|
|
||
Альманах поэзии СИ, выпуск 3 | ||
(c) >>Ведь я воротился. Чего же ты хочешь? - И черноволосый по комнате ливень, И ты напоказ белозубо хохочешь, Насквозь прожигая глазами своими. Подвешено в комнате старое танго, А комната - тонкий эскиз акварелью. Ты чай в мою чашку, как мыши приманку, Приваду в капкан одинокому зверю. Пора шорох платьев швырять в чемоданы - В бумажный корабль - и на краешек света! Там ждут, задыхаются странные страны В надежде, что куплены нами билеты, Что коротко щёлкнула мышеловка, Что танго плывёт и мне некуда деться, Что на людях ссориться, право, неловко, И что на ветру штормовом не согреться. Но я убеждаю, что убраны трапы - Ты что в самом деле? - куда мы уедем? Я перегрызаю пленённую лапу - На трёх ковыляю в спасительный ветер. Там бьётся фрегат синей птицей на ветке. Ну, значит, судьба!.. Подбегают трамваи, И вновь в этой пёстро раскрашеной клетке Я танго из шкафчика вынимаю.
(c) >>* * *
Кто-то дарит любви - не стаю - клин! Пол-осколка весны и обломок мифа, Край нагого тела... Я дарю чернила из вен и вин, Гладь бумаги, впаянный в дерево грифель И цилиндрик мела. Хочешь сладкого? - вот шоколад, ешь. Мой миндальный орех вобрал в себя горечь Из полыни Крыма. Разгадай, распознай меня меж Нас - идущих назад из полдня в полночь, Нас - плывущих мимо. Я тебе подставляла плечо - спи, Я не трону души разговором куцым - Ни морей, ни матриц. Я тебе подавала крыла - льни К небесам. Обещай, пытаясь вернуться, Не забыть мой адрес.
* * *
Ты только и можешь, что плакать слезами и скалить арфою рот, статуйкой смирая в рябиновом храме, запястий ломать терракот. И что тебе сад мой, алтынно-грошовый? Уйди же - канючь у других. Шакалка, горячей доверчивой крови не хватит нам на двоих. Ах мне, побирушка, репейка, мальчишка, достаточно слов для имен. И вся ты, до беглой росы на лодыжках, - от чьих-то чужих времен. Что ж, стой, докажи мне свое постоянство, майоликой губ затвердей... Коснется коленки алтарная астра, осыплясь в последний из дней. Шакалка, садовница с ветром в ключице, умри, словно сирина лай, до первых сиреней, когда на деннице мы запросто ринемся в рай.
* * *
...и когда ты глядишь на меня прищурясь (статус старого любовника, удобный случай), я ловлюсь на зеленую искру и не ищу раз- ницы между вчера и завтра. Ее нет. Тем лучше... ...и когда ты проводишь дулом игрушечного пистолета, - пуговица за пуговицей, все ниже и ниже, - это намного быстрее будит во мне поэта, чем сотни прочитанных в детстве книжек... ...и когда ты стискиваешь мою голову, причиняя боль, чтобы только не разораться, я еще успеваю почувствовать запах голого тела, — теряя контроль, отключая рацио... ...но когда, каркаде наливая, говоришь "Вот за что я тебя люблю..." и осекаешься, глядя растерянно, после глагола, — я понимаю, что все-таки однажды тебя застрелю — из настоящего пистолета. Самого дорогого.
Олесе
(c) >>* * * О чем с тобой поговорить, Зверёныш мой? Зима. Охота,- порою, свитер распустить, чтоб распустилось в мире что-то... На ветках и в карманах - голь, страна, одной рукой страничит, другой - дарует боль. И боль - здесь с вдохновением граничит. О, этих дач морозный чад, раздетый алкоголь, обеды... Ты одиночествам беседы - не верь: счастливые молчат! Звереныш мой, минувшим летом я сам себя не замечал, и тысячи стихов об этом тебе, родная, промолчал. Теперь - зима, широколобость церквей, больничный хрип саней... И еле слышно пахнет пропасть духами женщины моей.
Он рассуждал логично. Стал мне старшим, Серьёзным братом. Я - ему сестрой. Мы соблюдали нужные приличья. И сердце не дрожало под рукой. И не пыталась я его морщинку На лбу разгладить. Дружно у реки Плескались мы как дети и читали Друг другу вслух красивые стихи. Мы строили воздушные фигурки Из бледного песка у наших ног И не писала я тайком в тетрадке Тогда неловких вдохновенных строк... Кофейник опустел, и он добавил Лимонных долек в золотой прибор. - Не уходи, к тебе я не пристану, - Такой был странный наш с ним уговор. - Пожалуйста, меня ты не касайся И полежи со мной плечом к плечу. Я одинок, обманут, неудачлив. Тепло и дружбу - всё, что я хочу. Он вежлив был, и я была корректна, Держали мы границу между тел. Но судорога нас cвела внезапно, И мы случайно перешли предел.
