Аристарх Ламбровский несколько раз порывался изменить свою жизнь кардинальным образом, но каждый раз возвращался к музыке. Ему до смерти надоело быть шестьдесят второй, образно выражаясь, скрипкой в оркестре местного музыкального театра. Он чувствовал себя человеком второго сорта, которого засунули на задворки. Задворками Аристарх называл самое дальнее место от дирижера, закрепленное за ним на веки вечные. Он испытывал неловкость, когда садился дальше всех смычковых струнных инструментов. Одно время молодой человек находил в этом преимущество: можно водить смычком по струнам для вида, а на самом деле размышлять о смысле жизни.
Все изменения в жизни Ламбровского происходили на исходе очередного десятилетия. Например, в десять лет он взбунтовался и решительно отказался посещать музыкальную школу. Родитель имел с ним долгий разговор, закончившийся рукоприкладством. Тогда десятилетний Арик понял, что жизнь не удалась и придется покориться судьбе.
В двадцать лет молодой человек решил стать поэтом. С таким сочетанием имени и фамилии ему прямая дорога в клан сочинителей. Он с вызовом объявил предкам, что будет писать стихи. При этом свысока посмотрел на отца, в самом прямом смысле, так как тот едва доставал ему до плеча. Родитель вздохнул и посмотрел на мать, призывая ее к решительным действиям. Женщина пустила слезу, заявила, что желала видеть сына великим скрипачом, но Аристарх вежливо перебил.
- Славы Антонио Вивальди, Давида Ойстраха и Николо Паганини мне не достичь.
- Но ты можешь стать первой скрипкой в оркестре, - вмешался отец, присаживаясь на краешек стула. Рядом с сыном - великаном он чувствовал себя неуютно.
- Арик, я прошу тебя не предавать музыку! - с пафосом в голосе заявила "несчастная" мать.
Сын внял ее мольбам и остался верен и музыке, и скрипке, и оркестру, куда его пригласили совсем недавно.
Но от задумки стать поэтом не отказался, написанием стихов он занимался по ночам, тайно от всех. Когда первый сочинительский труд был закончен, Ламбровский встал посередине своей небольшой комнаты и... шепотом продекламировал сочинение в шестнадцать строк. Прочесть во всю мощь своих легких он не решился: время близилось к утру и окружающие крепко почивали в своих постелях. Аристарху понравилось и стихотворение, и сам процесс сочинительства, он был уверен в успехе и собственноручно отнес свой опус в редакцию местной газеты "Пламя", где по средам печатали труды начинающих авторов, как поэзии, так и прозы. Отнес и затаился в ожидании. Время шло, а сочинение Ламбровского на страницах местной печати не появлялось.
- Хорошо, - грозным голосом заявил сам себе "поэт" и принялся за новый шедевр. - Не мытьем, так катаньем. Забросаю их стихами...
Творения вылетали из-под пера автора. Он ежедневно посещал редакцию и приносил стихи. Не выяснял их будущее, просто оставлял и с гордым видом удалялся. Мол, вы еще пожалеете, что не признали во мне гения!
Очередной выпуск по средам он ждал с нетерпением, открывал дрожащими руками и пробегал глазами ровные столбцы стихов неизвестных авторов. Его фамилия не значилась...
В другие издания Арик свои творения не носил, решить взять измором именно эту газету. Его упорство было вполне объяснимым: родители выписывали "Пламя" много лет, и отец каждую среду читал матери вслух напечатанные стихи и рассказы. Она готовила ужин, а он сидел за столом и читал. Этакая семейная традиция. Аристарху очень хотелось, чтобы однажды отец перевернул газету на четвертую страницу и удивленно заявил.
- Смотри, мать, стихи нашего сына! - потом он прочел бы их с выражением и с восхищенно заметил. - Ну, талант, наш мальчик, ну, талант! - И вытер скупую мужскую слезу.
Мать попросила бы прочесть еще раз, села рядом с отцом, подставив руку под щеку, и слушала, забыв о скворчащих на сковороде котлетах. Без сожаления выбросила бы сгоревший ужин в мусорное ведро и снова принялась слушать до тех пор, пока не выучила бы наизусть. Затем схватила газету и бросилась в подъезд. Ходила бы от квартиры в квартиру и показывала уважаемый печатный орган, напечатавший стихи ее сына.
Слава о гениальном поэте-самородке прокатилась бы по всему микрорайону, где жили Ламбровские. Да, что там микрорайону - по всему городу, а потом и области, и растеклась по всей России. Его стали бы приглашать на радио и телевидение, брать интервью известные издания. Книги стихов расхватывались молниеносно! Портреты развесили бы по классам школ рядом с Пушкиным и Маяковским...
Как он хотел "висеть" рядом с любимым поэтом - Владимиром Маяковским! Он даже стихи ему сочинял, подражая его стилю...
Но их почему-то не печатали...
Время шло, а гения никак не желали признавать. Иногда, от отчаяния Аристарх рвал тетради со стихами на мелкие кусочки и пытался забыть о хобби, которое не хотело стать основным занятием. Он продолжать по утрам ходить на репетиции, по вечерам сидеть в оркестровой яме и водить смычком по четырем струнам ненавистной скрипки. Ламбровский уставал от однообразия и снова начинал сочинять стихи...
Недавно в редакции газеты "Пламя" в отделе писем появилась новая журналистка Олеся Бондарь. Ей поручили принимать "макулатуру", как называла плоды трудов начинающих авторов ее предшественница Мария. Олеся понравилась Аристарху. Это была миловидная коротко стриженая молодая девушка, походившая на подростка, которая всегда обнадеживающе улыбалась начинающему поэту и своим поведением и добрым словом вселяла уверенность в том, что совсем скоро шедевральное творение появиться на четвертой странице газеты.
С ее приходом Ламбровский повеселел, стал свободно общаться с девушкой, оказывал знаки внимания, не свойственные ему: приносил одинокую розу с колючими шипами или коробку конфет. Олеся приглашала его присесть и поила чаем. Свои подношения Аристарх не считал взятками, ему нравилась журналистка, нравилось разговаривать с ней. Раньше он не замечал за собой такой свободы в общении с противоположным полом, Ламбровский боялся женщин, в их присутствии становился косноязычным, заторможенным, иногда начинал заикаться - это было наивысшей степенью испуга. Эта степень находилась в прямой зависимости от привлекательности девушки. Дама "клевала" на симпатичного мужчину, но мгновенно остывала, когда он открывал рот и пытался произнести комплимент или просто поделиться впечатлениями и погоде. С Олесей все было иначе. Может потому, что она сама робела под его взглядом, а Аристарх почувствовал это и стал этаким ее покровителем. Покровитель не отличался наблюдательностью и не замечал, что Бондарь влюблена в него. Дальше посиделок с чаепитием дело не шло, хотя, Олеся ждала, что в очередное посещение редакции Ламбровский пригласит ее в кино или в кафе. Или просто прогуляться... Но он ограничивался небольшими презентами, вел непринужденную беседу, с интересом слушал ее рассказы о занятиях альпинизмом. И видел перед собой не симпатичную девушку, а худенького подростка с выпирающими ключицами, с ручками веточками, выглядывающими из футболки, и ножками палочками, засунутыми в обтягивающие джинсы.
Однажды Ламбровский принес в редакцию очередное поэтическое произведение.
- Вас просил зайти главный редактор. - без эмоций произнесла Олеся.
- Не знаете, зачем? - затравленно спросил Аристарх.
Девушка лишь пожала плечами, но улыбка говорила об обратном.
