22.09.80 На далеком и прекрасном острове в старинном замке жили-были три брата. Старшего звали Ризон, среднего Вилл, а младшего Прайд. И была у них самая младшая из всех и самая любимая сестричка Сэнс.
Старший брат - человек без возраста - был необыкновенно умен, имел отличное образование, знал несколько языков и множество хитрых задач, которые сам легко решал. В мастерских, принадлежавших ему, работали лучшие оружейные мастера мира, а в его библиотеке было столько книг, сколько не сыскалось бы на всем острове.
Средний брат отличался силой, выносливостью и бесстрашием. Он в горах спокойно ходил по карнизам, на которых едва умещалась четверть ступни, он мог не спать четверо суток подряд, а на пятые выйти с рогатиной на медведя, и он единственный в семье заряжал старинный отцовский арбалет без рычагов и приспособлений. Он родился сильным человеком, а потому был немногословен, слегка ворчлив и любил валяться на мягких диванах.
Младший брат ничем особенным не отличался, если не считать вспыльчивого характера и страсти к поединкам. Он был еще несовершеннолетним, ему нравилось сидеть в библиотеке и читать все подряд. Сестренка, которая была лишь на год младше, доверяла ему все свои секреты и часто звала чинить кукольную мебель или посуду. А он рассказывал ей страшные сказки и хохотал, если она пугалась всерьез.
Словом, жили они дружно, весело и счастливо. Каждый занимался своим делом, а иногда помогал другим в том, что знал лучше. Иногда они собирались на семейный совет и сообща решали трудные вопросы.
Но вот сестричка Сэнс подросла, и братья стали замечать, что она все чаще и чаще уходит из дома, все чаще и чаще грустит, и совсем перестала играть в куклы. Незаметная трещина прошла через дружную семью с появлением чужеземца - учителя музыки, молодого и неопрятного бродячего певца.
Однажды младший брат зашел в библиотеку и увидел, пораженный, как Сэнс целуется с чужеземцем. Несовершеннолетняя девушка! Прайд указал чужеземцу на дверь и сказал, чтобы никогда больше не появлялся он в замке. Чужеземец нагло улыбнулся и ушел, но через несколько дней появился вновь. Вскипевший Прайд спустил чужеземца с лестницы. Он волок его, награждая пинками и затрещинами, а Сэнс вырывала бродягу из рук родного брата, плакала, царапалась и угрожала.
Стоя на четвереньках под лестницей, в луже собственной крови бродячий певец не сдался и цинично поклялся обесчестить Сэнс.
- Я убью тебя! - закричал Прайд, и это была не пустая угроза.
- Если ты тронешь моего любимого, - закричала Сэнс - я сама тебя убью!
Краска бешенства залила лицо Прайда, он повернулся и медленно пошел наверх. Сэнс знала, что брат пошел за оружием, но ей было все равно.
Прайд вышел на верхнюю площадку парадной лестницы, передернул затвор винтовки, и показал чужеземцу, чтобы тот убирался. Стоя внизу лестницы, Сэнс выхватила свой браунинг и закричала брату:
- Уходи, или я убью тебя!
- Это я убью тебя, - тихим голосом сказал брат и поднял винтовку.
И грянул выстрел, и свинцовая пуля в медной оболочке попала в переносицу чужеземцу. И грянули одновременно два выстрела! И прекрасный стрелок Прайд промахнулся, а тупорылая пуля, пущенная Сэнс из дамского пистолета, попала точно в сердце и разорвала его. Опустился Прайд на колени, выронил из рук винтовку и долго стоял так, цепляясь изо всех сил за жизнь, а потом упал на каменный узор зеркального пола.
...И плакала Сэнс над телом Прайда, забыв сразу о своем чужеземце и на недолгое время стала вновь той ласковой девчонкой, которую так любили братья. А потом подсохли слезы на ее щеках, и она ушла из дома насовсем, зная, что братья не простят ее.
Вернувшиеся с охоты Ризон и Вилл поняли все. Они увидели маленькое отверстие во лбу чужеземца, рваную рану на груди Прайда и разбитое лепное украшение над перилами беседки. Они знали сколько было выстрелов, знали кто и как стрелял. Молча стояли братья над телом Прайда, и Ризон, опустившись на колени, закрыл неподвижные глаза младшего брата. И пошевелился средний брат, повел плечами и сказал:
- Я убью ее.
Через час они уже седлали коней и у каждого за спиной висел стволом вниз боевой карабин.
...Они неслись по следу своей сестры без сна и отдыха и через два дня старший брат стал отставать. Вилл был самым сильным в их семье, и ненависть его была страшна. Он летел на своем коне днем и ночью, в зной и непогоду, стиснув зубы и желая только одного: догнать, догнать свою вероломную сестру и отомстить ей! Старший же брат понемногу отставал, он не жаловался и не просил подождать, он был просто чуть слабее Вилла.
