Козырев Андрей Вячеславович. Осень в Византии

Андрей Козырев

ОСЕНЬ В ВИЗАНТИИ

Книга стихов

Омск, 2015

ВСЁ О ЖИЗНИ

Стихи без глаголов

Вежливая медленность маршруток

Злая неуклюжесть мерседесов

Страшная начитанность блондинок

Буйная фантазия старушек

Лёгкий поцелуй велосипеда

Сладострастье боли под лопаткой

Странная прическа рогоносца

Мягкость электрического стула

Честность государственной газеты

Бескорыстие свиньи-копилки

Аппетитность колбасы без мяса

Красота последних книг Донцовой

Виртуозность женщины-таксиста

Наглая застенчивость мигрантов

Вежливость мужчины с автоматом

Добрая улыбка педофила

Чуткая находчивость таможни

Скучная улыбчивость нудиста

Праздничный порядок на дорогах

Бешенство железной табуретки

Злобное предательство домкрата

Мудрое бесстрашье идиота

Сладкая наивность бюрократа

Ласковая нежность вышибалы

Громкое раскаянье садиста

Безупречность вкуса людоеда

Грация и шик Армагеддона

Блеск и нищета всего земного.

ДОМУ И МИРУ

Судьба и суд

Жизнь - прошлых лет переизданье...

И всё-таки, как ни крути,

Мне не уйти от воздаянья,

От строгих судей не уйти.

Они во мне - и надо мною,

Они - никто, они - я сам...

Да, трудной тяжестью земною

Я весь прикован к небесам.

Пожалуй, каторги не легче -

Идти сквозь время налегке,

Изгибы, взлёты русской речи

Сводя к прямой, простой строке.

Но - мимо жизни, счастья мимо

Легла, как путь, в мирской пыли

Строка - скамьёю подсудимых

От края до конца земли.

Я осуждён. Вердикт был краток:

Меня простит один лишь Бог.

Но Бог таится вне грамматик,

Как сострадательный залог.

- Ступай. Живи, не зная тягот,

Пой, радуйся, что жизнь проста, -

Ведь всё равно все мысли лягут

На белый эшафот листа!

Но, в глубине скрывая пламя,

Как бы губами шевеля,

Под окаянными стопами

Дрожит, дрожит, дрожит земля...

Палач топор свой подымает,

Клокочет зев, хрипит гортань,

Но некий голос заклинает

Торжественно:

- Пророк, восстань!

И все века промчатся в танце,

Передо мной теряя вес,

И смысла нет просить: "Останься!" -

У исчезающих небес...

Я холодею, в сердце видя,

Как, не предчувствуя беды,

Уходит в воду Атлантида,

Встаёт град Китеж из воды,

Кружится в пляске Саломея,

И на потоп взирает Ной,

И Цезарь падает, бледнея,

На мрамор, кровью залитой...

И ветер, каторжный и резкий,

И снегом омским жизнь полна,

И отразится Достоевский

В зеркальной пропасти окна...

Все дни свои, разлуки, встречи

Вношу я в строгий каталог,

Но - по теченью русской речи

Плыву, как сорванный листок...

И речь, что требует отваги, -

Не про себя, не для себя,

И в каждой строчке на бумаге -

Мой суд, сужденье и судьба.

Воробьиная ода

Дмитрию Соснову

Воробей, ты - великая птица...

Юнна Мориц

Неужели тебя мы забыли?

Для меня ты всегда всех живей -

Спутник детства, брат неба и пыли,

Друг игрищ и забав, воробей!

Ты щебечешь о небе, играя,

Неказистый комок высоты, -

Сверху - небо, внизу - пыль земная,

Между ними - лишь ветка да ты!

Как ты прыгаешь вдоль по России

На тонюсеньких веточках ног -

Серой пыли, особой стихии,

Еретик, демиург и пророк.

В оптимизме своем воробейском,

Непонятном горам и лесам,

Научился ты в щебете детском

Запрокидывать клюв к небесам.

Воробьиною кровью живее,

От мороза дрожа, словно дым,

Я, как ты, ворожу, воробею,

Не робею пред небом твоим.

И зимой, воробьясь вдохновенно,

Не заботясь, как жил и умру,

Я, как ты, воробьинка вселенной,

Замерзая, дрожу на ветру...

Но, пока ты живёшь, чудо-птица,

На глухих пустырях бытия

Воробьится, двоится, троится

Воробейная правда твоя!

Ода цветным очкам

Как-то вышел я из дому рано

В разноцветных, узорных очках -

И услышал пространный и странный

Смех и шёпот на всех языках.

Что нам злиться, дичая, волчая?

Каждый год, каждый день, каждый час

Небосад за окном расцветает,

Небоцвет вырастает из глаз!

Раскудрявились птицы-морозы,

Снегокрыльями машет восход.

Сквозь молочные строчки березы

Я качаю в себя небосвод.

Ветви ветра изогнуты змейно,

И вприпрыжку летит сквозь мой смех

Мир - китайный, индийный, корейный,

Мир всемирный и мирный для всех!

Облепиха

Полсада облепила облепиха.

В ней солнце заблудилось невзначай.

В ней ветер песни облепишет лихо.

В ней скульптором из солнца слеплен рай.

Мне небо - не работа, а привычка.

Как ароматно солнце здесь цветёт!

Я этот запах не возьму в кавычки,

Подкожно ощущая небосвод.

Для вьюги-облепихи всё по силам.

Когда открыл глаза любой листок,

Оранжевой струёй течёт по жилам

Стихосложенья переменный ток!

Пусть сердце запах, как пароль, услышит,

Когда у света с тенью нет границ,

В саду хмельное солнце облепишет

И небосвод плывёт по волнам птиц!

Пусть строки облаков по небу тихо

Плывут, в душе зачёркивая грусть,

И Пушкина читает облепиха

И Лермонтова учит наизусть!

Как облака запели! Тише, тише!

Как много солнца в сердце натекло!

Услышь густого лета облепишье!

Прочти на память солнце и тепло!

Мадригал балерине

В ритме призрачного танцевальса,

Изменяясь, блистая, шутя,

По мирам и по сценам скитайся,

Беглый ангел, девчонка, дитя.

Ты танцуешь на сцене, как в храме,

В танцевейной лучистой пыли,

И пронизан тугими ветрами

Перекрёсток небес и земли.

Страшный суд твой и вечные муки -

В каждом жесте заломленных рук...

Ты одета в блестящие звуки.

Свет вбирает тебя, как паук.

Танцевальство твоё необъятно,

И клубится столбами в судьбе

Свет, сплочённый в движенья и пятна,

Над тобой, сквозь тебя и в тебе.

Ты безмерна в своём первозданстве,

И звучат на ином рубеже

Продолжение мысли в пространстве,

Продолжение тела в душе.

И, пространствуя, волею тёмной

Одевается в танец и звук

Образ жизни, смертельно огромной,

В каждом жесте заломленных рук.

Мадригал Поэзии

Хозяйка звёзд, любительница грязи,

Владыка жизни и раба фантазий,

Подруга эшафота, лучик света,

Сиделка, что хранит покой поэта,

Работница в мозолях и рубцах,

Красавица в семи земных венцах,

Бревно в костре, где мы, творцы, сгораем,

Чертовка, что тайком проводит к раю,-

С тобой хочу я воедино слиться -

Поэзия, царица несчастливцев!

Ты - жажда, и вода, и рот усталый.

Ты вся - загадка! Не смогу, пожалуй,

Я разгадать тебя - и я кричу:

Будь тайной, я разгадки не хочу!

Когда, подобно корке на губах,

Кровоточащий я срываю страх

И кровью льется песнь моя из горла -

Ты в небе, Дама Сердца, светишь гордо!

И не боюсь я. От тебя не скрыться -

Поэзия, царица несчастливцев!

Когда распята Вера, а Надежда

В костре вселенском в пепел сожжена,

Одна Ты рядом, ныне, как и прежде, -

Воительница, Дева и Жена.

Я за тобою - зрячий за слепою -

Иду к паденью... Но тебя не стою,

И зрячесть глаз, и звучные уста -

Ничто, когда всё видит слепота!

Ты видишь мыслью, мыслишь смертным телом,

Ты стала нам и отдыхом, и делом,

Чтоб мы могли гореть, любить, трудиться, -

Поэзия, царица несчастливцев!

Вдохновение

...Оно приходит словно ниоткуда

И сразу всем становится для нас.

Оно - тревога, трепет, вера в чудо,

Доступное для наших душ и глаз.

И вот - ты пишешь, и бумаги груду

Ты переводишь за какой-то час.

И ты прямей становишься и выше -

Прямей дождя, сильнее муравья.

В твоей душе звучит всё тише, тише

Та мысль, что жизнь - не чья-то, а твоя.

И ты стихом - не кислородом - дышишь

На грани бытия и забытья.

И ты готов всю жизнь бродить по кругу,

Ища одну, но верную строку.

Петлёй сомкнется круг - и нет ни друга,

Ни дома, ни удачи на веку.

Ты - рыцарь без удачи, без испуга,

Так радуйся, судьба! Merci beaucoup!

И вот уже грузнее стала поступь,

Ведь тяжесть мира - на плечах твоих.

Ты с губ сдираешь песню, как коросту,

Ты мал, как атом, и как мир, велик.

И всё на свете так легко и просто -

Кабак, вино, петля, предсмертный крик...

...Пиши, строчи, иди во тьму тропою,

Которую ты должен описать,

Любуйся, как и жизнью, и тобою

Жестокая играет благодать,

Ведь это - всё, что можно звать судьбою,

И это - всё, что счастьем можно звать!

Провинциальное ЛИТО

Снова укрощаю я зверей -

Вывожу на круглую арену

Амфибрахий, дактиль, ямб, хорей,

Словно льва, слона или гиену.

Дети смотрят на мою игру,

Затаив дыхание от счастья...

Может, на арене я умру,

Но умру счастливым - хоть отчасти.

Стынет мой натруженный язык,

Терминов обилием томимый.

Рифма, центон, дольник, тактовик...

Аки, паки, иже херувимы.

Бедный рыцарь, что себя не спас,

Повторяю смирно те же враки:

Амфимакр, пэон и антиспаст...

Красота... Искусство... Аки-паки...

О главном

Жила душа, была душа,

То молясь, то слегка греша.

Писала стихи, еле дыша,

Шла, то командуя, то дрожа,

Босыми пятками по лезвию ножа.

И жизнь её была

Вроде бы как

Хороша.

Жила душа, была душа,

Вершила дела, постоянно спеша,

Думала думы, то легки, то угрюмы,

Свое былое на исповеди потроша.

Но грехи отпускались,

И душа прояснялась,

И грешила снова, чертей смеша.

Еще душа на работу ходила,

Какие-то речи там говорила,

Бумаги подписывала, цифирь вела, -

Дела, дела, дела...

Делалось дело, а душа не смела

Перечить телу, что обнаглело.

И терпела.

И однажды получила премию душа

И пошла в ресторан, от счастья дрожа, -

Отпраздновать полученный доход

Так, чтобы помнить весь год.

И думала душа, пирог кроша,

Что жизнь, оказывается, хороша!

А смерть, притворясь пирогом, на столе ждала,-

Скорей бы пора для нее пришла!

И ойкнуло тело, и обалдело,

И околело, и душа перечить не смела.

Скорая помощь быстро прилетела -

Но оказалось, что нет ни шиша

Там, где должна была быть душа.

Символ веры

Авось, небось да как-нибудь -

Мой стяг, мой клич, мой верный путь.

Стоит на этих трёх словах

И жизнь, и смерть, и твердь, и прах.

В них - шелест трав и звон меча,

В них - шип змеи и плеск ручья,

Жужжанье ос, и неба ось,

И мир, прозрачный нам - насквозь,

Полёт овсянки, шум овса

И правда - без покровов, вся!

Врагу пронзая грудь насквозь,

Я не "ура" кричу - "авось!"

Когда чадит огонь в крови,

Шепчу: "НебоЙсь!" - моей любви!

Когда закончится мой путь,

Прорвусь на небо - как-нибудь!

Ведь сила этих слов легла,

Как камень, во главу угла.

На камне том, на камне том

Построю я просторный дом,

Где буду долго славен я -

Авось да как-нибудь, друзья!

На волне Павла Васильева

...Неужель им вовсе нету дела,

Что давно уж выцвели слова,

Воронью на радость потускнела

Песни золотая булава?..

П.В.

Злые слухи сеются в народе,

Злые слухи - всё-то обо мне:

Или я - козырный туз в колоде,

Или я - чужой в своей стране?

Всех вы узнаёте по одёже:

Кто - палач, кто - жертва, кто - злодей.

Но и я, поди, умею тоже

Козырем ходить среди людей!

Мне ведь тоже издавна не жалко

На потеху сродникам своим

Вороньё распугивать по балкам

Молодецким посвистом степным!

Сколько можно, сталью плоть калеча,

Перепутав блажь и благодать,

Мёд и молоко российской речи

С тощей желчью книжников мешать?

Тощ певец, да буйно в нём сердечко.

Не лукавствуй, не шуткуй, - спеши,

Чтоб сказать, чтоб вымолвить словечко

Ради оправдания души!

Сможешь ли ударом богатырским

Указать нам, где ночует Бог,

Небосвод над городом сибирским

Раздвигая мускулами строк?

Дышит сквозь меня Боян былинный,

Сквозь меня поёт степной Орфей -

Туз козырный, ветер соколиный,

Стоязыкий колокол степей.

Чуя нерастраченные силы,

Дышит грудь свободно и легко,

И, звуча, вовсю текут по жилам

Русской речи мёд и молоко!

Послушай, Бог, поэта...

И даже в том краю, где снежный ветер

Срывает всю листву с берёз и яблонь,

Где снежных гор холодные твердыни

Стоят, мрачнее замков, день за днём,

Где солнце мёрзнет, вплавленное в небо,

И мёрзнут на ветру листы акаций-

Живому ветру вверенные души,

Я говорю на равных с ветром, снегом

И временем: - Послушай, Бог, поэта:

Я встану, словно дерево, под ветром,

Шуми, беснуйся, ветви вырывай мне -

Я выстою, да вырастет из шума

Суровой песни снежная стихия!

Что для чего

Я рожден для вдохновенья,

Как бумага - для стихов,

Как страданье - для терпенья,

Как рассвет - для петухов,

Как живая кровь - для раны,

Как волненье - для крови,

Как волна - для океана

И все в мире - для любви!

Автопортрет

Жизнь моя - всеми цветами сразу горящий светофор.

ОСЕНЬ В ВИЗАНТИИ

* * *

А в нашей Атлантиде всё спокойно:

Шумят под толщей влаги города.

Сто лет - стабильно - длятся наши войны.

Как время, в рифму зыблется вода.

Звучат молитвы богу - Ихтиандру,

В подводных храмах зыблется трезвон,

И водолаз в сияющем скафандре

На фресках, как святой, изображен.

Пусть на земле столетия идут!

Нам шепчет наш глубоководный опыт:

Ни бог, ни бык вовек не украдут

Блаженную прабабушку Европы.

Мы с богом время пьём на брудершафт,

Ведь правда - не в вине, а только в кайфе,

И бог, блаженный, словно астронавт,

Нисходит в глубину на батискафе.

Как много намудрил чудак Платон!

Жизнь в сумерках - сложнее "Илиады".

Мы - Океана предрассветный сон,

Не плоть, а волн прозрачная прохлада.

Живём, умрём ли - нет у нас забот...

Но жизнь не выше строгого закона.

Наш мир скорлупкой хрупкою плывёт

В волнах невозмутимого Платона.

Вся наша правда - выдумка. Притом

Ей свойственна хмельная важность вида.

Пусть дева кувыркается с китом,

Пусть пенится подземная коррида!

Для нас, для выдумок, комфортно дно.

Нас греет вод глубинное теченье.

И рыбы, мельком заглянув в окно,

Разводят плавниками в изумленье.

Из впадин в океанском хмуром дне

Выходит газ, роятся архетипы.

Из пузырей глядят, как в полусне,

Цари - Помпеи, Цезари, Филиппы.

Извергнет их веков глухой оскал,

Они родятся, выживут - едва ли...

Ну, а пока - никто не умирал,

И никого ещё не убивали.

Круги на море сумрачных времён

Расходятся над головой Платона.

Огонь ещё людьми не приручён,

Ещё безбожен серый небосклон.

Но скоро, беспросветна и бездонна,

Разверзнется пучина, словно пасть,

На волю выпустив живую душу,

И Тот, кто завтра космос воссоздаст,

Как будто рыба, выползет на сушу.

Ганнибал при Каннах

Победоносный вождь смотрел в огонь.

Он видел: над костром плясали искры.

В них рушились миры, всходили звёзды,

Неслись планеты в танце вековом.

На тысячах планет свершались войны,

Торжествовали и губились царства.

И если здесь, на маленькой Земле,

Он одержал великую победу,

И путь на Рим открыт, и мир - у ног, -

То где-то там, в другом миру, он ныне

Хрипит в плену у гордого Варрона.

- А проиграй, я был бы Ганнибалом?

А победи, Варрон бы стал героем -

Тупой и грубый? Что же нужно нам -

Герой иль подвиг? Власть или победа?

Мой подвиг нужен людям.

Сам я - нет. -

И мысль победоносного владыки

Неслась от поражения к победе,

Как птица, не нашедшая гнезда,

И страшен был её надмирный клёкот.

Когтя миры и страны, выпускала

Она добычу - ведь она не знала,

Куда, да и зачем её нести.

Как мало было воину победы!

Он ждал.

Он ждал чего-то.

Перед ним

Незримая стена сейчас стояла,

Прочнее римских копий.

Он молчал,

Глядел в огонь.

Спускался мрак на землю.

Ругались над добычей нумидийцы.

Хрипели пленные. Проконсулы, трибуны,

Сенаторы - весь цвет большого Рима -

Лежали в поле - мёртвые. Победа!

Кровь - пища для льстецов, лжецов, глупцов.

...Но всё-таки - как же мала Земля,

Что спит в своем сиянье голубом,

И как мала История! Извольте, -

Историю всегда рабы творили.

Работу эту чёрную и злую

Свершать пристало Риму. Карфаген

Себе возьмет лишь Славу, ну, а землю

Отдаст иным, - тем, кто земле родней:

Звучащей глине, ставшей человеком,

Надменно-глупым вскормышам волчицы.

Им - властвовать, и драться, и травиться.

Им - волчье. Человечье - человеку!

И, мучаясь, надменный победитель

Сквозь зубы сплюнул в гаснущий костёр.