1. Гордость мою по ночам согревает бутылка. Гордость моя воскресает - безумна и пылка, гордая просто - без повода - как и хотелось мне. На руке - отпечаток затылка. Ноги сплелись. У меня холоднее немного (я ведь давно собирался описывать именно это - вот мы лежим - две скульптуры и два полубога - бедный поэт и судьба молодого поэта). Что ещё? волосы? пряди? - описано раньше весь натюрморт, Бога ради, - и лучше бывало. Будто пустой, полупьяный, небритый чеканщик вдруг поленился стянуть с наших тел одеяло, и поленился одеть - столько лишних усталых движений, и разбудить не хотел - эти звуки под утро излишни. Взял лишь лицо, половину другого, и тени, взял и ушёл, притворив что-то очень неслышно. ...2. Внутри осталось ровное тепло, подрагиванье пальцев, век, ладоней. Подрагиванье рук, совсем легко напоминая будущих агоний роскошный блеф, сегодня никого ни испугать не сможет, ни расстроить. Лишь разбудить, но сон длинней того, что можно оценить, что может стоить чего-то явного. И мы - как плавкий лом как белый, плавкий ворох, груда лома, лежим, укрывшись белым потолком в оправе одеяла, стен и дома, знакомого до шороха. Тепло слетает с ног, укутывает губы и одеяло - тоже потолок, сравнимый лишь с подстилкою из шубы цигейковой. Качаются цветы, подрагивая в такт ресницам слипшим, я говорю, а кажется - что ты сквозь сон беседуешь наверное, с всевышним. Давно хотел об этом. Ну о чём могу ещё? - одежда на диване, подрагивает воздух над плечом, цветы дрожат в фарфоровом стакане едва-едва, - ещё грузовики привычный гул не вспомнили снаружи, и я гадаю что там - мотыльки снежинок, или лёд, синицы, лужи иль хруст ледышек в солнце, или скрип нападавшего снега - в это время ничто непредсказуемо. Горит восход на облаке. Горят висок и темя твоё, или моя рука заныла, отекла - уже не знаю чего здесь больше - тишины? тепла? и кто здесь я, и ты с какого краю... Вот и набросок. Дальше - задремать, скатившись в образы, но я - певец обоев. И образ мой - измятая кровать, твоё прикосновение любое и тема плавких, еле слышных тел - она проснулась, но ещё не знает об этом. И глаза её - как мел, и волосы чуть слышно отражают журчание воды на кухне, стол - не убран, на полу - стакан и ваза. И это всё, и я почти ушёл в скульптуру, и вдохнул, и обнял сразу два матовых беспечных стебелька, две жизни, еле теплящихся где-то: моя рука, её рука, моя рука... Рука хозяйки и поэта
* * *
Мы вчера перебирали клюкву, отрывали замерзшие ветки, и сыпались ягоды градом в эмалированную посуду (но помнить я все же буду, и потом вспоминать всюду не это - а что ты был рядом) У клюквы не было запаха и манила она - яркостью, и хотелось рукой дотронуться до ледышек, еще не растаявших (у сердец, еще не оттаявших, невозможно требовать близости, неуместно ждать жалости) Ты набирал в горсть ягоды и долго так сидел с ними, а потом на вкус пробовал, а я знала, что они не сладкие (люди все на яркость падкие, тогда чувства как в припадке, и не исключение - оба мы) Мы вчера перебирали клюкву, отрывали замерзшие ветки и сыпались ягоды градом в эмалированную посуду (но помнить я все же буду, и потом вспоминать всюду не это - а что ты был рядом) .....
Мы проедемся на двух велосипедах с серебристой нежной веткой майской. Только знаю, что тебя зовут Победа, звонко-золотая полумаска. Мы проедем под зеленые ворота, шепот шин, серебряные спицы, а на летном поле вновь полеты, и камзол удачно сшит у принца. Кружева, и облако, и сласти, и мороженщик с серебряною чашей, и достанет попугай билетик Счастье, восхитительное счастье наше! Полумаска смугло-золотая, нежный жар виска, свободной прядки змейка... О, не забывай меня, летая, солнечная королева смеха!