Прошло несколько дней, и Сэнс, уставшая от многодневной гонки, измученная и засыпающая в седле, увидела, как бесшумно поднялся из-за камня на обочине Вилл, увидела пустой зрачок карабина - черную смерть.
И грянул выстрел! И расширились от изумления холодные, стального цвета глаза среднего брата, когда понял он, что промахнулся. И снова грянул выстрел. И еще раз! И коротко плюнул свинцом серебристый браунинг в руке Сэнс, и отброшенный смертельным ударом, Вилл упал на спину и больше не поднялся.
...Приникла щекой к гриве дрожащей лошади Сэнс и сидела так, закрыв глаза, в немом горе. А потом страх вернулся к ней, потому что Ризон был уже рядом. Вперед, вперед, лишь бы избежать встречи со старшим, холодным и расчетливым братом!
Целые сутки продолжалась бешеная скачка, и вот на утро следующего дня на полном скаку была убита лошадь под Сэнс, и девушка вылетела из седла и упала на пыльную дорогу. Старший брат не промахивался никогда.
В изорванной одежде, задыхающаяся, с кровавой ссадиной на щеке, Сэнс поднялась и ждала летящего к ней на полном скаку старшего брата. Она стояла вполоборота к нему, прекрасная и непобежденная, и глаза ее светились гордостью и той извечной тайной жизни, которую нам не понять.
И грянул выстрел! И точно в висок, точно в завитки каштановых волос попала остроносая пуля. И закричала девушка! И еще один выстрел, и снова закричала Сэнс, как под ударом кнута! Как же ей было больно...
Восемь патронов было в обойме, и восемь выстрелов прогремело над пустынной дорогой. Но - на то они и сказки - Сэнс не была убита. Пули старшего брата, меткие и безжалостные выстрелы не могли убить ее. Смертоносное оружие Ризона годилось для зверей, для солдат противника, для чего угодно, но хрупкой девушке оно могло причинить только боль, жестокую, нечеловеческую боль - не больше. Сэнс тоже стреляла в брата и часто промахивалась, а если и попадала, то не могла убить, лишь причиняла боль - злую, несправедливую муку.
...С тех пор брат с сестрой охотятся друг за другом. Они меняют оружие, они подстерегают друг друга словно звери, они стреляют друг в друга, а убить не могут, только сильно и напрасно страдают. Они обречены на вечную и внешнюю ненависть, на самом же деле оба тайком вспоминают о тех светлых днях, когда жили в одном доме дружно, весело и счастливо.
- Дед, - спрашивает меня один из слушателей, с облупленным носом и загоревший как негритенок - я ничего не понял. То жили дружно-дружно, а то потом из-за не поймешь чего, взяли все передрались, перестреляли друг друга. Почему?
- Да, действительно, - почесав в бороде, отвечаю я - люди так поступают очень редко. Но разве я говорил вам, что они были людьми? Э, нет, мои друзья, они - Чувства, живущие в одном человеке, и в переводе с языка далекого острова, имена братьев означают Разум, Волю и Гордость. Имя же их непутевой сестренки - я позволю себе вольный перевод - Любовь. Прекрасная и смертельно опасная любовь...
22.09.80 - А вот еще одна сказка, - сказал я и задумался. О чем сказка? Какая-то она непедагогичная.
Ну и хрен с ней, с педагогикой. Расскажу, чего уж там.
...Шел далекий-далекий век. Не буду говорить точно его номер, не знаю, но на Земле уже наступило всеобщее благоденствие. Хотя, как сказать... Люди и машины на Земле перестали отличатся друг от друга. Матери давно уже не рожали живых детей. Детей выращивали в специальных клиниках в пластиковых мешочках. Как только подходило им время выйти на свет божий, так тут же, в начале пути их подвергали маленькой операции замораживания чувств.
После операции ребятишки уже не знали, что такое сердцебиение, не знали, как можно гоняться друг за другом с деревянным ружьем и орать во все горло. Зато у них появлялось сильное желание набирать сумму знаний, а по достижении известного возраста также возникало желание трудиться на благо общества. Они понимали, что чем лучше будут трудиться, тем больше их общество получит материальных благ, а так как все блага делились поровну, то, значит, и им их достанется больше.
То общество было полной чашей. У каждого было свое индивидуальное средство передвижения, была своя жилищная ячейка с автоматической кухней, и большое количество одежды - на разные погодные условия.
Обществом управлял Совет Трех. В Совет выбирали самых старых людей, которые за первые сто лет своей жизни принесли обществу максимальное количество материальных благ. Главной задачей Совета было следить, чтобы каждый новорожденный подвергался операции замораживания. Дело в том, что чувствующий человек был бы очень нежелателен обществу, так как человек чувствующий может задать нерациональный вопрос.
Ну посудите сами: общество жило здоровой, стабильной жизнью. Люди работали в сутки десять часов, затем шли в свои ячейки, где потребляли автоматически приготовленную прекрасную пищу, получали информацию по головизору о том, сколько благ произведено сегодня на планете и ложились спать. Спали люди по двенадцать часов, так как только при хорошем отдыхе возможна производительная работа. Если бы вдруг появился чувствующий человек, то могло бы возникнуть противоречие. Действительно, если бы он не захотел жить как все? Что тогда? Ведь общество давно уже искоренило насилие как пережиток прошлого, а противоречия, как известно, не решаются без насилия.
И вот в это самое общество, в самую его серединку свалился однажды с небес помятый во вспышках сверхновых, закопченный в межгалактических катаклизмах, изрисованный непонятными знаками друзей по разуму, десантно-космический бот-одиночка с оторванным крылом. Моментально развинтился герметично закрытый люк, и из бота вылез почти что наш с вами современник. Скажем, твой внук, - я указал на своего современника - мальчишку рыжего и конопатого.
- Фамилия?
- Петрюхин, - сказал он с удивлением.
- Да, из бота вылез здоровенный парень, весь заросший рыжей щетиной, почти что наш с вами современник, ну... скажем, Василий Петрюхин.
- Здорово, потомки, - сказал он.
- Здравствуйте, - вежливо ответили они ему и направились к своим производительным местам. Лишь один только набрал номер Совета на индивидуальном средстве связи и сообщил о прибытии на Землю предка в количестве 1 шт.
Совет принял Василия Петрюхина, коротко информировал его о состоянии производства на Земле и попросил после прохождения определенных процедур приступить к такой работе, квалификация в которой у производителя Василия Петрюхина максимальна.
Надо вам, кстати, подробнее рассказать о нем. Васька Петрюхин был здоровенный малый, это я уже говорил. Кроме того, был он умен, как не знаю кто. Перед тем как стать космонавтом, был он чемпионом мира по сверхсовременному семиборью, да еще был он очень молод. Ну, лет двадцать пять, от силы. Долго рассказывать, да и математический аппарат там сложный, но, в общем, очень специальная теория относительности дает вывод, что тот, кто молодым в одиночку уходит в дальний поиск, тот и возвращается из него молодым. Помните, корабль Петрюхина так и назывался "ДБДП-1" - десантный бот дальнего поиска.
В общем, пока везли Ваську по городу в клинику, смекнул он, куда его занесло. Составил он план действий и спокойно зашел в кабинет замораживания чувств. Пока молодой и лысый врач готовил раствор для замораживания, спросил его Петрюхин - что это он собирается делать? Задавать вопросы - нерационально. Но зато если уж вопрос задан - рациональнее на него ответить. И лысый врач рассказал коротко что и как он сейчас сделает.
- Обнажите, пожалуйста, левое предплечье, - попросил он вслед за своим рассказом.
Но и не подумал Васька ничего обнажать.
- Слушай, доктор, - сказал он лысому, спокойно сидя на стуле, - ты запиши мою фамилию в журнал, а шприц свой убери, чтоб глаза его не видели. Это будет для тебя наиболее рационально.
- Простите, - сказал доктор, - но приказ Совета... Совет всегда дает самое рациональное решение. Обнажите, пожалуйста, предплечье.
Тогда Васька встал и пошел к журналу записывать свою фамилию сам. Тут как-то растерялся доктор - уж больно непонятно вел себя Петрюхин - и попытался отнять у Васьки кодирующий электрофломастер.
- Отойди, доктор, - сказал тогда Васька грубо, - меня братья по разуму на Антаресе так довели, что смотри, не сдержусь я.
И Васька честным почерком записал в журнал: "Василий Петрюхин лишен чувств". Тут этот самый лысый доктор и попытался его уколоть без всякого на то Васькиного согласия.
Ну что я скажу? Не сдержался Василий, сами понимаете, братья по разуму еще эти... Дал он, так, примерно, в четверть своей семиборской силы лысому доктору по уху. За наглость. Полежал доктор некоторое время под столиком, встал и засунул распухшее ухо в ликвидатор опухолей, а как только опухоль у него спала, понял он, что не всегда то что рационально - хорошо. Ушел Василий из кабинета невредимым, шепча себе под нос "кастраты!", а доктор постарался скорее забыть инцидент, слишком уж нерационально все получилось.
Дали Ваське ячейку в огромном здании, дали индивидуальное средство, и начал он работать на заводе. Умные там были станки, умные и чуткие. Настроил их Васька как следует и начал производить блага. Прошло немного времени и заскучал мой Петрюхин. Ну что это такое? Поработал, поел - и спать. Поработал, поел и - спать? Кому хочешь надоест. А скажу я вам по секрету: просто подошла ему пора влюбиться. Вы не забывайте, он же был из нашего с вами, еще живого времени.
И он влюбился.
Все женщины в обществе благоденствия были прекрасны. Дело в том, что отсутствие чувств очень хорошо сказывается на цвете лица - морщины никогда не появляются. Всю жизнь лица у женщин в обществе были бархатисто-нежными и чистыми. Но только, знаете, глаза у них плохо двигались. И вот однажды около своего завода встретил Васька девушку - она терла один глаз, и он у нее покраснел, а другой смотрел на мир грустно-грустно. Хоть и висел над городом мощнейший стерилизатор воздуха, а все-таки даже в том всеобщем благоденствии попадались еще пылинки. Тут и влюбился Васька.
Вытащил он пылинку из прекрасного синего глаза девушки и довел ее до рабочего места. А потом собрался с духом и предложил встретиться после работы! Подумала девушка и сказала: "Нет. Нерационально". Но не так прост был Петрюхин, чтобы отступить после первой же неудачи. Быстро вспомнил он про замороженные чувства и сказал так:
- Отвезите меня, пожалуйста, после работы на своем транссредстве ко мне в ячейку.
- Вы сможете доехать и на своем, - был ответ.
- У меня его нет, - печально соврал Васька.
- Как же это может быть, - не удивилась, сами понимаете, просто задала вопрос девушка.
- Никак, - ответил Васька.
И, сраженная логикой его ответа, девушка сказала "хорошо".
После работы Васька ехал рядом с ней и узнал, что зовут ее, ну... скажем, Ольга Шевцова, работает она там-то и там-то, лет ей столько-то (немного) и - все. Тут-то Васька и зашел в тупик. Только хотел он спросить: "А какие книги Вам нравятся?" - как вспоминал, что книг у них давно уже нет, одни отчеты. Только хотел спросить: "А какие цветы Вы больше всего любите?" - как вспоминал, что у них и слово-то это уже почти забыто. Ни родителей, ни друзей! Короче, когда привезла его девушка к дому, совсем раскис Васька, сунул руку в карман, чтобы дать девушке трояк, вспомнил, что это не такси, плюнул в сердцах, буркнул "спасибо" и ушел домой.
Рассказывать вам как он мучился? Думаю, нет ничего хорошего в том, чтобы описывать чужие страдания. Скажу только, что он похудел, стал раздражительным и начал иногда смотреться в зеркало. Ну а что бы вы стали делать, если бы девушка смотрела на цветы, которые ей дарят, как на черт знает что? Что вы будете делать, если девушка на приглашение зайти в гости скажет: "Это нерационально"?
Васька уже не мог спокойно слышать проклятое слово. Он повесил у себя дома боксерскую грушу и после работы час, если не больше, лупил ее своими здоровенными кулачищами и орал: "Рационально! Рационально!" - тревожа полезно-необходимый сон соседей.
Совсем извелся мой Василий, потерял сон, аппетит и хорошее настроение. А однажды ночью не выдержал, спустился по веревке со своего двести семнадцатого этажа вниз (ночью транссредства не работали) и пошел пешком к дому Ольги. Давно уж он знал, что живет она на другом конце города в стандартном доме на двадцать втором этаже.
В глухой ночной час подошел он к ее дому и полез наверх. Я же говорил, что Васька был чемпионом, так что лазанье по стенам было для него плевым делом. В зубах Васька держал букет белых роз, которые нарвал в городской оранжерее. Там их выращивали для производства конфитюра. Добрался Петрюхин до двадцать второго этажа и обрадовался, что окно у Ольги открыто - стояло лето. Бесшумно залез он в комнату и увидел в неярком свете ночника спящую девушку. Долго стоял он и смотрел на нее, потом положил розы на столик, присел на край ее постели.
Она спала праведным сном человека без чувств, и губы ее, прекрасные губы, не тронутые за всю жизнь ни разу ни улыбкой, ни печалью, были полураскрыты, тень от ресниц лежала на щеках, и светлые волосы рассыпались по подушке...
Долго сидел так Васька и страдал, а потом наклонился к девушке и поцеловал ее...
Долго рассказывать, да и математический аппарат там сложный, но, в общем, теория блуждающего нерва дает вывод о том, что сильно чувствующий человек способен разбудить чувства даже в том человеке, в котором они заморожены.
...Раскрыла голубые и теплые ото сна глаза Ольга и тонкие руки ее сомкнулись на шее у Васьки...
Дальше вам еще рано. В общем, полюбила Ольга Шевцова Ваську Петрюхина, несмотря на то, что в детстве чувства ее заморозили, и началась у них совсем другая жизнь. Васька научил Ольгу смеяться и плакать, радоваться и завидовать, да что там! Он даже научил ее шутить и, ясно, вы не поверите, понимать шутки. А Ольга научила Ваську вежливости, чистоте и порядку, что тоже неплохо, хоть и скучно.
Однажды они бросили работу и на месяц ушли за город в сосновый лес. Они жили на берегу реки с прозрачной и быстрой водой в сооружении, которое Васька называл "палаткой". Они играли в футбол на песке, купались и загорали. Они ловили рыбу, собирали по ночам цветы и целовались в высокой луговой траве. Словом, они жили.
Потом они вернулись в город и, как ни в чем не бывало, приступили к работе. Никто не поразился и не возмутился, всем было понятно, что работать после непонятного перерыва, который называется "отпуском", более рационально, чем не работать вообще. Прошло время, и у Ольги родился сын, здоровый горластый сын - весь в отца. Васька пригласил к себе лысого, знакомого нам доктора, и тот, под покачивающимся перед носом кулаком, аккуратно записал: "Иван Петрюхин лишен чувств".
Шло время, и все больше и больше становилось в обществе благоденствия живых людей с горячей кровью и быстрыми глазами. Знаете, что такое цепная реакция? Ну вот, она и произошла там, в далеком будущем.
Казалось бы: все прекрасно, и все счастливы, но...
Еще через много-много лет молодая мама рассказала на ночь своей дочери сказку о волшебном поцелуе и спящей красавице.
- Мама, а что такое волшебный поцелуй? - спросила девочка засыпая.
Долго молчала молодая и прекрасная мама.
- Волшебный поцелуй? - переспросила она тихо. - Наверное, это поцелуй человека, который тебя любит... - и маленькая слезинка скатилась по ее щеке.
24.09.80 Жил-был на белом свете, в некотором, не столь уж далеком от нас времени, юноша. Даже, пожалуй, был он еще мальчишкой, высоким, худым мальчишкой с задумчивыми глазами. Черт побери, это тоже неверно! Скажем так: жил-был на белом свете мальчишка, только-только что ставший юношей.
Жил мальчишка, а повзрослел он и стал юношей в один короткий миг, когда столкнула его судьба с прелестной и юной девушкой. Он полюбил ее сразу, с первого же взгляда, полюбил крепко и навсегда. И сразу же стал старше и серьезней, и сразу же довелось ему узнать, что такое печаль. Девушка не полюбила его. Кто может сказать - почему? Они подружились, и изредка дарила она ему свою милую улыбку, часто смеялась, когда он шутил, но - не любила. И он скрывал свою любовь ото всех, потому что был горд еще мальчишеской гордостью.
Шло время, они росли и взрослели, и девушка считала юношу своим хорошим другом. А он тосковал и мучился, зная, что выхода у него нет и быть не может. Ни разу глаза его возлюбленной не посмотрели на него ласково, ни разу она не вздрогнула от его случайного прикосновения, и никогда глаза ее не загорались счастьем при виде его - она лишь радовалась приходу старого и верного друга.
И черствели чувства юноши. Ничто не радовало уже вокруг, все мысли, все движения души его были подчинены только любви. А девушка уделяла ему внимания ровно столько, сколько он заслуживал, столько, сколько уделяем мы нищему у дороги, бросая монетку в старую шляпу.
Юноша совершал прекрасные поступки, он достиг вершин мастерства во многих ремеслах, он добился признания среди людей, окружавших его, но, по-прежнему, нищие знаки внимания изредка падали в протянутую шляпу. Юношу держала в цепких пальцах любовь, она толкала его на сумасбродства, она заставляла его обдумывать каждый свой шаг; она неумолимо вела его к краю пропасти - ведь он хотел добиться того, чего добиться невозможно...
Девушка не любила его. Она жила в счастливом неведении, она радовалась подаренным цветам, она весело смеялась шуткам, не слыша за ними крика измученного сердца, такого сильного и такого слабого одновременно сердца.
Шло время, и однажды, девушка полюбила. Я не буду говорить плохо о ее избраннике только лишь потому, что юноша очень сильно любил ее, и ему было бы больно слышать о ней плохое. Она полюбила обычного человека. Чуть-чуть картавого, с чуть влажными ладонями и с чуть-чуть стандартными мыслями и чувствами. Я не буду говорить о его профессии - она обычна. Скажу, что он был в меру богат, всегда хорошо одевался и любил смотреть телевизор.
Собственно говоря, мне можно немного помолчать. Вы ведь, наверное, сами понимаете, как тяжело было юноше. Он выдержал все. Правда, он уехал прочь от своей родины в далекую и суровую страну, правда он сменил свое имя и навсегда постарался забыть его...
Но он не сдался. Жизнь его сделалась неровной и бестрепетной, он смело жег свечу отпущенного ему срока с обеих сторон. Он шел в самые опасные места, он первым рвался в бой, и если доводилось ему драться с врагом или обезумевшим зверем, то никогда не оглядывался он, ища поддержки, и холодные стальные иголки взгляда его кричали: победа - или смерть!
Он снискал себе славу жестокого и бесстрашного человека. О нем говорили как о чудовище, не знающем жалости к слабому, как о звере. Но кто бы мог догадаться, что этот жестокий и злой человек всего лишь мстит миру за свою боль, пытается насилием и ненавистью перечеркнуть и уничтожить беззащитную душу полуюноши-полумальчика, которым он по-прежнему оставался?
Неразделенную любовь забыть невозможно. Даже время - самый великий и самый сострадательный из всех докторов не лечит ее.
Боль притаилась в глубине души юноши и терзала его каждый день, каждую секунду жизни, заставляя находить ничтожное успокоение в насилии и ненависти. Он продолжал любить ее. В его памяти жил прекрасный образ Любви. Любви такой, какой не заслуживает ни одна женщина на свете, Любви, о которой нельзя сказать сухими и бестолковыми словами.
Кстати, вы, наверное, осуждаете девушку? Она пренебрегла прекрасным и одаренным юношей ради более богатого и ограниченного человека? Вздор, вздор! Это всего лишь следствие литературного воспитания. Это она - одна из муз - постоянно разглагольствует о возвышенных и прекрасных чувствах, ради которых стоит пожертвовать всем, чем только возможно. Вздор! Зачем, ну посудите сами, зачем людям, которые счастливы и просто так, эти возвышенные и малопонятные воспарения духа? Если вам неприятна ограниченность, то очевидно, что ограниченным людям неприятна ваша надменная глубокомысленность и гордость. Ведь люди ограниченные - это самые настоящие люди. Какое право имеете вы - те же люди - возвышать себя над ними, следуя лишь литературным традициям?
Вы знаете, я не осуждаю ту девушку. Я чуть-чуть, так, чтобы она не обиделась, жалею ее. Ей сильно не повезло в жизни и слушайте, почему.
Юноша продолжал любить девушку. Он любил уже вовсе не ту, далекую и живую свою подругу. Уже давным-давно ее образ заменил образ Любви, такой любви, о которой трудно рассказать. И как-то раз юноша не выдержал гнева взбунтовавшихся чувств, и первые, робкие строки стихов легли на бумагу перед ним. И постепенно, слово за словом, обретал он покой и отдых. Слова не давались ему, они то налезали друг на друга, то вдруг рассыпались легкими бусинами, то одно или два останавливались и не хотели сдвигаться с места.
Я вот недавно сказал, что слова сухи и бестолковы, но подобно тому, как на крыльях бабочки мелкие и бесцветные чешуйки дарят нам узор из солнечного света, так и слова, собранные любовью и тяжелым трудом, способны ожить.
Уже не юноша, а взрослый и уставший человек, однажды, глубокой ночью, отбросил перо и уронил на руки голову в тяжелой и сильной радости. Перед ним на белой простой бумаге билось Чувство. Каждое слово-чешуйка, ничего не значащее само по себе, в строгом и прекраснейшем узоре обретало свой цвет и силу.
Слова доверчивым шепотом рассказывали о том, как прекрасна была девушка, которую любил юноша, они набирали силу и говорили о том, что любовь юноши была не менее прекрасна, хоть и горька. Они говорили, что никакие невзгоды, ничто и никогда не сможет убить в мире любовь. Ничто и никогда! Не убивайте любовь! - кричал тонкий узор на бумаге всем, кто смотрел на него. И сидел человек за столом, закрыв лицо руками, и улыбался своему трудному и позднему счастью.
А потом два огонька встретились в середине свечки. Коснулись друг друга, вспыхнули... и погасли. Чуть-чуть темнее стало в мире, потому что потух огонек, что горел за две жизни сразу. Но остался лежать на бумаге узор, и свет чужих людей чудесным образом отражался в бесхитростном сплетении цветов, цена которым - жизнь.
Да, дорогие мои друзья, есть среди людей и холодные расчетливые чертежники. Их керосиновые огоньки чадят дольше других, потому что прикрываются они нечищеными ламповыми стеклами, а про бесчувственные стекла свои говорят как про самые нужные людям предметы. Пусть же будет нам утешением то, что после них не остается узоров и красок - только черная сажа, что пойдет на резину. Не о них разговор. Юноша прожил на свете недолго, но узор, за который он отдал полжизни, будет жить вечно.
...Шло время, и однажды девушка вновь столкнулась с юношей. Конечно, она была уже далеко не девушкой. Пожилая женщина с седыми волосами и строгим спокойным лицом взяла как-то почитать на ночь небольшой томик. Ничего ей не говорило ни название, ни имя, стоявшее на обложке. Она раскрыла томик на первой странице, и - на то они и сказки - встретились юноша с девушкой.
Тонкий узор засиял в полутьме спальни, тонкий узор, в котором все - правда и, в то же время, все - ложь. Узор отражал свет той, во имя которой был создан, он светился легкими красками и тихо говорил: "Помнишь, как ты была прекрасна? Нет, ты была не просто красива - ты была прекрасна, только не знала об этом. А я знал и так часто говорил тебе, что ты прекрасна... Зачем ты убила любовь? Ты боялась поверить в нее? Но почему? Ведь ты же была прекрасна, просто не знала об этом...
Не убивайте любовь! Не убивайте любовь! Все, кто способен любить и любимыми быть - не убивайте любовь! Верьте в нее, и она вам ответит - любовью..."
И всю ночь говорили юноша с девушкой, и плакала седая женщина в постели, далеко-далеко от того времени, когда была прекрасной и не знала об этом.
Ну, что еще добавить? Я говорил вам, что жалею ее. Да. Ведь эта ночь, которую она проплакала, стоила всей прожитой жизни и той, которая ей еще оставалась.
29.09.80 ...Далеко-далеко, где-то на полпути между Северным полюсом и районом столиц прилепилась к прямой как стальная стрела железной дороге маленькая станция. Свирепые электровозы, пущенные с конца света, проносились мимо нескольких домиков не замедляя хода, волоча за собой свинцовой тяжести составы. Никогда не останавливались они на маленьком полустанке. Только один пассажирский поезд стоял минуту глубокой ночью с закрытыми дверями и, дав гудок, уходил к сияющим звездными огнями далеким столицам.
Над суровым и диким краем всю зиму свистели холодные ветры и стояла глубокая ночь. Лето было коротким, и солнце медленными кругами ходило по белому северному небу. Жило на станции немного людей, все они были стариками и коротали, не торопясь, свой оставшийся век в тишине и покое. Только один из жителей, мой герой, молодой парень, работал недалеко в соседнем селе на кожевенном заводе. Суровый край богат был озерами и реками, богат был рыбой, птицей и зверем.
Весь день мой герой - я буду называть его Кириком - мял в чанах с кислотами и солями жесткие звериные шкуры, крутил их и вешал, прибивая гвоздями, на широкие доски. Тяжелая была работа, и руки Кирика от нее стали грубыми, шершавыми и бугрились мускулами. Неизвестно, как сложилась бы жизнь моего героя дальше, если бы однажды, выйдя из дома на работу, не повстречал бы он свою звезду, озаренную чистыми лучами незаходящего солнца.
...Путь Кирика пролегал вдоль железной дороги. Он задумался и не смотрел вперед, а потом поднял голову и вздрогнул: увидел он силуэт девушки, идущей по шпалам с рюкзаком за плечами. Солнечные лучи короной расходились за ее головой, и Кирик не сразу заметил, что за ней идут еще три молодых человека с рюкзаками. Солнце выбрало девушку, и она шла в ореоле яркого света - звезда, прекрасная хотя бы только потому, что была недосягаема.
Когда они поравнялись, то остановилась озаренная солнцем звезда, повернулась лицом к свету и оказалась очень милой девушкой. Она спросила у Кирика дорогу к станции, и он, не в силах ничего сказать, только махнул рукой - идите прямо. Весь день мой герой не мог забыть звезду, вспыхнувшую - так ему казалось - только для него. Он раньше ушел от своих чанов и, возвращаясь домой, пошел через станцию.
Его звезда и трое ребят, сбросив рюкзаки, сидели там на камнях и спорили о поэзии. Они остановили Кирика и вежливо расспросили его, как им отсюда уехать. Узнали о ночном поезде, вежливо поблагодарили и... отвернулись, возобновили свой спор. Кирик же стоял и, не в силах осознать того, о чем быстро и взволнованно говорила девушка своим спутникам, испытал обиду и горечь, тяжелое сознание своей неполноценности. Вскоре спор перешел на технику, и Кирик, который все еще не мог уйти, услышал, с какой легкостью оперирует тяжеловесными механическими терминами его звезда. Потом он поймал недоуменный взгляд одного из спутников девушки, увидел себя, стоящего столбом, со стороны, густо покраснел и ушел, согнутый обидой.
Ночью он снова пришел на станцию. Блестящие стальные стрелы рельсов уходили в разные стороны, держа на своих гладких спинках блики ночного солнца. Печальный гудок раздался впереди состава, и спящий поезд тронулся, унося с собой недосягаемую звезду. Но тут открылось окно в одном из вагонов, и, сияя улыбкой, помахала ему девушка-звезда рукой, крикнула что-то. Забилось сердце в груди моего героя, и сказал он внезапно сам себе: "Эта звезда будет рядом со мной".
Прошло немного времени и Кирик, донельзя бестолковый и смущенный, прячущий свои грубые руки от равнодушных взглядов встречных прохожих, уже шел по столице к людям, в силах которых было решить его судьбу. Мой герой захотел дотронуться до недосягаемой звезды, а для этого ему нужно было научиться летать.
Люди, решающие чужие судьбы, поначалу не взяли его к себе, но Кирик готовился и снова и снова приходил на экзамены. Прошло время, и они сдались - уступили простому и сильному желанию человека научиться летать.
За три года, которые мой герой провел в столице, он уже многому научился. Он уже понимал разницу между столовыми, которые для него, и ресторанами, которые для других, он узнал, что в столице очень мало звезд, и он уже не раз применял свою силу в столкновениях с мелкой и подлой породой людишек, вечно паразитирующих на телах столиц. Только в одном не изменился он. По-прежнему светила ему негаснущая звезда, и все так же хотел он дотронуться до нее.
Он начал учиться, и его простой ум с жадностью хватал и усваивал все то, что говорили ему люди, умеющие летать. Он научился аккуратно писать и правильно говорить, его руки, хоть и оставались большими и мускулистыми, уже потеряли жесткость, и карандаш в них не казался диким.
Однажды маленькая легкокрылая машина оторвалась от травы и растворилась в небе, унося с собой моего героя. Все чаще и чаще доверяли ему управлять полетом, и вот люди, ведающие чужими судьбами, признали его лучшим, и вот уже тяжелые машины начали слушаться его рук, вот уже маленькие звездочки заблестели на плечах Кирика, вот уже стало ясно, что он может летать...
Все эти годы Кирик искал свою звезду. Он помнил ее лицо, помнил ее веселую улыбку и прощально поднятую руку. Но время шло, а он все не мог найти ее. Почти каждый день серебристые машины отрывались от бетона, и сильные руки Кирика вели их сквозь облака и ветры в другие страны, в чужие столицы, в далекие россыпи звезд. Почти каждый день видел он прекрасные лица, блестящие глаза и чужие, холодные звезды. Его же звезда, которая светила ему и грела его сердце, была недосягаема, скрывалась где-то далеко-далеко.
Прошло еще немного времени и наступил, наконец, счастливый для моего героя день. Был Кирик уже серьезным и умным человеком, да и звездочки на его плечах стали большими. Он возмужал и стал неотразимым для женщин, он изменился во всем, кроме одного - звезда его юности оставалась с ним. В тот счастливый день пальцы Кирика легли на ручку новой машины. Миллионы сил забились в форсажных камерах, и гигантский шлейф огня унес на себе серую машину с номером на борту в неземные, почти космические дали, в мертвый холод и пустоту поднебесья. Через несколько часов вернулся мой герой из немыслимой дали, и пыхнули дымом колеса, чиркнувшие по бетонной полосе, и заревели тормозные двигатели, уничтожая сумасшедшую скорость, ирадостно закричали люди, встречающие Кирика, приветствуя человека, который только что научил летать могучую машину.
Веселый и улыбающийся Кирик шел вечером этого дня по одной из улиц и столкнулся внезапно со своей звездой, все такой же юной и такой же сияющей. Не дрогнуло скованное волей сердце моего героя, секунда - и он нашел нужные первые слова, улыбнулся приветливо, мгновение - и они уже шли рядом - мой герой и юная звезда.
Я не буду вам рассказывать, о чем они говорили в тот вечер, а только скажу, что случилось. Звезда моего героя погасла. Все так же сияли ее глаза, все так же легко перескакивала она с поэзии на кристаллографию, все было по-прежнему, но она перестала быть недосягаемой. Да что там! Она уже зашла за горизонт и, поэтому, погасла для Кирика.
Но вспыхнула для юной девушки ее звезда. Ей весь вечер светил милый взгляд человека с сильными руками и добрым сердцем, и она вдруг сказала себе: "Звездочки его глаз всегда будут светить мне - всю жизнь..."
Поздно вечером они расстались. Впервые погасла в сердце моего героя теплая звезда юности, и зажглась жестокая звезда познания. Он шел к себе и вспоминал звезду, которую видел из машины в сегодняшнем полете. Она колола его в сердце острыми лучами и была недосягаема. И остановился мой герой, и сказал внезапно сам себе: "Она недосягаема, но я побываю на ней..."