Томимый чем-то, поглядел на небо.

Прищурил веки на лице косматом.

Сжал в кулаке свой посох - и прикрикнул:

- Войска, назад! Мы не идём на Рим.

Осень в Византии

А.Балтину

Роскошна осень в Византии...

Великолепна осень в Византии.

Летит с небес багряная листва,

Тяжёл покой тысячелетних парков,

И тяжелей стократ над спящим миром

Воздвигнутый Творцом незримый купол.

Рабы - смердят. Патриции - воруют.

Монахи - тихо молятся во храмах.

И со столпа святой над небесами

Обозревает христианский мир.

Молчат пределы темной Ойкумены.

Бушуют волны варварского Понта.

А в императорском дворце - спокойно,

И стража тихо дремлет в полутьме.

А император, совершив молитву,

Спокойным, тихим голосом велит

Казнить десятки неповинных граждан.

И тысячеголовая толпа

Молчит, дворец высокий окружая.

Надежны стены, и прочна решётка.

Великий Свод простёрт над грешным миром.

Пока он прочен, ничего не страшно:

Пусть сто веков плетёт свои интриги

Сын Херсонеса, хитрый Калокир.

Пусть император, чуть прищурив веки,
Бросает беспокойный взор на Киев,

Где варвары, где кровь, вино и страсть.

Пусть варвары волнуются, и цирки

Бушуют, и рвёт город спор извечный:

- Ты за кого? За "синих" иль "зеленых"?

Поэты ропщут. Молятся святые.

Болгаробойца проливает кровь.

Слепые, друг за друга уцепившись,

Шагают за апостолом Петром.

Пусть двое сарацинов у стены

Кидают жребий о судьбе Царьграда!

Пусть набухают варварские жилы!

Но закрома трещат, полны запасов,

Но крепкие быки идут по пашне.

Спокойны цареградские святыни.

Великолепна осень в Византии.

И кажется, что скоро, очень скоро

Царьград взойдет на небо, вознесётся,

И станет царь земной - Царем небесным,

Господь - Поэтом Неба и Земли.

Великолепна осень в Византии.

Не родился Махмуд Завоеватель,

Что время Рогом Золотым свернёт.

Жезл Мономахов и Палеологов

Высоко вознесён над старым миром,

И свод Софии спит над ойкуменой,

И далеко до смерти и зимы,

А дальше - Суд и семь веков позора,

А дальше - Воскресение из мёртвых,
А дальше - тишина и синий свет...

Великолепна осень в Византии...

И до зимы - ещё тысячелетье...

Москва

Третий Рим - гениальный юродивый -

Расправляет лохматые волосы...

Илья Тюрин

Третий Рим, второй Ершалаим -

Сколько прозвищ мы тебе дарили?

Мы торгуем, строимся, горим -

Вечен ты в своей лукавой силе.

Над тщетой опальных наших дней,

Где мелькает злоба дня пустая,

Вновь Москва, как город-Назорей,

Волосы - дороги распускает -

Спутанные, в седине снегов,

Словно сеть, которой ловят небо...

Семь холмов, семь башен, семь Голгоф,

Лоб Земли, сплетенье русских нервов.

С древности, с монголов, с Калиты

Ты сбирала землю по крупицам,

Чтоб смогли все русские мечты

О твоё величие разбиться.

Слобода за слободой росли,

Ни мороз, ни враг им не был страшен,

И тянулись к небу от земли

Пальцы красные кремлёвских башен...

Прирастая гордостью своей,

Строилась ты на крови и славе -

Каменными юбками церквей,

Медными волнами православья...

Из судеб нарублены рубли...

Полон мыслей о стране распятой

Лоб, таящий мозг всея Земли,

Словно площадь Красная, покатый.

Лобные места, кресты церквей,

Автотрассы, башни, дым и грохот...

Слился с правдой - общей и моей -

Этот злой, великий, тёмный город.

Третий Рим, огромен и суров, -

Сердце, кровь гонящее без цели,

Город звона, казней и крестов,

Город плясок, гульбищ и метелей...

В нем хранится, до поры таим,

Русский путь от смерти к воскресенью -

Третий Рим, второй Ершалаим,

Город - царь и город - наважденье.

Калита

Трудно это иль легко - не знаю,

Только я избрал дорогу ту:

Собираю землю, собираю

И кладу в тугую калиту.

Собираю песни и реченья,

Собираю память, душу, дух...

У меня в крови - все поколенья.

Я - народной памяти пастух.

Знаю я и гнев, и Божью милость, -

Ведь горит на острие пера

Всё, что созидалось и вершилось

Жезлом Иоанна и Петра.

Запишу слова, побаски, песни...

Да, вовеки дивна и свята

Глубиной рожденная небесной

Памяти российской Калита!

Я бреду по миру год от года,

И все неуёмнее мой пыл...

И не страшно, что в толпе народа

Я давно юродивым прослыл.

Собираю шелест, песни ветра,

Собираю реки и поля...

На лице земли так неприметна

Дорогая Русская земля!

Но, пока живу я, - точно знаю,

Что не брошу я дорогу ту:

Собираю землю, собираю

И кладу в тугую калиту.

Аввакуму

Сибирь с огромными пространствами,
В слепых снегах, в кровавых росах,
Прошел пророком ты, пространствовал,
Опершись на кедровый посох.

Ты шел, ты мерил землю мерою,
Какой и неба было мало;
Перед тобой упрямо щерилась
Россия чёрным ртом Байкала...

Ты видел льды, что век не движутся,

И трав Даурии убранство...

Ты изучил с азов до ижицы

Уроки русского пространства.

Сквозь льды Байкала, дебри тарские

Ты рвался правдою смертельной

И гордо нёс в хоромы царские

Лукавство прямоты предельной.

И обжигают нас пока ещё

И делают прямей и чище

Твой говор, слог, огнём пылающий,

И огненное пепелище...

И, как в развязке древней повести,

Достались мне - сквозь поколенья -

Грехи твоей упрямой совести,

Гордыня смертного смиренья...

И до сих пор, подобно бремени,

Во испытание дана мне

Сибирь - как впадина во времени

Меж веком атома и камня.

Меж веком каменным и атомным -

Снега, убогие жилища,

Крутой напор ума Аввакума

И огненное пепелище...

Сон о Данте

Когда Миллениум под бой курантов

Земли коснулся каменной стопой,

Среди песков на землю вышел Данте -

В краю азийском, в Скифии скупой.

Он некогда спустился в преисподнюю

С тосканских каменистых берегов -

Чтоб истинно познать печаль Господню

И семь кругов пройти за семь веков.

И вот, познав изнанку сей Вселенной,

Он ад подземный, как игла, прошел

И вышел в мир, пустой и раскаленный,

В краю песка, что, словно Бог, тяжел.

Там, где он вышел из земли, доныне

Бьет родником сгустившаяся кровь...

Поющее зияние пустыни

Встречало зноем странника веков.

В его груди, подобно свежей ране,

Господь зиял, бездонный, тёмный, злой...

В пустыне, как в безводном океане,

Мне он явил орлиный профиль свой

- Тысячелетье раскрывает двери.

Я ждал Вас сотни лет в тщете земной...

Ну что же, мэтр. Прошу Вас, Алигьери,

Подать мне руку и идти за мной.

Письмо из Мангазеи

(Из Юрия Крижанича)

Переулки пахнут снегом и берёзой.

Из узорчатых окошек льются звуки.

И взлетают балалаечные слёзы

Выше мудрости, и радости, и муки.

Ты на службе государя? Бог с тобою.

Не хочу в Москве гнуть перед властью шею.

Приезжай скорей за Камень, - и с тобою

Мы покатим по кварталам Мангазеи.

Как ты слышал, - что творится за Варшавой?

Кто шумит? Как ерепенится посольство?

Ты живёшь в грехе с плохою девкой - славой.

Самодержец не похвалит самовольство.

Самодержцем своей жизни быть мудрее -

Сам себе готовишь, стелешь и стираешь,

Самому себе и гнёшь, и мылишь шею,

Только сам в себя живешь и умираешь.

Здесь, в Сибири, снег горяч, как сумасшедший.

Звёзды здесь, как сливы, но крупней и слаще.

...Как окинешь строгим взглядом век прошедший -

И увидишь, что он весь ненастоящий.

Чем мы жили? И за что рубили бошки?

Это глупость, преступленье иль измена?

...Помолчим. В родном дому молчат и кошки:

Помогают, но подслушивают стены.

Скоро стану я, наверно, фарисеем,

Буду проповеди петь о Божьем страхе

На потеху щеголей из Мангазеи

В кумачовых разукрашенных рубахах.

Всё, что ярко, словно золото, - померкнет

В безразличии серебряной державы.

Пересечь её, постичь, снять с неба мерку

Я бессилен. А они, ты знаешь, - правы.

Жизнь для них - лишь испытание азарта.

Просвещенье для них тесно, как Европа.

Легче жить, не зная ни "вчера", ни "завтра"

И не слушать ни царя, ни гороскопа.

Что поделать, но "аминь" слабей "авося".

Упоение победой - тоже пьянство.

...До чего здесь расточительная осень -

На плоды, и на цветы, и на пространство!

Вязига, и белорыбица, и птица -

Здесь для чрева есть приятного немало...

Здесь ворюга нанимает кровопийцу,

Чтоб Убийство послужило Капиталу.

Вечный брак труда и денег! Мысля туго,

Не поймешь - у них одни и те же лица,

И за каждым кровопийцей есть ворюга,

И на каждого ворюгу - кровопийца.

...В тишине звучит протяжный стук лопаты.

Он прекрасней, чем звон колокола медный.

Только выбеленные пустые скаты

За узорчатым окошком мне заметны.

Звёзды гаснут. Что не так-то уж и плохо.

День грядущий нам сулит и смех, и слёзы.

И звучит тяжелый заступ, как эпоха,

Разгребающая снежные заносы.

Ты в почёте. Я в опале. Только, право,

Всё отдал бы ты, чтоб слышать голос века

В безразмерности серебряной державы,

В безразличии серебряного снега.

Скоморохи

Что поделать, что поделать, - шутки плохи,

За улыбки - иль на постриг, иль в острог...

Оттого-то и бредем мы, скоморохи,

По последней из нехоженых дорог.

Все улыбки, все насмешки отзвучали,
И шутить теперь опасно - Бог спаси!

Оттого-то наши лица и в печали,

Оттого-то мало смеха на Руси.

А казалось, а казалось, а казалось -

Хорошо смешить гурьбой служивый люд!

Наши судьбы могут вызвать только жалость,

Нас изгнанниками истины зовут...

Вот - идем, поем, бредем дорогой дикой...

Может, кто-то хочет шуток да утех?...

По отчизне да по Родине великой,

Собирая подаянье, бродит смех...

Доктор Чехов

На нашу жизнь - игру страстей и смеха,

На ложь, на сонный быт, на явь во сне

Насмешливо и грустно доктор Чехов

Глядит сквозь стекла тонкого пенсне.

Мы мечемся... Мы лжём... Всё смутно, зыбко...

Не знаем, что нельзя, что нужно нам...

И чеховская грустная улыбка -

Прекрасный фон для всех житейских драм.

Его глаза глядят сквозь наши страсти...

Дрожат морщинки в уголках у глаз...

Всё, чем живем мы, - у него во власти.

Он вставит нас в свой небольшой рассказ.

Не отыскать границы слёз и смеха

И не разбередить всех старых ран...

Но что бы Вы сказали, доктор Чехов,

Про наши игры, - кровь, войну, обман?

Он промолчит. Он улыбнётся тени.

Он отойдёт - назад, за сцену, вдаль.

Превыше драм, страстей и треволнений -

Его насмешка, мудрость и печаль.

А сцена ждёт. Зал требует потехи,

Страстей и крови, - нервов не сберечь...

На этом всё. Простимся, доктор Чехов.

Ich sterbe. Danke schЖn. До новых встреч.

Русская ночь

Лежу на дне огромной, чёрной ночи -

Осадок на горелом дне котла.

Что делать, если, хочешь иль не хочешь,

Но жизнь сквозь дыры в небе утекла?

Мир - он такой: наивный, но коварный.

Лежу. Смотрю в высокое окно,

Где над Россией треплется бездарно

Пробитое небесное сукно.

Щербатая луна хохочет снова.

Она дрожит уже который час,

Как голова Емельки Пугачёва,

Вися в руке хмельного палача.

Эх, русский бунт!... Скрипит с надрывом дверца,

И я с оглядкой выхожу во двор,

За пазухой храня хмельное сердце,

Как некогда Раскольников - топор.

Быть может, время - это вид насмешки

Над человеком, впаянным в Ничто?

История падёт орлом и решкой,

А мы опять поставим не на то.

..А город ночью вдруг набухнет тьмою,

Прильнёт к окну и выдавит стекло -

И унесёт меня своей волною

Туда, где доброты добрее зло.

Но, как бы пропасть века ни зияла,

Мне о любви надсадной не забыть,

И вылезает из-под одеяла

Та пустота, где ты могла бы быть.

И, глядя с неба в нас, ты ищешь знака,

Что мы - живём... Болит, как шрам, душа.

И Омка, как приблудная собака,

Прижалась мордой к боку Иртыша.

Сибирский часослов

Кладбищенские комары пьяны

От нашей крови, от хмельного лета.

Кровь с кисловатым привкусом вины -

Наследный признак тощего поэта,

Стоящего в кругу семи ветров

На кладбище, в бессильной, нищей грусти...

Здесь, позабыв забвенье, наизусть я

Листаю свой сибирский часослов.

Трещит кузнечик в голубой траве.

Так вот она, мелодия бессмертья!

Тончайший контур тучки в синеве,

Тончайший запах резеды на свете,

Лопух, растущий из родных могил,

Растоптанных, ободранных и милых...

А я... Что я?... Я всё, что мог, забыл,

Но этого, увы, забыть не в силах.

Пахотин... Рыбин... Фёдоров... Родня

Ушла за грань, где звон столетий робок.

Здесь смерть чужая пробует меня

И пальцами берёт за подбородок.

Здесь литерами новых языков

Стоят кресты, надгробья, монументы,

Пришедшая родня, звон комаров,

Венки, цветы и траурные ленты.

Я изучаю стёртый алфавит,

Перебираю в памяти надгробья...

Устав от всех проглоченных обид,

Земля на небо смотрит исподлобья.

Простых надгробий каменный петит

Молчит, не утрудив наш ум нагрузкой,

И каменный непрочный манускрипт

Ждёт, кто его переведёт на русский.

Святая стёртость побледневших лиц,

Смиренье глаз и букв, ушедших в камень,

Велит душе пред ней склониться ниц,

Признать урок, нам поданный веками.

Так! следовало жить, любить, страдать,

Слагать стихи торжественно и чётко,

Чтоб за пределом мира услыхать

Не то, что ты записывал в тетрадь, -

Не блажь стихов, - немую благодать,

Звон комара,

кузнечика трещотку.

ALEA JACTA EST[1]

Зябко ёжится снег. Холод жмурится со всех сторон.

Меж сугробами скачет Башмачкин, пугая ворон.

Ни молитвы, ни стона.

Лишь на клиросе неба - прогорклый вороний трезвон:

Непотребно звучит пятикнижие новых времён

Из стекла и бетона.

Города, где вовек однотипных кварталов не счесть,

Где несёт лице-мэрам благую газетную лесть

Чистый кантовский разум, -

В вас живут, умиляя чиновничий благостный сон,

Божье звёздное небо и нравственный подлый закон -

Лишь как общие фразы.

...Но зачем ты, пугая богов, себя сводишь на нет -

Сын ушедшей эпохи, смехач, первозванный поэт,

Раб великого Завтра?

Помолчи, погляди, как слагает эпоха куплет,

Как, толкаясь локтями, вражда выползает на свет

Из времён динозавров.

Помолчи. Погляди, угасив свой воинственный пыл,

Как у танка, что на пьедестале угрюмо застыл,

Пляшут резвые дети.

Сонный лепет колёс и наивность грядущей войны,

Детский смех и молчание танков стервозно равны

В этом новом столетье.

Возвращаясь с работы, устало трясёшь головой:

В обалдевших мозгах - шум маршрутки, и тряска, и вой.

Отработавши смену,

Кровь бежит по сосудам навстречу иной, голубой.

Драки не избежать. И в крови начинается бой.

Раздуваются вены.

Повторяя себя, как заученный с детства урок,

Сам себе представляешься глупо висящим меж ног

У столетья-гиганта.

Нервный стук разрывает башку мне, куда ни пойду:

Это кости стучат, это Фауст играет в аду

С Прометеем, Атлантом.

Небосвод - как сплошная истерика перистых туч.

Ветер шепчет Есенина, солнце схвативши за луч,

Бормоча и бледнея.

И сливаются в хор соловьиный и пушечный вой.

И маршрутки с "Арматами" вкупе пополнят с лихвой

Бестиарий Орфея.

Зацветают туманы-обманы на грешной земле:

Снова песню над матушкой-Волгой о сизом орле

Запевает Катюша.

Сердце, как сталактит, за грудиной во мраке висит.

Слушай песню военну - гимн бед, и побед, и обид...

А не любо - не слушай.

Жребий брошен. И Аннушка спешно бежит на базар,

Чтоб продать свой товар, чтоб семью прокормить на навар,

Чтоб свеча не угасла...

Но незримая петля дрожит на усталых ногах,

И, назло всем пророкам, опять на трамвайных путях

Разливается масло.

И бушует толпа, и безмолвствует хитрый народ,

И кричит вороньё, и собаки скулят у ворот -

Зло, надрывно и глупо...

От морозов сибирских успевши устать на веку,

Прикрывается время тулупом на рыбьем меху -

Пугачёвским тулупом.

Да, мы не виноваты. Да, жребий кидали не мы.

Да, мы - люди, мы - куклы, мы взяты у Бога взаймы.

Пусть поэт огорошен:

Время вертит свои жернова, но планета - жива,

А судьба, даже если нам лжёт, неизменно права.

Жребий - брошен!

Родина

Земля во мгле.

Фонарь в тумане, словно в целлофане,

Глядит в окно, где я в ночном дурмане,

Как лунь в дупле,

Сижу, верчу слова в башке, пишу,

Глотая пыль пустого красноречья,

Потягиваюсь, расправляю плечи

И тьмой дышу.

Здесь, в тишине,

На пустырях заброшенных околиц,

Пророк промзоны, праздный богомолец,

Один за всех, чужой в родной стране,

Как вещь-в-себе,

Я познаю, Земля, твой тёмный опыт,

Твой скрытый крик, твой непонятный шепот,

Твоё упрямое усердие в борьбе.

