Козырев Артем Вячеславович : другие произведения.

Последний день

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Собственно, это попытка. Представить время вне времени. Пространство вне пространство. Человека... Честно говоря, я не считаю это попытку удачной. Но, тем не менее, это попытка...

Последний день

Рассказ

  
  
   Посвящается Виктории Лисице за неоценимый вклад в формирование того, что у меня вместо души.
  
  

Все что не убивает меня, делает меня сильнее.

Ф. Ницше.

  
  
   Я проснулся ровно в десять ноль два по московскому времени. В своей собственной квартире в самом центре Москвы, в своей собственной постели, в полном одиночестве и в скверном настроении. Мне не нужно было смотреть на часы, чтобы точно сказать, который сейчас час и какое сегодня число. Я всегда просыпался в одно и то же время. Десять часов и две минуты, утро первого августа двухтысячного года. Солнце...
   Однажды, смеха ради, я прослушал подробнейший прогноз погоды на этот день. С тех пор я точно знаю, что за окном плюс тридцать в тени, ветер северный, порывистый, два-три метра в секунду, к вечеру ожидается небольшая облачность с прояснениями. Вот, собственно, и все. Дождей, обещанных на завтра, то есть на второе августа, я не дождусь. Просто потому что никакого второго августа для меня уже не будет.
   Никогда.
   Я свободен. Я могу идти, куда хочу, делать, что хочу, могу говорить о чем угодно, могу молчать. И, тем не менее, рано или поздно я усну... и проснусь. В собственной квартире в самом центре Москвы, ровно в десять часов две минуты первого августа двухтысячного года. На моих щеках будет трехдневная щетина, а за окном солнце...
   Я устал.
   Устал от безысходности и от бессмысленности собственного существования. Что бы я ни говорил, что бы я ни делал, все вернется на круги своя. Быстро, очень быстро, слишком быстро. Мое нетренированное тело может обойтись без сна часов тридцать, не больше. Стоит на минутку задремать... и все. Доброе утро. Хотя какое оно, к черту, доброе?
   Надоело...
   Над кроватью у меня висит плакат. На нем моей собственной рукой при помощи красного фломастера написано "не превышай скорость 24 часа в сутки". Конечно, это было еще в прошлой моей жизни, например, тридцать первого июля или даже раньше. Не помню. Наверное, тогда это казалось мне остроумным. Теперь отдает изощренным мазохизмом. И так во всем...
   Каждое утро я оказываюсь перед выбором, бриться или махнуть рукой на свой неприличный вид и до вечера щеголять щетиной. Почти всегда воспитание побеждает природную лень, и я бреюсь. Каждое утро почти вся моя одежда валяется в тазике для стирки и волей-неволей приходиться одевать одно и то же. Невелика беда, но напрягает. И так во всем...
   Собственно, я не живу. Я существую.
   Это принципиально разные вещи. Например, у меня нет цели. Нет, да и не может быть цели у того, кто существует в замкнутой вселенной, запущенной по кругу, причем вопреки всем известным мне законам мирозданья. Даже самопознание и самосовершенствование не приносит никакого морального удовлетворения. А ведь это последнее, что мне осталось...
   Кроме того, я потерял счет времени. Каждое утро я вспоминаю прошлые попытки. Их много, так много, что я уже давно сбился со счета. Думаю, что-то около десяти тысяч. Может, больше, а может, меньше. Кто знает? Единственный носитель информации, который остался в моем распоряжении, это моя собственная память, а ведь это очень ненадежная штука. Иногда такие эффекты выдает - закачаешься. Не исключено, впрочем, что я вообще сошел с ума. Причем уже давно. Все равно в этом мире нет никого, кто мог бы поставить мне диагноз. Ну, хотя бы потому, что такое дело за один день не делается.
