Кругом поэтов, как мне кажется, внутренне разделяема поразительная особенность преувеличения одних качеств предмета или объекта перед другими, которая ложным светом земного разума в неисповедимый момент фиксирования звуками или буквами истины, стоит им высказать вслух свое наблюдение или сформировать вокруг идеи произведение, высвечивается иногда весьма и весьма гротесково, так что, неаккуратно пользуясь ею перед непосвященными, они порою доходят в своем образе перед людьми до абсурда. Подчеркиваю, что эта своеобразная качественная mania grandiosa(1) долженствует быть применяемой в значении характеристики сердечной оптики, причем совершенно не делаю акцента на том, какова именно мистическая оптика сердца, ибо увеличивает она муху до размеров слона или сообщает квадрату ночного неба блестки бриллиантовой крошки вместо расплывчатого пятнышка овсяной каши, а остается всегда пленительно дерзновенной. Да и кто по нашему неуемному желанию способствовать добыванию хоть кем-нибудь источника счастья из железной скалы жизни, подчас не подающейся ни стукам Моисеева жезла, ни ударам молота Тора, доброжелательно подавая ближнему советы, с какой стороны подойти и с какими мыслями в одну точку бить, не попеняет существу со стоящими дыбом волосами за вирши, хоть и невероятно волнующие, но, подумайте! - в честь, например, Чумы.
О, кто же я, чтобы думать о забывших себя ястребах и отца - Икарах, разбивающихся в ионосфере? Говори за меня Цицерон: "Все, что ты хочешь, я объясню по мере сил, но, конечно, не так, как пифийский Аполлон - твердо и непреложно, - а как простой человек, один из многих, судящий лишь по догадке и вероятности".(2)
Только безо всякого стеснения топая ногами на собственное изменчивое эго тем, что творим постоянную молитву в сердце, мы, как нас просветленные с колоколен Духа результатами явленной святости обнадеживают и нам обещают, добьемся при неуклонном упорстве трансформации собственного существа; и да обрядимся все в пух и перо, отражающие пречистую, ангельскую природу Вышних, помня, что приблизиться к Ним в малой мере сможем, когда оторвемся от земной поверхности, сделавшись обладателями сходных с облаками летучих свойств. "Ангела образом, земнаго суща естеством яви тебе всея твари Создатель..."(3)
А теперь слово "настоящих", вдруг эдаким волнистым флюидом, омывающим, как я, того не чая, понял, с беспокойных ног до вездесущей головы блаженствующих, вырвавшихся из зоны мертвого ступора вдохновенных сочинителей, самовольно подогнанное к моему греческому носу, - от природы преувеличенно чуткому на тонко-тончайшие, эдакие вуалехвостые амебы (выдумки и химеры, по твердым заверениям в наукопечати мудромыслителей; занесенные в разряд подлежащих необходимому учету вероятностей на толпособраниях юбилеев, свадеб, светорождений детей, et cetera), - слово "настоящих", подогнанное к самому моему носу, живо откликающемуся на прозрачные веяния с эфирно-пшеничных по кормящей сущности информационных полей, я переправляю на верхушку этого текста - к "поэтам" и вижу по водворении его на надлежащее место, что геометрический круг, под видом неизвестного лица без черт, первым показавшийся на сцене моего рассказа из-за кулисы, приобрел чудесный диаметр, что, как можно, справившись с древней космогонией, проверить, есть уже вещий признак начавшей свое развитие новой Вселенной. В точности так, существенным дополнением чудодейственной щепотки того сего обогащали блюдо, каковое, не удовольствуясь лаврами мнения, зеленеющими на полях эссе и диссертаций предшественников, экспертов и гурманов-любителей, без устали поварски брались о-п-р-е-д-е-л-и-т-ь, дабы, уверовавши в его питающее достоинство, с подлинным искусством (имеющего право) короля конфорок и половника подать к столу, - для чего, сосредоточившись, возвращались к альфе, с коей для каждого автора, пробирающегося пылающими пустынями Ада, джунглями Чистилища и водяными безднами, образовавшимися на месте похищенного Рая, к руке и нежному сердцу возлюбленной читающей публики все начиналось, и где, в белом колпаке, кругом опоясанные фартуком, склонившись с ложкою над дымящейся, аморфной (в отсутствие вердикта Времени) во вкусовом отношении (поскольку прочно себя еще не зарекомендовала) словесной суповой массой, почтенные и почитаемые шефы литературной кухни священнодействовали, а с ними - душевно - и, наблюдая, повара, кондитеры, коренщики, посудомойщики, - и, приплюсуем к выводимой формуле успеха, также посетители ресторана, чтобы хор прогремел отличием caeli filius(4).
