- Сколько достойных жизней! Сто тысяч сердец, бьющихся в унисон. В патриотическом порыве они с лёгкостью отдали бы в три раза больше, если бы это потребовала ситуация. Хотя вся их планета насчитывает от силы десять миллионов душ. Мужественный, непокорный народ! Наш воздушный дивизион потерял в боях двадцать три человека, но, между нами говоря, я рисковал бы ещё десятком, включая себя, чтобы помочь кракийцам добить наглых агрессоров, - дедушка в волнении рубил руками воздух. Он ходил по кабинету взад-вперёд, позвякивая медалями на серебряном кителе, а я заворожённо следил за каждым его движением.
С раннего детства дедушка был моим недосягаемым кумиром. Я много слышал о нём от родителей, и только недавно увидел героя собственными глазами. До этого я видел его улыбающееся лицо на тех редких снимках, которые разрешалось пересылать родственникам спустя полгода после выполнения задания. Про дедушку я знал только то, что он командир лётного звена братства галактической взаимопомощи, а попросту - спаситель обездоленных, униженных и сирых. Его звено билось с захватчиками на разных планетарных уровнях более пятнадцати земных лет, а потом дед ушёл в отставку в чине генерал-майора космической авиации. И я думаю, что, даже официально удалившись от активной работы, он продолжал деятельность авиационного консультанта, а возможно, кое-когда и самолично участвовал в особо сложных операциях - что называется, инкогнито.
Когда я учился в младших классах, соседи по кварталу шушукались мне вслед, а теперь и в кадетском корпусе ребята не дают прохода. Расскажи, мол, да расскажи про деда! Что-о-о, как это ты ничего не знаешь? Не ври, сноб, ты просто не хочешь рассказывать! Ну и гуляй отсюда, на вечеринке в честь конгреационной мудрократии мы тебя и не ждём, жлоб, даже не надейся!
И вот несколько недель назад мой дед - живая легенда, предок-супергерой - наконец спустился с заоблачных небес. Дело в том, что у моего знаменитого деда никогда не было настоящего дома - бесконечные командировки, гарнизоны других планет... Теперь же, на девятом десятке лет, ему пришлось задуматься о том, где он хочет окончить свои дни - в офицерском приюте для бывших гарнизонных крыс, то есть в сигаретном дыму с ежевечерним стаканчиком джина из-под полы, или в кругу родных, ежеутренне глотая питательную яичницу с беконом - смертельно скучая, но будучи всегда рядом со своими детьми и внуками. И, пораскинув мозгами, скрепя горделивое сердце межгалактического орла, дед выбрал. Второе.
Вот уже более двух месяцев дед ни свет ни заря просыпался в доме моей мамы - своей младшей дочери. В том некогда единственном и любимом мною доме, куда теперь меня отпускали лишь погостить, да и то по выходным. Он совершал пробежку, принимал ледяной душ и, умиротворённый, усаживался в тени раскидистых корявых яблонь читать первую утреннюю газету.
И что? В итоге кумиром толпы стал я. Окрестные мальчишки ходили за мной по пятам, девчонки из школы миссис Розали бросали вслед многозначительные взгляды, и не скажу, чтобы мне это было неприятно. Что может быть стыдного в том, что и на меня легла тень героического деда, который, по счастью, был жив и здоров и исправно брился по утрам опасной бритвой, как наши прапрадеды в двадцать первом веке?
Да. Но вот именно сегодня я не хотел с ним встречаться, поэтому и не отпросился домой на выходные. Или наоборот, так сильно этого желал, что даже уселся на скамейке перед Дорским аббатством, которое мрачной громадой возвышается через дорогу от нашего училища, и долго, терпеливо ждал, невзирая на холодный проливной дождь.
Дед ходил на службу по вечерам в воскресенье, я точно знал это. Знал час и минуту, когда он поравняется с колокольней, глянет на часы, вздохнёт, перекрестится и переступит благочестивый порог.
Я надеялся, что он заметит меня, и одновременно боялся этого: натягивал на глаза фуражку, кутаясь в промокший форменный китель, и подпрыгивал на скамье на целый фут, специально, чтобы дед обернулся.
Просто я окончательно запутался.
А теперь стоял в кабинете деда, в центре приличной лужи, которую медленно пополняла капавшая с меня вода.
-- Ну и как твои математические успехи? - внезапно оборвав поток воспоминаний, дед остановился напротив меня.
Я по кадетской привычке выпрямился как штык: руки по швам, подбородок смотрит в сторону северной конгрегации.
-- На уровне, то есть...
-- Никаких "то есть", кадет Брэгшоу! Или "на уровне", или "виноват"!
-- Виноват, Ваша честь! - выкрикнул я и зашмыгал носом.
-- Джон, - дед сбавил тон, улыбнулся, качая головой, и сразу стал похож на самого обыкновенного дедушку, одного из тех пенсионеров, которые летними вечерами, опираясь на трость, прохаживаются в садах Донегольских гор или в парке аббатства. - Сколько тебе лет?
-- Тринадцать, Ваша честь! - я вытянулся в струну, будто проглотил палку. От стыда, что я чуть было не разревелся, как девчонка, всё моё лицо пошло неровными красными пятнами.
-- Дедушка Ричард. Называй меня так. Мы с тобой - кровные родственники, живём под одной крышей, и в частных разговорах ни к чему нам всё эти формальности. Ты хороший мальчик, я вижу это. Так расскажи мне честно, что у тебя там стряслось с математикой!
-- Не у меня, дедушка. Вернее, не только у меня. Это всё миссис Гэллахан. Она слишком придирчива. Даже лучшие ученики у неё никогда не заработают десятку. Что говорить о тех, кто прогуливает. Я раньше неплохо учился, но не в этом году, - я глубоко вздохнул, - в общем, за триместр у меня выйдет не больше пятёрки.
-- Потому что ты отвлекаешься на занятиях и вместе с другими ребятами пропускаешь уроки?
Я понурил голову.
-- Всего один раз, дедушка. На крыше хозяйственного корпуса Билли хочет построить голубятню.
-- Ясно, - дед подмигнул мне. - Молодость. Как это романтично - признаваться в любви девчонке, сидя на крыше, под звуки гуркующих голубей...
-- И эти интегралы, - продолжал я, искоса глядя на улыбающегося деда. - Я совсем ничего не понимаю, а на вопросы старая кры... миссис Гэллахан не отвечает. Говорит, мол, раз тема давно пройдена, это не её проблемы.
На дом задала целую тетрадь упражнений, - я расхрабрился и точь-в-точь как мой дед, Ричард Данмор, генерал-майор космической авиации, заходил взад-вперёд по комнате, размахивая руками.
-- Так в чём проблема, Джон? В этой старой голове ещё остались кое-какие знания, - дед шутя постучал себя по лбу. - Будем заниматься по выходным. Можем начать хоть сейчас. Если это всё, о чём ты хотел мне рассказать? - дед вопросительно поднял густые седые брови.
-- Нет. Вовсе я не об оценках. Мне нравится миссис Гэллахан. Она такая педантичная, аккуратная, настоящая леди. И пахнет от неё приятно - лавандовым мылом, а не как обычно от стариков. Ой, прости, дедушка, я не тебя имел в виду! - спохватился я, бросив на деда быстрый испуганный взгляд.
-- Продолжай
-- В пятницу ребята украли у неё любимую кошку. Эта кошка, она такая же старая, как и хозяйка. Если пересчитать её годы на человеческую жизнь, пожалуй, будет даже и постарше. Билл пока держит её в пустой голубятне, и, я думаю, за всё это время никто так и не покормил мисс Мэгги. Голубятня далеко от главного корпуса, за большими тисовыми деревьями, поэтому мяуканья там никто не услышит, - я перевёл дух.
-- И кто же соучастник сего преступления? - дед внимательно смотрел на меня. - Билл и...
-- Дэниел, Герман и я. Но я не хотел... Дедушка, это не всё. На понедельник ребята запланировали кое-что ещё. Кабинет миссис Гэллахан на втором этаже. Прямо в стене над классной доской проходит вентиляционный короб. Шахта открывается двумя этажами выше. Во время урока Дэниел привяжет кошку за хвост и опустит туда. Будет дёргать вверх-вниз, чтобы кошка кричала. Я должен стоять на страже, чтобы кто-нибудь его не засёк, а если это случится, я должен дать сигнал, Дэн бросит верёвку с привязанной к ней кошкой и убежит.
Я не выдержал и на самом деле заплакал.
-- Но я не хочу, - я отвернулся к стене, слёзы душили меня. - Это жестоко и несправедливо по отношению к миссис Гэллахан. И к несчастной полосатой мисс Мэгги.
-- Ведь ты уже принял решение, Джон? - дед мягко развернул меня к себе. - Но продолжаешь сомневаться.
Я кивнул, глотая слёзы:
-- Если я расскажу обо всём директору, это будет предательством.
-- Не совсем так. Ты должен откровенно сказать друзьям, что их намерение - бесчестно, и если они от него не откажутся, ты расскажешь обо всём миссис Гэллахан и директору кадетского корпуса. И только потом ты расскажешь. Если будешь в состоянии, конечно, - дед хмыкнул.
Я поднял на деда полные надежды глаза:
-- А это не будет считаться, гм... подлостью по отношению к моим друзьям?
-- Гадостью и подлостью будет как раз твоё бездействие. Понять это в сто раз проще, чем интегралы, которых ты так боишься.
Я вздохнул с облегчением. Только сейчас я почувствовал, что промок до нитки. Холодная одежда противно липла к телу.
Тёплой рукой дед растрепал мои влажные волосы.
-- Дождь, град и снег только закаляют солдата. Но если ты заболеешь воспалением лёгких, твоя мать задаст мне трёпку! Не посмотрит на ордена и регалии старика отца. Поэтому шагом марш к камину сушиться! И зачем же ты, скажи на милость, мок под проливным дождём?
-- Дедушка, я молился, чтобы ты прошёл мимо. Я ждал бы столько, сколько потребовалось.
Дед добродушно хмыкнул:
-- Занял боевую позицию, курсант? И долго же ты так сидел?
-- Около двух часов, дедушка, - я зашмыгал носом и уставился на узконосые форменные ботинки, с которых всё ещё стекала на пол вода.
-- Почему же ты дома не подошёл ко мне?
-- Я не мог решиться, дедушка. Потому что ты...
-- Легенда? - дед ухмыльнулся в густые усы. - Я живой человек, Джон, такой же, как и ты. Со всеми кишками, сосудами и греховными мыслями в несовершенной голове. Разве что во мне гораздо больше безрассудства. Столько, сколько тебе и не снилось. Не скажу, что это положительная черта. В этом тебе на меня равняться не стоит.
Дед изучающе смотрел на меня. Пальцы левой руки выбивали дробь по каминной доске.
-- Мне бы хотелось, чтобы страдания несчастной кошки были единственной и самой великой подлостью, к которой ты волей-неволей оказался причастен. А поэтому расскажу тебе одну историю.
-- О тебе и бабушке Бидди? - перебил я. - О том, как в юности ты увёл её у аристократа Глена Монтгомери, который ко всему был командиром твоего лётного звена? Мне её уже раз сто рассказывала мама.
Дед хохотнул:
-- Ну что ты, глупый! То была истинная любовь. Я говорю об истинной подлости, обо всей той мерзости, на которую может быть способен каждый из нас.
Он подошёл совсем близко к электрическому камину и, поколебавшись мгновение, достал из-за книг небольшой свёрток. Развернул, и я увидел камень необыкновенной красоты, величиной с голубиное яйцо. Он был нежно-розового цвета с золотыми прожилками, солнечные блики играли в его прозрачной глубине. Мои руки невольно потянулись к камню, но дед покачал головой и положил его на каминный столик.
-- Это адрокцит, один из самых прекрасных камней, которые только добываются на Эйре. За один такой камень у мервиян можно купить полконтинента. Хочешь знать, как он очутился у меня?
Я обрадованно закивал головой, предвкушая очередной захватывающий рассказ о приключениях деда.
-- Тогда я уже вышел в отставку и жил в колонии Пулберг, которую эйрияне некогда использовали как перевалочную базу и хранилище драгоценных камней. Там они отлёживались положенный срок, пока покупатели оформляли необходимые документы. Практиковались и межгалактические аукционы, а для разной мелочёвки - даже заказы по каталогам. Ну, со временем там развилось ещё кое-какое второстепенное производство, и я, сказать честно, вовсе там не бездельничал. Впрочем, это неважно.
Так вот, эта колония, или искусственный спутник Эйре попросту представляла собой гигантский металлический шар, опутанный сетью хранилищ, помещений для колонистов и цепочек эстакад, по которым с жуткой скоростью сновали рельсовые автомобили. Маленькие и большие фургоны, гружёные драгоценными камнями. Как ты понимаешь, естественной зелени на Пулберге не было, потому что не было почвы. Впрочем, некоторые колонисты завозили землю контейнерами, и те, у кого было время и истовое желание с ней возиться, организовали в разных местах скромные садики и клумбы. Но все их можно было пересчитать по пальцам.
И вот однажды я ехал по эстакаде от Востерда до Барста, слушая музыкальную передачу по радио. Приём был отличным - благодаря своим свойствам, вся планета, по сути, была единой высокочастотной антенной. И приёмник в моей машине был уникальным: при желании я слышал не только голоса радиостанций, но и переговоры полицейских кордонов, экипажей дежурных самолётов, курсирующих над Пулбергом, а также крикливых командоров межпланетных челноков, когда они слишком уж близко подходили к спутнику. Я ведь не только в интегралах разбираюсь, внучек.
Еду я, кручу ручку настройки, и вдруг среди шума и помех слышу выстрелы, крики и хриплый голос: "Он у неё! Вали стерву, уходит!", а потом пронзительный женский голос: "Помогите! Нападение на Дори Лейн!". И всё стихло.
Посмотрев на датчик частотных диапазонов, я понял, что произошло нападение на один из фургонов-перевозчиков. У этого транспорта всегда несколько вооружённых сопровождающих, но ограбления тем не менее случались. Не часто, но было. Всякий сброд из разных краёв Галактики, который ещё не уяснил себе, что у него нет никаких шансов разжиться чем-либо у эйриян.
Включив реверсы, я развернул водительское кресло своего фургона на сто восемьдесят градусов и помчался на Дори Лейн.
Я прибыл на место раньше полицейских.
Дори Лейн, надо тебе сказать, было одним из самых укромных и мест в колонии. Это был участок пересечения нескольких разноуровневых эстакад, а между ними благоухал подвесной сад, наверное, самый большой в колонии. От посадочной площадки одной из эстакад к саду вёл тонкий ажурный мостик. Высотой деревья были почти в рост человека, и если отвлечься от специфичного пейзажа и обладать определённой долей воображения, можно было представить себе, что гуляешь по настоящему, земному саду.
Они были там: двое оборванцев землян и один кнорг. Фургона не было видно, верно, бросили его на путепроводе, а своего водилу отпустили до времени. Девушка в жёлтой форме торгового представителя эйриянских копей лежала на траве. Она была едва жива, тяжело дышала, постоянно судорожно сглатывала, как рыба, выброшенная на берег. Кнорг стоял на корточках у её ног и длинными костлявыми пальцами готовился вцепиться в одежду:
-- Где же ещё женщина может спрятать такой камень? - каркал он, выпячивая чёрные челюсти с тройным рядом острых зубов.
Его я уложил сразу, даже не прибегнув к помощи оружия: кулаком левой проломил слабый хитиновый череп.
Один из землян, чертыхаясь, бросился на меня с ножом, но ударом ноги я вышиб ему предплечье. Вопя, он покатился к краю бортика, окружавшего сад, попытался встать, оступился и рухнул вниз, отвратительно визжа.
Третьего остановил только армейский бластер: сначала отрезал ему руку, в которой он сжимал лазерный пистолет, а потом смертельно ранил в голову.
Я подошёл к девушке. Она благодарно улыбалась мне. Девушка была миловидна, даже кровь и земля, размазанные по лицу, не скрывали приятных черт. И тут я...
Дед перевёл дух, глядя на меня.
-- Как тебе объяснить то, что я сам до сих пор себе объяснить не могу? То ли место своей безлюдностью повлияло на меня, то ли это была временная одержимость, которой я заразился от кнорга. Я не знаю.
Я выстрелил ей в лоб. Она не успела ничего понять. Кажется, благодарная улыбка так и осталась приклеенной к разбитому лицу.
Взглянув на пересохшие губы девушки и вспомнив то, как она судорожно сглатывала слюну, я взялся за армейский нож.
Ещё кадетом я изучал анатомию человека, и короткие курсы в армии кое-что оставили в моей памяти. Но всё равно, мне пришлось изрядно повозиться, прежде чем я извлёк из её желудка драгоценный камень. Я держал его в окровавленных руках, понимая, что всё это бессмыслица. Я ничего не смог бы сделать с ним: ни продать, ни подарить кому-либо. Меня бы сразу нашли и справедливо осудили, невзирая на все бывшие заслуги перед межгалактическим советом. Первым порывом было бросить камень прочь, но инстинкт самосохранения взял верх, и я сунул его в карман брюк. Уже поднимаясь в своём фургоне вверх по эстакаде, я услышал вой полицейских сирен.
Вот так, мой милый Джон. Сам теперь суди, кто перед тобой - герой справедливых войн за независимость или чудовище, недостойное твоего доверия.
Дед закончил свой ужасный рассказ. Тем временем я старался дышать глубоко и ровно, хотя внутри меня всё клокотало от гнева и отвращения.
Дед взял со столика камень и протянул его мне. Я отшатнулся от него, как от ядовитой змеи, больно ударившись о каминную доску. Дед хрипло засмеялся. Он завернул камень и положил обратно на место, между книг над каминной полкой.
--
Потом дед подошёл ко мне совсем близко, делая вид, что не замечает моих страданий.
-- Я не буду просить тебя, Джон, чтобы ты молчал, и не буду брать с тебя бессмысленную клятву. Во-первых, потому что тебе всё равно никто не поверит, во-вторых, потому что твой рассказ не сделает чести не тебе, ни мне. И в-третьих, потому что ты и на самом деле никому ничего не расскажешь, а я ценю твоё простодушное доверие, - дедушка обхватил меня за предплечья, не обращая внимания на мою брезгливую гримасу, а я едва сдерживался, чтобы не ударить его по жёлтому старческому лицу.
- Иди и освободи несчастную миссис Мэгги. Она сама найдёт дорогу домой.
И если впредь у тебя когда-нибудь возникнет непреодолимое желание совершить какую-нибудь бессмысленную мерзость, будь то ябедничество, предательство или травля беспомощного существа, вспомни, что я уже сделал это с лихвой. За тебя. И за всех твоих будущих потомков.