нам или своему обожаемому Кантонцу?

Красавец решительно взял тяжелый заступ.

- Если боишься - можешь уходить, я тебя не держу. - Он отвернулся, и Ван Вэй больше не мог видеть его лица, но почувствовал, что губы красавца в этот момент предательски дрожат. Непременно дрожат. - А я останусь и доведу дело до конца, чего бы мне это ни стоило. Император, если хочешь знать, и так, скорее всего, рано ли поздно ль убьет всех, кто так или иначе причастен к этому делу - между прочим, это касается и Кантонца.

Второй пожал плечами и тоже взял заступ.

- Ни черта я не боюсь, чего ты бесишься? Я сам все понимаю не хуже тебя... Нас убьет - ладно, главное, чтоб уцелела "Железная стая" - иначе плохо придется всей стране. - Он распрямился и вдруг засмеялся хрипло, как могильщик. - А Кантонец, между прочим, больше всех нас боится смерти. Заискивает, как паршивый кот, перед Шихуанди, а сам варит яды - хочет, видно, умереть безболезненно. Скотина!

Красавец копал тяжело, с одышкой. Пробормотал, не оборачиваясь:

- Его дело, как он хочет умереть. Любая смерть связана с болью - ты же сам врач, а, значит, разумеешь это не хуже моего...

Ван Вэй лежал за своим камнем, совершенно ошеломленный. Он мало чего понял из этого странного разговора. Один из копавших - врач - это, кажется, ясно. Император кого-то убьет. Кантонец варит яды и боится смерти - что за бред? И при чем здесь "Железная стая"? Ясно было одно - это никакие не грабители. Но зачем тогда раскапывают могилу, если им не нужны драгоценности? Выходит, нужен труп? Для чего, зачем?

Несмотря на всю свою неискушенность в вопросах медицины, Ван Вэй прекрасно понимал, что врачи не вскрывают трупы, изрядно полежавшие в могиле - что там можно увидеть, кроме червей? А, может быть, это гадальщики на костях? Или маги? А что, если ему повезет, и он увидит, как маги оживляют мертвеца? Вот было бы здорово!

Работа у копавших шла, на удивление, быстро - вон уже один из заступов глухо уткнулся во что-то твердое - наверное, в крышку гроба. Можно подумать, что эту могилу только что уже раскапывали - иначе как объяснить, что затвердевшая земля на кладбище, где, кажется, уже давно никого не хоронят, поддалась двум явно неумелым копальщикам так быстро?

Вдруг случилось неожиданное - (Ван Вэй едва удержался от испуганного вскрика) - тот, что пониже, не говоря ни слова, стремительно спрыгнул в разрытую могилу и исчез в ней. Правда, спустя несколько минут, Красавец - он все это время стоял, нагнувшись, и вглядывался в черноту могилы - протянул своему другу руку и вытащил его назад, на поверхность. Затем нагнулись над могилой уже оба и долго возились, распутывая какие-то веревки. И, наконец, - спустя томительные минуты - легко подняли из могилы маленький, темный ящик. Гроб! Значит, это и вправду маги, настоящие маги! Ван Вэй едва не заорал от восторга и предвкушения захватывающей тайны! Он мигом представил себе, как будет рассказывать в подразделении о своей отчаянной вылазке и о том, что видел оживший труп - то-то будет недоверия, споров, зависти ... да-да, и зависти тоже. Ван Вэй мигом вообразил расширенные от изумления глаза "Маленького Лунчика" и недоверчивые - его братца... А задиристая компания Вепря! Теперь - то им придется посмотреть на Ван Вэя не как прежде - со вниманием, пускай поначалу и с недоверчивым. Маги, между тем, бросили на землю крышку гроба - судя по глухому стуку, явно сильно подгнившую. Впрочем, чему удивляться?

- Ты помнишь, чего он там плел, когда в первый раз оживлял малышку? - спросил вдруг красавец.

Его напарник развел руками.

- Откуда? Какое-то там заклинание, или вроде того. Да и в чем разница, Лян Амань? Ведь, по его словам, маленькое тело теперь заряжено "невидимой силой", и его может оживить любой из нас. Сейчас попробуем, и, если Кантонец врет, пусть пеняет на себя.

- Боюсь, что пенять на себя придется нам с Вами - я это, кажется, уже говорил... - пробурчал красавец, склонившись над гробом.- Стелите покрывало, мой дорогой... В случае неудачи завернем в него кости и предъявим Императору - пусть знает, во что превратится его легендарная армия через несколько лет.

Он натянул перчатки и принялся бережно доставать что-то из гроба, точно имел дело с драгоценными камнями или, по крайней мере, с крупными монетами. Ван Вэй зажмурился: сейчас завоняет покойником - он знал этот сладкий, противный запах с детства - так всегда воняло в деревенском сарае, где обмывали мертвых и куда, мальчишки, разумеется, с ужасом и любопытством заглядывали при каждом удобном случае. Но все-таки - при чем здесь армия? И зачем Император станет разглядывать мертвые кости с кладбища?

- Ну, вот и готово, мой дорогой... Что-то девочка не торопится оживать... Попробуйте Вы!

Второй маг нерешительно подошел к разложенному на земле покрывалу, выделявшемуся из общей черноты резким белым пятном, и тотчас отодвинулся.

- Да нет, я... что же? Неужели Вы в самом деле верите в какую-то "незримую силу"?

Красавец пожал плечами.

- Девочка ведь оживала... Увы, приходится признать: есть вещи, которые пока еще современная медицина объяснит не в состоянии. Я, кстати, обращался к Кантонцу - просил разъяснить мне феномен этих "оживлений", но он в ответ только ерничал: то, се, "незримая сила"... Я, между прочим, уверен: не разыграй Кантонец этот спектакль с повторным убиением трупа, девочка несколько минут спустя преспокойно умерла бы сама...

Услышав эти слова, товарищ красавца поежился, точно ему вдруг внезапно сделалось зябко:

- Ну вот, видите, Лян Амань... Теперь Кантонец будет говорить, что мы, ослы, не смогли оживить девочку, потому что у нее был раздроблен череп...И тогда нам не жить...

Высокий маг преспокойно ухмыльнулся:

- Нам не жить в любом случае, запомните это... И Кантонцу не жить тоже, хотя он еще, похоже, и тешит себя надеждами... А что ему соврать Шихуанди - он и так нашел бы, не беспокойтесь! Однако мы с Вами должны сделать все, что в наших силах... Берите заступ, засыпайте яму...

И Красавец принялся бережно завязывать кости в узелок, точно маленький пастух, собирающий на завтрак хлеб, соль, свежие ростки чеснока...

Ван Вэй едва не взвыл от досады - вот тебе и маги! Мало того, что он, точно последний идиот, провалялся столько времени на кладбищенской глине, так еще теперь приходится отправляться восвояси, так и не увидев никакого чуда! От досады он, что было силы, врезал себе по затылку и зажмурил глаза. Когда он вновь открыл их, у злосчастной пустой могилы никого не было - сквозь землю провалились, что ли? Ван Вэй полежал еще немного и, воровато озираясь, поднялся - сперва - на корточки, затем - во весь рост... Подошел к тому месту, где только что хозяйничали маги - да нет, не померещилось, вон забытый впопыхах заступ... и земля явно свежая - только что копали... Бывает же такое!

Ван Вэй подобрал заступ и, внимательно осмотрев его со всех сторон, оттащил, на всякий случай, к ограде и забросил в густые, высокие заросли кладбищенских лопухов.

. . .

Ван Вэй пребывал в глубоком, тягостном раздумье - временами казалось, что кто-то вытягивает из его головы невидимые нити и спутывает их в бестолковый клубок. Происшествие на кладбище, потом этот разговор в "походном доме" - дураку ясно - связаны между собой, но как уловить эту связь? Все слишком зыбко и неопределенно: предполагаемое убийство армии, какие-то трупы, какие-то маги... Обе истории, объединяет, пожалуй, только одно - Кантонец. Конечно, надо бы немедленно рассказать обо всем товарищам, но о чем рассказывать? О том, что он вместо того, чтоб возвращаться в свою часть, болтался ночью по кладбищу, увидел каких-то двух чудиков, разрывающих могилу, и плетущих что-то несуразное насчет гибели "Железной стаи"... Да его поднимут на смех! И потом - кому рассказывать? Близких друзей Ван Вэй так и не завел - отчасти благодаря своему замкнутому характеру, отчасти - из-за того, что играть в азартные игры и таскаться по "домам девочек" он опасался, а других совместных забав у молодых солдат не было.

Нет, конечно, Ван Вэй не был бирюком, он подчас любил поговорить, поспорить - с Маленьким Луном, например - но это была не дружба, а так, приятельские отношения - не более того. Ему очень нравился новичок - того уже успели за глаза прозвать Бешеным Котом, однако, в глаза так называть никто не решался: должно быть, из-за того, что новичок был всегда серьезным, и вместе с тем - дружелюбным и мягким. Этим странным сочетанием он сразу расположил к себе большинство лучников в подразделении: все они казались ватагой детей, Бешеный Кот - единственным взрослым.

С ним бы поговорить: он-то уж точно не станет смеяться, и придумает, что делать дальше. Или не говорить? С другой стороны, какое-то странное, темное чувство изнутри подсказывало молодому лучнику, что ночное происшествие, действительно, связано с надвигающейся бедой, и что действовать надо немедленно - при чем здесь, в конце концов, дружеские отношения? Разговор в палатке еще более укрепил в нем намерение поделиться своими мыслями с Бешеным Котом, к тому же, он теперь точно знал: поле всего, что было сказано, тот наверняка отнесется серьезно к словам Ван Вэя. Конечно, идеально было бы сначала выследить этого самого Кантонца и своими глазами убедиться в его коварных планах, но как выследишь? Даже тех двух горе - магов, которых он видел ночью на кладбище, Ван Вэй вряд ли узнал бы при дневном свете - что уж говорить о каком-то незнакомом человеке, который, кроме всего прочего, друг самого Императора? Но ведь... Вепрь недаром сказал - Императору тоже угрожает опасность, да оно и понятно: с такими друзьями не поздоровится! Значит, Лунчик прав: надо спасать Повелителя. Но... от кого? Голову разрывало непривычное обилие мыслей - и Ван Вэю временами казалось, будто

это в его собственный череп вбил гвоздь проклятый Кантонец.

. . .

. . .

Она стояла в танцевальном классе, окруженная с четырех сторон зеркалами - от самого пола до потолка - и пристально, с удовольствием, смотрела на свои туго обтянутые, еще не начинавшие полнеть ноги. Как все-таки ветрена, непредсказуема жизнь! Она, Гали, в детстве была любовницей шелкового хозяина, затем танцевала в Цунхуа - до упаду, до тихого бешенства. Затем учила красивых девчонок из бедных семей - учила танцевать, а заодно и отдаваться чужим мужчинам за три монеты, две из которых шли в пользу заведения и еще одна - в ее собственный карман. И вот теперь она, старая, уставшая от чуждых, хорошо оплачиваемых ласк, стоит в танцевальном классе собственного театра, смотрит на свои ноги и ждет своего возлюбленного. Скрипнула дверь. Гали не оглянулась: она хорошо знала манеру Шихуанди - сперва тяжелые, стремительные шаги, затем - распахнутая - с грохотом, наотмашь - дверь... И, наконец, горячие, нетерпеливые руки, стискивающие ее плечи и шею, осторожно касающиеся ее сосков, срывающие с себя опостылевшую одежду. Кто-то переминался на пороге, не решаясь подойти ближе. Гали недоуменно оглянулась и увидела крупного, красивого мужчину с растрепанными волосами и загорелым, слегка осунувшимся лицом. За правым плечом какой-то мешок - в театр танца явился с мешком! Она поморщилась - чего ему надо в танцевальном классе? Не охотник за развлечениями, не торговец женщинами - это она поняла сразу.

Значит, опять какая-то неприятная история, вроде той, что случилась два или три года назад - когда чиновник крупного земельного ведомства узнал в одной из ее "ласточек" свою малолетнюю племянницу. Гость приблизился - робко, неслышно - меньше всего он был похож на разгневанного родственника соблазненной девочки. Значит, не то... Он подошел почти вплотную, и Гали увидела, что ресницы у него длинные, совсем светлые и отливают серебром. И эта щегольски подстриженная бородка - врач или, может быть, мастер "дела молчания"? Красивый и явно не бедный, хотя вряд ли с него можно много вытрясти!

- Выслушай меня женщина... - гость учтиво склонился перед ней. - То, что я хочу поведать тебе, очень важно...

Гали пристально, без улыбки, смотрела на него снизу вверх - ее рыжая голова едва доставала до плеча гостя.

- Говори... - голос почему-то отдавал сегодня хрипотцой более, чем обычно. Или ей показалось?

- Женщина, Император хочет убить "Железную стаю"... Мы должны помешать ему. Тебя он послушает...

Гали молчала - ни одна черточка в ее лице не дрогнула от этих страшных слов.

Ободренный вниманием женщины, красивый врач принялся развязывать свой странный мешок, бормоча какую-то чушь.

- Вот... вот, посмотри... Страна будет обескровлена... Кантонец - мошенник, Шихуанди ему верит.

- Что у тебя там? - перебила Гали.

- Кости, моя госпожа... Кости девочки, которую Кантонец зарядил своей "незримой силой"... Она должна была ожить, но не ожила... Кантонец - вор, моя госпожа, он убьет армию...

Пользуясь тем, что странный посетитель стоял в пол-оборота к ней, Гали мученически коснулась висков. Помешать Шихуанди, ха-ха-ха... Красивый дурак не понимает, что нет в мире средств переубедить мужчину лишь в одном случае - когда он собирается спасти человечество. Это как раз такой случай - неужели непонятно? Но не говорить же сумасшедшему гостю, что ей давно известны планы Шихуанди насчет армии...

Гали издалека поглядела на дурно пахнущие, смешанные с землей человеческие кости и по-девчоночьи наморщила нос:

- Завяжи обратно... Сейчас же убери эту гадость, здесь не кладбище...

Гость сокрушенно посмотрел на нее.

- Я просто хотел, чтоб ты поверила мне, госпожа, поэтому и принес их...

К Гали снова вернулся ее сухой, деловитый тон.

- Ну, предположим, я поверила тебе... Итак, ты хочешь, чтоб я передала твои слова Императору. Но почему бы тебе самому не поговорить с ним? Насколько я знаю, он проводит с членами вашей Коллегии почти все время, свободное от еды и сна - так его захватила эта идея с бессмертием солдат...

Красивый упрямо тряхнул косматой, как у льва, головой.

- Со смертью солдат, моя госпожа... И то, что ты сказала, не соответствует истине: он, действительно, очень увлечен этой идеей, но время, о котором ты говоришь, он проводит с Кантонцем - не с нами... Ему одному он верит, а, между тем...

Гали решительно хлопнула в ладоши:

- Все, хватит... Я поняла... я передам Шихуанди все, о чем ты просишь, только умоляю: уходи поскорее и забери свои кости...

Посетитель угрюмо посмотрел себе под ноги.

- Моя госпожа... Кости надо предъявить Императору...

Глаза Гали сделались узкими и злыми, как у рассерженной водяной змеи.

- Что-о-о? Ты с ума сошел? Немедленно забирай их и убирайся прочь, иначе я за себя не ручаюсь...

Красавец послушно схватил свой узел и опрометью кинулся прочь. Гали окликнула его.

- Эй, постой! Как твое имя? Я должна сказать Императору...

Он оглянулся и быстро, с достоинством, ответил:

- Император знает его. Мое имя Лян Амань, госпожа...

Гали молча, без улыбки, кивнула. Она едва дождалась, когда за странным гостем захлопнется дверь, и резко, отрывисто, рассмеялась.

. . .

Шихуанди приехал поздно вечером, когда на реке разыгрался настоящий шторм. Тяжелый, точно падающий с гор камень, ветер налетал на пристань, и речные волны захлестывали нижнюю палубу - совершенно пустую, покрытую наледью. Судно раскачивало так, что в зале на столах плясали рюмки. Шихуанди не пошел в зал. Едва спрыгнув с коня, он, вытирая мокрое, покрасневшее от холода и встречного ветра, лицо бросился к Гали. Гали ждала его весь день и весь вечер, злилась, - в конце концов, заперлась в своей комнате и запретила горничным беспокоить себя. Шихуанди был нетерпелив. Он с силой дернул дверь - даже не заметил, что она была закрыта на задвижку - подхватил Гали, закружил по комнате. Поцеловал, надавливая обветренными губами - в ключицу, в нежное, сонно дышащее тепло. Они быстро помирились - так бывало всегда... Уже лежа рядом с возлюбленным, Гали вспомнила, что хотела ему что-то сказать, что же? Ах, да!

- Кстати, ко мне сегодня приходил один тип из новой Коллегии - рассказывал о каком-то ужасном Кантонце, который хочет погубить твоих лучников.

Шихуанди, положив голову на голый, согнутый локоть, недовольно поморщился.

- Что еще за человек? Гали, я ведь, кажется, просил тебя не совать нос в мои дела.

Она обиженно дернула голым плечом.

- Больно мне нужны твои дела... Я не виновата, что члены Военной Коллегии не могут поговорить с тобой напрямую... А этот твой Лян Амань, представляешь, заявился ко мне в танцевальный класс и приволок мешок с костями какой-то девочки. Он просил передать кости Императору. Еле-еле заставила забрать их обратно, так-то, мой дорогой.

Шихуанди резко, стремительно сел на кровати.

- Чего ж ты раньше молчала? Как, ты сказала, его зовут?

Гали нарочно помедлила с ответом.

- Лян Амань. Красивый мужчина, с бородкой, ресницы серебряные - первый раз в жизни такие вижу...

Ей захотелось подразнить его и, может быть, обернуть все в шутку.

Шихуанди спрыгнул с кровати и быстро, небрежно, принялся одеваться.

Гали изумленно наблюдала за ним.

Одевшись, он подошел к кровати и похлопал ее по смуглому колену.

- Мне пора, милая. Завтра увидимся, не правда ли?

Гали посмотрела зло и повернулась к нему спиной - ну и черт с ним, пусть уходит!

Шихуанди присел на краешек кровати.

- Гали, девочка! Что с тобой?

Она не ответила.

Шихуанди поцеловал ее под волосы, в ямочку на затылке.

- Гали, мне, правда, надо идти. Это очень важно, пойми! Лян Амань, собака, сегодня меня узнает!

Гали шмыгнула носом - жалобно, по-ребячьи. Как это было не похоже на нее!

- Я хотела сказать тебе одну важную вещь, Повелитель... Но ты ведь уходишь...

Шихуанди мягко обнял ее за плечи.

Скажи, Гали... Скажи - и я уйду...

Гали обернулась и посмотрела в его виноватые глаза - как потерянная, как чужая.

- Я беременна.

Она нарочно не сводила глаз с лица Повелителя - сейчас начнет трусить, изворачиваться, как все мужчины. Шихуанди высоко поднял брови.

Он не был, казалось, нисколько удивлен - смотрел спокойно, улыбался уголками жестких губ. Накинул плед на ее плечи - мягко, бережно, точно укутывал котенка.

- Вот и прекрасно, девочка... - И добавил торжествующе:

-Теперь-то никто не запретит мне жениться на тебе.

Гали усмехнулась и погладила его волосы.

- Жениться на мне? Нет, дорогой мой, этого не будет...

Шихуанди нахмурился, продолжая держать ее за плечи:

- Но почему же, милая? Отказываешь мне? Императору?

- Да, Повелитель, да! Считай, что отказываю. Твоя мать была бы сейчас, вероятно, не многим старше меня, а то и моложе.

- Но ведь ты не моя мать!

Гали хмыкнула.

- Весомый довод - ничего не скажешь. Нет, мое солнце - и не будем об этом. Я просто так сказала тебе - без всяких корыстных мыслей... чтобы ты знал - я собираюсь родить этого ребенка.

Он посмотрел удивленно и наморщил мальчишеский, в ссадинах, лоб.

- Ну, разумеется, Гали. Как может быть иначе?

Гали засмеялась - еле слышно, облегченно: она-то очень хорошо знала, как бывает иначе. Когда она служила в Цунхуа, то много раз делала эту нехитрую процедуру - себе и другим. В портовых заведениях имеется, как известно, несколько распространенных способов, самый известный и простой из которых - многочасовая, бесперерывная работа (желательно, чтоб твоими клиентами были матросы, только-только сошедшие на берег после длительного плавания). Если же вдруг это не помогало, в дело шла настойка белладонны. Если плод и после этого не желал покидать тело красотки, столь необходимое ей самой - прибегали к последнему, вернейшему средству, а именно - извлечению настырного существа железными щипцами, правда, случалось, после этого умирала и сама любительница удовольствий, но что поделаешь? Шихуанди - мальчик, занятый пустяками - армией, спасением человечества от смерти - он даже и не предполагает, что все эти ужасы существуют в мире - в том самом мире, который он собирается спасти.

Дитя, Повелитель, Возлюбленный! Сейчас он ласково простится с нею, и, уже распахнув дверь, в последний раз поглядит на нее, точно пытаясь до боли, до смерти, сохранить в памяти ее лицо и волосы. Скажет "Ложись, не провожай", и на этот раз она послушается, ляжет, и станет слушать, как шумит в молодом, почти пятидесятилетнем теле темная, горячая кровь. И волны - тоже темные, неспокойные - будут шумно биться всю ночь под полом ее плавучего театра.

. . .

Маленький Лун выследил Кантонца. Случилось это неподалеку от палаток подразделения лучников - Император в последнее время часто приезжал сюда обсудить с начальством какие-то важные, и, должно быть, секретные вещи - по крайней мере, посторонние к этим разговорам не допускались, хотя обычно Шихуанди, запыленный и потный, как новобранец на учениях, соскакивал с коня и упражнялся в стрельбе вместе со своими "железностаевцами", время от времени пуская в ход крепкие солдатские ругательства. Лунчик, как это часто случалось с ним в последнее время, издалека наблюдал за прогуливающимся Шихуанди, надеясь приобрести такую же размашистую, военную походку. Император поговорил о чем-то с начальником части - густобровым, улыбчивым Инь Лу, затем с размаху ударил его по плечу - как много Маленький Лун отдал бы за такую ласку! - и оба прошли в палатку. Спустя полчаса, Шихуанди вышел один. Он молча кивнул слуге, запрещая следовать за собой, отошел на край пустыря, поближе к мишеням, и принялся как-то слишком пристально разглядывать их. Лунчик видел, что он напряженно думает о чем-то, оттопырив губу, - это означало, что сейчас Шихуанди пройдет краем пустыря и всю дорогу будет смуглыми, большими пальцами правой руки теребить левый рукав дорожного плаща.

Тогда Лун решил опередить его - пригибаясь к земле, побежал к пустырю и улегся прямо в заросли полыни: отсюда можно долго наблюдать за обожаемым Повелителем - и самому оставаться невидимым. Боясь упустить долгожданные минуты, Лунчик смотрел до того пристально, что скоро у него заболели глаза от напряжения - и поэтому-то было вдвойне странно, что он не видел того момента, когда к Императору приблизился незнакомый человек точно в таком же длинном, сером плаще, как у Шихуанди. Лунчик в изумлении протер глаза, несколько раз прикрыл их и затем снова открыл - это был испытанный детский способ избавляться от всяких страхов - но человек не исчез. Пока потрясенный Лун размышлял, откуда мог взяться незнакомец, Шихуанди бесцеремонно взял странного человека за рукав и стал что-то быстро и сердито говорить ему - из-за того, что эти двое шли слишком медленно, вначале нельзя было разобрать ни слова. Маленький Лун, что было силы, напрягал слух, но не рисковал подползти ближе, боясь выдать себя: кто знает, что у них там за секреты? Наконец, эти двое приблизились - и Лун от нетерпения заерзал животом по мертвым стеблям полыни, точно охотничья собака, приготовившаяся к прыжку.

Шихуанди о чем-то спросил человека в плаще - Лунчик не услышал вопроса.

- Это абсолютная чушь, мой Император - голос Незнакомца звучал приглушенно и как-то безразлично - так, наверное, разговаривают оживленные мертвецы. - Вы говорите, наши герои-лекари выкопали девочку?

Глаза Шихуанди сузились.

- Именно это самое я и говорю. Я только что с кладбища - своими глазами видел ту могилу. Своими руками загонял туда металлический прут - гроба нет, она пуста.

Человек в плаще развел руками.

- Ну и ну. Значит, вытащили вместе с гробом...

Шихуанди нетерпеливо коснулся своего лба.

- Ну к делу, дорогой Янмин, к делу... Итак, вы обещали членам Коллегии, что зарядите труп "незримой силой" и что после этого его сумеет оживить любой, не так ли?

Незнакомец покачал головой.

- Я не говорил этого.

- Как не говорили? - вспыхнул Шихуанди.

- То есть, я говорил, мой Повелитель... Но Вам ведь известно - девочку пришлось повторно убить, возможно, это сказалось... К тому же, я не закончил магический обряд, а эти дураки... Возможно, они "открыли врата" - у мастеров "дела молчания" есть такое понятие - и выпустили "незримую силу", я теперь не могу точно сказать. Вы разговаривали с ними?

Шихуанди дернул правым уголком рта:

Н-нет еще, не успел... Это пусть тебя не волнует - с ними будут разговаривать профессионалы. Скоро мы узнаем подробности. Сейчас меня интересуешь ты...

- Очень хорошо ... - поспешно проговорил человек в плаще. Я и сам хотел встретиться с Вами.

Император несколько раз ударил ногой о камень, стряхивая грязь с сапога.

- Зачем?

- Я хотел сказать Вам... Одним словом, при мертвой армии должен будет неотлучно находиться человек, обладающий "незримой силой" - иначе дело обречено на провал. Вы сами видите, какие выходят неприятности, если к делу привлекают кого попало...

Шихуанди насмешливо, не мигая, уставился на собеседника.