Она знает причину и меня ждет приятный сюрприз! - мысленно возликовал он, поинтересовался, где найти кабинет редактора, и вышел. Бондарь вздохнула и продолжила разгребать завалы на своем столе.
На блестящей табличке, прикрепленной в двери, черными буквами было написано: "Главный редактор газеты "Пламя" Синявский Максим Юльевич". Ламбровский ощутил свою значимость, приосанился, гордо поднял подбородок и без стука открыл дверь. За огромным столом сидел плюгавенький мужчинка лет сорока с редкой растительностью на голове, остатки которой колосились на ветру. Потоки воздуха врывались через открытое настежь окно, заигрывали с немногочисленной шевелюрой хозяина, играли с разложенными на столе бумагами, и ударили по лицу непрошенного гостя. Гость поежился, не так от приема, как от температуры воздуха в кабинете, которая больше подходила холодильной камере, но редактор не обращал внимания на бодрящий климат, он даже снял пиджак и повесил на спинку вертящегося кресла. Мужчина внимательно изучал текст на бумаге, делая в нем пометки ручкой. Ламбровский поздоровался, представился и замер в ожидании. В ожидании оваций и преклонений... Редактор затянулся сигаретой, нагло выпустил струю дыма в сторону "гения" и без предисловий предложил ему заняться чем-то иным, оставив стихоплетство. Так и сказал, скривив узкие губы: стихоплетство! Будто плюнул в лицо. У Арика зачесались кулаки, но он не пустил их в ход, не потому, что испугался последствий, просто берег руки. Он вспомнил про свою основную профессию! Он скрипач! Впервые почувствовав гордость... Пока не итальянец Джузеппе Тартини, но... стремится им стать. Да, стремится! И стал бы, если не увлечение сочинительством, растянувшееся на десять лет. Погнался за двумя зайцами, будь добр, получи дальнее место от дирижера и... кучу неопубликованной макулатуры.
- Что вы предлагаете? - вдруг ляпнул Ламбровский, вытягиваясь во весь почти двухметровый рост.
- Баскетболом не занимались? - поинтересовался редактор, по достоинству оценивая "каланчовый" рост посетителя, и поднялся со своего места, не боясь неуважительных сравнений.
- Нет, - отрезал молодой человек и с достоинством заметил, - я скрипач! - Причем произнес это так доверительно тихо, словно был широко известен в мировых кругах и случайно заглянул в заштатный городишко, где его узнал прохожий, который уловил сходство с известной личностью, но не понял, с какой...
- Вы... кто? - удивленно-пренебрежительно спросил редактор, скривив губы и поморщив низкий лоб, от чего остатки шевелюры пришли в движение и наклонились в сторону бровей.
- Я - скрипач, - снова повторил музыкант и по - шаляпински покачал головой. Со значением. Даже не добавляя слово "известный". Все и так должны знать заезжую знаменитость...
Редактор открыл рот от удивления, покопался в памяти, отыскивая в ней имя скрипача, потом, видно, не нашел, усмехнулся и сказал.
- Вот и занимайтесь музыкой! - при этом лоб разгладился, а редкие волосы расстались с бровями.
Приговор Ламбровскому не понравился. Он хотел перейти к трогательному рассказу о своей нелегкой судьбе, закончив доверительными словами: "Мне эта музыка!.." И провел бы ребром ладони по шее, намекнув на то, что профессия скоро станет для него удавкой.
Арик уже открыл рот, но редактор, повидавший немало на своем веку и наслушавшийся огромное количество душещипательных историй, опередил его.
- Может, Вам лучше писать короткие рассказы? - при этом он почему-то снова смерил его взглядом, словно рост и фигура в деле написания рассказом имели немаловажное значение.
- Рассказы- ы- ы, - протянул парень и почесал затылок. - Какие рассказы? - Ухватился он за "спасательный" от музыки круг.
- Например, детективные... - после паузы, брякнул мужчина.
Аристарх не удивился предложению и быстро выказал дипломатические способности.
- Вы их напечатаете?
- Ну-у-у, - задумался редактор. - Вы принесите мне лично, я посмотрю, а там видно будет.
- Договорились, - с радостной улыбкой сказал Ламбровский, пожал протянутую руку и поспешил удалиться.
Теперь он был уверен в успехе. Не в том, что рассказ получится, в этом он не сомневался, главное теперь его напечатают. И тогда... отец в среду откроет газету на четвертой странице, а там... Желаемое воплотиться в жизнь, начиная с горящих котлет! Тем более не за горами новый жизненный рубеж для крутого поворота - тридцать лет. Может, эта дата изменит его жизнь?
Аристарх заглянул к Олесе, коротко пересказал разговор с Синявским, и сделал это с таким задумчиво - огорошенным видом, словно никак не мог решиться - принять предложение главного редактора и перейти из стана поэтов, где он достиг заоблачных высот, в стан писателей? Бондарь была рада такому исходу: их встречи с чаепитием будут продолжаться, несмотря на то, что ее, как передаточное звено, исключили из цепочки. Она предложила свою помощь по редактированию рассказов, Арик с удовольствием ее принял и окрыленный покинул редакцию газеты "Пламя".
Сочинительство было перенесено с ночи на вечер. Вечер спектакля в музыкальном театре. Арик пытался совместить игру на скрипке с литературными придумками, потом понял, что от совместительства страдает сочинительство и махнул рукой на... игру. Он во всю "филонил": делал вид, что усердно водит смычком по четырем струнам нелюбимого инструмента, а сам разрабатывал схему жестокого убийства... виолончелистки...
Девчонки из оркестра, пиликающие на фигуристых виолончелях, с интересом поглядывали на молодого скрипача, строили глазки, иногда незлобно подтрунивали над ним, когда его игнорирование чрезмерно их задевало. Он возненавидел приставал- виолончелисток всеми фибрами своей ранимой души. Особенно их заводилу - Ольгу Кашкину. Мелкую вертлявую девицу двадцати пяти лет, поставившую перед собой цель завоевать сердце неподдающегося ее чарам чудака Ламбровского, выглядевшего нелепо со скрипочкой в огромных лапах.
Маломерка, как про себя окрестил ее Аристарх, достала его своим заигрыванием и кокетством! Она поджидала его после концерта и предлагала обсудить ее игру, его игру, игру Матвей Семеныча, Иван Петровича... И, вообще, обсудить дальнейшую жизнь, которую она видела в ярких тонах, потому как рядом с ней всегда будет ОН, пусть не очень талантливый, но положительный во всех отношениях, Аристарх Ламбровский! Арику не было дела до нее самой, тем более до игры на музыкальных инструментах... Он заявлял с загадочной улыбкой, что его ждут дома, намекая на существование в стенах этого дома неземного существа женского пола. Недомолвки разжигали интерес Кашкиной. Девушка решила бороться за скрипача до победного конца. Тем более, что она, Ольга, более подходящая кандидатура, чем та, что сидит взаперти в четырех стенах. Наложница Аристарха ей виделась в обличье Царевны - лягушки, разместившейся в какой-нибудь пластмассовой посудине, плавающей по наполненной водой ванной. Она обязана держать в руках, то есть в лапах, прилетевшую стрелу. Как стрела преодолела запертую дверь, наглухо закрытые окна и попала в ванну, где ее дожидалась Царевна-лягушка это важно. По сюжету лягушка превратилась в красивую девушку, но это по чужому сюжету. По мнению Кашкиной земноводное существо должно превратиться в девушку... с большим ртом, выпученными глазами, кожа которой отливает нездоровой зеленцой, намекающей на неполадки с печенью. Девица некрасивой наружности обязана изъясняться на странном наречии, сочетающем русские слова и лягушиное кваканье. Допустим, приходит ее суженый домой, заходит в ванную и застает ее в заколдованном виде, сидящей в пластиковой таре. Он просит быстренько принять человеческий облик, она исполняет его желание, и от такой красоты парень немеет и падает оземь. Вскоре сознание возвращается.