   За один день вообще ничего толком сделать нельзя. Раньше я этого не понимал, а вот теперь, кажется, понял. Как говориться, все плохое случается слишком рано, все хорошее - слишком поздно. Обычно я молчу. Да и что я могу сказать? Открываю рот, только тогда когда мне что-то нужно, и почти всегда знаю, что мне ответят. Правда, иногда я развлекаюсь. Чаще всего под вечер, когда спадет жара, и небо затянут облака, первые предвестники завтрашнего дождя, я беру бутылку пива и иду гулять. Завожу случайные знакомства, встреваю в неприятности и стараюсь никогда не повторяться. Это бывает интересно.
   Правда, потом тоже надоедает...
   У меня нет друзей. Старые надоели, а новые...
   Оказывается, даже дружба требует вначале довольно продолжительных усилий. Я уже не говорю о такой штуке, как любовь. Нет, я-то могу влюбиться. Могу встречаться с ней хоть каждый день, часами разговаривать обо всем на свете и смешить ее одним и тем же анекдотом. Каждый раз наш разговор будет начинаться одинаково, а потом сворачивать с пути и уходить в другую сторону, приоткрывать еще одну дверь в ее сердце, переворачивать еще одну страничку ее жизни, объяснять еще одну ее привычку. К сожалению, я для нее так и останусь милым незнакомцем, с которым можно поболтать, оставить номер телефона, но и только. Просто потому что мы еще недостаточно хорошо знакомы. Это отвратительно, но так оно и есть...
   После нескольких таких экспериментов я решил, что с меня хватит.
   Ровно в десять двадцать пять из комнаты раздался телефонный звонок. Я и ухом не повел. Во-первых, я только что из ванной и теперь пью чай, во-вторых, ошиблись номером. Можно, конечно, попробовать завязать знакомство, но немолодой женский голос на том конце провода спешит. Чаще всего просто-напросто бросает трубку.
   В половине одиннадцатого я встал из-за стола и вышел в прихожую. Обувая кроссовки, думал, в основном, над вечным русским вопросом, что делать? А делать было, ровным счетом, нечего...
   И тогда я сделал то, что вроде бы никогда прежде не делал. Я вернулся в комнату, снял с книжной полки старую шахматную доску и, зажав ее под мышкой, вышел на лестничную площадку. Там было темно и грязно, пахло кошачьей мочой и свежей краской. Я поднялся на два пролета, выбрал дверь наугад и решительно нажал на кнопку звонка.
   - Кто там?
   - Я ваш сосед... снизу, с третьего этажа.
   - Ну и что?
   - Извините, я хотел узнать... вы не играете в шахматы?
   За дверью долго молчали, потом раздался звон ключей в замке, и дверь распахнулась настежь. На пороге стоял невысокий мужчина неопределенного возраста и удивленно рассматривал мои кроссовки. Я проследил за его взглядом и тут же почувствовал себя полным идиотом. Кроссовки были разные.
   - Извините, - пробормотал я.
   Он улыбнулся.
   - Вижу, вы серьезно. Только заядлый шахматист может быть так рассеян, чтоб перепутать обувь. Но вы проходите, проходите...
   Я вошел.
   - Вам повезло, - сказал он. - Я действительно играю в шахматы и к тому же мне абсолютно нечего делать. На работе заставили взять выходной, и теперь я сижу дома, и схожу с ума от скуки. Шахматы это как раз то, что надо...
   - Я плохо играю.
   - Зато я играю хорошо. Я вас научу.
   - Вряд ли.
   - Вы настолько плохой ученик? - удивился он. - Не думаю. Три-четыре недели и будете играть на уровне первого разряда.
   Наверное, при упоминании о нескольких неделях я побледнел.
   - В чем дело? Сердце?