Предчувствую, никто с ходу не станет отрицать, что иногда произведение, опубликованное человеком с литературным дарованием гения, создает прецедент видимой простоты ассоциативных или логических связей, и в такой ситуации ничего ошибочнее нельзя соделать увлеченному читателю, как, ознакомившись со всплывшим на поверхность лабиринта трафаретом побега, тут же оный и совершить, пойдя на поводу у автора, охочего до развлечения карточками слов или же, напротив, добросовестно следовавшего за назначенной ему божественной идеей, мимикрировавшей в миру в нить Ариадны, бросающуюся постороннему в глаза, но как бы самочинно таинственно призванную Силами Творения во имя поддержки разделяющего порядка "кесарю - кесарево" путать, а не освобождать, охраняя словесные угодья от расхитителей истинного добра. Вывожу на передний план человеческой жизни удивление неисповедимостью путей Господа, каковое воплощаю совсем как иной способный, проницательный режиссер, распознавший в идее спектакля нечто, подсознательно подлежащее прочтению зрителем в скелете устанавливаемого по его приказу на сцене на весь спектакль большого дерева, тем подступая с вернейшей стороны к сердцу зала; а более ничего уж в воздушной камере с подмостками и партером, которую мне собственным заинтересованным нюхом постановщика велено, заполнив до буквосочетания "конец" сменными пластинками с пятью действиями готовящегося представления на второй, третьей, четвертой и пятой плоскостях, образно говоря, в затылок смотрящих друг другу, ничегошеньки намертво не корректирую, ретуши не подвергаю, - ведь осознанности ума и рук наших только-только хватает на непрестанные попытки максимально точно сработать временные математические модели существования человека в обстоятельствах календарных дней, учитывая все уловимые факторы и фактики.
Обессмертивший себя и российскую словесность героическим искусством дражайший наш соотечественник Александр Пушкин, великое дневное светило, никогда не тонущими лучами первоверховно ходящее по водам русского океана поэзии, течением потока "Евгения Онегина", направляемого игрою каналов тепла и холода в отношениях притяжения и отталкивания человеческих чувств в условиях разбалансировки житейского ума и со стрелообразной магнетизирующей линией космического разума, держащегося в тисках абсолютного бесстрастия, образовал восточные иду, пингалу и сушумну(5) в хребте земли, помнящей себя империей, и полнотою божества снова утвердился правообладателем трона брахмана здешней Гармонии. Ах, да ежели нужно нам окунуться без раздумья плоской лунорыбою с круглым, выпученным в мезозойскую эру обалделым глазом в легкую игру не теряющего лица серьезного сочинительства, брызгокаплями осверкивающую моря трудов и превратностей погоды, милости просим прислушаться к шутовству бедного Йорика: "И вот уже трещат морозы/ И серебрятся средь полей.../ (Читатель ждет уж рифмы р-о-з-ы;/ На, вот возьми ее скорей!)" Нам не достаточно? Тогда, о мудрый, бормотаньем да не оскорбим внутренней своей святости, тем паче, что имеем, как айсберг, возникший в один, скорбящий до сегодняшнего эхом подводных съемок, день пред чудом "Титаника", ледяной торос: "Мечты, мечты! где ваша сладость?/ Где, вечная к ней рифма, м-л-а-д-о-с-т-ь?"
Разумея дело о метели, - снегопадными провозвестниками ее мы были обязаны последним декадам ожидания зимних праздников, - своим рождественским рассказом я воздержусь набрасывать электрическую занавесь огоньков поэтической шутки на потенциальную станицу белых лебедей в декабрьских эскизах, - запорошенных крупчаткой низких кустарников и яблоневых дичков, ощетинившихся кривыми в десяти узлах ветками, - обнаруженных населением в банковской ячейке прошлого года, помеченной номером, напоминающим дату, далее которой никак нельзя откладывать поход в супермаркет за продуктовыми кульками и авоськами. Озерца городских газонов, вырядившиеся разреженной инеистой брусчаткой с налепленной на нее белой дымковской и леденящей зрачки гусь-хрустальною игрушкой, - а под сей анимацией ни от кого не укрыться было альпийской древесной растительности, - сообщались, соединялись психологически на новостном плане с находкой некоего американского банка в собственных стенах. О почвенных цветов дуги, коими мыслили карандаши Пабло Пикассо! О эти сами собой мифологизирующиеся канцелярские скрепки и кнопки художественного почерка, вас невозможно застать за прозаической сборкой пустого бумажного пространства в человеческие фигуры; десятки лет как навсегда застывшие, вы вечно крутите праздничные фуэте! Вас не остановить, сколько не прикрывай ладонями, сложенными ковшиком, чтобы не мешать балетным пачкам и веткам, различающимся хворостом арабесок!
Не иначе, скользнула лаптями по накатанному прохожими льду, пошатнулась не переобутая в валенки Зима, не видная фарфоровым лицом, укрывшимся в глубоких павловских шалях с каймою круглощеких розанов, глазкАми редкостных незабудок и вязаночками листиков, что раскосыми изумрудами приманивают жар-птицу Солнца, вскормленную мелким речным жемчугом и "боем" драгоценного камня в кощеевых сундуках, родящуюся на востоке и умирающую на западе; и - сразу - как если бы Моби Дик(6) "качества белизны" восстал в холодной искристой пыли, горками высыпавшейся из перевернувшихся бадеек, болтавшихся на коромысле красной девицы.
