Действие романа происходит в малоизвестной стране Скловении, расположенной между Россией, Украиной, Польшей и Белоруссией. Всякие аналогии описанных событий с тем, что когда-либо происходило в окружающих странах, беспочвенны и должны быть отметены читателем с порога.
Пролог
В детстве по ночам у него случались яркие видения. Чаще это были кошмары, где хорошо знакомые люди, даже родная мать со своим братом дядькой Явдохом, превращались в ужасных чудовищ с огненными глазами, и гонялись за ним по всему селу. Он бежал от них, но не мог убежать, пока не просыпался в холодном поту. Но иногда он попадал в чудесный мир, где все люди были хорошими, еда вкусной, и ее было много. Ему не хотелось возвращаться оттуда в опостылевшую хату с побеленными известкой стенами, некрашеным полом и вечными запахами кислой капусты и прогорклого жареного сала. Проснувшись, он долго не мог понять, где находится, и бродил по хате, натыкаясь на кровати, печку и табуретки - видения были такими реальными, что он путал сон с явью. Деревенский врач объяснил, что это галлюцинации, порожденные слишком возбудимым мозгом и ранимым воображением, и сказал, что с возрастом все должно пройти. Он оказался прав, со временем видения стали забываться.
И вдруг через много лет галлюцинации снова вернулись. На этот раз он увидел себя в тесном помещении, с решеткой на маленьком окошке и забранным стальными прутьями дверным проемом. По коридору вышагивало огромное, похожее на гориллу человекообразное существо в уродливом пятнистом камуфляже, с низким лбом, на котором волосы почти срастались с бровями, и резиновой дубинкой на поясе. Все это так отличалось от привычной обстановки, что могло происходить лишь в страшном сне. И одновременно галлюцинация была настолько похожа на реальность, что пришла неприятная мысль - неужели все-таки сглазили проклятые болтуны, и к нему вернулась болезнь, которую он так тщательно скрывал от всех и считал ушедшей навсегда?
Но симптомы были совсем не те. Раньше, в молодости, после видений его время от времени охватывали приступы неудержимого бешенства, и он кидался на любого, кто в этот момент находился рядом. Однажды во время такого приступа, перепутав сон и явь, он набросился на мать, и почти уже придушил ее, но вмешался дядька Явдох. Здоровый был, чертяка, как бык, хоть и горький пьяница! Так двинул, что синяк под глазом не сходил две недели... Он хорошо запомнил тот случай - мать разозлила его, ни во сне, ни наяву не хотела признаваться, кем был его отец. А ведь знала, старая дура, что его нельзя злить в таком состоянии! Потом, чтобы она не болтала, пришлось спрятать ее на дальнем лесном хуторе. А заодно и жену, никогда не испытывавшую к нему должного уважения. Смеялась над ним, сука... Пусть теперь посмеется! Хорошо хоть, дядька Явдох вовремя помер, упившись деревенским бимбером. А то пришлось бы и его убирать подальше от жадных на сенсации глаз и длинных языков...
Теперь симптомы были другие. Прежняя агрессивность сменилась необъяснимым страхом, и он шарахался от каждого звука.
Поморщившись от неприятных мыслей, человек оглянулся по сторонам. Если это не сон, то что тогда? Он не понимал, что с ним происходит, и непонимание несло панический, почти животный ужас. Он посмотрел на руки, и не узнал их. Провел пальцами по лицу, ото лба до подбородка - это было не его лицо. А на самом донышке сознания притаился кто-то чужой, разделявший с ним это незнакомое тело, и издевательски посмеивался, злорадно наблюдая за его страхом.
Все началось утром, когда он открыл глаза и вместо привычной просторной спальни с драгоценными гобеленами увидел грубо оштукатуренные стены. Вместо роскошной кровати с бельем из натурального шелка, он лежал на железной койке, укрытый ветхим серым одеялом, а в трех шагах от него испускал миазмы грязный, покрытый черной паутиной трещин унитаз...
Все это выглядело так реально и оказалось так неожиданно, что он громко закричал. Закатил самую настоящую истерику, чего давно не случалось с ним наяву. Кричал долго, пока существо в камуфляжной форме не поманило его пальцем. Он подошел к решетке, надеясь, что кошмар сейчас кончится, но вместо этого получил через прутья решетки ловкий тычок концом дубинки в солнечное сплетение, от которого скрутился на холодном полу в позе эмбриона и долго не мог прийти в себя.
Этот удар подсказал человеку, что происходящее не имеет никакого отношения к реальности. Потому что уже много лет никто не смел его бить. Теперь все стало на свои места - боль от удара была порождена разыгравшимся воображением! В детских видениях он тоже чувствовал холод, жару, запахи и все остальное. В том числе и боль.
Сегодня же надо вызвать специалиста из клиники! - решил он. Единственного врача на всю страну, которому можно доверять, кто будет держать язык за зубами. Но сначала надо выйти из этого страшного сна. Видения никогда ему не подчинялись, и оставалось только ждать, когда все кончится само собой.
Но видение никак не кончалось. Наоборот, несколько раз волнами накатывалось настоящее безумие. Тот, кто прятался на донышке сознания, нашептывал страшные слова, от которых холодела кровь. Тогда человек, комкая серые застиранные простыни, катался по кровати и страшно кричал, грозя немыслимыми карами тем, кто посмел не узнать его, пусть даже во сне и в чужом обличье. Кричал, пока горилла из коридора не открывала решетку и, войдя в камеру, наносила несколько болезненных ударов резиновой дубинкой, от которых перехватывало дух, и безумие на время отступало. Боль от ударов радовала его, потому что это было лучше, чем ужасный сон во сне, внушенный тем, кто спрятался внутри него.
...Так всегда бывает в сновидениях. Стоило ему подумать о враче, как в коридоре появился человек в белом халате. Доктора сопровождала еще одна горилла в камуфляже, точная копия первой, даже лоб был таким же низким. За ними шел мужчина в голубом мундире с погонами полковника, с хорошо знакомым лицом. Только вчера он, вжав голову в плечи, выслушивал указания и подобострастно поддакивал. Но, как и все остальные, в этом сне полковник тоже не узнавал его. Скрипнула, открываясь, решетка, и все они, включая гориллу из коридора, вошли в помещение, где сразу стало тесно.
- Что же ты, голубчик, опять тут устроил? - ласково спросил доктор, показав на разоренную постель. Потом поводил перед глазами блестящим металлическим молоточком с резиновыми набалдашниками. - Чего тебе не сидится спокойно? Давай-ка мы тебя посмотрим...
Человек никогда никому не говорил "вы", но не терпел фамильярности по отношению к себе. От злости у него перехватило дыхание, чего, впрочем, никто не заметил. Доктор задрал у него рукав спортивной тужурки (что за чушь, он никогда не ложился в постель одетым, тем более, в спортивном костюме!) и сосчитал пульс. Потом дал знак гориллам, и те так сжали его с двух сторон, что он не мог шевельнуться. Но даже во сне насилие взбесило его. Брызжа слюной, он закричал:
- Вы что, не видите, с кем имеете дело? Да я сгною вас всех в этой камере!
- Конечно, конечно, - поспешил успокоить его доктор. - Ты накажешь этих негодяев, но сначала сделаем тебе укольчик. Всего один укольчик... Не бойся, тебе не будет больно...
Человек обладал абсолютной памятью, и был уверен, что видит доктора впервые. А из глубин подсознания всплывало что-то нехорошее, страшное, связанное с ним, и он отчаянно рвался из рук мучителей. Но это было примерно то же, что пытаться остановить руками тяжелый танк.
Доктор достал из нагрудного кармана заранее приготовленный шприц, сбросил колпачок, ловко воткнул иголку в вену, и долго-долго вводил мутноватую жидкость. У человека сначала слегка зашумело в ушах, а когда игла вышла из вены, мир вокруг стал прекрасен.
Доктор поднял ему веки, заглянул в глаза. Потом повернулся к мужчине в голубом мундире:
- Давайте скорее заканчивать. Вообще-то, я не должен допускать исполнения, когда он в таком состоянии...
- Бросьте, доктор, - ответил тот. - Какая теперь разница.
Он кивнул гориллам. Те взяли человека под руки и вывели в коридор.
- Куда вы меня ведете? - спросил он. - Мне нужно на воздух! Отпустите меня! Я хочу летать!
Наконец-то страшный сон кончился, и начался другой. Такой прекрасный, что не хотелось просыпаться.
- Президент отказал вам в помиловании. Сейчас приговор будет приведен в исполнение, - скучно ответил мужчина в мундире. - Подпишитесь, что ознакомлены с указом.