При свете яркой лампы на стене Он смотрит на лицо моё и ниже. Так ездоки глядят на лошадей, А не на женщин... Он подходит ближе. Наедине с любимым в первый раз... Неюные обветренные губы Приятны мне, и нравится ладонь Широкая с шершавой кожей грубой. Мечта моя - Дианы грудь. Увы! И нет во мне ланит прелестной Флоры. А то, что есть, так это чепуха! Короткого не стоит разговора. Стесняясь некрасивости своей, Хочу я в темноте найти спасенье. Я - нервы, огорчение и стыд, А он - неспешность, точность и терпенье. Наощупь я пытаюсь повернуть Жучок на стенке. Попадаю мимо. От щикотолок и до головы - Я в первый раз наедине с любимым.
Женщина, прежде чем встать, целует свою подругу в губы и, помедлив секунду, высвобождает руку из-под ее головы и разбросанных по подушкам кудрявых светлых волос. После горячего душа она готовит завтрак: два тоста и черный кофе. Одев пальто, еще раз нежно смотрит на профиль спящей - такой беспомощной и прекрасной. Выйдя на заснеженную террасу, она с наслаждением вдыхает тонкий запах морозного утра, доступный только живым. Сегодня они освободятся рано и смогут поужинать в маленьком ресторане на углу шестнадцатой и двадцатой улиц, смакуя вино под тихую музыку и любуясь друг другом. На ходу затягивая потуже пояс, она спешит на девятичасовой поезд.
Глаза в глаза, слипаясь влажной кожей, Я на тебе - ладонь в ладонь - распят. За что мне этот пыточный захват? Во искупленье прошлого, быть может? Ни перед кем ни в чем не виноват, Но все же... Все же.. Как на смерть похоже...
Солёный, холёный ты мой, влюблённый. Руки твои хороши для ночи, про одиночество вновь напророчат мне. Соки янтарного тела стекут по лестнице прошлой любви. Обернусь - боже мой - опять стерегут случайные вздохи твои.
И проснуться внезапно, и заспанно вставить локоть между теплом кровати и тела, хлебнувшего резкого света из форточки, не одеваясь выскочить на балкон, хоть и холодно, и - слава тебе, первая сигарета - увидеть разницу между приснившейся ночью явью и тем огромным, что тикало внутри черепной коробки и мысленно повторять себе - сейчас докурю, поставлю чайник, сейчас докурю, и вытяну из духовки на божий свет сухари, не думая, кто там ползал по ним всю ночь. Первая сигарета, первая сигарета, Боже! Зло начинается с третьей, с четвёртой, вторая - пОл-зла, первая - благодать сплошная, вторая, вообще-то, тоже. Ждёшь меня трепыхаясь, сердце, бабочка, пляшешь смятенно танец ресниц продрогших, тянешься лепестками к моим затяжкам вьёшься улыбками сонными, будто и не взрослела, по стенам шажками предчувствий, закрыв глаза, гадая, как по ромашкам, по каждой капле, убившей десять минут моей жизни смешливой о тёплой погоде, которой я вот уж пять минут как любуюсь слушая семенящие брызги шестиэтажной улицы, неторопливой своей памятью вспоминая - сейчас соберусь, обуюсь, но прежде свершится многое - традиция утреннего расставанья с любимой - турчанкой сонной - где взял такую, в каком походе? - в какой такой церкви крестили её, и назвали - Аня ! - господи, господи, найди мне хоть пару слов о погоде, чтобы не всё - о теле, глазах, о тепле, манящем меня растаять под одеялом - просто лежать и вникать в колдовство, как в науку о самом неуловимом - о том, чего не держит в бочке рассохшейся память о громе небесном, что звучит в ней пустой, если приставить ухо и трубы там, и литавры, и цезарю слава, и грохот парадов и топот слонов, и отрыжки факиров бензиновые, и сабли, зудящие где-то под кожей и самая жалкая между любимых развенчана, и назначена Клеопатрой, а самая жаркая - рядом со мною сегодня и присно и дальше дай боже, Боже. И сутолока мне навстречу как пончо, и ватная песня уха - халатом, и опахалом жёлтым солнце стучит по шофёрской кепке и панцирем, синим - небо, и латами лужи, вмятые в асфальт каблуком косящейся на бороду мою прохожей девки и в тёмном зрачке, застывшем в зеленоватом омуте с жёлтыми оторочками, можно намыть и золота, и листьев, и ворох улыбок бешеных и пьяниц, песчинками синими барахтающихся в том золоте с утра, и инея тёмно-синего на травяных проплешинах газонов. Из трёх своих юбок сейчас выбирает лучшую с придирчивостью парижской модницы, покусывая губы, капризничая и выбрав самую тёплую, согрев по такому случаю чайку, в окно удивляется, как небо упало навзничь, и я бреду в этом небе, пиная бумажки рваные, посмаливая папироскою нашёптывая ей на ухо незамысловато и простенько, покачиваясь над асфальтом походкой как-будто матросскою и слышу скороговоркой в ответ : костямойкостякостенька - не то молитву, не то приветствие, не то примету какую-то: если с утра так скажется, значит, и день будет радостным значит, и вечер случится медленным, красочным и несуетным, и догорев, умчится вверх под обгоревшим парусом спрятав мосты и реки, и спеленав крест-накрест заборами улицы, и подкинув угля и дровец в трубы соседских домишек, которым нравится баюкать осень позднюю звоном цепи собачьей и терпкими разговорами в которые наши тела упадут, и мысли слетят с ветвей, и тёмный город провалится.