И вновь петлевым захватом темы извилистая тропа моего повествования просит небесных строителей воссоздать туннельный переход к той части, что посвящена описанию миража псевдоподсказки, вкрадывающейся в манеру письма прилежного отца, мужа и камер-юнкера(7), общества которого, без всякого сомнения, на тихих берегах Леты искали праздно слоняющиеся лорды, гранды и герцоги; простой же русский мещанин подверг тщательному исследованию тайные горние приюты отцов "Илиады", "Энеиды", "Метаморфоз", "Божественной комедии" и прочего, проделавшего алмазными резцами пучки собранных в звезды борозд на куполе синей Тверди, защищающей человечество от жесткого космического излучения. Разыгрывая всего отрывок из Вильсоновой трагедии(8), (я все еще не знаю ни участка пути, избранного этим неизвестным Вильсоном к шествию по нему исковерканных судеб героев перед внимательными глазами зрителей, исключая столь ярчайше освещенного российским солнцем, увы мне и увы), Пушкин, оттачивая реплики, постоял за каждым говорящим и поющим на Пиру, как на духу, стулом, креслом, - а таковых раз-два и обчелся, - но! что за голоса, без ухищрений покрывающие объемы отведенных им трубных пауз, жадно тянущих на себя скатерть со стола, как будто лень им приподняться над сиденьем да протянуть руку к солонке, сахарнице или бокалу. Абсолютно слившись с тенью Председателя, поэт наш дозволяет Вальсингаму петь гимн в честь чумы с предисловием, что охочим до плетения рифм тот до предшествующей ночи себя не ощущал. Однако, совпадением ли буквы окончаний единственно привлеченные съехались на мрачнее некуда из балов телесный недуг и несносимый, нестерпимый без горящего полноценными дровами очага могущий холод?
Семьи европейцев в количестве требующих пропитания ртов не идут голова в голову с индусскими, кои под сенью дряблой пальмы самоорганизуются в скопления от сорока до пятидесяти человек, не обеспеченных заботами умной природы ни силами, ни волевым (не к месту) стремлением сохранять молчание рыб в часы вынужденного экономическими, а не религиозными причинами продолжительного поста, несущего угрозу жизни, которую во что бы то ни стало инстинкт приспособлен Творцом предотвратить. Я веду к тому, что на наших широтах без разработанного бицепса привычки, бывает, отчасти несколько туговато приходится родственникам, объединяемым в семью в разговорах не долями общей ошуюю да одесную крови, а водою на киселе, не жившим вместе под одною каминной трубой во все порЫ отстукиваемого электронными часами века, - родственникам, подвергшимся (иллюзорному, как все разнообразие мира, гласят Веды) заключению в четырех стенах властями расшалившейся стихии. Как расставленные межи на поле, попадая в угол зрения, всегда используют шанс докричаться абрисами пик до его владельца, предупреждая эксцессы на предмет нерушимости границ; так и крайние даты пролонгированных зимних каникул не сажают мудрого в колодки цифири, - награждают отрезом времени. Пораскинь человек мозгами, и он максимально затруднит жизнь обстоятельствам с кулаками, борясь и совершая все меньше ошибок, затачивающих притом меч его индивидуальности. Метаться, обратившись в дубовый листок, швыряемый ветрами: Бореем, Мистралем, Евроклидоном, Трамонтаной? Хуже не придумаешь. Все зависит от нашего к этому "всему" отношения. Хотя снежная буря не перевела нас в ораву маловоспитанных людей, конечно, сложением стрел многих влияний, назначенных набиться в колчан Провидения и подвергнуться анализу в оке божественной ипостаси, ведающей математическими множествами (людей).