   Он силой усадил меня на диванчик, сбегал на кухню за водой, заставил выпить. Извинился. Просто так, ведь он не знал, в чем его вина. Забавный мужик.
   - Все нормально, спасибо.
   - Ну, знаете ли...
   - Да нет, честно. Все нормально.
   - Да? - удивился он.
   - Да.
   Он укоризненно покачал головой, мол, не похоже...
   - Можно я немножко посижу, - спросил я.
   - Сидите-сидите, - замахал руками сосед. - Кстати, меня зовут Арнольд Моисеевич.
   - Очень приятно, - пробормотал я, представился и пожал протянутую руку. - Вы, наверное, физик?
   - Конечно, физик, - обрадовался он.
   Потом я долго пытался понять, откуда эта невероятная догадка. Вспышка подсознания, интуиция, нелепая случайность... Похоже на то. За всю свою жизнь я видел только одного-единственного физика, да и тот был всего лишь школьным учителем. Ничего общего с моим соседом, кроме, разве что, половой принадлежности.
   Арнольд Моисеевич внушал доверие. Невысокого роста, плешивый, не слишком опрятный, рассеянный... Массивного в нем было разве что очки в старой роговой оправе. Домашние, охотно объяснял он. Короткий пожеванный огрызок карандаша за ухом. Ворох смятых газет на журнальном столике в углу. Кроссворды, что ли...
   - Я так и знал, что кто-то придет, - хвастался он. - Правда, я думал, что это будет кто-то из старых знакомых. А пришли вы.
   - Бывает.
   - Как вы себя чувствуете?
   - Хорошо, спасибо.
   Он замялся, а потом осторожно так спросил:
   - Насчет шахмат не передумали?
   - Нет, конечно.
   Он начал быстро расставлять фигуры. Видно было, что это доставляет ему немалое удовольствие. Почти такое же, как и сама игра. Забавный мужик...
   - Вы работаете по специальности? - спросил я.
   - Да.
   Арнольд Моисеевич показал два кулака. Я ударил по правому. Черные.
   Е2-е4. Ничего не скажешь, оригинально.
   Е7-е5.
   - Теперь это большая редкость.
   - Да, наверное.
   Конь на f3.
   Конь на с6.
   - В частной кампании?
   - Нет, в государственном НИИ.
   Черный слон белых на b5. Испанская партия. Мой ход.
   - Господи, они еще существуют?!
   Он удивленно посмотрел на меня.
   - Конечно.
   - А над чем вы сейчас работаете? Если не секрет, конечно.
   - Не секрет, - он грустно улыбнулся. - Вот уже десять лет я бьюсь над созданием общей теории пространства-времени. Интереснейшая область. Даже вам, не специалисту, должно быть интересно...
   Я слушал вполуха, думая, главным образом, над тем, как остановить очередную его атаку в центре. А ведь он говорил интереснейшие вещи.
   - Теория пространства есть. Теория времени есть. А вот свести их в рамках одной общей теории... хрен! Штейн пытался. Тагава годами ходил вокруг да около, а потом махнул рукой. Почему? Потому что кроме времени и пространства нужно учитывать еще одну функцию. Сознание. Вот где собака зарыта...
   - Ну, не знаю...
   - Конечно, не знаете. Я тоже не знаю. Это же гипотеза, предположение.
   - А разве можно строить теорию, основываясь на одних только предположениях. Нужны, наверное, еще какие-то факты.
   - Эксперимент?
   - Ну, хотя бы...
   Он замолчал. Может быть, думал над моими словами, сомневался или собирался с мыслями, а может быть, изучал обстановку на шахматной доске. Во всяком случае, следующим ходом он снял мою ладью, объявил шах и откинулся на спинку кресла. Улыбнулся.
   - Я могу предложить нечто лучшее, молодой человек. Природное явление.
   - Какое?
   - Довольно редкое и очень любопытное. Временная петля...
   Я вскинулся. Может быть, слишком резко. Не знаю.