Его ничего не значащие слова никак не соответствовали той волшебной реальности, в которой он очутился, не несли никакого смысла, и человек отмахнулся от них, как от чего-то досадного и совсем не интересного.
Они спустились этажом ниже и оказались в коротком, ярко освещенном коридоре, оканчивающемся тупиком. Пол в тупике почему-то был засыпан толстым слоем опилок. Человек попытался вспомнить, что это значит, но не смог. Гориллы отпустили его и толкнули вперед:
- Иди!
Сзади их нагнала группа людей в форме и гражданской одежде. Все они устремили жадные взгляды на обреченного узника, стараясь не пропустить ни одной подробности предстоящего действа. Сегодня ночью, потушив в спальне свет, они будут шепотом рассказывать замирающим от страха и сознания причастности к сокровенной тайне супругам, как Это было. А потом те, кто еще на что-то способен, выполнят свои супружеские обязанности с такой страстью, будто это происходит у них последний раз.
Время вдруг остановилось. Стража замерла в нелепых позах, так же, как и группа наблюдателей. Полковник в голубом мундире раскрыл рот, чтобы что-то сказать, да так и замер, хмуро глядя на узника немигающими глазами; пришедший с ним человек-горилла тащил, и никак не мог вытащить из-за пазухи пистолет, неестественно маленький в его огромной лапе.
Все это произошло по мановению руки появившегося из незаметной двери в стене коридора крепкого коренастого человека. Его голову украшал жесткий ежик черных волос, а левую щеку - огромное и безобразное родимое пятно. Почему-то все - и конвоиры, и группа избранных, допущенных к совершению таинства отнятия жизни, смотрели сквозь него. Видел человека с пятном один лишь обреченный узник.
С ним повторилось то же, что случилось недавно при появлении доктора - он был уверен, что видит человека с пятном впервые, зато тот, кто сидел внутри него, был хорошо с ним знаком. Ему почему-то стало страшно, он хотел закричать, но ужасный незнакомец сковал волю и огненным взглядом обездвижил тело. Тот, кто сидел внутри, с тяжелым вздохом выскользнул из телесной оболочки и покинул ее навсегда.
Обреченный узник все понял. От ужаса ему захотелось выть, кататься по полу, раздирая на себе кожу. Если бы мог, сейчас он вырвал бы себе сердце. Но взгляд страшного судьи держал крепче цепей.
Человек с пятном заговорил. Голос звучал глухо, слова падали мерно, как тяжелые капли расплавленного, но почему-то холодного свинца, и к человеку приближалось что-то бесконечно жуткое. С каждым словом он все яснее понимал хитроумный, дьявольский замысел человека с пятном на щеке, но исправлять что-то было уже поздно. А последняя фраза опустилась на него могильной плитой, отняв надежду даже на то, во что он, атеист, никогда не верил.
Зачитав приговор, человек с родимым пятном повернулся и ушел тем же путем, каким пришел. Одновременно с его уходом возобновило свое движение время. Все зашевелились, приговоренный стал поворачиваться к стоявшим сзади людям, еще надеясь на чудо, пытаясь исправить положение, что-то изменить в своей судьбе. Хотя бы заглянуть людям в глаза - вдруг они поймут страшную ошибку! Но не успел. Его горячо ударило по затылку, пространство и время взорвались и исчезли в ослепительной вспышке.
Глава первая
Возвращение на родину
1
До окружной дороги, после которой начиналась столица, оставалось километров двадцать, но населенные пункты уже шли один за другим, соединяясь в один большой пригород. Чеслав ехал, сбросив скорость до шестидесяти километров в час, поскольку был наслышан о неумолимости местной дорожной полиции. Он семь лет не был в Скловении, и за это время многое изменилось. Когда уезжал, любой вопрос с полицейскими можно было решить, положив в права бумажку достоинством в пятьдесят талеров, приблизительно сорок долларов по тем временам. Но теперь, по слухам, привозимым в Германию земляками, с таким предложением нечего было соваться даже к самому захудалому постовому - не успеешь опомниться, как окажешься за решеткой минимум на три года. На тот же срок рассматривать небо в клеточку отправится и взявший деньги автоинспектор - говорили, система контроля и слежки налажена в стране идеально.
Правда, некоторые земляки намекали, что если сумму увеличить раз в двадцать и подойти к делу грамотно, то конфликт с полицейским можно разрешить к обоюдному удовольствию. Просто мзда растет пропорционально риску. Но за семь лет за границей Чеслав научился не только соблюдать правила дорожного движения, а вообще уважать закон. Да и тысяча талеров была слишком большой суммой даже для него - курс местной валюты неизменно рос, и тысяча равнялась теперь почти полутора тысячам зеленых. Поэтому ехал не спеша, разглядывая разросшиеся окраины столицы, чистые и аккуратные спальные городки-спутники, где массивы многоэтажной застройки перемежались районами шикарных коттеджей. Когда он уезжал, на их месте простирались неухоженные поля и замусоренные леса.
Неладное он почуял, увидев впереди перегороженную автомобилями дорогу и суетящихся полицейских, чья пестрая форма ярко люминесцировала в лучах фар. Один из них махнул жезлом, приказывая Чеславу остановиться. Чеслав съехал со средней полосы, прижался к обочине и опустил стекло. Но подбежавший полицейский с погонами лейтенанта даже не взглянул на протянутые документы, махнул рукой:
- Становитесь в ряд! Вон там, где свободное место.
- Зачем? - удивился Чеслав. - Что здесь происходит?
Это походило на заградительную стенку, но почему в перегородившем шоссе ряду стояли частные легковые автомобили, среди которых затесался лишь один грузовик с длинной брезентовой фурой? И почему несколько полицейских машин не стояли вместе с ними, а спрятались на обочине?
- Умный, что ли? - пролаял взмыленный полицейский. - Много знать хочешь! Давай, заезжай!
Его показную вежливость вместе с обращением на "вы" как ветром сдуло.
- Нет! - твердо ответил Чеслав, давно отвыкший от такого обращения. За семь лет в Германии он твердо усвоил: гражданин обязан уважать закон и выполнять требования его представителей. Но и закон должен защищать его и его собственность. Купленный всего два месяца назад "Ауди", был очень недешев, и Чеслав не собирался подвергать его опасности, которой буквально веяло от полицейского лейтенанта и всей окружающей обстановки.
- Ваше требование незаконно! - повторил он. - Думаете, я не вижу, что здесь затевается? Вы готовы материально отвечать за мой автомобиль? По полной стоимости? Если нет, то я требую, чтобы меня пропустили!
В ярком свете ртутных фонарей было хорошо видно, как взволнованные водители что-то доказывают суетящимся полицейским, а те загоняют их обратно в машины, в некоторых из которых сидели женщины и дети.
- Документы! - зло приказал лейтенант.
- Пожалуйста!
Лейтенант забрал документы, не глядя, сунул в карман.
- Отдам, когда выполнишь приказ!
- Хорошо! - скрипнув зубами, согласился Чеслав. - Забирайте. Но становиться в ряд я все равно не буду. Я оставлю машину на обочине, вызову такси и поеду искать адвоката. Думаю, завтра вам придется отдать мне документы с извинениями. Только сначала зафиксирую ваш личный номер...
Он щелкнул мобильником, направив объектив на бляху, что висела на груди лейтенанта, так быстро, что тот не успел помешать.
- Что? - взревел полицейский. - Ну-ка, дай сюда!
Он протянул руку с намерением вырвать мобильник из рук, но Чеслав оказался быстрее, и спрятал аппарат в карман. Было видно, что лейтенанту очень хочется проучить чересчур борзого водителя, но вокруг было слишком много нежелательных свидетелей, и на них уже начали обращать внимание.
И тут Чеславу стало не по себе. Неужели то, что писали о его стране в западных газетах и о чем нехотя, оглядываясь и запинаясь, говорили приезжие земляки, правда, а он слишком разнежился за границей?
- Что ты там возишься, Густав? - к лейтенанту подошел капрал метра под два ростом и соответствующей комплекции. - Передали, они уже совсем близко, минут через пять будут. Надо заткнуть дырку. А то смотри, придется ставить свою...
И он показал на брешь в ряду перегородивших шоссе машин.
- Гражданин отказывается выполнять законное требование работника полиции! - с хищным видом сообщил ему лейтенант и вытащил из кожаного чехла на поясе наручники. - И вообще, он похож на объявленного в розыск серийного убийцу, тебе не кажется? Придется задержать до выяснения!