Года всякого века на птицах-тройках резвоскачут по холмам в чрезвычайно обширную дальнюю сторону разгильдяев, не озабоченных целью наладить с живущим поколением какие-нибудь маломальские, не обязывающие показателями выполненных норм поставок природного газа контакты в смысле обмена кратенькими сведениями, что там за чертой вообще делается, - в чем нам-то с вами корить себя не за что: не отправляем ли туда целою планетой с периодичностью в 365 дней сводки наших последних исторических событий? - а разжились когда хоть кем-то виденным одним единственным добровольным рапортом из этой глотки (да-а, моряки-то знают толк в разящих наповал терминах!), распахнутой за краем земли на сто восемьдесят градусов, чтобы, не дай бог, не пропустить мимо и захудалого лошадиного черепа, (то-то никто не возвращается из мясорубки "Неизвестность"). Так вот, съехались мы все однажды в дачный поселок "Медвежий угол" стегнуть отправляемого на съедение в тартарары старого гнедка, разбить бутылку шампанского о борт Нового Года и позагибать пальцы на обеих руках, пересчитывая своих родившихся или женившихся или ... нет, о грустном - в другой час, в прекрасном месте слияния трех заповедных лесных массивов, как я обычно непринужденно говорю, перескакивая на свой врожденный язык поэзии, метафизики, мистики, религиозности, расписывая собеседнику красоты действующих на атомарном уровне территориальных катализаторов, способствующих запуску процессов духовной и телесной регенерации. Хотя начать мне, безусловно, следовало бы с вознесения хвалы-молитвы воздухоэфиру чистоты, побивающей городскую по параметрам, параметрам и параметрам, я смело продолжу свою речь замечанием, что чтение философских трактатов оставило по себе стойкое впечатление постулируемой любимыми моими индусами святости наших прохладных рек. Набредая в джунглях Дандака(9) на свои, жители, не клеймя своего выбора потерею времени, обязательно совершают в них омовения, помогающие решать, кроме задач на уровне деревенской магии, смешанной с гигиеной, уравнения с функциями, выражающими зависимость настроя сердца-души-ума на ежедневные труды от естественности, с коей народ считается с фактами высокой мифологизации, достигая любым мирским практическим действием веры в Брахман, Параматму, самоподдерживающееся-в-человеке Божественное, как подпитывающее-в-нем самое себя солнце, как сосуществующее-с-ним великолепие священной Ганги, взятой на небо, измененной космогенезисом и видящейся в смягченном волосами Шивы низвержении из галактики на землю. К священным рекам ныне я призываю приравнять и леса, и здешние воды, создавая объяснение редкой подверженности простудным инфекциям народа, здесь живущего и быстро выздоравливающего.
Белая двухэтажная усадьба с четырьмя колоннами, несущими уступ крыши над дверями в сени со стеклянным фасадом, крылья наседки в характере дома, собравшего под себя выводок комнат верхнего этажа, и форма половины гнезда, в которую вселилась веселая от рождения душа сплошного в первом этаже зала, - душа духа, наученного такой жизнью легко впадать от плохо переносимого одиночества в спячку, за лечебное действие принимаемую теперь им и в рабочие дни вместо утренних ванн, что обитатели принимали за данность значительно охотнее, нежели чем, когда оно выступало основным ингредиентом, входящим в рецептуру отдающего жестоким равнодушием фехтовального приема убиения времени, - зала с зеркалами в двойной (средний) человеческий рост, где можно было бы задавать балы, но, с предпочтением всех ездить за рубеж, проходили здесь только елки, а в летний период появлялись теннисные столы, и хрустальные люстры висели, замотанные, как мумии, в простыни, свисающими свободными прямоугольными концами до высоты, покоряемой младшими членами семьи в сильном прыжке не со всякой олимпийской попытки.
Опуская неважные для рассказа подробности встречи Нового Года, я значительно двигаю наши дела вперед, и, наверно, более в себе уверен, чем заделайся я писателем детективной истории, так как, во-первых, сей оборот колеса Фортуны заведомо растворил бы в умеренной цветовой гамме словесного потока сухие оттенки трагедии, коснувшейся бы, не приведи Господь, нашей семьи; а, во-вторых, мне бы пришлось столкнуться с ослиным упрямством своей натуры разгораться глазами на разлитую в природе прему, мудрость, поэзию, волшебную тайну, романтику и красоту и гаснуть с тою скоростью, с какой оная натыкается на признаки присутствия того же, но со знаком инвертирующего белое в черное - минуса. С радостью не пускаю отрицательный вариант развития праздничного серпантина в змеиные кольца потому, что, - эх, зря не включил я следующее умозаключение третьим пунктом в предшествующую ему совокупность, - пусть часть из нас приходилась остальным седьмой водой на киселе, и делить семью на две спортивные команды человеку со стороны, узнающему и связывающему мнемоническими приемами неизвестные лица хоть с двумя только фамилиями десятерых Тригорских и девятерых Троекуровых было незачем, ибо обороты окружающей среды звучали и оценивались несравненно явственнее и проще, - первые отличались черными барашковыми шевелюрами, а вторые - прямыми русыми прядями; третьим же пунктом я должен был провести в сюжетную ткань невидимую жилку Культуры, по которой ходили на деревянных итальянских вешалках все девятнадцать аллегорических шелковых рубашек, символизирующих хотите - наших ангелов-хранителей, а хотите - наши души, ибо если на человеческом уровне аллегории двойственны, то лестницей-другой выше рубашки на плечиках в платяном шкафу уступят в значении Культурной планке, а там, у стопы Всевышнего - звуковой вибрации, музыке сфер.