* * * Я послал тебе в догонку Два кольца работы тонкой, Чтоб сплелись, чтоб завязались В узелочек два конца. Ты сказала - Это мало, Чтобы начинать сначала. И взяла, да побросала Эти кольца у крыльца. Я послал тебе по почте Аромат весенних почек И исписанный листочек На сорочьем языке. Только ты читать не хочешь. Обозначет утро кочет - По дорожке между строчек Убегаешь налегке. В свежий ветер, в чисто поле, Да в неведомую долю. Видно, зря зубрили роли До последнего словца. Двери настежь пораскрыты, Конь храпит и бьёт копытом, На крылечке позабыты Два серебряных кольца.
* * *
Я построила город и дала ему имя - Ты, Я на стенах домов писала твои портреты, Я лепила профиль из рваных кусков пустоты, И твой вензель горел на звонком кружочке монеты. Рыбы корчили морды, кривили беззубые рты, Крошки хлеба просили, а ты с парапета Мякоть булки бросал, позволяя у края воды Золотом губ целовать тебе кромку манжеты. Вот такую сказку я написала - шуршат листы. Ты спишь рядом, и солнечным зайчиком лето То коснется плеча, то ресниц заповедной черты, То оправы перстней, то звеньев моих браслетов.
Отпусти косу свою по самую марусю, отпусти в горсти синицу к синю морю - ах как здорово, что я тебя боюся! Ах, как радостно, что я с тобой не спорю. Красна роща спорит с желтой за убранство, но зеленая молчальница главнее - ах, как празднично, что нету постоянства, ах, как сладко ни с тобою и ни с нею! Белый аист, черный ворон, красный сокол, очи карие пред синими очами - ах, как брачно нам с тобой летать высоко, ах, как звонко, что не общими ночами! Самолетной серебрянкой крытый Север, золоченый, как орех, кораблик Юга... Что же ветер-земледелец нас посеял так далеко и бесплодно друг от друга? Ждет на выходе безмолвная Маруся, над разрушенным мостом ревет Катюша... Ах, как грустно, что тебя я не боюся, ах, как странно отпустить на волю душу.
* * *
Ничего не случилось. Просто... я о тебе думаю. Шепчет дождь и грустит улица, все былые стираются лица, память блекнет, но мне не спится - это я о тебе думаю. Я б хотела, чтоб было проще. Чтоб расчет был - и трезвый разум, чтоб проблемы решались разом, чтобы мир был давно рассказан кем-то, где-то в далекой роще. Я б хотела, чтоб было проще. Видеть? Нет. Это слишком мало! Сквозь туман и сырой холод видеть только, что ты молод, что в глазах твоих только голод, чтобы все очарованье спало? Нет. Это слишком мало. Только голос. Далекий и хриплый, прорывающийся сквозь помехи, сквозь летящие в космос орехи, где глаголы - как-будто вехи и дурманящий запах липы... только голос - далекий и хриплый. Завтра, наверно, все будет иначе. Зной нагоняет смертельную скуку, я окунусь с головою в науку и позабуду вечернюю муку, ну а сомненья свои - тем паче. Завтра, конечно, все будет иначе.
* С благодарностью и любовью к авторам, составитель: (с) Краш Большое спасибо за помощь и консультации в подготовке сборника Ирине Дедюховой и Хилине Кайзер, без горячей поддержки которых он бы не появился на свет.>На начало страницы
|