- Здавствуй...ква, милый мой...ква! - громко заявляет Царевна-лягушка с поклоном в пояс.
- З...здрасти, - заикаясь, еле-еле выговаривает он, и, будучи человеком добрым, оставляет у себя экс-земноводное, не растерявшее генетических данных...
Кашкина сочувствовала Ламбровскому и приняла важное решение - помочь скрипачу в праведном деле избавления от девицы. Она с удвоенной энергией взялась за освобождение. Ольга провожала его до дома, надеясь, что он пригласит ее в квартиру, где она встретится с соперницей лицом к лицу. Но тот "врастал в землю" у подъезда, словно был деревом, которое только посадили и которое творит чудеса приживания к новому месту. Затем она решила давить на жалость. Кашкина по дороге рассказывала о своей нелегкой судьбе, норовя остановиться и прихватить собеседника за лацкан пиджака, при этом она утыкалась головой ему в грудь, что считала наивысшей стадией доверия. Другой на месте Аристарха воспользовался этой доверчивостью и... прижал к себе девушку. Это для начала... Потом все развивалось бы, как в мелодрамах со счастливым концом. Но молодой человек осторожно высвобождался, не желая быть участником мелодрамы, тем более постельных сцен. К своим тридцати с хвостиком годам Ламбровский был... девственником. Он не стыдился этого факта, но и не заявлял об этом открыто. Снов, будораживших его сознание, он не видел, желаниями не пылал по причине чрезмерной занятости, а главное ввиду отсутствия любви. Олесю Бондарь он считал подругой и не более, а Кашкину - обычной прилипалой, которая следует за ним повсюду. Он свыкся с мыслью, что она рядом, тупо терпел ее саму и ее жизненные истории.
Аристарх слыл человеком воспитанным, поэтому... отправить даму-прилипалу по разным адресам с нелитературными названиями не мог. Он делал вид, что внимательно слушает монолог о несчастном детстве с извергом отчимом, а сам выстраивал в голове очередной детективный сюжет. Сюжет не желал закручиваться в спираль, чтобы в конце быстро раскрутиться и стукнуть тяжелым концом по преступнику. Он видел себя в роли умного и проницательного следователя. Но дальше представления себя в кожаном потертом пиджаке и широкополой черной шляпе, скрывающей пронзительный взгляд, , Ламбровский не шел. Ему казалось, что он разгадал хитрость редактора Синявского. Аристарх, руководствуясь его указаниями, перейдет из отряда поэтов в клан писателей и забуксует. Тупиковой ситуации порадуется вся редакция местной газеты: надоедливый автор исчезнет с их горизонта. Все, кроме доброжелательной Олеси...
Не выйдет, - мысленно возмутился Ламбровский поведению хитреца редактора. - Дайте срок, и все получится!
Но сроки шли, бежали, но не стояли. Стоял в задумчивости будущий автор детективных творений и... слушал девичий бред.
Идея! - однажды подумал Арик и стал более внимательно слушать сбивчивый рассказ Ольги, включаясь в ее жизненные передряги. В результате он пришел к выводу: литературно обработанный монолог девушки может превратиться в неплохой детективный рассказ!
...Приемная дочь затаила обиду на отчима, который издевался над ней с двухлетнего возраста. Падчерица выросла, и... убила его, провернув все так, чтобы подозрение пало на мать. Раз та вышла замуж за жестокого человека, который измывался над ее дочерью, пусть теперь "платит по счетам". Девушка не забыла, что на первом месте у матери всегда был пропойца - муж, а не единственное чадо. Ладно бы мужик был хороший, а то так, пьянчужка, перебивающийся случайными заработками. А что руки у него золотые, так про это давно нужно забыть, он в руках, кроме стакана, последние лет десять ничего не держал.
Дочь выросла и решила одним ударом расправиться с двумя ненавистными ей людьми! - продолжал сочинять следующим вечером Ламбровский, с увлечением водя по струнам скрипки. - Отчим уже год, как "завязал" с выпивкой и изменил отношение к падчерице, но обида в душе девушки живет и крепнет. Она ждет своего часа, лелеет свою ненависть, строит планы избавления от приемного родителя и мамаши. Каждый раз, переступая порог дома, она видит спину мужчины, склонившуюся над столом. Мужчина в последнее время приобрел хобби - увлекся резьбой по дереву. Хобби начало приносить неплохой заработок. Он даже купил приемной дочери шубу, пытаясь загладить свою вину. Та подарок приняла, но решение избавиться от отчима не изменила, еще больше рассвирепела от подачки и ускорила развязку.
Вот она открывает ключом дверь, осторожно переступает порог, видит... сгорбленную мужскую спину, подкрадывается и... наносит удар кухонным ножом. Проделывает все это, естественно, в перчатках, не оставляя собственных отпечатков. И так же тихо уходит. Живет она рядом с театром, откуда незаметно выскользнула в перерыве между репетициями, никто из оркестрантов не заметил ее исчезновения. Алиби обеспечено. Убийство было тщательно продумано. Ольга хорошо знала свою мать и предугадала ее поведение.
Мать приходит с работы, видит окровавленный труп мужа, хватается за нож, попытается вытащить, и у нее это получается. Она стоит над телом супруга и воет... с ножом в руках. Когда вызванная соседями опергруппа врывается в квартиру, то застает женщину с орудием убийства в руках. Она заявляет, что невиновна. Следствие стоит на распутье: вроде и отпечатки на ноже ее, но обезумевший вид несчастной убеждает в обратном. Наступает заключительная часть - разоблачительная. К следователю приходит дочь подозреваемой и заявляет, что накануне убийства мать грозилась убить отчима. В последнее время они постоянно скандалили. Если следователь поинтересуется причиной, то девушка ответит: "Мстила за дочь, которую с малолетнего возраста избивал второй супруг". Снова вопрос: "Почему ждала столько лет?" Не в том смысле, почему не убила раньше, а почему не остановила его, не выставила из дома десять или больше лет назад? Тогда любила, а сейчас возненавидела! В один момент! От любви до ненависти... Ну, вы знаете... Следователь: "Вы уверены, что Ваша мать ненавидела отчима и расправилась с ним?" Ответ: "Уверена!" И пусть мамуля доказывает, что она не убивала мужа...
Стоп, - прервал мыслительный процесс Ламбровский, даже перестал водить смычком, за что получил возмущенный взгляд дирижера. - Если Ольга свалит вину на мать, то выйдет победительницей... и... продолжит навязываться мне в спутницы жизни. - В голове скрипача все перепуталось: и придуманный детективный сюжет, и реальность. Но тут пришло озарение - лучше избавиться от Ольги...
Следующий сюжет...
Отчим "не завязал" и пытается любыми способами избавиться от падчерицы, к которой он несколько раз грязно приставал. Девушка осадила мужчину и пообещала пожаловаться матери. На этот лепет ему наплевать и размазать, но позже падчерица заявила, что напишет заявление в полицию! А это уже статья за попытку изнасилования... Отчим задумался: отступить или добиться своего, а там будь, что будет... Уж, больно девка хороша собой... - Аристарх покосился на виолончелистку и не согласился с мужчиной. Выход из тупиковой ситуации нашелся быстро. Отчим увидел по телевизору фильм - страшилку о маньяке, который несколько лет подряд безнаказанно убивал и насиловал женщин в городском парке. Наглядное пособие пришлось кстати...