Люди выезжают на вольный простор прерий, ища активного отдыха, может, заброшенного земляного карьера с разграбленными недрами, чтобы, закрепившись на его стене, с приподнятого вала поглазеть на центральную воронку. Зачем? Необъяснимо, мой друг, необъяснимо. Не успеваю дописать фразу, не отяготясь ответом, внедренным в систему моих координат Х и Y мимо логических правил прямой, смотрящейся почти дешево перед гиперболой, приколовшей черную жемчужину к геометрической точке перегиба. Взрытая почва заземляет провода. Но я ступаю где-то по квадратам дерна, живым мостом уводящего странника в сюрреализм сознания, где зрачки похожи на сечения кабеля, оканчивающегося в сингулярности пространства за пределами облака Оорта(10). Снежная буря, начавшись ночью, на третье утро младенчества года, втащив десятки своих светлых глашатаев за кружевные воротники, упруго колеблющиеся на скелетообразующих ледяную моду проволоках, на неустойчивые вьюжные спирали и протуберанцы кристаллов мерзлой воды, трубила во все серебряные трубы о занятии пустовавшего престола демиурга Земли. Она заперла нас накрепко в хрустальном замке, завалив осадками, превысившими нормы, установленные метеорологами, в n-раз. Вы не сердитесь, что я не точен? Факт, что цифры, собираемые для отчетов, на этапе сильнейшего давления бедствия на человеческие нервы перестают интересовать пострадавших, не есть открытие нобелевского лауреата, а правило, постижимое уловкою ума, известною под именем "догадки", принимаемое без сложной доказательной базы, - это нам с вами ясно, не правда ли? О сколько же часов миновало мимо нашего сознания, когда мы напряженно орали в телефонные трубки, что нам отчаянно необходимо раздобыть армию бульдозеров, дабы создать в сугробах туннель, который вывел бы выжившее после экологической катастрофы население планеты Рябиновая-15 к астропорту, дабы оно покинуло старый мир и передало знания о нем - новому. Нам ничего не обещали, утешая, что что-то кому-то, - видимо, наш сигнал SOS, - в случае оказии передадут! ПРОСТО УЖАС!
Я - за бесплатную выдачу Библий всем желающим!
В переломный для нашей психики момент, когда кланы Тригорских и Троекуровых перестали вести себя, как припадочные, о чем хладно информируется в военных сводках всех времен формулировкою, отголосок коей звучит во мне словосочетанием "прекращение огня", я собрал и сохранил snap-шоты в картотеке памяти, чем старательно занимался, лежа в центральной гостиной на оттоманке, иногда прикрывая веками глаза, так как виды, притягиваемые магией моей оптики, блуждающей по стенам, окнам и дверям, порядком мне надоели. Какое множество племен неприкаянно шлялось, - к слову сказать, восемнадцать Тригорских и Троекуровых, (девятнадцатый - я), - задевая столы, стулья и книжные шкафы, чтобы время от времени дубовыми листьями прильпнуть к окнам, открывавшимся во владения Чумы, своими лишеньями нас законных прав на мир, существующий только для обладателей рабочих мест в офисах и автомобилей, добившейся изрыгания на свою голову анафемы запрета прозываться Зимой. "Свищущий ли ветер, или среди густых ветвей сладкозвучный голос птиц, или сила быстро текущей воды, или сильный треск низвергающихся камней, или незримое бегание скачущих животных, или голос ревущих свирепейших зверей, или отдающееся из горных углублений эхо, в-с-е э-т-о, ужасая их, повергало в расслабление. Ибо весь мир был освещаем ясным светом и занимался беспрепятственно делами; а над ними одними была распростерта тяжелая ночь, образ тьмы, умевшей некогда объять их; но сами для себя они были тягостнее тьмы."(11)
Индусы, милые мои философы, утешили вы меня и на этот раз, ибо я выскреб из какой-то свой мозговой извилины ореховые скорлупки, покрытые вязью складочек с намеком на санскритские мантры, но, не разобрав проглоченную недавно, последнюю книгу древесной жизни, ухватился за испытанную садхану намасмараны(12).
Около пяти часов вечера и кровная родня, и приходящаяся ей водою-на-киселе, (кто-есть-кто не выделено мною пофамильно по объяснимым соображениям, что каждую кучку объединяло кровное родство, а между собою оба семейства далеко друг от друга в генеалогическом отношении состояли), собралась в зал с камином, правда Тригорские со своим численным перевесом (в один человек) над Троекуровыми через сорок пять минут переговоров условно согласились, что не навсегда за собой его оставили. Да, и эта шутливая перепалка не войдет в мой файл; все-таки я попытаюсь сжать его до истории, способной поместиться на хвосте английской зануды-Мыши (Льюиса Кэрролла), прискорбно много болтавшей в кроличьей норе о Вильгельме Завоевателе. Тригорские были владетельные князья усадьбы, а совершившие на нее набег Троекуровы, привезли с собою "светлую голову", поэта Казимира Кастальского.