- А может, ну его! - с сомнением сказал верзила-капрал, показав на номера машины Чеслава.
- Германия? - удивился лейтенант. До этого он не удосужился как следует рассмотреть машину, и только сейчас заметил, что она не местная.
- Точно! Это же надо! - он снова достал из кармана документы, бросил на них быстрый взгляд. Права Чеслав получал в Ингольштадте, техпаспорт на автомобиль был оформлен там же. То, что он жил в Германии по виду на жительство, оставаясь гражданином Скловении, в водительских документах указано не было, а других у Чеслава не требовали.
Нехотя убрав наручники, лейтенант просмотрел документы внимательнее, и тон его снова изменился.
Он засмеялся над собственным неожиданно получившимся каламбуром и, показав капралу на приближающуюся машину, приказал:
- Тормозни-ка! А с этим скловенским немцем я сам разберусь.
Капрал остановил подъехавший "Фиат" и, не обращая внимания на робкие протесты водителя, куда-то спешившего седого старика, заставил его загнать машину в просвет между сверкающей свежим лаком "Вольво" и допотопным ржавым "Москвичом". Теперь все три полосы оказались полностью перекрыты стоящими бок о бок автомобилями, среди которых одиноко возвышался огромный грузовик. Его водитель, маленький взъерошенный мужичок, не отходил от командовавшего на дороге капитана, и беспрестанно ныл:
- У меня там вино! Поймите, пан капитан, вино! Очень дорогое вино! Если бутылки побьются, мне не расплатиться за них до смерти! Ну, поймите, пан капитан, вино очень дорогое!
Капитан не слушал его, отмахивался, как от досадливой мухи, одновременно переговариваясь с кем-то по хрипящей рации. Лейтенант, убедившись, что дорога полностью перекрыта, и можно чуть расслабиться, резвился вовсю:
- А ты, видать, из бывших наших граждан? Родину, значит, не любишь? За счастьем уехал? А мне вот насрать, кто ты такой, немец, или скловен! Перед законом все равны, как говорит наш президент! А ты закон нарушил, злостно сопротивлялся работнику дорожной полиции. Неправда, говоришь? Да кто же тебе поверит, у меня вон сколько свидетелей!
Он показал на собравшихся вокруг капитана полицейских.
Дальше все закрутилось как при ускоренной киносъемке. Издали, быстро приближаясь, раздались завывания нескольких сирен и замелькали синие и красные огоньки полицейских проблесковых маячков. Впереди, оторвавшись метров на пятьдесят, мчался белый автомобиль, марку которого невозможно было определить из-за огромной, километров под двести, скорости. Увидев на дороге ряд машин, гонщик ударил по тормозам, раздался отчаянный визг, но полностью погасить скорость он не успел, и автомобиль, оказавшийся "Шевроле" довольно свежей модели, врезался между "Фиатом" с пожилым водителем и сверкающей "Вольво". Инерции движения хватило, чтобы раздвинуть автомобили, но оказалось недостаточно, чтобы проскочить между ними и продолжить отчаянную гонку.
Из застрявшего "Шевроле" полицейские за волосы выволокли водителя, парнишку лет восемнадцати-двадцати и, предварительно охлопав одежду и проверив карманы, разложили его ничком прямо на мокром после дождя асфальте. С переднего пассажирского сиденья не так зверски, но тоже без особых церемоний извлекли совсем молоденькую, не старше шестнадцати лет, девчонку. Завертелась обычная полицейская процедура - замеры расстояний, опрос свидетелей, составление протоколов. Быстро приехавшая "Скорая помощь" (похоже, полицейские предполагали, что задержание вряд ли обойдется без пострадавших и вызвали ее заранее) увезла двух пассажиров из разбитой "Вольво" - мальчика дошкольного возраста с залитым кровью лицом, и его мать. Отец остался на дороге рядом с изувеченным автомобилем, с угрюмым видом ожидая, когда освободится капитан. Пожилой водитель "Фиата" не пострадал, и теперь причитал, бегая вокруг своей машины с начисто стесанной правой стороной. Но его никто не слушал.
Чеслав подошел к лейтенанту, заполнявшему разложенные на капоте "Мерседеса" бланки протоколов, и спросил, стараясь сохранять спокойствие:
- Теперь вы отдадите мне документы, пан лейтенант?
Полицейский оглянулся и, убедившись, что их никто не слушает, сказал с наглой ухмылкой:
- Пошел на..., козел немецкий! За судебной повесткой придешь в седьмое отделение. Это на улице святого Иоанна Павла Второго, рядом с костелом. И бабки готовь. Меньше тысячи талеров твой выпендреж тебе не обойдется, можешь не сомневаться. А машина побудет пока на штрафстоянке.
Чеслав давным-давно не испытывал такого унижения. Наверное, со школьных лет, когда возле кассы кинотеатра его окружила компания приблатненных подростков с ножичками, каждый из которых был на голову выше его. Вывернув карманы, они отобрали у него деньги, в ответ на неумелую попытку сопротивления разбили нос, отчего он залился кровью, и не спеша удалились, не обращая внимания на женский визг. И только потом стали возмущаться и демонстрировать запоздалый героизм стоявшие тут же, возле кассы, взрослые мужчины...
Чеслав давно вырос, занялся боксом, однажды даже стал чемпионом района, но никогда не забывал того случая. И вот сейчас полицейский лейтенант показался ему похожим на одного из тех малолетних ублюдков. Сжав кулаки, он едва сдержался, чтобы не врезать по нагло ухмыляющейся роже, отошел от греха подальше в сторону и набрал справочную, чтобы узнать номер вызова такси.
Пока ждал, полицейские закончили свою работу и дали участникам операции отбой. Первым уехал сохранивший свой груз счастливый водитель грузовика, за ним потянулись остальные. Скоро на дороге остались только брошенные всеми, так и не добившиеся справедливости водители "Вольво" и "Фиата". Чуть позже на место происшествия появились страховые агенты, но чем кончилось дело, Чеслав не узнал - за ним приехало вызванное такси и он, забрав сумки с вещами и проигнорировав требование лейтенанта оставить ключи от машины, уехал в город.
2
Отель оказался чистенький и аккуратный, но явно не дотягивал до гордо заявленных четырех звездочек. Особенно поведением персонала. Чеслав был поражен неприкрытыми зевками портье, дамы второй свежести с надписью "Марта" на бейджике и прической, вышедшей из моды в восьмидесятых годах прошлого столетия, явно недовольной, что кто-то прервал ее дремоту. А еще его изумила названная ею цена одноместного номера - двести талеров за сутки.
- Но ведь здесь написано - восемьдесят! - возмущенно сказал он, тыча пальцем в прейскурант.
- Вы не в ту графу смотрите, - невозмутимо ответила пани и снова зевнула, даже не прикрыв рот рукой. - Это для граждан Скловении восемьдесят, а для иностранцев - двести. Вот, смотрите сюда...
Она показала на незаметное, сделанное мелким шрифтом дополнение в самом низу прейскуранта.
- Какой же я иностранец? - изумился Чеслав ее логике.
- Ничего не знаю! - отрезала пани. - В гражданском паспорте регистрации у вас нет? Нет! Судя по записи в виде на жительство, вы постоянно проживаете в Германии. Так? Так! Следовательно, вы - иностранец.
Но посмотрите! - Чеслав показывал ей сразу два документа, национальный скловенский паспорт и вид на жительство в Германии. - Вот здесь, и здесь тоже, ясно написано - гражданин республики Скловения.
- Ничего не знаю! - равнодушно ответила пани Марта. - Я вижу, что вы живете в Германии, и этого достаточно. Если не нравится, ищите другую гостиницу. Не думаю, что вы найдете где-то номер дешевле. Правила везде одинаковы, так что сэкономить у вас все равно не получится.
Она оттолкнула от себя лежащие на столе документы, давая понять, что разговор окончен. Чеславу не оставалось ничего другого, как согласиться на ее условия, хоть и был уверен, что пани не права. Все равно он не собирался долго оставаться в отеле. Старый друг и одноклассник Пауль Корник предупрежден, и утром вопрос с жильем должен определиться. Чеслав еще месяц назад попросил Пауля, чтобы тот оповестил съемщиков принадлежавшей ему квартиры о расторжении контракта. Завтра Чеслав должен заселиться в собственное жилье.
- Карточки принимаете? - спросил он.
- А как вы думали? - ответила пани, и высокомерно добавила: - Вы приехали в цивилизованное государство, расположенное в центре Европы, а не в какую-нибудь Африку.