Поздним вечером Ольга возвращалась из театра по безлюдному парку. Тишину нарушал глухой крик совы, предупреждающий об опасности. Девушка была не из пугливых и резво семенила по тротуару, укрытому желтой листвой. До дома оставалось совсем немного. Сейчас дорога сделает резкий поворот у большой сосны поворот направо, и Кашкина с облегчением увидит между голых стволов деревьев веселые огни родного дома. Ольга замедлила шаг. Когда же у нее будет собственный дом, где всегда чисто и уютно, где ее ждет любимый муж? Когда? Она даже не поняла, что произнесла фразу вслух. Догадалась лишь, когда услышала хлесткий ответ-удар: "Никогда!" Голос шел от ели. Складывалось впечатление, что мохнатое старое дерево, много повидавшее на своем веку, взяло на себя смелость резать правду-матку. Но здравомыслящая Ольга Кашкина догадалась: лесная красавица прячет под своими раскидистыми лапами человека, который комментирует ее мысли вслух... Даже не комментирует, а играет роль судьи, выносящего приговор...
- Кто здесь? - испугалась она и замерла. Нет бы, припустить, чтоб "пятки засверкали", а она стоит столбом и пытается рассмотреть судью - вершителя своей судьбы.
- Это я, - спокойно заявил мужчина, выныривая из объятий пушистого дерева.
- Ты- ы- ты! - задохнулась она, завидев отчима.
- Угу, - подсказала сова, примостившись на дереве неподалеку и ожидая развития событий.
- Я, - согласился с птицей мужчина. - Хотел... проводить тебя до дома и поговорить...
- О чем? - насупилась Ольга.
- О... твоем поведении, - пьяно усмехнулся он.
- Нам не о чем с тобой разговаривать! - заявила девушка, делая паузы после каждого слова, надеясь, что такое внятное заявление быстрее дойдет до заспиртованного ума. Она хотела продолжить путь, но отчим схватил ее за руку.
- Олечка, девочка моя, - заискивающим тоном пропел он и попытался прижать ее к себе.
- Я не твоя... девочка! И никогда ею не буду! - поморщилась она, упираясь обеими руками в грудь мужчины. - Оставь меня в покое!
- Но я люблю тебя... Давно люблю... Поэтому и женился на твоей матери.
- Мне тогда было два года, - напомнила девушка.
- Два года, - согласился отчим, - но ты уже тогда была красавицей, - с чувством заметил он.
У Ольги появилось огромное желание въехать кулаком в эти гнилые зубы, да так, чтобы рот залило кровью, а осколки зубов застучали по тротуару, как градинки.
Она уже приготовилась совершить желаемое, но отчим перехватил ее руки, виртуозно завел их за спину, еще крепче прижимая девушку к себе. Ольга оказалась в тисках, совсем рядом было лицо отчима с глумливой улыбкой. Он потянулся своими слюнявыми губами, сложенными трубочкой к ее губам. Сначала она хотела укусить его за нос, но затем передумала: даже при таком неласковом прикосновении к нему мог сработать рвотный рефлекс. Девушка закусила губы, словно это могло воспрепятствовать поцелую. Кашкина предприняла попытку освободиться, покрутилась ужом на сковородке, но на железную хватку это извивание не повлияло. Надо признать, при беспробудном пьянстве отчим сумел сохранить недюжинную силу. А может, эта сила удваивалась благодаря бешеному желанию обладания ею? Девушка почувствовала, что задыхается, открыла рот, чтобы вдохнуть холодный осенний воздух, наполнить передавленные тисками легкие, мужчина воспользовался моментом и впился в ее губы. От отвращения она потеряла сознание...
Ранним утром пенсионер прогуливался с собакой по парку и обнаружил под елью труп изнасилованной и задушенной девушки...
Так, завязка есть, - обрадовался интересному сюжету Ламбровский, складывая в футляр скрипку. - Осталось придумать кульминацию и развязку!..
Когда через месяц Аристарх пришел к главному редактору Синявскому, тот обреченно опустился на стул.
- Принесли? - испуганно поинтересовался он.
"Писатель" кивнул и с гордым видом протянул рукопись...
Через неделю рассказ был напечатан в очередном номере местной газеты.
- Вы можете приступить к написанию следующего детектива. - уже более расслабленным тоном предложил редактор, когда Арик пришел поблагодарить его и выслушать похвалу в свой адрес.
Полчаса они расшаркивались друг перед другом. Потом еще минут пять пожимали руки и, наконец, расстались вполне довольные и счастливые.
Ламбровский был окрылен достигнутым успехом. Чувства переполняли его настолько, что он забыл о той, которая в трудную минуту подбадривала его и вселяла надежду. Он забыл об Олесе. А девушка так ждала, что молодой человек заглянет в ее маленький кабинет, разделит с ней радость, и они будут пить чай долго - долго, несмотря на занятость. Бондарь готова задержаться после работы и доделать все отложенные дела. Она так хотела быть в курсе его планов, первой узнавать о замыслах, но, увы, надобность в ней пропала. Аристарх перешагнул через нее, как через поломанную ступеньку. Девушка не обиделась и не удивилась такому повороту...
"Писатель" вышел из дверей редакции и с радостью вдохнул запах цветущих каштанов. "Светильники" цвета топленого молока гордо взгромоздились на ветках среди пятипалых листьев. Весна, - мысленно заключил он. Ему захотелось потянуться, расставить руки в стороны, "обнять" невидимую глазом весну - девицу, которую можно оценить только по чудесам, творящимися вокруг.
- Есть в жизни счастье! - доложил он невидимке. С гордостью обозрел площадь перед редакцией, словно перед ним стояла гудящая толпа поклонниц с красными транспарантами, где четкими белыми буквами было написано: "Да здравствует известный мастер художественного слова Аристарх Ламбровский!" или "Пусть живет и крепнет его талант!"... Яркие растяжки с призывами были разбавлены портретами писателя...
Закрытие сезона в театре прошло с большим аншлагом, на концерте присутствовал мэр и другие уважаемые люди города. Все музыканты были возбуждены и находились в радостном ожидании предстоящих гастролей по городам и весям. Только города эти, увы, не обозначены на карте России... Но это не печалило музыкантов. Главное - смена обстановки, другой зритель, другие впечатления...
Ольга поглядывала на Аристарха с надеждой, рассчитывая, что без поддержки Царевны - лягушки крепость Ламбровский падет сама собой. Арик тоже поглядывал на девушку с загадочной улыбкой предсказателя, будто один знал, что ее ждет в будущем...
Но если ожидания Ольги так и не оправдались за три летних месяца, а затем и два осенних, то написанный сценарий Ламбровского разыграли, как по нотам, в ноябре, когда поздним осенним вечером девушка возвращалась домой после концерта.
Она уверенно шла по безлюдному парку...
Тело Ольги нашел пенсионер- собачник...
Все, как в рассказе... Даже время года совпало. Придуманный в мае сюжет не сразу претворился в жизнь, а дожидался осени...
Аристарх Ламбровский посчитал своим долгом явиться к следователю, ведущему дело об убийстве Ольги Кашиной, и заявить, что в ее смерти виновен отчим.
- Откуда такие сведения? - усталым голосом поинтересовался тот, с трудом разглядывая сквозь сигаретный дым, окутавший весь кабинет, высокого молодого человека с лохматой шевелюрой каштановых волос.
- Мне Ольга рассказывала об их взаимоотношениях, - обтекаемо высказался Арик.
- Но ее отчим умер несколько лет назад, - недоуменно пожал плечами следователь.