Я слышу: "Ты, -

Орёл, когтящий в небе только звуки,

Творец слепой, мечтательной науки,

Дитя последней, страшной высоты, -

Ты, одинокий воин, рыцарь тощий,

Живешь во тьме державным чувством мощи.

Но подними свои живые мощи,

Екклесиаст словесной пустоты!

Мятежный раб словесной мишуры,

Хрустальных литер, безмятежно-хрупких,

Разбитых, как прозрачные скорлупки,

От первых же шагов Моей игры, -

Пойми, что их, быть может, не спасти.

Превыше всех словесных хитрых магий -

Классическая немота бумаги

В твоей горсти.

Встань! Острый взгляд в действительность вонзи!

Гляди: взирают хилые побеги

Сквозь рваную косоворотку снега.

Под ней, в грязи, -

Худое тело, в оспинах и пятнах,

И немощно, и немо, и развратно, -

Нагая плоть

Твоей Руси..."

...Здесь, на земле, в родительской грязи,

Где чвакает под сапогами стужа,

Где неба голубе в поле лужа,

Среди болот,

Где ты лежишь у ног моих, тоскуя,

К чужим краям своих детей ревнуя,

Где примерзает к телу в поцелуе

Твой синий рот, -

Россия, Русь,

Окаменев, став пеплом, прахом, глиной,

Я возвращусь к тебе, под кров единый.

Я чувствую твой нрав - крутой, старинный...

Ты спишь - и пусть!

Ты спишь - как камень в Божией руке.

Но внутреннее солнце не ослепло,

Оно - во мне, оно не зря цвело и крепло,

И вот - я собираю Русь из пепла

В своей строке!

Средь неумех,

Худых, калечных порождений праха,

Где у бездомных, не внушая страха,

Всеведенье, как грязная рубаха,

Глазеет из прорех, -

Мне кажется, я ничего не значу.

Уйдя, я никого не озадачу.

Но я не жалуюсь, я не зову, не плачу,

Ведь жаловаться - грех.

Моя борьба

Шла в тишине, без ропота, без стона.

Сколь праведна она, столь незаконна,

Сколь благородна, столь же и груба.

Но без борьбы

Себя сквозь сумрак плоти не нащупал

Я, возвышаясь, словно тёмный купол,

Над площадью безлюднейшей судьбы.

Но, всем твоим законам вопреки,

Наперекор упрёкам, пеням, стонам,

Ловлю я смысл твоей судьбы-реки

В её излуках и затонах.

В глухом мозгу коплю я тайный свет,

Цветёт на языке словарь Бояна,

И бродит в венах древний сок побед

Грешно и пьяно.

Разбей, испепели, сотри меня,

Сведи к нулю, сожги, развей по ветру

Летучим, быстрым стихотворным метром,

Как семенем, на сотни километров,

На зеленя, -

Я сдюжу. Я смолчу. Я претерплю.

Не крикну. Не ругнусь. Не стану плакать.

Прах Родины, и дым, и тлен, и слякоть,

Плодов твоих незрелых сок и мякоть -

Я их люблю!

Когда гляжу я в темноту, вперёд,

Туда, где я с тобою суть едино,

Где мне твоя кладбищенская глина,

Горька отменной правдою старинной,

Забила рот, -

Я чувствую в язвительной тоске

Под самым сердцем склизкий холод бездны,

Но - слышу, как ворочаются песни

На языке!

Я чувствую, сколь многое дано нам.

То, что не пережить, по всем канонам, -

Все распри, и паденья, и препоны, -

Пережито.

Я верю, - ты умрёшь. Но ты - воскреснешь.

Я, - сын твой, я, - твой грех, и крик, и песня,

Последний атом Русской Поднебесной,

Твой уголёк, твой прах, твой стон безвестный,

Твоё Ничто.

Быть может, я ошибся - чуть, едва...

Я слеп в своем предвиденье высоком.

Но Ты, горя предвечным Ярым Оком

Во тьме живого естества, -

Ты знаешь, что грешно прозреть до срока.

А человек, слагающий слова,

Есть глаз страны,

Что вечно смотрит внутрь, а не наружу,

И в сердце прозревает ту же стужу -

По-царски тяготящую нас стужу

Твоей Весны.

Так верю. Так живу. Так говорю

В глухой ночи, Твоей ночи бесследной.

Под свет луны, надраенной и медной,

Я жду зарю

И, не познав ни робости, ни страха,

Тебя, Россия, из огня и праха,

Из вольной крови, русского размаха, -

Тебя творю!

Небесный цирк

Огромный купол, гулкий и пустой,

Куда приходит сумрак на постой,

Где в полутьме огонь рисует знаки, -

Сюда стремится ум в вечерний час.

Здесь щедрый Праздник собирает нас,

Здесь, как артист, танцует луч во мраке.

Как будто слово, линия звучит,

Когда гимнастка сквозь простор летит.

Взвихрённый свет её чуть видит, робок.

Пронизаны огнём и плоть, и кровь.

Здесь Время отдыхает от трудов,

Здесь лишь Мечта работает, как робот.

И Хитрый Глаз над куполом суров.

Пронзая взором сей Великий Кров,

Он пишет, как стихи, меня - поэта,

В глубь жизни обратившего свой взгляд,

Когда мгновенья пчёлами летят

На скрытый в вышине источник света.

Здесь - мы взошли на высший пик времён!

Обозревая твердь, и явь, и сон,

Мы видим - по краям воздушной ямы,

Порой сходясь в единое гнездо,

Порой цветя колючею звездой,

Свет ртутью разлетается багряной.

Я радуюсь игре лучей с туманом,

В которой, может, сам игрушкой стану.

Водоворот обмана, зла, добра,

Зверей, людей, огней круговращенье,

И жизнесмерть, и смертовоскресенье -

Игра, игра... жестокая игра.

Игра, я - твой! Себя я вновь узнаю

В гимнастке, что летит из пушки к раю.

Живого тела слиток золотой,

Мерцающий над тёмною ареной, -

Ты - образ человека Перемены,

Творца игры - жестокой и святой.

Добра и зла не знает сей уродец -

Бесстрашный, юркий цирковой народец.

Юродство, бесовство, обман в крови -

И детский смех, и свет лучей искристых,

И риск, и страх, и хохот сил нечистых,

И низверженье вниз с высот любви...

Да, в цирковой подзвёздной Одиссее,

Где тело, овладев душою всею,

Даёт ей трудный, роковой урок, -

Земной урок бескрылости крылатой, -

Здесь Ева и Адам не виноваты,

Здесь первородный грех пошёл не впрок.

И ты, гимнастка, жаркая от зноя,

Мелькающая солнечной иглою

Под куполом, сшивая тень и свет, -

Ты превратилась вся в клубок событий.

В нём на одной из спутавшихся нитей -

Груз всех земных падений и побед.

В лучах мелькают тело, ноги, грудь, -

На них присело Время отдохнуть,

Как на качели, чтоб взлететь повыше.

Она ваяет телом, как резцом,

Скульптуру света, - светом мы поём,

Мы свет багряный, словно песню, слышим.

Господь, за что её Ты бросил в Лимб?

Кольцо арены - словно круглый нимб,

Простёртый, чтоб могла она разбиться.

Страх высоты - коварный, хитрый бес...

Но сквозь круги ступенчатых небес

Она летит - стремительнее птицы.

Нырнёт во тьму, прозрачнее медузы, -

И темнота расходится, как шлюзы...

Вот слиток тела есть, а вот - исчез,

Как золото, расплавленное ловко...

Она висит, как гирька, на страховке, -

Судьбе бескрылой злой противовес.

Звучит во всех суставах звёздный туш.

Жизнь - это свет, и дрожь, и трепет душ.

Грех допустим - исключены ошибки.

Весь путь её - по роковой черте:

Её почти предсмертной высоте

Известен вес восторга и улыбки.

Здесь перед нами встала на пуанты

Судьба земли, разъятая на кванты.

Глухой глагол времён, металла звон, -

Он просто по-иному оркестрован,

Чем похоронный звон, он здесь раскован,

В весёлый детский хохот обрамлён.

Скрывает лица маска - как могила.

Когда б мы раньше знали, что за сила

Таится в маске, как она крадёт

Нас у себя, - не стали бы смеяться

Над клоунами, мы, - лжецы, паяцы,

Играющие роль за годом год.

И вновь дрожит в лучах неутомимо

Сердцебиенье вечной пантомимы,

Которой имя - Жизнь, источник мук

И радостей, набухших, словно колос,

Когда движенье обретает голос

И тяжесть мира обратилась в звук.

Лети, лети, бескрылая, крылато,

Над космосом, на атомы разъятом,

Сквозь нашей жизни блеск и темноту,

Над шабашем чертей, гуляк и звуков,

Над морем вздохов, шёпотов и стуков,

Лети, лети - переступи черту!

Игра, игра - мятеж, налитый светом,

Ад, к небесам хлопками рук воздетый,

Орбита сцены, брачное кольцо

Земли и неба, плоти и полёта,

Левиафан в обличье Бегемота,

Последний Ангел, прячущий лицо!

Летя под вечным Куполом, как атом

В небесном цирке, на хлопки разъятом,

Я верю в верность твоего добра.

Последними мытарствами проверен,

Я твоему огню и мраку верен,

Игра, игра... жестокая игра!

Возвращение в Гиперборею

(Terra sacrum incognita)

Гиперборейский синий небосклон

Звенит прозрачным колоколом слова.

Тишайший день сияньем опьянён,

И горы смотрят строго и сурово.

И золотым проходит косяком

Большой сентябрь по городам и весям,

И кажется, что Кто-то в поднебесье

Идёт по райским травам босиком.

Огнём лазурным небеса горят,

Взимая с гор тяжёлые налоги,

Пока быки, неспешные, как боги,

Тяжёлыми губами шевелят.

Рука Творца из глины лепит верно

Небесный свод, свободна и легка,

И жизнь горит, как серебро на черни,

Как острый край булатного клинка.

История сложна, как теорема.

Не доказать, куда ушли отцы -

Бойцы в кольчугах и высоких шлемах,

Жрецы и тороватые купцы.

Нас время учит слепотой и спесью

Отцовских лиц в толпе не находить,

Не помнить в уравненье неизвестных,

Как алгебру, историю учить.

Как тяжело поднять у века веки!

Как тяжело взглянуть судьбе в глаза!

Как тяжелы иссушенные реки

И каменные, злые небеса!

Ведь вечностью беременное время -

Не враг для человека и не друг,

Но память - Божий дар, проклятье, бремя, -

Изогнута, как ассирийский лук.

Раскол времён - всё круче, всё суровей.

Ушли в века пророки, короли.

Звучит в текучей лаве львиной крови

Разверстый рык прожорливой земли.

Век львиной хваткой держит лучших, первых,

И ни одна звезда не говорит,

Но во Всемирной паутине нервов

Любая нить трепещет и горит.

Пусть клинописные следы стыдливо

Сменяются петитом тонких книг!

Предстанет нам в обратной перспективе

Минувших лет иконный строгий лик,

Ковчег продолжит путь по небосводу,

Опустит в небо мастер свой отвес

И станет ясной вечному народу

Несложная механика небес.

Но всё-таки - и нам открыта высь!

А если счастья нет - то и не надо.

Ведь новый, неизвестный людям смысл

Вторгается в подстрочник звездопада.

Сверкает осень. Ширится распад.

И ветер с гор шуршит листвою рьяно.

И листья, как рапсоды, шелестят

На языке неведомом и странном.

Рассвет пылает шапкою на воре.

Ледник сверкает на святой горе.

Процвёл на радость разуму и взору

Потоп большого солнца на заре.

Звучит в огромном небе зорькой ранней

Не плач, не смех, не лепет и не крик,

И в нежной влаге птичьих восклицаний

Плывёт новорождённый материк.

Пушкинский тракт

Над сибирской дорогой новою

Ветер бьётся седыми всплесками.

Тьма колючая, ермаковая.

Вьюга чёрная, достоевская.

Снег взметается, жжёт пожарами,

Да берёзы - метельных ветров белей.

Лишь машины мелькают фарами.

Ночь кутилова. Всполох врубелев.

Небеса с земли всю согнали спесь,

И гудит метель над Россиею...

Транссибирский холод бушует здесь.

Морок анненский. Пламя васильево.

Ночь суровая, богатырская.

В небе - всплески пламени синего.

Время вьюжное, даль сибирская.

Тьма колчакова. Тишь мартынова.

Снежные степи

Каждому чуду - свой час,

Каждой любви - свои цепи...

-Что было прежде, до нас?

- Лишь снежные степи.

Больно и пусто в груди.

Правда - обмана нелепей...

- Что там, во тьме, впереди?

-Лишь снежные степи.

Слёзы скупые утри.

Совесть, как тяжек твой лепет...

- Что так болит - там, внутри?

- Лишь снежные степи.

Космогония 2014

Когда воды Всемирного потопа

Коснулся луч карающей звезды,

То проступила гиблая Европа

Из мутной окровавленной воды.

Но мир не выносил воды, как груза,

Который тяжелее всех побед...

И распростерлась Азия медузой,

На щупальцах держа весь белый свет.

И лишь когда из сдавшейся стихии

Поднялись земли всех соседних стран,

Восстала исполинская Россия -

Средь океанов главный океан.

Мир снова ждёт потопа, как мессию,

И тяжки сдвиги литосферных плит,

И океан по имени Россия

Волнуется,

витийствует,

шумит!

СНЕЖНЫЙ ЛАБИРИНТ

Город детства

Роберту Рождественскому

Спой мне про город, тихий, словно сон,

Где пыль блестит, где солнце светит ярко...

Пусть прозвучит напев былых времён

В тиши глухих индустриальных парков.

Здесь небосвод так густ и так высок,

Что степь его читает в переводах,

И так тягуч и ласков солнцепёк

На тихих, мирных танковых заводах.

Спой мне про город, тихий, словно сон,

Где Мёртвый дом так солнечно приветлив...

Здесь для всего свой найден эталон -

Для каторги, кнута, креста и петли.

На лбу клеймо ворам здесь ставит мрак,

Вбив им в мозги сюжеты ста рассказов.

Здесь Достоевскому в глухой барак

Стучит поручик Дмитрий Карамазов.

Курчавятся кочевничьи костры

Под блеском шумных автострад Магога...

Их видит в плясках огненной игры

Лишь эпилептик, ослеплённый Богом.

В сугробах скачет чёрный человек,

И снегопад лепечет по-татарски,

И каторжники разгребают снег

Под занесённой ранней вьюгой Тарской.

Спой мне про город, тихий, словно сон, -

Захламино, Нахаловку, Амуры...

Эрцинский лес метелью занесён,

И неприветлив шум его понурый.

А летом - тяжек инфернальный зной.

Уходит день походкой вороватой,

И в желтизне над бурой Тишиной

Спят на мели воздушные фрегаты.

Спой мне про город, тихий, словно сон,

Про мёртвый дом и про Асгард Ирийский...

Им приговор себе произнесён

По-иудейски, гречески и римски.

Степной острог для нас - что высший свет:

Мы пудрим пылью Мёртвый дом старинный

И к юбилею - триста тысяч лет -

Гордимся, что живём в его руинах.

Припудрен барский допотопный быт

Пыльцою с башмаков хмельных кварталов,

И сквозь века истории летит

Взгляд каторжника в очи адмирала.

Здесь лукоморский морок вознесен

Превыше счастья и превыше света...

Спой мне про город, тихий, словно сон, -

Про город Сон, куда мне нет билета.

* * *

Сиреневый, оранжевый и серый -

Мой городок, затерянный в степях.

Мальчишеский, ни в чем не знавший меры,

Он пылью, солнцем и весной пропах.

Мне с детских дней запомнились недаром

Дождиный щебет, деревянный дом

И вдохновенный блеск разбитой тары

В весёлых лужах под слепым дождём!

Остались в сердце и в душе навечно

Неоновое небо, ночь весной,

Нахохленные избы на Кузнечной,

Сердитые хрущёвки на Степной.

В подъездах - выщербленные ступени.

На стенах - строчки, что вина пьяней...

Оранжевые нотки вдохновенья

Пронзительны на сером фоне дней!

Когда гроза закончится, устало

Ждут воробьи - весенних луж царьки,

И под дождём в сиреневых кварталах

Нахохлились табачные ларьки.

И наступает бежевое утро,

И взрослый мир сентиментально груб:

Столкнувшихся КамАЗов камасутра

Сияет на восходе глаз и губ.

Пусть Линий кривизна не знает меры -

Кривое небо так же льёт свой свет.

Сиреневый, оранжевый и серый -

Мой Омск, мальчишка, город и поэт!

Окраина

Улицы заплёванного рая,

Как язык ваш звучен, груб и прост -

Тарская, Сенная и Тверская,

Порт-Артур, Амур и Волчий Хвост.

Сколько ни броди в промзоне ночью,

Перепутав блажь и благодать, -

Северных, Восточных и Рабочих

Разумом не счесть и не понять.

Жутки шутки старой проститутки.

Пьяно пляшет старенький трамвай.

Пассажир, приклеенный к маршрутке,

Едет в вечной пробке в вечный рай.

Старый мир, ища дорогу в "завтра",

Породил артистов-вышибал,

Звёзд анатомических театров, -

Вильям наш Шекспир таких не знал.

Незнакомое, младое племя!

Муж-амбал со стервочкой тугой,

Что, пиная, подгоняет время

Обалденно стройною ногой.

Наизусть заучена свобода.

Их судьбу ведёт автопилот.

Но давно уже гудят без мёда

Шестигранники бетонных сот...

Жизнь вершит свой бесподобный морок,

Экономии закон лихой:

Головы хватает лет на сорок,

Рук и ног - на пятьдесят с лихвой.

Пусть судьба разъята и распята -

Воскресать не модно в сей глуши.

Сказка завершается, ребята.

Всё... Спокойной ночи, малыши!

* * *

Сгорела дача у соседей справа.

Там молодежь гуляла до утра.

...Что значит жизнь,

что значат честь и слава,

Когда боль пробирает до нутра?

Нет счастия под этим бренным небом.

Пой и бренчи, перепевай "Кино",

Пей жизнь до дна...

Все это - лишь плацебо.

Душа уходит на бутылки дно.

И в чем мы перед небом виноваты,

Когда живем в семье, а все же - врозь?

Живем, деремся, бьемся - брат на брата...