Увидев вытащенную Чеславом из бумажника пачку кредитных карточек, она сменила гнев на милость:
- Оплату принимаем в талерах, а также евро и долларах по курсу. Как вам будет удобнее. Но желательно в иностранной валюте.
Чеслав заплатил двести двадцать пять евро за одни сутки, получил ключ, прикрепленный к огромной деревянной груше, и поднялся в лифте на шестой этаж. Конечно, лифтер в отеле не был предусмотрен, и никто не помог ему донести вещи до номера, состоявшего из двух обставленных типовой мебелью комнат и тесного санузла. На стене в холле этажа он заметил табличку, немыслимую ни в одной европейской стране: "Кипятильниками пользоваться строго воспрещается!".
Было уже четыре часа утра, но Чеслав так и не смог уснуть. Он ворочался на продавленном (в четырехзвездочном отеле!) матрасе, а перед глазами снова и снова вставала картина ночного шоссе и наглая, самоуверенная рожа полицейского лейтенанта. Чтобы избавиться от навязчивых мыслей, он погрузился в воспоминания более далекие...
3
У Чеслава рано проявился художественный талант. Когда его перестали удовлетворять похвалы учителей, восхищение сверстников и победы на городских выставках, он решил конвертировать божий дар в деньги, нашел в Интернете нужные сайты и занялся фрилансом в области рекламного дизайна. Эта работа не обогатила его, но две-три сотни долларов в месяц он имел, не особенно напрягаясь. Окончив школу и художественный колледж, он поступил на работу в рекламное агентство, но не забывал и привычного приработка. В итоге Чеслав зарабатывал больше, чем отец и мать - профессор столичного университета и директор средней школы, вместе взятые.
А потом грянул экономический кризис. Причинами его тогдашнее правительство назвало то, что скловены слишком мало работают и слишком много кушают, поэтому денег в стране перестало хватать. Маленькая Скловения, втиснувшаяся между Польшей, Белоруссией и Литвой, бывший член объединения Варшавского договора, бывшая часть Российской империи, погрузилась в хаос. Старая валюта, скловенская крона, обесценивалась с такой скоростью, что, получив зарплату, нужно было бегом нести ее в магазин. На следующий день за эти деньги можно было купить уже вдвое меньше вчерашнего. Судорожные попытки власти исправить положение, в том числе бесконечные деноминации и денежные реформы, оказались безуспешными.
Одновременно из банков куда-то пропала иностранная валюта. Даже российские рубли, которые еще вчера никому не были нужны. Деньги за рекламные заставки и баннеры, которые Чеслав раньше получал в долларах, банк стал выдавать кронами по мизерному официальному курсу, и он вынужден был отказаться от ставшего бесполезным занятия.
В наступившем хаосе, как водится, поднял голову криминал. Улицы столицы и других городов заполнили дребезжащие и рычащие автомобили со свалок Западной Европы, набитые отморозками с бритыми затылками, собиравшими дань с владельцев торговых точек и с кровью делившими между собой районы и сферы влияния. Бывшие друзья по спорту предлагали и Чеславу "влиться в движение", но он, хоть и потерял к этому времени работу и подрабатывал грузчиком на торговой базе, благоразумно отказался, и его, как ни странно, оставили в покое. Наверное, кандидатур и без него было больше, чем достаточно...
На этой мутной волне в политику буквально ворвался новый человек - бывший директор животноводческого госхоза, косноязычный и пробивной Максимилиан Кочера, сразу получивший в народе прозвище Рыжий Бык. О прозвище он знал и совершенно на него не обижался. Грубый, неотесанный, но прямолинейный и казавшийся честным, он резал с трибун правду-матку и пришелся по душе избирателям своими сенсационными разоблачениями тогдашних правителей страны и рисуемыми картинами светлого будущего. Где не будет места бандитам и взяточникам, где все будут равны перед законом, и каждому скловену будут обеспечены ежедневные кусок мяса и кружка пива. Разумеется, если народ выберет своим президентом его, Максимилиана Кочеру.
И народ пошел за ним. Выступления Кочеры собирали многотысячные толпы. Его слушали, открыв рты, готовые порвать на куски его противников. И даже, случалось, рвали.
Сначала Максимилиана Кочеру избрали депутатом Национального Совета народных представителей, где он, благодаря своему напору и бычьей энергии быстро стал вице-спикером. А через полгода подошли президентские выборы и по настоятельным просьбам соратников, получивших широкую народную поддержку, Кочера выдвинул свою кандидатуру.
Основных кандидатов на президентский пост было двое - Кочера, и бывший премьер-министр коммунистического правительства Эрвин Поступа, тоже имевший немалую поддержку в народе. За неделю до выборов, когда было еще неясно, кто победит, Кочера сделал рискованный, но верный ход - вбросил в прессу информацию о миллиардах крон тайной партийной казны, якобы украденных его соперником, и его связях с западными разведками. Доказательств не было никаких, но времени для опровержения наглой лжи у Поступы не оставалось, и колеблющиеся отдали свои голоса его отважному разоблачителю. После выборов против Поступы возбудили уголовное дело и упрятали за решетку, хотя никакой партийной казны так и не нашли - она была разворована намного раньше и без его участия.
Отец Чеслава, профессор Скловенского национального университета Марьян Чешински еще с парламентских выборов неожиданно для сына оказался в крайней оппозиции к Максимилиану Кочере. Неожиданно потому, что выбирать приходилось между Кочерой и коммунистом Поступой, а отцовская неприязнь к коммунистам, тянулась еще со старых времен. Трения с руководством университета начались давно, когда он отказался вступать в партию. Если бы не широкая известность профессора Чешински в научных кругах, в том числе заграничных, его давно бы выжили с факультета.
Марьяну Чешински оказалось нелегко сделать выбор между старым коммунистом Поступой, за которым отец все же признавал огромный опыт управления и способность признавать собственные ошибки, и популистом Кочерой, которого он называл "фюрером из свинарника". А когда Кочера заявил в предвыборной речи, что "Гитлер был злом, но злом необходимым для своего времени и своей страны, и Скловения нуждается сейчас в таком человеке, способном взять на себя ответственность за страну и твердой рукой навести в ней порядок", старший Чешински отбросил сомнения. Никогда раньше Чеслав не видел отца таким взволнованным, как в день президентских выборов. С самого утра в качестве независимого наблюдателя он отправился на избирательный участок.
- Что тебе, старый, неймется? - уговаривала его мать, когда он собирался. - Ну, какая тебе разница, кого выберут? Все они одинаковые. А ты только накличешь неприятности на всех нас...
Мать хорошо помнила времена всевластия госбезопасности, и очень боялась разговоров на политические темы, не сомневаясь, что те времена могут вернуться в любой момент. А сын, с юного возраста нахлебавшийся беспредельной демократии, был уверен, что возврата к прошлому нет.
Чеслав был у родителей поздним и единственным ребенком. Когда он родился, обоим было далеко за тридцать. Теперь отец страдал от атеросклероза сосудов, а у матери обнаружился рак груди, и врачи прогнозировали для нее не больше полугода жизни. Отец с сыном тщательно скрывали от нее страшный диагноз, старались не волновать, но в тот день даже ее просьба не могла заставить Марьяна Чешински остаться дома.
Когда прозвенел телефонный звонок, Чеслав сидел дома - не ожидая от выборов ничего хорошего, они с матерью голосовать не пошли. В трубке прозвучал незнакомый голос:
- Это квартира Марьяна Чешински?
- Да, - ответил Чеслав, еще не подозревая ничего плохого.
- Кем вы ему приходитесь?
- Сын, - теперь у Чеслава что-то кольнуло в груди. - А что такое?
- Приезжайте в четвертую городскую больницу, неврологическое отделение. У вашего отца инсульт.
В трубке зазвучали короткие гудки.
Отец потерял сознание прямо на избирательном участке, когда заметил, как председатель комиссии незаметно вбросил в урну пачку бюллетеней за не пришедших избирателей. Разумеется, отец поднял шум, был оскорблен председателем, и ему стало плохо.
Марьян Чешински умер на третий день. Перед смертью он на несколько секунд пришел в себя и, с надеждой глядя на сына, спросил:
- У нас есть президент?
- Есть, - ответил Чеслав, отводя глаза. - Ты лежи, папа, нашел, о чем беспокоится. Тебе вредно...
- Кто? - прервал его отец.
Чеслав замялся. Волновать отца было действительно нельзя, и он просто не мог признаться, что за Максимилиана Кочеру при почти стопроцентной явке проголосовало восемьдесят четыре процента избирателей...