- И на должность такого человека ты предлагаешь себя, Янмин? У тебя губа не дура!

Тот, кого назвали Янмином, просто ответил:

- Да. Я настаиваю на этом. Или прошу отпустить меня с должности и отстранить от участия в этом деле. Я слишком уважаю свое ремесло, чтобы делить его с разными прохвостами вроде Лян Аманя.

Император отошел на несколько шагов и что-то вполголоса ответил - Лунчик не разобрал слов. Кантонец - молодой солдат уже понял, что это был он - начал что-то быстро говорить, заглядывая в лицо Шихуанди. Вот бы услышать!

Руки Лунчика затекли - он стискивал зубы, заставляя себя не шевелиться. "При мертвой армии должен находиться человек..." Значит, все правда. Из этого разговора он понял одно: скоро все они - и Лунчик, и его брат, и тихоня Ван Вэй, и Бешеный Кот - умница - будут мертвы. Их убьют - Кантонец убьет. И Шихуанди - его любимый Шихуанди, которым Лунчик так восхищался, на которого стремился быть похожим - об этом знает.

. . .

И тогда Лунчик заплакал. Сперва он, что было силы, сдерживал себя - уткнул лицо в тяжелую горькую пыль, в жгучие корни, и, когда снова поднял голову, рядом не было никого - ни Кантонца, ни Шихуанди. А, может быть, все это ему померещилось, приснилось? Но слезы - самые настоящие, крупные слезы, вдруг хлынувшие по исцарапанным щекам - говорили об обратном: он же не дурак, не мальчик, чтобы плакать просто так, без толку. Лунчик с трудом поднялся на ноги, вытер рукавом глаза и нос - все без толку, они тотчас снова сделались мокрыми - и опрометью кинулся бежать - через пустырь, через гудящие под ветром травы, к черту, к жизни - все равно куда. Опечаленному услышанным Лунчику было так горько, что он совсем не испугался предстоящей смерти - ну и пусть его убьют, он ведь и сам отдал бы свою жизнь за Императора - отдал бы легко, не задумываясь, с удовольствием - так, по крайней мере, ему всегда казалось.

А теперь что? Выходит, его предали... И предал тот, кто был ему, после брата, дороже всех на свете - любимый Повелитель, за которым он готов был броситься даже в реку с горящей смолой. Он бежал все быстрее: Лунчику казалось, что так можно избавиться от смертельного, пахнущего полынью одиночества и гнусного чувства, что тебя предали, оставили... Сглотнув очередную порцию слез, Лунчик вдруг вспомнил, что точно так же, как теперь, он бежал по степи восьмилетним мальчуганом, когда сосед - длинный, прыщавый парень с тяжелыми кулаками, по прозвищу Гвоздь - скормил коту его беркутят. Этих птенцов - подростков Лунчик нашел неподалеку от деревни, возле тела мертвой птицы - изрядно проголодавшиеся и усталые, они то зарывались по привычке в перья матери, слегка колышащиеся от ветра, то - видимо, пугаясь непонятного холода, исходившего от нее, отлетали прочь и отчаянно кричали. Лунчик задохнулся от радости (как же - у него будут собственные беркуты!), изловил малышей - они сопротивлялись и больно щипали клювами его руки - и бросился в деревню. Птенцы прожили несколько дней у него в сарае и уже начали узнавать маленького хозяина, а подлый Гвоздь взломал дверь в сарай и запустил туда своего рыжего бродягу-кота - грозу всех птиц в округе. Нечего и говорить - рыжий обжора молниеносно расправился с беззащитными Лунчиковыми питомцами, а Гвоздь смеялся над прибежавшим Лунчиком и скалил свои неровные желтые, как прошлогодний рис, зубы. Как Лунчик заплакал тогда! Он до темноты бегал по степи, размазывал слезы и никак не мог убежать, избавиться от жуткого тумана одиночества и предательства, в одночасье сгрудившегося вокруг его маленькой головы. И все в мире отступало перед этим чувством - даже смерть! Смерти ведь, в сущности, боишься тогда, когда она тебе угрожает меньше всего - это Лунчик, участвуя в нескольких не слишком крупных военных вылазках, уже успел понять. Но тогда, в детстве, он быстро утешился, а теперь, теперь... У мальчишки, что ни говори, больше путей, а вот куда податься взрослому? Хотя, нет, Лунчик знает, куда идти. Он кинулся к палатке, надеясь найти там Бешеного Кота, и, о, чудо!, тот сам не спеша шел навстречу

- Бешеный Кот! - Лунчик забыл, что никто и никогда не называл так этого парня в лицо, но сейчас, из-за усталости и долгих слез, он даже не мог вспомнить его имени - ну и что из того, в конце концов? - Бешеный Кот, это правда! - слезы подступили к горлу Луна с новой силой.

Бешеный Кот осторожно взял Лунчика за косую челку и заглянул ему в лицо.

- Да что правда-то? Лун, ты весь опух от слез... Вот что... - Бешеный Кот отпустил Лунчиковы волосы, решительно сжал его локоть и потащил во двор, к умывальнику. - Иди, храбрец, умойся, а потом ты мне все расскажешь...

Лунчик, всхлипывая, послушно побрызгался водой. Бешеный Кот протянул ему чистый кусок холстины, заменявшей солдатам полотенца, легонько обнял за плечи и потащил к тому самому пустырю, на краю которого Лун услышал сегодня самые страшные слова в своей жизни. Взявшийся невесть откуда Дырка - в - Голове, проходя мимо них, завопил:

"- О, парочка голубков!", но тут же умолк от сильного толчка в плечо, которым наградил его Бешеный Кот.

Он привел Луна к большому камню, похожему на гигантский опрокинутый солдатский котел. Уселся рядом, широко расставив полные, красивые ноги. Смотрел куда-то вдаль.

- Ну, рассказывай, Лунчик, чего ты ревел... Узнал что-то новое о планах Шихуанди?

- Он хочет нас убить... - машинально проговорил Маленький Лун. И вдруг ужаснулся - выходит, Кот уже все знает, если задает такие вопросы?

Бешеный Кот сорвал травинку, засунул ее в рот и принялся с наслаждением посасывать.

- Да. Хочет убить. После - оживить. Чтобы потом, когда армия понадобится стране, мы были молоды, сильны, здоровы - одним словом, представляли такую же несокрушимую силу, как и во время последней битвы в Намвьете. Ну а заодно - хочет придумать способ спасти человечество от смерти, как и многие до него. Неразрешимый парадокс, Лунчик - все, кто хотел спасти человечество от смерти, непременно начинали с того, что отнимали у кого-то жизнь, считая это необходимой жертвой во имя великой цели. А получалось, что и заканчивали этим же: как ты видишь, средства перехитрить смерть до сих пор нет.

Лун, моментально забыв про недавние слезы, в изумлении таращил глаза.

- А... откуда ты все это знаешь? Тоже выследил Кантонца?

Бешеный Кот мягко, рассеянно улыбнулся.

- Нет, Лунчик, не выслеживал я никакого Кантонца. Но у меня есть глаза, уши, мозг. К тому же, я умею связывать одно с другим. Ведь никто особенно и не скрывает, о том, что армия скоро будет умерщвлена - должно быть, сам Император не считает необходимостью это скрывать. Иначе бы молчали...

Лун посмотрел жалобно.

- Ты так спокойно говоришь об этом... Неужто не боишься? А если нас не оживят... ну, по какой-то причине?

- Я думаю - оживят. Вернуть жизнь - не такое уж сложное дело. Вот только вопрос, что это будет за жизнь, сколько она продлится. Останутся ли к тому времени в живых наши близкие, узнаем ли, к примеру, мы с тобой друг друга?

Лунчик поежился.

- Ты думаешь, это возможно - вернуть мертвецу жизнь?

Бешеный Кот выплюнул травинку и прилег на прогретый солнцем камень.

- Лун, ты что, из глухой деревни? Нет, правда, не обижайся... Да ведь мастера "дела молчания" есть и в деревнях... Ты никогда не видел, как гадают на костях?

- Да видел... - Лунчик с досадой махнул рукой. - И знаю, что маги оживляют трупы, те им что-то там предсказывают... Но мы же говорим о другом. О жизни, а не о гадании на мертвом теле.

- Ну вот - Бешеный Кот опустил длинные ресницы. - Я допускаю, что можно вернуть жизнь мертвой армии, если найти профессионалов - уж тут-то Шихуанди постарается. Она, возможно, станет прекрасно выполнять свою роль - сможет убивать, занимать чужие земли, захватывать деньги, драгоценности, людей. Но это будут уже не прежние люди - не я и не ты - а страшные чучела людей, созданные для конкретной задачи - отнимать человеческую жизнь, так-то, мой дорогой Лунчик.

Лун вскочил.

- Ты нисколько не боишься, потому что тебе, единственному среди нас, нечего терять... Ты уже пожил, Бешеный Кот, а мы все молоды, и хотим жить. - Он искоса взглянул на Бешеного Кота, уверенный, что тот тоже скажет в ответ что-то злое, резкое - так было бы легче. Но никому еще не удавалось рассердить Кота. Он лишь усмехнулся словам Лунчика и слегка покачал головой.

- Я тоже молод, Лунчик, и тоже, представь себе, хочу жить - причем теперь, а не когда-нибудь через сто лет. Я полон сил, к тому же, у меня в Маньчжурии остался маленький сын; как ты думаешь, может ли нормальный человек желать стать моложе собственного сына? Я понимаю тебя: в твоем возрасте мне тоже все тридцатипятилетние казались чуть ли не глубокими стариками. Но это не так, Лунчик - скоро ты поймешь.

От этих слов вновь повеяло могилой, тленом, вечностью. Предчувствие скорой, неминуемой смерти ударило в висок, точно арбалетный камень - Маленький Лун отчетливо представил, что никогда не узнает, каково это - быть тридцатипятилетним. Снова противно защипало в носу: он только сейчас понял, как ему не хочется умирать.

Лунчик подобрал булыжник и, что было сил, запустил его в противную, иссохшую траву, еще хранившую, вероятно, следы его недавних слез.

. . .

ПЕРВОЕ ПИСЬМО ТОМАСА ХАЙНЕНА В МОСКВУ

Милый Кир!

Вообще-то я не собирался писать тебе так скоро, но после твоего отъезда у нас произошли такие вещи, что не рассказать их было бы просто изменой нашей дружбе.

Во-первых, грустная новость: на другой день, после того, как ты уехал, заболела Симона. К нам, что ни день, таскаются разные доктора - и никто не может понять, что с ней. В тот день, как заболела Симона, я предложил ребятам каждую ночь дежурить возле ее палатки (не потому, что верю в привидения, а просто так, чтоб ей было спокойнее), и тотчас нашлось много желающих: и Михаэль, и Удо - Пиг, и Бюбхен (ты этого парня, наверное, не помнишь: он приехал к нам за день до твоего отъезда, и многие другие - даже, как ни странно, мой отец.

Однако, наш филантропический порыв не встретил сочувствия у Вибе - он тут же заявил, что Симона не нуждается в охране, так как больше она не будет одна в палатке: он забирает ее к себе и будет сам охранять. То есть, сделает из своего прокуренного до дыр, холщового шалаша супружескую спальню - ну и черт бы с ним! Ты не переживай, Кир - Симона поправится, я тебе обязательно буду писать об ее здоровье.

Вторая новость куда веселее первой: оказывается, глиняных солдат в земле не шесть и не семь сотен, как предполагал наш доморощенный аристотель Вибе - их там предположительно не меньше пяти тысяч, а, возможно, даже и больше. Я, между прочим, тут же, как это выяснилось, счел нужным напомнить всей нашей братии, что ты выдвинул такое предположение первым, еще до прибытия всякой новомодной техники. Оказывается, многие помнят это и без меня, и очень-очень многие жалеют о твоем отъезде. Теперь вокруг наших раскопок поднялась жуткая шумиха: что ни день, приезжают какие-то делегации - все - от обычных студентов- историков до министров - почитают за счастье потоптаться вокруг "поля статуй". Построили нам чудовищной красоты забор, понагнали сюда кучу машин - таких, которых даже я никогда не видел, а мой отец - и подавно. Как ими управлять - тоже никто из наших не знает, но нам вроде бы вскоре обещают прислать специально обученных людей. Пусть присылают! А еще должна к нам приехать группа ученых из какой-то Боннской лаборатории - Вибе раздосадован, хотя изо всех сил старается этого не показать. На одну из этих машин (такая, знаешь, вроде экскаватора, но без ковша, а с огромной, длинной палкой) я вчера забрался, открыл гвоздем дверь кабины и попытался завести мотор. Не тут-то было! Глушняк полный, а жмот Михаэль (его мимо несло в направлении кухни) стащил меня оттуда, несмотря на все мои слезные мольбы. Так, вот, главного я тебе не сказал: вроде бы какая-то английская газета написала о наших раскопках и объявила их "находкой века" и "чудом света". Понимаешь, чем это пахнет?

Китайский я почти выучил, но в местный клуб смотреть кино теперь не хожу - слишком далеко, просто не хватает времени. Да, забыл тебе сообщить: тут ведь отец меня приспособил помогать археологам, я много чего делаю - измеряю глубину до объекта, высчитываю предположительный размер выкапываемой фигуры, ну и так далее - короче, без меня теперь никуда. Есть, правда, еще одна поганая новость (хоть мне и не хочется заканчивать ею свое письмо): оказывается, наши статуи разрушаются от воздуха. На некоторых (тех, что были выкопаны первыми) уже кое-где грозит потрескаться глина. Представляешь? Столько веков пролежали в земле - и ничего, а вытащили их в человеческие условия - и на тебе, пожалуйста. Ну ничего, будем надеяться, что наши корифеи, совместно с боннскими, решат, что с ними делать. Как ты там в Москве, чем занимаешься? Починил ли велосипед? Пожалуйста, пиши мне, Кир! Мой отец передает тебе привет, и все наши тоже! Прощай, остаюсь твой верный друг

Томас Хайнен.

. . .

Шихуанди медлил с ответом. Он обещал подумать - и все еще думал, хотя Янмин уже два раза давал понять, что ждет назначения в "хранители" и, пока его не последует, за дальнейшую работу не примется. К тому же, несказанно раздражала вся эта таинственность: создавалось странное ощущение, будто судьба армии целиком зависит от нескольких магов, а, между тем, последнему дураку известно про несчетное количество людей, не разгибающих спин в остальных коллегиях. Кто они, эти люди? Чем занимаются? И почему Янмину нельзя ничего знать об их работе? Вся эта любовь к секретам изрядно отдает детством. Ну это ладно - разобраться бы с главным! При мертвой армии должен постоянно находиться человек - называй его как хочешь - "хранитель", "сторож", "нянька" - не имеет значения. Это будет залогом бессмертия армии и его, Янминовой, безопасности, а уж, получив назначение, он подумает, как спасти Пан Дина.

Вчера Янмин снова приехал во дворец напомнить о себе, но Император отказался принять его. Такого до сих пор не бывало. Янмин сидел в мастерской и в бешенстве кусал себя за указательный палец. Делать стало абсолютно нечего. "Эликсир радости" был давно изготовлен и плескался в маленьком, невзрачном флаконе, зашитом в потайную складку нижнего белья. Забальзамированный юноша лежал в чуланчике - и жирные мухи ползали по его спокойному, красивому, как у женщины, лицу. О красоте позаботился Пан Дин. Он своими руками изготовил румяна из спелого волчеягодника, накупил пудры и белил, точно собирался открыть театральную гримерную. Он ровными, ласкающими движениями наносил белила на впалые щеки мертвого юноши. Он рисовал брови - нежные и тонкие, как крылья молодой ласточки. Он мягко приглаживал горячими пальцами неживые волосы забальзамированного трупа, наматывая на средний палец послушные пряди. Он долго и заботливо массировал каждый участок мертвого тела, точно избавляя его от неизвестной боли. Движения его рук были тревожны и напоминали настоящую, телесную страсть. Когда, наконец, Пан Дин закончил свою кропотливую работу, все - и маги, и лекари, и даже Янмин - просто ахнули от удивления: они не ожидали увидеть такое. Мертвец выглядел абсолютно живым, обнаженным юношей, атлетического сложения - его восхитительное тело так и манило прикоснуться к нему, погладить стройную упругость ног, освежить поцелуем причудливо изогнутые губы. Даже Янмин, несмотря на свое обычное немногословие, в восхищении хлопнул Пан Дина по плечу:

- Молодец! В Египте ты стал бы знаменитым бальзамировщиком! Теперь надо будет поставить охрану возле твоего красавца, иначе его, не приведите, боги, стянет какой-нибудь любитель мальчиков...

Пан Дин расплылся в счастливой улыбке: для него вряд ли была в мире вещь дороже, чем похвала Янмина. И вот теперь - все псу под хвост: мертвый юноша, забытый всеми, лежит в соседней комнате, маги шляются по городу и не знают, куда себя деть. Один Пан Дин по-прежнему аккуратно приходит по утрам в мастерскую, смотрит на Янмина встревоженными и преданными глазами. Оба лекаря после своей дурацкой попытки выкопать девочку на кладбище Сеятелей бесследно исчезли, и лишь один Янмин понимал, с чем связано их исчезновение. Но и остальные члены Коллегии кое о чем догадывались.. Удивленные разговоры быстро стихли. Янмин терялся в догадках - успели ли эти двое перед смертью что-нибудь наплести про него Шихуанди. Он боялся, что Пан Дин со свойственной ему непосредственностью спросит про лекарей - как ему, мальчику, это объяснить? Но молчал и Пан Дин. Однажды, придя в мастерскую раньше обычного, Янмин увидел широкую спину молодого мага, склонившегося над каким-то раствором - это что за новости? Он неслышно подкрался и больно, костяшками пальцев, ткнул мальчишку в мягкий затылок.

- Чем ты занимаешься, Пан Дин? Я, кажется, запретил до времени подходить к растворам...

Пан Дин, откинув волосы со лба, серьезно посмотрел на Янмина:

- Мне в голову пришла одна мысль, господин Янмин, и я вскочил с постели... Нужна другая концентрация яда... Подумайте сами: каким образом возможно заставить несколько тысяч человек выпить полный стакан " счастливого сна", да еще одновременно?

Янмин потер глаза. Спросил, зевая:

- Почему одновременно? И что ты предлагаешь - вливать им твой яд по капле?

Пан Дин даже притопнул ногой, удивляясь недальновидности начальника.

- Ну а как же, господин Янмин? Если выпьют не сразу, то припозднившиеся увидят, что происходит с их товарищами. Я, разумеется, уверен, что в "Железной стае" железная дисциплина: раз приказали - то выпьют. Но начнется паника, истерики... Поэтому я подумал... солдаты могут выпить несколько капель яда вместе с "кружкой дружбы" - ну, знаете, есть у Шихуанди в армии такой ритуал...

Янмин стащил через голову взмокшую рубашку и принялся обтирать ею живот и плечи.

- Черт, какая духота! Что еще за ритуал?

Пан Дин на миг сжал губы, отчего ямочки на его покрытых пушком щеках проступили яснее.

- Да очень простой ритуал... Шихуанди его выдумал... чтоб поднимать боевой дух. Ну, грубо говоря, перед каким-нибудь ответственным делом - сражением там или еще чем - солдат рассаживают, раздают им кружки с особым питьем красного цвета... Потом кто-то особо отличившийся в последнем бою, или сам Император, дает им команду... Потом, когда выпьют, поднимают кружки донышком вверх и кричат: "Мы носим в себе кровь Повелителя и друг друга"... Неинтересно Вам?

Янмин махнул рукой: уже понял, что мальчишку не остановить.

- Ладно, толкуй дальше! Кружки с вином что ли?

Пан Дин нахмурился.

- Да нет... К сожалению, точный состав мне пока не удалось выяснить, но, думаю, это как раз будет делом одной минуты... - он с надеждой взглянул на Янмина и тут же принялся тараторить дальше: - там настойка из трав... ну и спирт тоже имеется - он же ослабляет страх. А травы разные: есть душан - он притупляет боль, есть мята - для вкуса... Вот если бы туда добавить по несколько капель... - под насмешливым взглядом Янмина Пан Дин осекся. Янмин, воспользовавшись его осечкой, заговорил язвительно и зло:

- Слушай ты, герой! Вся эта твоя трескотня не стоит чашки с дешевым рисом. Вот представь: даже если они свою... как там ее?... "кружку мира" выпивают по команде, но это не значит, что выпивают одновременно. К тому же, сколько их там участвует в сражениях? А тут тебе надо, чтобы несколько тысяч человек одновременно выпили свои кружки...

Пан Дин слушал, недоуменно вздернув девчоночьи брови. Спросил:

- Ну и что? Солдаты - люди организованные, привыкли подчиняться... К тому же, можно следить, чтоб все выпили... Можно, к примеру, покрасить донышки кружек яркой краской - тогда следить будет легче.

Янмину сделалось смешно.

- Вот что, умник! Ты сначала придумай, как и где ты рассадишь или расставишь несколько тысяч солдат так, чтобы были видны твои донышки... Это же тема для векового исследования...

- Я уже вчера думал об этом, господин Янмин...

Паренек энергично двинулся в сторону Янмина, вытащив какие-то записи.

Янмин хотел изорвать их к чертям, чтоб молодой дуралей не своевольничал, но... неожиданно для себя рассмеялся и махнул рукой. Пусть уж лучше возится с записями, чем подыхает со скуки, не рассказывать же, в самом деле, глупышу, зачем он, Янмин, столько времени потратил на изготовление эликсира. Он лелеял мысль о бегстве, как лелеют болезненного ребенка. Он, Янмин, спасется сам и спасет Пан Дина. Они уедут в другую страну - может быть, в Намвьет. И у него будет ученик - совсем неплохо...

Очень талантливый ученик: на изготовление яда новой концентрации ему потребовалось всего десять дней. За эти десять дней обозленный Янмин изгрыз указательные пальцы на обеих руках до кости. Назначения все не было. И, когда на одиннадцатое утро, смеющийся Пан Дин притащил в мастерскую серую, с подпалиной на боку, дворнягу (что я мог поделать - сама за мной увязалась!), Янмин, ни слова не говоря, взял с полки пузырек с ядом, ловко ухватил пса за грязноватую, лохматую морду и выдавил едва различимую, густую капельку в пасть в то самое место сбоку, где слегка размыкались желтые, крепкие зубы. Несчастная тварь повалилась, даже не взвизгнув. Спустя несколько минут, Янмин оттянул собачье веко - зрачок быстро двигался под ним, точно рассматривал чудовищные картины. Яд и вправду был что надо - молодчина Пан Дин! Янмин отправился в соседнюю комнату, схватил первый попавшийся бальзамировочный нож и перерезал псу горло. Пан Дин закрыл лицо руками и отвернулся. Да самого вечера они не сказали друг другу ни слова. И лишь уходя из мастерской, Пан Дин неожиданно спросил:

- Господин Янмин, я подумал... зачем нужно бальзамирование, когда мы... то есть Вы сможете и без него оживить мертвых солдат? Бальзамировать слишком долго, да и где взять столько специалистов?

Янмин ухмыльнулся про себя: "Дурак, это наш с тобой шанс на спасение. Пусть весьма нестойкий, но все-таки шанс. При тысячах мумифицированных трупах необходим хранитель - на кладбище достаточно сторожа". В последнее время он научился прятать слова в себе - так степная птица прячет бесценное гнездо. Пан Дин смотрел сиротливо, выжидающе. Янмин неожиданно заговорил о другом:

- Ладно, Пан Дин, это сейчас не главное. Скажи лучше, чего тебе нужно для твоего яда? В чем ты собираешься его хранить? (Пусть юноша займется делом и отвлечется от глупых мыслей, а то еще натворит беды...)

Пан Дин закивал обрадовано:

- Да я сам хотел просить Вас, Янмин... Нужно изготовить закрытые сосуды... - я уже продумал конструкцию. Изнутри, вероятно, потребуется покрыть их жидким сплавом серебра, или чем-то еще - я сейчас работаю над этим вопросом. И еще нужно хранилище с возможностью поддерживать всегда одинаковую температуру - довольно объемное по размеру - причем оборудовано оно должно быть к тому времени, когда будет изготовлен первый сосуд, иначе я не ручаюсь за сохранность яда. - Мальчик выждал минуту и проговорил просительно: - Ну и сырье, конечно... Вытяжку я приготовлю сам - были бы растения в необходимом количестве. Еще хочу соорудить "Большого плюющего черта" - такая штуковина для добавления необходимого количества яда в солдатские кружки: та, что у меня уже есть, подходит для маленького сосуда, и, боюсь, с ней придется помучиться - лучше уж сразу сделать большую... - закончив свои перечисления, он робко заглянул в глаза Янмину: - Много, да? Не дадут?

Янмин расхохотался:

- А гробы с бубенчиками для всей армии ты не хочешь изготовить? Ладно, ладно, шучу...- Он похлопал мальчика по худенькому плечу:

- Не грусти, Пан Дин... Будет тебе "Плюющийся черт", и все остальное в придачу. Давай собирайся, уже темно, а тебе плестись на самую окраину...

И тут осчастливленный паренек выкинул штуку - схватил Янминову руку и поцеловал ее - вот как проняло изобретателя! Янмин мигом вырвал руку и старательно вытер ее о плащ. Сказал громко, незло:

- Идиот ты, Пан Дин...

Парень в одно мгновенье покраснел до самых кончиков ушей.

- Извините меня!

- Да извиняю, извиняю... Слушай, а ты не "голубок", часом? С мужчинами не баловался? - Янмин задержался взглядом на длиннющих, отбрасывающих на щеки лохматую тень, ресницах мальчишки.

Изобретатель "Плюющегося черта" помотал головой.

- Нет. Меня все об этом спрашивают - из-за того, что я румяный.

Янмин снова засмеялся.

- Только из-за того, что румяный, все и спрашивают, а, Пан Дин?

- Да... - просто ответил мальчик. И еще из-за того, что усы вот никак не вырастут... А то я бы отрастил усы и бороду - стал бы похож на человека, а не на женщину.