   - Временная петля это бесконечное повторение одного и того же отрезка времени. Это может быть год или день, час или секунда. Оно существует... в некоем равновесном состоянии с сознанием, которое выступает объектом. Постороннему наблюдателю может показаться, что человек, попавший в петлю, страдает тяжелой формой психического заболевания. Он утверждает, что время повторяется, тогда, как сам посторонний наблюдатель ничего такого не замечает. Дело в том, что он тоже повторяется. Человек не может существовать вне времени, пространства и сознания. Временная петля - исключение, которое только подтверждает это правило. Нет, не исключение...
   Я сидел в немом оцепенении. Тысячи дней я прожил одним днем. Бродил по Москве, не понимая что со мной и что вокруг меня, искал выход, которого нет, не находил и медленно сходил с ума. Все это время рядом, надо мной, жил человек, который знал...
   - Откуда вы знаете? - спросил я и услышал, как предательски дрожит мой голос.
   - Как это, откуда? - удивился он. - Из литературы.
   - Значит, в конце концов, петля разомкнулась...
   Он утвердительно кивнул.
   - Запомните, молодой человек, все в этом мире имеет начало и конец. Бесконечность - фикция, введенная сознанием как раз вследствие его ограниченности. Временная петля начинается там, где поле сознания и поле времени пересекается. Вы не физик и вам, наверное, трудно понять...
   - Действительно.
   - Временная петля существует, пока существует время и сознание.
   - То есть вечно?
   - Да нет, пока объект явления не сойдет с ума или не погибнет. В любом случае его сознание исчезнет и временная петля разомкнется. Именно этот последний день зачтется вместо всех прожитых раньше. Интересное явление, не правда ли?
   Я сидел ни живой, ни мертвый. Сердце бешено стучало, а перед глазами плыли цветные пятна. Значит, это конец, высшая мера, смерть или безумие. Еще вопрос, что лучше...
   Четвертого числа должен был вернуться с моря Сашка. Пятого мы собирались встретиться, выпить пивка, поговорить. Он хвастался, что привезет подарок, правда, так и не признался, какой. Мы уже никогда не встретимся. Я могу прожить тысячи дней, но так и не встретить своего лучшего друга. А ведь он, наверное, так никогда и не узнает. Разве что я оставлю предсмертную записку, а он прочтет и поверит. Что вряд ли...
   - Это ужасно, - прошептал я.
   - Ну что вы. Это не более ужасно, чем молния или извержение вулкана. Помните "последний день Помпеи". Вот это я понимаю, страшно...
   - А если бы вы сами оказались в петле?
   - Ну, это крайне маловероятно, - отмахнулся он.
   - Это настолько редкое явление?
   - Да. Я нашел упоминание только о десяти случаях. На самом деле их было больше, я думаю порядка сотни. И это, заметьте, за последние двести лет. Так что сами понимаете...
   Вероятность - самая неблагодарная величина. Оперировать вероятностью того или иного события - самое гиблое дело. Интересно, почему только физики этого не понимают?
   - Я знаю человека, который попал в эту вашу петлю.
   - Когда он умер?
   - Он не умер.
   - Сошел с ума?
   - Насколько мне известно, пока еще нет.
   Арнольд Моисеевич по-прежнему молчал и улыбался, но улыбка становилась все холодней, а глаза горели нездоровым блеском, и это с головой выдавало смятение, охватившее ученого. Неожиданно для самого себя он оказался рядом с тайной. Это возбуждало...
   - Значит... это продолжается?
   - Да.
   - И он понимает, что с ним происходит?
   - Да.
   - Кто он?
   Я удивленно посмотрел на соседа. Неужели до сих пор не понял? Вот тут-то до него и дошло. Арнольд Моисеевич вскочил как ужаленный. Схватил меня за руку...
   - Вы?! - заорал он.
   - Да, я... и не надо так кричать.
   - Нет, молодой человек, вы меня положительно удивляете. И не надо так кричать? Подумать только! Да я бы на вашем месте...