Все сразу здесь кощунственно слилось:

Любовь, и кровь, и смерть, и все такое.

Одно есть, что любви сильней: вина...

Так я шептал, на пепелище стоя,

Когда лежала Троя сожжена.

Genius loci

Как Данте - тёмной преисподнею,

Я в юности своей бродил

В твоих краях, земля Господняя,

В слепых лучах твоих светил.

Палила, мучила и веяла,

Жгла сердце мне моя страна

Захламинскими суховеями,

Метелями Куломзина.

Твои черты, хмельные, русские,

В дыму пытался я найти.

Прошел я все круги Амурские,

Все кольца твоего пути.

Пустынным Атаманским хутором,

Дымящимся Куломзиным

Летит над степью серой смутою

Твоих заводов чёрный дым.

Железным небом, пылью сонною,

Свинцовым током Иртыша

Текла во мне твоя бездонная,

Твоя бессмертная душа.

Летя глубинами Амурскими,

К иным, кровавым дням спеша,

Звала меня стихами русскими

Твоя железная душа.

Суровой явью серых сталинок,

Заводов, что кишмя кишат,

Во мне метелится, растравлена,

Твоя жестокая душа.

Присоски, щупальца, чувствилища -

Вокруг тебя пути лежат...

Во что она в грядущем выльется,

Твоя метельная душа?

* * *

И вот оно, моё степное лето:

Густые кроны. Вечер. Тишина.

Меж фонарей - слепых осколков света -

Сверкает мангазейская луна.

Над нашей жизнью - ложью фарисейской -

Она звенит, как серебристый щит

И отголоском тьмы гиперборейской

В фальшивых песнях серых дней звучит.

А в полутьме мерцает запах мяты,

Прохожие спешат к своим мечтам,

И отголосками судьбы разъятой

Рассеян я по лицам и годам.

И, как труба, звучат светло и слепо

Фонтаны, площади, асфальт, бетон

И вечность, что раздвинута, как небо,

Над городом, что впал в великий сон.

Панели, крыши, гул мятежных улиц,

Пустые площади, вечерние огни -

Как я хочу, чтоб к нам они вернулись

Потом, спустя века. Взгляни, взгляни:

Как пальцы, переулки сплетены,

И кареглазый вечер в небе мнётся,

Не смея ни нарушить тишины,

Ни воробья спугнуть. И сердце бьётся, -

Смерть, как ладонь, нага, тепла, близка,

И пахнет вечным сумрачным покоем

Неверный блеск летучего песка

Над серыми громадами и зноем...

Снежный лабиринт

(Новогодняя прогулка по городу. Три часа в трамвае).

Как Александр, переступивший Инд,

Не зная толком, где конец маршрута,

Я прохожу сквозь снежный лабиринт,

Который Омском назван почему-то.

К иному устремляясь рубежу,

Быть может, всех слабей и виноватей,

Я, смертный, в вечный город выхожу

На беспощадном огненном закате.

В краю семи оболганных святынь

Звучат единым стихотворным метром

Палящий суховей глухих пустынь

С арктическим, кровь леденящим ветром.

Здесь в иероглиф-лабиринт сплелась

С проспектами, горящими ночами,

Скупая серость грязных автотрасс

И звук шагов - над головой, над нами...

Здесь, чистым белым пламенем горя,

Сердца, умы и взгляды обжигая,

Среди пустыни городской стоят

Сугробы, словно пирамиды майя;

Над реками житейской суеты,

Над всем неверным, неподъёмно-пошлым

Возводит ветер снежные мосты

Меж настоящим, будущим и прошлым.

Здесь жизнь моя, как пламя, занялась, -

Как пламя рыжее в степи полночной...

Асгард Ирийский, край обид и ласк,

Суровых елей и берёз молочных!

Здесь, сколько ни скули и ни пророчь,

Знай: мерзлота тебе не отзовётся.

Всё - суета... Лишь вкрадчивая ночь

Идёт по краю звёздного колодца;

На окнах расцветает снежный лес;

В разводах снега зеленеет пламя -

Сиянье вечной мерзлоты небес

Над белыми сибирскими садами...

А мерзлота веками нас хранит!

Лишь ей благодаря живёт поныне

Жестокий город снежных пирамид,

Жрецов, купцов, лжецов и вьюжной стыни.

Но с тишиной сибирских тёмных дум

Морозный звон рифмуется недаром:

Глухих столетий инфракрасный шум

Звучит средь суеты Шаданакара.

- Быть может, нам последними дано,

Превозмогая звёздное коварство,

Войти в космическое полотно

Затерянным в пустыне Средним царством?

Но по утрам всё так же, как всегда,

Нас чья-то сила гонит тёмной плетью

Из рая тёплых снов - туда, туда,

В безжалостные каменные клети!

Как школьники, мы учим наизусть:

Железные сердца машин - гуманны.

Не мёд любви, а восковую грусть

Нам дарит сот бетонный шестигранник.

Вовлечены в сквозной круговорот,

Не смея глаз поднять, склонившись долу,

Проходим все круги земных забот,

Бредём от перелома - к перемолу.

Всё перемелют чудо-жернова,

Не пошатнутся каменные звенья...

Но Божия рука всегда права,

И в ней - проклятье, кара и прощенье.

Апокриф века нежен и жесток.

Звенит сквозь вьюгу колокол стозвонный.

Нет сердца у тебя, степной пророк,

А только уголь, чёрный и зловонный!

Всё - суета. Всё - ложь и лживый пыл.

Горят над снежным лабиринтом знаки -

Томление, брожение светил,

Томление, брожение во мраке...

* * *

Я листал, словно старый альбом,

Память, где на седых фотоснимках

Старый мир, старый сад, старый дом, -

Прошлый век с настоящим в обнимку.

Деды-дети, мальчишки, друзья,

Что глядят с фотографий бумажных, -

Позабыть вас, конечно, нельзя,

Помнить - трудно, и горько, и страшно...

Вы несли свою жизнь на весу,

Вы ушли, - хоть неспешно, но быстро.

Не для вас стонет птица в лесу,

Не для вас шелестят ночью листья.

И, застыв, словно в свой смертный час,

Перед камерой, в прошлой России,

Вы глядите с улыбкой на нас -

Дурачки, скоморохи, родные!

Не спасло вас... ничто не спасло:

Земли, сабли, рубли... всё пропало.

Вероятно, добро - это зло,

Что быть злом отчего-то устало.

Что ж, пора отдохнуть. Жизнь прошла.

Спите, прожитых лет не жалея.

Лёгок сон... а земля - тяжела.

Только жизнь может быть тяжелее.

ЗА ОБЛАЧНЫМИ КОЛЕЯМИ

* * *

Деревья пахли небом,

А губы - солнцем алым,

А ветер - теплым хлебом

И счастьем небывалым.

С тобою шел я тихо

По саду молодому,

И пахла земляникой

Моя тропинка к дому.

Любви еще не зная,

Не ведая печали,

Я знал, что пахнут раем

Сияющие дали.

...А будущее - кровью,

Невысказанной мукой,

Разлукой и любовью,

Любовью и разлукой...

* * *

А дело - только в малом:

Глаза открыть на миг,

Увидеть небо алым,

Понять, как мир велик,

Как пролегли дороги

На север и на юг,

Как средь земной тревоги

Для сердца важен друг,

И мир доступен взглядам,

И в сердце - красота,

И счастье - где-то рядом,

И истина - проста.

Со знаньем небывалым

Пуститься в вечный путь...

А дело - только в малом:

Проснуться - и уснуть.

* * *

Мир держится на хрусте веток,

на шелесте листвы весной,

на детском смехе, летнем свете,

на теплоте тропы лесной.

Мир держится на горьком плаче,

на мертвом холоде снегов,

на горечи любви незрячей,

на буйстве волн у берегов.

Увы, не может быть иначе:

растут цветы, и дождь их бьет,

смеется сын, а мама плачет...

А это значит - жизнь идет.

* * *

Как мало в жизни надо,

чтоб сердце зазвучало:

свет любящего взгляда,

уста алей коралла...

Как в жизни нужно много,

чтоб сердце пробудилось:

бессмертный голос Бога,

судьбы небесной милость.

И хруст ветвей на тропке,

и звук дождя на листьях...

А век такой короткий,

а небо чисто-чисто.

* * *

Звучит стоцветный гомон пчёл

Над запахом цветка.

А плод созревший так тяжёл,

А веточка - тонка.

Попробуй только, ветерок,

Подуть на спелый плод -

И, проливая красный сок,

Он на землю падёт.

Как много бед, обид и зла

Несет моя строка!

Душа - она так тяжела,

А воля - так тонка...

Но - счастьем летним надо мной

Так раскален зенит...

И, каплями стекаясь, зной

Пьянит, пьянит, пьянит...

Тонка строка, а смысл тяжел,

И всё хмельнее плод,

И ветер под жужжанье пчёл

Зовёт,

зовёт,

зовёт!

* * *

Играет дождь, втянув в свою игру

Дома и травы.

Осенним днём дождливым поутру

Все дети правы.

Я чувствую, что где-то там, в груди,

Дитя томится,

Гадает, ждёт, что будет впереди,
Глядит нам в лица...

Жизнь - та придёт, не спросит: ждёшь -не ждёшь,

Погонит в стаю...

...С утра играет в осень мальчик-дождь,

И я - играю!

Игра небес звучит в моей игре

Легко и тонко...

И старый кот-бродяга во дворе

Глядит котёнком.

* * *

За облачными колеями

Мерцает первая звезда.

Над опустевшими садами

Блестит небесная слюда.

Восходит пар от черных грядок,

И тучи хмурятся вдали,

И дрожь пронзает до лопаток

От запаха сырой земли...

* * *

В осени дни лета утонули.

Над дорогой вьется серый прах.

Но от ягод, что я ел в июле,

До сих пор мне сладко на губах!

* * *

Облака улетают в закат,

Сплетни трав все скучнее и суше,

И осколками лета лежат

Вдоль дороги блестящие лужи.

Скоро вниз полетят с небосклона

Дни осенние в звездной пыли,

И, как яблоко, в чьи-то ладони

Упадет шар тяжелой Земли.

А пока - на небесной мели

Медлит солнце - у самого края...

Это лето Господне вдали

Умирает, смеясь и сверкая.

* * *

Глухой сентябрь. Холодный Старый Крым.

Горит костер. Прилив бормочет где-то.

Мы на дорогу в полутьме глядим.

Безмолвствуем. Ждем тихого рассвета.

Спит небо. Спит земля. Спит пыль дорог.

День - мотылек, накрытый чашей ночи.

И вечность, тлея, словно уголек,

Мне из костра слова свои бормочет.

* * *

Я в этом сам, возможно, виноват.

Лишь я один. Дождь льется, не смолкая,

Ночной прилив шумит, шумит без края,

И к стенам жмется дикий виноград.

В каких краях, среди каких дорог

Мы шли с тобою в тот последний вечер,

Что говорил тебе я?... Время лечит,

Но не спасет от будничных тревог...

Но времени, увы, не крикнешь: "Стоп!"

Воспоминанья в сером небе тонут,

И дождь свои холодные ладони

Кладет на мой разгоряченный лоб.

Последнее тепло

Разноцветна листва над аллеей,

Небосвод бесконечно высок.

Солнце в небе, как персик, алеет,

И течет нежный солнечный сок.

Осень царствует в неба расцветке,

По-осеннему плачут ручьи,

И державное яблоко с ветки

Упадает в ладони мои.

Скоро счастье, уставшее плакать,

Отразится, как в речке, в судьбе,

И мелькнет чье-то белое платье

Меж теней на осенней тропе.

И, небес вековой собеседник,

Я забуду все прежнее зло.

Я пойму: просто Август-наследник

Нам последнее дарит тепло.

Просто солнце на небе устало

И решило в пути отдохнуть.

Просто сердце глядит в небывалый,

Бесконечный, космический путь.

Просто скоро закончится лето,

Просто, видно, земле повезло...

И я выпью небесного света

За последнее в жизни тепло.

Одна осень в раю

Я помню, как в лесном краю

Ко мне с тобой, моя подруга,

Пришла любовь, пришла разлука -

Той первой осенью в раю,

Где каждый новый день с утра

Мы шли по осени, ликуя,

И горький аромат костра

Сливался с вкусом поцелуя,

А после - иней на ветвях,

И дрожь листвы в рассветной сини,

И счастье на твоих губах

С чуть слышным запахом полыни...

Все это - жизнь... Осенний свет,

На миг мелькнувший между судеб,

Оставил в сердце тихий след,

Что не обманет, не осудит,

И надо мной ладонь простер,

Задев березы, словно струны,

Сентябрь, как мыслящий костер,

Хранящий пепел Жанны, Бруно.

И я хочу, и я хочу,

Чтоб там, за гранью жизни этой,

Вот так же в безмятежном свете

Лист опускался по лучу,

Чтоб так же, нас сводя с ума,

Листва опавшая шуршала

И ты сквозь вековой туман

Навстречу мне, смеясь, бежала...

...Пусть не осталось и следа

От чувства, как от листопада, -

Осталась песня и баллада,

И за любовь, моя звезда,

Дана нам Осень навсегда, -

Беда, победа и награда.

Зима Всея Земли

Какая, право, странная чудачка -

Зима, зима, капризная, зима!

Хмельной метели белая горячка

Горчит, маня, пьяня, сводя с ума.

Над городом - созвездье Козерога.

Колючится зеленая звезда.

Маршрутки резво мчатся по дорогам,

Колёсами листая звонкость льда.

Ползёт трамвай, среди молчанья снега

Болтливый, как армянский анекдот,

И из трамвая, словно из ковчега,

На берег вьюги выползает скот.

В окне кружатся запятые снега,

На стеклах - иероглифы зимы.

Их прочитать - увы, не хватит века,

Что занят нами у земли взаймы.

Из влаги на стекле, от вздоха чистом,

Я наблюдаю Сотворенье Льда.

А в чёрном небе, - чёрном и огнистом, -

Луна белеет, как сковорода.

Как белый мел, искрошено пространство.

Оно мелеет. Мир лежит в пыли.

Дрожит в суставах вьюжное гигантство.

Да, вот она - Зима Всея Земли!

И в эту зиму, в морок белых нервов,

Мы входим, как в огромный водоём,

Ждём, что в глубоком обмороке неба,

На самом чёрном дне, мы свет найдём!

Нас ждёт Иной Завет, - Завет измены.

И зря в ветхозаветной пустоте

Зима нам представала круглой сценой,

И центр её - везде, а край - нигде!

Жизнь в белом свете - странный, новый опыт!

Приходит к нам её смурной закон,

Как зимняя редакция потопа,

Как бесконечный снежный Вавилон.

Зима - болезнь всея земли. И скоро

Для исцеленья разума и взора

Нам белый Бог напишет бюллетень,

И мы уснем, не сетуя, не споря,

Что в страшном неотзывчивом просторе

Оледенел - на радость иль на горе -

Восьмой, последний, невечерний день.

* * *

Вновь дымится снег под зимним солнцем.

Снова рдеет лицами январь.

Над трубой завода лентой льется

Серо-сине-пепельная гарь.

Как плечом, ведёт костлявой веткой

Старый тополь - друг мой и сосед.

На земле томится чёрной меткой

Первый в первоснежье птичий след.

Я стою, шепчу слова и строки...

Очарован чем-нибудь пустым,

Я на подоконнике высоком

Позабуду вновь полить цветы.

И звучат в душе напевы эти,

Отвлекая от земных хлопот:

Что-то начинается на свете,

Что-то в жизни новое грядёт.

* * *

Ветер возвращается... Как прежде,

Серые стоят во тьме дома.

И опять теряются надежды.

И опять сбывается зима.

Прошлое уходит незаметно,

Но обиды не теряют вес.

А во мне - острожный посвист ветра

И движенья перистых небес.

Развевает небеса, как ткани,

Царская сибирская метель.

А меня небесное дыханье

Пробует, как тонкую свирель.

И, хотя обиды злы и грубы,

Кажется, что в мире все - не зря...

И язык облизывает губы,

Острые, как ветер января.

* * *

Под чёрным зеркалом небес

Чернеет лог, чернеет лес.

Лишь кое-где мерцают окна.

Встает клубами пар с земли,

И жизни мечутся в пыли,

Мерцающей над нами плотно.

Под чёрным зеркалом небес

Я жил, я пел и вот - исчез.

Не правда ль, мама, это странно?

Я сохраню твое тепло

Всем жизням и смертям назло

В скопленьях звёздного тумана.

Я так хотел жить, не греша,

Но - стала раною душа,

И в сердце, кровь гонящем к ране, -
Качанье вековых весов...

Бог тоже устает от слов.

Лишь мы от Бога не устанем.

Под чёрным зеркалом небес

Христос распят был и воскрес,

Мир это помнит необманно...

И льется сумрак на поля,

И дышит черная земля,

И зеркало небес туманно.

* * *

Как экстрасенс, Зима

души живой коснулась.

Доверчивая тьма

течет по венам улиц.

Колдуя в синей мгле,

спустившейся так рано,

измученной Земле

снег обезболит раны.

И хочется опять,

как некогда, в начале,

душою приникать

к земле, к любви, к печали.

Услышать тихий зов

деревьев, птиц, животных,

вновь изучить с азов

науку быть бесплотным.

Не отвращать лица

от неба в снеге белом,

в мелодии Творца

звучать простым пробелом.

И что-то оживет

на дне простого сердца,

взволнует, запоет,

откроет к счастью дверцу.

То белый, белый свет

листа в моей тетради.

То белый, белый след

седой височной пряди.

То белый, белый нимб

над головой святого,

то белый, белый дым

в конце пути земного.

Новое прочтение берёзы

Где небо читает страницы мороза,

Где домик ветвями ветров оцеплён,

Саврасово выгнулась птица-берёза,

Мотает кудрями есенистый клён.

Кривая берёза, держащая цепко

Ветвями ветров небосвод голубой,

Змеёй изогнулась над куполом церкви,

Полёты грачей изогнулись змеёй.

И сквозь заменившие зрение слёзы

Мне явственно - до откровенья - видна

Изогнутость песни, судьбы и берёзы,

Грачиных полётов и изб кривизна.

Так небо нас, грешных, пытает в любови,

Так время пытается нас научить,

Как лекарь, достичь откровения крови,

Есенистым клёном на крыльях парить,

Качать кислород для планеты сквозь тело

И видеть, дыша чистым ямбом дождя,

Как небо курчавится пламенем белым,

Легко сквозь прозрачность берёзы пройдя!