- Да вырастут усы, вырастут...- Янмин прекратил смеяться: вспомнил себя нескладным мальчиком посреди темной степи и рядом - красавца Лян Аина. - А чтоб они поскорее выросли, вот тебе мой совет - не сиди до ночи над своими газами, а сходи хоть раз к девкам - больше будет толку. - Он снял с крюка плащ.

Пан Дин серьезно сказал ему в спину:

- Это должно быть по любви...

Янмин потрепал его по теплым волосам - перед тем, как, поеживаясь, завернуться в плащ.

Он не видел, как длинная, темная тень отделилась от косяка и неслышно метнулась к мохнатым зарослям.

. . .

Прошел еще месяц. От Шихуанди по-прежнему не было вестей. В эти тяжелые дни и ночи Янмин научился презирать себя: ожидание - женское дело, недостойное мужчины, да еще мастера "дела молчания". Он ожидал - искупления, смерти, нечистой силы - всего сразу. Неожиданно пришло искупление. Однажды утром (Янмин вставал теперь поздно, после бессонной ночи любил понежиться в постели) его разбудил отрывистый стук в дверь - прибыл гонец от Шихуанди. Янмин скрыл ликование. Он недовольно посмотрел на растрепанные волосы гонца - Шихуанди, однако, слишком много позволяет своим солдатам. Паренек смущенно пригладил космы и выпалил:

- Император срочно требует Вас к себе...

Янмин повернулся и медленно побрел в комнату. Крикнул служку, потребовал воду для умывания и крепкого чаю. Гонец, не отходя от двери, смотрел на эту восхитительную медлительность широко открытыми глазами. Не успел Янмин умыться, как прискакал второй гонец:

- Император просит поторопиться, дело не терпит отлагательства...

Янмин фыркнул и поднес к глазам потрепанное полотенце. Пусть Шихуанди побесится, пусть! Спросил:

- А почему такая спешка? И что, я, по Вашему мнению, должен явиться на глаза Повелителю неумытым?

Растрепанный паренек согласно кивнул головой:

- Император просил - срочно. Император не любит ждать.

И добавил виновато:

- В столице беспорядки.

Янмин отбросил полотенце. Вот оно как повернулось! Легким, пружинистым шагом он прошелся по комнате. Обернулся к гонцам: "Ждите на крыльце, я выйду через минуту..."

Всю дорогу во дворец Янмин жмурился от вдруг нахлынувшего страха - так жмурятся в детстве, оказавшись в темноте, надеясь этой маленькой уютной тьмой прогнать большую тьму вокруг. Неудобный императорский возок подпрыгивал и трясся - по всему видать, не был предназначен для езды по городу, охваченному мятежом; взяли его, должно быть, впопыхах.

- Янмин... - запыхавшийся Шихуанди выглядел так, точно его напугала нечистая сила. - Янмин, я назначаю тебя хранителем армии, жалую имение возле Кантона и еще... одним словом, обсудим после. - И вдруг, безо всякого перехода, спросил вкрадчиво:

- Ты знаешь, что происходит в городе?

Янмин сейчас ожидал этого вопроса гораздо больше, чем внезапного назначения. Ответил просто:

- Да, мой Император. Мне сказали: в городе беспорядки.

Шихуанди нахмурился.

- Не беспорядки, а безобразие - мои солдаты чешут языками против меня! Кто-то наплел эти дуракам... неважно. Нет, впрочем, если уж начал, расскажу по порядку. Вчера мои люди задержали беглого лучника - такого, знаешь, красавчика не первой свежести... - Шихуанди злобно сплюнул. - Так вот: этот парень, по прозвищу "Бешеный Кот", позагорав пару часиков в канге, поведал мне по секрету, что сбежал потому, что не хочет умирать молодым и боится смерти. Соображаешь?

Янмин кивнул. Шихуанди продолжал:

- Пока еще никаких беспорядков в городе нет - это понятно. Но не сегодня-завтра они могут начаться: волнения в армии - дело не шуточное. Подумать только - моя "Железная стая" не хочет идти за мной. - Шихуанди схватился за голову. Янмин неопределенно пожал плечами.

- Все люди боятся смерти, мой Император. Если солдаты узнали обо всем, да еще можно только представить, с какими невероятными подробностями...

Шихуанди топнул ногой, оставив на ковре скол глины с тупоносого, военного башмака.

- Не говори ты мне чушь... не могу слышать. "Все боятся смерти..." А я, ты думаешь, не боюсь ее? Просто нужно уметь бояться красиво, по-человечески, а не как этот... беглый недоумок. Умный человек думает, что можно сделать, чтобы остаться в веках, ну, хотя бы в памяти потомков, если уж не удастся по-другому. Думаешь, для чего я задумал всю эту канитель с армией? Для страны - ясно, но ведь и о себе тоже думал. Стране нужна бессмертная армия, и, если страна ее получит, это сделает бессмертным ее создателя, как иначе?

Янмин осторожно спросил (он уже понял: спасение в смелости, даже грубости):

- А почему Вы тогда не хотите разделить судьбу своих бессмертных солдат?

Щихуанди неожиданно смутился - Янмину показалось - почти до злых, бессильных слез, как подросток, которого упрекают в трусости.

- Потому что... ну, одним словом, нельзя оставлять страну без Императора, так? Сыновья еще маленькие, а я, между прочим, и собираюсь разделить судьбу армии... не сейчас, конечно, а когда придет мой черед умирать.

Янмин ухмыльнулся про себя : "Нужен ты будешь армии, старый башмак..."

Шихуанди вдруг посмотрел на Янмина жалобно, как младший. - Что можно сделать, Янмин?

Янмин молчал минуту - веско и зло. Потом осторожно спросил:

- В каком смысле?

Шихуанди неожиданно вспылил:

- Ты всегда такой непонятливый? "В смысле..." Я спрашиваю: каким образом прикончить этих оборванцев, чтоб они не пропали... ну, для нашего дела? Тела ведь не должны быть повреждены?

Янмин удивился, несмотря на всю свою злость - Шихуанди нужны в будущем солдаты, готовые бунтовать против Императора? Он-то был уверен... Впрочем... Закивал согласно:

- Конечно, мой Император... Тела желательно оставить нетронутыми... И прибавил как бы невзначай: - Можно использовать яд, размешанный в вине. Он вызовет галлюцинации, неподвижность, и тут... Мы не теряли даром времени, мой Император.

Шихуанди неподвижно смотрел исподлобья - как он страшен, этот невыросший мальчик, волчина, убийца!

- Ну хорошо... Яд значит яд... Что требуется от меня?

Янмин посмотрел Императору в глаза - как равному, как мертвому.

- Нужно собрать их вместе - в поле или где-нибудь еще - чтобы солдаты находились как можно теснее друг к другу. И нужны люди - обученные, понятливые...

Шихуанди тряхнул вихрастой головой. На впалых щеках обозначились желваки.

- Твоих людей тебе недостаточно?

Янмин вдруг сделался весел, терпелив.

- Моих недостаточно. Нужно будет наполнять кружки, раздавать их солдатам. Дело это, как Вы понимаете, не быстрое. Главное - правильно рассадить солдат, их ведь там не два и не три десятка.

- Ладно! - Щихуанди хмуро мотнул головой. - Рассадить, я думаю, будет не трудно - солдатам объявят, что я хочу говорить с ними - я и поговорю... Пообещаю выдать им

"проклятого Кантонца"... тебя, Янмин, тебя - раздраженно добавил он, заметив непонимающий взгляд собеседника.

Янмин поднял брови.

- Но... я не понимаю, мой Император. Если меня выдадут солдатам...

Шихуанди вдруг хрипло рассмеялся и обнял его за плечи:

- И понимать нечего. Я с тобой не расстанусь, не бойся. Собрать солдат на Ястребином поле, или где там, - мое дело, а не твое. Только ты уж не оплошай, Янмин, прошу тебя... Эти дураки вовремя решили позлить меня... - Шихуанди легонько ударил его кулаком между лопаток.

- Ну, чего ты молчишь, Янмин?

Янмин улыбнулся Императору как равному. Смерть, кажется, на этот раз поворачивалась к нему спиной.

. . .

Но Смерть вертлява, как пятилетний ребенок - в этом Янмин убедился, едва сойдя с последней ступеньки одного из бесчисленных черных ходов дворца, пахнущих сыростью и мышами. Он не услышал - скорее, почувствовал за спиной чье-то судорожное дыхание, и не успел оглянуться, как шершавая, непроницаемая ткань скользнула на лицо, сдавила шею, забилась в рот. Невидимая, бесшумная сила больно стянула пленнику руки и ноги, швырнула к какой-то стене - оглушенный ударом, Янмин все-таки успел услышать, как за стеной фыркнула лошадь. Он прижался к холодному полу - со страстью, с наслаждением. Под полом что-то застучало - колеса? Во рту чувствовался противный сладкий привкус - очевидно, лицо разбито в кровь. Хорош же он будет в гробу, впрочем, какая разница? Может, и гроба-то никакого не будет: государственных преступников не хоронят в гробах. Или для него все-таки сделают исключение? Янмин поморщился с досадой: чушь, чушь! Не самое это страшное - лежать без гроба! А вот что сделает с ним после смерти нечистая сила, которой он невидимо служил все эти годы? Станет мучить, пытать, прикладывать к лицу раскаленные прутья? Хорошо бы, если так! Но Магия Смерти придерживается иного мнения, и оно, это мнение, неоспоримо: попавший в руки нечистой силы после смерти просто исчезает, превращается в ничто - безвозвратно гаснет сознание, в мозгу, который хранил в себе целую прекрасную, лучшую из лучших, непохожую на другие, человеческую жизнь, начинаются процессы разложения... Человек просто прекращает существовать - и любые самые страшные мучения, по сравнению с этим, - детская забава.

Судорога отчаяния ожила, заиграла от этой мысли около горла, точно блесна в чистой воде - его не будет! Он исчезнет - навсегда, безвозвратно! И нельзя, невозможно никакими силами, изменить это! Он, гадальщик на костях, знаменитый мастер "дела молчания" Янмин, владелец большого красивого дома в центре Кантона, больше не будет существовать, забудет свое детство, девочку в Башне, учителя Лян Аина, казнь отца... И все останется, как прежде, а, может, и не как прежде, но какая, собственно, разница? Внезапно тряска прекратилась, послышался треск распахиваемой двери. Сделалось светлее, легкий, едва заметный запах дымка осторожно коснулся ноздрей. Янмин в ужасе зажмурился: вот и все, сейчас, сейчас... Оглушенный своим страхом, он оставался безучастным, когда его кинули на траву, сорвали с головы мешок. Огляделся: под ним - теплая земля, люди в монашеских балахонах поодаль жгут траву - отсюда, вероятно, и запах дымка, какие-то приземистые домики, маленький, невзрачный даосский храм - в монастырь, что ли, привезли?

"Живой он там, не подох от страха?" - раздался где-то поблизости хриплый, нетерпеливый голос. Янмин узнал Шихуанди. Люди, окружавшие Янмина, торопливо расступились, образовав просвет. Он отчетливо видел теперь, как Шихуанди неспешной, гуляющей походкой приближается к нему, и ждал его приближения, как ждут смерти - обреченно, молча. Шихуанди подошел к лежащему и легонько ткнул его в бок носком ботинка, измазанного глиной.

- Вот что, Янмин...Буду говорить прямо: есть у меня подозрение, что ты мошенник. Сейчас я позову одного человека - ты его знаешь: даосский монах, бывший маг, правда, раскаявшийся... Но вывести жулика на чистую воду он поможет, не беспокойся, несмотря на всю свою святость. - Шихуанди закашлялся. - Ну так вот...Ты изложишь ему свою дурацкую идею - с бальзамированием, с ядами, с просьбами назначить тебя на должность хранителя, расскажешь, каким образом ты и твои задохлики собираетесь бальзамировать всю мою "Железную стаю" одновременно. И, если он признает, что ты мошенник и задумал все это для того, чтоб спасти свою шкуру, то... Одним словом, лучше признайся сам - тогда умрешь относительно не больно.

Янмин машинально ответил:

- Я не боюсь боли.

Шихуанди засмеялся. Следом заржали оба колесничих.

- А чего ты боишься, интересно знать? Хотя можешь не говорить - я и сам знаю. - Он подошел вплотную к Янмину, просунул узловатый палец под воротник, заглянул в лицо.

- Смерти ты боишься, голубчик, смер-ти... Как и все, служащие нечистой силе. Вот полезут у тебя хлопья из хребта...

- Откуда Вы знаете? - спокойно перебил Янмин - он отчего-то вдруг перестал бояться. Добавил дерзко: - Это Вы боитесь смерти, а я боюсь того, что за нею последует.

- Да уж знаю... - Шихуанди отпустил его воротник и брезгливо вытер руку о плащ. - А-а-а, вот и они... как славно! Сюда, старик, сюда... здравствуй!

Янмин обернулся и увидел позади себя трех человек в невзрачной монашеской одежде, подпоясанной камышовыми бечевками. Два молодых монаха с серыми, изможденными лицами - должно быть, болезнь суставов - поддерживали под руки полного старика с бельмастыми, синими веками, из-под которых было вовсе не видно глаз. "Слепой" - догадался Янмин. Шихуанди, как ни в чем не бывало, подошел к старику и склонил вихрастую голову. Старый монах бесцеремонно провел кончиками пальцев по смуглому затылку Императора. Спросил отрывисто (у Янмина на лбу выступил горячий пот от его голоса: он почему-то был уверен, что старик нем и будет объясняться на таинственном языке глухонемых):

- То самое дело?

Шихуанди хлопнул себя по лбу.

- Ну и местечко тут у Вас - здешних москитов можно в палачи записывать. Да, как видишь, привез к тебе твоего старого знакомого - изолгался, стервец, придумал какую-то лабуду, носится с нею, требует новых назначений... принимает у себя шпионов из Намвьета... - последнюю фразу Шихуанди проговорил мурлыкающим голосом, глядя не на монаха, а на Янмина. Янмин даже не вздрогнул - бояться уже не было сил. Старик подошел к нему вплотную, уставился в лицо невидящими, затянутыми синеватой пленкой, глазами. В нос ударил пряный, жгучий запах травы, кажется, басмы, или какой-то другой. Слепой монах заговорил неожиданно совсем другим голосом - молодым, с хрипотцой, странно знакомым - так иногда кажется, что кто-то окликает тебя из младенчества, из приснившегося однажды сна.

- Ну, здравствуй, Янмин, ученик мага... давненько мы с тобой не виделись... Помнишь девочку в Башне?

Нет, не может быть, это...О, Пять Гениев!

-Лян Аин! - ахнул Янмин... И помертвел от страшной догадки: значит, вот кто посоветовал безумцу Шихуанди втянуть кантонского гадальщика на костях в это дело! Что ж...Лян Аин знает его, как линии на собственной ладони, точнее, знал когда-то, но какая разница? Выходит, следил за бывшим учеником, за его успехами, если поручился за него Императору... А, может быть, удушить бывшего учителя? Схватить обеими руками за горло, да и сдавить хорошенько - много ли надо слепому коротышке? Пока опомнятся, пока отберут... Янмина ведь так и так убьют - тут, по крайней мере, он будет знать, что умирает отомщенным. Но противиться смерти уже не было желания: им овладело равнодушие умирающего - тягостное, болезненное, скрытое от посторонних глаз. Из последних сил Янмин метнулся к стене - и тут же сполз по ней на ледяной, глиняный пол в глубоком обмороке.

. . .

Когда он очнулся, рядом никого не было, лишь за стеной слышались приглушенные голоса - видать, оставили и ушли: не сбежит же он, в самом деле?

- А что Вы хотите от меня? - раздавался молодой голос Лян Аина. Я уже высказал свое мнение - оно полностью совпадает с мнением Янмина. А казните его - ничего не получите, ну, станет одним трупом больше на Вашей совести - и все. Можете заодно и меня убить: я Вам сказал, что не собираюсь заниматься больше "делом молчания" - я стар, я монах...

Раздраженный голос Шихуанди что-то ответил - Янмин не расслышал слов.

"- Кто это так дерзко разговаривает с Шихуанди? - вяло подумал Янмин. И тут же вспомнил все и улыбнулся, вспомнив. "Ах, это Лян Аин..." Тут же он почувствовал над собой чье-то сдерживаемое дыхание - приоткрыл глаза и узнал молодого монаха с больными глазами. Тот, заглянув Янмину в лицо, крикнул с какой-то детской радостью: "Очнулся..." И тут же стыдливо прикрыл себе ладонью рот - должно быть, в монастыре не позволялось кричать громко. Дверь моментально распахнулась; Янмин, не поворачивая головы, догадался, что в комнату вошли несколько человек - он узнал тяжелый шаг и скрипение походных ботинок Щихуади. Да, так и есть: Император склонился над ним, бесцеремонно приподнял за плечи. Бросил кому-то, обернувшись:

- Я же говорил - он скоро очухается. - И Янмину: Ты, оказывается, молодчина: все правильно придумал. Ты уж прости - пришлось тебя немного напугать, сам знаешь: в нашем деле иначе нельзя. Вон блаженный Сун тебя хвалит...

Янмин помотал головой, чтобы окончательно прийти в себя. "Блаженный Сун"... Судя по всему, так называют Лян Аина. И этот покаянный тон Шихуанди... Неужели все-таки пронесло? Значит, старик не выдал его - интересно, почему? Рядом снова возник жгучий запах травы - и по этому запаху Янмин понял, что к скамье, на которой он лежал, подошел Лян Аин. Приоткрыл один глаз - да, так оно и есть: подошел, глядит... что, интересно, перед глазами у слепых - ночь, пустота? Лян Аин осторожно коснулся Янминова лица.

- Вставай, если очнулся! Нужно обсудить кое-что... Боюсь, что без твоего участия не обойтись. - Лян Аин разговаривал с ним теперь небрежно и назидательно, как в детстве. Янмин попытался привстать, потрогал голову, лицо. Пока он был без сознания, кто-то обмыл кровь - кто же: вон тот монашек? Или сам Лян Аин? А... к черту! В ушах не шумит - и на том спасибо. Лян Аин уже отошел от него, повернулся к Шихуанди:

- Вы можете поступать, как Вам заблагорассудится, но это будет неразумно, - наставительно проговорил он. - Цена же слишком высока - не забывайте об этом!

- Ты, пожалуй, дашь забыть... - усмехнулся Шихуанди.- Одного не понимаю: ведь вы, мастера "дела молчания", оживляете мертвых...

Янмин следил за собеседниками слегка вытаращенными глазами: он пока еще не уловил нить разговора. Лян Аин, между тем, заложил руки за спину и нагнул вперед большую голову.

- Это разные вещи, Господин... Мастера "дела молчания" - заметьте, лишь в самых крайних случаях и на очень короткое время! - возвращают трупу возможность двигаться, говорить, вспоминать, но он при этом остается трупом: он почти ничего не соображает, никого не узнает.

"Враки, а как же моя девочка из Башни Малышей узнала меня?" - хотел, было, по-мальчишески запальчиво возразить Янмин, но сдержался. И тут же чуть было снова не лишился чувств от страшной мысли: а вдруг ожившая девочка и не думала тогда его узнавать? Просто маленькая блудница очнулась, увидела рядом красивого мальчика, ну и...А он из-за нее рисковал жизнью, попал во власть темных сил... Неожиданно старый монах круто повернулся к нему:

- Этот вот красавец - я недаром рекомендовал его Вам - умеет делать многое, но и он не всесилен, как оказалось. Закопанный в землю - это земля, и ничто иное. У Вас ведь иная цель?

- Ладно... - досадливо морщась, перебил Шихуанди. - Что ты предлагаешь?

Лян Аин устало заходил по комнате, похрустывая пальцами - ни на что не натыкался, должно быть, знал, сколько шагов от стенки до стенки. Остановился напротив Шихуанди, устало потер лоб:

- То же, что Вам уже до меня предлагали маньчжурские старцы. Выход один - глина...

"- Глина? Какая глина?" - чуть было не спросил Янмин, но вовремя придержал язык; к тому же, остальные слушатели восприняли "глину" совершенно спокойно. Лян Аин продолжал:

- Янмин прав - армии нужен хранитель. Тела необходимо оставить на поверхности земли: если закопать их, нет никакой гарантии, что ты, Господин, получишь со временем полноценные копии. - Лян Аин помолчал секунду. - Поэтому выход один - изготовить эти копии сейчас.

- Сейчас? - в один голос спросили Янмин и Шихуанди.

- Да, сейчас. И тогда тела можно будет преспокойно зарыть. Магия Смерти допускает такие вещи. Любой мало-мальски профессиональный мастер " дела молчания" скажет Вам: если человека умерщвляют с целью последующего возвращения к жизни, гораздо разумнее изготовить тело из глины, а настоящий труп захоронить. Делается все элементарно: с мертвого лица как можно более тщательно снимают маску...

- Ну да, - хмыкнул Шихуанди... Для этого обмазывают лицо глиной - вот эти самым говном, что у меня под ногами - а потом глиняную голову прилепляют к точно такому же туловищу И мертвый оживает - от возмущения... Я бы тоже ожил - для того, чтобы убить того, кто так поступил с моим телом.

- Разумеется, подойдет не любая глина, - спокойно продолжал Лян Аин. - Неподалеку от Жемчужной реки существует "поле сомкнутых век", придется туда съездить за глиной. Возьмете с собой Чана - монашек с больными глазами вышел вперед и поклонился - он вас отвезет. Да и в дальнейшем будет хорошим помощником - у него есть опыт в этом деле. Ну вот, собственно, и все... Достанете глину, вылепите своих колесничих, лучников, арбалетчиков - кто там еще? Сделаете маски, мертвецов закопаете - по-моему, все проще простого. К тому же, у людей из такой глины есть еще одно достоинство - их практически невозможно одолеть в битве.

Янмин отчетливо увидел, как сверкнули глаза Шихуанди.

- Это нам подходит, молодец, старик! - выкрикнул он, улыбаясь. И тут же посерьезнел лицом: - А сам ты делал такие штуки? Или все это книжная мудрость?

Лян Аин провел синеватой ладонью по неподвижному лбу - вытирал пот. Ответил Императору спокойно - как равному:

- Разумеется, делал. Иначе бы не стал советовать. Даже неплохо получалось. -

Последнюю фразу старик произнес с некоторым торжеством, почти с гордостью.

Зрачки Шихуади вновь загорелись, как у нетерпеливого звереныша, впервые в жизни преследующего добычу.

- Ну а что получалось-то? Эти... твои глиняные мертвецы оживали?

Голос старого монаха вновь сделался ровным, ничего не выражающим. Вместо ответа он стал рассказывать:

- Однажды в прибрежном селении Пейхо - я в то время там работал по приглашению одного мандарина - река выбросила наполовину разложившиеся тела двух мальчиков-подростков. Никто в селении не опознал их и, разумеется, не подумал дать даже самой мелкой монеты на похороны: мало ли трупов приносит река? Прошел день, два, три, а мертвые дети продолжали лежать там же, куда их прибило волной. Я и подумал: похороню-ка мальчишек за свой счет - куплю гробы, одежду, место на кладбище, ну а они, в виде благодарности за мои старания, послужат, так сказать, учебным пособием...

- Ха-ха-ха, ловко... - одобрительно засмеялся Шихуанди. - Ну а дальше что?

- Ну а дальше... проще говоря, решил я испытать на них этот самый метод, про который только что Вам рассказывал, благо, рядом находилось старое даосское кладбище с особой, зеркальной глиной: там рылась уйма народу: все окрестные маги, ну и воображающие себя магами - таких повсюду хватает. Да, сперва, конечно, я разговорил ребят - они рассказали, что служили кухонными мальчиками на джонке и однажды, во время сильного волнения на реке, сорвались в воду. Матросы видели это - и никто не пришел несчастным на помощь, будучи уверены в том, что такая страшная участь посылается небом в наказание за грехи - у нас в Поднебесной это обычное рассуждение. Бедняжки утонули на глазах трех или четырех крепышей, преспокойно куривших свои трубки. Надо ли говорить, что, когда ожившие вновь превратились в мертвых, мною овладело желание во что бы то ни стало восстановить справедливость - то есть, сделать мальчуганов способными отомстить за преступное равнодушие. Я тогда был молод, в молодости, как Вы знаете...

- Знаем! - перебил Шихуанди. - Дальше!

Монах продолжал: - Ну, сделал все, как положено: снял с покойных маски, приладил их к самодельным головам, вылепил фигурки из глины... Мертвых, понятно, похоронил: они уже были не нужны - все селение еще долго считало мою внезапную щедрость проявлением сумасшествия и все время, пока я там жил, наперебой клянчило у меня деньги.

- А что мальчики? - голос Императора сделался еще более хриплым от нетерпения. - Они ожили? И что, вправду выглядели как живые?

- Мальчики ожили, но до живых - по внешнему облику, разумеется - им было далеко: тут уж ничего не поделаешь. Они напоминали собою обычных глиняных кукол с живыми лицами, однако силу имели неимоверную для своего возраста: один из них, едва успев ожить, врезал ногой по тяжелому, дорогому надгробию (я ведь проводил свои опыты в сараюшке на кладбище) - и камень рассыпался, хотя до этого простоял лет сто.

Присутствующие переглянулись в изумлении. Шихуанди один усомнился:

- А, может быть, просто камень был дерьмовый? Мало ли что простоял сто лет... До этого ведь никому не приходило в голову бить по нему ногой...

Монах едва заметно покачал головой:

- Насчет камня спорить не стану - не рассмотрел его хорошенько. После случая с надгробием я предпочел расстаться с юными силачами, тем более, что они и сами жаждали встретиться с жестокосердными свидетелями своей несчастной смерти. Вскоре до нашего селения дошел слух о каких-то двух глиняных привидениях, которые незаметно проникают на речные суда, чтоб потом, во время плавания, сбрасывать в воду матросов. Я, признаться, был очень доволен своей работой: я знал, что это они.

