КАК СЭР ЛАНСЕЛОТ ДОБРАЛСЯ ДО ИСТОЧНИКА НЕВДАЛЕКЕ ОТ ЗАМКА ТЕРРАБИЛЬ
(ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ГЛАВА ДЛЯ ЗНАМЕНИТОЙ ПОВЕСТИ
О КОРОЛЕ АРТУРЕ И ЕГО РЫЦАРЯХ, НАПИСАННОЙ Т.МЭЛОРИ)
Ворота в замок Террабиль начали опускаться посредством дубового ворота, с какового цепи разматывались вращением оного в обратную сторону, как только пара замыкающих кавалькаду вооруженных всадников миновала отметку необходимой им максимальной высоты арки над своими копьями. Чуть замешкайся они пройти оную, и либо рыцарям понадобилось бы согнуться и наклонить древки, либо их лошадям пришлось бы дать шпоры, что одинаково нарушило бы стройность боевого походного порядка.
Во второй раз за расцветающее, словно огненный цветок, утро, умудренный Мерлином, проезжал неспешно сэр Ланселот, сосредоточенно думая о своем, по широкому мосту через зеркальную ленточную речку, изворачивающуюся не утонуть на темном дне мрачного, чрезвычайно глубокого оврага, один склон коего сверху донизу и от правого фланга до левого разом теперь как бы осияло прибрежной свежестью флейт, валторн и дудочек травы, мелодически вышедшей ввстречу фотонной буре, против второго, в точности, как первый, но все еще темнеющего в тени ночи как бы жнивьем или поздне-августовским листом. И подвесной мост, по коему бежал, разрастаясь ручьями гусиных лапок плющ, матово блестел звеньями слабо покачивающихся оборванных цепей, окруженный сей великолепной игрою света, словно невзначай очаровывающего природу, дабы прибрать к рукам и этот начинающийся летний день, и остекленевшую от холодка речку, в каковую вот зашли солнечные лучи, и на каковой было уже не задержать взгляда долее какой-нибудь секунды, ибо оная как бы выкупила у них для себя меру горячего жидкого золота, расплатившись за него простывшей во тьме водой.
Сразу за мостом выбравшаяся из оврага на свободу нехоженая совокупность полевых цветов и диких трав чуть заметно колыхалась вверху своего духовитого собрания медоносов, как бы заботливо дозирая кое-где вытянувшимися пиками хвостатых башен и заброшенных маяков за сей запущенною и загущенною массою, по-братски на всех выбравшею себе общего росту и вымахавшею под стать дождливому сезону, каковую среду можно записать парадом (нечеловеческих) существ не без изящества, как бы явившихся на торжественную часть с разнообразными знаками отличий, продетыми в петлицу, - кто с венчиком, кто с бубенцом, кто с хлопушкой, кто с колокольчиком, кто с розеткой, кто с розаном, - ни один из коих не больше другого, как, например, и те - коровяка, девясила и Иван-чая, - что побудили нас выделить их между остальными за присущее им сейчас легкое движение над уровнем, где царят жирные валериана, борщевики и лопухи, сквозящие и ветвящиеся кустики лютиков, череды, донника, мышиного горошка, кровохлебки, синеголовника, татарника и, помощнее да помускулистее, полыни, пустырника и пижмы, и, далее, на оперенных мизерными листиками стержнях, колокольчики и ромашки, вместе слепившие сию разлитую непоколебимую бризом многочисленность, дабы мы осознали оное движение, как кружение (по-над зеленью оттенков салата, гороха, спаржи, капусты, шпината и так далее, каковой, не обладающей питательными свойствами сих радостей желудка, как никак отводится в энциклопедических словарях графа для ценностей позавиднее), самыми своими выдающимися лесенками на небо, то бишь не приноравливающимися к идеальному метру верхушками гулливеров. Разбираться же в сем гербарии, не ломая ног, так сказать, если и выпадало кому, то оный редкий человек распознавался беспременно, как взятый под опеку святым Пантелеймоном(1), иногда как бы авансом снискав себе сие мощное покровительство.