Отвечать ему не пришлось. Отец судорожно вздохнул, и уронил голову набок...
С того дня Чеслав возненавидел нового президента, считая его косвенным виновником смерти отца. На его мнение не повлияла даже развернутая Кочерой бурная деятельность по наведению порядка в стране, как ни странно, успешная. "Фюрер из свинарника" - данное отцом прозвище с удовольствием подхватила немногочисленная оппозиция, - правил железной рукой. Первым делом он вернул стране старые гимн, флаг и герб и сменил крону на старинную скловенскую валюту - талер. Одновременно по-своему разобрался с преступными авторитетами. Небольшие группы молодых людей, статью и выправкой похожих на переодетых офицеров, провоцировали бандитов на скандал, а когда те хватались за оружие, хладнокровно расстреливали их и всегда успевали уйти до прибытия полиции. Или раскатывали по дорогам страны на дорогих машинах, дожидаясь дорожных грабителей. Когда те появлялись и предъявляли права на понравившиеся им автомобили, пассажиры открывали ураганный огонь, после чего уезжали, сделав предварительно по контрольному выстрелу в лоб каждого разбойника. Ни разу ни один из "народных мстителей" не был задержан, а власти с оскорбленным видом открещивались от них.
Когда бандиты поняли, что их просто-напросто планомерно уничтожают, и их осталась не больше половины, если не трети от прежнего количества, они пришли в ужас и бросились в бега, освободив Скловению от своего присутствия. А выжившие в этой необъявленной войне рядовые рэкетиры, не имея возможности уехать на Запад, или хотя бы в Россию, предпочли забыть свое, ставшее таким опасным занятие, и толпами бросились устраиваться на работу. Возраст, когда молодежь должна учиться и приобретать профессию, они упустили, и лучшее, что им теперь светило - это месить лопатой бетон. Но даже недалекого ума хватило, чтобы понять - лучше быть бедным, но живым...
Президент почти не скрывал своей причастности к исчезновению преступных авторитетов. А люди стали шептаться, что в Скловении остался всего один авторитет, и это Максимилиан Кочера.
Но это не значило, что в стране наступило идиллическое спокойствие. Полиция все равно не осталась без работы. Человек всегда остается человеком, худшим созданием из всего животного мира. Во все времена главным орудием убийства служил обыкновенный кухонный нож, пущенный в ход по пьяной лавочке в домашней обстановке. А пьянство в стране оказалось неискоренимо, по той простой причине, что никто серьезно и не пытался его искоренять. Водка и дешевое вино всегда служили главным средством затыкания бюджетных дыр.
Тех, кто работать не хотел на чисто физиологическом уровне, а такие находятся всегда, в любой стране, довольствуясь нищенским, но регулярным пособием на бирже труда, работать все равно заставили. В стране началось массовое строительство дорог, и безработных в принудительном порядке стали отправлять на "трудовой фронт". Строительные начальники, издавна привыкшие делать тайный бизнес на неучтенных и "сэкономленных" строительных материалах, радостно потирали руки в предвкушении фантастического куша. Кто сможет подсчитать, сколько того же битума пошло на километр дороги? При экономии слоя дорожного покрытия всего на один сантиметр суммы выходили астрономические, а в президентские планы входили сотни и сотни километров дорог.
Но их ожидания не оправдались. К старым начальникам приставили неподкупных "комиссаров" из молодых, только что из института, специалистов, не упускавших из вида ни одной технологической мелочи, и привыкшие к вольготной и богатой жизни старые спецы один за другим стали отправляться по этапу. Зато дороги получались добротными и не требовали ремонта уже на следующее лето после постройки.
На втором году правления Кочера выкинул такой фортель, после которого электорат готов был носить его на руках. Уличив собственного сына Бронислава, им же назначенного на должность генерального директора машиностроительного объединения, в воровстве, приписках и контрабанде неучтенной продукции за рубеж, Максимилиан Кочера отдал его под суд и строго следил за процессом, жестко пресекая любые поползновения судей смягчить наказание президентскому сыну. Когда проворовавшийся отпрыск отправился на семь лет в лагерь шить рукавицы для рабочего класса, впервые прозвучали ставшие знаменитыми слова:
- Перед законом все равны, от главы государства до сторожа!
Домыслам полузадушенной оппозиции, не имевшей в стране никакого влияния, о том, что младший Кочера вместо тюрьмы отбывает срок в загородной отцовской резиденции, никто не поверил.
В то же время старший брат "сидельца" возглавлял Совет Безопасности страны, в возрасте двадцати пяти лет имея в подчинении суровых генералов и седовласых министров. А президент во всеуслышание заявил, что лучшей кандидатуры на этот пост, чем опытный(?) и принципиальный Жигмонт Кочера, он не видит.
Все это создало Кочере внутри страны славу строгого, но справедливого отца нации и индекс доверия к нему населения стал зашкаливать за верхние пределы. Зато взвыла объединенная Европа, возмущенная методами, которыми новый президент наводил порядок в стране. Более того, с его приходом к власти, Скловения, недавний кандидат на вступление в Евросоюз и НАТО, развернула свою внешнюю политику на сто восемьдесят градусов и упала в объятия великого восточного соседа. Поговаривали уже о вступлении страны в Союзное государство. Вот только с еще одной восточной соседкой, Белоруссией, отношения никак не ладились, точнее, дипломаты двух стран делали вид, что таких соседей у них просто не существует. Похоже, президенты на дух не переносили друг друга, хотя оба происходили из крестьянского корня и даже занимали до избрания практически одинаковые посты в сельском хозяйстве.
Президента Белоруссии западная пресса наградила званием "последнего диктатора Европы", а Максимилиана Кочеру звали просто "скловенским тираном". Оба объявили свои страны географическим центром Европы, установили в произвольно выбранных местах по памятной стеле, и очень этим гордились, напоминая о замечательном факте чуть ли не в каждой речи. А еще обе страны, проведя референдумы, сохранили в уголовном уложении смертную казнь - каждый обыватель хотел хотя бы косвенно, через голосование, распоряжаться вопросами жизни и смерти, встав вровень с самим Богом, и "за" высказалось абсолютное большинство населения, что еще больше добавило перца европейским политикам.
Белорусский президент придумал для себя панибратское, но льстящее его самолюбию прозвище "батька", а Максимилиана Кочеру уважительно называли отцом. Западные политики постоянно плели против лидеров обеих стран интриги и вводили экономические и политические санкции, в безуспешной надежде удалить наглых выскочек с политического поля. Оба злобно огрызались и продолжали гнуть свою линию. А потом, когда Чеслав уже уехал в Германию, случилось событие, вознесшее президента Скловении на недосягаемую высоту.
Ученые из Национальной Академии наук, руководствуясь теоретическими изысканиями одного недавно почившего академика, заявили, что неподалеку от города Грачека, в предместьях которого родился и вырос президент Кочера, на большой глубине должно залегать рудное тело с огромным содержанием золота. Заручившись поддержкой президента, без санкции которого в стране не мог быть назначен даже директор городской бани, получив с его благословения финансирование своего безумного проекта, они заложили в указанном месте глубинную скважину. А Максимилиан Кочера на пресс-конференции для местных и зарубежных средств массовой информации, отвечая на полный иронии вопрос корреспондента Рейтер о поисках в Скловении золота, совершенно серьезно сказал:
- Чует мое сердце, что под Грачеком мы найдем что-то такое, что забудем даже о золоте...
Через месяц вместо золота на поверхность подняли керн практически чистого вещества, существование которого было предсказано учеными лишь теоретически. Все попытки синтезировать его в лабораторных условиях неизменно заканчивались неудачей, хотя деньги в исследования вкладывались огромные. Предварительные расчеты говорили, что использование гипотетического вещества в микроэлектронной промышленности произведет революцию в информационных технологиях, которая по своему значению затмит изобретение компьютера вместе с Интернетом. И вот судьба улыбнулась "фюреру из свинарника", сделав его монопольным обладателем залежи драгоценного сырья. Все промышленно развитые страны, моментально отменив большинство экономических санкций против Скловении, выстроились в очередь к Максимилиану Кочере. Никто больше не называл его тираном и не тыкал в глаза смертной казнью и политическими заключенными.
Президент Академии наук предложил назвать драгоценное вещество "кочерием", и глава государства не стал возражать...
Исследование добытых образцов показало, что ученые не ошиблись, предсказывая открытому веществу грандиозное будущее. Оказалось, кочерий можно раскатать до толщины молекулы, что позволило создать на его основе миниатюрные накопительные устройства, способные вместить практически безграничное количество информации. А еще оказалось, что один квадратный сантиметр тончайшей пленки кочерия заменяет квадратный метр солнечной батареи на основе кремния. Что обещало еще одну революцию, на этот раз в солнечной энергетике и производстве электромобилей.