- Умер? - удивился парень с футляром от скрипки в руках. У хозяина кабинета даже сложилось мнение, что футляр пуст, а его обладатель ходит с ним для "понта". Он не знал, почему вынес такой вердикт: может, для высокого мужчины больше подошел футляр для виолончели, на которой играла погибшая девушка, или футляр казался пустым из-за несоответствия его размера и роста человека.
- Но этого не может быть! - не поверил Ламбровский, закатывая глаза, и тем самым прерывая размышления следователя о размерной связи одушевленного и неодушевленного предметов. Скрипач воззрился на пятнистый в разводах потолок кабинета, предавшись глубокой задумчивости. Хозяин кабинета терпеливо ждал следующей реплики странного субъекта и дождался. - А... больше у нее отчимов не было? - Просительным тоном поинтересовался тот, надеясь, что мужчина смилостивится и скажет, что был. Был еще один отчим! Причем, отъявленный бандит, который основную часть жизни провел в местах не столь отдаленных. Выходя на волю, он сразу принимался на издевательство над падчерицей, и в итоге... Ну, вы знаете...
- Только один! - убил ответом следователь. - У Вас есть еще... предположения, версии? - С иронией спросил он. Арик отчаянно покачал головой из стороны в сторону и совершенно расстроенный покинул кабинет, а затем и здание, причем без оваций и радостных воплей всего отдела полиции, эмоционально высказывающего благодарность в адрес талантливого молодого человека, ловко распутавшего преступление...
- Что же это получается? - задался вопросом Ламбровский, вышагивая по тротуару в сторону дома, - первая часть рассказа сбылась, а вторая... - Он не на шутку расстроился: вот, если бы рассказ совпал тютелька в тютельку...
Арик не сожалел, что погибла молодая девушка, нет, он не радовался ее смерти и избавлению от приставаний. Он был безучастен. И удручен несовпадением. А раз не было полного совпадения, значит, не было убийства, и Ольга жива. Просто перевелась в другой оркестр, более известный и престижный.
Такую установку-самообман давал себе Ламбровский, нервно приглаживая рукой непослушные каштановые кудри.
Но все же внутри сидела странная заноза необъяснимости происходящего. Ламбровскому был нужен совет компетентного человека. Необязательно, совет отца, прослужившего в органах правопорядка много лет и недавно отправленного на пенсию. Аристарху хотелось высказаться и получить заверения в его невиновности. От отца он таких заверений не получит.
Образ советчика сразу всплыл перед глазами, а ноги сами повернули в нужном направлении - в сторону, где проживал успокоитель и заверитель в одном лице. Выбор на третью скрипку в оркестре пал неслучайно: во - первых, Евлампий Бобик был единственным другом на протяжении десяти лет, а во - вторых, умело выполнял роль Ариадновского клубка. Аристарх приходил к нему каждый раз, когда жизнь казалась тупиковой, и Евлампий всегда выводил приятеля из запутанного лабиринта.
- Это кощунство, прописывать сценарий будущего убийства ни в чем не повинной молодой талантливой девушки! Жизнь - это не пасьянс: сошелся - отлично, не сошелся - легкое разочарование... Здесь горе! Горе матери, потерявшей единственную дочь! - возмутилась третья скрипка, выслушав сбивчивый рассказ приятеля.
- Ты не понял, - попытался успокоить его Арик, - я сравнил свой рассказ с пасьянсом, но не смерть девушки.
- Почему тебя не удивила ее СМЕРТЬ по твоему сценарию? - продолжал выражать друг недовольство, меряя шагами комнату.
- Не знаю, - после минутного молчания сказал он. - Может все случайно совпало... Если бы все пошло на намеченному плану: и убийство, и расследование, то меня бы это насторожило и заставило задуматься, но... раз ее убил не отчим, значит, моя неприязнь к ней, принудившая меня к написанию рассказа, и само повествование с описанием убийства не послужили причиной ее смерти...
- Какую ты преследовал цель, когда писал свой детектив? - Евламп, как его называл приятель, устало опустился на диван.
- Хотел прославиться, - пробубнил под нос Аристарх. - Хотел доказать родителям, что у меня есть литературный талант, что я нашел себя на другом поприще, что Я оказался прав, а не предки, которые заставляли меня двадцать пять лет пиликать на скрипке. - терпеливо перечислили он причины.
- Доказал?
- В некотором роде... Родители были счастливы, когда увидели мою фамилию под напечатанным отрывком.
Ламбровский не стал рассказывать, что котлеты не подгорели, что мать не пустилась сообщать соседям о таланте собственного сына, что на следующий день народные массы не стояли у его подъезда в надежде получить автограф. Тогда он попытался успокоить сам себя, заявив: первый блин всегда комом... Наверное, рассказ получился посредственным, но вот следующий...
- Что же мне теперь делать? - склонив голову, спросил он у друга, будто каялся перед ним в преступлении и не знал, идти с повинной или сбежать от правосудия.
- Попробуй написать мелодраматическую историю двух людей: встретились, полюбили друг друга, родили детей, дожили до ста и умерли в один день. Причем своей смертью, - сделал ударение на последней фразе Бобик.
- И что здесь... необычного? И как я проверю, что мой рассказ - предсказание сбылся, до ста лет я не доживу?
- Ты не бери конкретную пару! - разумно предложил Евлампий, потом встрепенулся, - не надо предсказаний! Не думай об этом, крапай свои рассказы и получай удовольствие от процесса и от похвал окружающих.
- Ты... думаешь, это правильно? - обиженно поинтересовался Аристарх, по - детски надув губы, посчитав такое предложение неразумным. Раз его наградили таким даром, то его нужно использовать на полную катушку. - Я должен писать о конкретных людях, представлять лица главных героев.
- Вот и представляй! Или ты считаешь, каждый писатель излагает события, происходящие со своими знакомыми. Тогда бы у известных авторов - детективщиков перевелись все друзья - приятели.
- Нет, я должен знать их лично. Мне так легче. - настаивал на своем Ламбровский.
- Не ищи в литературе легких путей, - беспафосно призвал друга Евламп, покачивая левой ногой в тапочке, перекинутой коромыслом на правой. - Вообрази себя главным героем, который по счастливой случайности нашел свою вторую половину. Таким нехитрым способом ты запрограммируешь себя на женитьбу и дальнейшую долгую жизнь с любимым человеком. Не знаю, как ты, а я чувствую себя сухарем - холостяком. У меня слово холостяк ассоциируется с засохшим куском хлеба. Он никому не нужен, лежит и плесневеет, пока совсем не испортиться. Тогда ему одна дорога...
- На кладбище, - подсказал Ламбровский, радуясь своей сообразительности.
- Что за черный юмор!? - скривился Евлампий.
- А кому такой рассказ будет интересен? - Ламбровский попытался загладить вину, требуя от друга очередного пояснения. - И редактор подвязал меня на написание детективов, а не мыла. Вон, по телику идут одни сериалы! Одно и тоже на протяжении триста с лишним серий: он любит ее, она любит другого, тот еще кого - то, но в конце пазл складывается - две половинки соединяются.
- А у тебя будет короткая счастливая история любви, - заверил в обратном Бобик. Хотя, сам в этом сомневался, но отступать от первоначального предложения не желал.
- Похожа на передовицу советской газеты: депутат Иванов Иван Иванович всю жизнь прожил с Авдотьей Никитичной в любви и согласии! Молодежь, берите пример с Иванова Ивана Ивановича! - Невесело усмехнулся Арик.