С Казимиром Кастальским из Троекуровых с лицейской поры был дружен именно рассказчик, то есть я, Святополк Троекуров, а с представлением своей особы так не спешил, тая слабую надежду бесплотно, безымянно, (притом, что, конечно, смешно сказать, "коньками звучно режу лед")(13), проскользнуть по листам зимним духом к щелчку завершающей точки повествования. Тогда как кровная моя родня наравне со мною не могла похвастаться перед - то большой, то маленькой, в обрывках, - чернокудрявою тучею, каковой плавали по усадьбе, иногда даже собравшись в пушечное ядро, а не то - рассыпавшись бусинами порвавшихся четок, гостеприимные Тригорские, никакими гиацинтовыми женскими локонами или мужскими прическами в стиле парика маэстро Моцарта, Казимир Кастальский брал разницу цветом своих рыжих патл, о! даже не в английских тонах, но в самой наигустейшей ирландской пробе, забраковавшей бы апельсины, если бы имело смысл сравнивать таковые предметы между собою. Между Троекуровыми вы бы не нашли ни одного, кто бы, назвав вам свою профессию, не мог записаться в список, озаглавленный "Наука и Религия", хотя, кроме меня, вряд ли бы кто из наших написал бы свое имя размашисто, как пишу я, пытаясь подчеркнуть, что в литературных деяниях я не намерен придерживаться только цифр и теорем; облака и лучи меня притягивают с не меньшей силой. А Тригорским я бы так и ссудил пустой лист, ну, может, озаглавив его Тригорские; хотя нет, пожалуй, надписал бы его "Любители спорта", ибо в профессиях у них существовал такой разброс, что магнитом, способным собрать эту черную охотничью дробь, оказывалось исключительно хобби.
Итак, объединив наши силы Добра, нежданно-негаданно загремевшие в арктический плен, обе фамилии в метафизическом смысле временно стали обозначать нечто более великолепное, потенциально лучащееся геройством и безумством храбрых, чем набор оловянных фигурок, застывших на подобиях скейтбордов, не годящийся для войны в полевых условиях; но кое-какие воображаемые метательные установки одним намерением спастись мы неосознанно приступили вдоль окон фасада разворачивать, будучи надежно укрытыми от Сциллы мороза и Харибды ветра крепким корпусом усадьбы. Фигуры волшебных адмиралов Тригорского и Троекурова возникли, чтобы предпринять совсем другие шаги, ибо девятнадцать плюс один (Казимир Кастальский) собирались организоваться в штаб сил Радости. От чего человек испытывает радость? Сотворяя, например, для своего ближнего что-нибудь полезное. Каждый, страстно желая себе и другим поскорее выбраться из снежного городка осажденной крепости, рисовал на стенах, шторах, абажуре, в тазике и даже на дне кастрюльки, в общем, всюду, куда упирался его отсутствующий взгляд, выезд нашего автомобильного кортежа из ворот ограды, явно подразумевая, что вот в этом-то, вернее, в общих усилиях, положенных на то, чтобы, располагая рычагом наших железных воль, отыскать пресловутую точку опоры в околоземном пространстве и перевернуть зачумленный мир с головы на ноги, самая большая польза и заключается. Кстати, говоря о точке опоры, я вспоминаю о точке перегиба на кривой математической гиперболы, а потом думаю о литературном приеме гиперболы, и вот вам: опять качественная mania grandiosa! На немом крике "Круг замкнулся!" я трепещу в озарении, что "круг" - слово, стоящее в Начале моего рассказа; вторым шло слово "поэты"; далее я рисовал картину выглядывания круга из-за кулис; далее я вписал в круг слово "настоящие"... Тут меня осенили две мысли, и я, вскочив с оттоманки, побежал к северному окну, мучимый желанием расшвыривать, освобождая себе путь, мебель. Первая, "Уроборос! Адишеша!", (здесь левое слово означает алхимический знак змеи, кусающей свой хвост, образовав кольцо; правое (у индусов) - свернувшуюся энергию Вселенной, змея с тысячью капюшонов, на котором покоится Вишну, одна из ипостасей Тримурти.) Вторая мысль: "Боже правый, видимо, по дому Тригорских невидимо носится Привидение, вызывающее у всякого, к кому оно приблизится порыв бежать куда подальше."
На подоконнике северного окна сидел, болтая ногами в вельветовых бриджах, Лис, поэт Кастальский, причем львиная лапа Солнца, лежавшая на голове Казимира, заварила такую алхимическую реакцию в его рыжих патлах, что по каждому волоску струилось жидкое сияние, стремящееся оформиться в нимб. Я сказал ему, что знаки, указывающие на него, пекутся, не иначе, на здешней кухне, раз сыплются отовсюду, как горячие пирожки, и посоветовал быстренько поднапрячься и огласить свой список.
- Какие знаки, Птицегадатель? - спросил он, больше обтирая руки о штору, подвязанную кистью, чем держась за ее тяжелую парчу, пока скользил поясничным отделом позвоночника по ребру подоконника.
Теперь Лис как-то странно стоял на полу, и я, наконец, понял, в чем дело: мягкие домашние туфли, выданные гостю Тригорскими, изображали пуанты.