Но противники президента не преминули и тут запустить свою ложку дегтя в бочку меда. По стране поползли мутные слухи, что еще за полгода до триумфальной находки под Грачеком стояли буровые станки. Уже тогда место проведения работ охранялось внутренними войсками, и любые попытки местных жителей выяснить, что ищут в их земле, жестко пресекались. А существование "кочерия" и его залежей под городом Грачеком на самом деле было предсказано малоизвестным, но гениальным ученым, угнанным коммунистами в сорок седьмом году в Сибирь, и там сгинувшим. А современные "академики" всего лишь обнаружили в архивах его записи.
Но даже этой клеветы оказалось мало противникам президента. Стали шептаться, что в свое время Кочера находился на излечении в психиатрической больнице с диагнозом "вялотекущая шизофрения", и болезнь эта не поддается лечению, переходя иногда в острую фазу...
Когда клевету стало невозможно игнорировать, Максимилиан Кочера выступил перед народом с гневной речью:
- В нашей стране, выбравшей уникальную, скловенскую модель социально ориентированной экономики, находятся отморозки из числа так называемой оппозиции, пытающиеся за деньги своих зарубежных хозяев очернить достижения...
После этой речи в стране развернулось массовое движение за выявление клеветников и предание их всеобщему презрению. Несколько самых ярых оппозиционеров исчезли без следа, и слухи быстро сошли на нет.
Весь мир гадал, велики ли разведанные запасы кочерия, и надолго ли их хватит для поддержания "единственно верной модели народного социализма". А Максимилиан Кочера невозмутимо хранил молчание и собственноручно распределял квоты на продажу чудо-сырья. Больше и дешевле, чем кому-либо, перепадало великому восточному соседу, но дармовой кочерий отнюдь не способствовал развитию там высоких технологий. Почти все по десятикратно повышенным против закупочных, и все равно демпинговым ценам уходило в те страны, которые волей Кочеры были лишены квоты на легальный кочерий. Занимался этим специально созданный концерн "Союз-Инфо-Склов". Взамен Кочера получал от восточного соседа практически дармовой газ.
Когда подходил к концу второй президентский срок отца нации, группа молодых избирателей инициировала проведение референдума, на котором практически единогласно была внесена поправка в конституцию - с этого дня действующий президент вместо двух может баллотироваться бесконечное количество раз. Кочера был настолько уверен в своих силах, что даже не стал увеличивать срок разового правления свыше положенных по основному закону четырех лет. А после выборов все пятеро оппозиционных кандидатов на президентский пост по сложившейся доброй традиции отправились за решетку.
Можно было подумать, что Максимилиан Кочера околдовал всю страну. Никто никогда не видел улыбки на его жестком лице, и улыбаться перестала вся нация. Ходили слухи, что на устраиваемых им совещаниях грозные министры, сами наводящие ужас на подчиненных, часто не выдерживали его взгляда и падали в обморок...
К этому времени Чеслав давно уже работал в Германии на заводе, производящем автомобили "Ауди". Один из руководителей фирмы заметил в Интернете его дизайнерские работы и молодого талантливого специалиста пригласили в город Ингольштадт. На родине Чеслава ничего не держало. Мать он похоронил почти сразу вслед за отцом, его тайная любовь, бывшая первая школьная красавица Инга Петерсон, не оценила его робких ухаживаний и вышла замуж за молодого чиновника из столичной мэрии. Чеслав сдал родительскую квартиру в наем, попросил школьного друга Пауля Корника присматривать за порядком, и уехал, будто бросился в омут. Не сказать, что с легким сердцем.
В Ингольштадте на первых порах ему поручили разрабатывать дизайн мелких деталей автомобильных салонов, а через несколько лет уже доверили разработку кузова новой модели. Модель получилась удачной, побила все рекорды по продажам во всем мире, и Чеслав получил за работу бонус - почти миллион евро. Можно было покупать дом, получать германское гражданство и пускать корни в Дойчланд - после ошеломительного успеха перед ним открылись великолепные перспективы. Но все проведенные на чужбине семь лет, не найдя новой любви, Чеслав оставался одинок и его грызла необъяснимая тоска. А когда Пауль Корник сообщил ему по электронной почте, что муж Инги Петерсон ушел от нее к тощей и некрасивой дочери заместителя главы администрации президента, Чеслав попрощался с расстроенными работодателями и уехал на родину.
4
Провалявшись на продавленном матрасе до восьми утра, но так и не уснув, Чеслав встал, умылся и спустился позавтракать в ресторан на первом этаже. Огромный плазменный телевизор на стене показывал новости. Речь шла о вчерашнем происшествии на дороге. Информация о нем уже получила широкую известность, на экране толпа иностранных журналистов с телекамерами и микрофонами осаждала начальника столичной полиции. Тот слабо отбивался от них, мямлил что-то маловразумительное о законных действиях своих подчиненных. Было полное впечатление, что он просто тянет время, ожидая откуда-то подмоги.
Внезапно изображение переключилось, и на экране появился президент республики Скловения Максимилиан Кочера, неулыбчивую физиономию которого венчал знакомый всему миру жесткий рыжеватый ежик. Он сидел в украшенном золоченой резьбой и оттого похожем на трон кресле с высокой спинкой за покрытым инкрустациями столом.
- Уважаемые сограждане! - произнес Кочера, строго поводя из стороны в сторону своими карими, чуть навыкате глазами, будто старался перехватить взгляды всех смотрящих на него в этот момент телезрителей. - Сегодня утром мне сообщили о вопиющем случае, происшедшем на шестнадцатом километре автодороги Скловен - Прашков. Но пусть подробнее о нем расскажет министр внутренних дел...
Камера отъехала и показала сидевшего напротив президента красномордого усатого мужчину, вперившего в камеру остекленевший от усердия взгляд. Стул под ним был попроще, но тоже с позолотой. Министр старательно пытался скопировать прическу главы государства, но ежик у него не держался, и волосы смешно торчали в разные стороны беспорядочными клочками.
- Вчера в двадцать три ноль девять в отделение дорожной полиции города Прашкова по телефону поступило сообщение от неустановленного лица, что по проспекту Зейница движется автомобиль "Шевроле" белого цвета, управляемый водителем в нетрезвом состоянии, - затараторил министр, постоянно заглядывая в лежащую на столе бумажку.
- Что значит - неустановленного лица? - недовольно перебил его Кочера. - Установить и наградить! Законопослушный гражданин должен быть поощрен! Сегодня же жду доклада!
- Так точно, пан президент! - у министра от усердия затряслись щеки. - Будет исполнено, пан президент!
...Когда приезжавшие в Германию земляки рассказывали о привычке президента лично лезть в каждую дырку и по каждому случаю самостоятельно принимать надлежащие меры, Чеслав не очень верил им. Но вот, поди ж ты...
Сбитый с толку, министр потерял нить разговора, и некоторое время беспомощно смотрел на листок бумаги. Пока не услышал грозное президентское покашливание.
- Да, в нетрезвом состоянии, - затараторил он с удвоенной скоростью. - На требование сотрудников полиции остановиться он никак не реагировал и продолжил движение по проспекту Зейница в направлении выезда из города в сторону столицы. По сведениям позвонившего неустановленного лица (на этот раз слова "неустановленного лица" министр произнес так невнятно, что их почти невозможно было расслышать), в указанном автомобиле кроме нетрезвого водителя находилась несовершеннолетняя девушка, поэтому применять оружие для остановки транспортного средства наши сотрудники не имели права.
Выехав из города на Скловенское шоссе, нарушитель развил скорость почти двести километров в час, поэтому применять спецсредство "Скорпион", останавливающее транспортное средство путем прокалывания колес, было опасно. Но пропустить его в столицу полицейские не могли, и руководитель операции принял решение выставить на подъезде к Скловену заграждение из других транспортных средств, рассчитывая, что нарушитель не рискнет пойти на столкновение и остановится перед преградой.
- Кто руководил операцией? - спросил, сузив глаза, президент.
- Старший инспектор седьмого отделения полиции города Скловена капитан Вольски! - без запинки отрапортовал министр.
- Вольски... Это который недавно получил звание "Лучший автоинспектор года"?
...Про память Кочеры ходили легенды. Говорили, что он помнит в лицо и по фамилиям всех, с кем хоть однажды встречался...