- Тогда у меня есть еще... кое что, - с загадочным видом высказался Евлампий после некоторого раздумья. - Раз тебе нравится писать детективы, то, пожалуйста, пиши, - милостиво разрешил он, - но ограничься... покушением на убийство! - Молодой человек сложил на груди руки колечком и, ожидая вопросов и радостных воплей приятеля, поменял ноги: теперь правая стала коромыслом, а левая опорой.
- Где здесь фишка? - не понял Аристарх.
- Главное, чтобы жертва осталась жива.
- Ага, - задумчиво тряхнул головой Ламбровский. - Били и не добили...
- Фи, как вы выражаетесь, - с легким мягким акцентом "возмутилась" третья скрипка противным женским голосом. Потом своим тенором пропел: Слава русским врачам, спасшим девушку, в скобках мужчину, от страшного ранения, полученного... и так далее. Придумывать сюжет не моя прерогатива.
- Лучше, пусть будет мужчина, - подсказал Арик, "окунаясь" в сочинительство. Предложение приятеля пока не заинтересовало его в полной мере, но протестовать он не решился. Новый рассказ больше походил на заказную статью от людей в белых халатах.
- Хорошо, - воодушевился полусогласием Евлампий. - Но как ты будешь выбирать жертву? Вдруг ты случайно наречешь ее Сигизмундом Дармидонтовичем, а в нашем городе живет такой человек, причем с зашкаливающим возрастом... Будет неудобно.. подставить его убийце... Пусть это будет достойная кандидатура!
- В каком смысле достойная? Выбрать на роль жертвы здоровущего мужика, который сможет дать отпор маньяку?
- Почему сразу маньяку? - покачал головой Бобик, смакуя последнее слова, в его устах оно стало созвучным крепкого напитка этак в пять звездочек. - Я, конечно, не сильно подкован в написании детективов, как некоторые, - он бросил уважительный взгляд в сторону Ламбровского, - но мне кажется, маньяки набрасываются на более слабых: женщин или детей.
- Только не надо трогать детей! - не на шутку испугался Аристарх.
- Не буду, - легко согласился он и дотронулся указательным пальцем до глубокой залысины, врезавшейся в русые волосы молодого человека, будто там начал работу хлебоуборочный комбайн, но, слава богу, взял долгосрочный отпуск.
Это движение вошло в привычку, словно обладатель залысин каждую минуту испуганно проверял, не вернулась ли на поле - голову уборочная техника. В этот раз проверка успокоила Евлампия, потому что за ней последовал облегченный вздох. Он всегда с завистью косился на шевелюру приятеля, который к своим волосам относился наплевательски. Но в этом был весь Ламбровский, охарактеризовать его облик можно было одной фразой: безразличное отношение к собственной внешности. Аристарх не утруждался и давал оценку другу всего одним словом - педант. Иногда, заменял на щеголь. Когда Бобик появлялся в оркестровой яме перед концертом и с гордым видом садился на свое место, он замечал восхищенные взгляды женщин всех возрастов и с упоением ловил прижатыми к черепу ушами еще одно слово-характеристику - франт. Он сразу переносился во времена Александра Сергеевича Пушкина и шел по Мойке с тросточкой в руках, услужливо приподнимая цилиндр перед привлекательной дамой...
Как он мечтал перенестись в то время!
Вдруг его голову посетила гениальная мысль.
- Слушай, Аристарх! - взревел он, если при его теноре можно взреветь, - может, ты напишешь детективную историю, которая произошла в начале девятнадцатого века? Я согласен стать жертвой. Ну, не жертвой, а человеком, на жизнь которого покушается... революционер - разночинец. - Он не помнил, кто такие разночинцы, но хотел повысить свой рейтинг интеллектуала в глазах Ламбровского.
- Тогда не было революционеров, - отмахнулся от предложения Ламбровский без умного слова - добавки.
- Как не было? - испугался падению рейтинга Бобик.
- Декабристы разбудили Герцена, тот развил революционную агитацию, и пошло, поехало... Историю надо было в школе учить.
- Ну, и ладно! - повеселел Бобик, будто только что спасся от руки убийцы.
- Я не могу писать про прошлое! Как я проверю в этом случае, сбылось предсказание или нет?
- Эка ты хватил, - покачал головой Евлампий. - Уже в предсказатели записался!
Но Ламбровский не ответил на его выпад, он задумался о предложении друга. Если и, правда, сделать его главным героем? Он, конечно, не удалец - молодец, при росте метр семьдесят шесть весит всего шестьдесят восемь килограммов, но я могу его подстраховать. Или "нарисовать" рядом с ним телохранителя. Допустим, Евламп банкир, сотрудники его банка выставляют на улицу семью, которая не смогла вовремя погасить кредит. Хозяин берет в руки охотничье ружье и идет мстить банкиру... Нет, не пойдет! Никакой интриги, одна вендетта!
- Слушай, друг, а у тебя есть враги? - спросил Арик, доверительно положив руку на плечо приятеля. Того перекосило под тяжестью конечности Ламбровского, он попытался скинуть ее, но не тут -то было, она словно приклеилась.
- Не... знаю, - недовольным тоном заявил он, косясь на руку крепыша Аристарха.
- У большинства людей есть, если не враги, то недоброжелатели, - попытался внушить тот, освобождая друга от своей конечности.
- Согласен, - порадовался "освобождению" Бобик. И начал перебирать всех знакомых, разводя по разные стороны баррикад: друзья и недруги. Он вспомнил всех ребят, живущих в его доме и постоянно подтрунивающих над скрипачом - задохликом. Они весь день гоняли во дворе мяч и норовили им попасть в Евлампия. Неизвестно, что больше их умиляло: четкое попадание по лбу или сочетание имени и фамилии соседа, бывшего белой вороной в доме.
- Евлампий Бобик, - с удовольствием распивали они на разные голоса. - Скрипач, ты молодец, что не заставляешь нас работать мозгами и придумывать тебе прозвище. До нас твои родители постарались.
Обиженный мальчуган пересекал порог дома, и сразу начинал требовать объяснения от отца и матери.
- Ну, почему, почему у меня такое имя? - возмущался он, размазывая кулачком слезы.
Сначала родители просто жалели его, а когда он подрос, объяснили.
- Еще в первом веке жил святой мученик Евлампий, он вместе с сестрой пострадал за веру Христову.
- А я здесь причем? Почему я должен страдать от... насмешек своих сверстников? К такой фамилии еще и имечко подобрали... - печально вздыхал он.
До шестнадцати лет, он жил с твердым намерением изменить имя и фамилию при получении паспорта. Но в восьмидесятых годах для этого была нужна веская причина. Евлампий подумал - подумал, да и решил, оставить все, как есть...
Сейчас в его памяти всплыла детская обида и последовавшее за этим горьким воспоминанием лицо самого главного хулигана двора - Вовки Кривошеева. Со временем Бобик узнал, что Владимир Ильич Кривошеин заделался депутатом местного Совета. Только до этого он начинал свою "деятельность" в одной бандитской группировке, потом остепенился, стал хозяином автомастерской, потом владельцем сети автомастерских, пока не приобрел "уважение и любовь" граждан города, выдвинувших народного любимца кандидатом в депутаты.
- Так что ты говорил о врагах... - поторопил Ламбровский, с надеждой поглядывая на приятеля.
-... Только не затягивай, - кровожадно улыбнулся Евлампий, подведя черту под слезным повествованием о нелегком детстве маленького скрипача. - Сейчас у нас осень, - задумчиво сказал он, прикидывая в уме, сколько нужно времени для обдумывания сюжета, изложения на экране компьютера и непосредственного претворения в жизнь. - Пусть это будет новогодняя сказка! - Ехидно захихикал он, предвкушая близкую месть...
Аристарх просил приятеля не удивляться, если тот заметит его тяжелый взгляд во время спектакля...