И светится, реет, мерцает над нами

Сквозь все перёплеты страниц и чудес

Берёз заколдованных белое пламя

И чистое синее пламя небес...

Пусть ныне, вращаясь над временем слепо,

Надет на древесную ось небосвод, -

Но время наступит, когда даже небо

Берёзу и куст по-иному прочтёт!

ОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИК

* * *

Да будет так, как хочет Бог:
Суров скитания итог.
И ты, переступив порог,
Не зажигай огня.
Войди в тот дом, в котором ты
Узнал стремленья и мечты,
Взгляни в себя из пустоты
Законченного дня.

Во тьму, как в зеркало, вглядись:
Ты понял, что такое жизнь,
Замкнулся путь крестин и тризн,
На плечи давит ночь.
И в темноте не угадать,
Куда идти, к кому взывать,
Но тихой песни благодать
Способна всем помочь.

Взгляни на огонёк свечи,
Перестрадай, перемолчи:
Вот так сгорел и ты в печи
Прошедших буйных лет.
Но за границей естества
Твоя душа всегда жива,
И в памяти всплывут слова:
Да будет в мире свет.

Крещение

На Крещенье ударил мороз.

Опустели дворы, переулки.

Ветер щиплет ресницы до слёз

На минутной случайной прогулке.

Только в небо направишь свой взгляд -

Снегопад, словопад, стихопад.

Приутих прежний шум, маета.

В полумраке сверкает реклама.

Небо синие сжало уста

Над недавно отстроенным храмом.

И маршрутки снуют по дорогам,

Что ведут, к сожаленью, не к Богу.

Спит и видит отстроенный храм:

Небо льдом в этот вечер покрылось.

И за что от Всевышнего нам

Этот дар - или эта немилость?

Иордань надо в небе рубить,

Чтобы солнце смогли мы крестить.

А в домах - теснота, суета.

Пахнет хвоей неубранных ёлок.

Стол накрыт в честь крещенья Христа,

И собрался почти весь посёлок.

Так и тянет беседы вести

О судьбе, о житейском пути.

Не желая склонять головы,

Вновь заводим мы дерзкие речи:

Все мы, в сущности, чьи-то предтечи,

Только чьи - мы не знаем, увы...

Слово за слово - и в диалог

Незаметно вступает сам Бог.

Он вступает неслышно, как снег,

Осыпает слова белой пылью...

Белым-белым вдруг станет навек

Сердце, что было тронуто гнилью.

И в простых покаянных словах -

Белых звёздочек тающий прах.

Но кончается праздничный день,

И расходятся гости всё тише.

Город спит, и тяжелая лень

Не дает нам сквозь дрему услышать:

В старый дом, где мертво и темно,

Белый голубь стучится в окно.

Успенский храм

Все те же - в неба синей раме -

Черты Господнего лица.

В Успенском бесконечном храме

Свершится служба до конца.

Над нашей жизнью непутевой,

Навязчивой, как грешный сон,

Небесной тяжестью суровой

Успенья купол вознесен.

И сквозь всю ложь, все небылицы,

Как след космических высот,

По венам тёплый Бог струится

И откровенья крови ждёт.

И с нами - здесь и в дымке млечной -

Струящийся по венам Бог,

Успенья купол бесконечный

И жизни звёздный холодок...

В храме

Храм, как колодец, тих и темён, -

Сосуд, воздетый над землёй

В простор, что страшен и огромен,

Где плещет тьма- живой водой.

И в сумрачном колодце нефа,

Где ходят волны полутьмы,

Мы черпаем любовь из неба -

Мы взяты у небес взаймы.

И тьма волнуется, как море,

Где раздробил себя Господь

На звёзды в сумрачном просторе,

Чтоб сумрак плоти побороть.

В Твоей тиши душе просторно.

Там глубину находит взгляд,

Там сквозь меня растёт упорно

Столетий тёмный вертоград.

А рядом - нищие, калеки,

Юродства неувядший цвет.

Осколок Божий в человеке

Сквозь плоть свой источает свет.

В неверном пламени огарков

Темнеют лица стариков,

Праотцев, старцев, патриархов

Из ста колен, из тьмы веков.

Древнее Ноя, Авраама,

Древнее Авелевых стад -

Они от века люди храма,

Лишь ими град земной богат.

И, возносясь под самый купол,

Воздетых рук стоперстый куст,

Что Господа едва нащупал,

Пьёт полумрак всей сотней уст.

Но - выше дня и выше ночи

Безмолвствуешь над Нами Ты,

Ты - сумерек нетленный зодчий,

Пастух вселенской темноты.

Твой дух под куполом витает,

Превыше человечьих троп,

И вещий сумрак возлагает

Свои ладони мне на лоб.

Как тяжело Твоё прощенье,

Быть может, гнева тяжелей.

Но Ты - наш Царь, и Ты - Служенье,

Ты - кровь, Ты - плоть, и Ты - елей.

Ты - голубая вязь страницы,

Ты - тот псалом, что я пою.

Облек Ты ближе власяницы

И плоть мою, и суть мою.

Тебя я строю, словно птицы -

Гнездо. Стою в Твоем строю.

И в людях, не смотря на лица,

Твой ток вселенский узнаю.

Ты, не уставший с неба литься

В немой простор моей страницы -

Господь! Прими мольбу мою.

Живому - живое

Что такое печаль?

Моросит еле слышимый дождь,

По тропе деревенской домой не спеша ты бредёшь.

Над тобой небо сонное тучей прикрыло зевок,

Ветер стружкою вьётся над сеткой осенних дорог.

Небеса набухают в преддверье небесного боя,

И ты думаешь: "Мёртвым -- покой, а живому -- живое".

Сколько раз ты утрачивал силу и снова вставал,

Сколько раз видел ты над собой ночи каменный вал,

Сколько раз ты вставал на дороге, взирая назад,

И тебя волновал непросохшей земли аромат?

...Всё уйдет с ходом дней! Ты хотел бы тепла и покоя...

Но ты веруешь: мёртвым-- покой, а живому -- живое.

И к шершавой коре ты прижмёшься холодной щекою,

И в груди своей солнечный круг ты увидишь в тиши,

В нем-- себя, этот лес, и дома, и мечту о покое,

И всё то, что любил ты в земной непробудной глуши...

Как спасти от себя всё, что любишь? Шумящей листвою

Ветер шепчет, что мёртвым -- покой, а живому -- живое...

Только что в этом мире назвать ты сумеешь живым?

Этот вечер, и сумрак, и горький клубящийся дым--

Всё уйдет и вернется, и стебель вновь будет дрожать,

И окно вдалеке будет призрачным светом мерцать...

Ты навек сохранишься травинкой в незыблемом строе...

Но печален ты. Мёртвым -- покой, а живому -- живое.

Давид поет Саулу

Не знаю я, кто ты, не помню, кто я, -

Пастух? Псалмопевец? Воитель? Судья?

Охотник я или добыча?

При виде твоем сквозь простор бытия

Я вижу, как стая летит воронья,

Меня призывая и клича.

Когда я смотрю в эти злые глаза, -

Так в бездну, откуда вернуться нельзя,

Взирает архангел из рая, -

Я верю, зовет меня Божья стезя,

И я на нее уповаю.

Ведь, если я в этих очах утонул,

Внимая тот грозный и благостный гул,

Что слышат порочные души, -

Я верю: Господь и туда заглянул,

Чтоб я Его след обнаружил.

Цепочка следов сквозь столетнюю грусть

Протянется - ведаю я наизусть,

Кто сквозь эту душу промчался;

Темна, но прозрачна душа твоя, царь,

И я объясню, как дозволено встарь,

Что жил в ней Господь - и скитался.

Он ходит по нашим пустынным сердцам,

Он - нищ, Он - гоним, Он - тесним без конца,

Он ищет приют, словно сын без отца,

В твоем - и в моем бедном сердце.

Я пел, силясь горький твой дух побороть -

Струны моей тропкой прокрался Господь

Из совести - в разум, из разума - в плоть,

Из плоти - в меня, псалмопевца.

Саул молчит Давиду

Да, отрок, пастух, псалмопевец, пророк,

К тебе перешел мной накопленный Бог,

В тебе он поет и рыдает;

Чтоб громче рыдал он, звучал в тишине,

Копьем я тебя пригвождаю к стене,

Как Бога, что прежде таился во мне,

А ныне - тебя опаляет:

Ты знаешь, как горько, страдая в пути,

В себе потаенного Бога нести,

Как все выжигает он в сердце?

Он вечен, он нищ, он настолько велик,

что каждый - младенец, и муж, и старик -

вмещает его не в молитву, а в крик -

крик жизни, крик страсти, крик смерти.

Быть Божьим для Бога, а не для себя

Трудней, чем отдать свою жизнь, не любя,

За ложь, что тебе ненавистна...

"Душа для души - не лекарство, а труд..."

Для Бога душа - не работа, а трут,

Чтоб пламя возжечь, чтоб согреть чью-то грудь,

Чтоб жизнь возвышалась над жизнью.

Не бойся копья, не рыдай у стены,

Не трогай напрасно последней струны, -

Ведь пальцы на струнах преступно пьяны

Судьбой бесприютных скитальцев...

И, чтоб возвеличилось дело твое,

Пронзая ударом насквозь бытие,

Я жизнь выпускаю, как будто копье,

Из царских, из воинских пальцев.

Ангел и Жанна Д'Арк. Аутодафе

-- Голос Жанне Д'Арк

Ты спишь перед боем в палатке простой,

провидица, дева, дитя.

Твой подвиг - велик. Но, поверь, он - не твой!

Ты избрана, может - шутя.

Спустился прозрачный английский туман

На Франции старой поля...

Ты знаешь ли, что тебя ждет, Орлеан,

Луара, Европа, Земля?

Ты знаешь ли, Жанна, как будет король

Склонять пред тобою главу,

А после - сожжения страшную боль,

А после - весь ад наяву?

Ты запах фиалки сжимаешь в руке

Пред тем, как вложить в ножны меч.

Страну ты спасешь, но в последней тоске

Себя тебе не уберечь.

Ты рвешься в сраженье... Постой. Не спеши.

Ты знаешь, что ждет впереди

Костер? Не боишься сожженьем души

Платить за сиянье в груди?

Король коронован. Страна спасена.

Стяг поднят. Конь бел. Меч остер.

Твой подвиг всем нужен... а ты - не нужна.

Ни людям, ни мне, ни себе - не нужна.

Ты всходишь на строгий костер...

Я знаю, я знаю, как трудно молить

Того, Кто тобой не любим,

Как страшно, как горько одной восходить

В небесный Иерусалим.

Узнаешь и ты, потеряв благодать,

Забыв про высокий обман,

Как страшно, как горько одной штурмовать

Небесный святой Орлеан...

-- Ответ Жанны Д'Арк

Ты страх мне внушаешь, чтоб злей я могла

Сражаться у стен вековых.

Да, тело - и душу - сожгу я дотла,

Но что мне - ничтожнейшей - в них?

Что вижу я - ад или небо - пойми!

Что встало в глазах вместо слез?

Пахучий туман, городок Домреми,

Над речкой разрушенный мост,

И край небосвода, что поднят, как бровь,

И крест на крутом берегу,

И белый шиповник, и алую кровь

На первом осеннем снегу...

Что - Жанна? Я - Жизнь, без имен, без судьбы.

Я просто живу - чтоб пропасть.

Меня мне - не надо! Но я из борьбы

Не выйду - на то Божья власть.

Так хочет Господь. Так хотела и я -

Хоть, может, уже не хочу -

Одной подниматься к небесным краям

По острому злому лучу.

Пусть будет, что будет. Пусть будет, что есть -

Туман над стеной вековой,

Осада, сраженье, кровь, гибель и честь -

И ветер над юной травой...

А там, на костре, буду, веруя в гроб,

Молиться о кротком конце, -

И ветер наложит ладонь мне на лоб

В пылающем Божьем венце.

Но небо не стану я приступом брать,

Хотя захотела б - смогла, -

Я встану смиренно у ангельских врат,

Свои вспоминая дела.

И, может, разгонится вечный туман

Улыбкой на Божьем лице, -

Как здесь, я в небесный войду Орлеан,

Босая, в рубахе, в венце.

Жизнесмерть

Я много знал, во многом ошибался,

Был чем-то славен, в чём-то виноват,

Метался, выбирал, взлетал, срывался...

И вот - итог: я над собой поднялся

И обречён на подвиг - на распад.

Я верю в жизнь; но жизнь в меня не верит.

И что с того? Я все равно - живу,

Иду в ночи, стучась, от двери к двери,

Как ходит, может, Бог от веры к вере;

Иду - и под собой не мну траву.

Жизнь - выдумка. Есть только промежуток

Меж словом - и распятьем за него.

Я не хочу вершить жестоких шуток,

Но верую, что неподдельно жуток

Мой подвиг, - мой позор и торжество.

...А было всё - и счастье, и страданье.

На горле детском - Божия рука,

Хрипенье, пенье, крики, клокотанье,

Речь, словно кость, застрявшая в гортани,

Всего живого в памяти смешенье,

Стихосложенье, стихоразложенье,

Смерть, до которой - лишь одна строка;

Горячим лбом я пробивался в вечность

Сквозь скорлупу оконного стекла;

Метал себя, как диск, к дороге млечной;

Кричал; смолкал; смотрел, как бесконечно

На подоконник кровь с небес текла.

Но все прошло. И жизни нет. И смерти.

Есть только свет - кого-то он слепит,

Кому-то дарит зренье - и на тверди

Мы можем видеть в звёздной круговерти

Истоки наших бед, побед, обид,

И знать, что воля, движущая мир, -

Сама себе чума, и смерть, и пир.

Молитва

Не в моем ли слепом сиянии

Оживает любовь твоя,

Отпрыск пения и молчания,

Родич ворона и соловья.

Был я гордым в своем смирении,

А в победе смиренным был,

Но звучал в тишине и в пении

Тот же трепет небесных крыл.

Как и ты, над словами утлыми

Я несу свой небесный вир.

Словно правда, тлею под углями,

Словно ложь, опаляю мир.

Сквозняк

...Жизнь - лишь сквозняк из пустоты в посмертие.

Живя из ниоткуда в никуда,

Так остро ощущаешь всё неспетое,

Не сказанное в прошлые года.

Душа лежит ничком в тебе, танцующем,

Как Шива, на вселенском сквозняке,

И слышен шелест пустоты, волнующий,

Как зов на непонятном языке.

...В цифирь вселенной все мы были вписаны,

Как первые в своих больших мирах,

Но многие остались за кулисами,

А кто-то обратился в пыль и прах.

Сквозит из всех щелей молва нездешняя,

Колдует, призывает, голосит;

Но боль одна срывает маски внешние,

А есть ли лица - бог определит.

...Что ты мне скажешь, жизнь моя дрожащая,

Мой робкий живчик, родничок души?

Чем подтвердишь, что мир наш не пропащ ещё,

Что здесь не все приёмы хороши?

Рванёшься, дрогнешь, пульсом всполошишь ещё

Пространство без звезды и без луча -

И пропадешь в чудовищном чувствилище

Столетья - зверя, века - палача.

...Но всё-таки, но всё-таки, но всё-таки

Я не могу не рваться, не кричать

О том, что ждёт нас, ловит нас с охотою,

Там, за чертой, где не дано дышать...

То адское, горючее, нетленное, -

Зиянье неба, жгучая звезда...

...Так записал я на осколке времени,

Идя из ниоткуда в никуда.

Рассвет

Просыпаясь один на рассвете времён,

Повторяю себя, как запомненный сон,

Как старик, как мертвец, как ребёнок.

Жизнь не хочет идти, но плывёт в тишине,

И неспешно вращается время во мне

Шестерёнкой среди шестерёнок.

Продолжают часы свой бессмысленный ход, Подступают войска повседневных хлопот:

За заботой - иная забота...

И, с трудом за собой застилая кровать,

Начинаешь себя самого понимать -

Скомороха, творца, идиота.

Кровь шумит в алой жилке на бледном виске

На чудном, тарабарском своём языке -

Парки бабий, несмысленный лепет.

И зиянье немыслимых, тёмных высот

В каждом атоме крови - в безбытность зовёт,

Из тебя нечто вечное лепит.

Пламенеет рассвет, как невинная кровь,

Прорастает трава сквозь суставы веков,

Как наследие страшной отчизны.

И стоит человек средь побед и обид,

Очарован, взволнован, возвышен, разбит

Ослепительной тленностью жизни.

Орёл и решка

Бросает монету мальчишка шальной

Сибирской весной.

Монета летит... Что случится со мной

За гранью земной?

Монета летит, как планета, кругла,

Прозрачно-светла.

Орлом или решкой монета легла?

Чья правда взяла?

...Под сенью небесного злого шатра,

Сложна и хитра,

Меж острыми гранями зла и добра

Вершится игра.

А наша планета кружится во тьме-

В космической тьме...

Живем мы на воле? В скитаньях? В тюрьме?

В бреду иль в уме?

Раздоры... Убийства... Теракты... Война...

Мир высох без сна...

На грязном сибирском дворе-тишина.

Шалеет весна.

Сыграем! На жизнь! Да на наши гроба!

Да будет - борьба!

Орёл или решка? Пальба иль гульба?

Играет судьба!

А наша планета, космический щит,

Устав от обид,

Средь тёмных галактик и звёздных орбит

Монетой летит...

Пусть атом взрывает отеческий дом -

Но дело - не в том...

Орлянка-подлянка... Ругнёмся... Всплакнём...

Сыграем! Махнём!...

Давно уж на месте отцовских могил -

Полынь и ковыль...

Давно превратилась геройская быль

В геройскую пыль.

В саду, где стоят обелиски, горды,

У тёмной воды,

Небесного Волка - созвездья беды -

Пылают следы.

А вор, что игрою по-прежнему пьян,

Большой хитрован,

Монеты-планеты ссыпает в карман -

Вершит свой обман...

Я в небо взлетал, как в закат - журавли,

Был пылью в пыли,

И рай с преисподней родимой земли

Мне в песню легли.

Подходит мой путь к своему рубежу...

Я в небо гляжу -

На скрипке играя, дрожу, ворожу,

Беду отвожу.

Кружится космический чёрный ветряк,

Зовёт нас во мрак.

И светится звёздный мой архипелаг -

Глазами собак...

Под скрипы небесных ракет и ракит,

Меж чёрных орбит

Россия, подняв свой космический щит,

Во мраке летит...

Как хочет она - ведь закон её прост -

Привстать во весь рост,

На плечи приняв тяжесть каменных звёзд,

Отцовский погост.