- Думаешь, зря весь день ковыряюсь со своими записями? - спросил я, протягивая ему записную книжку, раскрытую в нужном месте. - Рассказ практически готов.
Он встал, как человек, умеющий забить в стену гвоздь и подключить кофемолку к электрической розетке, и перевернул блокнот вверх тормашками. После этого циркового номера он хмыкнул и вернул вещь обратно:
- Я тебе уже сто раз говорил, что в твоей китайской грамоте сам черт ногу сломит. Как обычно, понять можно только рисунки. Уроборос сам на себя не похож.
Пришлось снова показать ему материализовавшийся на листочке в клетку (косоватый, грязноватый) "иероглиф", составленный из перечеркнутого диаметром круга, и прочитать вслух бегущую по окружности надпись "круг настоящих поэтов".
- Это значит, Лис, что ты думал о чем-то важном для девятнадцати присутствующих здесь человек. Я сам не понял как, но мне удалось закольцевать текст, и, знаешь, что главное? - я вообще перед собой такой задачи не ставил. Но, в результате появился этот простой символ. Из трех слов одно указывает на тебя.
- Какое именно? - спросил он, почти прижав блокнот к глазам. - Абракадабра?
- В усадьбе в настоящий момент поэт один - ты, - я ответил.
Как ни старался я, беседуя со своим насмешливым другом, говорить сухо, а не могу сказать, что у меня хорошо получалось быть серьезным. И, кстати, златоглавый Казимир Кастальский воистину настоящий поэт, поскольку с ним случаются события прямо-таки необыкновенные. Ну да вы еще увидите.
И тут, худенькая, бледненькая Маша Тригорская, вмешалась в наш с Лисом мужской разговор, оказывается, выполняя задание своей матери, Олимпиады Тригорской, вернуть наши, не понимающие опасности своего удаленного положения, планеты к периодическому обращению в систему центральной звезды камина, гравитация коей поднялась до критического значения вследствие всеобщей заинтересованности в том, чтобы произвести парочку хороших залпов по демонам, приплясывавшим во внешней тьме от счастья, что мы тут, якобы, все рыдаем и мечемся туда-сюда между чуланчиком и подвалом, ломая слабые руки. Много ли найдем на свете вещей, касаться коих бывает уму нашему в истинное удовольствие? Искушенность в предмете и философом не берется себе в постоянные характеристики, когда способом существования материи утверждается движение; когда Суворов, граф Рымникский, одобряет "следование за даймоном Сократа", и к тому же невдалеке от Большого Взрыва сотворен и запущен метод ведения записей действий, производимых нами, на волнах акаши, что обещает нам в будущем продолжение жестокой "дружбы" с кармой и спорное удобство появления возможности воспроизведения живых картин из прошлого. Тайна рождения, существования и живучести театрального искусства имеет самое непосредственное отношение к идее пары наблюдатель и наблюдаемое, зритель и зримое в бесконечном Сознании.
Домашний театр! Я мог бы протестовать. Лис мог бы протестовать. Мы были бы не прочь устроить сеанс одновременной игры, каждый - на десяти досках; я - с Тригорскими, он - с Троекуровыми; из щепетильности, определенно, что не наоборот, как никак, я-то - Троекуров. На этапе полусна, накрывавшего меня меховой шапкой, я в состоянии неявно выражающегося протеста вяло справлялся у Олимпиады Тригорской, не найдется ли среди пленников такового, кто желал бы посвятить свое свободное время изучению правил старинной игры в индийские шахматы, а при возможном в учебе разочаровании обещал разрешить выбросить в окно и фигуры и доску, дабы новым упреком в лицо распоясавшейся стихии открыть дорогу Справедливости, которую прогнали от ворот дома. Качание головой из стороны в сторону послужило мне ответом. Не дожидаясь того, чтобы найти себя загнанным в угол логикой толпы и согласившимся произносить монологи, неблизкие уху, я, фактически, принудил себя к тому, чтобы воодушевиться прожектом объединения человеческих сердец на сомнительной почве самодеятельности. Вопреки опасениям строгим своим подходом к выбору репертуара испортить предвкушаемое остальными веселье от затеи, я встретил их сочувственное отношение к идее обратиться к врожденному чутью Казимира Кастальского.
Всем нетерпелось начать "представлять", всеобщее волнение, казалось, напояло атмосферу зигзагами мозгового электричества "сейчас начнется!", предвкушением "hear! hear!"(14) лордов английского парламента в пересушенных на каминных решетках своих и чужих наследных париках, выуженных баграми из невообразимой свалки саквояжей, бочонков с ромом, частей разбитых шлюпок, пустых камзолов, деревянного костыля, наконец, - покачивавшейся в пяти метрах от берега на месте гибели какой-нибудь "Эспаньолы"; однако, все ближе подступавшее, все сроками поджимавшее, пролитие небесных хлябей не начиналось, тучи не разряжались, опасно и страшно сверкая змеями, мгновенно озолачивающих черноту в рваных краях; овальный стол темного колониального дерева, освобожденный от балласта стульев, отогнанных веслами к стенам, застрявших ножками в прибрежных вязких тенях, ворохами писчей бумаги и раскрытых книжек повторял груз разбитых надежд моряков; и разломанная пополам подзорная труба на колонне словарей, каким-то чудом собранная боцманом в бинокль, не сводила огромнокруглых фиалковых очей с рифа, за которым видела какое-то движение врага. Переставшие держать строй команды, рассыпавшись по скалам, окружили район с останками кораблекрушения и пытались вернуть добычу морского разбоя женам и детям погибших, или замирали в ужасе на скалах.