- Я мысленно прорабатываю сюжет, а твое лицо будет вдохновлять меня.
- Почему тогда взгляд будет тяжелым? - хмуро поинтересовался Бобик.
- Я буду мысленно представлять рядом с тобой противную физиономию твоего обидчика...
- А... убийцей тоже буду я? - испугался Евламп.
- Скорее всего, нет, - задумчиво сказал "писатель". - Боюсь, что полицейские, следуя моей подсказке, с удовольствием запрячут тебя в кутузку. Убийство депутата, это дело серьезное. А нашим правоохранительным органам лишь бы дело поскорее закрыть, - выдал он с видом знатока, будто труп Кривошеева уже лежал в морге, а его приятель сидел в камере предварительного заключения...
Для начала Ламбровский прогулялся по улице, где возвышался дом Владимира Ильича Кривошеева. Трехэтажный домишко слуги народа поражал своей безвкусной архитектурой и высоким каменным забором. Депутат явно кого-то боялся и пытался обезопасить себя крепостью. Неумелое соединение средневековья с действительностью возмущало писателя. Для полноты не хватало перекидного моста через ров. Про ров Кривошеев очевидно забыл.
Аристарх медленно прогуливался под зонтом мимо таких же немаленьких дворцов, но внешне более привлекательных, и обдумывал предстоящее убийство Кривошеева, словно он не начинающий писатель детективных рассказов, а киллер, нанятый неким лицом, поимевшим на депутата зуб.
Если, действительно, "нанять" убийцу для устранения обидчика Евлампия? - подумал Аристарх, но быстро отбросил эту мысль, как ординарную. Тем временем из ворот выплыл, шурша шинами, "Мерседес". Ламбровский успел разглядеть бульдожье лицо депутата с выкатившимися из орбит красными глазами.
Злоупотребление крепкими напитками на лицо, нет, на лице, - сделал вывод " писатель", еще раз бросил взгляд на верхушки дома, натыканные, как колпачки конусы по крыше, и поспешил на репетицию...
- Ну, как продвигаются дела? - поинтересовался Бобик, наблюдая за манипуляциями друга с верхней одеждой.
- Если ты еще раз задашь, хоть, один вопрос, я откажусь... от дела! - возмутился Аристарх, чувствуя свою власть над приятелем, и пошел на свое место.
Мимо прошествовал Евлампий и еле слышно обронил:
- Извини.
Ламбровский благосклонно наклонил голову, показывая тем самым, что прощает приятеля и договоренность остается в силе.
Время шло. Бобик не задавал вопросов, лишь вопрошающе поглядывал на Арика, сдвинув брови. Насупленное лицо "писателя" не радовало. На собранном в горизонтальные складки лбу отражалась работы мысли. Причем мысль, явно работала в холостую.
Недели через две Евлампий заметил, что чело друга разгладилось, будто по нему прошлись утюгом. Глаза перезрелой вишни заискрились, желание поделиться лезло через край, как дрожжевое тесто из кастрюли.
- Есть! - порадовал автор друга и себя заодно. Идея детективного рассказа родилась накануне, и Ламбровский не мог сдержаться.
- Ура, ура, ура! - троекратное восклицание не осталось незамеченным у окружения, хотя, и было произнесено сдавленным шепотом.
Первая и вторая скрипка с неудовольствием покосились на третью, не удостоив внимания последнюю. Третья скрипка сделала вид, что не заметила и всю репетицию делала непозволительные ошибки. Пришел черед возмущаться дирижеру, он постучал палочкой по пюпитру и пронзил третью скрипку убийственным взглядом.
- Сегодня, - он ткнул в грудь дирижерской палочкой в грудь Евлампия, - Вы играете левую скрипку.
Это заявление считалось обидным и означало халатное отношение к своим обязанностям.
Ничего, придет и твоя очередь, - мысленно произнес Евлампий, обращаясь к дирижеру.
Репетиция, как назло затянулась. Молодые люди успели перекинуться парой фраз за обедом, но говорили недомолвками, за их столик подсели подруги Кашкиной и начали причитать.
- Ну, и время, ну и время, страшно по улицам ходить.
- Убийство случилось поздней ночью в парке. - оборвал их стенания Аристарх. - Делайте выводы, девушки: не ходите поздними вечерами одни, тем более по темным аллеям парка.
Обращение вызвало горячий отклик.
- Мы не будем возражать, если вы нас проводите после спектакля, - с милой улыбкой заявили они, переводя взгляд с Бобика на Ламбровского.
Но вы помните, что Аристарх был воспитанный молодой человек и не мог отказать дамам...
Когда девушки были доставлены по местам проживания и приятели, наконец, остались одни, Евламп завел разговор о новой детективной истории.
-Ну, у тебя получилось?
- Главное, чтобы ее напечатали в газете. - осадил его Ламбровский. - Мне кажется, что постановка спектакля по моему сценарию напрямую зависит от публикации.
- Ты думаешь, что убийцей Ольги был любитель местной прессы?- подобрался Евлампий.
- А почему бы нет? Мною разработан четкий план действий, голову ломать не надо. За свою бурную молодость и последовавшее за ней депутатство Кривошеев нажил себе немало врагов, кто-нибудь возьмет на вооружение мой рассказ, и твой обидчик получит по заслугам.
- Но ты не можешь назвать главного героя Владимиром Ильичом Кривошеевым, к тому же депутатом. Слишком много совпадений.
- Почему, нет? - удивился Аристарх. - Перед рассказом я вставлю эпиграф: Все герои вымышлены, в совпадениях я не виноват!
- Кто не спрятался, я не виноват, - задумчиво перефразировал Бобик. - Ты считаешь, тебе сойдет с рук? - Он произнес последнюю фразу тоном, который сочетал и удивление, и сожаление, и восхищение, будто приятель сам готовился к злодеянию.
- Естественно! Что общего между заурядным скрипачом из оркестра музкомедии и депутатом? Где он, - Ламбровский вскинул голову к небу, - а где я, - взгляд переметнулся на скованную морозом землю.
- Надеюсь, ты ничем не рискуешь, - пожал плечами Евлампий. - Может, тебе взять псевдоним? А редакция газеты сохранит твое настоящее имя в тайне.
- Я хочу прославиться, как Аристарх Васильевич Ламбровский, а не как Арик Ламб. - заметив недоуменный взгляд Евлампия, он пояснил, - это я привел пример, так сказать, производная... от меня.
- Похоже на ламбрекен, - капнув глубоко в смысл, заявил Бобик.
- Вот видишь, у тебя сразу необъяснимая ассоциация с элементом оформления окна, - убедился в своей правоте писатель.
- Что в этом плохого? Представляешь, прикрепят тебя к отрешине, ты закроешь своим горизонтально лежащим телом верхний край штор и будешь украшением гостиной. - захихикал приятель.
Ламбровский представил себя растянутым по окну. Идея Евлампия ему не понравилась. Он насупился и проделал несколько метров пути в абсолютном молчании. Бобик понял, что перегнул палку и попытался загладить вину, вернувшись к основной теме беседы.
- Слушай, Арик, ты можешь мне пересказать сюжет рассказа? Или я, как все должен прочесть его в газете?
- Ты не собираешься.... покончить с депутатом? - Ламбровсий напрягся, ожидая ответа. Ему очень хотелось рассказать другу о своей придумке. Но вдруг его так захватит сюжет, что он, не дождавшись публикации, кинется мстить Кривошееву за нанесенные в детстве обиды, желая опередить всех желающих.