Пангее - России - небесная мгла

Да в лапы легла.

Смотри, сколько в ней затаённого зла,

И хмеля, и тла...

Как холодно, зло - не сказав ни аза -

Горят образа...

Из пыли дорожной глядят - хоть нельзя -

Родные глаза...

И сколько здесь песен былинных не пой -

Всё будет с тобой...

Смотри! Озаряется вечный покой

Последней Звездой.

Попытка молитвы

Или, или, лима савахфани!

В старинном, полутёмном храме,

Там, где крылат молитвой звук,

Где светится над небесами

Иконостас из лиц и рук,

Там, где над безднами бессилья,

Над миром, над добром и злом

Врата раскидывают крылья

Двуглавым золотым орлом, -

Где жизнь, как песня, звучно спета

И будто в воздухе распят

Псалом из золота и света,

Припавший к телу Царских Врат,

Где, бега дней не разумея,

Киот украшенный стоит,

И лики у святых темнеют,

И золото вокруг звучит, -

- Там я, худой, смиренный, тихий,

В иконных ликах узнаю -

За гранью шёпота и крика -

Гордыню адскую мою...

И Испытующий в любови

Пытает: - Кто ты?

Кто же ты?

До глубины, до слёз, до крови,

До немоты, до наготы...

И книга воспаряет птицей

Над строгостью недвижных плит,

И рвётся бездна со страницы,

И душу лапами когтит...

И, в переплетах песен с адом

Страданье зная наизусть,

Я чувствую, что рядом, рядом -

Тот, про кого молчать боюсь...

Голгофским стоном вознесётся

Мой зарифмованный порыв

Над золотым орлом, над солнцем,

К Тому, Кто здесь единый - жив...

Срываясь в песню, словно в бездну,

Молюсь, дрожу, шепчу урок:

- Я, может быть, ещё воскресну...

Господь, Господь...

дай срок...

дай строк...

Звучит Другой в моём напеве...

Грешны молитвы тёмных вод...

Но зреет на засохшем древе

Господь - целебный, горький плод.

...Но чудится, что в тёмном нефе,

Молчанье мудрое храня,

Укрытый в потаённом небе,

Цветёт Господь вокруг меня.

Внутренний Афон

Творенья третий день, огромен,

Явился мне во мне самом.

Твой замысел упрям и тёмен:

Бог - музыка, где я - псалом.

Пусть беден слог, как нищий в храме, -

Над ним мерцает Божий лик,

Зажжённый судными свечами,

В их свете вещ и стоязык.

Господь над каждым нищим словом,

Как тёмный купол, вознесён,

И в сердце перезвоном новым

Звучит мой внутренний Афон.

Туда, туда, в уединенье,

Где Бог и я, где я и Бог

Молчим над светом и над тенью,

Распутав узел ста дорог!

И над простором богомольным

Пусть ввек и впрок на сто ладов

Звучит с меня, как с колокольни,

Господень молот - вечный зов.

И небо спит, и небу снится:

В псалмах, что пишет отрок Твой,

Сияет каждая страница

Господней вязью голубой.

Пребуду я - вне роз и терний -

Царём молчанью Твоему

И небом в серебристой зерни

Град обреченный обниму.

Очарованный странник

Шуршит в ночи глухая кровь,

Растут в крови леса и чащи.

Прислушайся, как звучен зов

Небес в тебе, как он суров, -

Сметая нежность и любовь,

Трепещет дерево ветров

Над будущим и настоящим!

Бежит по жилочкам ручей,

Журчит, кровит, сквозь жизнь разлился...

Глубинный, горький сад корней

В моей крови зашевелился.

Молчат сухие слёзы звёзд,

И - выше звёздного прибоя -

Качается небесный мост,

Пружинит бездна под стопою.

Законы совести суровы,

Но выше их - любви закон...

И я, как странник, очарован,

Небесным пеплом обожжён.

Иду - от следствия к причине,

Ведя грехам и пеням счёт.

Ступни горят, как от щетины,

Что у меня в крови течёт...

Но небо - вотчина Икара -

Спускается на тёмный лес,

И холоден нездешним жаром

Костёр снегов, костёр небес.

Мои уста закрыты туго,

Но всё-таки - судьба щедра,

Но всё-таки - горит упруго

Любви колючая искра,

Пока дрожит, колеблем вьюгой,

Шатёр небесного костра.

И молча дозревает слово

Под снегом, сладкий сок лия,

До полнозвучного, крутого

Декабрьского небытия.

Я жду, что плоть прозреет веще,

Впитав крутой словесный сок,

И между тучами заблещет

Рассвета русый волосок,

И в небо отворится дверца,

И ветка ветра налегке,

Задев меня, коснётся сердца,

И посох зацветёт в руке,

И люди облекутся в солнце,

Идя Великою Прямой,

И на иконе улыбнётся

Запечатлённый ангел мой.

У камина

Хотел ты жизнь познать сполна:

Вместить в себя явленья сна,

И прорастание зерна,

И дальний путь комет.

И вот - ты одинок, как Бог.

И дом твой пуст. И сон глубок.

В камине тлеет уголёк

И дарит слабый свет.

Ты всё познал, во всё проник,

Ты так же мал, как и велик,

И твой предсмертный хриплый крик

Поэзией сочтут.

Всё, что в душе твоей цвело,

Давно метелью замело,

Но где-то в мире есть тепло -

Там, где тебя не ждут.

Все кончилось, - любовь, тоска, -

Но бьется жилка у виска,

А цель, как прежде, далека.

В дому твоём темно.

Открой окно, вдохни простор, -

Ты с небом начинаешь спор,

А на столе, судьбе в укор,

Не хлеб и не вино.

Что было, то навек прошло.

Зло и добро, добро и зло

Влекут то в холод, то в тепло,

И вечна их печать.

И ветром ночи дышит грудь,

Но ты всё ждешь кого-нибудь,

Чтоб дверь пошире распахнуть

И вместе путь начать.

К себе ты строг. И вот - итог:

Теперь ты одинок, как Бог.

Но всё ж ты смог из вечных строк

Создать звучащий храм.

Но вдруг волненье стиснет грудь:

Твоей души коснулся чуть

Тот, кто последний вечный путь

Указывает нам.

* * *

Сроки приходят, вскрываются реки,

И прорастает трава.

Каждой весною душа в человеке

Лишь пустяками жива.

Росчерк пера на бумаге старинной,

Кисти высокой мазок...

Все будет стёрто рукою невинной,

Только приблизится срок.

Что сохраняется, что исчезает,

Чем выживает душа?

Ветер в саду. Дальний крик птичьей стаи.

Линии карандаша.

Все мы танцуем, ликуем, играем,

Чтоб раствориться во мгле...

Что сохранится? Тропинка сырая.

Контур дождя на стекле.

Так что лети, исчезай в круговерти,

Но не склоняй головы

В танце листвы между жизнью и смертью,

В танце осенней листвы.

Все так непрочно, разрушены вехи,

Тропки к бессмертью тихи...

Лишь пустяки остаются навеки:

Ветер, листва и стихи.

ГОРЬКИЕ СОНЕТЫ

* * *

Моей работой стало - вспоминать

Слова, поступки, облики и лица...

И я, листая старую тетрадь,

Склонюсь над пожелтевшею страницей.

Я вспоминаю то, чего не знал.

Я с памятью живу одной судьбою.

Я в прошлое спускаюсь, как в подвал,

Мысль, как свечу, держа перед собою.

Где ты сейчас? Увы, ответа нет.

Но вспоминать - вот высшее искусство!

От бега неподвластных людям лет

Бумага пожелтеет - но не чувство.

Коль чувство наше настоящим было,

Оно не станет прошлым, друг мой милый!

* * *

Войди в мою любовь, как в дом просторный,
Где комнаты свободны и пусты.
Его я строил долго и упорно
Из слов, хранящих светлые мечты.

На стенах комнат ты повесь картины,
Земным уютом наполняя дом,
И пусть зимой трещит огонь в камине,
И пусть сгорают годы грусти в нем.

И будет дом, как существо живое,
Тебя любить, и помнить, и хранить...
Но ты в свои просторные покои
Жильцов других не вправе приводить.

И, если ты жилище сдашь внаем,
То от огня погибнет этот дом.

* * *

Все стало ясно. Да, я не любим.
Ты камень, а не хлеб, мне подарила.
Но этот камень сердцем был твоим -
Холодным, гордым, полным твёрдой силы.

Но верю я, что холод этот - ложь.
В тебе живёт неистовое пламя:
Ты по сердцам, как по камням, идёшь
И камни жжёшь горячими стопами!

Как много надо было мне огня,
Чтоб понял я, о боли не жалея:
Да, ты сильна. Да, ты сильней меня.
Склонись же перед слабостью моею!

Но все же - как несхожи мы с тобой:
Твоя любовь - скала, моя - прибой!

* * *

Спасибо, что простила ты меня
Легко, без слёз... как раньше - разлюбила.
Спасибо, что от прежнего огня
Лишь уголёк остался в сердце милом.

Спасибо, что унижен я и слаб,
Спасибо, что ярмо надел на шею,
Спасибо, что тебе я - жалкий раб,
Спасибо, что об этом не жалею,

Спасибо, что в глаза мне ночь зашла,
Когда я ждал тебя в потёмках мая,
Спасибо - я шепчу, не помня зла,
Но вот кого благодарить - не знаю...

И что же? Не порвав надежды нить,
Всё больше я хочу - благодарить.

* * *

Когда в последний день придёт ко мне
Мгновение невыносимой муки,
Мне на лицо пусть лягут в тишине
Твои живые, любящие руки...

Так, провожая душу в вечный дом,
Кладбищенские опускают плиты.
По надписям на них мы не поймем,
Какие души, жизни ими скрыты.

Но только в этот миг узнаешь ты,
Что можно, не оставив веры в чудо,
Найти меня, забыв мои черты.
Где б ни была ты, где я сам ни буду, -

Воспоминанья обо мне храня,
Лишь потеряв, ты обретёшь меня.

* * *

Я невиновен, но прошу прощенья.
И вот перед тобой грехи мои:
Тебя я видел, но не видел зренья,
Любил тебя, но не любил любви.

От хворей этих излеченья нет,
Как нет у них единственной причины.
Ты болью боль лечила много лет--
Виновен в том не врач, но медицина.

И пусть разбито сердце горьким словом
И сделалось, как зеркало, кривым,-
Но отразить я остаюсь готовым
Твой мир разбитым зеркалом своим:

Когда в кривом кривое отразится,
Оно в прямое сразу превратится.

* * *

Твоя любовь - светла, моя - темна,
Ведь ей в твоей тени стоять приятно.
Меня чаруют тайна и луна,
Тебя - сиянье дня, где всё понятно.

Твоя любовь беспечна и легка,
Как бабочки крылатой трепетанье...
Моя - в раздумьях, и она горька, -
Моя награда, подвиг, наказанье.

Твою любовь постигнет разум мой,
Ты не поймёшь мои живые строки...
Но мы бредем тропинкою одной
И вместе учим горькие уроки.

Я верю: рождены с тобой мы были,
Чтоб день и ночь друг друга полюбили.

* * *

Ты любишь лишь любовь, но не любимых,
И в этом -- твой единственный порок.
Моя любовь к тебе - пожар без дыма,
Твоя - плывущий без огня дымок.

Любовь твоя одна - любимых много.

Она - лишь эстафета для тебя.

Свою земную долгую дорогу

Проходишь ты, любя и не любя.

Любовь лелея, ты меня терзаешь.
Люблю тебя, а не любовь в себе.
Но ты о треугольнике не знаешь,
Где я, любовь и ты - всегда в борьбе.

С тобой быть не могу наедине:
Сопутствует любовь тебе и мне.

* * *

С тобой целуюсь я, как с жизнью - смерть.
С тобой целуюсь я, как с болью - счастье...
И мне дано понять, сказать, пропеть,
Что я не властен над своею страстью.

Не выбирал я верного пути
К любви и боли, к счастью и тревоге,
Пока не повелели мне идти
Нас выбравшие трудные дороги.

Я, путь свершив, не окажусь в аду,
Но, вечною виновностью невинный,
В твои глаза бездонные сойду,
Как радостный гуляка - в погреб винный!

И я шагну в бессмертие, - поверь,-

Лишь выломав к нему земную дверь.

* * *

Слепая осень нищенкой крадётся

Вдоль стен, взывает, милостыни ждёт...

Лишь горстка жёлтых листьев вместо солнца

Тепло большого лета бережёт.

Ты, осень, - поводырь любви незрячий...

Я вижу всё, но за тобой иду,

Свой взор суровый от прохожих пряча.
Я выйду к свету. Я не пропаду...

Ведь я хочу, чтоб, осень, ты прозрела,
Увидела, открыв глаза, сама,
Как пёстрый мир заносит вьюгой белой
Огромная, суровая зима.

Слепая осень - лучший проводник
Для тех, кто к свету лета не привык.

* * *

Ноябрь стоит, как скоморох на сцене,
В худых отрепьях из листвы своей,
А сам - хохочет, чтобы представленье
Прошло быстрей, смешнее, веселей.

Да как тут не смеяться, если голод
Тебя толкает на пустой помост,
Где ты один, - силён, и свеж, и молод, -
Обязан всех смешить, смешить... до слёз?

Смешно страдать, смешно мечтать о счастье,
Смешно любовь и веру обретать,

Когда увяли, словно листья, страсти,

И боль прошла, и скрылась благодать!

Но шутка есть, всех злее и смешней -
Серьёзным стать пред гибелью своей.

* * *

Живое тело, боль моя и благо!

Скажи мне, сколько силы надо мне

И сколько веры, воли и отваги,

Чтоб победил тебя я на войне?

Да! Я веду войну с тобою, тело.
Я отступаю сам перед собой:
Болят глаза; рука дрожит несмело;
Немеют ноги; мозг слабеет мой;

Горит ребро, и сердце плачет снова...
Душе так тесно в теле у меня!
Когда же тело - всех страстей основа-
Сгорит в клубах мятежного огня?

Оно сгорит, а где останусь я -
Тень жалкая земного бытия?

* * *

Да, ты любима. Но... ты не бессмертна.
Чем жизнь короче, тем длиннее миг.
Ты хочешь жизнь измерить мерой верной
И ищешь смысл в реченьях пыльных книг.

Бессмертие - нет тяжелей загадки!
Его мы ищем каждый день и час.
Как поиск горек, а находки - сладки!

А я бессмертье вижу без прикрас:

Оно - не счастье, но и не страданье.

Оно - в продленье нас за гранью дней

Словами, кистью и воспоминаньем,

А также - вечной красотой твоей.

Ты можешь в сердце у меня прочесть:

"Ты будешь, ты была, ты вечно - есть".

* * *

Я в прошлое спускаюсь, как в подвал,
Я опускаюсь в темные глубины...
И всё, что я любил, что прежде знал,
Слила со мною память в плоть едину.

Вперед и вниз я сделал первый шаг -
Свеча погасла от порыва ветра.
Быть может, жизнь мне посылает знак,
Чтоб стал я тенью, серой, неприметной?

Твой поцелуй, твой взор, твои черты -
Они живут во мне своею жизнью.
Не различить теперь, где я, где ты,
Над кем когда справляли люди тризну.

Но там, где ты, всегда останусь я -
Прощальным отголоском бытия.

* * *

Кочевники, мои живые строки,
Вы от меня ушли в иной простор.
Вас так влекут пески пустынь далеких,
Жар солнца, холод неприступных гор.

Кочевники, вы шли от песни к песне,
Всё прирастая в силе молодой...
Теперь вы рвётесь вдаль, в простор небесный,
Необозримый, чистый и пустой.

Я - ваш отец, и жертва, и хранитель,
Я провожаю в путь далекий вас...
И, прослезившись, вновь иду в обитель,
Где провожу года - за часом час.

И вы, - я верю, - совершив свой путь,
Вернётесь в мой приют когда-нибудь.

РУБАИ МОИ

* * *

Все смешала в себе наша долгая жизнь:

И стремление вверх, и движение вниз.

Бог избранников в темя с любовью целует,

Чтобы после ударить: мой сын, не гордись!

* * *

Мудрость - это текущая в речке вода:

В мелких водах умоешься ты без труда,

А в глубоких ты, дна не достигнув, утонешь,

На прозрачной волне не оставив следа.

* * *

Хоть беги от болезней, несчастий и гроз,

Хоть зови их к себе, хоть дерись, словно пёс,

Хоть от радости плачь, хоть от страшного горя -

Всё равно солон вкус человеческих слёз.

* * *

Благодарна толпа за подаренный грош,

А отдашь ей всю жизнь - не заметит: "И что ж?"

Словно деньги, себя сосчитал я прилежно,

Так потрать меня, Господи, как Ты сочтёшь!

* * *

Распахни на рассвете для солнца глаза:

Свет вчерашнего дня возвратить нам нельзя.

Луч, что видишь сейчас, через миг растворится,

Не вернется утекшая наша слеза.

* * *

Или чашу вина, иль меча остриё -

Всем, кто ищет, судьба преподносит своё.

Тот, кто быстро идет, за судьбой не поспеет,

Тот, кто тихо шагает, обгонит её.

* * *

Не беги от победы, не бегай за ней,

А иди с нею рядом в течении дней.

Будь смиренным в победе и гордым в несчастье-

И тогда в пораженьях ты станешь сильней.

* * *

Всё, что знаешь, когда-то придётся забыть.

Все богатства от смерти-воровки не скрыть.

Лишь одним безраздельно владеть ты обязан -

Правом выбора: чьим ты рабом хочешь быть?

* * *

Всё, что делаю, можно ошибкой назвать.

Всё, что делаю, подвигом можно признать.

Надо свято грешить и умно ошибаться...

Это знанье дается нам, как благодать.

* * *

Солнце тоже когда-то погаснет навек,

Станут сушею устья прославленных рек.

Это знаешь ли ты, сын полёта и праха?

Ты страдаешь сейчас? Значит, ты человек.

* * *

Пролетают веселия дни - всё быстрей.

И рождаются в сердце слова - всё быстрей.

Чем длиннее наш век, тем мгновенья короче.

Жизнь и смерть в хороводе кружат - все быстрей.

* * *

Душу жжёт всемогущий коварный огонь.

Да, мне больно. Но пламя живое не тронь!

Чем сильней я сгораю, тем ближним теплее.

Тёплый пепел мой Богу согреет ладонь.

* * *

Много в жизни дорог, много в жизни преград.