- Ну, хорошо, ладно... - задумчиво произнес Император. - Но ведь ты говоришь, их нельзя сделать похожими на живых... В чем же тогда смысл?

- Вы ищете смысл в каких-то странных вещах...- Лян Аин прикрыл неживые глаза. - Во-первых, лица будут вполне узнаваемы. Во-вторых, глиняное тело скроет воинская одежда - его и видно не будет. В-третьих, и в - главных, это будут они - те самые воины. Разве этого мало?

- А где гарантия, что Янмин справится с новой для него задачей? Вон он хлопает глазами от удивления не хуже меня...

- Янмин справится, Повелитель. - голос монаха вновь зазвучал взволнованно, молодо. - Он всегда был талантливее меня. Я клянусь Вам!

Щихуанди упрямо мотнул своей неухоженной головой:

- Твоей клятвы мне мало. Речь идет о судьбе моей армии, а не о бабских шашнях, и я должен быть уверен...

Янмин выступил вперед - дерзко, непрошено и поклонился, испрашивая разрешения говорить. Шихуанди кивнул. Он заговорил, уверенный в том, что лжет, что раздает пустые обещания. Остановиться не мог: было такое ощущение, что кто-то говорит за него.

- Мне потребуется месяц, или около того, для изучения этого нового для меня дела, но задержка окупится. Я не стану возиться с глиняными болванчиками, мой Император, и никто не примет Вашу армию за привидения... - Янмин потупил глаза.

То, что он сейчас сказал, было чудовищно грубо, оскорбительно для Лян Аина, но выбора не существовало. Он посмотрел в глаза Шихуанди и продолжал лгать - громко, отчаянно, как лгут мальчишки, которым угрожает порка. - Это будут живые люди, мой Император, и никто, даже самый искушенный в "деле молчания" человек не сможет их отличить.

Шихуанди смотрел на него серьезно, не мигая. Наконец, махнул рукой:

- Ладно, будь по - вашему, попробуем. Через месяц, Янмин, предъявишь мне своего болванчика. Или вот что: сделай красивую бабу - такую, чтоб я ее захотел.

Колесничии заржали. Шихуанди прикрикнул на них:

- Ну вы, жеребцы! В этого человека - он указал на Янмина - я верю. Если Янмин вылепит из глины бабу и оживит ее - это будет такая красотка, что все женщины от зависти захворают черной лихорадкой.

- Я думаю, Янмин не подведет своего бывшего учителя... - ровным, ничего не выражающим голосом продолжил старый монах. - Да, еще одно: пообещайте мне, что назначите моего ученика Янмина хранителем армии.

- Да обещаю, обещаю... - Шихуанди подошел к подавленно молчащему Янмину и похлопал его по плечу.

. . .

ВТОРОЕ ПИСЬМО ТОМАСА ХАЙНЕНА

Милый Кир!

Я не получил ответа на свое первое письмо: вероятно, оно затерялось в дороге. К нам на раскопки приезжал один человек - Чжан Чжимань. Это тот самый маг, за которым мы с отцом тогда специально ездили в Нанкин и который наотрез отказался помочь нам разобраться в наших проблемах. И тут вдруг он приезжает - представляешь, как мы все были ошарашены? Даже Вибе - и тот... но о нем после. Я, как ты знаешь, ни в какую магию не верю, и не поверил даже после всего, о чем ты хорошо знаешь. Но я все равно ходил за этим колдуном - или кто он там? - как привязанный, просто из интереса. В самом начале вел он себя, надо признаться, как конченый психопат: сперва потребовал, чтобы его срочно отвели осмотреть наши статуи, а, осмотрев (торчал там около четырех часов), заявил, что тут поработал человек, служащий нечистой силе, и что лепили этих солдат с мертвых. В виде доказательства он принялся тыкать рукой в какие-то складки на коже (то есть, на глине) и убеждать нас, что таких складок никогда не бывает у живых. Я лично не понял, какое это имеет отношение к делу, хотя слушал очень внимательно, а мой отец, кажется, больше всего боялся, что бесцеремонный колдун повредит статую. Затем он потребовал, чтобы его оставили ночевать, и отец любезно предоставил ему великолепный гостиничный номер в виде одной недавно опустевшей палатки. Я пытался протестовать, но тут вмешался Вибе и заявил, чтоб я не лез не в свои дела: мол, палатка - это всего лишь вещь, а вещь должна служить человеку.

Ночью я не спал - не от обиды, а просто не спалось - и все тут. Вышел покурить (отец уже знает, что я курю, но делает вид, что ни о чем не догадывается), и тут, смотрю, идет этот маг. Сперва я хотел проследить за ним, но потом решил, что это как-то по-мальчишески и недостойно будущего офицера, поэтому просто окликнул его и, стараясь быть любезным, спросил, удобно ли ему спать. Чжан Чжимань не рассердился, увидев меня, а, кажется, даже обрадовался и предложил немного прогуляться вместе, на что я охотно согласился. Куда мы ходили и о чем говорили, описывать не буду - это слишком долго, скажу лишь одно: он всю дорогу барабанил мне в мозги насчет каких-то тибетских лам - они, мол, умеют делать такую вот куклу вроде наших глиняных солдат и оставляют ее вместо себя, а эта штуковина может и ходить, и говорить, и чуть ли не оживлять мертвых.

Я, грешным делом, подумал, что хорошо бы такую куклу заиметь мне - чтобы осенью отправить ее сдавать за себя экзамен, по артиллерийскому делу (за мной имеется "хвост"). Сказал ему об этом - он рассмеялся весело, совсем как первогодок Военной школы. Вообще-то он явно неплохой мужик, даже непонятно, как его занесло в маги. С такой внешностью мог бы стать киноартистом - он, знаешь, на кого похож? На актера Рудольфо Валентино - ты слышал о таком? У папы в городе есть старый календарь с его портретом. Мы о многом еще говорили в ту ночь, и Чжан Чжимань с каждым часом нравился мне все больше - он рассказывал множество любопытных вещей, хотя иногда он забывал, что находится не у себя на службе, и порол чушь. Сказал, например, что один человек из "наших" (он не уточнил, кто именно) был обещан темными силами одному из глиняных истуканов - да-да, так и сказал "обещан темными силами".

Я вежливо промолчал в ответ - не затевать же с ним спор о науке! Хотел, было, поинтересоваться, что он думает об истории с Начальником (паршивец пес, как назло, накануне удрал в степь охотиться на сусликов), но вовремя раздумал: надоело слушать эту белиберду про нечистую силу. А вот мой отец (это уже было утром) слушал Чжана Чжиманя крайне внимательно, и, когда тот предложил (да, ты только подумай, что он предложил) разбить одного из глиняных солдат - того, на которого он нам укажет, отец едва не согласился... Тут я в первый раз в жизни обрадовался, увидев приближающегося к нам Вибе. Но маг принялся и Вибе убеждать в том же самом: так, мол, и так, от вашей армии не убудет, если одного разобьем, а человеческая жизнь важнее...иначе ждите беды... ну и так далее, в своем репертуаре. Ну, Вибе, понятное дело, психанул и наорал на Чжана: "Человеческая жизнь - ничто по сравнению с этими произведениями искусства, да Вы хоть знаете, сколько поколений они пережили и еще переживут?" Короче, они поругались, после чего маг собрал вещи и спешно покинул нас. Дальше ничего не было. Симона выздоровела, и передает тебе привет. Она все такая же красивая, как прежде, и скоро уезжает назад, в свой театр.

Прощай, Кир, пиши мне, если сможешь. Преданный тебе, твой друг Томас Хайнен.

P.S. А, кстати, Чжан Чжимань знает тебя - я постеснялся спросить - откуда. Первым делом как приехал, он спросил "здесь ли доктор Ольшанский?". Наверное, наслышан о твоих научных успехах.

. . .

Отец вошел в палатку, когда Томас уже заклеивал конверт: через полчаса прибывала вечерняя почта, и надо было спешить, иначе придется ждать да завтра. Томас уже по шагам догадался, что вошел отец, но не повернул головы в его сторону: после того, что пришлось пережить, они еще не разговаривали ни разу - видать, у Хайнена - старшего тоже не находилось подходящих слов. Томас уже собирался выйти из палатки, когда отец окликнул его, все-таки окликнул. Указал на письмо:

- Это Киру?

Томас молча кивнул. Какие у отца стали странные глаза - красные, опухшие - должно быть, он тоже не спал ночь. Хайнен глухо спросил:

- Ты сообщил ему?

Томас покачал головой. Отец уперся руками в койку.

- Почему, Том? Надо было сообщить...

- Нет, папа, не надо... - Он подошел к отцу, присел рядом. Помолчал немного, потом объяснил: - Мне Кир сам говорил: "Настоящий мужчина не будет молоть языком, если есть хоть малейшее подозрение, что его слова разобьют кому-то сердце..."

Томас увидел, что у отца еле заметно сдвинулись брови.

- Твой Кир всегда любил красивые фразы... Но какое отношение имеет эта фраза к болезни и смерти бедной фрау Вибе?

Томас невольно усмехнулся - до чего же непонятливы бывают люди! Ответил отцу терпеливо, как маленькому:

- Имеет, папа, еще как имеет... И зря ты так про Кира - он никогда не был болтуном. Кир действительно любил Симону - пусть я не имею большого опыта в подобных вещах, а уж это-то знаю точно. Но признаться ей в любви он считал невозможным - поскольку... -Томас хлюпнул носом. -... поскольку был настоящим мужчиной и думал не только о себе. Он так и уехал, не поговорив с ней...

- Что ж, очень большой подвиг с его стороны - не признаться в любви чужой жене. К тому же, мне кажется, ты ошибаешься, Том... Откуда ты знаешь, почему он молчал? Может быть, опасался отказа, может, мести со стороны мужа...

Томас поглядел на ссутулившегося отца и горько покачал головой - все-таки есть на свете вещи, которые отцы не в состоянии понять!

- Это твоего Вибе что ли он опасался? Да брось, папа, ты же сам не веришь тому, во что говоришь...

- Постой... дай мне сказать! - Томас почувствовал, как тяжелая и теплая отцовская рука легла на запястье. - Ну хорошо, пусть насчет Вибе я не прав, допустим... Но с чего ты решил, что признания Кира разбили бы сердце Симоны - благополучной замужней женщины? Разве она любила его?

Томас сделал глубокий вздох: к горлу что-то подступало, мешало говорить. Ответил просто:

- Не знаю, папа...

- Вот тот-то, "не знаю"... Ты вспомни, перед смертью Симона постоянно произносила имя какого-то Пан Дина... часто произносила - раз даже я запомнил, при моей плохой памяти на имена. О твоем Кире, между прочим, она не вспоминала...

Томас почувствовал, что спорить нет сил - он смертельно устал от разговора с отцом. Он уже знал - это бывает так, что от разговора устаешь больше, чем от трехчасового марша на плацу... Какая тупость, бред! Какое теперь все это имеет значение - "любила, не любила..." Любить, как известно, могут только живые, а Симона...- Томас отвернулся к стене, чтобы отец ненароком не заметил его безудержных слез...- Симона умерла ночью, всего через несколько часов после отъезда из лагеря магистра Чжана Чжиманя - до этого неделю болела и лежала в палатке у Вибе... За время своей болезни она очень подружилась с его отцом... Вот и все, вся история. Зачем писать об этом Киру? Пусть думает, что Симона жива, танцует в своем балете, что они, может быть, встретятся... - Он засунул письмо в карман рубашки и направился к выходу. Голос отца снова задержал его:

- Подожди, Том... А как ты думаешь: если б мы послушали этого... Чжиманя и разбили глиняного солдата - Симона выздоровела бы?

Томас остановился, но не обернулся: слезы еще не успели просохнуть.

- Папа, ты меня пугаешь, честное слово... Маг -понятное дело, он деньги зарабатывает, но ты -то ведь образованный человек... И вдруг - совсем неожиданно для себя - бросился к отцу, схватил его за рукав куртки:

- Папа, давай уедем отсюда, очень тебя прошу...

Отец взял его за подбородок и, как в детстве, пристально поглядел в лицо, точно старался прочесть тайные мысли. Но Томасу почему-то вдруг стало на все наплевать, у него уже не было тайных мыслей... Он рыдал, прижавшись щекой к отцовскому рукаву и чувствовал, как нелепая застежка - молния ( какому дураку вздумалось пришить ее на рукаве?) больно врезается в щеку. Отец мягко гладил его по волосам, точно пятилетнюю девчонку.

- Перестань, сынок... Уехать я не могу - ты же знаешь. Хоть я в твоих глазах и не такой ответственный мужчина, как Кир, но все-таки отвечаю за людей...На кого, по-твоему, я должен бросить группу? - Он помолчал минуту и мягко добавил: - А ты, если хочешь, можешь поехать в Мюнхен - твои ребята, я думаю, уже вернулись из лагеря...

Томас поднял на отца заплаканные темные глаза:

- Я тоже не могу тебя здесь оставить... я боюсь за тебя, папа.

Хайнен - старший усмехнулся - ласково и гордо: вот те самые слова, которых ему, может быть, больше всего не хватало в жизни! Его мальчик, его дорогой мальчик! Но он не подал виду, что счастлив - произнес рассеянно:

- Ну что ты, сынок, чего за меня-то бояться? Чжан Чжимань ведь сказал нам тогда, что обещан темным силам лишь один человек... Он победоносно посмотрел на ошеломленного Томаса и важно прибавил: - Это значит - смертей больше не будет, вот так-то...Сразу после похорон подойду к Вибе, осведомлюсь о новых планах работы...

. . .

Чжан Чжимань вернулся в Нанкин вечерним поездом. На этих раскопках было все равно уже нечего делать. Армия, к созданию которой приложил руку нечистый? Но ее разроют и без всякой магии - разроют и будут долго недоумевать, отчего в мире болеют и гибнут люди. Эта несчастная балерина наверняка умрет - он не смог уговорить людей ее спасти. А ведь до этого случая он считал, что все в мире подчиняется ему - и вот на тебе! Оказывается - нет: досадно, погано! У дьявола много слуг - и каждый думает, что он незаменимый и единственный. Хозяин водит его за нос, а взамен кидает паршивые деньги, от которых все равно нет никакого толку на свете. Он, Чжан Чжимань, магистр черной магии, владелец двух салонов в Нанкине, солидный уважаемый человек, с мнением которого считаются самые влиятельные люди в городе, он - просто плесень, сопливый мальчик на побегушках у нечистого. Он - никто. Как там сказал толстый немец с колючими глазами? "Искусство дороже человеческой жизни..." Враки - ничуть не дороже, вон такие же деятели, похоже, поработали с этой глиняной армией.

Искусство, в жертву которому приносятся человеческие жизни, - не искусство вовсе, оно - смертоубийство, могильная вонь, забава для бесов, хотя произведения именно такого искусства всегда попадают в мировые шедевры. Едва переступив порог, Чжан кинулся к своим ящикам, принялся вытаскивать из них ножи, эсэсовские клинки, адмиральские кортики - он знал, что это спасет от черных мыслей. Любил холодное оружие - была у него эта слабость. Чжан бережно разложил свои богатства на истертом, в нескольких местах прожженном сигаретами диване - так ребенок раскладывает перед собой новые игрушки, полученные на Рождество. Ну-с, как там наши сокровища? Вот прозекторский нож - им вскрывали одного коммунистического прихвостня, много лет дурившего головы честным китайцам. Кортик, принадлежавший, по одной из версий, адмиралу Зенг Хе - тому самому, что, по последним сведениям, открыл Америку вместо Колумба... Советский нож "Разведчик" - забавная вещь, хотя не такая уж редкость. Чжан открыл верхний ящик письменного стола и достал своего любимца. Это было уникальное, потрясающее существо - Чжан боготворил его, как боготворят семидесятилетние стариканы молоденьких любовниц. Каждый раз, возвращаясь из поездки домой - в захламленную квартиру в Нанкине - он первым делом брал в руки этот нож. Дороги - длинны, скучны и давно уже ничего не приносят, кроме денег. Нож - само совершенство, утонченное могущество - чем-то походил на него самого. Он возвращал в мир Чжана гармонию и равновесие - еще ни разу не было случая, чтоб сплоховал в этом. Чжан потрогал рукоять и гарду, осторожно коснулся лезвия - какая легкость, изящество, упругость. Пижоны - коллекционеры не любят этот кинжал: говорят, слишком неудобная рукоять - давит на руку с обеих сторон, сковывает движение. Дураки, они не соображают: чудо-нож создавался не для того, чтобы резать им колбасу - его делали - с любовью, с пониманием - те, кто хорошо знал: если работаешь с живым материалом, рука не должна скользить по рукояти. От одного пустякового удара по живому человеку крови появляется столько, что рукоять, не укрепленная спасительной гардой, в одно мгновение превращается в кусок детского мыла... А ведь часто одного удара бывает недостаточно - и тогда требуется нанести второй, третий, четвертый... Привычно сжимая штурмовой кинжал СС, Чжан подошел к зеркалу... Ну и что ж, ну и пусть, пусть все так, как получилось...

Но ведь он еще молод - и рано хоронить себя. Он напишет в Москву этому самому Ольшанскому, поклянется, что никак не мог спасти его возлюбленную и попросит о помощи. Тот непременно поможет ему - никак не может быть, чтобы не помог. Он, Чжан, бросит свою магию, закроет свои салоны, и, возможно, тоже займется... ну, хотя бы наукой... да, наукой. Он станет бескорыстно помогать людям - и этим расторгнет свою идиотскую сделку, заключенную в молодости. Он станет беден и счастлив, он... Нет, это был не он! Из зеркала на Чжана смотрело чужое лицо - бледное, узкое, с мертвыми, стеклянными глазами... Чжан точно знал: это было лицо человека, создавшего терракотовую армию по повелению этого сумасшедшего Шихуанди. Тот смотрел на него так, как будто говорил: " Чего ты медлишь? Я, между прочим, жду... не бойся, все очень просто..." Чжан попробовал отстраниться, улизнуть, для начала хотя бы закрыть лицо руками... Но руки умерли. И вновь вернуть им жизнь мог лишь человек, смотрящий на него из зеркала. Он глядел на Чжана выжидательно, однако, кажется, уже без прежней злобы: "Ну что же ты, Чжан... Скорее, я не могу ждать вечно... Давай!" Тогда Чжан решил схитрить. Он покорно занес руку (тотчас ожившую), направив острие ножа чуть пониже солнечного сплетения... Когда почувствовал, что сила вновь вернулась к нему, одним ударом сбил зеркало со стены. Звона он не услышал... Точнее, услышал, но это звенели не осколки - звенела река. И Чжан - не магистр, а чумазый мальчуган лет трех или четырех - переходил реку по мостику - узкому, как лицо страшного человека. Это было так весело, что он сам начал уговаривать себя: "Ну что же ты, Чжан... Не трусь, тебя ведь ждут... Ну еще немного, а теперь еще... вот так..." На мгновение он потерял равновесие, неуклюже взмахнул руками. И в то же мгновенье штурмовой кинжал СС прочно - по самую гарду - вошел в его горло. Ничего, никакой боли, все как всегда! " Не нож, а произведение искусства..." - успел восхищенно подумать Чжан, - даже второго удара не потребовалось..."

. . .

Янмин был ошарашен, был оглушен. Все это походило на сон: сперва - кошмарный, остужающий кровь, потом... О Пять Гениев, да ведь он теперь Хранитель армии - великой "Железной Стаи"... Да, но ведь армия до сих пор жива, ее еще предстоит сделать... пригодной для хранения, и потом... потом... Ах, да какая разница? Главное - смерть отступила на время, можно снова дышать, видеть, разговаривать. Дикий звериный восторг охватил Янмина - захотелось бежать по монастырской траве, высоко забрасывая ноги, ставшие внезапно легкими, упругими, как у восьмилетнего мальчика, кричать что-то несуразное, кувыркаться через голову...Вместо этого Янмин вцепился зубами в собственное запястье - до боли, до крови...Он был зол на себя за эту радость спасшегося от смерти - и только кровь могла остудить радость. Внезапно он увидел Лян Аина - старик, один, без провожатых, быстро, уверенно шел к разрушенной пагоде на краю поля. Янмин приложил руки ко рту и позвал его, как в детстве:

- Лян Аин... - старик остановился, но не обернулся. Янмин подбежал к нему:

- Господин Лян Аин... учитель... подождите!

Старый монах повернул к Янмину безжизненное лицо со страшными веками.

- Ну, что тебе надо Янмин? Что вам всем от меня надо? Не дадут умереть спокойно! - он двинулся дальше, бормоча, ругаясь.

Янмин схватил его широкий засаленный рукав - так телята хватают уходящую матку - отчаянно, изо всех сил:

- Постойте, учитель! Я только хотел спросить одну вещь...

- Спрашивай! - безучастно разрешил Лян Аин. Янмин перевел дух и выпалил:

- Почему Вы встали на мою сторону? Вы же все знали с самого начала...

Старик остановился, чтобы отдышаться. Спросил строго:

- Что "все"?

- Ну... для чего я все это задумал. Я ведь и взаправду хотел спастись сам... и спасти одного человека, если удастся. Шихуанди убьет армию - мы не в силах помешать ему.

Лян Аин укоризненно покачал головой.

- И это говорит знаменитый мастер "дела молчания"? Так вот, знай: я сегодня спасал не только тебя, но и армию. Я стар, скоро расстанусь с этим миром... Не хочу попадать во власть Пяти Гениев с нечистой совестью. Всю свою жизнь я чувствовал вину - за то, что не уберег тебя тогда, когда ты ... впрочем, сам знаешь.

Янмин молча кивнул. Старик продолжал:

- Я не лгал Шихуанди... Способ, который я предложил, вполне надежен, в то время, как оживлять разложившиеся трупы - не самое благодарное занятие. И бессмысленное, кстати, - я уже объяснял почему.

-Да, конечно...- Янмин сделался задумчив. - Но разве я в силах оживить этих глиняных болванчиков? И разве смогут они заменить нормальных, живых солдат?

Лян Аин ловко раздавил муху на лету.

- Смогут, еще как смогут. И оживить их для тебя будет делом нетрудным - ты и сам прекрасно понимаешь это. Другой вопрос: помнишь, что я говорил тебе, когда выпроваживал прочь после твоего любовного подвига? Это, к сожалению, невозможно изменить: все, связанные с тобой, окажутся во власти темных сил. - Он помолчал и добавил веско, с удовольствием:

- И армия тоже.

Янмин удивленно покачал головой: объяснение было нелогичным до глупости. Не сдержался - спросил, стараясь задавить в себе язвительную усмешку, которая, против воли, лезла наружу.

- Так, значит, Вы спасли меня, чтоб очистить совесть перед смертью... Но как же тогда быть с армией, а, учитель? Будет ли спокойна Ваша совесть, если тысячи молодых, здоровых мужчин окажутся во власти нечистой силы? По - Вашему, моя несчастная, с детства загубленная жизнь стоит такой жертвы?

Старик отшатнулся, зашипел, как раненый дикобраз:

- Молчи-и, молчи уж... Твоя жизнь ничего не стоит, в ничто ты и превратишься после смерти... Но я даос, а даос, чтоб очистить душу, должен загладить вину перед тем, кто пострадал от него. Что мне эти молодые мужчины: я не знал их и знать не желаю. А совершив благо обиженному мной, я спасу душу для блаженной вечности... Я стар, и я боюсь смерти... Но теперь я, наверное, перестану страшиться ее прихода, и все благодаря тому, что этот маленький убийца Шихуанди привел сюда тебя.

Янмин почувствовал, как злоба, едкая, похожая на пальцы мертвой старухи, которую он оживлял однажды в богатом селении Синь, вцепляется ему в горло:

- Нет, учитель, не перестанете... - задыхающимся голосом произнес он, с наслаждением видя, как старик вздрогнул слабыми, дрожащими членами. - Это Вы убийца, Вы, а не Шихуанди... Шихуанди, по крайней мере, не боится смотреть в глаза тем, кого он убивает.

Странное дело, после этих слов наступило облегчение - как будто выплюнул кость, застрявшую в глотке, даже злости к старику заметно поубавилось. Душу он спасет, слепой дурак! Хорошо еще, что Шихуанди уехал верхом сразу после разговора с этим идиотом, а то сейчас наверняка бы почуял неладное. Янмин повернулся и быстро пошел прочь - туда, где, в ожидании его, нетерпеливо переминались колесничии.

. . .

Способ был действительно распространенный. Но Янмин никогда не читал книг по магии, считая это чтение изменой себе, своей интуиции. Не собирался ничего читать и теперь: что ни говори, ему был брошен вызов - и он принял его. В Чартжоу - село, где издавна жили маги, занимающиеся изготовлением глиняных "бродяжек" (в других местах их называли "близнецами") поехал не столько для себя, сколько для Шихуанди и его шпионов: надо же было показать, что вот он, мол, не сидел без дела, а приобрел немалый опыт. Что ж, пришлось тащиться в такую даль, да еще жить в чудовищных условиях: нельзя же, в самом деле, было раскрывать карты перед этими провинциалами.