Лис, крутившийся посреди этого светопреставления, рыжий ирландский Лис, которого часом ранее я выманил из логова на севере усадьбы, один нес на себе печать осведомленности. Откуда-то ему прикатило, не знаю, может быть, газетный ком... Словом, очень достойные картины маслом, занявшие обозримый периметр обитаемого пространства, написал художник Терентий Тригорский, Машин отец. Почему бы не поразыгрывать сцен, вдохновляясь ассоциациями, пронизывающими психологическую жизнь человеческого существа, положившись на дух с неотъемлемым свойством дара Творения, который Господь заключает в образчике душевной искры в сердце новорожденного младенца? Так Казимир преславно, как истинный поэт, нашелся, как х-о-р-о-ш-о угодить с темами всей разношерстной компании, никого не оставив равнодушным к Общему Делу, что и было главной задачей на какое-то количество вечеров нашего заключения в Медвежьем углу, каковое осенялось одинаковой непрестанною молитвою "о, пусть бы завтра!".
Однажды, когда Тригорские репетировали музыкально-хореографическую часть своей "Кармен" (в современной постановке Маши Тригорской) на площадке, освещаемой вытягивающимися и сокращающимися фигурами огненных духов, совсем по-домашнему устраивавшихся с некоторых пор - смотреть на актеров - в партере камина; а на противоположном конце огромной комнаты в это же время Троекуровы занимались прогоном текста "Овидия Назона в Скифии" Казимира Кастальского, и танцевальные па, и жужжание голосов обоих наших сплотившихся удивительной дружбою кружков были довольно грубо прерваны ужасными звуками тяжелых ударов железа о железо, донесшимися до нас с уровня первого этажа усадьбы. Долгие дни и вечера преодолевавшаяся строжайшей актерской дисциплиной человеческая суета сует, поднявшаяся вокруг и разметавшая наши боевые порядки, наши уголки сопротивления маршалам Зимы: госпоже Депрессии и господину Унынию, своим практическим примером лишь подкрепила умозрительную доказательную базу фолиантов, посвященных борьбе Добра и Зла за человеческий Дух. Несмотря на последнюю сентенцию, я, как вы понимаете, радовался встрече со Свободою, как ребенок. Покидая усадьбу в автомобильном кортеже, мы увидели, что спасателям пришлось обрушить ворота и, они уже думали, что сломают двери парадного входа, настолько двадцать человек были глухи к освободителям. И нам неоднократно и долго приходилось втолковывать каждому, что классическая музыка, гремевшая по всему дому, исключая репетиционный зал, призвана была заглушать отвратительный волчий вой бушевавшей рядом метели, и отключалась в минуты редкого затишья. А если кому-то не хватило в моем сухом отчете романтики, то вот еще факт: через год артистка балета Мария Тригорская и поэт Казимир Кастальский сыграли свадьбу!
4-6 декабря 2014
Примечания:
(1) mania grandiosa = (лат.) мания величия;
(2) см. Цицерон "Тускуланские беседы", (I, 9, 17), (пер. М.Гаспарова);
(3) см. Акафист святителю Николаю Чудотворцу;
(4) caeli filius = (лат.) сын неба (гений);
(5) энергетические каналы;
(6) знаменитый белый кит из романа Г.Мелвилла "Моби Дик";
(7) А.С.Пушкин;
(8) см. А.С.Пушкин "Пир во время Чумы" = отрывок из Вильсоновой трагедии "The city of the Plague";
(9) в Индии, место обитания отшельников: (святых) аскетов, йогов, риши (мудрецов);
(10) согласно голландскому астроному Яну Орту, вне Солнечной системы находится своего рода материальная "скорлупа" (почти сферической формы), содержащая миллиарды или сотни миллиардов кометных ядер; его радиус - порядка 30000-50000 а.е., общая масса твердых частиц приближена к массе Земли; см. напр. "Космос"/ Д.Рандзини; пер. с итал. Н.Лебедевой. - М.: ООО "Изд-во АСТ": ООО "Изд-во Астрель", 2003. - 639 с.:ил.;
(11) см. Ветхий Завет, "Премудрость Соломона", [17],17-20;
(12) в йоге - духовная практика повторения имени Бога (напр. Иисусовой молитвы в Православии);