Жажда райского счастья бросает нас в ад.

Ты награды за добрую жизнь ожидаешь?

За награду судьба не дает нам наград.

* * *

Все цветы в этом мире цветут - для меня.

Солнце утром встаёт над землёй - для меня.

Для меня без меня всё вокруг происходит,

Значит - нет человека беднее меня.

* * *

От рожденья до смерти - один только шаг.

От любви до разлуки - один только шаг.

Только шаг этот сделать порою сложнее,

Чем отречься от всех нам подаренных благ.

* * *

Каждый миг - это бой, перемирье и мир.

Каждый миг - это тризна и свадебный пир.

Каждый миг умираю и вновь воскресаю,

Чтобы снова вернуться в бесплотный эфир.

* * *

Миг любви улетает, как птица, крылат.

Расставанье с ним вечно... И вечен возврат.

Только тем, что ушло, я владею годами,

Только воспоминанья мне принадлежат.

* * *

Распрощался с любовью? Надейся и жди.

Закатилось светило? Надейся и жди.

Что ушло без тебя, без тебя и вернётся.

Жизнь кончается, ты же - надейся и жди.

Хоккуада

* * *

Как солнце спешило

сегодня скорей закатиться-

свиданье у солнца!

* * *

Весенний дождь,

Неужели ты тот же,

что и в прошлом году?

Первая примета любви

Идем с тобой рядом,

несмело о чем-то болтаем-

а тени слились воедино...

* * *

Весна ушла,

Не спросив разрешенья

Ни у кого...

* * *

Смятый бумажный цветок.

Мох на расколотом пне...

Ряд завершит седина.

* * *

Куст сирени,

Зачем ты цветёшь в глуши?

Тебя никто не видит...

* * *

И сорные травы

Прекрасны хотя бы тем,

Что никого не радуют...

* * *

Песок утекает сквозь пальцы.

Слёзы утекают сквозь ресницы.

Жизнь утекает сквозь сердце...

* * *

Сколько ни жди,

Никогда не распустится

Бумажный бутон.

* * *

На вешнем рассвете

Окно я открою -

Пусть Бог и свет войдут!

* * *

Весеннее утро.

В окошке стекло предо мною -

в веснушках дождя...

* * *

Летнее утро.

Тополя, выпрямившись,

Ныряют в рассвет...

* * *

Я Солнце прибил бы

гвоздями к вечернему небу -

закат, не кончайся!

* * *

Цветы поклонились,
когда я по саду прошел-
что, спутали с кем-то?...

* * *

И сколько дождей
с тобой пережили мы вместе,
мой старенький зонтик!

* * *

Привет, первый снег!
Я вижу, и ты, как и я,
все старше с годами...

* * *

Ночь зимняя в поле.
Скукожился месяц на небе-
дружок, ты продрог?

* * *

Я не одинок
в осеннем ветшающем доме-
со мною мороз...

* * *

Только ветер и свет,
Только солнце в желтеющих кронах,
Только небо...

* * *

Между жизнью и смертью
есть только одно на земле-
танец осенних листьев...

* * *

Один человек у окна
и звездочка в небе беззвездном-
вот жизнь!

* * *

Так призрачно брезжит
в окошке в часы снегопада
печаль бытия...

* * *

Окошко мое
горит в непроглядной ночи
пред мраком Природы...

* * *

Поцелуй подари мне -
сохраню его в памяти,
как сувенир...

* * *

На все, что мы творим,
Глядит, глядит с небес
Луны кошачий глаз...

* * *

И снова облако,
Похожее на Бога,
Глядит в мое окно...

* * *

Расстались мы в ночи,
И небеса черны,
Как фраза: "Не люблю..."

* * *

На мой горячий лоб
Холодный зимний ветер
Кладет свою ладонь...

* * *

Как бездна велика
меж пишущей рукой
и новыми стихами!...

* * *

По белому листу
Опять строкой струится
Черная кровь графита...

Триптих

Под тёплым дождём
Средь весенних цветов
Живут люди.

Под тёплым дождём
Средь весенних цветов
Иду к ней.

Под теплым дождем
Средь весенних цветов
Жизнь уходит...

ОГОНЁК

Над головой моей

Мерцают звёзды.

Над каждым человеком

В мире есть

Какой-то свет,

Что очищает воздух,

Дает душе

Достоинство

И честь.

Он то горит,

То гаснет,

То мерцает...

Душа болит,

Но свет горит над ней!

И я увижу,

Даже умирая,

Над этим миром

Множество огней.

Я всё стерплю,

Приму любую мету,

Всё оправдаю,

Что пошлёт мне Бог,-

Лишь только чтобы

Где-то над планетой

Мерцал и мой,

Чуть видный,

Огонёк.

СИБИРСКИЙ ИЗБОРНИК

ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ

Бабочке-смерти

-- ПРЕЛЮДИЯ. ЗИМА ТРЕВОГИ НАШЕЙ

Зима тревоги нашей,

Зима Господня -

Тяжела она, тяжела для плеч человеческих,

Непостигаема для ума слабого.

Зима, как шуба, на плечи давит,

Душу придавливает.

Тяжесть грехов летних снегом выпадает

На поля русские. Зима велика.

Зима всея земли,

Зима Господня настала. Гуляет вихрь по Сибири,

Стоят ночи, от метелей рябые,

Небо, как омут, смутное над страною,

Темное небо, злое небо,

Небо тревог и горестей наших.

И тростинками в омуте этом колышутся судьбы человеческие,

И три тростинки дрожат особливо ото всех -

Отец, мать, сын,

Три ветви рода казачьего,

Три листа на дереве зимнем,

Вьюгою занесенном.

Отец, мать, сын.

Семья русская.

Семья единая.

-- ОТЕЦ И МАТЬ

Отец героя нашего надвременья -

Красный казак, офицер,

Крепкий, статный, коренастый,

С густыми бровями, высоким морщинистым

Лбом,

Глазами, горящими двумя огоньками

Из тьмы под густыми кронами бровей.

Широкие плечи. Солидный живот -

Вспоротый штыком в империалистическую,

Избитый прикладом в гражданскую.

Большие пятерни, в шрамах, мощные, пятивластные,

Способные разогнуть подкову и выпрямить полукольцо судьбы,

Могущие любому сдавить горло

И любого отправить в обморок, -

Камень,

На котором царства строятся

И которым судьбы разбиваются,

Хрупкому стеклу подобно.

Мать -

Женщина смирная, кроткая,

Тишайшая тварь божия,

Страдалица и богомолица, терпящая мужнее неверие,

Врачующая раны мужние,

Серым крылом шали своей

И серой метелью глаз бесцветных своих

Ограждающая дом от ветров враждебных.

Седеющие волосы. Сутулые плечи.

Тяжкая походка. Располневший с годами стан.

Сочащиеся без причины глаза -

Большие, круглые,

Словно в сон смотрящие.

Руки нежные, тёплые, ласковые.

Морщинки тонкие поперёк лба

И поперёк судьбы, -

Голубица,

В плену пребывающая,

Плен прославляющая,

Плен освящающая.

-- КОМНАТА СЫНА

Дощатые стены.

Крепко-накрепко запертая снаружи дверь.

Полумрак.

Вдоль стен -

Полки с книгами:

Блок, Белый, Брюсов,

Декаденты всех мастей и пород,

Толстой и Ницше, Гауптман и Рембо,

Книги по истории, тома философии,

Книги, книги, книги - как маленькие кирпичики,

Как хлебы в пустыне, как камни мёртвые

В основании Вавилонской башни.

Шкафы, шкафы. И рядом - узкая кровать,

Грязный от чернильных пятен стол,

Покрытый небрежно брошенными

Тетрадями,

Стулья с беспорядочно брошенной одеждой,

Неделями не подметённый пол.

И сидящий в углу, сжав голову руками,

Хозяин комнаты -

Философ в осьмнадцать лет, доморощенный литератор,

Сибирский Ромео,

Юноша, влюбленный в любовь...

В любовь. В Любовь,

Дочь священника, живущего на другом конце города

И на другом краю жизни,

Дочь другой веры, другой породы,

Девушку, ненавидимую отцом его и матерью.

-- БЕГСТВО.

Ждёт сына Любовь.

Ждёт мечта - мечта жгучая, неизбывная.

Ждёт - на другом конце дороги,

На краю жизни другом.

А двери заперты. И крепче дверей -

Руки отцовские, слова материнские,

Взгляды горькие родительские,

Корни глубокие, в землю сибирскую вросшие.

Не выйти за дверь. Не разрушить стен.

Стены - в душе они,

А не вокруг жизни.

Стоят годами, прочны, непоколебимы.

Но не смириться юнцу. Не к лицу смирение юности.

Не к лицу терпенье дерзкому.

Не к лицу благоразумие храброму...

Бежать! Бегство! Бегство от прошлого,

От настоящего,

От будущего! Бегство в мечту,

В любовь, в страну неизвестную,

В Город-Сон,

Над явью возвышающийся! Вот окно,

Выбей ставни, набрось что на плечи -

И в метель! В мечту! В любовь,

В небо, от вихрей пестрое,

В мир неизмеримый, вихрями воющий,

Поющий, скрежещущий, благоухающий,

Пронзающий душу насквозь!

Вперёд!

-- СНЕГ

Вперёд! Метелям наперекор,

Сквозь судьбу, сквозь природу, сквозь все препятствия -

К мечте, к любви своей,

К Любови,

Птице-звезде своей,

Голубице, в метели мечущейся!

Вперёд! А вьюга злится,

Дороги снегом заметены,

Летит размолотое ветром время белое -

Под ноги прямо! В лицо! В глаза!

За шиворот! В грудь раскрытую!

Насквозь! Насквозь! Не преодолеть

Времени, в лицо бьющего,

И задыхается человек жизнью,

И с дороги сходит,

И бредет в бреду от края родного,

И уходит, уходит, уходит -

Вроде и недалеко, да жизни дальше,

В сугроб, в снег серебряный,

Под луной блистающий,

Узорами стелящийся

Над жизнью юной.

-- ВИДЕНИЕ. ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ

Сон. Оцепенение.

Холод, теплом оборачивающийся.

Полное тепло смерти. Тёплое тело сугроба.

Сон, голосом становящийся. Ветер,

В слова превращающийся. Сон, сон, сон.

Приснись, небо! Приснись, чистота

Простора сердечного, приснись, чистая голубень!

Сон.

Снится человеку жизнь,

И смерть снится,

И метель, крыльями машущая,

И ветер благоухающий,

И воздух - плотный, вязкий, кусками стынущий.

И - крылья бабочки,

Белые, белые, узорные,

Поднимающиеся над миром.

То - метель. То - смерть.

То - зима, над краем встающая.

Зима тревоги нашей,

Зима Господня,

Зима вечная,

Кристаллическая,

На мириады миров рассыпающаяся.

Бабочка-смерть.

Бабочка созвездий снежных.

Голос поющий:

"Любовь моя, смерть моя,

Бабочка-мечта, в небе порхающая,

Длинными путями шёл я к тебе,

Дорогами далекими,

Тропами трудными;

Сто преград преодолел я,

Тысячу мостов перешёл,

Десять тысяч перевалов совершил,

Прежде чем добраться к тебе, любовь моя,

Любовь, доселе невиданная,

Бабочка-смерть моя!

Метель моя, бабочка,

Крылья твои покрывают меня,

Крылья твои веют в воздухе надо мной -

Белые и стоцветные,

Прозрачные и непреодолимые,

Узорные, хитро разукрашенные,

Как платки павлодарские в праздничный день!

Метель моя, бабочка,

Уста твои целуют меня,

Руки твои гладят меня,

И сплю я в ледяных объятиях твоих.

В коконе из снега растворяюсь я,

Тобой становлюсь я,

Дабы стать бабочкой-жизнью

Через тебя, бабочка-смерть!

Любовь моя, смерть моя,

Одиночество мое метельное!

В тебе жив я..."

-- ПРОБУЖДЕНИЕ И НАЧАЛО ЖИЗНИ

Ветер поёт.

Ветер поёт песнь песней свою,

И бабочка метели складывает крылья.

Сон отступает. Так уходит волна,

Волна снега уходит от берегов тела,

Человека достают из сугроба, несут домой,

Растирают, греют, чем только возможно;

Вот и сознание приходит к юноше

В крестьянской избе, среди незнакомых людей,

Среди беспорядка земного,

Хаоса житейского.

Слышен голос: "Это Ванька Морошкин, из соседского дома,

Бежал, видимо, к Любке своей...

Мог бы замёрзнуть... Могла сгубить его метель.

А спасла. Взяли вчера Любку,

Отца её взяли, беляка, контру, попа старого.

Не вернутся уже, небось.

Был бы у них Ванька - точно погиб бы...

А так - палец отморозил и всё.

Судьба, судьба...

Эх, зима-зимушка!"

Человек просыпается,

Таращит глаза, видит бородатые лица,

Грубую мебель, бревенчатые стены.

Человек силится понять,

Что происходит с ним, с жизнью его,

С дыханием живым.

И - боль внезапная пронзает мозг,

И - слёзы иголками в глаза вонзаются,

И текут, и текут,

И плачет человек, прошлую жизнь оплакивая,

И дрожит.

Так дрожат, умирая.

Так плачут, рождаясь.

8.БАБОЧКА-СМЕРТЬ. МЕЛОДИЯ ВЬЮГИ

А за окнами - небо смутное,

Небо тёмное,

Небо враждебное.

И смотрят огни из домов соседских,

Как глаза времени из-под бровей густых.

И снег наносит, наносит на дорогу,

И позёмкою земля дышит,

И вьются змейки над землёю, как узоры на крыльях бабочки.

И песня звучит,

Песнь песней,

Ветром напеваемая:

"Метель моя, бабочка,

Крылья твои покрывают меня,

Крылья твои веют в воздухе надо мной -

Белые и стоцветные,

Прозрачные и непреодолимые,

Узорные, хитро разукрашенные,

Как платки павлодарские в праздничный день!

Метель моя, бабочка,

Уста твои целуют меня,

Руки твои гладят меня,

И сплю я в ледяных объятиях твоих.

В коконе из снега растворяюсь я,

Тобой становлюсь я,

Дабы стать бабочкой-жизнью

Через тебя, бабочка-смерть!

Любовь моя, смерть моя,

Одиночество моё метельное..."

КОЛОКОЛА

Сибирская повесть

Утро степное.

Тихий рассвет восемнадцатого года.

Зима еще над городом тяготеет,

Деревья, кусты, - все в куржаке белом стоят.

Даже небо, кажись, закуржавело,

Белым кружевом по синеве покрылося.

Спит город.

Спокойно в стране:

Не идет еще война гражданская,

Не бунтовали еще чехи на дороге сибирской,

Не слышны по стране выстрелы.

Стоит власть советская по всей земле незыблемо.

Но тишина напряженная и злая тревожит умы,

Тихий ропот по толпам ходит:

Кто о мире говорит, кто земли ждет,

А кто немца добить хочет - кровью своей...

А старички о приходе антихриста вещают,

А в деревнях о знамениях говорят:

О звездах красных в небе,

О солнце двойном...

Но тихо еще в стране.

Спят города, городишки, села.

И Омск спит.

Молчалив на рассвете проспект Никольский,

От храма к кладбищу, как стрела, летящий.

Рынок не шумит еще.

Дома только-только ставни открыли.

Храм в конце улицы двери отворяет - служба готовится...

В храме Никольском,

Где Иоанн Кронштадтский служил четверть века тому,

Где знамя Ермаково хранится - более трех веков уже знамени,

А до сих пор золотом сияет...

Большая служба готовится, чудная.

Только что-то никто не идет на исповедь раннюю,

К причастию не готовится...

Тишина в городе. Тишь и гладь.

Словно вымерла толпа пёстрая...

И вдруг -

Колокольный звон над городом раздаётся.

Колокольный звон, колокольный звон,

Стоязыкий, стоголосый, стоголовый,

В неизмеримом пространстве несущийся -

Со всех колоколен города, с Покрова, с Успенья,

С Параскевы-Заступницы, со Шкроевской церкви

Да со Свято-Троицкого храма купола Атаманского,

Во всех колоколен, от Кадышева до Новоомских побережий,-

Звон, звон, звон,

Сотни голосов перекликающихся,

Сотни колоколов спорящих,

Сотни душ колокольных, перезвоном купол неба сотрясающих!

И плывет звон над городом,

и плывет колокол пространства вокруг города,

зыблется и дрожит воздух морозный -

все вокруг в движение пришло, все запело, полетело все -

в каждом зерне в закромах птица крылья расправляет!

И дивятся горожане,

И пугаются,

и говорит старик седобородый внуку побаску свою:

- А ведь в каждом человеке колокол свой спрятан...

Только молчит во многих... Глухо, слепо, немо люди те живут...

А вот если запоет!...

Тогда смотри, Авдейка!...

А что это за звоном слышно?

Выстрелы! Выстрелы! Конский топот!

Войска конные в город несутся,

Ражие, ярые, со знаменами чёрными,

По Атаманской, по Дворцовой, к собору Никольскому!

На знаменах - кости с черепом

Да слова простые:

"С НАМИ БОГ!"

И шумят люди, друг друга спрашивая:

- Что это? Кем задумано?

Кто сие творит?

- Анненков атаман это да казаки его...

С попами, небось, сговорились...

Вы, мол, колоколами звоните, а мы - по знаку этому -

В город войдем да власть безбожную порежем...

А на что они вчера крестный ход арестовали?...

Под колокольный перезвон очищению на Руси быть!

- Хитро! А ты откуда знашь?

- Да знаю, отец мой крестный оттудова...

Из полка Борисова...

- Ну, пострел! Поговорим с тобой еще...

Как смута уляжется...

- А ты что мнишь, постреляют их?

Попов да казаков-то?

- А ты думал - нет? У Лобкова войско-то больше, а их - горстка!

Только пограбить могут да сбежать, и то - успеют если...

А город им не удержать, нет, никак!

Знай, малой...

А войска к собору всё ближе, окружают его, чёрным кольцом стягиваются...

Вот атаман на коне к храму подъезжает,

Спешивается, папаху снимает,

Крестным знамением лоб трижды крестит -

И в храм, к отцу Илиодору, к другу свому...

И выходит навстречу архиерей,

И выносит полотнище, золотом сверкающее, -

- Знамя Ермаково!

И атаману отдает: "Неси, храни, береги святыню нашу,

Пока безбожников Бог не заберет...

Тебе хранить - пуще очей своих!