Приехав в село под вечер, Янмин подошел к магу, которого ему рекомендовали как лучшего специалиста в "деле молчания", сказал, что идет издалека, что устал и хотел бы на некоторое время остановиться в селе. Он согласен выносить глину, обмывать мертвых и делать все остальное, что потребуется, всего только за одну, ну, может, за две, чашки риса в день. Собственно, он мог бы ничего не говорить, а мычать, как глухонемой: еще издали, увидев беспокойный взгляд, которым смерил его "глиняный" маг, он понял, что будет принят на работу - подмастерьев для черной работы, видимо, не хватало и здесь. Он проработал день, два, три - просто потому, что хотел отдохнуть и забыться за нехитрым делом. Село не занималось высоким искусством - оно зарабатывало деньги. Никакого опыта тут приобрести было нельзя. Местные маги просто-напросто наладили массовое производство "бродяжек", умело используя моду на такие вещи, ими же созданную: приятно, что ни говори, когда в "комнате предков" у тебя лежит не бумажная табличка с могилы, а стоит глиняная фигура умершего, к тому же, по уверению профессионалов, способная ожить в любую минуту. Каждый маг делал по два, по три "бродяжки" в день: благо, заказчиков хватало с избытком. Янмину сделалось завидно - какая беспечность в головах, какая ветреная дурь! Он месил глину и ругался про себя крепкими солдатскими словами. Чертова столица, будь ты проклята! Здесь, в селе, люди не имели тайн друг от друга. С лица привезенного трупа маг снимал маску, и, пока родственники умершего, сидя в сельском "доме странников" (достаточно приличном, к слову сказать) ожидали результата своей поездки, он неуклюже лепил из глины тело будущего "бродяжки".

В целом все делалось точно так же, как описывал Лян Аин. Во всем этом была какая-то бездарность, темнота, ужас - смешным казалось даже думать, что нелепые пустобрюхие "бродяжки" могут когда-нибудь ожить, но никто, кажется, и не хотел, чтоб они оживали. Вечером третьего дня Янмин сложил и сунул в свой холщовый мешок потемневшую от пота рубаху и убрался восвояси. Он вернулся в Сяньян загорелый и злой. Если маг не надеется на себя, на свою силу - он не маг, а дерьмо, трупный червь, недоумок... Янмин, в отличие от всех них, надеялся на себя - больше было не на кого. Утром следующего дня он отправился в подвал городского суда, куда свозили неопознанных покойников, нарочно выбрал самый разложившийся женский труп - такой, что нельзя было разобрать черт лица - и принялся за работу. Его, гадальщика на костях, впервые в жизни рвало от трупного запаха, пока на лице девушки - изодранном, с застывшими кровоподтеками - обсыхала глина. Лицо было обыкновенным, мертвым - с впалыми глазницами и раскрывшимся ртом - зато родинки - их на теле было множество - проступали так ясно, как в обмелевшей реке проступает дно. Янмин смотрел на эти родинки. Неумело, как ребенок, впервые прикоснувшийся к глине, он вылепил тело - очень мало похожее на то, что лежало перед ним. Теперь следовало избавиться от самого трупа. Конечно, проще всего было его зарыть, но Янмин дождался ночи, разжег во дворе костер, облил тело соком стоягодника... Злость кипела в нем, требуя жертв - и маленькая мертвячка несказанно подходила на роль жертвы. Пока труп горел, он стоял рядом, наблюдая, как пузырится и лопается от жара кожа на лбу и щеках будущей возлюбленной Шихуанди. Он, Янмин, разумеется, выполнит свое обещание - преподнесет Императору такую красотку, что тот только оближется. Но только один Янмин будет помнить, как шипели и обугливались волосы на удлиненном треугольнике ее "нефритовых врат", только он в глубине души будет знать, что в правой подмышке у нее родинка, похожая на собачий клык. Она достанется Шихуанди неновой, несвежей, использованной...Да, но если вдруг Шихуанди сдуру задумает проверить правдивость Янминовых слов и прикажет раскопать девушку... Подумав об этом, он затушил огонь. После той ночи Янмин стал спокойней. Он работал, высунув язык от старания, как в детстве, в мастерской Лян Аина. Труднее всего оказалось, как ни странно, приделать маску к безлицей голове: в Чартжоу для этого использовали клей на основе чайного корня, а у Янмина его не было. Он долго, ласково касаясь пальцами, сглаживал шов - и шов, в конце концов, подчинился, исчез. Теперь дело оставалось за самым главным - тут уж Янмин не боялся: знал, как всегда, с самого первого раза, что девушка оживет. Он и мысли не допускал, что может быть иначе. И, когда она, действительно, ожила (он едва начал читать заклинание) - улыбнулся ей, как улыбается любящий отец заспавшейся дочери.

Теперь, пожалуй, никто в мире не мог бы предположить, что совсем недавно, всего несколько минут назад, эта голенькая, белотелая девочка была глиной. Нет, на профессиональный взгляд, она, разумеется, отличалась от живой: зрачки были слишком неподвижными и не реагировали на свет, пульс на запястье не прощупывался, маленькие ноги при ходьбе почти не касались земли... имелись и другие признаки. Для Янмина все это было ясно и неоспоримо, как день, но поищите-ка второго Янмина! Она оказалась обыкновенной простолюдинкой, маленького росточка, и, пожалуй, чересчур худенькой - ключица и лопатки резко и как-то беззащитно выступали вперед, чуть приподнимая бледную, в детских пупырышках, кожу. Маленькие - цвета спелой сливы - глаза смотрели вокруг восхищенно и обрадовано, как будто она хорошо понимала, что только что была мертвой и вот теперь ожила - и все благодаря высокому, нескладному человеку, который сейчас улыбается ей. На самом же деле - Янмин прекрасно это чувствовал - вряд ли бедная девочка помнила, кем была еще неделю назад. Если она умела шить, варить ягоды, или еще какую-нибудь чепуху в подобному роде, все это осталось при ней, а вот прошлое, прошлое... Ну да черт с ним, с прошлым! Теперь предстояло сделать из девчонки сладкую женщину, способную ублажить вкус Шихуанди - не самое простое дело, если признаться откровенно.

Предположим, красивую женщину можно смастерить из кого угодно: что в том особенного? Ну, белая кожа, ну маленькие ступни, ну, густые волосы - вот тебе и идеал современной женщины. Но Шихуанди не так-то прост, или, напротив, слишком прост, кто его там разберет? Поговаривают, в гареме у него собраны самые красивые женщины Китая, а он столь редко навещает их, что многие даже не помнят его лица. Он спутался со старой танцовщицей из "дома девочек" и коротает у нее все ночи. Он получил в подарок юную принцессу из Намвьета - и устроил истерику: кричал, что его хотят убить, что сил его не хватит больше ни на одну бабу. Попробуй-ка угадай, что ему по душе! А...будь что будет: в любом случае, он, Янмин, сотворит такую крошку, что все ахнут от изумления, а уж что сделает с ней Шихуанди - его личное дело. Он сам отправился на базар и купил ей шелка на платье - маленькая дикарка, едва увидев нежные, переливающиеся свертки, завизжала от радости, развернула один, схватила цепкими коготками и набросила на голое, в родинках, тело.

Янмин смотрел - и радовался вместе с нею: девчонка хорошела на глазах. Одно только волновало его: уж слишком она была обыкновенной, ничем не примечательной очаровашкой - в любом бедном квартале таких сотни. А вдруг Император решит... И тут же успокоил себя: да ничего он не решит! Он, если вдуматься, сейчас приперт к стене не меньше самого Янмина и, по всей вероятности, ожидает окончания его работы с волнением влюбленного. Он еще раз взглянул на свое изделие - беспристрастно, холодно. Нет, совсем не похожа на девочку из Башни Малышей - та была моложе, притягательнее... и вообще лучше всех в мире, а эта - обычная. Пожалуй, для обыкновенного глаза ее от живой ее отличал лишь один признак: девушка не говорила, хотя явно не была глухонемой. Она мычала, как больная драконьей болезнью, которая стирает у человека из памяти все слова. Но больные драконьей болезнью имеют рассеянный взгляд умалишенных, а девочка смотрела внимательно и весело. Скорее всего, придется подрезать ей птичьи жилки под языком - пусть уж лучше будет немой, чем мычит что-то невнятное.

. . .

Спустя ровно месяц, он привел девочку к Шихуанди. Император, издалека увидев Янмина, заулыбался ему:

- Ну, здорово, Янмин! - Кивнул на девушку: - Это та самая баба, что ты вылепил из глины? У тебя хороший вкус, хотя вы, маги, и чураетесь женщин!

-Ну, как, мой Император? Хороша, а? - в голосе Янмина, помимо его воли, прозвучала отцовская гордость.

Шихуанди еще раз бегло осмотрел девушку - чуть дольше задержал взгляд на маленьких, не знавших бинта, ступнях.

Ответил просто:

- Ничего. Ты молодец, Янмин. Впрочем, я ведь и без этих выкрутасов - с бабами - тебе верил. Куда только теперь ее девать?

Янмин развел руками:

- Неужто она Вам не нравится, мой Господин? Вы же сами сказали...

Шихуанди оглушительно захохотал, запрокинув голову:

- Нет, ты, в самом деле, ненормальный, как все гении. Решить, что я буду спать с мертвячкой! Скажи ей - пусть убирается... Она хоть человеческий язык-то понимает?

Янмин огорченно поежился, но тут же воспрял духом: что ж... может, так оно и лучше... меньше проблем! Спокойно сказал девушке:

- Ступай, подожди меня снаружи! - И, видя, как она непонимающе сдвинула бровки, добавил мягко, почти нежно: - Иди, ласточка, иди... у меня важный разговор!

Девочка (вот умница!) гордо распрямила спинку и медленно, ни разу не оглянувшись, направилась к выходу. Оба - и Янмин, и Шихуанди - проводили ее взглядами. Затем взгляд Шихуанди остановился на Янмине - и тотчас сделался недовольным, капризным.

- Нет, так не годится, Янмин. Давай выкопаем ту девку, с которой ты лепил это сокровище - и сравним; тогда я буду уверен, что ты меня не обманываешь.

Янмин в ответ лишь недоуменно пожал плечами. Но выхода все равно не было.

Мертвую раскопали. Шихуанди, нагнувшись низко над полуразложившимся телом, рассматривал и пересчитывал ее родинки, без конца загибая пальцы на своей обветренной руке. Затем он выпрямился.

. . .

. . .

ЗАПИСКИ ЧАНА, ПРАВЕДНОГО ДАОСА

. . .

По-прежнему не хватает гончаров. Обещали прислать еще двадцать мастеров - и вот на тебе, все это так и осталось пустыми обещаниями. Вероятно, их и не будет хватать: по слухам, и так уже прошерстили всю страну в поисках глиняных умельцев - всех согнали сюда, в пригород Сяньяна, и распределили по "руслам". Нашему "руслу" перепало всего-навсего около четырех десятков гончаров - просто чудовищно мало, если представить объем работы, который им предстоит выполнить. Впрочем, поговаривают, что в остальных "руслах" (сколько их - никто не знает даже приблизительно) дела обстоят еще хуже. Начали лепить вторую сотню. Глины в том месте, где я указал в первый раз, оказалось недостаточно - пришлось искать новое место. Сегодня опять ездили все вместе на "поле сомкнутых век" - я, гончары, Пан Дин и этот надутый Янмин - провозились там до вечера. Янмин не помогал нам, не разговаривал ни с кем.

Он неприятный тип: кажется, до умопомрачения горд, что его назначили главным над всеми нами. Зато Пан Дин - просто золото: милый, трогательный, забавный юнец, совсем мальчишка. Сегодня он уже не удивлялся, не таращил глаза, когда подъехали к полю. Во время первой поездки, помню, ужасно рассмешил меня: а, где, спрашивает, покойники с сомкнутыми веками? По-моему, даже Янмин усмехнулся, хотя, по моим наблюдениям, на "поле сомкнутых век" попал тогда впервые. Вот странный человек - считает себя профессионалом в "деле молчания" - а никогда не практиковал замену трупа "близнецом" (то есть, глиняным двойником). Я, хотя и не получал никогда от Императора высоких должностей, занимался этим не раз и не два, и (что уж тут скромничать) не безуспешно. Достаточно вспомнить ту несчастную женщину - жену купца из Аньчжоу: бедняжку растерзали волки, оставив лишь обглоданные кости.

Безутешный купец обратился ко мне, и я, смиренный, сумел утешить его (страшно подумать, что было бы, обратись он за помощью к этому выскочке Янмину). Слепил "близняшку" - такую, что залюбуешься, благо, портрет у меня имелся, сперва думал снять маску с черепа, но затем принял решение просто обмазать череп свежей глиной, прочел несколько заклинаний, мое творение ожило... Правда, становиться (а вернее - оставаться) купеческой женой глиняная красотка не захотела, и на другой день бесследно исчезла, но ведь это, должно быть, потому, что и сам осчастливленный вдовец не только не спешил в объятья вновь обретенной супруги, но и, как признался мне позже, провел ночь без сна, запершись в подвале и дрожа от страха... А чего здесь, спрашивается, бояться? Ну да, он слышал шаги жены - пусть даже они были немного тяжелее обычных, но ведь она тоже... не совсем такая, как прежде - понимать надо. Но какая нормальная супруга заснет, не дождавшись в спальне мужа? Нет, право, я даже рад, что никогда не имел семьи: эти отношения между мужчиной и женщиной - какой-то бесконечный клубок гнилых ниток, которые тотчас рассыпаются при попытке распутать их. Впрочем, я отвлекся. Оказывается, малыш Пан Дин представлял себе "поле сомкнутых век" ужасным, бесконечным кладбищем, где на поверхности валяются трупы с сомкнутыми веками. Я, конечно, постарался не обидеть этого простака смехом - как мог, объяснил ему, что у мертвых никогда не бывает "сомкнутых век": в могиле покойник всегда лежит с открытыми глазами.

А что до "поля", то никакой жуткой тайны оно, понятное дело, в себе не хранит: ну были тут когда-то могилы древних старцев, отшельников (по всей вероятности, их сверхъестественные способности после смерти передались глине - отсюда ее свойства), и что с того? Впрочем, Пан Дин, кажется, моего объяснения не понял и казался абсолютно сбитым с толку... Сегодня он тоже ни о чем не спрашивал. У гончаров полно работы - они без конца разжевывают кофейные зерна, пьют возбуждающий отвар корней розовицы, чтоб не смыкать глаз ни днем, ни ночью. Что поделаешь, Император велел поторапливаться...

. . .

Сегодня Янмин спросил, как меня угораздило из мастеров "дела молчания" попасть в монахи. Экая свинья! Как будто не знает, что это нормальная практика: многие маги, желая очиститься от общения с темными силами, в конце жизни уходят в монастырь. Со мной, правда, дело обстояло иначе, но с какой стати я должен обсуждать это с высокомерным выскочкой? Живем теперь за городом, отгороженные от всего мира глухим забором. Тоска смертная, еще хуже, чем в монастыре, но такова воля Повелителя. С глиняными солдатами (на нашу долю достались, в - основном, лучники и арбалетчики) все пока идет гладко: материала навезли даже больше, чем потребуется - выскребли почти всю глину на "поле". Помогаем гончарам - я и Пан Дин. Янмин топчется неподалеку - и всегда один (совсем оставить нас и уйти он не решается, видимо, боится Императора).

Самого Императора я видел за все это время только два раза - последний раз полтора месяца назад, когда он примчался на взмыленном, хрипящем коне, нашел взглядом Янмина и нетерпеливо кивнул ему. Они разговаривали, понизив голос, но я неподалеку разминал глину и многое слышал, хотя, не скрою, почти ничего не понял. Ясно было одно: какая-то женщина, близкая Повелителю, только что скончалась в родах - и своей смертью причинила Ему боль. Повелитель на чем-то настаивал, изволил топать ногой, но Янмин (вот ведь какая черствость! Разве можно в чем-то отказывать человеку, когда у него такое горе?) отрицательно качал головой и прятал глаза. Одну фразу Янмина я расслышал отчетливо - по коже пробежали мурашки от ее загадочности - однако, так и не сумел догадаться, что имелось в виду. " Если я сделаю то, о чем Вы просите, боль тоже продлится..." Какая такая боль? Я, откровенно говоря, надеялся, что Повелитель, несмотря на свое горе, прикажет хотя бы высечь Янмина за непокорность, но Он только махнул рукой и побрел прочь.

Пан Дин рассказывал мне про "Счастливый сон": у нас с ним все меньше секретов друг от друга - так и должно быть у людей, занятых общим, полезным делом. Гениальный мальчик этот Пан Дин: надо же додуматься до такого! Оказывается, он изобрел не только эликсир "Счастливый сон", но и сосуды для хранения, и многое другое. Более того: он придумал способ заставить многотысячную "Железную стаю" одновременно выпить чаши с подмешанным ядом... Я, признаться, с трудом представлял себе, каким образом можно одновременно умертвить такое количество людей, разве что каким-то образом уговорить их прибегнуть к совместному самоубийству - неплохая идея, однако, на практике, трудноосуществимая: у кого-то сдадут нервы, кто-то поднимет панику... А вот прибегнув к привычному воинскому ритуалу, сделать такую вещь будет возможно (по крайней мере, это хоть реально себе представить). Конечно, дело непростое - тут потребуется слежка - а, чтобы легче было осуществить эту слежку за происходящим,

Пан Дин предложил покрасить дно каждой кружки в ярко-синий цвет. Вроде бы простая идея, а ведь никому из нас она, может, и не пришла бы в голову, если б не Пан Дин. Даже Янмин одобрительно кивнул юноше, а после все-таки нашел повод высказать неудовольствие. " Все твои умные мысли - от безделья, Пан Дин! Ты бы лучше подумал, как их рассадить... Мне тут передали чертежи из соседнего "русла" - чушь полнейшая: не выдерживает простейшей критики. Можно подумать, что эти ослы решили, что имеют дело с двумя или тремя сотнями солдат, а не с делом национального значения..." - примерно так он сказал Пан Дину. Сам же Янмин исполняет роль тюремного надзирателя - вынюхивает, отдает приказания, дает никчемные советы. Сегодня заставил гончара вылепить из глины фигуру человека, стоящего на коленях, и зачем-то приказал сперва мне, а затем Пан Дину, молниеносно занося руку, бить карманным ножом по глиняному горлу. Я несколько раз ударил, ни о чем не спрашивая: не терпелось от него отвязаться, а Пан Дин сначала долго упирался. Сказал:

" Я не собираюсь убивать людей..." Янмин ответил: "Надо будет - убьешь. Маг должен все делать сам. А главное - в такие моменты ощущаешь торжество над смертью: раз ты убиваешь, значит, сам ты жив..." По-моему, какая-то высокопарная глупость: для чего надо обязательно ощущать торжество над смертью? Сегодня вылепили первый десяток лучников из той глины, которую добывали на сухом краю " поля". Фигуры плохо сохнут.

. . .

Понемногу заканчиваем работу с нашими воинами - смешно смотреть: глиняные шеренги безголовых людей. " Раз голов нет - то и оружия не положено" - пошутил Янмин. Это он намекает на новое и, признаться, довольно странное указание "сверху" - дело в том, что армию решили не вооружать. При этом оружие (им решили заниматься в последнюю очередь) будет храниться поблизости, в обычных оружейных ящиках. Для чего нужна подобная осторожность? Неужели кто-то всерьез опасается, что солдаты вдруг внезапно воскреснут и в ослеплении перебьют друг друга? Или решат действовать самостоятельно, без приказа начальства? Спросили Янмина, но он ловко увернулся от ответа. Не понимаю: что Пан Дин, этот талантливый, скромный юноша, находит в Янмине? А ведь он просто без ума от чванливого гордеца - ходит за ним как привязанный и называет своим учителем. Сегодня я обиделся на него за это. Случилось вот что: я рассказал Пан Дину, как и зачем попал в монастырь, рассказал, ничего не утаивая - и про то, что больше всего я боюсь потерять после смерти богатство, нажитое тяжким трудом, и вновь сделаться нищим, и про то, как легко я утаил это самое богатство при поступлении в монастырь, обманув глупого эконома. Ну и, разумеется, поведал о самом главном: о том, что в монастыре меня больше всего интересовала не духовная жизнь (я еще слишком молод для этого), а кости отшельников, хранящиеся в "комнате мертвых", то есть - в нижнем подвале, в широких ящичках, обитых изнутри шелком - очень дешевым, кстати, я рассмотрел.

Мне хотелось, пользуясь своими немалыми знаниями в "деле молчания", заставить праведников разговаривать и посоветовать мне, как, умерев, не сделаться нищим. Но, когда я - правда, ценою немалых усилий - получил свободный доступ в заветную комнатку, меня постигло разочарование, равного которому я не испытывал еще с тех времен, когда был бедным. Сколько я ни бился над открытыми ящиками, ни одна костяшка в них не шевельнулась - ну надо же! С тех пор я престал считать себя везучим - об этом тоже я сказал Пан Дину. Он слушал внимательно, был рассеянно задумчив, а потом высказал странную, и, признаться, крайне обидную для меня мысль: "Янмин наверняка смог бы их оживить" - да, вот именно так он и заявил. Глупости, конечно, - Пан Дин еще просто слишком молод, чтобы разбираться в таких вещах. Сегодня произошло загадочное событие: наши безголовые солдаты за одно утро вдруг покрылись пыльцой шестиголовника - этих едких и невзрачных желтых цветов, что растут здесь повсюду. Почему вдруг пыльце вздумалось покинуть цветочные чашечки и опуститься на сохнущие глиняные фигуры - непонятно, но факт остается фактом. А, может быть, это дух Божественного Учителя подает нам знак - как знать? До самого вечера оттирали пыльцу, но она крепко въелась - по всей вероятности, местами так и останется: не переделывать же из-за этой пустяковой загадки всю нашу работу! Янмин, кстати, того же мнения.

. . .

Сегодня произошел печальный случай - Пан Дин случайно расколотил невысохшего лучника. На самом деле, случай и случай - ничего особенного - но надо было видеть, как разгневался Янмин на своего любимца! Он довел несчастного мальчика до слез - да-да, я заметил слезы на его красивых, обиженных глазах. Он кричал, что ненавидит трусов - непонятно только, причем здесь трусость, когда налицо обычная неловкость? Заявил, будто знает, кому принадлежала выходка с пыльцой - это уж совсем чушь: Пан Дин не пчела и не может перетаскивать пыльцу с места на место. В конце концов, Янмин дошел до того, что пообещал выгнать Пан Дина вон, если тот еще раз попробует приблизиться к глиняным солдатам: он, мол, не хочет быть казненным из-за чьей-то дурости. Когда Янмин, наконец, убрался, я подошел к Пан Дину, желая утешить его, но гордый мальчик не захотел со мной разговаривать, должно быть, боялся показать слезы. "Видать, смерть нельзя перехитрить, Чан" - сказал он и повернулся ко мне спиной. Я, было, встревожился, но быстро успокоился: в самом деле, кто в молодости не любил красивые фразы?

. . .

Пан Дин со мной не общается: сидит за своими чертежами. К нему постоянно приезжают какие-то невзрачные люди в бедной одежде - он подолгу беседует с ними, спорит, порою срываясь на крик. Я лично думаю: они никак не могут решить, как правильно рассадить солдат. Да и то сказать - дело-то нешуточное: тут надо учесть все - и то, в каком направлении будут двигаться люди, выносящие тела, и разницу в количестве занимаемого места между сидящим и лежащим человеком, и, наверное, еще что-то. Если упустить из виду любую мелочь - начнется давка, смятение, с лиц не успеют снять маски до того, как тела начнут портиться. Интересно: хотя бы для изготовления масок-то пригонят еще гончаров? Пан Дин как-то сказал: все, кто работает с армией - хорошо проверенные люди, иных не допустят. Интересное объяснение! Ну проверьте еще три десятка гончаров - вот и будут проверенные, не разорваться же нам, в конце концов.

Ладно, что, спрашивается, загадывать на завтра, если и от сегодняшних дел голова идет кругом? Сегодня услышал, как Янмин разговаривал с Пан Дином: случайно оказался возле окна. Начало разговора я пропустил, однако с первых же слов понял, о чем речь - о проблеме, над которой работает сейчас Пан Дин. Янмин разгорячился не на шутку - плесни водой - и пар повалит от затылка. Он орал: " Поменьше гордости, Пан Дин! Не думай, не один ты решаешь эту проблему. Ты хоть представляешь себе, сколько человек - и все самых лучших профессионалов - занято сейчас тем же? "Сколько?" - спросил Пан Дин, опустив ресницы. " В общей сложности, около тысячи человек... - проговорил Янмин неожиданно спокойно (такие перепады я видел у него не раз), - так что не беспокойся: все вместе до чего-нибудь додумаетесь". Пан Дин вдруг поднял красивую голову и засверкал глазами: "Да пустяки все это... Ни до чего никто не додумается, если уж до сих пор все бродим вокруг да около с завязанными глазами..." Тут я увидел, как он взял Янмина за руку и жалобно заглянул ему в лицо: "Вот если б Вы, учитель... Тогда точно справимся!" Янмин выдернул руку и резко, нехорошо засмеялся. "Увольте, мой юный друг... - сказал он. - У меня хватает своей работы..."

Этот нечаянно подслушанный разговор оставил у меня неприятный осадок. Оказывается, пока мы тут проливаем пот над будущими "близнецами", кое-кому впору проливать слезы из-за отсутствия здравых мыслей: неужели тысяча человек не может сообща разработать какой-нибудь мало-мальски пристойный план? Хотя, конечно, случай нелегкий: одна промашка - и вся конструкция может рассыпаться прахом, но все-таки, все-таки... Впрочем, вероятно, я многого не знаю: может быть, изобретателей ограничили в количестве подручной силы, может, еще чего-нибудь... Да одного этого ограничения достаточно, чтобы погубить все дело: ведь для одной только переноски тел, возможно, потребуется народу лишь вполовину меньше, чем воинов в "Железной стае" - ну сколько, в конце концов, один человек может перетащить подряд взрослых, крепких мужчин? И вот еще вопрос - что потом прикажете делать со всеми этими переносчиками, гончарами, могильщиками и прочими? В живых ведь их явно не оставят - не тот случай. А если это так, то умертвить придется тьму народу, равную приблизительно количеству населения двух не слишком крупных городов. Ну да ладно - не моего ума дело! Тут ведь как - станешь вмешиваться и задавать лишние вопросы - убьют. А я пока еще не собираюсь умирать, иначе после смерти придется начинать все сначала и обсасывать голые крысиные кости, в то время как мясо - прекрасное крысиное мясо в молочном соусе - станут жрать другие. Интересно - едят ли на самом деле в загробном мире? Тут у меня имеются определенные сомнения, но на мои планы они не влияют.