   - ?!
   - Хм, действительно. Извините, - он отпустил мое плечо. - Я бы на вашем месте места себе не находил (извините за каламбур), на стенку лез бы.
   - А толку?
   - Действительно.
   Вот тут-то Арнольд Моисеевич меня порядком озадачил. Все это время он казался мне человеком другой эпохи. Он был родом из того полузабытого прошлого, где еще существовали доценты и доктора, люди носили очки в роговой оправе, слушали "Голос Америки" и читали самиздат. Кусочек времени академических НИИ, домашних пиджаков и шахмат. Осколок, застрявший в злободневном настоящем. И тут он поступил так, как поступил бы на его месте любой нормальный русский человек, даже если он еврей. Арнольд Моисеевич предложил мне водки.
   - А коньяка нет? - робко спросил я.
   - Увы, - развел руками физик-теоретик, - только водка или медицинский спирт. Зато и то и другое из холодильника.
   - Ну, хоть что-то...
   Он ушел на кухню и вскоре вернулся, неся в одной руке стаканы, а в другой запотевшую бутылку. Быстро открыл, налил на три пальца. Поднял свой стакан...
   - За что пьем? - спросил я.
   Он только рукой махнул.
   Проворчал:
   - Будем думать, - и опрокинул свою порцию алкоголя в пищевод.
   Если бы не скривился, я бы решил, что он алкоголик со стажем. Но нет, все чин чином. Просто воспитание такое, пить быстро, не раздумывая. И не закусывая, кстати...
   Я тоже выпил.
   - Еще.
   - Хватит.
   - И то верно.
   Я честно думал над своим бедственным положением. Когда-то я бы не поверил ему ни на грош. Какие там временные петли, какая физика? У меня была работа, друзья, хобби. Потом все пошло прахом, и я сорвался с цепи. Научился верить...
   В период становления какой-либо религии толпа требовала одного - чудес. Пророки это понимали и использовали. В меру своих скромных сил, конечно.
   Мы, дети третьего тысячелетья, не разучились верить. Просто чудеса закончились, и уставшие пророки беспомощно развели руками. Все, кино не будет, электричество перегорело.
   Ха!
   И еще раз ха!
   Вселенная опять ведет и счет по-прежнему бесконечность-ноль.
   А человек, как муха, бьется об стекло. Полирует пищевод этанолом, развлекается, передвигая тридцать две деревянные фигурки по шестидесяти четырем квадратным клеткам. Думает, что знает все на свете. И верно поступает, между прочим, потому что только это и мешает жизни казаться тем, чем она является на самом деле - пеклом. А человек живет...
   - Не знаю.
   Плохо, подумал я, но ответил по-другому:
   - И я не знаю. Давайте лучше выпьем.
   Мы выпили. Потом еще раз и еще.
   - Знаете, ведь если по уму, вас бы пристрелить, да и дело с концом...
   - Как собаку?
   - Бешенную, - кивнул он. - Чтоб не мучался.
   - Да нет, спасибо. Я уж лучше как-нибудь помучаюсь. Причем, желательно, подольше...
   Он усмехнулся. Оценил шутку.
   Потом признался:
   - Я как подумаю, что сегодня ночью хлоп... и все заново, с чистого листа, как будто ничего и не было, мурашки по коже. И колени дрожат. Надо же...
   - Вам-то чего бояться? - удивился я.
   - Не знаю. Это все равно, что наблюдать извержение вулкана. Знаешь, что тебя не заденет, а все равно страшно.
   Никогда не видел извержения вулкана. Я вообще мало что видел. Не успел, что ли...
   - А что если не спать?
   - То есть как это, не спать?
   - Вообще. Принципиально. Не спать и все тут.
   - На стимуляторах? Да, это можно организовать, только вряд ли вам понравиться. Двести-триста часов вы еще выдержите, а потом наверняка слетите с катушек. Есть куда более приятные способы сойти с ума. Таблетки, например.
   В сердцах я послал его куда подальше. Он не обиделся. Налил еще водки...
   - У вас есть цианистый калий?
   Он вздрогнул...
   - Нет, но если надо, завтра могу достать.
   - Арнольд Моисеевич.
   - Ах да, совсем забыл...
   Он сокрушенно покачал головой: нет, извините, не могу помочь. А ведь ему совсем меня не жалко, подумал я. Злость вспыхнула как спичка и погасла. Осталась только темнота и запах. Сдалась мне его жалость. Толку от нее...
   Я встал.
   Наверное, мне просто надоело сидеть. Арнольд Моисеевич истолковал мои действия по-своему.
   - Уходите? Ну и правильно.
   Мне действительно захотелось уйти. Сил моих не было оставаться в этой квартире, среди старых ковров и старых фотографий, наедине с этим уставшим больным человеком. Шахматы так и остались на доске. Замершая партия, неоконченная игра. Я не стал забирать доску. Зачем? Завтра я проснусь ровно в десять ноль два, и эта доска будет лежать на привычном месте, на старой книжной полке у изголовья моей кровати. Арнольд Моисеевич останется дома, и будет скучать. Я выйду на улицу, навстречу яркому солнцу первого дня последнего месяца лета.
   Или не выйду вообще.
   - Счастливо.
   Я был счастлив оказаться за порогом. Темная лестничная площадка казалась уютней двухкомнатной квартиры. И пахло на лестнице хорошо, неприятно, но тем не менее уютно. Так пахнет своя собственная грязная рубашка.
   Я решил не идти пешком.
   Лифт отозвался протяжным стоном, лязгом, скрежетом металла о металл. Когда распахнулись двери и тяжелый электрический свет, вырвавшись, окружил меня, я уже почти изменил свое решение воспользоваться лифтом. Но оставалось еще это слово "почти", поэтому я сделал шаг навстречу свету. Двери медленно закрылись у меня за спиной.
   Я ткнул пальцем в кнопку с цифрой три.
   Металлическая коробка лифта вздрогнула и сорвалась с места. Все правильно, лифт должен вздрогнуть перед тем, как начать движение. На этом правильное закончилось и началось неправильное...
   Рывок.
   Резкая потеря состояния покоя. Мерзкое ощущение в районе солнечного сплетения. Пол уходит из-под ног. Ватная пустота в ушах, и страшно, и до боли хочется сглотнуть. Страшно!!! Невесомость и пустота со всех сторон. Это сосёт желудок, высасывает, очень быстро. В глазах не темнеет, наоборот, светлеет - так резко уходит сознание. Неизбежность страшной боли. Физической. Неизбежность страшного удара снизу. Мысль...
   Схватиться за перила. Нет перил! За стенки? Гладкие и пальцы скользят... Поджать ноги, упасть на колени. Это не мысли. Вспышки подсознания, прорвавшиеся в сознания. Я чувствую время, ведь мы сейчас переплетены в объятиях, как любовники.
   Очень сильный удар.
   Очень сильный удар!
   Очень... движение... сильный... как страшно... удар!!!
   Здесь и сейчас страх превращается в физическую боль. Она запрещает дыхание; она становиться вспышкой. Потом темнота.
  
   Когда я очнулся, было темно. Первая странность. Было больно. Вторая...
   Я прекратил считать странности и попробовал понять, где я нахожусь. Я смутно помнил, что должно быть первое августа двухтысячного года, десять ноль два, свет за окном и тепло. Но было холодно, темно и страшно. Рядом ощущалось чье-то присутствие.
   - Он очнулся! - это был женский голос.
   - Значит, выкарабкается, - ответил равнодушный мужской. - Зин, давай к столу, а то новый год через пять минут, а мы еще старый не проводили. Нехорошо.
   Я почувствовал запах. Запах шампанского и лекарств. А потом темнота вернулась на свое законное место.
  

Киев

Июль - август 2006 года

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"