Не сбережешь - казней египетских не счесть будет

И тебе,

И мне,

И народу нашему...

Ну, принимай, сыне, знамя. Дай перекрещу тебя...

С Богом!..."

А в соседних кварталах уже войска красные стоят -

С ружьями, с шашками, на конях, -

такие же казаки, красные только, -

за знамя Ермаково в бой готовы...

и кровь пролить,

и руки в крови омыть...

И больше их - раза в три, чем зачинщиков.

- Отступай, ребяты!... -кричит атаман.

Нос его коршунячий нависает над губами тонкими,

Глаза щурятся - дорогу к отступлению ищут.

Острые глаза,

Меткие глаза,

Злые глаза -

Темное пламя в них светится

Да ветер степной, разбойный...

Мчатся казаки из города.

Мчатся, дороги не разбирая, - лишь бы скорее ноги вынести,

Лишь бы ЗНАМЯ сберечь!

Быть знамени - и Войску быть!...

А без Него - погибель вольнице казачьей...

Устоим ли?

Бежит, бежит черная стая, только знамена с черепами развеваются.

Золотое знамя среди черных пламенем горит...

Ангел на одном полотнище - и черепа на прочих...

Развеваются, развеваются, перекрещиваются,

Словно стая крылатая,

словно феникс райских средь воронов черных...

Скачут кони по улицам.

Топчут копыта снег грязный, распутицу и стынь.

Копыта, копыта по земле пляшут,

Дробь выбивают - колокольного звона слышнее

Топот и ржание, топот и ржание,

Топот и окрики матерные.

Топчут копыта, топчут землю русскую,

Топчут, оглушают, мелькают - не уследишь за ними!

Несется вороная стая,

Несется, пену роняя из рта розовую,

В клочья воздух разрывая,-

Вот-вот ветром обернется,

Вот-вот вихрем в небо уйдет,

Вот-вот облик человечий потеряет!

Вот уж за город выехали -

Училище дорожное за спиной, впереди - хутор Атаманский,

А за ним - степи, степи, конца нет степям!

Скроемся среди киргизов южных, места там много,

Не найдут нас сразу, а там, глядишь, и падет власть сия...

Временная ведь она, непрочная...

А что сейчас прочно в мире?!!

Вдруг - у дороги казашонок стоит,

Небось в город только прибрел - милостыньку просить,

В степи голод ведь...

Рот черный разевает, кричит что-то...

Ладонь тянет...

Ладонь детская, грязная, пять пальцев - пять лучиков тонких...

Проси-проси!

Взмах шашки стремительный - и летит ладонь отрубленная на землю.

Падает мальчишка, глазами чёрными блестя.

Кровь ручьем на грязный снег проливается...

- Ты чего это, Анфим?

- Да опьянел с боя, понимашь, брат!...

- Ну, так бог с тобою! Щас все можно...

- С нами бог! Ур-р-а-а-а!

Летит стая черная,

Полотнища знамен с черепами по воздуху хлещут.

Словно задушить хотят знамена черные знамя златое...

Извивается оно, пляшет в воздухе, точно вырваться хочет...

Ветра порыв -

И вылетает знамя Ермаково из рук хорунжего.

И само себя, как крыло, распластывает.

И взлетает - птице подобно. Вверх! Вверх! К небесам вышним!

В голубень чистую,

Родину славную,

инеем белым припорошенную!

Вверх! Вверх! И не угнаться, не поймать небо на конях!

И летит знамя златое,

И тает в сини безупречной,

И белая слава небесная окружает его...

Стоят казаки,

Хорунжие, есаулы, атаман сам - стоят, о погоне забыв,

Смотрят угрюмо.

- Что это значит? Чудо, что ли?

Не желают нас небеса?...

- Совершилось!... - кричит кто-то.

А вдали, в городе, - снова колокола звонят,

Трепещут, содрогаются, перекликаются -

Сами собой,

без звонарей,

в движение пришли.

Звон, звон, колокольный звон над Русью погребальной!...

И над звоном,

Над веянием черных знамен,

Над топотом конским,

Над ветром степным отчаянным,

Буйным, бесшабашным, -

Небо.

Синее небо,

Белыми веточками прочерченное.

Только небо.

Одно.

Одинокое.

Навсегда...

СТРАШНЫЙ СУД

-- ВОЗВРАЩЕНИЕ

Последняя осень.

Осень тревог и надежд наших.

Осень сырая,

Глухая,

Морозная.

Желтые травы и зеленые листья на черной земле.

Желто-серые холмы у реки Замарайки.

Желто-серое небо.

Ранним утром, по измороси,

Мимо черных изб покосившихся

Он тайком крадется,

Стыдясь, боясь, не заметит ли кто.

Он возвращается -

Беглый беляк, бывший эмигрант,

Бывший чистый отрок,

Семнадцати лет в белую гвардию призванный,

Девятнадцати в Китай бежавший,

Двадцати пяти - тайком вернувшийся.

Вернувшийся домой.

На землю родную.

На пепелище родное.

На смерть.

Старая шинелка.

Ноги в сапогах седых.

Лицо молодое, узкое,

Сибирским снегом обмороженное,

Китайским солнцем обожженное,

Неживое.

Глаза - черной воды колодцы.

Глаза - как углем дыры прожженные.

Смотрят и не смотрят,

Только травы взором обжигают.

Бровей - нет как нет.

На лбу - черные волосы с седой прядью:

Черное с белым -

Флаг поверженного поколения,

Выжженного поколения,

Поколения пустоты.

-- КАИН

Идет он мимо домов,

Где спят все еще.

Идет, хоронится.

Черной водой из глаз глубоких плещет.

Где она, материна изба?

Не сгорела ли?

Аль до сих пор стоит?

Полдеревни, небось, полегло тогда...

Вот она,

Изба старая,

Изба черная,

Дедом поставленная.

Стоит, как филин, нахохлившись,

Крылья сложив,

Исподлобья глядит.

Черная птица. Мудрая. Злая.

Не страшно ей ничего.

Сто лет еще простоит, сто войн переживет,

Только чернее станет.

А взгляд ее - все тот же будет,

Все то же черное лицо избы.

- Кто там?

- Панька Махоткин...

- Кто-о? А ну шагай отсюда, стервец, вор приблудный!

- Панька я, брат твой! Не признал разве?

Вот шрам на руке, возле локтя, - помнишь, в детстве косой ты махнул...

Кровь до сих пор красна так же...

- Панька!

- Петруха!

- А откудова ты? Слыхали мы, что пропал ты...

Что штык тебе вонзился в горло клокочущее

Там, под Кяхтой, в Унгерновом побоище...

Выжил что ли?

- Не был я там. Лгали люди.

Я в Харбине три года жил,

По Желторосской степи блуждал,

Рикшей был, белье стирал,

А оружие - во веки в руки не возьму!

Устало оно от рук моих...

- А пришел зачем?

- Да вдохнуть пыли родной захотел...

По степи желтой пройтись...

Мать повидать...

- Нет матери. Год назад скончалась.

Отец еще при тебе отстрелялся.

Я женой обзавелся, сын теперь у меня -

Волосы желтые, песочные,

Глаза синевы вечерней,

Веснушек полчашки на лице.

Спит сейчас.

Нет тебе у меня места.

Я беляка не приму.

Хошь, не хошь, - а жить надо.

Знаешь ведь, что беглецам у нас причитается!

Ступай в тайгу куда, в леса синие,

В чащи метельные,

Там избу сваргань, помогу, чем смогу.

А к нам, в Нахаловку нашу - не кажись!

Понял?

- Понял я... Нет мамки моей больше

И брата нет.

Ну, прощевай, живи, как можешь.

Я к тебе не приду.

Плюнул Панька под ноги,

Повернулся на месте

И, сгорбившись, назад зашагал.

А изба кряхтела вслед,

Ворочалась под ветром серым,

Глаза желтые зажигала,

Спину бревенчатую щетинила,

И треск от нее разносился по холмам,

И дым из трубы шел ядовитый -

Дым, дым,

Дым России,

Дым времени спаленного,

Газами выжженного,

Кровью политого,

Слезами усеянного,

Смертями урожай пожавшего.

-- СТРАШНЫЙ СУД

Идет он прочь,

Мимо изб покосившихся,

Не боясь уже, что заметит кто.

Идет, покачиваясь,

Рукой машет -

Голова буйная,

Забубенная.

Желтые пески Китая в памяти шумят,

Фиолетовое небо монгольское в глазах стоит,

Кровь в горле клокочет

Непролитая.

Горько ему. Горько и пусто.

Помнится, как мамка - седая, прямая, тощая -

Провожала в поход его,

Крест-накрест отец целовал...

И пустыня желтая горит в зрачках его.

Лицо безбровое белизной пламенеет.

Взгляды чёрным вороном над селом порхают -

По холмам желто-зеленым,

По реке серой,

По старице безжизненной,

Вороном реют, птицей-ястребом, птиц мелких ловят,

Мясо когтями разрывают

И кровушку, клокоча, из горла пьют.

Эх, жизнь- пустыня...

Ни дома, ни отца, ни матери...

Есть разгуляться где на воле!

Эх, раззудись, рука!

Живи, гори, рыдай!

И чтоб пустоте пусто было!

Кто там на краю села?

Лицо незнакомое... широкое...

Глаза раскосые, чудные...

Скулы желтые, желваки так и ходят под кожей...

Казах? Степное племя, сильное, буйное,

На земле воспитанное.

Пустыня - в щелочках глаз их...

Небо - в сердце их...

Песок и небо. Небо и песок.

- Эй, ты! Саша-паша! Брат! Подходи, поцелуемся...

- Ты кто? Моя не понимай...

- Я не местный. Проезжаю тут... В Москву еду.

- Что, болша шишка небось - в Москов мчать?

- Болша, болша. Хошь, подарок дам - нож, китайский, новый?

- А чего ты так?

- Да радость у меня. Сын родился. Всем подарки сделать хочу!

Выпьем, друг степной, из фляжки моей!

Фляжку серебряну тебе тож отдам...

Вон как блестит! Дорогая вещь! С беляка снял на войне...

Так выпьем! - Выпьем!

- За Страшный суд!

- А что это?

- Не понять тебе. Хорошая штука!

- Ну, выпьем!

Пьют двое. Небо над ними стоит заиндевелое.

Стоит, не движется.

Обрыв, травой желтой поросший, над рекой стоит.

А за Замарайкой - ковыль-трава, поросль степная,

На ветру колышется,

Шуршит молитвы свои,

Иноком степным, летопись веков ведущим,

Под копытами растущим,

Каждым ударом сминаемым,

После каждого удара снова встающим.

Трава мягкая, трава сильная,

Трава вечная.

И море шороха его, море думы утренней

Колышется мерно...

-- ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ

Выпита последняя чарка. Об землю разбита.

Нож - у Темирбая. Фляга ему же отдана.

Нет больше чар. Нет жизни больше.

И смерти нет.

- Эх, раззудись, плечо, размахнись, рука!...

Горит изба старая,

Дедом построенная, -

Сто лет могла бы стоять,

А не вынесла братовой вражды.

Горят стены древние,

Горят ставни деревянные,

Сибирская резьба древняя, хитрое узорочье!

В доме двери заперты крепко.

Крики несутся,

Рвутся, плачут, крыльями машут,

Небо царапают до крови,

Крики, крики, крики - три стаи криков от земли до небес!

Насквозь! Насквозь! Весь мир ими пронзен -

Криками детскими,

Плачем мальчонки желтоволосого,

С веснушками в полщеки,

С глазами синевы вечерней!

А в избе - икона Божьей Матери -

"Хождение по мукам" -

Из огня ладони тонкие простирает,

Молится,

Глазами девичьими из огня хода ищет,

Сквозь дым черный по воздуху плывет.

Глаза синие,

Глаза укорные,

Глаза молчаливые на муки смотрят.

Сошла, сошла, сошла в ад Богородица!!!

Мальчик плачет...

Гори, гори, гори!...

Пляшет рядом брат,

Брат обезумевший,

Пляшет у пожарища,

Сапогами тяжелыми землю бьет за обиды свои,

И глаза - слез полны, колодцы черные,

Щели преисподние.

Пустыня в душе его,

Красное небо монгольское,

Шинели серые,

Штыки, крови отведавшие.

Скоро, скоро последний выстрел его прогремит!...

Скоро, скоро землю ему последний раз целовать...

Скоро человек в кожаной куртке, прямой и строгий, взглянет в глаза мертвые

И галочкой смерть гада в списке отметит.

Умирать, так умирать!

В пламени!...

Небо над пожаром стоит заиндевелое.

Стоит, не движется.

Обрыв, травой желтой поросший, над рекой стоит.

А за Замарайкой - ковыль-трава, поросль степная,

На ветру колышется,

Шуршит молитвы свои,

Иноком степным, летопись веков ведущим,

Под копытами растущим,

Каждым ударом сминаемым,

После каждого удара снова встающим.

Трава мягкая, трава сильная,

Трава вечная.

И море шороха его, море думы утренней

Колышется мерно...

ПОСЛЕДНЯЯ ВЕЧЕРЯ

Октябрь - русский, сибирский, иртышский.

Морозный октябрь тридцать четвертого.

Черная река. Белые льдины. Заморозков неумолчный звон.

Избы, стайкой над обрывом теснящиеся.

Чуть слышный говорок хмельной из избы доносится:

Праздник у людей!

День рожденья у матери семейства большого,

Старухи - высокой, прямой, строгой,

С глазами молчаливыми,

Скулами широкими,

Говором быстрым,

Руками жилистыми.

Троих детей, пятерых внуков вырастила она,

Брата в Гражданскую от смерти спасла,

Мужа из плена выручила.

Все село пришло Параскеву поздравить,

Параскеву -заступницу свет-Петровну.

Сидит она за столом,

Ни слова ни молвит, - ждет, что гости скажут.

Темный огонь в глазах карих горит.

Улыбка на устах змеится.

Смотрит бабка - то на гостей,

То за окно, где снег первый все дороги завалил.

Ранний снег на полях,

Ранняя седина на висках,

Ранняя мудрость во взглядах.

Ох, и рано нынче зима к людям пришла!...

Гости подходят.

К мужу Николе два брата приехали -

Петр да Константин.

Похожи они -

Вместе в войске казачьем служили,

Вместе с японцем бились,

Вместе из плена бежали,

Рядом дома строили.

Всю жись пути их рядом шли...

Вот они, на лавке сидят, -

Не разлей вода:

Бороды черные,

Глаза карие,

Руки узловатые на коленях лежат.

Жены их здесь, сыновья и дочери,

Дети и внуки Параскевы самой -

Самому младшему - три годочка только.

И три бабки - соседки пришли, подарок принесли -

Шаль павлодарскую, узорную, разукрашенную хитро,

Яркими цветами по полю красному,

По краям - полосы зеленые да синие,

Да проблески золота раскиданы по полю всему.

В середке - Древо Жизни цветет, плодами тяжелеет.

Рисунок пышный, расцвеченный ярко, но четкий и ясный всегда,

Как память русская,

Как песня народная.

Сидят бабки рядом, седые, огромные,

Искорки шалые в глазах у них пляшут,

А сами - как из камня ваяны:

крепки, широки лицом да станом,

руки - мужских шире вдвое.

Крепость наша сибирская,

Крепость к ветру, крепость к снегу,

Крепость к земле родной.

Крест и крепость... Крепость и крест... Твердыня русская...

Все сидят безмолвствуя. Одного ждут:

Когда муж Параскевин, Никола Волохов, со двора придет -

Без него грешно пир начинать.

Без хозяина и дом - не дом,

И пир - не пир.

Пришел Никола.

Но не один.

С ним - человека два, в плащах черных и без лиц словно.

Идут за ним, руки его за спиной держат.

Вошли - грязными сапогами по коврам топают, не глядя.

- А-а, шушера сибирская! На сходку свою пришли?

Знаем мы все о вас! Сибирь отделить от Советов задумали?

Под японцев лечь?

В Индию поход еще затевали! Все мы знаем, бригада сибирская!

- Да бог с вами! Акститесь! Я японскую пулю с Хэйхэ в теле ношу! - кто-то крикнул.

- Я под Ляояном тридцатник тому как контужен!

- Что брешете, суки? Все нам известно! Берите их, голубков!

Кто перечить будет - к стенке сразу! Чтоб все видели!

Ма-а-л-ча-а-ть!!!

................................................................................................

Бойня в дому. Бегут кто куда может.

Где человек, где кто - не различить в суматохе.

Кровь из старых ран снова проливается -

Кровь живая,

Кровь горячая,

Зимой опьяненная,

Змеей по полу вьется, шипит, пасть алую скалит.

И кричит в сутолоке кто-то:

- Пейте, пейте, пейте все кровь мою!...

Кончился праздник.

Ушли гости незваные.

Тринадцать человек ушло с ними -

Трое стариков, осемь десятков старшему,

Четверо мужиков,

Парней молодых шестеро.

Большая участь их ждет -

Безупречная смерть, без следа, без памяти -

Только лагерная пыль,

Только черный ветер,

Только крест над пылью, ветром разметаемой.

Крест незримый... Долго он будет над степью стоять.

И только Параскева до конца дней повторять будет:

- И за что повязали родимых? У них ведь не то что сашек - седел даже не было!!!

А кони - были...

Осталась Параскева-заступница,

Осталась дочь ее Галина,

Племянницы две да внуки перепуганные.

Одни, одни...

Сидит бабка за столом,

На разгром в комнате смотрит.

Молчит. И дети притихшие молчат.

Словно понимают, что нету слов больше.

Тишина.

И завывание ветра.

Тишина...

...И только пес шелудивый до дворе воет -

Громко, горько, глубоко невыносимо.

Полыньи чернее и глубже вой этот,

Воды зимней студенее,

Обжигает, пронзает, бьет болью - до мозга костей!

Молчат люди.

Молчит все в мире этом -

Ранний снег на полях,

Ранняя седина на висках,

Ранняя мудрость во взглядах.

Ох, и рано нынче зима к людям пришла!...

Тяжелы они,

Поздние сумерки России -

Глухие, темные,

Неотзывчивые.

И сидит в этих сумерках бабка -

- Великая Матерь -

Одна за столом.

Пустую стопку перед собой держит.

И молчит.

Никогда не умрет, никогда... Никогда...

Оставить комментарий © Copyright Козырев Андрей Вячеславович (yakozyr@rambler.ru) Размещен: 07/03/2016, изменен: 07/03/2016. 282k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2		Ваша оценка:

Козырев Андрей Вячеславович : другие произведения.

Осень в Византии