. . .

Уф, какие это были непереносимые двое суток! Дело даже не в том, что осень в этом году выдалась непривычно жаркой и пыльной - густая, вязкая пыль лезла в глаза, хрустела на зубах. Я и представить себе не мог, как велика императорская "Железная стая"! Нет, разумеется, мы знали, с каким количеством людей предстоит работать, но все это были цифры, планы, расчеты, а тут я впервые увидел, что у цифр есть головы (в которые нещадно колотит зной), есть тела ( их требовалось разместить на Ястребином поле, где когда-то в древние времена стоял город, превышающий по своему размеру любой из городов современного Китая), есть смирные, мужественные лица, изможденные от зноя, пересохшие рты, пьющие горячий воздух...Но, главное, какая силища, сколько людей! Еще ранним утром первого дня начали подходить первые подразделения лучников... Какие-то люди в одежде мышиного цвета (должно быть, из тех, кто работал с Пан Дином) суетливо носились по полю взад-вперед: их обязанностью, как я понял, было рассаживать прибывающих в определенном порядке.

Мы с Пан Дином стояли в стороне и поначалу с интересом наблюдали за происходящим. Янмин торчал неподалеку - нетрудно было догадаться, что именно он и есть та главная фигура, которая распоряжается всем действием. Мышиные люди беспрекословно подчинялись не только любому брошенному им слову (слов он жалел даже в такой ответственный момент), но и движению пальцев, бровей, каждого мускула лица. В другое время я, может, и позавидовал бы ему, но тут завидовать было некогда: слишком много необычного творилось вокруг. С первыми все шло гладко - воины (вот что значит дисциплина!) послушно занимали указанные им места и усаживались в указанную позу, а именно - на колени. Но вскоре возникла первые трудности - дело в том, что люди прибывали быстрее, чем их успевали рассаживать. Возникла опасность давки, но Янмину на этот раз удалось предотвратить ее - он что-то сказал на ухо каждому из офицеров - и те быстро построили людей.

Солдаты (их с каждой минутой становилось все больше и больше) стояли смирно, не переминаясь с ноги на ногу и почти не разговаривая между собой: как видно, они действительно полагали, что их рассаживают для привычного воинского ритуала, за которым последует какой-либо приказ. Жара, между тем, становилась все сильнее, от резких порывов ветра (который не освежал, а, наоборот, обдавал раскаленным воздухом) пыль поднималась над полем, точно маленькие, извивающиеся колонны - она лезла в глаза, нос, забивалась под одежду и, смешиваясь с потом, оседала на коже нестерпимо зудящей коркой. Так прошел час, два, три...Уже вся дорога, ведущая из Сяньяна, была до горизонта заполнена людьми, и, надо признаться, я (уже в который раз за этот день) подивился их выносливости: мы с Пан Дином в наших просторных бумажных рубахах просто умирали от жары и то и дело по очереди прикладывались к деревянной бутыли с водой, а стоящие неподалеку воины, облаченные в тяжелую, непроницаемую для воздуха одежду, не сделавшие за эти изнуряющие часы ни глотка воды, держались так, словно все это время просидели на скамейке в тенистом саду. Я внимательно посмотрел на сидящих в переднем ряду - эти, как ни странно, чувствовали себя несколько хуже: судорожно глотали воздух, некоторые пытались потрогать свои колени, но тут же поспешно отдергивали руку. Только несколькими часами позже, когда мы оба кинулись к повалившемуся набок лучнику из первого ряда (совсем мальчику!), я понял причину их страданий: земля в этом месте была усыпана мелкими осколками каких-то горных пород, и острые осколки эти, врезаясь в кожу, разрезали ее и ранили коленный сустав не хуже маленького ножичка.

Вот тебе и хваленая военная одежда! После этого случая с мальчиком мне самому сделалось нехорошо, и я предложил Пан Дину отпроситься у Янмина и пойти отдохнуть, благо, наше "русло" располагалось неподалеку. Признаюсь, у меня была корыстная мысль, что, если об отдыхе попросит Пан Дин, Янмин скорее отпустит нас... Но Пан Дин, как ни странно, отказался уходить, хотя устал и измучился не меньше моего - лицо его было бледным, лоб покрыт испариной, зрачки расширились. Я пошел один, и Янмин, напряженно наблюдавший за размещением очередного ряда, не глядя на меня, бросил: "Идите отдыхайте...". Я без труда нашел наше огороженное забором поле (теперь оно, прежде представляющееся громадным, показалось маленьким и уютным по сравнению с тем полем, где сейчас стояли на коленях тысячи людей), едва добрался до своей комнаты в ганьлане и тут же забылся сном мертвого. Проснулся уже под вечер: солнце почти убралось за верхний край нашего забора и вот-вот должно было совсем исчезнуть за ним.

Я было испугался за свою долгую отлучку, но попытался успокоить себя тем, что Янмин ведь не указал точного времени, к которому мне нужно было вернуться. Быстро поспешил обратно, и чем ближе я подходил к Ястребиному полю, тем сильнее становилась моя тревога. Почему там такая тишина? Вдруг поле уже опустело, а люди, люди... Я не мог ничего придумать, и шагал сильнее, чтобы только унять дрожь, внезапно подступившую к отдохнувшим ногам. Издали мне почудилось, что поле покрылось могильными холмиками, тесно прижавшимися друг к другу, и лишь приблизившись, я понял, что это не холмики, а люди, стоящие на коленях. Да, так и есть - сплошь все (насколько хватало взгляда) было усеяно рассаженными в правильном порядке воинами. Пан Дин встретил меня вымученной улыбкой (теперь он выглядел даже бодрее - вероятно оттого, что жара к вечеру сильно упала), Янмин, проходя мимо, покосился в мою сторону, но ничего не сказал - и я, очень довольный, шмыгнул в сторону и начал приглядываться к тому, что творилось вокруг. Почти все воины уже были рассажены, и только три или четыре небольших подразделения все еще ожидали своей очереди, смирно построившись в стороне - теперь несчастные, изможденные солдаты довольно часто переминались с ноги на ногу, а некоторые и вовсе то и дело вертелись, как дети, - офицеры мало обращали внимания на эту ( вполне простительную, с моей точки зрения) вольность. Я посмотрел на сидящих в двух первых рядах ( с момента их размещения прошло уже около одиннадцати часов) - кто-то то и дело пытался ухватить клок травы - и тут же отдергивал руку, кто-то незаметно пощипывал свое бедро, вероятно, отгоняя сон, кто-то жадно глотал ставший прохладным воздух: должно быть, он отчасти заменял бедняге воду.

Ни у одного из воинов я не заметил в руках даже маленькой фляги с водой, не было видно в окрестностях и ни одного нужника для солдат, а, между тем, на лицах этих выносливых храбрецов не читалось и тени недовольства происходящим. Правда, Пан Дин, точно угадав мои мысли, шепнул: "Тут, когда Вы уходили, один солдат, молодой совсем, наверное, еще моложе меня, увидел Янмина и начал кричать: мол, это и есть тот самый Кантонец, он хочет нас всех прикончить..." "И что же?" - спросил я с живейшим любопытством и смутно шевельнувшимся страхом. Пан Дин сунул в рот травинку и принялся обсасывать ее, стараясь, как я понял, выглядеть беззаботным. "Да ничего особенного... Янмин (он стоял почти вплотную ко мне) наклонился к одному из своих людей и шепнул: "Быстро увести и прикончить". Тотчас к нему - ну к тому, кто кричал - подскочили двое, бережно вытащили из строя, повели..." "Ну а солдаты что?" - с замирающим сердцем поинтересовался я. "А что солдаты... Многие даже не повернули головы: я же говорю - дисциплина... Я видел, как один лучник толкнул другого и сказал вполголоса: " Малыш Лун опять перепился..."

Я пристально посмотрел на Пан Дина и увидел, что губы его дрожат. Хотел утешить его, но юноша уже отвернулся от меня. Спустя еще два часа (очень легких, по сравнению с дневными) все воины, наконец, были рассажены. Какое же громадное и жуткое зрелище предстало передо мною! Точно раздвинулась земля, посторонились небеса, исчез горизонт - и все для того, чтобы дать место безмолвным, спокойным людям, сидящим на коленях и готовым принять любую судьбу! В быстро опускающихся сумерках фигуры и лица первых рядов были видны отчетливо, те, кто позади их, уже выделялись, подобно стертым иероглифам при свете лампы, остальные обманывали глаза наблюдателя, превращаясь в холмы, мертвых зверей, поваленные деревья. Сзади неслышно подошел Янмин, сказал нам негромко: "Ну все, на сегодня представление окончено, отправляйтесь спать..." Я заморгал глазами, думая, что ослышался. "А как же они?" - кивнув на сидящих, выдавил я, когда вновь обрел дар речи.

" Вам что, непонятно? - зашипел Янмин. - Что " как же"? Вы предлагаете ночью заняться обработкой тел?" Ни я, ни Пан Дин (он, видно, тоже был ошарашен) ничего не предлагали - просто стояли и смотрели на Янмина. Он вдруг, проворно выбросив вперед обе руки, взял нас обоих за шеи и, как мальчишек, стукнул лбами. Проговорил уже мягче: "На рассвете жду Вас обоих. Ступайте! На жаре фрукты быстро портятся - помните это".

. . .

" На жаре фрукты быстро портятся..." Одному черту известно, сколько раз я повторил эту Янминову фразу за следующий день, оказавшийся во сто крат тяжелее предыдущего! На жаре портятся только фрукты, сорванные с дерева - по сути своей, уже мертвые. Фрукты же, волею судьбы задержавшиеся на родной ветке, страдают от жары не меньше, особенно если дерево оставляют без воды в полдневный зной... Но начну описывать по порядку...

Этот день был бы почти точной копией предыдущего, если б не изможденность на красных, покрытых испариной солдатских лицах, если б не запах мочи, пота, нечистого человеческого тела, если б, наконец, не суетливая поспешность и нервные окрики распорядителей, офицеров, каких-то незнакомых, только этим утром прибывших людей, бегающих взад-вперед между нескончаемыми рядами... На рассвете, едва мы с Пан Дином, приблизились к Ястребиному полю, к нам подошел Ю Лун - один пренеприятный тип из Коллегии... На щеке у него наливался здоровенный синяк - как будто только что кто-то отвесил Ю Луну хорошую пощечину. "Сегодня ничего не кончится, - сказал он и почему-то жалко улыбнулся. - Янмин приказал рассаживать заново..." Пан Дин вдруг шагнул вперед, схватил Ю Луна за щуплые плечи и, что есть мочи, затряс его: "Говорите быстрее, что именно приказал Янмин..." Я с возрастающим удивлением смотрел на Пан Дина - всегда такого спокойного и учтивого. Ю Лун, как видно, тоже удивился этой неожиданной вспышке, потому что не вспылил в ответ, а только убрал руки Пан Дина со своих плеч и послушно ответил: "Янмин приказал рассадить солдат заново... Янмин сказал, что все мы придурки..." Пан Дин закусил губу и отвернулся, но тут же, не говоря больше ни слова, припустил - сперва быстрым шагом, а затем бегом - вперед, к полю... Я едва поспевал за ним... Янмина не пришлось разыскивать среди бесконечных солдатских рядов (что, по правде говоря, было бы делом почти нереальным): он стоял на нашем пути и разговаривал с каким-то офицером... Увидев нас, оборвал разговор, досадливо махнул офицеру рукой... Пан Дин налетел на Янмина, едва не сбив его с ног. Закричал: " В чем дело, Янмин? Почему вы приказали рассаживать их снова?" Янмин прищурил правый глаз и издевательски произнес: " А мне скучно стало - вот и приказал... Дай, думаю, еще раз посмотрю, как они рассаживаются..." И вдруг заорал страшным, хриплым голосом: " Вы что, идиоты - вы все, с вашими чертежами? Чем вы занимались - орава тунеядцев? Как работать с телами, когда проходы, которые вы оставили между рядами, меньше ручья в придорожной ложбине - скажи мне, а, Пан Дин? Я увидел, как Пан Дин тяжело дышит.

" Нам казалось, проходы достаточные для работы, учитель... Да и в ряду между солдатами расстояние приличное - я сам рассчитывал. К тому же, Вы ведь сами вчера видели, какой они величины - и ничего не сказали..." " Не сказали..." - передразнил Янмин. И тут же проговорил уже совершенно спокойным голосом: " Планы меняются, Пан Дин! Я за ночь все заново обмозговал и решил... В-общем, в одном ряду люди могут находиться на каком угодно расстоянии друг от друга - хоть сидеть вплотную. Но между рядами расстояние должно быть вдвое больше, чем теперь... Людей в ряду - чтоб четыре десятка - не больше!" - тут Янмин покосился в мою сторону, как будто только что заметил, что рядом с Пан Дином стоит кто-то еще. Он взял Пан Дина за рукав и оттащил в сторону, что-то зашептал ему на ухо. Я, на всякий случай, отвернулся: пускай пошепчутся, кто знает, какие у них там за секреты... Да, я отвернулся.

Что произошло дальше? Когда я снова повернул голову, то увидел, как четким, строевым шагом мимо меня прошагало подразделение лучников, и понял: людей начали поднимать и выводить с поля. Чтобы потом рассадить их заново, в другом порядке - просто ужас! Сколько потребуется времени, чтоб только вывести войско с громадного Ястребиного поля, если рассаживали его вчера с первых лучей солнца до темноты? Но все вышло быстрее, чем я предполагал: не иначе, как в дело вмешался Янмин. Солдат выводили по нескольким направлениям и строили неподалеку от того места, где, согласно новому плану, теперь будет помещаться их ряд. Спустя несколько часов, поле опустело, лишь далеко, на горизонте, виднелись построившиеся войска; вероятно, можно было бы разглядеть их и на краю поля с моей стороны, но эти серые распорядители, шныряющие мимо, точно несъедобные, дикие крысы, не давали всмотреться в даль. Но у этого Янмина, надо отдать ему должное, поистине колдовской ум: через некоторое время поле, как по волшебству, начало заполняться четкими, правильными рядами солдат, сидящими теперь (это хорошо было видно отсюда!) вплотную друг к другу. Пробегавший мимо Ю Лун бодро подмигнул мне: " Мужайтесь, Чан, еще два-три часика - и все свершится!" Я кисло улыбнулся в ответ - я знал по вчерашнему дню, что это только видимость: солдат - тысячи, а на территории Ястребиного поля в древности находилось целое небольшое государство, принадлежавшее не то кочевникам, не то еще каким-то полудиким племенам.

Неужели когда-то в этих мертвых местах жили люди? Мне было плохо, ноги едва держали меня, тело распухло и чесалось от песка, забравшегося под одежду. Чтобы хоть как-то взбодриться, я пытался представить, каково сейчас несчастным воинам - не спавшим вторые сутки и столько же не получавшим воды и пищи - это хоть как-то поддерживало меня. Я был уверен, что в этот раз до темноты не управятся, но я ошибался. Едва первая прохлада сумерек коснулась горячей земли, как повсюду раздались голоса: кончено, все кончено! Я сидел в изможденном беспамятстве, прислонившись к стволу какого-то чахлого дерева, и, услышав эти голоса, тут же вскочил, еще не понимая, что они означают. В первый момент мне показалось даже, будто воины уже выпили "Счастливый сон"... Но если это так, то, значит, они уже... Но минуту спустя, я понял истинное положение вещей: все еще были живы, а на землю опускалась ночь - холодная, отрадная, последняя ночь для тех, кто приминал сейчас своими исколотыми коленями траву Ястребиного поля. Хотя я уже ни на что не надеялся... Я был готов к тому, что на другой день Янмин еще что-нибудь придумает - и солдат будут опять рассаживать заново.

. . .

И все-таки я ожидал следующего дня - ожидал его так, как, должно быть, ждет смерти человек, доведенный до отчаяния смертельной болезнью. Уф, какой ужас нам пришлось пережить - в мире нет слов, чтобы передать это! Во-первых, "Счастливый сон" подействовал только наполовину - люди не умерли и даже не впали в оцепенение, как предполагалось вначале... Они раскачивались, стоя на коленях, и выкрикивали бессвязные слова - некоторые улыбались, другие пытались онанировать - одним словом, были похожи на обычных людей, разве что хлебнувших лишний глоток, ну, может быть, два глотка крепкого вина. Самого Шихуанди я не видел, только чувствовал его присутствие, и один раз мне показалось, будто различаю его голос в тихом, непрерывном шуме других голосов. До самого "действа" многотысячная армия молчала и почти не двигалась, но все равно было очень шумно: перекликались распорядители, разносчики кружек, надсмотрщики - по слухам, их было несколько в каждом ряду. Конечно, разумнее было бы заранее раздать кружки с эликсиром, но Янмин еще в первый день категорически запретил это делать - теперь я понял почему: кто-то из умирающих от жажды солдат мог случайно хлебнуть из кружки, и тогда... Кружки разносили на удивление быстро. Я заметил в стороне от ближайших ко мне рядов каких-то новых людей в кожаных фартуках - вчера их здесь не было.

Следующие несколько часов прошли в сонном тумане - я пропустил момент торжественного обращения императора к войску и опомнился лишь тогда, когда в глазах замелькали синие пятна: солдаты припали губами к "Счастливому сну". Я попытался встряхнуться - как-никак присутствую при грандиозном историческом событии, но ничего не получилось: должно быть, по причине дурного сна и усталости последних дней все воспринималось вяло и казалось каким-то обыденным. Синие донышки кружек двоились и троились в моих воспаленных глазах, и почему-то на миг показалось, что я стою посреди василькового поля, в тишине и покое. Но то, что произошло потом, до сих пор кажется мне кошмарным сном - когда я окончательно пойму, что это был никакой не сон, то, вероятно, сойду с ума. Одно знаю точно: я никого не убивал (хотя, вероятно, кровожадный Янмин был бы не против сделать все сам и заставить нас подражать ему). Но и он, и мы с Пан Дином просто стояли в стороне и наблюдали, как на наших глазах здоровенные, невзрачного вида, парни в кожаных фартуках (мясники - вот кто это был) ходили между стоящими на коленях, еще живыми солдатами и одним - единственным, точным ударом маленького топорика сносили им головы. Сперва я очень удивился, когда увидел, что воинам отрубают головы, но Янмин заметил мое удивление и, дружелюбно взяв меня за локоть, сказал: "Мы решили, Чан, что так будет проще... Извини, что ничего не сказали тебе заранее..." Я возразил, что так не проще, а сложнее. "Проще, Чан, проще, - упрямо повторил Янмин. - Хотя в чем-то и сложнее, конечно, но в - целом проще. Я сам все рассчитал..." Я не в силах был продолжать разговор и отошел от Янмина. Всюду была кровь - на телах, на топорах, на фартуках убийц - везде, а пахло почему-то свежим мясом - как будто рубили говядину. Внезапно позади себя мы услышали резкий, мальчишеский свист - это показалось лично мне началом бреда: в царстве смерти свистит ребенок. Но, когда я оглянулся назад, то никакого ребенка не увидел, а увидел Императора на сером, взмыленном коне. Он сидел в высоком, боевом седле и внимательно следил за всем, что происходит. Потом подъехал к Янмину, наклонился к нему с седла и, видно, о чем-то спросил.

Янмин кивнул утвердительно, после чего сделал нам знак рукой - пора уходить. Последнее, что я увидел на Ястребином поле - как головы мертвых солдат аккуратно складывают в огромные, плетеные корзины, похожие на те, в которых торговцы фруктами возят через степь плоды. Нас усадили в колесницу и привезли назад, к нашим глиняным, безголовым лучникам и арбалетчикам. О, какими трогательными и нестрашными показались они мне теперь: сознание отказывалось связывать с этими милыми самодельными куклами взаправдашних людей, ужасную смерть которых мы только что видели своими глазами. Янмин куда-то ушел, мы же с Пан Дином сидели рядом - настолько подавленные случившимся, что не могли выговорить ни слова. Служка принес нам обед, но мы даже не взглянули в его сторону: возможно ли было думать о еде после такого жуткого, бесчеловечного зрелища? Меня затошнило от запаха мяса - я закрыл лицо ладонями и сидел так до тех пор, пока обед не унесли. Дальнейшие события этого дня начисто стерлись из памяти - вернее всего, никаких событий и не было; также не помню, спал ли я в ту ночь или бодрствовал. Едва начало светать, все мы были уже на ногах: как известно, мертвые головы, отделенные от тел, портятся быстрее, чем весь труп целиком, поэтому требовалось немедленно приниматься за изготовление масок.

Головы, насколько я понял, распределили по мастерским - и я поразился скорости, с которой они были отсортированы. Сколько людей занималось этим? Увы, это-то, похоже, и являлось главной тайной - причем не только для меня, но и, кажется, для Янмина. Иногда я думаю, что во всей этой работе с "Железной стаей" - от начала и до конца - оказалось задействовано больше людей, чем было в самой армии. Что ж, может быть, я и недалек от истины. Корзины со страшным грузом уже прибыли - поставленные друг на друга, прикрытые сверху новенькими ценовками, они громоздились теперь вдоль заборов, в жидкой тени нескольких диких слив и старой айвы, иные маячили посреди неровных, песчаных дорожек, затрудняя проход по ним. Надо отдать должное неизвестным сортировщикам, поработали они на совесть: на каждой корзине стояла особая отметка, повествующая, кому принадлежат головы находящиеся внутри - на тех корзинах, где находились головы офицеров, была аккуратно прицеплена бляшка с офицерского шлема, там, где лежали головы колесничих - начертано крупное желтое пятно (цвет дороги), корзины же, наполненные головами лучников и арбалетчиков, помечены соответственно красными и серыми пятнами...

С мертвых голов при упаковывании явно тщательно отмывали кровь, однако, кое-где нам пришлось повторить эту работу: дело в том, что голова, отпиленная четким ударом в область кадыка, как известно, не выделяет крови, а вот при ударе топором в ключицу мозг трупа продолжает слегка кровить в течение нескольких дней ( я раньше этого не знал - узнал от Сеула: он, оказывается, в свое время пристально изучал головы преступников в кантонском "Хранилище голов"). Итак, сперва, распаковав корзину, мы извлекали груз и внимательно осматривали его. Затем специально заготовленными и предварительно смоченными в разбавленном спирте кусочками спелого хлопка оттирали кровяные пятна с кожи лиц и ушей, а заодно, этим же способом освобождали кожу от жира, пыли - то есть, от всего, что могло помешать глине лечь идеально ровным слоем, как бы обтянуть мертвое лицо. После этого нужно было закрыть неподвижные глаза и накрепко, при помощи рисового клея, соединить нижнее веко с верхним - этим несложным делом весь первый день занимались мы с Пан Дином, Ю Лун и еще несколько незнакомых мне человек.

Затем голова отправлялась на операционный стол - там уже безраздельно царствовал Янмин. В левой руке он держал обыкновенную кисть, которой обычно гримируют трупы перед похоронами, правой же, одетой в тонкую, массажную перчатку, набирал жир из большой банки и легкими, ласкающими движениями обмазывал эти жиром лицо, после чего опускал кисточку в другую банку - с выравнивающей жидкостью и водил по лицу повторно, но уже быстро и довольно небрежно. Какие всё-таки потрясающие умные руки у этого Янмина - подумал я тогда впервые: как быстро и красиво они делают свое дело! Я бы, наверное, поручи он эту работу мне, возился бы с каждой головой по часу, а то и по два, испытывал бы страх, может быть, отвращение, а Янмину, кажется, совсем незнакомы эти чувства. Он так низко наклонялся к каждому мертвому лицу, так пристально вглядывался, точно смотрел в воды быстрой, многоводной реки и хотел увидеть дно! При этом он нисколько не выглядел угнетенным и даже, кажется, мурлыкал какую-то модную песенку! Мы же с Пан Дином в первый день, признаться, чувствовали себя хуже некуда - через каждые два десятка голов бегали сбрызнуть лицо холодной водой, а через полторы сотни буквально падали с ног от усталости, и Янмин велел нам убираться восвояси и ложиться спать. Обработав уже описанным мною способом десять лиц, Янмин собственноручно наносил на них глину, наотрез отказавшись даже близко подпускать гончаров к своему рабочему столу. После этого головы отправлялись в специально устроенное для них помещение - без мышей и сквозняков - там им предстояло находиться двое суток, до того самого момента, пока глина окончательно не высохнет, а Янмин тут же брался за следующие.

Сколько еще голов, уже без нашего участия, обработал в первый день этот неугомонный человек - я не знаю, но думаю, что не один и не два десятка, поскольку в свою комнату он вернулся затемно - я слышал его тяжелые, усталые шаги. На второй и на третий день мы с Пан Дином уже вовсю помогали Янмину наносить жир и глину, поскольку погода неожиданно испортилась - наступили чрезвычайно жаркие, душные дни - и по этой причине мертвые головы принялись разлагаться быстрее, чем мы ожидали - почти из всех необработанных корзин появился трупный запах, а из нескольких даже просачивалась розоватая жидкость - явный признак гниения. Янмин заявил нам тогда: "Дураки, если остальные фрукты тоже потекут, считайте, что все пропало..." И мы с Пан Дином принялись за дело, хотя это и оказалось совсем непросто, особенно почему-то для меня, хотя именно я раньше имел дело с глиной, изготовляя "близнецов" в бытность свою мастером "дела молчания".

Пан Дин такого опыта не имел, но он как-то быстро втянулся в работу, и вскоре глиняные лица у него стали получаться почти такие же красивые и похожие на живые, как и у Янмина. У меня же дела поначалу шли совсем плохо: проклятая глина липла к пальцам и ни за что не хотела ложиться ровно, жир растекался, - когда же я пытался яростно втирать его в мертвую кожу, вдруг открывался рот и вываливался наружу распухший язык - ну и все остальное в этом же духе. Янмин подошел ко мне, посмотрел на то, как я мучаюсь, запихивая огромный язык в неподвижный рот, вздохнул и сказал одну фразу, которая перевернула во мне все:

" Представьте себе, что всю жизнь безответно любили этого человека, а теперь, когда он умер, перед Вами его лицо...Просто погладьте его... Все Ваши муки - оттого, что вы боитесь мертвых, хотя и не отдаете себе в этом отчета..." Я невольно последовал данному мне совету (странное дело, но это оказалось совсем нетрудно), и вскоре почувствовал, что в момент прикосновения к трупной коже мои быстро движущиеся пальцы образуют... ну, как бы единое целое с этой самой кожей, с пристойно закрытыми (или даже открытыми), ужасными, остановившимися, глазами, молодым, часто очень красивым ртом. В такие моменты я чувствовал необыкновенную легкость во всем теле и мягкую, веселую скорбь - точно все эти люди и впрямь были когда-то моими возлюбленными, а теперь я работаю и валюсь с ног от усталости для того, чтобы они вновь сделались живыми... или хотя бы перестали быть мертвыми. Глина, как по волшебству, стала ложиться ровно, и маски выходили теперь куда более изящными, чем раньше.

Янмин подошел, посмотрел - и одобрительно кивнул головой. Удивительно, куда девалась моя недавняя неприязнь к этому человеку? Стоило мне увидеть его за работой - как она исчезла бесследно, и теперь я порой даже восхищаюсь им - правда не так слепо и по-юношески, как Пан Дин, но все-таки восхищение мое вполне искреннее. Пан Дина же, судя по всему, тяготило его занятие, и, если говорить правду, я не очень понимал, что с ним происходит, отчего его лицо делается таким страдальческим как раз в те минуты, когда очередная маска закончена и видно, что она прекрасно удалась. При этом он-то как раз совершенно явно не боится мертвых и не испытывает отвращения к ним: Я один раз видел, как он, слегка всхлипывая, гладил указательным пальцем волосы на одной из только что извлеченных голов - ничем не примечательной, к тому же, изрядно покрытой запекшейся кровью. Янмин общается с Пан Дином кратко, отрывистыми рабочими фразами, по всей вероятности, ничего не замечает. Или делает вид, что не замечает? С масками надо поспешать: на коже многих лиц уже отчетливо проступили трупные пятна.

. . .

По-прежнему возимся с масками - устали ужасно. Собственно, сами маски уже готовы: сняты с мертвых лиц и лежат в специальном хранилище, на длинных рядах деревянных полок, но труду нашему конца-края не видно. Интересно, как идут дела в других мастерских? У нас, по крайней мере, есть Янмин, а второго такого человека сыскать, я думаю, нелегкий труд, даже для самого Шихуанди. Многое меня раздражает... Для такой работы уже нужны не мастера "дела молчания", а порядочная горсть писарей, поскольку составлять реестры и класть под каждую маску краткое описание, кому она принадлежит, номер ряда и места, и все в этом роде, - труд непривычный и выматывающий душу. Но делать нечего: придется тащить и эту ношу! Вчера снова ездили на "поле сомкнутых век" за глиной: до этого как-то упускали из виду, что предстоит еще вылепить сами головы. Я заикнулся, было, о том, что хорошо бы для лепки голов пригласить гончаров, но Янмин накричал на меня и сказал, что ни один человек не подойдет теперь к нашей армии до тех пор, пока она не будет готова окончательно. Что ж, значит, будем лепить головы сами - боюсь только, что это благородное дело займет чертову пропасть времени, но, с другой стороны, куда нам спешить теперь, когда мертвые головы, наконец, закопаны и даже трупный запах, стойко реявший вокруг нас еще несколько следующих дней, наконец, рассеялся?

И, удивительное дело, сразу после того, как он рассеялся, меня стали одолевать корыстные мысли, с которыми я ничего не могу поделать: мысль ведь не собака, чтоб пнуть ее ногой и прогнать прочь. Я начал постоянно думать о вещах, кощунственных для монаха: о награде, деньгах, о том, что перепадет лично мне за мое участие в этом нелегком деле. Янмин вот получил должность хранителя армии - и теперь, вероятно, будет купаться в деньгах, Пан Дин... ну, Пан Дин молод, у него все впереди, да и Шихуанди явно благоволит к нему - во время своего последнего приезда сюда Повелитель ни с кем не разговаривал столько, сколько с этим талантливым мальчиком, даже с Янмином - а снискать в таком юном возрасте расположение Императора - это, знаете ли, не шутка... Говорят, даже гончары, лепившие фигуры, получили по огромному слитку золота... А я? После того, как все закончится, мне придется возвращаться в монастырь, где, откровенно говоря, после неудачи с костями отшельников делать больше нечего.

Что же я хочу? Денег, золота? Все это, конечно, не помешало бы, но жизнь так быстротечна, а я и без того не беден - и вряд ли успею истратить даже то, что имею сейчас. Вот если бы... Я не помню, в какой момент мне пришла в голову счастливая мысль - обратиться за помощью к Янмину - но мысль эта прочно овладела моим сознанием. А что здесь, собственно, такого? Я же изрядно помог им всем - и Янмину в том числе. Да и что ему стоит разок-другой наведаться в монастырь и попытаться разговорить мертвых отшельников? Если уж на то пошло, я могу и заплатить за услугу, хотя, мне кажется, он мог бы помочь и даром: я ведь не брал денег за работу с армией. Иногда сознание приказывает мне: приди в себя! Янмин не станет для тебя ничего делать! Но я в ответ приказываю ему (то есть - сознанию) заткнуться и ищу подходящий случай для разговора с Янмином. Но его не находится, а тут еще целый день эта ужасная работа с реестрами...

Поговорил, наконец, откровенно с Пан Дином - бедный мальчик, он в полном смятении!

Почему-то считает себя убийцей (это из-за армии!) и жалуется на тяжелые предчувствия - все это можно объяснить тем напряженным трудом, что выпал на нашу долю. Ничего, лепить из глины все-таки легче, чем обмазывать глиной мертвые головы - так что Пан Дин еще успеет соскучиться без острых ощущений.

. . .

Наш Ю Лун вчера ночью отчудил такое, что, право, стыдно и смешно вспомнить - оказывается, он тоже все эти дни думал о награде. Бедняга, как видно, тронулся умом и решил наградить себя сам. Было так: примерно около полуночи меня разбудил один из наших новеньких и потащил на улицу, в тот конец поля, где мы закопали головы. Оказывается, он поздно возвращался из хранилища и заметил Ю Луна, который, крадучись, тащился вдоль забора. Паренек, было, подумал, что маг собрался удрать и решил проследить за ним. И каково же было удивление новичка (а, может, он и не новичок - просто работал в другой мастерской - нам запрещено обсуждать такие вопросы друг с другом), когда он увидел, как Ю Лун быстро, точно заправский "земляной червь", выкопал голову, очертил круг и стал чего-то шептать над ней. Услышав это, я тут же подумал, что несчастный Ю Лун, по всей вероятности, сошел с ума, и поспешил за разбудившим меня.

Когда мы подбежали к месту происшествия, то увидели при ярком свете месяца, как маг завывающим голосом несет какую-то чушь, вроде того " деньги, где спрятаны деньги?" или "если не скажешь - то оживешь с членом дикобраза", ну и все прочее в таком же роде. У его ног я с трудом разглядел какой-то небольшой, бесформенный предмет, в котором, присмотревшись, с трудом узнал разложившуюся человеческую голову. Мне стало нехорошо. "Что будем делать?" - шепотом спросил мой коллега. Мои губы сами по себе промычали в ответ нечто неопределенное. По правде говоря, и я, и парень, лежащий сейчас рядом со мной в жесткой густой траве, прекрасно знали, что мы должны делать - как можно скорее поставить в известность начальника, а именно - Янмина. Но нам обоим, кажется, одинаково не хотелось сейчас поступать правильно: кто знает, что решит сотворить с бедным умалишенным Янмин? Поэтому мы, не сговариваясь, неслышно поднялись и двинулись к Ю Луну: я - впереди, молодой коллега - чуточку поодаль. Странное дело, Ю Лун заметил нас только тогда, когда мы подошли вплотную и схватили его за руки. Я обратился к несчастному, пытаясь говорить как можно более спокойно и внушительно:

"Успокойтесь, Ю Лун! Мы никому ничего не скажем - клянемся! Вам надо пойти и хорошенько выспаться - тогда все встанет на свои места. Зачем Вы выкопали голову?" Ю Лун, со страшным, искаженным лицом, принялся вырываться и брызгать слюной. Глаза его были расширены и бессмысленны, язык вываливался наружу, точно у удавленника. "Во - во- воры, - хрипел он.- Убирайтесь прочь, тут все мое..." Неожиданно он рванулся в другую сторону и освободился - тут же отбежал в сторону и схватил заступ, прислоненный к забору. Я успел только подумать, что надо было вовремя позвать Янмина, а теперь вот, кажется, уже поздно: сейчас этот доходяга размахнется заступом, и... Но Ю Лун не успел привести в действие свое оружие. Негромкий, властный окрик заставил его опустить заступ. Я тоже оглянулся. Позади, в нескольких шагах от нас, стоял Янмин. Я невольно вздохнул с облегчением - пожалуй, никогда еще появление Янмина не вызывало у меня такой радости. Теперь главным делом было объяснить Янмину происшедшее.

Я взглянул на Ю Луна - и чуть не задохнулся от изумления: где синие губы со свисающей вязкой слюной? Где безумный взгляд? Всего за одно мгновенье сумасшедший маг превратился в совершенно нормального человека - вот чудо! Янмин кивнул на заступ, спросил:

- Что это у вас тут за представление посреди ночи? В войну играете?

Я выступил, было, вперед, ноЯнмин сделал рукой запрещающий знак.

- Молчите, Чан. Пусть Ю Лун расскажет - у него получится красочнее.

Ю Лун выронил заступ. Как я понял, это он сделал нарочно, чтоб не встречаться глазами с Янмином. Наклонился за ним, хотел поднять, но Янмин наступил на рукоять заступа ногой. Спросил, обращаясь теперь только к одному Ю Луну:

- Выкопал все-таки?

Ю Лун молча кивнул. Янмин преспокойно взял его за рукав:

- Ну пошли тогда, чего тут стоять?

И повел Ю Луна куда-то вбок, к погребам, в которых хранились запасы мяса. Мы хотели сперва двинуться следом, но Янмин сказал, не оборачиваясь, как говорят непослушным детям:

- А вы ступайте спать - наигрались.

Мы молча отправились восвояси. Очень надеюсь, что сам не сойду с ума и не разделю участь несчастного мага.

. . .

Наутро я все же не выдержал - спросил Янмина, что он намерен делать с помешавшимся Ю Луном. Янмин ответил невозмутимо ( как будто ожидал такого вопроса):

- Отдам его Шихуанди - пусть он решает. Раз сам пригласил сюда этого дурака...

Я счел нужным возразить:

- Ю Лун не дурак - ну, по крайней мере, не всегда был таким. Сейчас он болен...

Янмин досадливо наморщил брови:

- Он? Болен? Да кто Вам это сказал?

Я был удивлен - неужели не видно? Но вслух заметил:

- Мне кажется... нормальные люди себя так не ведут.

Янмин усмехнулся и поковырял землю носком ботинка.

- Чан, Вы рассуждаете, как младенец. "Нормальные люди..." Этот тип так ведет себя всю сознательную жизнь - неужто не знаете?

Я покачал головой. Янмин посмотрел на меня как на ненормального.

- Да он же у нас знаменитость: никто во всем Китае не умеет так мастерски разговаривать с оживленными мертвецами... Этот Ю Лун богат... - тут Янмин сделал паузу и поправился: - был богат, а ведь родился нищим.

Я заспорил:

- Ну и что? "Дело молчания" - доходное ремесло. Я, например, тоже родился нищим...

Янмин поморщился, как от зубной боли:

- "Я, я..." Что у Вас за дурацкая привычка все разговоры переводить на себя? Ю Лун разбогател благодаря тому, что угрожал мертвым - позором, оглаской их неприглядных поступков, осквернением могилы, наконец. Думаете, зачем он стал раскапывать головы?

Я ответил с готовностью:

- Потому что свихнулся от переутомления - неужели непонятно?

Мой собеседник ухмыльнулся:

- Да нет, он совершенно нормален - вчера ночью у меня было время в этом убедиться. А притворялся он для того, чтобы напугать вас, простаков. Ну и чтобы избежать наказания, конечно. Вы же прекрасно видели: заметив меня, он перестал дурачиться - понял, что не имеет смысла.

На это возразить было нечего: я, действительно, видел вчера ночью, как Ю Лун за одну минуту превратился в нормального человека.

- Выходит... Он раскопал голову, чтоб выпытать какие-то сведения? Но я никогда не слышал, чтобы головы оживляли отдельно от туловища.

Янмин нервно дернул правым уголком рта:

- Представьте себе - и я не слышал. И вряд ли это вообще возможно - иначе, будьте уверены, голова заговорила бы у него уже через несколько минут: в этих делах он профессионал, знает способы. А подвела Ю Луна обыкновенная жадность - подумал, вероятно: а вдруг что-нибудь да выйдет? Все-таки такая добыча... Я, между прочим, почти наверняка знал с того дня, как зарыли головы, что этот Ю Лун решится на что- то подобное. Даже говорил ему: не вздумай! Вот видите - не послушал...

В это время к Янмину подошли двое - Пан Дин и еще какой-то незнакомый тип - и он повернулся к ним. Пан Дин, по-прежнему, грустит. Сегодня у меня в первый раз за все это время оказалось в распоряжении немного свободного времени - и я не знал, что с ним делать. Так бывает всегда во время напряженной работы: ждешь, ждешь свободной минутки - а как только ее получаешь, то тратишь глупо и бесцельно. Я смастерил бумажного змея и спрятал его под свою походную койку.

. . .

Сегодня решился спросить Янмина о Пан Дине, но тот лишь отшутился в ответ. Сказал, что мальчишка впадает в блажь из-за того, что втрескался в какого-нибудь глиняного лучника, маску которого сам же изготовил. Я угодливо засмеялся - и тут же устыдился своего смеха. Заметил только, что, может быть, "дело молчания" вообще не для Пан Дина: в конце концов, из этого мальчика мог бы выйти прекрасный изобретатель, или, на худой конец, неплохой врач. У Янмина вдруг засверкали глаза. Он вдруг перешел со мной на "ты". Он заговорил быстро, горячо: "То, чем мы сейчас занимаемся, дорогой мой Чан, это не "дело молчания", это - искусство! - И, вероятно, увидев непонимание на моем лице, объяснил: - "Дело молчания" - обычное прикладное ремесло, оно не лучше и не хуже сотен других существующих ремесел, но превратить ремесло в искусство может лишь настоящий художник, творец... Мы создали нашу армию из праха, разлагающихся тел и скользких черепов - из всей этой никуда не годной дряни мы создали бессмертное произведение, равного которому нет и не будет за всю историю человечества - можешь мне поверить!

Ты посмотри, как восхитительны эти лица, которые еще какой-то паршивый месяц назад были обыкновенной глиной! Мы сняли их с мерзких, вонючих голов считанные дни назад, а ведь между этими гниющими головами и нашим прекрасным творением - века, огромные расстояния, сила человеческого разума и таланта! Любые возражения по поводу того, что нам пришлось прервать жизнь ради смерти - позорны и недостойны настоящего художника! Мы прервали жизнь не ради смерти, а ради бессмертия - помни это! А маленький дурачок Пан Дин - не творец, если думает о таких мелочах. Он - гончар, жалеющий глины, портной, который не втыкает иголку в ткань, из-за того, что боится сделать ей больно...Я окончательно разочаровался в нем..." Я молчал, подавленный этой высокопарной речью, хотя, признаться, у меня тотчас появилось некоторое сомнение в ее искренности: так неестественно громко и отчетливо обычно говорят люди, которые чего-то бояться и желают подавить свой страх - так разговаривают мальчишки на кладбище или убийцы, проезжающие неподалеку от спрятанного ими тела убитого. Но раздумывать о том, чего же боится Янмин, времени не было: кажется, наступил подходящий момент. И я решился. Все время, пока я ( довольно сбивчиво) излагал свою просьбу, Янмин пристально и неподвижно смотрел мне в переносицу, точно хотел своим пронзительным взглядом проделать в ней дырку. Долго молчал. Потом сказал - неожиданно просто и с какой-то теплой грустью:

- Я не могу тебе помочь, Чан...Не могу - поверь мне. Отшельники обычно не хотят разговаривать с такими, как ты, и уж, тем более, с такими, как я.

- Почему? - удивленно спросил я.

Янмин смахнул капельку пота с крупного, смуглого лба.

- Потому что... Ступай, Чан, отдыхай, а мне нужно еще проверить температуру в хранилище.

Что ж, этого следовало ожидать! Но, когда я повернулся спиной, Янмин окликнул меня:

- Слушай, а почему ты не хочешь сделать как все нормальные люди? Я имею в виду - указать в завещании, какие вещи положить с тобой в могилу... Императоры так поступают...

Тогда я ответил отрывисто, грубо:

- Ну и пусть поступают, если им так хочется. Я лично считаю, что все это абсолютная чушь!

Я думал, Янмин рассердится и прогонит меня прочь, но он, напротив, рассмеялся - громко, заливисто, как мальчик:

- Почему? Нет, ну, в самом деле, почему же?

Какой смысл был прикидываться теперь? Я решил говорить начистоту:

- Потому что я сам, как ты понимаешь, не раз и не два вскрывал могилы... Все эти вещи, положенные вместе с покойником якобы для того, чтоб он не бедствовал в загробной жизни - деньги, драгоценности, посуда и прочее - лежат там в целости и сохранности... Что ты на это скажешь?

- Ну, может быть, тебе попадались очень бережливые покойники - на том свете не тратили своих богатств понапрасну? Шучу, шучу, Чан! - последние слова Янмин добавил с суетливой поспешностью - должно быть, сжалился, глядя на мое удрученное лицо. - А ты бы спросил своего Лян Аина... то есть, я хотел сказать - блаженного Суна, как не остаться нищим после смерти...

Я ответил нехотя:

- Спрашивал уже!

- И что же? - живо заинтересовался Янмин.

- А то, что ничего нового не услышал. Он сказал: главное богатство даоса - его добрые дела, так-то. - Тут же я снова с грустным вздохом подумал о скором возвращении в монастырь - по всей вероятности, бесцельном. Янмин, очевидно, понял мою грусть по-своему. Поспешил заверить меня:

-Не бойся, Чан - без награды не останешься! Получишь дом в столице, а то и еще что-нибудь. Хотя, я забыл, ты ведь у нас монах, богатства тебя не интересуют...Непонятно только, почему ты так рвешься стать богатым после смерти...

Я поддел носком неудобного ботинка кусок глины (по настоянию Янмина, во время работы мы все ходили в этих ужасных ботинках) и разозлился: взрослый человек, а не понимает простых вещей:

- Потому что я нажил деньги своим трудом, а не выиграл их в карты, ясно? Вот объясни, какой смысл всю жизнь работать, как осел на выгрузке, - и все потерять в одночасье?

Янмин наморщил лоб - он уже думал о чем-то своем. Мы приближались к Хранилищу.

. . .

Вчера произошел странный случай, надолго ввергнувший меня в состояние ужаса - один из глиняных "близнецов", два дня назад помещенных в хранилище, под перекрестный сквозняк (тоже изобретение Пан Дина), внезапно ожил и отправился на поиски. Кого искал он - вопрос, ведь обыкновенные ожившие трупы ищут в таких случаях временно вернувшего им жизнь, а никто из нас и не думал возвращать жизнь выставленным для заключительной просушки воинам. Если описывать по порядку, было все примерно так: после окончания работы мы, трое, отправились в инструментарий - небольшой сарай на окраине нашего огороженного поля - и застряли там надолго: Янмин сначала заставил нас протереть спиртовым раствором "лизуны" - тупые ножи, выравнивающие глиняное лицо перед наложением маски, затем придрался к тому, что от перчаток воняет гнилью - как им, спрашивается, еще вонять, если в этих самых перчатках спихивали в ямы гниющие головы? Потом выяснилось, что Пан Дин куда-то засунул кисть для выравнивания век - и, хотя непонятно, зачем она теперь нужна - аккуратный Янмин настоял на немедленном поиске. Пан Дин послушно сунулся в ящик с кистями, и вот тут-то, кажется, все началось: дело в том, что мы услышали, как кто-то неторопливо идет по полю.

Нет, шаг идущего в нашу сторону вовсе не был тяжелым или еще каким-то странным - он ничем не отличался от обыкновенных человеческих шагов, и где-то в ином месте не обратил бы на себя нашего внимания, но здесь, отгороженные высоким глухим забором от окружающего мира, мы практически отвыкли от посторонних звуков. Все звуки, живущие по нашу сторону забора, были нам знакомы, как добрые соседи: шум травы, скрип дверей (каждая из них скрипела по-своему), шаги и голоса друг друга и редких, проверенных слуг... Иногда по ночам мы слышали совершенно живой шорох, похожий на человеческий шепот, и не удивлялись, потому что знали: это дождь лупит по опрокинутым, сваленным в беспорядке у восточного забора корзинам, в которых прибыли сюда, к нам, мертвые головы. Частенько в последнее время, перед рассветом, особенно рядом с тем местом, где, слегка присыпанные землей, лежали уже не нужные нам головы, подбирались к забору и противно тявкали шакалы: они на огромном расстоянии чуют неглубоко зарытые могилы. Выведенный из терпения их возней, Пан Дин наугад швырял за забор комья глины, но это, конечно, помогало мало. И вот мы услышали те явно чужие шаги.

В первое мгновенье мы недоуменно поглядели друг на друга: каждый сперва подумал, что ему показалось. Затем, не говоря ни слова, как по команде, прислушались - нет, не показалось. Кто-то шел сюда, к нам, продвигаясь точно наощупь: сделает шаг - постоит - снова идет. Тут, честно говоря, я почувствовал страх, хотя и не понимал, с чем он связан. Я, конечно, попытался успокоить себя, и отчасти мне это удалось: ну кто мог залезть сюда ночью? Обыкновенный вор - думал, вероятно, что если есть забор, то и есть чего за ним прятать. Вот глупец, ну ничего, завтра уже будет отдыхать, привязанный веревкой к столбу на площади Арестантов: Янмин шутить не любит, да и Шихуанди, как я заметил, не из шутников. Тут шаги слегка изменили направление - теперь они направлялись прямиком к тому месту, где начиналась гигантская яма Тут мне даже стало немного весело: я представил, как этот идиот свалятся в яму с мертвыми, уже порядком разложившимися головами... Ничего - ничего, главное, чтоб не обделался со страху...

Я взглянул на Пан Дина и увидел, что бедный мальчик буквально позеленел от страха. Я еще подумал, какие все-таки мастера "дела молчания" удивительные люди: когда тут и там стояли корзины с мертвыми головами, паренек не боялся, а тут услышал чьи-то шаги и вон, того гляди - грохнется в обморок. Я шутливо толкнул мальчишку в бок:

- Да приди ты в себя, Пан Дин! Ну, забрался какой-нибудь недоделанный ворюга: увидел глухой забор и решил, что здесь алмазы прячут...Я же говорил, Янмин, что сторожей все-таки надо было выставить... - последние слова я произнес, не глядя на Янмина, но когда все-таки повернулся к нему, то сам едва не обмер от неожиданности: где недавнее благодушие его спокойного, слегка рассеянного лица? Когда оно успело сделаться таким бледным и узким - это лицо? В нем светилось теперь что-то дьявольское - черное, жуткое, злое, совсем неузнаваемое. Я не успел сделать никаких выводов об этой страшной

перемене - он сам спросил скрипучим, каким-то резко состарившимся голосом:

- Кто это там бродит в темноте, а, Пан Дин?

Мальчик ничего не ответил, только низко опустил голову и заклацал зубами. "Зачем он пугает мальчишку? - подумал я. - Откуда Пан Дину знать, кому вздумалось прийти сюда ночью?" Но вслух ничего не сказал, потому что почувствовал, что дико, до вопля, боюсь Янмина: меня так прямо и обдало холодом при его приближении. Янмин, однако, шел не ко мне, а к двери - распахнул ее и принялся вглядываться в темноту. Я смотрел ему в спину - и понемногу успокаивался. Что, в самом деле, мне померещилось? Янмин такой же, как всегда, просто он сердит на Пан Дина, вот и придирается к нему - в конце концов, все мы люди. Наверное, мы просто здорово устали за это время - вот и бросаемся друг на друга, как дикие кобели. Ничего, закончим работу, отдохнем - и это пройдет...- так или примерно так я думал, а между тем, самое страшное ждало впереди. Шагов больше не было слышно, зато поблизости раздалось вдруг негромкое рычание, от которого горячая липкая дрожь покрыла мою спину. Янмин повернулся ко мне и сказал негромко:

- Смотри!

Я был слишком испуган, чтобы противиться его воле - послушно подошел и выглянул наружу. Ярко светила луна, каждый кустик полыни, каждая травинка трепетали в ее свете, различимые до мельчайших подробностей, до чешуек вблизи корня. И тут я увидел... нет, у меня нет сил вспоминать это, а ведь тогда, в первое мгновенье, увидев, кто к нам пожаловал, я облегченно вздохнул... он стоял справа от двери, всего в каких-нибудь трех-четырех шагах от меня...

Это, вне всякого сомнения, был обыкновенный солдат - молодой, в воинской одежде, спокойно поглядывающий по сторонам. Нас он явно не видел - смотрел в другую сторону. Новенький маг с трудным именем (тот самый, с которым мы выследили беднягу Ю Луна) прошептал сзади: "Дай я тоже посмотрю..." Я нехотя уступил ему место, а сам задумался: откуда здесь взяться солдату? Армия нас не охраняет... Что теперь с этим гулякой делать - тут ведь секретная территория и, по личному приказу Императора, все, кто каким-то образом незаконно проникнет на нее, подлежат немедленному уничтожению. Впрочем, решать, в любом случае, предстояло Янмину, а он-то как раз не торопился принимать какое-либо решение - стоял, отвернувшись к стене. Ну что ж, хороший знак, - подумал я, - значит, по крайней мере, он тоже не хочет выдавать солдата и размышляет, как его отсюда вывести... Что, в самом деле, такого - ну забрел солдатик, ну немного походил по огороженному полю...Выведем его, объясним, чтобы больше сюда не совался - выдумаем причину- мол, земля куплена кем-то, или в этом роде...