- Не-е- ет, - испуганно замотал головой Евлампий и почему - то посмотрел на свои ладони, покрутив их вокруг запястья, как на шарнире, обозревая кисти целиком. Кисти третьей скрипки были изящными, как у женщины, а длинным пальцам могла позавидовать любая из них.
Аристарх понял, что этими руками можно только подсыпать яд в бокал врага, и то, если склянка с ядом будет весить не больше скрипки с футляром. Согласно придуманному плану убийства, Кривошеев должен скончаться по другой причине...
Прогулки мимо неудачного архитектурного строения, коим являлся громадный дом депутат, принесли плоды. В один из дней через распахнутые ворота Ламбровский успел увидеть на пороге самого хозяина и его супругу Аду Леопольдовну. Фотографии четы Аристарх видел в журнале. Ада, на фото и в жизни, была необыкновенно хороша собой, но огромные глаза напоминали коровьи, слишком мало интеллекта блистало в них, одна алчность и тупость. Так коровы смотрят на свежее сено после сытного обеда: вроде наелась, но отказаться нельзя. Невысокий квадратный Кривошеев все время смотрел исподлобья, как бык на преграду, готовый в любую минуту отшвырнуть ее рогами. То, что у мужчины были рога, притом огромные и ветвистые, больше напоминающие оленьи, Ламбровский не сомневался. Даже сейчас, в минуту расставания, жена Ада прикладывалась к щеке мужа и косила глазом на его телохранителя, замершего по стойке смирно у раскрытой двери авто со скованными в замок руками. Аристарху казалось, что охранник тела такого человека должен вращать глазами по сторонам, готовясь к отражению многочисленных врагов хозяина, а не пялиться на его жену. "Коровка" и телохранитель перекинулись многозначительными взглядами, которые на лету поймал автор детективов и ... сюжет родился!..
...Банкет по случаю грядущего Нового года депутатский корпус отмечал вяло. Столы ломились от яств и всевозможной выпивки, но депутаты ограничивались символическим бокалом шампанского, при этом кося одним глазом в сторону более крепких напитков, а другим - на своих собратьев, с нетерпением ожидая от одного из них неблаговидного поступка, выражающегося в залихватском опрокидывании в себя рюмашки с водочкой или коньячком. Тогда общая масса загудит и заклеймит позором отщепенца, внутренне радуясь своей выдержке. Косоглазие приводило к непониманию обсуждения кулуарной темы, человек выступал невпопад и перемещался к следующей группе товарищей - депутатов, где он еще не засветился ляпами. Когда своеобразный круг почета был завершен, депутат считал возможным откланяться, пожелать коллегам хороших праздников и плодотворной работы в новом году. Каждый из них мечтал о доме, но не как о тихой гавани, а о месте, где можно избавиться от косоглазия и оторваться на полную катушку.
Кривошеев решил нарушить установленный регламентный обход: на половине кругового пути он сослался на плохое самочувствие и отправился домой. Телохранитель Андрей распахнул дверь "Мерседеса", Владимир Ильич бросил тело на мягкое сиденье, отметив про себя, что сегодня четное число раз выпала смена этого парня. Завтра, тридцать первого декабря, заступит на дежурство по охране его персоны Константин. Кривошеев обращался к прислуге по именам и считал незазорным поинтересоваться здоровьем жены и успехами детей - школьников. И журил Адочку, которая с презрением относилась к обслуживающему персоналу.
- Я депутат, слуга народа, поэтому не имею права неуважительно тыкать этому народу, - втолковывал он непонятливой жене. - И тебя, моя дорогая, прошу запомнить имена... людей, обеспечивающих наш комфорт. - Он запнулся в одном месте, затем уверенно вылавировал, не желая унижать недостойным словом прислуга. И не потому, что считал их близкими родственниками, просто привык скрывать истинные чувства. Он желал прослыть среди челяди лояльным помещиком. Весть о его демократизме разлетится по всему городу и окажет неоценимую помощь на следующих выборах. А там, глядишь, и Москва заинтересуется депутатом Кривошеевым и призовет к себе. Переезд в столицу был главой мечтой Владимира Ильича.
Он так зразмечтался о будущем, что позабыл, по какой причине так рано покинул торжество. Кривошеев пожалел о своем поступке, даже появилось желание вернуться и завершить круг, но не знал, как расценят это депутаты, и передумал.
- Домой, домой к Адочке, - прошептал он с глумливой улыбкой, представив, что сделает с нею после ужина...
Дом встретил его темными пятнами окон. Только в спальне виднелся размытый свет ночника.
Владимир вспомнил, что жена уговорила отпустить на вечер прислугу.
- Ты вернешься после приема, я сама накрою стол, мы сядем рядышком и будем наслаждаться обществом друг друга, - томно протянула она с загадочной улыбкой и провела языком по губам. Как кошка после съеденной миски сметаны. Но кошка быстро собралась и деловым тоном спросила. - Когда тебя ждать?
- Часов в одиннадцать, не раньше, - сказал Кривошеев, просчитав время официальной части и скорость кругового движения по группам депутатов.
Сейчас часы на руке показывали начало десятого. Неужели Адка заснула, -недовольно скривился супруг.
Он осторожно передвигался по собственной гостиной, словно был грабителем. Путь лежал к заветному бару, где стройными рядами выстроились бутылки с красочными наклейками. Не снимая верхней одежды, он до краев наполнил бокал и с жадностью осушил его. Живительная влага побежала по организму, и оказала успокоительное действие на мужчин. Кривошеев скинул пальто на соседний стул, снова наполнил бокал и развалился в кресле. Теперь он может наслаждаться напитком, отпивая маленькими глоточками. Тишину дома нарушил еле различимый вскрик. Сначала он решил, что ему показалось, но звук повторился. Владимир Ильич пошел на звук. Он поднялся на второй этаж, приблизился к собственной спальне и замер у двери. Здесь отчетливо была слышна возня, стоны Ады и мужское рычание, напоминающее тигриное. Кривошеев не стал предаваться осмыслениям услышанного, ткнул кулаком дверь, и картина разврата предстала во всей красе. Депутат и приличный гражданин в одном лице моментально забыл про свой новый статус и вернулся в боевое прошлое, когда любая проблема решалась легко и однообразно: был человек - барьер или человек - обидчик на твоем пути и нет его! Парочка на кровати так увлеклась играми, находясь на самом пике, что не услышала, как хозяин открыл дверь, подошел к прикроватной тумбочке, где лежал надежный и верный помощник, не раз выручавший его во времена бурной молодости, взвел курок и выстрелил два раза.
Вбежавший телохранитель Андрей, застал депутата с оружием в руках, безразлично взирающим на тела жены и Константина...
Суд над бывшим депутатом вышел показательным. На смягчение приговора не повлияли обстоятельства, на которые указывал известный адвокат, повторивший несколько раз, что его подзащитный находился в состоянии аффекта. Свидетели, они же бывшие соратники по местному Законодательному собранию, как один, заявили: депутат должен всегда контролировать свои поступки и эмоции! Подкинула дровишек в огонь и прислуга, доложившая суду о влюбчивом характере бывшей хозяйки. Все домашние знали, что она "наставляла ему рога" с кем попало, один он не замечал или... делал вид, а может, выбирал удобный момент, чтобы расправиться с любовниками. Недаром ушел с банкета раньше положенного по этикету срока... Не остались позабыты и грехи молодости...
Кривошеева осудили на пятнадцать лет...
- Странно, - пробормотал Евлампий, дослушав историю до конца. - Зачем нам две ненужные смерти - его жены и охранника, если я дал заказ на одного Кривошеева?!
- Не дальновидный ты человек, господин Бобик, - пожурил приятеля автор.