- Так точно, пан президент! - подтвердил министр. - Тот самый!
Кочера многозначительно кивнул и дал знак продолжать.
- Но нарушитель не успел сбросить скорость и врезался в составленную из автомобилей заградительную линию, - похоже, министр предполагал дальнейшую реакцию президента, и голова у него все дальше втягивалась в плечи. - При этом были серьезно повреждены два автомобиля, и пострадал шестилетний мальчик. С переломом ключицы и сотрясением мозга он был отправлен в Центральную больницу скорой помощи. Задержанный нарушитель, имя которого в интересах следствия я называть не буду, практически не пострадал, и препровожден в следственный изолятор. Задержанная вместе с ним несовершеннолетняя Эмилия Кашер отделалась легкими ушибами, ее роль в этой истории уточняется. Дальнейшую оценку этому возмутительному случаю даст следственное управление, уже возбудившее уголовное дело...
- Нет, пан министр! - президент хлопнул ладонью по столу. - Так не пойдет! Оценку этому возмутительному случаю мы дадим здесь и сейчас!
У него хищно загорелись глаза, и Чеслав вспомнил: точно такое выражение принимало лицо Максимилиана Кочеры на давних предвыборных митингах, когда речь заходила о его политических противниках.
- Да, здесь и сейчас! - как и на митингах, голос президента набирал звучность с каждым произнесенным словом. - Ты мог бы замолчать это происшествие, но Интернет, эта всемирная помойка, гудит от комментариев, иностранные журналисты с утра штурмуют мою пресс-службу. По твоему, страна должна ждать, пока ты соберешься дать свою оценку? И какие интересы следствия ты имеешь в виду, не желая открывать народу фамилию преступника? Может быть, это интересы отца молодого негодяя, мэра города Прашкова и твоего старого друга? Не так ли, пан министр? Зато ты с легкостью назвал фамилию малолетней девочки, которую негодяй угрозами склонил к сожительству! Я не удивлюсь, если завтра дело повернется так, что это она была за рулем!
Президент гвоздил несчастного министра, и с каждым словом тот, казалось, все глубже сползал под стол.
- Иностранные журналисты справедливо спрашивают, почему для заслона был использован личный транспорт граждан, а не тяжелые грузовики? Или хотя бы полицейские автомобили? Но нет, наши доблестные стражи порядка попрятали их на обочине, в полной безопасности! Что я должен отвечать журналистам? Что полиция подставила вместо себя мирное население?
Министр попытался что-то сказать, но президент жестом заткнул его.
- Если ты не в состоянии сам решать вопросы, относящиеся к твоей компетенции, придется мне взять на себя твои обязанности. Приказываю: всех участвовавших в операции работников полиции на время расследования отстранить от службы. Силами прокуратуры и КОКС (под этой смешной аббревиатурой прятался Комитет охраны конституционного строя, сменивший бывшее министерство госбезопасности) провести тщательное служебное расследование действий каждого офицера, и при обнаружении превышения ими полномочий, беспощадно увольнять из органов внутренних дел. Лечение пострадавших и восстановление их машин - за счет виновников. И, если потребуется - возмещение морального вреда!
Чеслав вспомнил самодовольную рожу лейтенанта-автоинспектора и злорадно усмехнулся.
- И никаких поблажек! - президент снова хлопнул по столу огромной ладонью, будто припечатывая приговор. - Наказывать беспощадно, не оглядываясь на почетные звания и прежние заслуги! И не дай бог, если я узнаю, что кто-то из наказанных полицейских снова получил теплую должность! Перед законом все равны, от президента до сторожа!
Вся Скловения знала: вслед за этими, ставшими крылатыми словами президента обычно начинают слетать головы...
Глава вторая
Это больше не наша страна!
1
Позавтракав, Чеслав позвонил Паулю Корнику. Тот работал на телевидении, занят был по вечерам, поэтому встретились через час около дома, на третьем этаже которого располагалась квартира Чеслава. Сам он доехал до места на метро, а дальше пошел пешком, благо идти было недалеко. Шел, с удивлением отмечая чистые, будто отмытые с мылом покрытые тротуарной плиткой улицы, сверкающие окна и выкрашенные яркими, веселыми красками фасады домов. Такой стерильной чистоты он не видел даже в Германии. А когда Чеслав уезжал из страны, дворникам, как и всем остальным, месяцами не платили зарплату, и по улицам ветер носил мусор из переполненных баков. Тротуары и проезжая часть зияли выбоинами, а по облезлым фасадам домов змеились трещины. Теперь город выглядел так, будто прошел капитальный ремонт.
Но эти мысли не могли отвлечь Чеслава от президентской речи. Сейчас, анализируя свои чувства, он не понимал - почему, слушая Кочеру, он забыл о своей неприязни к нему и был в полном восторге от его зажигательных слов? В тот момент он, не задумываясь, пошел бы за таким решительным и мудрым человеком хоть на край света, исполнил любой его приказ! Сейчас, когда к нему вернулась способность здраво рассуждать, Чеслав догадался - это был своего рода гипноз сильной личности. Неудивительно, что на всех выборах Кочера постоянно получал такие результаты...
Чеслав не собирался лезть на родине в политику. У него были совсем другие планы на будущее и, подойдя к дому, он постарался выбросить крамольные мысли из головы. Сейчас нужно было заняться текущими делами: попасть в квартиру, а потом заняться вызволением своей машины. Он был уверен, что после выволочки, устроенной президентом полицейскому министру, сделать это будет несложно.
- Все в порядке! - заявил Пауль, подъехав на маленьком трехдверном "Рено". - Квартиру освободили еще на прошлой неделе, можешь вселяться хоть сегодня. Но я на твоем месте сначала сделал бы ремонт.
- Что, здорово испохабили? - поскучнел Чеслав.
- Как тебе сказать... В общем, не слабо. Сейчас сам увидишь.
Картина оказалась плачевной. Чеслав оставил квартиру жильцам в отличном состоянии, вместе с довольно еще новой родительской мебелью. Теперь стены были исчерканы цветными карандашами, кое-где свисали лохмотья обоев, которые никто даже не пытался приклеить на место. Полированная мебель обшарпана и исцарапана. Замок на кладовке, куда он убрал собранную отцом библиотеку, взломан, а потрепанные книги разбросаны по всей квартире. Среди них было немало дорогих и редких изданий...
- А что я мог сделать? - виновато оправдывался Пауль. - С них все, как с гуся вода. Говорят, так и было.
Казалось, приличные люди, подумал Чеслав. Ассистент с отцовской кафедры и его миловидная жена, врач-педиатр, такая аккуратная с виду. И ведь квартирную плату он брал с них чисто символическую, лишь бы вовремя вносили коммунальные платежи...
Еще когда поднимался по лестнице, грудь сладко сжимало чувство встречи с детством - Чеслав с рождения жил здесь, каждый гвоздь в стене был родным. И вдруг чувство куда-то пропало, как будто он оказался в знакомом, но чужом доме.
- Ладно, - успокоил он Пауля, - забудь! Хорошо, хоть платили вовремя. Ремонт, конечно, сделаю, но, черт, жить в отеле дороговато. Двести двадцать пять евро в сутки! В пять раз больше, чем мне жильцы за месяц платили.
- Что? - поразился Пауль. - Ты обалдел! Зачем тебе эти отели, когда за тридцать талеров ты снимешь отличную двухкомнатную квартиру, отремонтированную и меблированную! В газетах полно объявлений!
- Так и сделаю, - обрадовался Чеслав и спросил, пряча в карман отданные Паулем ключи: - Подскажи, где это улица святого Иоанна Павла Второго? Что-то я такой не припомню.
- Конечно, не помнишь, - ответил Пауль. - Это бывшая Краснопартизанская, ее переименовали после твоего отъезда. Там еще костел восстановили...
- Вот-вот! - обрадовался Чеслав. - Точно, это рядом с костелом. Не подвезешь меня туда?
- Нет вопросов! - улыбнулся Пауль, и тут же вспомнил: - а где твоя машина? Ты ведь писал...
- Писал... - махнул рукой Чеслав, и рассказал другу о ночном приключении.
- Вот это да! - присвистнул Пауль. - Слышал утром по телевизору... Угораздило же тебя!
- Знаешь, о чем я подумал там, на дороге? - задумчиво сказал Чеслав, глядя в окно. - Что при Кочере скловены стали другими. Трусливыми, что ли. Разве раньше кто-нибудь по первому требованию полицейского подставил бы свою машину под удар какого-то идиота? Черта с два! Послали бы такого полицейского, куда полагается, и поехали дальше по своим делам. А теперь, людям пальчиком погрозили, они носы повесили и побежали исполнять на полусогнутых. Даже детей согласились в машинах оставить. Отчего это народ стал такой запуганный?..