И вот опять случай, когда человек собирает себе на голову разочарование ангелов, коим подаются из-за нас булки печали в горнюю трапезную, ежели кто тут обоймется недовольством от жребия, (выпавшего не как мы в юдоли земли тут от ума придумываем), как бы дымом из бочки, в коей на огородах сжигают в сухую осень или весну прошлогодние листья, избегая навлечь повсеместное возгорание, задаваясь думою, почему так и за какие такие заслуги, его делают владыкою растений, когда он нигде, скорее всего, не учился. Тут надобно додумывать дальше, заручившись мыслью, что делает-то кто, как не Господь. И пусть уж человеку случается добровольно постоянно зарываться в псалмы, дабы, как только дьявол начнет вцарапываться к нему с сомнениями, чтобы потихоньку да за свое, то бишь сердце человеку искушать, так сию минуту выскакивало бы у него в мозгу диаметральное в противоположности, к каковому святые отцы руку приложили. (Пометка: см., например, бдение Ефама Езрахита, где сей благонравный муж пусть, что и плачет, что и горюет: "Где прежние милости Твои Господи?", а всё, не впавши окончательно в тесноту, (каковая есть досадное произведение чувствительности и опасное заблуждение, возникающее у человека от раздражения ума), не выходит из (как бы часовни) уединения души, творящей молитвы, резко оборвав оное вопросительное излияние, то есть как бы в сердцах бросая и (навсегда или до вечера) отказываясь верить (верить в Бога), (что сплошь и рядом у человека бывает, если он в истинной вере пока что слаб), но говорит, достоявши до как бы появления хорошего просвета в куполе небес, почтительно: "Благословен Господь вовек! Аминь, аминь".(2)
Как сказал поэт:
Человек - как речная вода:
если ее взбаламутить, не видно дна.
Речное дно покрыто драгоценными камнями и жемчугом;
будь внимателен, не взбалтывай воду,
ибо первоначально она чиста и свободна от загрязненности.
Человеческий дух напоминает атмосферу:
когда воздух смешивается с пылью, он заслоняет небо
и не дает глазу увидеть солнце.
Но когда пыль оседает, воздух опять чист.
Несмотря на твою полную затемненность,
Бог может послать тебе знамения,
дабы ты мог найти путь к спасению.(3)
И такое может быть, что счастливцу, сподобившемуся ходить в трудовой ризе владыки растений, сподобилось Провидением носить и ризу священническую. И тогда его подвиги, каковые обозначают на сей странице себя как бы овцами, бегущими наподобие наводнения как бы крохотной славы доказательства действительной помощи, вроде как бы славы совсем и никудышней, как едва показывающийся из травы лесной грибок, каковой не делает погоды в корзине, вобщем, так, какой-то весточки в масштабе нескольких миль, славы о нем, как о человеке, каковой неплохо пользует болящих и недужных, принося оным когда - облегчение, когда - спасение, "славы", каковая графству-то покажется дикой нелепицей, но никак не скромному десятку хозяйств, кои самые-самые простые, может, лекарственные средства, глядя на него молча, глядя ли на него со хмыком, глядя на него умоляюще, глядя на него зверскими глазами, глядя по-всякому, но никогда не равнодушно, испытали на своей собственной шкуре, пусть принужденные обратиться к оному человеку в спешном порядке, пока, что называется, вся кровь из колотой или резаной раны у болящего не вытекла, либо в силу простоты самоё тревоги, (то бишь какой болячки), болящего, через каковую повредить болящему невозможно, и каковая, в конце концов, сама на болящем "заживет", - тогда подвиги, обозначенные как бы овцами, бегущими впереди деревенского пастыря, в чьей сумке болтаются хлеб и сыр, по коим перекатывается тростниковая дудочка или рожок, прибиваются к монастырскому стаду, и вот ситуация, когда никто уже из королей, рыцарей, дам и из народа не примется искать для поправления здоровья или совета чего лучшего, ибо весьма похвально применять при медицинском осмотре учение исцеляющей виноградной лозы к раненым и недужным, дабы получить конкретные сведения о дисбалансе четырех стихий в человеческом организме, и приступить со знанием дела к банкам, мешочкам, коробкам, мензуркам, ступке с пестиком и аптекарским весам, хранящимся в монастырской келье.(4)