Что он тут успел разглядеть за такое короткое время? Головы закопаны, мастерские под замком, "близнецы" убраны в хранилище... Да бедолаге и в голову не могло прийти, где он находится - какой смысл его убивать? В это время молодой маг повернулся к нам и произнес громким, срывающимся шепотом:

- Ох, свихнуться можно...Смотрите, какая на нем форма...

Я выглянул и чуть не присел от изумления. Ошибки случиться не могло - солдат был одет в доспехи "Железной стаи" - уж кто-то, а мы, вылепившие своими руками по доброй сотне таких доспехов - узнали бы их, кажется, даже зажмурясь. Да, вот они -пластинчатые доспехи, закрывающие грудь и живот, красивый шейный шарф - говорят, его фасон придумал для своих воинов сам Император, хотя мне в это мало верится - вот они - короткие офицерские сапоги с тупыми носками... Обычная одежда младшего офицера "Железной стаи"... Вот только откуда он взялся, этот офицер? Как и почему остался в живых? Что теперь предпринять нам, ставшим, получается, свидетелями... непонятно чего, но за что нас тоже явно не похвалят. Ладно - не похвалят, а ведь могут и в кангу запихнуть, или еще похуже...Обессиленный, я шагнул назад, в теплую темноту инструментария, и буквально сполз по стене, ухватился руками за утоптанную глину пола. Рядом со мной присел молодой маг - я услышал, как он озабоченно вздохнул, и негромко сказал, обращаясь к себе, своим мыслям, которые, точно пара дождевых капель, были похожи на мои собственные: " Значит, не уследили: один успел удрать..."

Я неопределенно поддакнул, и в то же самое мгновенье все мое существо пронзила мысль: а вдруг удрал не один? Может быть, и остальные - сколько их там осталось - где-то здесь, рядом? Тогда внезапное появление этого несчастного воина можно легко объяснить: он и его товарищи пришли отомстить убийцам своих друзей. И они - эти молодчики - непременно отомстят нам: что их сможет остановить? Не наши же, в самом деле, уверения, что головы рубили не мы, а мясники? Серьезно постоять за себя никто из нас не сможет: нет оружия, разве что паршивые, изрядно затупленные ножи... Впрочем, офицер вроде бы тоже безоружен - или мне показалось? Я посмотрел на Янмина, но снова увидел только его спину: он по-прежнему стоял, отвернувшись к стене. Это порядком разозлило меня - надо было что-то решать, а он стоит и думает непонятно о чем. Забыв свой недавний страх перед этим человеком, я подошел к нему. "Слушай, Янмин...Надо что-то делать с этим явлением природы, - я кивнул в сторону двери, впрочем, напрасно, поскольку смотрящий в стенку Янмин все равно не заметил моего кивка и, кажется, даже не услышал моих слов. Я сказал громче: "- Если он уйдет отсюда... в таком...виде, нам всем конец..." Тут Янмин как будто очнулся ото сна. Он бодро, почти весело, оглядел нас всех, чуть дольше задержав взгляд на лице Пан Дина. Молодой маг - "Безымянный" - я так звал его про себя - поднялся на ноги и метнулся к приоткрытой двери, откуда яркой, полноводной рекой тек лунный свет - Янмин легко отодвинул его в сторону. У самого выхода он вновь повернулся к нам и сказал мягко, успокаивающе: "Спокойно, ребята... С этим типом я сейчас разберусь сам, один. Я знаю, кто это..." Мы просто не успели помешать ему.

Янмин широко распахнул дверь и шагнул наружу. Мы, трое, бросились к захлопнувшейся двери и налегли на нее...нет, без толку. Удивляться Янминову безрассудству теперь не было времени - все знали, что необходимо срочно выломать дверь инструментария, пока этот непонятно откуда забредший вояка не убил нашего начальника. Безымянный, правда, несколько раз ругнул Янмина крепким словцом, да и дальше продолжал бормотать что-то вроде: "Ну и дурак, ох, дурак... Что за показное геройство? Парень, офицер, ведь вдвое моложе и сильнее этого замухрышки..." Впрочем, его бормотания не мешали нам - скорее наоборот, подбадривали, заставляя работать быстрее. Но все равно: провозились жутко долго - минут пять или семь - пока Пан Дин не придумал приспособить для удара тяжелый стол, с которого предварительно скинул ящики со щипцами. За дверью, странное дело, было тихо, но из-за этой тишины страх еще больше овладевал нами - если бы с той стороны доносились крики или ругань, было бы, по крайней мере, ясно, что там происходит. Поэтому, едва вышибленная нами дверь слетела с петель, мы, трое, бросились наружу, на помощь Янмину. Что же мы увидели снаружи?

Помощь вовсе была не нужна. Наш начальник - живой и невредимый, сидел на корточках спиной к нам, а на жесткой траве перед ним лежал воин, офицер "Железной стаи"... Я ужасно обрадовался, увидев Янмина живым, Безымянный за моей спиной тоже крикнул: "Молодец, Янмин, одолел в одиночку матерого волка..." Янмин, не поворачивая головы, поманил нас рукой. Мы подошли и тоже опустились на корточки рядом. Если до того, как я наклонился над бедным "железностаевцем, у меня теплилась еще хоть какая-то надежда, что офицер жив - просто оглушен ударом, то теперь я понял, что ошибался: мужественное, загорелое лицо с крупным носом и широко раскрытыми, удивленными глазами прямо на глазах становилось неживым, иссиня белым... Я вздохнул: что ж... жаль, конечно, воина, но ведь шансов остаться в живых у него, похоже, все равно не было...

Я спросил: "Чем ты его, Янмин?" Янмин, не отрывая внимательных глаз от мертвого лица, коротко ответил: "Словом..." И тут же, ловко поймав мою руку, провел ею по остывающему смуглому лбу мертвеца и, как бы вскользь, заметил: "Дурная работа, Чан... Глина неровно наложена на лоб - это явно твоих рук дело. Помнишь, я доверил тебе закончить маску?" Клянусь, в первое мгновенье я обалдело хлопал глазами и, точно осел, таращился на начальника: чего он несет? Какая маска? Какая глина? Янмин, ни слова не говоря больше, опустил обе ладони на лицо мертвого офицера и... и тут мы увидели, что лица больше нет - на его месте зияла ровная глиняная поверхность, кое- где ее нарушали трещины, из которых, пенясь, проступали наружу кровяные сгустки. Безымянный взвизгнул. Я закрыл лицо руками - я понял все. Что сталось с Пан Дином - не буду лгать, не знаю, поскольку он сидел несколько позади меня. В мозгу неистово билась одна-единственная мысль: так не бывает, не бывает! Но лежащий передо мной безлицый человек, но настоящий мозг, выпирающий теперь наружу сквозь трещины в глине, но, наконец, эти доспехи, по-мальчишечьи небрежно повязанный шарф, сапоги - все говорило об обратном. Я никогда не видел, чтобы "близнецы" были неотличимы от настоящих людей - я смотрел на Янмина, как смотрят на божество - нежно, с обожанием. В эту минуту мы услышали за спиной странный вскрик, на который нельзя было не обернуться. Пан Дин сидел на корточках у стены и, закрыв лицо ладонями ( как недавно я ), плакал навзрыд.

Янмин, не спеша, пружинистой походкой, подошел к плачущему и потрогал его бедро носком ботинка.

- Ну -с, дорогой Пан Дин...может быть, ты соизволишь нам что-нибудь рассказать? А то мы заскучали...

Я попытался остановить его:

- Не надо, Янмин! Ты же видишь, он испугался...

Янмин, никак не отреагировав на мои слова, продолжал свой издевательский допрос:

- А с чего бы это глиняной кукле приспичило ходить по пустырю, а Пан Дин? Может быть, она искала одного из нас - самого симпатичного?

Тут я понял, к чему клонит Янмин: он, вероятно, думает, что это Пан Дин оживил близнеца.

Пан Дин перестал плакать, но не отвечал ничего. При свете луны было заметно, какое бледное у него лицо - оно выделялось белым пятном.

- Будешь говорить, щенок? - спросил Янмин с плохо сдерживаемым бешенством.

Пан Дин сделал отрицательный жест. Янмин повернулся и быстро пошел прочь.

А, может быть, в самом деле, это сделал Пан Дин? Да нет, какие глупости, зачем? Хотел напрямую спросить мальчика обо всем, но он сбежал от меня, пробормотав: "Прости, Чан, очень болит голова..." Ну что ж, если он такой скрытный...Или просто не доверяет мне? Опечаленный, я отправился спать. Проворочался до самого утра.

. . .

Наутро Пан Дин сознался во всем. Он действительно прочитал заклинания над офицером, потому что хотел убедиться в том, что, как он сказал, "не стал еще бездушным убийцей". Он не ожидал, что глиняный "близнец" и вправду оживет, но теперь, несмотря ни на что, чувствует себя счастливым. Говоря это, Пан Дин победоносно смотрел на меня и на Янмина и часто моргал - то ли от страха, то ли от возбуждения. По правде говоря, на счастливого мальчик походил мало: за одну ночь лицо его посерело, осунулось... Почему-то я подумал, что Пан Дин скоро умрет - мастера "дела молчания" обычно чувствуют такие вещи.

Я даже потряс головой, точно собака, упавшая в воду, чтобы отогнать эту страшную мысль. Янмин смотрел на паренька внимательно и прямо, спокойно сказал:

- Ну вот и умница, Пан Дин - добился, чего хотел. Есть только одно маленькое "но" - совсем пустяковое и игрушечное, по сравнению с твоими светлыми замыслами: где я теперь возьму недостающего офицера?

Если честно, эта мысль заботила и меня: все мы отлично понимали, что скрыть исчезновение воина будет не так-то просто: он уже занесен в десятки реестров, дотошные ищейки наверняка докопаются, потом о пропаже узнает Шихуанди...

Но Пан Дин смотрел спокойно, почти весело:

- Ну что же теперь делать, Янмин? Мне очень жаль, но...

- Что делать? - Янмин нехорошо прищурился. - А я тебе скажу, Пан Дин... Полезешь в яму, отыщешь голову офицера, а Чан и этот - он кивнул на Безымянного, стоящего чуть поодаль (оказывается, не я один не мог запомнить его имя), тем временем вылепят "близнеца"... Так сказать, сокроем следы...

- Но солдат же больше не оживет, Янмин... - попытался я вступиться за Пан Дина, и тут же усомнился в истинности своих слов: а, может быть, для гения и в этом нет преград.

Янмин пожал плечами.

- А мне-то что до этого? Если из всей "Железной стаи" один не оживет - не беда, никто и не заметит. - Он пригладил сальные, с частой сединой, волосы. - А вот если заметят пропажу младшего офицера, тогда... да вы и сами хорошо знаете, что с нами со всеми будет тогда. Лично я не хочу... иметь неприятности из-за этого вот... - он кивнул на съежившегося Пан Дина, - искателя приключений. Или ты предлагаешь сделать с ним то же самое, что и с Ю Луном?

Я понурил голову. Ответить, действительно, было нечего: Янмин предложил, пожалуй, неплохой план. Правда, Безымянный, незаметно подошедший к нам, как видно, считал иначе, он заорал:

- Да как он в этом месиве отыщет нужную голову, начальник? Я, было, заглянул в канаву в ту ночь, когда мы... в общем, когда опростоволосился дурак Ю Лун. Там уже никого не найдешь, даже при дневном свете.

Янмин ничего не ответил на это - повернулся и вошел прочь. Пан Дин стоял вконец растерянный. Я подошел к нему и взял за руку:

- Да ладно, Пан Дин... Я тебе помогу, пошарим в яме вместе...

Пан Дин благодарно взглянул на меня и улыбнулся - тут меня снова передернуло от внезапно вернувшейся мысли о скорой кончине юноши. Он ответил:

- Нет, Чан, я сделаю все сам! Янмин прав: если из-за меня все это случилось... к тому же, я чувствую себя виновным в гибели воина.

Ну что мне было делать? Идти и ковыряться в глине вместе с Безымянным - это, как ни крути, все же приятнее, чем перебирать разложившиеся головы. Скорее бы уже все это закончилось, скорее бы назад, в монастырь! Я устал, просто чудовищно устал!

. . .

"Близнеца" мы вылепили на диво: благо, времени имелось предостаточно. Пан Дин добросовестно роется в яме и ищет нужную голову. Я подошел, было, и чуть не сдох от жуткого запаха (хотя всю жизнь занимаюсь "делом молчания"), окликнул мальчика. Он медленно выполз - грязный, мокрый (несколько часов назад шел дождь), подавленный. Я взглянул на его руки и обомлел: Пан Дин работал без перчаток! Человек я сдержанный, но тут заорал на дурака, и, кажется, даже затопал ногами:

- Ты что, ненормальный? Эти головы зарывали еще летом - да каждая из них подобна чаше с ядом! Хочешь, чтоб в твою кровь попала слюна богини Ба? От нее умирает каждый десятый мастер "дела молчания", запомни это! Ты еще молод, а я видел, как мучаются умирающие от слюны Ба...

Пан Дин упрямо потупился и заявил, что ему все равно. Я сбегал и принес перчатки, хотя и понимал, что если паршивец до этого два дня рылся в мертвых головах голыми руками, он заразился почти наверняка. Пошел и со страху все рассказал Янмину, но он почему-то не поспешил оттаскивать Пан Дина от ямы. Сказал некую странную вещь, вроде того - "да, так и должно было случиться, их не обманешь". Я не стал спрашивать, кого это "их" Янмин собирался обманывать: во-первых, меня всегда раздражала его манера говорить загадками, а, во-вторых, я очень переживал за Пан Дина.

Отправился к себе, лег лицом на матрас и пролежал так до темноты.

. . .

Пан Дин заразился. Вчера вечером, уже ближе к ночи, его, бездыханного, вытащили из ямы с мертвыми головами. Стыдно об этом писать, но между нами возник спор, кому вытаскивать юношу: один не хотел пачкаться, другой, несмотря на предосторожности, боялся подцепить "слюну Ба", третий... третьим был я - но не смог туда подойти, просто не смог - запах был совершенно невыносимый. Выручил, как всегда, Янмин - подошел, раздвинул всех, спрыгнул вниз, пнул ногой одну голову с прилипшей землей, другую...

Потом легко поднял Пан Дина, закинул его на правое плечо, и не спеша направился к нашему ганьланю. Ночью у бедного мальчика открылась сильная лихорадка, набухли и проступили кровяные узлы - обычная картина при попадании в кровь "слюны Ба". Янмин не отходит от него. Безымянный поймал меня у двери, принялся сбивчиво убеждать, что юноша не умрет, что у каждого человека, часто работающего с трупами, слюна Ба постепенно накапливается в организме и служит противоядием - в виде доказательства он показал у себя на теле несколько "трупных бугров". Про "трупные бугры" я слыхал - и не раз, только вот какое отношение все это имеет к несчастному Пан Дину, тяжело дышащему на своей жесткой, неудобной кровати? И вообще я сердит на Янмина и Безымянного - из-за их преступного равнодушия к мальчику, послужившего причиной беды. А, может быть, это оттого, что признаться в своей собственной вине у меня не хватает духу? Очень, очень грустно - и мысли самые тяжелые.

. . .

Сегодня умер бедный Пан Дин. Выходит, дурное предчувствие не обмануло меня, хотя, странное дело, в последние дни я начисто забыл о нем, и только вот теперь снова вспомнил. Смерть его была легкой - это удивительно: обычно умирающие от "слюны Ба" мучаются безмерно. Примерно за час до смерти юноши к нам приехал Шихуанди. Он тотчас потребовал к себе Янмина и меня, расспрашивал о работе, о сроках, посетил хранилище, пожелал осмотреть даже яму с головами. Я впервые видел Императора так близко и был удивлен его совсем не царским, а скорее солдатским видом: обычный ишан, завязанный на плечах, плотные штаны, поножи на коленях - все это напоминало одежду воинов, вылепленных нами из глины. Волосы его были растрепаны, щеки и подбородок покрыты вчерашней - а то и позавчерашней - щетиной, шаги напоминали походку мальчика, только-только вышедшего из подросткового возраста.

Говорил и удивлялся Повелитель тоже как мальчик: очень, к примеру, был удивлен, увидев яму с головами, воскликнул: "Я думал, что это обычная могила, а тут, оказывается, половина поля занята черепушками..." Янмин учтиво ответил Господину, что количество голов и глубина, на которой они закопаны, не позволили сделать могильник меньше. Услышав, что болен Пан Дин ("это тот самый парень, что так долго дурачил нас с рассадкой?"), Император пожелал видеть его. В ганьлане нас ждало печальное известие: оказывается, Пан Дин был уже при последнем дыхании. Бедный мальчик находился в полном сознании и очень обрадовался, увидев меня и Янмина. Мы подошли к его кровати, Шихуанди остался в дверях - кажется, Пан Дин его не заметил. Юноша сказал Янмину, что перед смертью хочет просить его об одной вещи. Янмин ласково положил руку на шершавый затылок Пан Дина.

- Что Вы хотите, мой мальчик? Говорите, я все исполню...

Пересохшие губы юноши тронула едва заметная улыбка.

- Правда?

- Да - да... - Янмин отвернулся, стараясь не смотреть на умирающего.

- Я хочу... - прошелестел за его спиной голос Пан Дина... чтобы я, когда оживу в загробном мире... или в этом, встретил женщину... я еще никогда не знал женской любви.

- Обещаю это и клянусь "незримой силой", сосредоточенной во мне - серьезно проговорил маг.- Как только кровь снова нагреется в твоих жилах, ты встретишь женщину - красивую, нежную, с летящей походкой... Она, наверное, полюбит тебя...

- Как хорошо! - мальчик блаженно зажмурился. - Вы так чудесно рассказываете, Янмин... право, я хочу поскорее умереть. А какого цвета у нее будут волосы?

Янмин в оцепенении молчал.

- Рыжего... - раздался позади хриплый голос Шихуанди ( оказывается, он все внимательно слушал, ну и черт с ним!) - У всех красивых женщин рыжие волосы, Пан Дин, запомни это. А глаза будут зелеными, как у соловьиной самки, когда она отдается своему соловью, ха-ха-ха...

Я пристально посмотрел на Императора и вдруг понял: Шихуанди старался смехом пересилить страх и тоску - так всегда ведут себя рано осиротевшие люди.

Но Янмин даже не оглянулся на дурачащегося Императора - и я тоже почувствовал неловкость за этот смех, заставивший задыхающегося Пан Дина вновь открыть глаза.

Пан Дин опять улыбнулся: теперь он увидел Шихуанди.

- Повелитель...- я заметил, как Янмин болезненно сжался, точно впервые услышав, каким слабым и тихим сделался голос юноши. - Вас я тоже хочу попросить...

Шихуанди резко отодвинул меня локтем и опустился на корточки перед Пан Дином.

- Давай проси... Чего будешь просить-то? У Янмина вон бабу потребовал, а у меня что?

- Когда я умру...- Пан Дин судорожно сглотнул. - Пусть с моего лица тоже сделают слепок и поместят меня вместе с воинами... Я - сильный... - в горле умирающего что-то заклокотало и прервало его речь. Шихуанди задумался. Янмин и я терпеливо ждали, что он скажет. Наконец, Янмин осторожно притронулся к рукаву Императора:

- Повелитель... сейчас он умрет.

Шихуанди резко отдернул руку и медленно сказал:

- Будь по-твоему, Пан Дин... Ты верно служил мне в своей основной должности - считай, что я жалую тебя ... Отныне ты член моей "Железной стаи", и можешь находиться рядом с другими воинами. - Император помолчал и добавил: - В жизни и в смерти, ночью и днем...

До этих последних слов, сказанных, очевидно, для пущей торжественности, новый воин "Железной стаи" не дожил - испустил дух. Последний вздох его был неслышным, но и Янмин, и я уловили крохотное содрогание в воздухе - недаром ведь мы всю жизнь работали с мертвыми. Шихуанди, скорее всего, ничего не уловил - просто догадался обо всем по нашим лицам. Он поднялся, и быстрыми шагами направился к двери... Я тоже скоре ушел: не было сил смотреть, дорогое мне лицо бледнеет и вытягивается - у мертвых почему-то всегда вытягиваются лица. Когда-то, в бытность мою мастером "дела молчания", я, может быть, заинтересовался б этой загадкой и попытался ее разгадать, но теперь - к чертям!

Твердо знаю одно: никогда больше не прикоснусь к мертвому телу - я осознал, что боюсь смерти - и поэтому боюсь мертвых. Если останусь в живых, то вернусь в свой монастырь и попытаюсь сделаться праведным даосским старцем - все-таки хоть какая-то надежда - для меня и для тех, кто будет посещать нашу обитель. А за надежду, между прочим, люди во все времена платили самые большие деньги... Скорее бы только убраться отсюда подальше! Вся эта история с армией больше похожа на сон - дурной, бесконечный сон.

. . .

И все-таки... все-таки этот серый московский снег напоминал мертвые лепестки цветка лан-хуаня.

Кандидат химических наук Кирилл Георгиевич Ольшанский сидел в своей десятиметровой комнате, в общежитии для научных работников и мысленно глядел в то лето...

На столе перед ним лежало только что написанное стихотворение - Ольшанский перечитывал его снова и снова и все еще не мог поверить в то, что это написал он сам. Стих, разумеется, не был гениальным, но разве в этом суть? Просто... никогда до этого он не говорил с Симоной вот так - запросто, как с женой, как с человеком, сидящим рядом с ним за столом, заваленным разным хламом. И вот - кажется, у него получился этот разговор...

Ну и что из того, что Симоны нет рядом и никогда не будет? Пусть! Она сейчас в зимнем, беззвездном Кельне, танцует принцесс и лебедей, а, может быть, кружится по сцене в головокружительном танце, от которого у него с детства замирало сердце - кажется, этот танец называется "Па -де-труа"... А, когда, наконец, окончится вечерний спектакль, она выйдет в студеную вестфальскую ночь - и обжигающий ветер с Рейна будет отрывисто дышать ей в лоб, щеки, в ресницы. Нет, нет, Кир знает - ветер будет теплым: он не посмеет обжечь холодом это лучшее в мире лицо...

Землею пахнет и травою,

И фонари зажглись вдали,

Где лишь вчера, глухой зимою

Походкой легкою Вы шли.

Такой Вас видел мир спросонок -

Мир равнодушный и ничей -

Рыжеволосой, точно львенок,

И беззащитной, как ручей.

И слезы на глазах стояли -

От тьмы, мороза и пурги,

Когда Вы в полутемном зале

Снимали туфельку с ноги.

Увидимся ль - известно Богу,

И вряд ли - в эту круговерть:

Жизнь коротка, длинны дороги,

О прошлом некогда жалеть.

Прощенья наши и прощанья -

Все это глупости вдвойне,

Но я Вас помнить обещаю,

Как в юности, как на войне.

Пусть теплый ветер Вас обнимет,

В затылок дунет на заре,

Пускай Вы будете любимы

Всегда и всеми на Земле.

Кир так и заснул в эту ночь - за письменным столом, уронив внезапно отяжелевшую голову на листок со стихотворением. Ему приснилась его комната, его стол - и человек в пыльном ишане, стремительно приблизившийся к этому столу - растрепанный, смуглый и скуластый. Человек протянул руку к листку со стихами. "Не трогай" - захотел, что есть силы, закричать Кир, но почему-то не закричал, а вихрастый уже читал листок, по-детски шевеля узкими губами. Дочитав, он обернулся к Киру и, глядя ему в глаза серьезно, без улыбки, поднял вверх большой палец.

- Неплохо... - сказал он чуть хриплым, юношеским голосом. - Хотя я ничего не понял...Это о той рыжеволосой танцовщице?

Скрываться не было смысла. Кир кивнул. Он вдруг догадался, кто его гость. Он сказал ему успокаивающе, как мальчику:

- Вы еще молоды, чтоб понимать такие вещи... До любви к женщине тоже нужно дорасти.

Вихрастый засмеялся.

- Уж в чем -в чем, а в женщинах я понимаю побольше твоего... Вот только стихов я никогда не писал - некогда было заниматься разной чепухой. Кто всерьез думает о вечности, тот платит ей дань настоящей, живой кровью, а не нацарапанными на шелке словами. - Он пристально поглядел на Кира.

- Мы с тобой все равно похожи. Любые слова и дела бывают вечными лишь тогда, когда они посвящены мертвым. И стихи тоже.

Кир посмотрел на гостя иронично, ответил просто и грубо:

- Не говори глупостей... Наделал бед с армией, а теперь... Моя Симона жива - понятно тебе?

Но тут Кир обнаружил, что говорит это самому себе: никакого Шихуанди в комнате не было. Надо же приснится такой чепухе! "Пусть придет другой сон..."- взмолился Кир. И другой сон пришел - он окутал его так же мягко и незаметно, как ночь каждый раз окутывает безвестные могилы. В нем, этом сне, в отличие от прошлого, все было взаправду. В нем колыхались на ветру сяньянские травы - сухие и жесткие, как волосы мертвых. В нем бледная, улыбающаяся Симона танцевала с белым венчиком на голове. В нем сидел, прислонившись к стене, так и никогда не увиденный Киром магистр Чжан Чжимань - в правой руке он зачем-то крепко сжимал нож, похожий на те, что носили эсэсовские вояки в фильмах про войну. В нем насмешливо улыбался Киру Император Цинь Шихуанди - отсюда, из глубины веков, больше всего похожий на растрепанного подростка.