Он повернулся к Паулю и вдруг увидел, что тот сделал страшное лицо и прикладывает палец ко рту, умоляя замолчать.
- Чего это ты? - произнес было Чеслав, но тот отчаянно замахал руками и сказал, стараясь сохранить спокойный тон, хотя это плохо у него получалось:
- Ну что, поехали? А то мне надо еще по магазинам проскочить, жена заданий надавала...
Они молча вышли из подъезда. На крыльце Пауль снова приложил палец к губам, приказывая молчать, и сказал:
- Ты пока посиди здесь, а я схожу в магазин за сигаретами.
Но вместо того, чтобы уйти, взял ничего не понимающего Чеслава за руку и потащил к стоящей в глубине двора скамейке. Достал и отключил мобильник, вытащил из него батарейку, знаком заставил друга сделать то же самое, и только тогда облегченно вздохнул:
- Уфф! Дай бог, пронесет! Но времени у нас немного. Если слишком долго будем молчать, они догадаются...
- Ты что, сдурел? - разозлился Чеслав. - Да кто тебя подслушивать собирается? И что я такого сказал?
- Это ты сдурел! - перебил его Пауль. - Ты что, не понял еще, куда приехал? Или не слышал про закон об оскорблении величества?
- Это еще что за ерунда? - остывая, спросил Чеслав. Почему-то у него неприятно заныло под ложечкой.
- Ерунда? - взорвался Пауль. - То, что за анекдот о президенте можно попасть на три года в тюрягу, по-твоему, ерунда? Могут, конечно, и не посадить, но по почкам так настучат, что чувство юмора пропадает навсегда. Это ты там, в Европе, от жизни отстал, а мы здесь живем и хлебаем все это дерьмо полной ложкой.
Он чуть помолчал с виноватым видом, потом добавил:
- Знаешь, когда ты написал, что решил вернуться, я очень хотел тебя отговорить. Но как? Электронка с заграницей вся перлюстрируется, простая почта - тем более. Из знакомых в Германию, чтобы передать тебе письмо, никто не собирался. Да и как будешь знать, кому можешь довериться? Любой может сдать тебя с потрохами и при этом честно смотреть в глаза. А сейчас говорю - уезжай, отсюда, беги, пока не поздно! Ты не привык к нашей жизни, и можешь плохо кончить!
...Пауль писал Чеславу в Германию часто, но все письма были какие-то нейтральные, в них начисто отсутствовало описание жизни на родине. Здравствуй, как дела, у меня все нормально, до свидания... Поэтому информацию приходилось черпать из других источников. Первому, официальной западной прессе, не сообщавшей о Скловении ничего хорошего, Чеслав не слишком доверял. Так она писала о любой стране, отклонившейся от пути западной демократии. Второй источник - побывавшие в Скловении немецкие бизнесмены и туристы. Эти рисовали другую картину - великолепные дороги, стерильная чистота городов и поселков, безопасность на ночных улицах. Особенно популярна среди них была байка о том, что в любом районе скловенской столицы можно оставить на улице открытую машину с ноутбуком на сидении, придти через три дня, и все останется в целости и сохранности. Чеслав не слишком доверял этим россказням, но когда одно и то же слышишь десятки раз, поневоле задумаешься.
Третий источник - выступления в западной прессе сбежавших из страны народного социализма противников президента Кочеры, и их компьютерные сайты. Эти своей лексикой и содержанием статей вызывали еще меньше доверия, чем два первых источника. Описывая президента истинным дьяволом, пышущим огнем и пьющим кровь младенцев, они призывали Европейский союз обрушить на его голову все мыслимые санкции, а если не поможет - бомбовый удар. Единственным спасением для отечества они видели физическое уничтожение главаря режима вместе со всеми приближенными и, в знак покаяния, присоединение Скловении в качестве автономии к любому цивилизованному государству. Лишь бы уйти из удушающих объятий ненавистного восточного соседа, проклятых москалей! Когда этих людей показывали по телевизору, на их лицах явно проглядывали следы психического расстройства, и мало кто принимал их всерьез. В том числе и Чеслав. Как и большинство скловен, утробная ненависть этих людей к "москалям" его просто раздражала. Об их психическом здоровье можно было судить по одному только предложению заменить кириллицу, на которой скловены писали уже несколько веков, на латиницу. И говорилось это вполне серьезно...
Единственными людьми, от которых Чеслав надеялся услышать правду, были изредка приезжавшие в Германию знакомые скловены. Но эти или отмалчивались, или невнятно говорили - нормально, приедешь - сам увидишь. А незнакомые, услышав где-нибудь в баре обращенную к ним родную речь, шарахались от него, как от самого сатаны.
В итоге Чеслав оставался в глубоких сомнениях по поводу истинного положения дел на родине.
Теперь по глазам Пауля и его страстному тону Чеслав видел, что тот говорит искренне, от души, но последовать его совету не мог. Во всяком случае, пока не решится вопрос с Ингой Петерсон, первой и единственной его любовью. Если получится так, как он мечтал, то он согласится жить с ней в любом месте, где она захочет. В Скловении, Германии, да хоть в Экваториальной Африке... А если нет... Чеслав боялся, что в этом случае ему не захочется жить совсем. Где бы то ни было. Но сказать об этом Паулю он не мог, и поэтому сказал совсем другое:
- А зачем мы отключили телефоны? Неужели ты думаешь, что слушают всех поголовно? Да у них народу для этого не хватит.
- Зря не веришь, - горько усмехнулся Пауль. - Телевидение, где я работаю, вообще считается идеологически важным объектом, и пользуется особым вниманием КОКСа. Хоть я числюсь в редакции развлекательных программ, все равно нас периодически слушают, даже особенно и не скрываясь. А тебя, приехавшего из Германии, сам бог велел слушать без перерыва, можешь даже не сомневаться. И насчет того, что у них людей не хватит, ошибаешься. Хватит! Знаешь, сколько в КОКСе народу работает? В два раза больше, чем в армии и МВД вместе взятых! Это ведь любимое детище Рыжего Быка, там лейтенант получает больше армейского полковника! А если с внештатными, то там их еще три раза по столько будет. У нас в редакции я точно знаю пятерых, кто получает в КОКСе премиальные. И так по всей стране...
- Может, ты и прав, - пожал плечами Чеслав. - Но ты слышал, как Кочера драл сегодня полицейского министра? Ведь все по делу!
- Ага, понравилось! - горько усмехнулся Пауль. - Всем нравится! Умеет Бык пыль в глаза пускать. Любой повод использует, чтобы наработать авторитет. Только, если бы этот случай не совпал с его интересами, никто бы про него и не узнал, спустили бы на тормозах. А раз шум поднял, значит, очень вовремя все произошло. Давно поговаривают, что Бык собирается устроить в полиции чистку.
- Ладно, - перебил его Чеслав. Хоть друг откровенно болел за него и желал ему добра, продолжать бесполезный, по его мнению, спор не хотелось. - Отвези-ка меня лучше на Краснопартизанскую.
- Хорошо, - вздохнул Пауль. - Только ты ее так при посторонних лучше не называй. Запомни: улица святого Иоанна Павла Второго! Ее ведь Бык самолично переименовал, когда ему что-то нужно было от Ватикана...
2
В отделении полиции царил полный кавардак - президентский приказ уже исполнялся, и в кабинетах шел процесс тотальной чистки. Чеславу с трудом удалось привлечь внимание задерганного дежурного, пожилого майора. Выслушав посетителя вполуха, майор выписал квитанцию и протянул ее Чеславу.
- Иди, забирай свой драндулет. Только не забудь оплатить штрафстоянку. Документы на машину и права заберешь в регистрационном отделе.
- За что я должен платить? На каком основании? - возмутился Чеслав. - Машину у меня изъяли незаконно! Вы ведь слышали, что говорил президент?
- Как хочешь, - равнодушно сказал майор и потянул бумажку к себе. - Можешь идти в суд.
- Нет-нет! - испугался Чеслав и выхватил квитанцию у майора из рук. - Все нормально...
На обычной стоянке за указанную сумму машину можно было держать месяц...
Возврат документов прошел без эксцессов. Потом Чеслав вызвал такси, и хмурый молодой шофер отвез его на штрафстоянку, оказавшуюся почти за городом. Дежурный охранник записал номер оплаченной квитанции, отвел в дальний конец и сказал: