Пётр Алексевич поистине любил жизнь. Каждый день перед сном он ставил на плиту китайский чайничек с кофе, и когда кофе в нём наконец был готов -- выпивал его без остатка. Он это делал не для того чтобы меньше спать, а для того, чтобы больше видеть жизнь. Даже сонными глазами полными красных капилляров он видел красоту. Возможно методы Петра Алексеевича покажутся абсурдными, но он мог видеть только так. Он был слеп. Не с рождения, но всё же. Ушами он видел, и краски сгущаясь склоняли ко сну. Каждый звучёк в спальне возбуждал воображение. Он действительно видел не только тьму. Скрип полов соседей сверху уже рождали картину. Каждая выемка виниловых обоев у изголовья уже родили некий узор, рисунок, больше похожий на сказочный лабиринт. Пётр Алексеевич гулял в нём всё снова и снова, возвращаясь то в самое начало, то плутая до бесконечности. Пётр Алексеевич был своего рода минотавром, старым немощным минотавром вынужденным скитаться по лабиринту всю жизнь в мире без единого полубога. Его лабиринт никогда не был только голыми стенами. Пётр Алексеевич наполнял его жизнью, духом, смыслом. Мирок без единого изъяна. Мирок не способный жить просто так.
Кофе уже переставал действовать. Сон подходил всё ближе и ближе... Пока стены сырого лабиринта не становились расплывчатыми, такими неестественно лёгкими. Только очередной скандал соседей сверху отодвигал планку и сон приходил не по расписанию. Уже не было никакого лабиринта, наступал час лёгкой отдушины. Словно окунулся в сладкопахнущую грязь.
-- Сука, ты мне испоганила всю жизнь. На тварь получай.
-- Не надо, Серёжа, ребёнок проснулся.
-- Я сейчас вышибу тебе мозги, тварь, -- Серёжа был зол.
-- Где моё ружьё? Где моё ёбаное ружьё?
-- Серёжа, Серёжа остановись.
-- Заткнись, тварюга, -- кричал Серёжа.
-- Витя, не плачь. Иди в свою комнату.
-- Сынок, твоя мать -- сучара.
-- Заткнись, подонок. Не учи его этому.
-- Я тебя точно когда-нибудь угондошу, сука. -- срываясь на визг кричал Серёжа.
И наверное передвигал мебель, думал Пётр Алексеевич.
Сеанс грязного белья похоже закончен. Сверху всё вроде устаканилось, если не считать чьи-то тихие рыдания. Тишина в доме заползла в каждый угол, комнаты наполнились чем-то вязким и нерасторопным. Минотавр гулял по лабиринту то ли поглощённый в меланхолию, то ли уставший от постоянных скитаний. Время не на его стороне. Время вообще его враг. Но сегодня что-то случилось, что-то тихим образом произошло, что-то изменилось и картина мира приобрела несколько красок, а потом ещё чуть-чуть и ещё. Таким образом лабиринт ожил, а минотавр наконец улыбнулся... Пётр Алексеевич лежал в своей постели утром и улыбался. Все эти Серёжи, суки, дети и ружья сверху уже не волновали. Они вообще никого не волновали, кроме Петра Алексеевича, но он был немощен, стар, а теперь ещё и мёртв. Старик улыбался. Он провёл последние часы слушая отличное шоу и представляя совершенно другой мир. Мир, который накануне ожил.