Глубокий след, проложенный сэром Ланселотом на рассвете, каковое явление показывали в своем феноменальном ковре поваленные конем цветущие под дубами заросли, постепенно выпрямляясь, к возвращению в сей заповедник трав и цветов рыцаря Озерного составлял третью или четвертую часть стирающегося выражения человеческих чувств и намерения, каковые передались оному от Ланселота. Величественные дубы, встречаясь, помышлялись им как бы отделившимися от армии леса, подошедшими порасспросить, что у него под замком Террабиль с враждебным королю Артуру и благороднейшим рыцарям Круглого Стола вооруженным отрядом случилось, старыми, проверенными за годы, проведенные в непрерывных битвах, товарищами, которые и без его ответов многое способны, сопереживая, и оного сопереживания внешне не выдавая, про себя, то есть, молча, умозаключить.
И не проведал бы никогда рыцарь, что помимо речки, что как бы длинным зеркальным волосом извивается под мостом на дне оврага, находится где-то тут и другая вода, не поведай Мерлин сэру Ланселоту о роднике на краю леса, (где рыцарю проезжать не случилось, ибо Ланселот, завидевший замок, повернул коня к оному), выбивающемся из-под земли чудесным водяным, равномерно пульсирующим, хрустальным, бесцветным, беспенным трилистником, об источнике, рождающемся как бы цветком и умирающем в своей форме, но только не в сущности источника, каковая продолжала жить в новой форме (разбитого как бы валиком стебелька), каковая форма под стать струйке, стекающей в стеклянное озерцо с каменным дном ладоней в восемь-девять глубины, цветке умирающем, когда рождается следующий выброс воды, появляющейся, как бы пройдя через кровяной сосуд в черных камнях, в каковые взгляд будто в сырую почву до затылка проваливался, и, будто, это оттого, что оные притягательные какой-то тайною жизнью камни при всей своей твердости как бы пропускали человеческий зрачок сквозь оболочку, или, правильнее сказать, что сквозь короткий ворс, какового не было на камнях в помине, или сказать надо, дабы улучшить передачу ощущения, что сие была абсолютная чернота в отсутствии материи, в каковую проваливались зрачки человека, каковой знал это, пока падал и падал и падал в камень, на который смотрел, и, ежели бы треснувший сучок не вывел бы Ланселота из оцепенения, то сущность рыцаря или его душа, переселились бы во вселенную камня, а у ручья лежало бы его бездыханное тело. А о сиих камнях добавим, что было оных на краю леса чрезвычайно много, отпавших от очень древней горы, каковую сокрушили морские волны во времена потопа, камнях, словно бы бархатных снаружи валунах, кои хочется повыстучать костяшками пальцев, напряженно прислушиваясь, сим "хотением" предваряя будущее, ибо непременно выстукивание скажет, что в камушках-валунах есть что-то живое, ибо горы старшей эпохи не всё только спали беспробудным сном, а ходили говорить к пророкам. И это невеликое черное поле под ногами, казалось, что преградило наседание кустов и деревьев на яркий красками дивный луг.
31 июля 2015
Примечания:
(1) Святой Пантелеймон Целитель;
(2) см. "Новый Завет", Псалом 88;
(3) см. Джалал ад-дин Мухаммад Руми "Маснави-йи Манави" ("Поэма о скрытом смысле), Четвертый дафтар, байты 2482-2486; здесь даны в переводе Леонида Тираспольского; см. Джалал ад-Дин Руми "Сокровища вспоминания": Суфийская поэзия /Пер.с англ. - 20е изд., доп. - М.: София, Гелиос, 2002.- 208с., ил.;